Один День Ивана Денисовича без Цезаря Марковича. Часть 2

                                        Часть Вторая

 

          Один день Ивана Денисовича в Стране Обетованной

     
" Бауэр говорит о евреях, как о нации, хотя и "вовсе не имеют они общего языка", но о какой "общности судьбы" и национальной связности может быть речь, например, у грузинских, дагестанских, русских и американских евреев, совершенно оторванных друг от друга, живущих на разных территориях и говорящих на разных языках?
Упомянутые евреи, без сомнения, живут общей экономической и политической жизнью с грузинами, дагестанцами, русскими и американцами, в общей с ними культурной атмосфере; это не может не накладывать на их национальный характер своей печати; если что и осталось у них общего, так это религия, общее происхождение и некоторые остатки национального характера. Все это несомненно. Но как можно серьезно говорить, что окостенелые религиозные обряды и выветривающиеся психологические остатки влияют на "судьбу" упомянутых евреев сильнее, чем окружающая их живая социально-экономическая и культурная среда? А ведь только при таком предположении можно говорить о евреях вообще как о единой нации."
 
Иосиф Сталин. "Марксизм и национальный вопрос"
 
 
                      
 

1. Глава 1. Пробуждение

 
 
  Этим утром Иван Денисович проснулся необычно рано. Было еще темно. Знойная летняя ночь еще не подняла свой покров над землей, не спеша уступить черед дневному адскому пеклу, сопровождаемому дыханием хамсина. Над городом еще стелился густой молочный туман, поднимающийся с Ям-ха-Тихон.
Иван Денисович Шухман не сразу понял, где находится. Уже много лет, после того, как он покинул зону, звон лагерного рельса, поднимавшего зэков на построение, продолжал звенеть у него в голове и будить по утрам. Но что это? Какие-то странные завывания, совсем не похожие на звон лагерного рельса, повисли в воздухе: Аллах-ак –баар… Иван Денисович перекрестился. До него дошло, что он в Израиле, и над Тель-Авивом раздается молитва муллы с ближайшего минарета в Яффо.
      Пронзительный вой муллы отдавался в печенке. В голове гудело со вчерашнего бодуна. Настроение было какое-то гнилостное. С трудом Иван Денисович припомнил детали своего  бытия последних двух лет жизни в Израиле. Как самолет израильской авиакомпании" Эль Аль", Москва –Тель-Авив доставил его в аэропорт Бен-Гурион.  Как  обнимались с Цезарем Марковичем в аэропорту, как пили потом несколько дней подряд кошерную водку "Кеглевич", закусывая индюшатиной и душистыми ярокот с шука Кармель и все повторяли наперебой: "а помнишь как в лагере, а Сашку-писателя помнишь, а кавторанга, а татарина, а ....?";  и казалось, что это было лучшее время их жизни-лагерь, нары, построение по утрам, здоровая физическая работа в лесу на бодрящем морозе. Товарищи Сталин, Берия, Советская власть, державшие страну и народ в порядке. Они вспоминали и плакали, плакали и пили. Вспоминали и кукурузные годы, и застойные, и перестроечные, и материли все это чистейшим русским языком, не замутненым еще ивритом.
О "дерьмократических" и "последерьмократических",-властевертикальных годах Иван Денисович вспоминал уже один (Цезарь к тому времени уже учил иврит в Израиле), поведывая Цезарю все наболевшее: и обиду за державу и за таких как он стариков, и за свой обманутый и ограбленный народ. Рассказывал и слезы катились по старческим морщинистым щекам Ивана Денисовича. Время от времени он приговаривал: "во волки поганые, во стервятники, и как же таких фуефых падлюк земля носит… да наши урки в лагере ведь против них святошами были… "
Цезарь долго молча слушал не перебивая. Затем вдруг глубоко вздохнул и почему-то шепотом  спросил: "Да как же вы такое терпели, Ваня? Ведь уже ж ни колючки, ни вышек, ни охраны с собаками не было, почему не передавили гадов?"
"Чудной ты, Цезарь",- отвечал ему Иван Денисович. "Ты вот представь, что наше лагерное начальство все в один прекрасный день в воровской закон обратилось, а урки с ними ссучились и воровские титулы им дали. Свобода и демократия у вас теперь, говорят. А у нас лес, топоры и пилы, продукты лагерные, одежда. Вы теперь лес валить не обязаны и никто вас за это в карцер не посадит. Но вот кто пайку свою съесть хочет –тот, пожалуйста, за работу… Кто же их передавит на голодный желудок-то? Да и к тому же, Цезарь, в отличие от нас- евреев- русские  в рабстве привыкли жить и Моисеев своих поубивали. Некому более народ из рабства выводить. Кто был смел да непокорен тех уж косточки давно сгнили. Ты вот, к примеру, нашего кавторанга Буйновского помнишь? Вот то-то! Уж какой смелый и принципиальный мужик был, а после второго кондея снесли мы его на лагерное кладбище. Так вот. А сколько таких мужиков Россия потеряла? Извел русский народ свою породу, Цезарь. Не зря русские бабы за границу скопом повалили, кого из ихних мужиков не поубивали, того споили, кого не споили-того пидором в армии сделали или генеталии поотрывали… Не, Цезарь, фуйню ты несешь какую-то. Наливай-ка лучше.." Так за задушевной беседой с Цезарем прошли первые три дня Ивана Денисовича на земле обетованной..
На четвертый день поутру, опохмелившись банкой пива "Макаби" и сигареткой "Ноблес", Иван Денисович попросил друга начать приобщать его к местной жизни.
Цезарь Маркович ответил ему неторопливо и со значением:"это, Ваня, можно, но для начала надо бы тебе Брит-Милу сделать-обрезание, значит..." Иван Денисович вмиг протрезвел и покрылся холодной испариной.
-А нельзя ли как-нибудь без этого, Цезарь?- спросил он Цезаря с надеждой-. Я ведь уже того, особо по бабам не ходок. Может и так перекантуюсь. У меня и документы все в порядке. Цубундер на совесть нарисовал. Вон в Сохнуте и в посольстве сколько раз проверяли.
Цезарь посмотрел на Ивана Денисовича как на ребенка, как когда-то Иван Денисович смотрел на него в лагере.
— Перекантоваться-то может ты, Ваня, и перекантуешься. Но, сам понимаешь, вдали от параши места тебе, необрезанному гою, не видать. Тут ведь, как в России, национальность не по документам определяют. И пайки тебе смачной не видать, и с похоронами проблемы могут возникнуть. В общем, решай сам или девственность сохранишь и в гоях ходить будешь, или приличное место в обществе-в тени, у кондиционера.- Иван Денисович задумался.
Он закурил вторую сигарету и продолжал думать. Так в молчании прошло несколько минут. За эти минуты Иван Денисович вспомнил как относились к евреям в России. Как в лицо говорили: "Цезарь Маркович или там Марк Львович", а за спиной: "во жиды пархатые, пиндосы недорезанные". Ему живо представилось, как и о нем за спиной будут говорить: "да это же Ванька-гой необрезанный"… Иван Денисович налил и тут же залпом выпил полстакана "Кеглевича" и, не закусывая, отчаяно махнул рукой и сказал горько: "ну и фуй с вами, режьте, раз надо". Затем заел все это ломтем лаваша, в который он завернул заветный шматок сала, еще припасенный из дома, (тетя Клава дала на дорогу) и стал расстегивать дрожащими руками шорты, которые ему еще в аэропорту велел надеть Цезарь Маркович, взамен его добротных выходных брюк, купленных еще покойной женой в сельмаге сразу же по возвращении из лагеря.
— Да погоди ты, Иван,- закричал Цезарь, -не здесь же и не сейчас.- Да я, понимаю,- Цезарь, -оправдывался Иван Денисович, -просто полюбоваться хочу напоследок-.
    Все, что происходило дальше Иван Денисович всегда припоминал смутно, как — сквозь какую-то пелену. Многие детали помог восстановить Цезарь. Последнее, что Иван Денисович помнил четко, это какой-то дом, куда его привел Цезарь, вроде бы госпиталь, а вроде и нет. Какие-то люди в кипах и с пейсами, читающие молитвы, и кипятящие медицинские инструменты. Укол анестезии. Чьи-то нахальные руки, расстегивающие его шорты...
 И вдруг какая-то неведомая сила и ярость, охватившие все его существо, наливающие неистовой силой его уже старческие, но закаленные суровой мужицкой работой мускулы, подхватила его с койки. Он схватил стоявшую рядом табуретку и с отчаянным криком "полундра", рванув на груди футболку с надписью "Макаби", ринулся крушить все, что попадалось под руку. Так когда-то ему приходилось ходить в штыковую под Севастополем с отрядом морской пехоты, куда он был приписан, по случаю, после ранения.
-Фуй я вам дал резать, фуй, видали мы таких, -продолжал он еще долго кричать из увозившей его с поля боя  полицейской машины-.
Цезарь бежал за машиной и кричал полицейским: "Да он же гой, ну с ними бывает, отпустите его! Ну выпил человек..."
      В участке Ивана Денисовича крепко пожурили, коверкая ивритским акцентом родные русские слова о его Ивана Денисовича родной маме, почему-то ставшей вдруг Бениной, впаяли штраф и отпустили. Цезарь Львович имел в миштаре кое-какие связи. Штраф он оплатил тут же, ловко сунув в карман невозмутимого полицейского горсть блестящих однодолларовых монеток, сопроводив это странными словами на иврите:" зэ леха кфи шэ лэ нумизмат"..
После выхода из участка, Иван Денисович получил все, что полагалось новому репатрианту (оле хадашу) от исторической родины. Комплект документов, деньги на жизнь, деньги на электротовары, деньги за ..., деньги от… Все это называлась почему-то странными словами " саль клита". Иван Денисович никогда не имел столько денег. Он плакал и изливал свои чувства Цезарю.
