История с географией

В школе я не любила географию. Учительница, излагавшая мне и моим одноклассникам основы азимутов, долгот и широт, то ли была никудышным педагогом, то ли просто берегла силы для работы с олимпиадниками. Из всего школьного курса накрепко вросло в мою память разве что имя самой учительницы – Елена Арнольдовна. И то скорее из-за небанальности своего звучания, чем из-за личности его обладательницы. Елена Арнольдовна была тощей, бледной и занудной. Говорила она тихо. При этом, не особо интересуясь, слушают ли ее вообще обитатели «камчатки», к которой она относила всех, сидящих дальше второй парты. Поэтому Таиланд в моем сознании был просто воплощением недосягаемости. То есть как был – то ли был то ли не был…  Этакий микрокосм, в загадки которого я не могла бы и в мыслях быть посвящена. Хотя конечно знала, что он существует где-то на одной земле с моей маленькой убогой страной. Даже не страной, так страничкой. Страничкой, на которой помещалась вся моя жизнь, порой захватывающая и интересная, порой пресная и блеклая, но, в общем и целом, обычная, заурядная, такая как у всех. И в этой заурядности не было места другим берегам. Разве что, может быть, когда-нибудь, и то навряд ли… Я отдавала себе отчет в том, что мечтай не мечтай – все впустую, и завистливо не мечтала, даже не интересовалась тем, как географически расположен, какими морями, а то и океанами омывается страна, где бог и тот другой.
Все изменил один миг, вернее, фраза, которая в этот миг по-хозяйски улеглась. Богдан говорил лаконично и четко, как всегда, когда преподносил мне важные новости или, правильнее сказать, ставил в известность:
— Через две недели мы полетим в Таиланд, — все по-деловому, как в бизнесе, без мишуры эмоций.
Я давно привыкла к такой подаче и научилась получать от нее удовольствие: наконец-то кто-то решал за меня, заботился обо мне, был обеспокоен мной. Эмоции были всецело моей участью. И уж в них я давала себе волю!
От слова «Таиланд» голова будто надтреснула – мысли перестали помещаться в ней, зашкалили, особенно в той части мозга, которая отвечает за восприятие реальности: а правда это все – со мной? Мы летим в Таиланд! Я – лечу в Таиланд? Нетерпение, трепет, предвкушение… Только радости я не почувствовала. Панически страшно было радоваться тому, во что я все еще до конца не верила. И наслаждалась этим сладким чувством кокетливого недоверия к уже просканированному и одобренному интуицией будущему, не верить в которое уже сродни эйфории. В то же время во сто крат ужаснее начала казаться возможность это будущее спугнуть, надломать, не исполнить. Как по мне, достойны зависти люди, которые, несмотря ни на что, сохраняют в себе блаженный дар проживать день за днем, летя на свет, принимая минуты как благо, разбивая лоб о… да не важно, обо что. Важно – стремление, пыл, ширина шага, его решительность. А я...
К тому моменту я досконально изучила, почему хотеть, как дети, мечтать, как дети, чувствовать, как дети, не могут взрослые. Все оказалось просто! Причина в том, что за прожитые годы сто или даже тысячу раз их желания не сбывались, мечты рушились, а чувства обманывали. Вот и я была уже безнадежно взрослая. И по-взрослому боялась ошибаться. Боялась, кстати, гораздо сильнее, чем ошибалась. У меня темнело в глазах каждый раз, стоило представить, что в последний момент Таиланд превратится просто в мираж, рассеется от изменения  угла преломления солнечных лучей. Но сначала-то все было еще как в детстве.