— Да как же так, Цезарь, язви его в душу, да я ведь для этой страны ни минуты не работал, а на ту всю жизнь горбатился… -. Дурак ты Иван,- терпеливо разъяснял ему Цезарь.- Ты ведь там не на страну, а на наследников революции работал, чтобы они там  все твои труды приватизировали, а тебя на старости лет кинули, как несмышленого младенца.
А тут- ты, хоть и отказался свой фуй резать, а в союзе с Богом живешь. Избран им, чтобы жить хорошо и сытно. Уразумел, яванта?
-Яванти,- вдруг на чистом иврите ответил Иван Денисович. И добавил: " ани ибадти Русия". Что на самом деле переводилось с иврита как: " я утратил Россию". Цезарь Маркович с готовностью поддакнул, даже нисколько не удивившись ивриту, вдруг откуда-то прорезавшемуся у Ивана Денисовича: "гам ани ибадти аколь шама" (я тоже там все потерял).
Однако не все оказалось так радужно, как представлялось.
Пошли будни эмигрантской жизни на исторической родине. Цезарь жил в южном Тель –Авиве недалеко от новой автобусной станции: Тахана-Мерказит а-Хадаша.
Здесь же решил снять квартиру и Иван Денисович. Квартира здесь почему-то называлась "дыра". Плату за нее брали в американских долларах и снять ее без посредников (метавеахов), которые брали за свои услуги месячную плату (схирут) оказалось невозможно. Тем не менее, после долгих поисков и переговоров с метавеахами Иван Денисович заселился в небольшую дыру на улице Бейт Кацир.
Квартира находилась на 3-м этаже многоквартирного дома с видом на Тахану Мерказит. Летом в дневное время она раскалялась от солнца как доменная печь, а за ночь успевала остыть до градусов до 30 по Цельсию. Зато зимой холод в ней пронизывал старческие кости Ивана Денисовича, как когда-то в лагерном бараке.
Он сразу же пожалел, что оставил дома заветный ватник. По утрам Ивана Денисовича будили завывания муллы с Яфского минарета, затем весь день звучал в окнах рев мощных атобусов кооператива "Эгед", развозивших израильтян по их небольшой, но очень жаркой, суматошной и шумной стране. Шум и зной не давали Ивану Денисовичу настроиться на привычное неторопливое течение мыслей и очень раздражали. Непривычная экзотическая пища постоянно вызывала расстройство желудка. Пособия по старости, вместе со всеми льготами, которые ему выхлопотал Цезарь- добавками за фронт и ранение, за лагеря-
вполне хватало на жизнь. Иван Денисович уже подумывал о поездке на Кипр и в Грецию. На его счету в банке Апоалим уже скопилась приличная сумма, немыслимая по его деревенским понятиям. Однако, что-то постоянно свербило душу и не давало покоя старику. Нет, это были не комары и мухи, которые в изобилии кишели в районе Таханы Мерказит, благодаря близости небльшого рынка (шука). Надо сказать, что это были особые комары и мухи, чем-то напоминающие новых сограждан Ивана Денисовича-отогнать их было практически невозможно. Это было нечто значительно большее… Душа свербила и чесалась непереносимо.
Несмотря на то, что предусмотрительный Цубундер по своей инициативе, бесплатно слегка подправил фамилию Ивана Денисовича и по папе (не Ивана Денисовича, но натурально записанной в метрике все тем же Цубундером) Ивана Денисовича официально признали в Израиле евреем, все, как и предполагал мудрый Цезарь, безошибочно определяли в нем гоя.
Всюду — на улице, в ульпане по изучению Иврита и Еврейских Традиций, в общественных местах (в синагогу Иван Денисович не ходил), и особенно, на пляже, где в душевой он стеснялся обнажить свою необрезанность, Иван Денисович чувствовал себя очень неуютно. Он ловил на себе взгляды прохожих, в которых безошибочно читалось: "понаехали тут, эти гои пархатые".
Особенно тяжело приходилось в шабат.
Соседи и знакомые в шабат давали ему различные поручения- от разговоров с родственниками по телефону до покупок продуктов и других дел, которые они как правоверные евреи, в этот день выполнять не могли. Постепенно Иван Денисович к этим поручениям привык и стал даже понемногу подрабатывать. Но вот с главным смириться он не мог – убивала мысль, что его похоронят без гроба, в саване, к тому же, могут совершить обрезание его уже мертвого тела, без чего на еврейском кладбище его не похоронят, а вести его прах в родную деревню будет некому. Дети вряд ли приедут за прахом в Израиль, хотя он уже начал им потихоньку помогать материально. Смириться с этим Иван Денисович никак не мог, и мысли его постоянно блуждали, ища выгод из этого безвыходного положения.
Для начала он решил как-то облагородить внешность и этот, как здесь говорят, имидж. На ближайшей Тель –Авивской барахолке (шук-пишпишим), рядом со старой автобусной станцией (Тахана атобусим ха-яшана), Иван Денисович купил у бухарского еврея за 10 шекелей патентованое средство Титаник (Одесской фабрики имени  Парижской  Коммунны)  для окраски волос и перекрасил свои серые, седые волосы в черный цвет. Он отпустил пейсы. Нос менять не стал, он был достаточно согнут ударом кулака в пьяной юношеской драке много лет назад на околице деревни. Одежду менять не пришлось, поскольку под датишного еврея, он понимал, тут не закосишь, а под обычного ашкенази из галута косить особых усилий не требовалось- сандалии на босу ногу, грязноватые шорты и футболку тут носили почти все. Он прикрыл свои водянисто-желтые глаза цвета домашнего самогона темными очками. Голову покрыл кепкой-панамкой, которую по шабатам менял на кипу.
Больших усилий стоило приучить себя к периодическому ковырянию в носу и специфическому гортанному  произношению ивритских слов.
Особых усилий ему стоило переделать привычное произношение слова "елда" на "ялда" (девочка). Учительница ульпана (бывшая кевлянка) всегда краснела, когда Иван Денисович читал свой сейфер-иврит вслух на уроке.Особое раздражение у нее вызывало его произношение слова он (ху), которое он никак не мог не закончить без привычного, ласкающего слух, окончания й...
Надо сказать, что Иван Денисович сызмальства был не просто матерщинником, но матерщинником изощренным. Еще в школе, в 5-м классе, он познакомился с мальчиком-сыном бывшего военопленного чеха, который женился на русской крестьянке и осел в их селе. Мальчика звали Зденек. Нет необходимости пояснять, что Иван Денисович (в отрочестве –Ванька) тут же приставил к имени мальчика приставку Пи-, чем снискал себе славу подающего большие надежды народного сказителя в своем селе и глухую ненависть семьи Зденека.
Теперь же в ульпане, пройдя большую дорогу от деревенского незлобливого матюжка, до вершин лагерной фени, Ивана Денисовича словно прорвало.
Он говорил на иврите "каля" (простом) с изощренным цинизмом, сохраняя подчеркнуто русское произношение и обогащая иврит новыми словообразованиями. Однако часто он и сам попадал в просак. Как-то в банке юная служащая посоветовала ему послать чек дахуй  в медицинскую кассу Макаби, которой он задолжал. Он тут же поправил ее, что не да-, а на-… Девушка оказалась родом из Воронежа и тут же убежала в слезах. А удивленный Иван Денисович еще долго стоял у ее опустевшего банковского стола и все приговаривал: "дахуй, догонишь такую.."
Уже опосля Цезарь объяснил ему, что речь шла об отправке отсроченного чека, который на иврите и есть дахуй.
Тем не менее, несмотря на все старания Ивана Денисовича, его продолжали идентифицировать как гоя почти с первого взгляда. Он побрил ноги, чтобы не выдавал светлый цвет волос. Стали называть геем и гоем… Хоть удавись.
Выручил все тот же Цезарь. Нет нужды упоминать, что Цезарь был чистых кровей и связи у него были еше покруче, чем когда-то в лагере. За какие-то заслуги он устроился руководить свалкой под Тель-Авивом. Место, конечно, с еще тем запашком, но очень доходное, и Иван Денисович, по-прежнему, стал прислуживать старому другу, оказывая ему услуги. Почти как когда-то в лагере. Делал он это уже не как тогда, не за пайку, а из уважения к таланту Цезаря делать деньги ну, и, конечно,  делиться ими. Очень скоро Иван Денисович забурел, у него стали водиться шекели. Но уважения окружающих по-прежнему не прибавлялось. Любой уличный мальчишка узнавал в нем гоя и как-то характерно морщился при разговоре с ним. Особенно морщились женщины, и это доставляло ему большие неприятности. Его квартирная хозяйка,. медноволосая 70-летняя красавица Ривка давно нравилась Ивану Денисовичу. Но на пути к ее сердцу стояло очень серьезное препятствие. Ривка поставила условие-необходимо пройти гиюр. Надо сказать, что выполнить это условие было потяжелей, чем, скажем, раньше в СССР еврею вступить в КПСС. Однако Иван Денисович мужественно принял это условие и записался на курс гиюра к раввину. Он стал штудировать тору, соблюдать еврейские обычаи и кашрут. Штудирование торы на иврите очень утомляло, традиции и праздники путались в голове: так, "йом кипур" почему-то ассоциировался с масленицей и смертельно хотелось разговеться. Но хуже всего приходилось с кашрутом. С большой натяжкой "Кеглевич" можно было отнести к кошерной водке (Цезарь выхлопотал ему специальное разрешение в модернистской синагоге
-$ 150), но как быть с салом? От сала Иван Денисович отказаться никак не мог. Особенно тянуло его съесть шматок домашнего розового сала с ржаным ломтем хлеба и луком в шабат после рюмки "Кеглевича". Каждый такой проступок рав безошибочно определял по блеску глаз и лоснящимся щекам Ивана Денисовича по прибытии его для прохождения гиюра на йом ришон. И выговаривал ему на иврите: "Грехи наши тяжки....". После чего рав тщательно следил, чтобы Иван Денисович положил в жертвенную коробочку из под монпасье 50 шекелей. В противном случае грозило отчисление с курса- и прощай мечта о полногрудой, медноволосой Ривке.
Однако, пора было вставать...
 

Глава 2.Подъем

 
Два первых года, проведенных в Израиле, пролетели как один день. Иван Денисович быстро понял, что и здесь работает привычный лагерный табель о рангах: сабры (рожденные в зоне), ватики (пошедшие на вторую десятку), олимы (вновь прибывшие фраерки и приблатненые). Несмотря на то, что Ивану Денисовичу по табелю полагалось ходить в олимах, авторитет бывалого пахана Цезаря Марковича сработал, и Шухману зачелся его старый срок в советской зоне. С этой поправкой он уже перетягивал ватиков и мог тянуть на сабров в кое- каких делах. А дел сегодня было много.

        Иван Денисович взглянул на часы. Воспоминания о первых двух годах, проведенных на земле обетованной, заняли довольно много времени. Было уже около восьми. Утреннее солнце уже немного прогрело остывшую за ночь "диру" Ивана Денисовича. Он спустил босые ноги на мраморный холодный пол и потянулся за пачкой сигарет на прикроватной тумбочке. Рядом лежало распечатанное письмо от тети Клавы из родной деревни и повестка на посылку.

Иван Денисович получал богатые посылки из деревни, как когда-то Цезарь в лагере. Обычно тетя Клава клала в посылку любимый набор Ивана Денисовича:
кисет с махрой, десяток ржаных сухарей, изрядный шмат копченого шпига, грелку с домашним самогоном. Конечно он делился с Цезарем всем этим богатством. И по шабатам они устраивали праздник души и воспоминаний, вызывая возмущение соседей, раздраженных до нельзя запахом самогона и сала, разносившимся по всему дому. Особенно соседи возмушались, когда Иван Денисович брал гармонь, и они с Цезарем, изрядно предварительно выпив, голосили во все горло:
 
"Эх любо, братцы, любо!
Любо, братцы, жить!
С нашим Цезарь Маркычем не можем мы тужить!!!"….
 
Но нарушить шабат и позвонить в миштару (которая тоже по шабатам почти не работала) соседи не могли. Приходилось терпеть.
Иван Денисович бегло перечитал письмо от тети Клавы. Она сообщала, что наконец-то она уговорила Марика Дейча пожениться и ехать в Израиль, и они сейчас уже пакуют вещи и собирают документы. Но вот беда-новая любовь посетила тетю Клаву. Она стала зачитываться статьями соб. кора "Московского Комсомольца" в Израиле Александра Розензафта, раздобыла его фотографию и любовалась по ночам в туалете, в тайне от Марка. Что и говорить. Розензафт был красавчик и сердце тети Клавы горячо билось в ее богатырской груди при одной мысли о нем.
В письме тетя Клава просила земляка о двух услугах для нее по старой дружбе, а она уж отблагодарит, расстарается. Первая услуга была коммерческого характера: Иван Денисович должен был подготовить бизнес-план для открытия на Тахане Мирказит в Тель-Авиве Клавиного пивного ларька по торговле бочковым пивом в разлив. Она прозрачно намекала, что деньжат на эту акцию они с Марком скопили достаточно. Вторая – была амурная. Иван Денисович должен был разыскать Розензафта и вручить ему любовное письмо от тети Клавы и подарок – ее статью по истории сионизма и антисиметизма в Коми АССР, опубликованную в районной газете г. Ухта, в период пребывания там тети Клавы на поселении после отбытия срока.
Обе просьбы не вызывали у Ивана Денисовича серъезных затрудений. У него уже созрел кое-какой план по их выполнению. Дел на сегодня было много: йом шиши (пятница) всегда был для Иван Денисовича очень насыщенным. Вот и сегодня предстояла закупка продуктов на шабат, выполнение нескольких важных поручений Цезаря Марковича, готовка шабатнего ужина, трапеза, и наконец-то, чего Иван Денисович с вожделением ожидал всю неделю, задушевная политическая беседа с друзьями и свидание с Ривкой на тайелет (прогулочной набережной) у моря.
Иван Денисович натянул на себя футболку и шорты, сунул ноги в сандалеты-шлепанцы и трусцой поспешая, но в тоже время не роняя достоинства, как когда-то на лагерную поверку, засеменил на кухню. Он плеснул в чашку с растворимым кофе кипятка, сноровисто намазал подогретую в микроволновке питу хумусом, заправил ее помидорами с ломтиками индюшатины. И приступил к арухат-а-бокер.
Закончив трапезу, он вышел на балкон и закурил. С высоты третьего этажа ему открывался пейзаж южного Тель-Авива-живописная смесь Бухары,  Бердичева и черт знает еще каких местностей и пейзажей.
Одним словом –Тель-Авив. Бочки с водой и солнечные батареи на крышах, знойное морское марево в воздухе, грохот автобусов с Таханы Мирказит, шум и суета, поднимавшиеся с городских улиц, запах моря, жарящейся швармы, духов, пота и каких-то экзотических специй, идущий от многочисленных лавочек и рынков. Иван Денисович успел полюбить этот город. Как ни странно, после своей опустевшей полуразрушенной деревни он чувствовал себя здесь легко и уютно, как рыба в воде. Его мужицкая сноровка и способность приноравливаться к любым условиям быта впервые оставили его, они больше не требовались. Здесь он отдыхал и наслаждался жизнью, впервые отпущенной ему с таким большим опозданием.
Гой-он впервые обрел привилегию быть избранным жить с евреями, быть сытым, иметь деньжата, а главное — пить ровно столько, сколько требовалось, чтобы вести содержательную беседу с друзьями на тайелет по вечерам. Больше душа не принимала. Осознание этого факта наполняло душу приятным покоем.
Иван Денисович чувствовал себя минимум лет на двадцать моложе. Хотелось жить, влюбляться, дарить девушкам цветы и брильянты, как это искусно умел делать Цезарь Маркович. Сигарета уже была выкурена на три четверти. Иван Денисович затушил окурок и выбросил его в мусор. Впервые за много лет он перестал хранить окурки на черный день. Он запер дверь и вышел на улицу. Счета за квартиру, телефон, больничную кассу и многое другое он оставил в почтовом ящике, не заглядывая в него. Об этом думать сегодня не хотелось.
 
Глава 3.Дневные хлопоты.
 