После новогодних праздников Богдан купил для нас путевки в Египет – вылет в первых числах февраля. Я витала в душном облаке мечты попасть в жару. Хотя… Февральский Египет не так уж зноен. Я узнала об этом из блогов бывалых туристов. Как только Богдан заговорил о полете в страну фараонов, я начала, как в кокон, оборачиваться во всемирную паутину. Я запрашивала у всезнающего Яндекса: что брать с собой в Египет? как вести себя в Египте? где стоит побывать в Египте? А он слету давал ответы на все вопросы, дразнился фотографиями пирамид и отеля "Tropitel Naama Bey", где мы должны были поселиться. Я представляла себе, как буду томиться на шезлонгах под соломенными зонтиками, болтать ногами, сидя на высоком стуле за барной стойкой посреди лазурной воды бассейна… А вокруг +23… Да, не +30, конечно, но когда за окном третий день без передыху валит снег, и так сойдет! Я пыталась вспомнить, как это – дышать теплым воздухом. Не нагретым квартирными батареями и не вышвырнутым надрывным кондиционером в офисе, а самым что ни на есть настоящим, пропитанным солнечными лучами теплом повсюду – внутри и снаружи зданий.
Я кропотливо перебирала летний гардероб, до этого покоящийся на антресолях, перекладывала с места на место мятые вещи, мерила, представляла, что и с чем можно надеть: шортики, маечки, юбки-мини, туники и купальники – немыслимая роскошь для зимы! Я стирала, гладила, пришивала оторвавшиеся пуговицы и стразы, возмущалась, что ничего из мне недостающего невозможно купить в магазинах – у нас, видите ли, не сезон. Я рейдом прошлась по подружкам, собирая для себя эти знаменитые и всем модницам знакомые "с миру по нитке", и буквально замучила портниху дотошными придирками к каждому сантиметру, который необходимо было ушить, подложить, отпустить… У меня было так мало времени и так много дел!
А пока я готовилась к поездке, коренное египетское население готовилось, во что бы то ни стало, свергнуть правящего с незапамятных времен Хосни Мубарака. В День гнева, который копился многие годы, египтяне вышли на площадь Тахрир. Был убит один полицейский и трое манифестантов – уже это в масс-медиа называлось кровопролитием. А через всего пару дней число жертв достигло двухсот. Повстанцы громили все, что попадалось им под руку. Стремление "под шумок" урвать свой куш запрещенными религиозно-политическими партиями достигло аппогея. Из тюрем бежали заключенные. Мародеры дорвались до музеев. Грабежи, насилие, хаос угомонить не под силу стало даже "комендантскому часу", по своей продолжительности приближавшемуся к полным суткам.
Как будто в противостояние разрухе Каира, Хургада и Шарм-эль-Шейх сохраняли свой размеренный ритм жизни. Местные жители курортных зон признавались евроньюсовским журналистам на то, что им при Мубараке жилось прекрасно, и обращались к соотечественникам  с мольбой прекратить беспорядки, вернуться к нормальной жизни и дать им возможность, как прежде, зарабатывать на туристах со всего света. В то время как туристический поток действительно таял на глазах. Люди отказывались даже от уже проплаченных путевок. Кого-то останавливал инстинкт самосохранения, кого-то страх перед шаткостью спокойствия на курортах, кого-то уговоры разволновавшихся родственников на грани мольбы, кого-то здравый смысл,  ну и крайняя мера — государственные запреты на полеты в Египет. Россия запретила даже регулярные рейсы, не говоря уже о чартерах.
События в Египте развивались достаточно предсказуемо, чтобы привыкнуть к мысли: быстро и просто это не закончится. Поэтому SMS от Богдана: "В Египте гражданская война. Переноси отпуск" не стало для меня сюрпризом. Я смирилась с мыслью о том, что однажды оно придет, заблаговремено. Но вот с тем, что мой отдых летит в тартарары, смириться я не могла. И в подтверждение тому мой чемодан оставался собранным. Я переставляла его с места на место, спотыкалась об него, но распаковывать даже не думала.