На улице пахнуло жаром, как из паровозной топки, где белые сжигали товарища Лазо. Иван Денисович окинул взглядом свою старенькую"Субару", припаркованную возле дома-на месте ли, не отвинтили ли еладим (дети)  чего за ночь?.. На запыленном капоте, как всегда, на чистейшем русском было написано шаловливой детской ручонкой:  гой,  и затем  — еще одно такое родное трехбуквенное слово, тоже кончающееся на "й". Иван Денисович незлобливо матюкнулся этим же словом, но "гой" добавлять не стал. Он вытер надпись с капота специально заготовленной для этих целей тряпицей, как он это делал каждое утро, и крикнул в сторону балкона на 3-м этаже: "Ну смотри, Наум. Попадется мне твой внук Пиня, я ему на его тухесе все эти надписи ремнем пропишу!". Затем Иван Денисович пересек дорогу и скрылся в прохладной внутренности Таханы Мерказит, непрерывно охлаждаемой мощными кондиционерами. Сразу же на первом этаже таханы располагался небольшой товарный рынок. Тут же располагались лавочки со всяческой снедью. Выглядело все это довольно экзотически. Иван Денисович любил бродить тут, прицениваясь ко всяким безделушкам, но сегодня он шел по важному поручению тети Клавы-надо было позаботится об односельчанке и застолбить ей пивной ларек на Тахане.
Он подошел к одной из палаток, где торговали швармой и питами с фалафелем.
Хозяин сидел рядом с палаткой и всем своим видом давал понять, что эта торговля его явно не интересует и он делает покупателям большое одолжение, иногда обслуживая их.
— Шалом, мар Гадот,- сказал Иван Денисович хозяину. 
— Шалом а-браха, ответил, не поворачивая бычьей головы, из под которой не видно было шеи, мар Гадот
.- Привет вам от Цезаря Марковича,- мар Гадот, продолжил Иван Денисович.
=Как поживает адон Марголин?  -уважительно поинтересовался мар Гадот.
— Тов меод, п-родолжил учтивую беседу Иван Денисович ледяным тоном, не будучи в состоянии смириться в душе, что его друга обзывают презервативом.
Иван Денисович знал, что Меир Гадот является немалым авторитетом в Южном Тель-Авиве. В переводе на привычные понятия- Меир был смотрящим по Тахане и от него зависело очень многое. Он мог шепнуть пару милим менаэлю ха- Тахана и вопрос о пивной точке для тети Клавы будет решен. Помедлив несколько минут и учтиво переминаясь с ноги на ногу, как-будто томясь по малой нужде, Иван Денисович молвил:
-Велели передать- Цезарь Маркович, -что не радует глаз его шук на Тахане, когда он меня-старого друга своего приезжает проведать. Ни тебе пивка разливного по-русски испить, ни кваску. Надо бы палаточку для этого дела
здесь на шуке пристроить. Мы уже и человека надежного подыскали. Не подведет-профессионал. К тому же, заслуженный человек, из старых сионистов, в советских лагерях страдал за идею.
-Ну, если за идею-, сказал Меир, почесывая волосатую грудь, "тогда гони эхат ва хэци задаток. А там, сам понимаешь, как в законе-каждый йом хамиши до захода шабата. Кто опоздал, тот не успел .....
-Бэтах, что за идею,- радостно промолвил Иван Денисович, перекладывая в карман Меира заранее заготовленные полтора куска зеленых. Знал- Клавка отработает, не подведет, вернет с процентами.
-Тов,- сказал Меир, передай адону Марголину, что будет на Тахане палатка с его любимым холодным пивом драфт и квасом. Эйн баайя! Только, сам понимаешь, чтобы ни водки, ни пирожков со свининой.
-Бэвадай,- солидно заверил Иван Денисович.
-Ани модеа лэха,- сказал он, слегка поклонившись. -Мы с Цезарь Марковичем в долгу не останемся, мы добрые дела завсегда помнить приучены. Лэгитраот, -сказал Иван Денисович, прощаясь, и нехотя зашагал к выходу из Таханы навстречу пеклу Тель-Авивского летнего дня.
"Лэгитраот, адон Шухман", услышал он у себя за спиной прощальную фразу Меира и аж скукожился. Уж очень он не любил свою новую фамилию, в особенности в сочетании с таким неблагозвучным словом. как адон.
Улица встретила Ивана Денисовича зноем и шумом Тель-Авивского летнего дня, грохотом автобусов. С соседнего небольшого рынка у старой автобусной остановки-тахана атобусим ха-яшана раздавались гортанные крики торговцев овощами и фруктами: "коль давар ба шекель..." Иван Денисович быстрым шагом морского пехотинца пересек все это экзотическое представление и вышел под тень редких деревьев улицы Аленби. Он миновал синагогу. У ее стены жались вечные нищие-попрошайки. Иван Денисович уже знал многих поименно, знал и о том, что многие из них-состоятельные люди, которые сами подают милостыню по еврейским праздникам  другим нищим и у другой синагоги. Злые языки утверждали, что когда-то предки барона Ротшильда тоже стояли у этой синагоги..
От нищих дурно пахло и Иван Денисович живо вспомнил зловоние лагерного барака и перешел на другую сторону. На углу бульвара Ротшильд Иван Денисович приблизился к довольно большой толпе людей, явно кого-то поджидавших.
    — Савланут, шекет,- выкрикнул он врезаясь в толпу, которая приветственно загудела при его приближении.
Это была современная ярмарка рабов-биржа труда, где можно было за мизерную плату нанять работника на любую тяжелую физическую работу. Здесь никто не спрашивал документы, можно было пощупать мускулы нанимаемого. Судьба гнала сюда бедолаг по разным причинам. Были здесь и нелегалы, живущие в стране без визы, дающей право на работу. Были и легалы, имеющие визу с правом на работу, были и граждане Израиля, отчаявшиеся получить работу в другом месте. Толпа людей, возраст которых колебался от 15 до 75, а национальность- от еврея до монгола и включала китайцев, вьетнамцев, русских, украинцев, румын, поляков, чехов, в общем, всех братанов из бывшего социлистического братства. Однако была здесь и существенная разница. Если в старом братстве главенствовал старшой русский брат, то в этой толпе явно главенствовали евреи.
Надо сказать, что настоящих евреев здесь было мало, и то в основном, которые "по
дедушке или бабушке", а то и вообще-"по жене", по Фене, значит..
Ивана Денисовича здесь знали. Он часто нанимал здесь рабочих на день-два на свалку для Цезаря, чтобы подсобить привилегированному основному персоналу. Перед ним заискивали. Никто не осмеливался называть здесь его гойским именем Яван, называли почтительно –мар Шухман. Мар Шухман деловито выбрал двоих, приглянувшихся ему работяг из толпы. Одного — мосластого крепыша русского, по виду из Вятки, второго-богатырского телосложения румына. Толпа возмущенно загудела. Понаехали тут гои и командуют нами в нашей стране.
— Правильно говорите,- поддакнул Иван Денисович миролюбиво.- Вы у нас, а мы у вас. Бог, он все видит, каждому воздает. Должна же быть какая-то справедливость на этой земле. Он тут же выдал румыну с вятичем 10 шекелей на автобус и направил их на свалку к Цезарю. У самого же еще было много дел и он торопливо зашагал под палящим зноем дальше по Аленби, по направлению к шуку Кармель. На ужин для эрев-шабат Цезарь заказал паштет из гусиной печени и плов из индюшатины. Фаршированая рыба уже очень приелась обоим. Безумно хотелось свежего украинского сала, но Иван Денисович мужественно гнал эти крамольные мысли подальше от себя ..,.в том привычном направлении, куда он гонял все и всех уже много лет подряд и откуда еще никто не возвращался.
Иван Денисович шагал по направлению к  шуку Кармель, но по пути собирался выполнить вторую просьбу односельчанки Клавы. Один знакомый журналист из русскоязычной газеты"Вести", который периодически подрабатывал у них с Цезарем на свалке, доложил ему, что Александр Розензафт регулярно перекупает у него Израильские новости. А встречаются они в полдень на Аленби, в одной из швармовочных обжираловок, аккурат не доходя один квартал до шука.
Иван Денисовмч уже заприметил эту пару, оживленно беседуюшую о чем-то, одовременно поглощая шварму с пивом. Иван Денисович почесал за ухом. Да уж, у Клавы губа- не дура. Розензафт-мужчина видный, кровь с молоком. Высокий, кучерявый, манерный. По всему видать-не простая штучка.
-Ма нишма, ма котвим, г-да журналисты?- выпалил Иван Денисович, сходу подсаживаясь к столу, в той развязной манере, которой в совершенстве владел Цезарь. -Я вот тут письмецо к вам, г-н Розензафт, имею от одной дамочки. Она моя односельчанка, фрейдистка, сионистка и почитательница Вашего таланта,  г-н Розензафт. Розензафт поперхнулся швармой и дико выпучился на Ивана Денисовича.
-Однако,-Иван Денисович упредил вопрос и тут же, немедленно атаковал Розензафта сам. -Да ты милок, шварму –то пивком, пивком запивай. Кланя, она у нас деваха видная, что передом, что задом –на всю деревню, на весь район почитай одна такая. Да был бы я моложе, да разве я устоял бы перед такой?- И Иван Денисович выразительно обрисовал руками сооблазнительные округлости тети Клавы. К тому же, она у нас, почитай, литераторша. Все статьи вашего журналиста из МК Марика Дейча уже сколько лет собственоручно правит. Ты это панимаш мил человек?-
Розензафт закрыл рот и вдруг бойко спросил:
-Так она каких национальностей –то будет, ваша тетя? Неужто наша?-
-Она-, сказал серьезно Иван Денисович,- нам всегда сочувствовала. Теперь вот с Мариком в Израиль собирается. Да уж больно вы ее заворожили своими статьями, г-н Розензафт. Она уже и Дейча читать почти перестала. Очень просила вас письмецо ей написать и фотографию выслать.
Розензафт вдруг многозначительно хмыкнул и сказал на иврите: "Ани мовин, ше бахура яфа у наима.." -и продолжил, уже на русском.- Так вы бы сразу сказали, мар Шухман, что она с Мариком и нам сочувствует, это круто меняет дело. А то я тут ее комментарии на мои статьи в МК почитал-ну, я таких антисемитов еще не встречал, панимаш..
-Так это она для маскировки, мар Розензафт,- заискивающе вымолвил Иван Денисович. -А в глубине души, она сионистка. Я-то знаю, чай не один стакан самогона вместе выпили. Она обычно после третьего стакана начинает о своей симпатии к евреям говорить, а до — все об антипатии, панимаш… У нас в России, сами знаете мар Розензафт, раньше 3-го никак нельзя-в народе не понять могут.
А уж после, тут уж ничего, можно. Так могу я на вас рассчитывать, мар Розензафт?
-Бэсэдер,- сказал Розензафт натужно и тут же заказал кружку пива для Шухмана. Они выпили, распрощались, и Иван Денисович зашагал дальше по направлению к шуку.
По мере приближения к шуку усиливались специфические запахи и разноголосый шум. На подступах уже чем-то торговали прямо на земле, на ковриках. Велись какие-то переговоры в группках людей, спорящих между собой и отчаянно жестикулирующих. Иван Денисович с достоинством прошествовал мимо и углубился в шук, грохочуший музыкой мизрахи и визгливыми криками торговцев:
"Коль давар ба шекель.." Иван Денисович уже знал, что это отнюдь не означает что они продают свой товар за шекель. Просто орут, чтобы начать торг с незадачливым покупателем, клюнувшим на ихнюю заманку. Здесь у Ивана Денисовича уже были свои торговцы. Овощи и фрукты он покупал у перекупщика из Яффо – Саида, мясо –у Авраама, рыбу у Йорама … Иван Денсович так и не научился торговаться и тщательно отбирать продукты, это ставило его на рынке в низший разряд покупателей-простаков и тут же выдавало его настоящую национальность. Но продавцы ценили постоянного клиента и оказывали ему подчеркнутое, заискивающее восточное уважение. Что было необычно, они действительно отпускали ему хороший товар-совестно было обманывать такого простака и гоя. Иван Денисович быстро скупился, выбрался из рыночной толчеи и зашагал к остановке автобуса. Было уже около четырех. День в хлопотах прошел быстро и уже близился к эрэв – шабат. Надо было спешить, скоро прекращают ходить автобусы.
На остановке народу было мало. Несколько женщин с такими же пластиковыми сакитами (мешками), как и у Ивана Денисовича. Они тоже возвращались с шука, груженные продуктами. Иван Денисович, окинув их привычным взглядом, сразу распознал в них олимок. Было им уже за 50 с гаком, но потерявшие былую упругость телеса, плотно обтягивали мини-юбки и блузки, буквально трескающиеся по швам. На ногах немыслимые босоножки-копыта. Как они умудрялись таскать продукты на этих копытах оставалось загадкой даже для такого бывалого человека, как Шухман.  Было ясно, что, несмотря на все их подчеркнутые прелести, найти израильтянина-сабру с деньгами и машиной, ищущего бахура-яфа-русия, им уже не удастся. Автобус кооператива "Дан", дико визгнув тормозами, замер у остановки. Привычной для России рукопашной при посадке в автобус не произошло. Несколько пассажирок и Иван Денисович поднялись в автобус, благлухающий прохладой кондиционера. Автобус был по русским понятиям пустой, но сидячие места почти все заняты. Только в задних рядах было несколько пустых сидений, на которых возлежали ноги в дорогих модных кросcовках двух 16-17 летних парней и одной девушки-двухметровой кобылки лет 17-ти. Ее загорелые  ляжки,   выпирающие из шорт, призывно взывали к пассажирам. Иван Денисович подошел к ляжкам, молча снял девушкины ноги с сиденья и сел. Девушка посмотрела на него испепеляюще ненавидящим взглядом, каким когда-то кавторанг смотрел на татарина-охранника, уводившего его в кондей. Ах ты лярва, про себя подумал Иван Денисович, а вслух сказал: "беседер гамур" и показал на родную сердцу нецензурную надпись по-русски, выцарапанную гвоздем на спинке сидения. И добавил на иврите:"им ани царих летаргем бишвилах? " Девушка, зашипела как кобра, и выскочила из автобуса. Вокруг послышались одобрительные междометия пассажиров, явно поддерживаюших безусловную победу Ивана Денисовича. Но он различил тихо сказаную фразу: "понаехали тут гои, теперь наших детей воспитывают".
Иван Денисович промолчал, а про себя подумал: "Видали вы гойское воспитание, вот скоро приедет Клава, уж она вам его покажет. Мало не покажется.."
А вот и рхов Менаше Бен Исраель, пора выходить. Иван Денисович нехотя вышел из автобуса на испепеля.щую жару, вошел в свой подъезд. Матюкнулся, заметив новые надписи на русском на стенах подъезда, поднялся на третий этаж, к себе в квартиру, включил вентилятор. Сложил в холодильник продукты и начал неторопливо, но проворно готовить шабатний ужин к приходу Цезаря.
Надо сказать, что сегодняшний шабат был не совсем ординарным для Ивана Денисовича. Были приглашены гости: друзья Ивана Денисовича и Цезаря, и среди них Ривка. Сердце Ивана Денисовича учащенно билось. Но времени оставалось в обрез. Ох, уж и не любил же он это слово после всего, что пришлось пережить с Брит-милой в Израиле. Однако, действительно, надо было торопиться. Иван Денисович начал приготовления плова. Он поставил на газовую плиту чугунный казан с растительным маслом и стал обжаривать большую индюшачью кость с небольшими остатками мяса на ней. Затем загрузил мелкие кусочки индюшатины, круто посолил и поперчил эту смесь и стал жарить, тщательно перемешивая.
По схар-дире пошел аппетитный запах жареной индюшатины. Иван Денисович закурил Ноблесс и стал шинковать морковку и лук.
Несморя на то, что продукты были куплены на рынке и выглядели очень красиво, вкус у них существенно отличался от русских. И лук и морковка были очень сочные, но на поверку –водянистые. Лук был не горький, морковь- не сладкая, все какое-то не ядреное, не наше. Но чистилось и резалось хорошо, споро. Иван Денисович куснул кусок моркови, пожевал, выплюнул, матюгнулся: ну и фуй с ним, что не наши-эфшар леэхоль… и продолжил шинковку.
С улицы раздался душераздирающий крик соседки тети Фиры: "Марик, куда ты запропастился? Ты такой же бандит как твой папа-гой. Неужто на пляж опять сбежал. Смотри, утонешь, домой не приходи..".
Шухман пожалел соседку, поднял трису и высунулся из окна.
-Да вы, геверет Фира, не убивайтесь так. Видел я вашего Марика. Живой он, на шуке ремесло осваивает, рыбу чистит в рыбном ряду для одного торговца из Ашдода за 10 шекелей в час. Тетя Фира грохнулась на землю и заголосила пуще прежнего: "Да лучше бы ты утонул, Марик. Я мечтала из тебя сделать дантиста, а ты… Рыбу чистишь. Ведь даже твой папа, несмотря на свое гойство, зубным техником был. А ты… Позор мне, позор. Люди, я не хочу больше жить..."
Шухман хотел было что-то утешительное сказать тете Фире. Например, что он давно уже видит у Марика верные задатки будущего адвоката. Но запах подгорающего мяса вернул его к казанку с пловом, и он сноровисто засыпал в казан лук и морковь, посолил, поперчил, сбрызнул соевым соусом и стал помешивать.Опять вспомнилось былое. Надо сказать, что Иван Денисович никогда не готовил плов в своей деревне. Это искусство он почерпнул на лагерных нарах у соседа, бухарского еврея. Тот по ночам бредил пловом и вслух рассказывал, как он его готовит. За это он был неоднократно и жестоко бит соседями по бараку, у которых его бред вызывал голодные спазмы. Рецепт плова намертво засел у Шухмана в голове, и по приезде в Израиль он решил освоить его на практике. Поскольку Цезарь был гурманом, и чтобы побаловать друга, который давно овдовел и был совсем не приспособлен к хозяйству. Ивану Денисовичу в Израиле пришлось освоить еврейское кулинарное искусство и кашрут. Готовил Иван Денисович, как бывало, плотничал в деревне, основательно и со смаком. Отбирал продукты придирчиво и торговался с особым цинизмом. Шабатний ужин-это стало одной из важных составных частей его жизни и наполняло ее каким-то особым смыслом.
Ранее никогда перед застольем он не испытывал такого душевного трепета, волнения и томительного ожидания, как девушка перед брачной ночью. Ни с чем другим, пожалуй, сравнить это было нельзя. В нем рождался и созревал совсем другой человек, полный достоинства за свое предназначение жить на земле обетованной с еврейским народом, таким родным и близким ему по духу.
Однако, пора было засыпать рис. Это был самый ответственный момент в приготовлении. Иван Денисович даже вспотел от волнения. Он бережно взял миску с, предварительно промытым, желтоватым рисом и стал загружать его в казанок так, чтобы он покрывал мясо. Затем залил воду. Ровно столько, чтобы она покрывала рис на две фаланги пальца. Посолил. И оставил варить всю эту смесь, не закрывая крышкой, на слабом огне. Вода потихоньку забулькала, и Иван Денисович стал, тем временем, накрывать на стол. Он постелил белую шелковую скатерть и стал расставлять кошерную серебряную посуду. Ему уже мучительно захотелось есть, и он закурил, чтобы заглушить голод.
Ему опять вспомнился лагерь, бычки, щедро даримые Цезарем, постоянная голодуха. Иван Денисович не удержался, намазал питу хумусом, махнул рюмку Кеглевича и зажевал питой. Полегчало. Тем временем, плов дошел в казанке. Рис сделался золотисто-коричневым и был еще немного твердоват, но уже просился на язык. Его вполне можно было есть руками, на восточный манер. Иван Денисович посыпал сверху рис укропом, воткнул для запаха пяток долек чеснока и прикрыл плов крышкой, но так, чтобы оставалась большая щель для выхода пара, чтобы не скапливался конденсат. Перед тем как подавать, можно будет немного подогреть плов в духовке и будет в самый раз. "То, что доктор прописал",-скопировал Иван Денисович Цезаря. Он взглянул на часы. Было около шести. Пора было закругляться. Скоро гости пожалуют. Шухман стал споро метать на стол салаты, приправы, бутылки с вином, с водкой, настоенной по-бухарски, на травах, соки. В центр стола он поставил свежую халу и подсвечнтки со свечами.
 Одел кипу и присел отдохнуть в ожидании гостей.  По телеку передавали передачу из России. Представители Хамаса рассказывали президенту Путину, о том, что Махмуд Аббас на самом деле еврей, по имени Мордухай Пинхас, и он давно уже продал Израилю будущее Палестинское государство. Путин сочувственно кивал головой, но лицо его было непроницаемо, как на прошлой работе. Видимо, в эту минуту он думал о преемнике, и ему было не до Аббаса.
Шухман переключил канал. Израильское телевидение передавало интервью с бывшим президентом. Он возмущался по поводу наглой клеветы, возводимой на него него беспутными шантажистками и совал в объектив справку об импотенции.
Его жена сидела рядом и повторяла:" кэн, бэвадай, бэтах.."
Иван Денисович матюгнулся и выключил ящик.
 