Тогда мы в первый раз отложили заветную дату. Потом было еще две недели отсрочки, потом — еще неделя… День за днем были пресыщены ожиданием, переносами, отменами, неопределенностью. Удивительно, но время не тянулось, как это обычно бывает, когда беззаветно чего-то ждешь, а скорее наоборот – неслось стремительным потоком. Я бултыхалась в нем, где-то захлебываясь, где-то все-таки побеждая эту стихию, где-то задыхаясь под ее толщей, а где-то тихо плывя по течению, обессилев от банальной невозможности на что-то повлиять. Мы рассматривали географическую карту каждый из своего населенного пункта и точки зрения. Богдан думал, где нам действительно будет спокойно, тепло, весело. А я беспокоилась за то, дадут ли мне отпуск на нужные числа и нужна ли виза в тот рай, куда предлагает Богдан поехать «на этот раз». Все усложнялось тем, что райских мест на нашей скромной планетке становилось все меньше. Арабский восток по принципу падения дорожки из костяшек домино рушил веками слагавшиеся на его землях не самые лучшие традиции: тяжелые социально-экономические условия, низкий уровень образования, массовую безработицу, инфляцию, растущие цены на продукты и топливо, всесилие полиции и сил безопасности, коррупцию и, наконец, клановый и семейный капитализм. Дух победы в Тунисе и Египте, как красный плащ тореадора быка, раздразнил толпы недовольных в Бахрейне, Ливане, Ливии, Йемене, Алжире, Ираке и Иране… Страну за страной накрывали мятежи, президент за президентом уходили со своих постов, один за другим мирные жители пополняли ряды жертв. Требования участников протестов варьировались от равноправия между суннитами и шиитами, до просто куска хлеба. Какой уж тут рай! Что до виз, то в этом плане мы с Богданом оказывались еще ограниченнее в выборе. То есть не мы, а я – белорусов за границами бывшего СССР принимали куда менее радушно, чем граждан Российской Федерации. По этой причине мы вынуждены были отказаться от поездок в Израиль и Вьетнам.
В то время, как в Москве Богдан общался с туроператорами, пытался найти выходы или, правильнее будет в нашей ситуации сказать, вылеты, я сидела по уши в вязком чувстве ожидания и как молитву неустанно повторяла себе: "Богдан что-нибудь придумает… Богдан что-нибудь придумает..." Я действительно верила в это, потому что больше верить мне было не во что. И в то же время, меня поражало отсутствие во мне горечи, отчаяния. Если мне и становилось грустно, то лишь потому, что я скучала.
Когда-то мы с Богданом познакомились на отдыхе и со дня нашего знакомства перестали отдыхать порознь. Зато от отдыха до отдыха жили каждый свой жизнью, со своими делами, понятиями о добре и зле, со своими проблемами, историей, буднями, вопросами, телефонными разговорами, суетой… Расстояние между нами разделяло не только города, но и миры. Мы говорили на разных языках: я по-русски, Богдан по-московски. Мы дышали разным воздухом: я провинциальным и почти свежим, Богдан – смогом мегаполиса. Мы гуляли в разном темпе: я в неспешной ходьбе, Богдан в клубной сутолоке. Такие разные, мы видели пропасть между нами и понимали то, что перешагнуть ее не под силу ни одному из нас. Зато дважды, а то и трижды в год убегали друг к другу в то место, где в размеренном беге минут, огнях полупустых ресторанов, неспешной ходьбе, в безмятежности сна и плавных, как бы ленивых разговорах ютился он, наш пунктирный курортный роман, легкий и теплый, вне зависимости от времени года.
Мне было абсолютно все равно, отправимся мы на Мальдивы, за Полярный круг или в деревню Большие мячики – лишь бы вместе, лишь бы закончится этот по стечению обстоятельств затянувшийся рывок друг к другу. Порой мне казалось, что Богдан просто махнет на все рукой и уедет без меня – уж слишком хлопотным мероприятием оказалось показывать мне мир. Такая развязка выглядела куда реалистичнее, чем то что мы все-таки вырвемся из замкнутого круга истории с географией. Я грелась воспоминаниями: чем труднее давались шаги навстречу, тем слаще и нежнее в обрамлении этих трудностей оказывалось наше рандеву. Так было всегда, и я верила: так будет и сейчас, надо только запастись терпением и переждать неудачи. Да будь я хоть тысячу раз неудачницей, все в любом случае должно было получиться. У меня был самый сильный на свете оберег – Богдан. Я могла сомневаться в себе, в окружающих, в обстоятельствах – в ком и чем угодно, кроме него. У него получалось все и всегда, должно было получиться и на этот раз.