Глава 4. Эрев Шабат.
 
      На лестнице раздались тяжелые шаги. Цезарь, узнал он друга по лагерной походке. И пошел открывать дверь.
Цезарь был не один. Все гости кучно следовали за ним по лестнице. Никто не позволял себе опоздать к зажиганию шабатних свечей.  Раздались приветствия;
"Шабат шалом, адон Шухман!" При слове "адон" Иван Денисович поморщился, но отвечал: "Шабат шалом, гверотай вэ работай!" И пригласил гостей к столу.
Гости стали рассаживаться по местам. Их было восемь. Четыре женщины и четверо мужчин. Кроме Цезаря, все они были новые знакомые Шухмана по Израилю.

Да что там говорить, он почти ни с кем из евреев не общался раньше в России.
Ривка-зазноба Ивана Денисовича, рано овдовевшая медноволосая, пышногрудая соседка,. Она всегда почему-то напоминала ему деревенских молодух, и от этих воспоминаний кровь бежала быстрее в жилах Ивана Денисовича. Хотелось жить, любить Ривку, и казалось, что жизнь только начинается. Вторая женщина, по имени Хана, была бывшей оперной певицей в Риге. Здесь же она давала редкие частные уроки сольфеджио. Она жила с Цезарем и он у нее, как говорится, пел Лазаря.
Следы былой красоты и больших амбиций сохранились при ней и она с трудом сдерживала себя от критических замечаний по поводу ее нового круга сотоварищей. Третья дама, по имени Нинель, в прошлой жизни была известной в определенных кругах поэтессой и диссиденткой, боровшейся против всего советского и за право евреев выехать в Израиль. Попав в Израиль и увидев реалии этой страны, она тут же заполнила анкету на выезд в Новую Зеландию и теперь терпеливо ждала решения своей участи. Она пописывала стихи в русскоязычных газетах, но заработок был никудышный и стихи тоже, как она сама вынуждена была признавать. Но жить как-то было надо, и она кормилась, в основном, с заработков по уходу за стариками, работая метапелет в в социальной службе. Четвертая дама была вдовой ответственного партийного работника союзного значения. Ее звали Инесса Иосифовна. Ходили слухи, что ее муж был управделами ЦК и в первые же дни престройки выпал из окна по неосмотрительности. Эта женщина всегда чего-то боялась и часто повторяла странную фразу: "они везде".
Среди мужчин выделялся Цезарь. Последние годы перед эмиграцией он возглавлял в Москве какие-то Высшие сценарные курсы. Там бывшие инженеры, врачи, следователи МГБ, председатели колхозов учились писать сценарии для кино и театров на знакомые им производственные темы. Была тогда такая партийная установка – дать возможность инженерно-технической интелигенции выразить себя в искусстве  и привнести в него (искусство) свежую струю соц. реализма.
 
 Цезарь струю эту надежно перекрыл и направил в другое русло. На его курсах учились народные таланты из Кавказских и Среднеазиатских республик. Нечего говорить, что прейскурант поступления в заведение Цезаря был отработан до мельчайших деталей. Сам Цезарьмеру знал и свою долю брал, что называется, борзыми щенками. В его доме всегда водились самые изысканные деликатессы; севрюга, икра, сервелат, коньяки, бальзамы, среднеазиатские дыни,… Но в Минкульт шли дары покомпактней и поконкретней, в почтовых конвертах, перетянутых  липкой лентой. Шли они и  в другие инстанции. В эти годы Цезарь особенно забурел. Ездил на иномарке, одевался с шиком, приобрел вальяжную внешность этакого мэтра. Каким-то образом он выхлопотал реабилитацию. Его личное дело было чистым и непорочным, как девица на выданье. Но кто-то настучал, ОБХСС стало частым гостем в заведении. Откупаться стало все трудней. C большим трудом Цезарю удалось найти связи в ОВИРе и улепетнуть в Израиль. Он понимал, что второго срока ему уже не осилить. Да и Шухова с ним тогда не было.
'Теперь- другое дело-, подумал Шухов,- мы вместе и не в России, а на святой Земле.
Тут христиане с иудеями не двести, а по более годков между собой разбираются. Да и бусурмане еще и тех, и других переодически мочат. Не в сортирах, конечно, но кровь пускают справно и регулярно. Вот бы Сашке – писателю хренову-, вспомнил он Александра Исаича, не про 200 лет русских с евреями, а про наш лагерный четвертак с Цезарем написать. Но не укладывается это в его теорию о неполной русскости евреев. Тут, скорее, неполное оевреивание русских имеет место быть",- заключил он. И вспомнил свою нудачную попытку союза с еврейским богом.
 Второй мужчина, Аркадий Иссакович, в прошлой жизни был главным инженером мебельной фабрики. Третий, Абрам Иванович-полковником авиации, летал на стратегических ТУ на боевые патрулирования. Четвертый, Хаим Пиндосович-был
Зам. главного редактора детского журнала "Мурзилка".
Теперь вся эта гоп-компания работала у Цезаря на свалке. У каждого была своя сфера влияния, и нарушать ее никто не мог. Аркадий Иссакович сортировал деревянную тару и разбирал ее на доски, которые Цезарь затем продавал владельцам мебельных мастерских. Абрам Иванович отвечал за металлолом и его разборку на драг металлы-медь и аллюминий. Понятное дело, что Хаим Пиндосович отвечал за сортировку книг и журналов. Последним его увлечением и частным бизнесом было вырезание фотографий из порно-журналов и их сбыт израильским подросткам. Кооординацию деятельности всей этой компании осуществлял, как и положено,- бригадир, Иван Денисович. С бригадниками он был суров, но справедлив. Надо сказать, что лагерный опыт ему в руководстве бригадой очень помогал. Свары и разборки случались часто. Последний раз, когда Абрам и Хаим угрожающе шли друг на друга с обрезками металических труб, не поделив добычу, и приговаривая классическое: " а ты кто такой?", Иван Денисович вдруг страшно заорал: "пасть порву, падлы гойские, -не дам святую Землю позорить!".
 И они- таки остановились, вразумленные и зарыдали, каждый вспоминая прошлую жизнь в галуте.
Однако,-сказал Цезарь,- пора и свечи зажигать.
Иван Денисович прервал воспоминания и дал знак Ривке. Женщина встала, покрыла голову кружевной крахмальной накидкой и стала быстро читать молитву: " Барух, ата адонай элогейну, мэлэх га-олам..." Она зажгла свечи. Шабат начался. Гости съели по кусочку шабатней халы и в полном молчании выпили по бокалу вина. Затем Цезарь сказал заветное: " Ну наливай, Ваня! Теперь можно ...". Иван Денсович разлил водку, только Ривке налил в рюмку вино. "За наше святое дело очищения Святой Земли! " – сказал Цезарь со значением. Все чокнулись бокалами и выпили по-русски,  залпом, до дна. Поморщились, крякнули, включая дам. Закуска пошла веселей. Хвалили еду, кулинарное мастерство Шухмана, коммерческий гений и мудрость Цезаря. Потекла неторопливая беседа. Начали, как всегда, с дел местных. -На следующей неделе поеду в Ирушалайм,- сказала Инесса Иосифовна. Мой новый друг, помощник министра абсорбции, приглашает меня на инагурацию президента Переса. Не знаю, что одеть, тут же повернулась она к Хане. -Да, Шимон –это голова, заключил Хаим Пиндосович, пережевывая бутерброд с гусиным паштетом.
-Какая к черту голова- тухес, голубь мира, гребаный- тут же возразил прямолинейный Абрам Иванович. -Интифады они испугались. Пацаны, видите ли, камешки в них в арабских деревнях кидали. Пороть их надо было, пороть. А эти голуби из Аводы сами привезли бандита Арафата их усмирять. Он усмирил, дал им автоматы вместо камешков, маршировать научил и смерть Израилю кричать. Это он так в обмен на милость Аводы наше государство признать обещал.  А Перчик, он в этом процессе немаловажную ролю сыграл. Нет не зря Нобеля вместе с бандюганом Арафатом за ослиные соглашения получил.
— Вот и я смотрю,- заметил Цезарь, -обмельчал этот комитет. Ну ладно, Сашке нашему лагерному писаке премию дали.Он, конечно ссучился и куму стучал. Это факт,  сам написал об этом, что кается. Пишет, что никого не сдал. Так мы ему и поверили. Как-будто у нас на зоне такое возможно было.
Но он ведь талантище. Мало, что он про наш Архипелаг, так еще о том,  как мы 200 лет с гоями в России маялись, некошерное ели, с гойками грешили, написал. Ему можно-талант! А голубю за что?  Зас… л все вокруг, — пустобрех. Эх, наливай Ваня. Иван Денисович справно наполнил рюмки. За Цахал, за деток наших, что свои молодые жизни в борьбе с мусульманскими фанатиками кладут! Предложил Цезарь следующий тост. Все дружно выпили. Молчаливо и сосредоточенно ели. Жевание прервала поэтесса.
-Вы не понимаете,- подала она голос. -Мы не можем бесконечно воевать с арабами и аннексировать их територии не можем, Они размножаются быстрее нас. Через 10 лет весь Израиль станет арабским.
-Эк напугала, -заметил Аркадий Иссакович. -Ты вот вместо стишков нашла бы себе мужичка и делом с ним занялась, чем страхи про плодовитых арабских самок гонять. Сама-то что, хуже, вон корму какую наела? Ты вот что, Ваня, по этому поводу думаешь? Повернулся он к Шухману. Шухман взглянул на Ривку и покраснел. Зато Хаим Пиндосович тут же подал голос. -Резонно, -сказал он. -Я вот например, мужчина в соку, а вот который уже год секс только в своих журналах на картинках вижу. Нашим бабам сначала гроши подавай, а арабки они своим женским естеством живут-дети природы, заключил он и съел крыло от цыпленка.
Да обмельчал народ, заметил Аркадий Иссакович. Да виданное ли это дело? Они нас взрывают, а мы с ними цацкаемся. Попробовали бы они у нас такое учинить в совдепии. Там бы вмиг все мечети позакрывали, всех мулл к стенке поставили, коран бы переписали в духе любви и нежности к другим национальностям и религиям. И с новым Магометом бы мусульманам вручили. В 24 часа бы решили вопрос и доложили бы на Политбюро. У них бы Арафат выше председателя цехкома где-нибудь на обувной фабрике никогда бы не поднялся. А кто не согласен, поехали бы лес валить. А самое главное, все эти либералы, журналисты и интеллектуалы всякие во всем мире трубили бы о гуманности советской власти к террористам и врагам советского народа.
-Да, умела Советская власть вопросы решать,- опять заметил Цезарь.И сам налил присутствующим водку в рюмки.
Пора нам за нее, за суровую матушку нашу, которую мы оставили, выпить.
-С чего это?- взвилась вдруг поэтесса-дисcидентка.
-Не буду я за Рашку пить, я там своего достаточно нахлебалась, хватит с меня.
-И я не буду, поддержала ее Инесса Иосифовна. -Бунт на корабле,- стукнул кулаком по столу Абрам Иванович.
 -Ани роца лиштот аль Русия- сказала вдруг Ривка, налила себе в рюмку водки и выпила одним махом. Затем взяла со стола малосольный огурец и, откусив ровно половину, захрустела им. Все на минуту онемели, а затем выпили. Даже Нинель с Иннесой махнули по рюмке вина.
-Да уж, -сказал Цезарь.- Мецуян, тов, коль- а-кавод, — сказал Иван Денисович и прослезился. Затем высморкался в бумажную салфетку и опрокинул внеочередную рюмку.
-Как же, как же не выпить за матушку,- сказал Хаим Пиндосович,- сурова, но справедлива.
-Фуй она справедлива к вам,- не выдержал Иван Денисович. Многие из вас почище русских на нее всю жизнь горбатились, а она, они то-есть, так вас за своих никогда и не признавали. Вон че Сашка, сучара, пишет: "двести лет вместе, а табачок-врозь!
Нет, не зря мы сюда в жаркие края от них умыкнули. Здесь как люди живем, ни чета, что на свалке трудимся. Нас еще там,  в лагере этому научили-любой труд почетен.Среди гоев мы просто этого не понимали, всюду места потеплей, ближе к солнышку себе подыскивали. А здесь, среди своих –другое дело. Кому на солнце охота? Мы, олимы-хадашимы, уж как-нибудь в тени себе на пропитание заработаем. Верно я говорю, Цезарь?- обратился он к Цезарю Марковичу. -Верно, верно Ваня,- согласился Цезарь.-И за что я тебя-гоя так уважаю? Ведь ты обрезание отказался делать,- продолжил он. А вот не могу. Уважаю и все тут. Сука буду! И он ударил себя кулаком в грудь.
-Ясное дело,- сказал Иван Денисович,-мы евреи по духу. Мы завсегда друг друга уважать должны.
-А скажи Иван, — вдуг спросил Аркадий Иссакович. -А чем это еврейский дух от русского отличается? -Ну это просто,- начал свое объяснение Шухман, дожевывая кусок индюшатины из плова. -У нас, у евреев, то есть, дух кошерный, мягкий, душистый. Если еврей на тебя дыхнет, ты что почуешь?
Правильно: вино, чеснок, хумус, шелест ассигнаций и звон монет –поэзия.
А ежели гой дыхнет. Тут тебе весь букет: самогон, капуста с луком, махра и запах пота, зубы нечищеные. Ты вот, Аркадий, -крепкий мужик, а не устоишь –коньки отбросишь. Уразумел?
-Да как тут не уразуметь, Ваня. Надышался я там, -сказал Аркадий Иссакович.- До конца жизни хватит.
 -Слышь Иван, -попросила вдруг Хана,- а ты бы нам сыграл.
Шухман не заставил себя долго ждать, достал из под кровати гармонь, рванул меха и пробежался по клавишам. "Хава на-гила, хава на-гила ..."- запела Хана. Все подхватили, вскочили со стульев и пошли в пляс. Гулянка в шабат удалась по-русски. Гости расходились затемно, обнимались и целовались с хозяином. Ривка засобиралась последней, но Шухман вдруг предложил: "А давай-ка я тебе нашу русскую сыграю". -Бэвадай,-согласилась Ривка. -Ани роца..-
              Шухман принял рюмку, крякнул и растянул меха:
" Вдоль муромской дороги стояли две сосны..".-запел он.
 
"Пра-ща-лся са мной ми-лай до будущей весны"- подхватила Ривка и продолжила:
"Он клялся и божился одну меня любить ....."
 
Иван Денисович перестал играть и выронил гармонь из рук. Он перекрестился и выпил рюмку водки. Замахал руками. -Чур меня, чур .....-запричитал он, продолжая креститься.- Ты че Вань,- сказала Ривка.- Никогда русских песен в исполнении русских баб не слыхал?- Слыхал, еще как слыхал,-ответил Шухман, продолжая креститься. -Но ведь, ты.., ты ведь это, ты ведь того… Откуда научилась так по-русски чесать?- Ривка помолчала минуту и сказала. -Так мне, Вань, этой науке учиться не надо. Меня маменька в моей родной деревне Ивановке на всю жизнь обучила. Русская я, из Нижне-Новгородской губерни, крещеная. Манькой меня кличут, Манька Козодоева я. А по батюшке-Кузьминишна.
Батя, правда, меня за свою никогда не признавал. Я всегда на еврейку была похожа. Люди судачили, что маманя меня в городе с каким-то евреем зачала. Она там в одной еврейской семье одну зиму подрабатывала, когда у нас в деревне голодуха была. Так вот папаня меня завсегда порол нещадно за любую провинность. Поэтому мне как 16 годков стукануло, я сразу же в город по лимиттной прописке подалась. В Шую. На фабрике ткачихой пристроилась. В общежитии койку получила. В комсомол, ясное дело, записалась, а затем –и в партию нашу, в КПСС.
А однажды в обед подошел ко мне партгруппорг и говорит:" Нам, Маня, разнарядка пришла. Органы укреплять надо. Решили мы тебя, Маня, в  КГБ рекомендовать. Учиться в Москву поедешь". Ну я сразу смекнула-откуда ветер веет. Я до этого на них уже потихоньку подрабатывала. В своем общежитии за настроениями следила. Один ихний оперативник на меня глаз положил и к своей работе привлек. Так и пошла моя служба в органах. Меня за мою внешность и способности к языкам решили в разведку готовить, в нелегалы, в Израиль. После школы и стажировки заслали меня через Бразилию в Израиль. Внедрили надежно, основательно. В Бразилии познакомили в синагоге с израильским бизнесменом, который там по делам в командировке был. Он сразу в меня втюрился. А как не втюриться. Нас для этого специально обучали. Увез он меня к себе в Израиль. Поженились мы там по всем еврейским правилам. С хупой, значит. А через пару дней меня наш связной из центра посетил. И пошла работа на центр. Моя задача была — содействовать партии Авода в подготовке замирения с арабами. Как ты теперь видишь, я свое задание успешно выполнила. К герою меня представили и полковника на Лубянке дали.
Да, Ваня, я полковника получила, когда теперишний русский президент там  еще в топтунах в наружке ходил. Муж мой помер к тому времени. Стала я проситься, чтобы домой отозвали. А тут все там рушиться стало. Вижу –забыли они про меня, не до меня им. Я по телевизору за всем, что там делается, следила и сразу смекнула. Нечего мне туда возвертаться, мужнины деньги им на счета передавать. Они и так на нужды мировой революции сколько наворовали, не счесть. Зажила я себе здесь припеваючи богатой вдовой уважаемого бизнесмена. Так прошло лет семь. Но однажды утром связной ко мне заявился, приказ передал-законсервироваться, на дно лечь до особого приказа то-есть. Я его, конечно, послала куда сам знаешь. Тоже мне дуру нашли. Я свой долг выполнила. Я социалистическому отечеству СССР присягала, а капиталистической России служить не подряжалась. Мало, что они весь наш народ обокрали,  да еще хотят здесь в Израиле евреям зло чинить. Нет уж Ваня-охренели они мне, едри их дивизию и так и эдак...
Я конечно понимала, что они меня достать всегда и всюду могут. Поэтому я связному показала копии тех материалов, что у меня на них в швейцарском банке в сейфе лежат с банковским поручением: в случае моей смерти-опубликовать.
Так они мне после этого стали здесь больничную кассу "Миюхэдэт" оплачивать -заботятся о моем здоровье.
  Все это время Иван Денисович молча слушал. Наконец он спросил: Слышь, Ривка, т.е Маня, извиняйте, товарищ полковник, что же мы теперь делать будем?
Ривка не задумываясь ответила.
— Возвертаться нам, Иван, до дому надо в Россию. Некому кроме нас с тобой русскому народу правду открыть. Там ведь секрет нормальной жизни утерян, вместе с миллионами истребленных и замордованных людей. Читала я, кстати, дружка твоего лагерного. Сашку Солженицына. Он у нас, кстати, агентурную кличку "Ветров" имел. Ну да неважно, кто только нам не служил, нашей конторе значит. Не только теперешний русский президент. Если к их депутатам парламента как следует приглядеться, то много  чего интересного откроется. Так вот, Сашка этот пророком заделался, пишет как мы должны Россию обустраивать. А начинает с деления на национальности-охренел совсем. Видно об автономии своей Мордовии мечтает втихаря.
 Проблема России, Ваня, да ты и сам знаешь,-это земля. Нас как от крепостного права освободили, с тех пор одними обещаниями про землю кормят. Особенно в этом товарищ Ленин с подельниками преуспел." Фабрики-рабочим, земля-крестьянам, мир –народам !" –мастак был заливать. А мы, как стадо баранов, ему и поверили, пошли за ним свою страну и веру рушить. Как же,-получили сполна!     И эх мать моя –Пелагея Федоровна!...-добавила Ривка и хлобыснул а рюмку водки.
— Товарищ Сталин нас, по сути, опять крепостными сделал. Спасибо, Хрущ с Леней маленько затем послабление дали-народ жирку поднакопил, стал дачками обзаводиться. Тяга у нас к земле, Вань, генетическая. Народ из городов за сотни километров на участки пер. Лопатки на своем горбу тягали. А все чтобы к осени мешок картошки домой с участка припереть. А затем Мишка меченый с Бориской-алкашем совсем народ по миру пустили. Кинули, как лохов, как теперь молодежь выражается. Вот вам,- говорят- гласность и демократия, а нам — ваши фабрики, земля, нефть и другие полезныке ископаемые. Вы теперь свободны. А мы опять отягощены думами о вашем благополучии и заботой о собственности.  Видал. Каково? Не слабо. Нет. Они-наследники революции, номенлатура пролетариата сказочно на всем на этом обогатились. А затем демократию и свободу болтать взад  у народа отняли. Вову, питерского чекиста, поставили порядок наводить. Он и навел. Ясное дело, какой. Все, что они наворовали –навеки будет их семьям принадлежать.
 Не, Вань, не могу я им так это спустить. Вы- мужики на Руси давно перевелись и спились. Пoеду баб на правое дело поднимать. Открою им правду-матку о земле. Они вмиг там свой пoрядок наведут. И заживем как люди у себя дома. Не надо будет по чужим странам скитаться. А правду эту о земле большевики всегда пуще смерти боялись. Не зря они своих товарищей, эсеров, кто народу землю и Волю обещал, сразу после революции истребили.
Такая, Вань, у меня задумка. А ты как? Поедешь со мной?
Иван Денисович задумался. Он думал долго. Выкурил сигаретку. Выпил две рюмки водки. Почесал за ухом. И наконец сказал: -Бэвадай, ше ани огэв ат аваль, ани ло йхоль ларэдэт лэ Русия ми Арец. Ани иегуди.Роце лагур ба Арец вэ ламут ба Арэц.
Ривка посмотрела на него изумленно. Но он продолжил:- Ты пойми, Маня. Они же там рабы. Привыкли в рабстве жить и от барина милости ждать. Кому ты там все это оъяснть будешь? Они бы землю и волю не прочь получить, да кто за это с номенклатурой воевать пойдет. У них уже шкуры от постоянной порки задубели. Им проще каждый день от барина похлебку ждать и его славить. Ты извини, Мань, но я там свой срок сполна отмотал- и по ту сторону колючки, и по эту. Больше не выдюжу, мочи нет. Я здесь впервые себя человеком почувствовал и живу как человек, с собой и господом в согласии. А что с ним в союз не вступил, так это от-того, что знал, что тебя встречу. И ты меня такого любить не будешь. Нет у наших баб такой привычки- быть к господу поближе: — блудить привыкли шибко.
Я во, че, Мань, тебе предлагаю. Будем жить здесь и отсюда русский народ просвещать. Авось поймут со временем. Будем, как Ленин, газету издавать. Так ее и назовем: "Земля и воля". Для этого конечно деньжата потребуются немалые.
Ни твоего мужниного наследства, ни Цезаревых доходов на это не хватит.
Я думаю, что даже когда Клавка приедет и станет торговлей пивом нам подсоблять, то все равно мы эту идею не осилим. Что же делать?
-Бэсэдэр,- сказала Ривка.- Уговорил ты меня, Иван. Остаемся. Только хватит тебе на Цезаря пахать за няньку. Пусть его Хана ублажает. А ты завтра ко мне переезжай.
А насчет денег не боись. Знаю я одного богатого человека из наших. Он в Лондоне живет. Борисом Абрамычем кличут. Этот Абрамыч шустрый малый. За годы перестройки и вакханалии в России миллиарды себе настругал, а как запахло жареным, тут же свалил в Лондон. Не такой дурак, как Ходорковский,  который теперь, как ты когда-то, на зоне отдыхает. Кстати, фамилия его – Березовский. Так он смекнул, что, мол, это может означать. Мол, не одна береза по тебе, ворюга, в России плачет. Сменил фамилию на Еленина. Под Ильича косит. Он сюда к нам ненадолго наведывался, в Бат-Яме жил. Но он быстро смекнул, что со своими, с евреями, ему туго будет. С ними много капитала не наваришь. И он обратно в Россию улепетнул.Одно время в правительство русское затесался даже-во проходимец!
Одно есть в нем положительное качество-Путина он шибко не любит. Он ему в России гешефт урезал. Так он нам любые деньги на газету даст, если мы постараемся Путина свалить. А я уж постараюсь,-не сумлевайся. Тут одна баба в Питере, грудастая такая –губернаторша. Намедни она предложила его на третий срок двинуть. Так вот. Не видать ему третьего срока, а если и видать, то не там.
Мы  с тобой, Иван, в свадебное путешествие в Лондон поедем, к Борису Абравмовичу за финансированием газеты. Ты только с малым с этим, с которым сегодня пиво пил, с Розензафтом, не теряй контакт. Он нам шибко в этом деле сгодится, да и Марик, которого Кланя привезет из России, при деле будет. Нравится мне твоя идея, Иван- сказала Ривка. Будем воплощать.
С этими словами она прильнула к Ивану Денисовичу и поцеловала его на прощание. Пора домой-отдыхать. Впереди предстоят тяжелые дела.
Пора было укладываться и Ивану Денисовичу.
Засыпал Шухман, вполне довольный. Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый. На дню у него выдалось сегодня много удач: обустройство Клавки на рынке, знакомство с Розензафтом, шабатний ужин в кругу друзей. И наконец –Ривка-Манька. Впереди его ожидало много счастливых лет с ней. По 365 дней в каждом, а в високосные еще на один день больше.