И вот однажды утром Богдан ласково и серьезно, выделяя интонацией самое важное, говорил мне:
  — Оформляй отпуск как можно скорее. Я должен быть уверен, что у тебя с этим не будет вопросов. Если мы хотим успеть улететь в марте, путевки нужно уже выкупать.
— Боже, я не могу поверить, что эта эпопея наконец закончится! — верещала я, полупропуская его наставления мимо ушей.
— Эта эпопея, ласточка, только начинается. Ты вообще представляешь себе, что такое Таиланд! Затусим по полной программе! Да, долго мы этого ждали… — заразился он моим настроем. — Ты главное со всей своей волокитой на работе поскорее разбирайся. Если что-то будет не получаться – сразу сообщай, будем думать, как разрулить. Да, и еще, вещей с собой много не бери. Там днем и ночью одинаково жарко, так что теплые вещи вообще не пригодятся. Если что-то понадобится – там купим.
— Хорошо, буду стараться уложиться по минимуму. Скорее бы только!
— Время быстро пройдет. Всего-ничего осталось, потерпи. Это того стоит.
— Но ты вообще понимаешь, что я этого не могу даже представить?! А еще эта история с Египтом!
— Забудь и ничего не бойся, все будет хорошо. Целую тебя, ласточка!
— И я тебя целую! — растерянно попрощалась я.
— Давай, давай, выше нос!
Ни тени колебания не было в голосе Богдана. Но под его уверенностью, как я себе представляла, была прочная основа: это же он покупал путевки, а значит, для него все происходящее было уже осязаемо, документально подтверждено – а что еще нужно! Я, в свою очередь, не могла их увидеть, потрогать, а значит и не могла до конца осознать, что они существуют. У меня не было даже косвенных доказательств, что все это происходит наяву. Так же как и того, что пусть даже за черт знает сколько километров от меня в этот день, в эту минуту и днем и ночью «одинаково жарко». Как могла поверить я в то, что такое вообще возможно, если по утрам бесконечно долго грела машину и порой до крови оцарапывала костяшки пальцев, счищая намерзшую за ночь корку льда с лобового стекла?! Москва и того хуже – дикторы новостей ежедневно рассказывали, с каким трудом мегаполис дышал, превратившись в мегаморозилку. Зима вошла в точку своего безумия, а Богдан обещал, что мне, наконец, понадобится так и не разобранный чемодан в лето… 
"Добро пожаловать в рай!" гласил слоган официального сайта острова Пхукет. То есть и для меня, такой простой и смертной, в райских воротах  оставалась-таки лазейка, несмотря на то, что на ее поиски понадобилось много времени. И уже так обозримо скоро я должна была попасть туда, стать его обитателем. Нет, не я – мы с Богданом станем его обитателями. И когда рай окончательно приобретет свой райский статус, настанет и моя очередь поверить в то, что для Богдана уже было аксиомой. С другой стороны, у меня не было оснований не верить ему.
До отлета оставалось меньше двух недель, а значит, мало времени оставалось на глупости. Страхи, неуверенность и растерянность день за днем теряли свою насыщенность, пока не растаяли совсем, когда я купила билет до Москвы. Ах, какими отчетливыми стали мечты в один миг! Я не могла представить, что будет значить для меня первый шаг на мелкий белый песок пхукетского пляжа, но ощущала его тепло под своими ступнями. Учитывая разницу во времени, должно быть, мы будем просыпаться рано, — встречала я в своих мыслях свежий ветер, колышущий белоснежные занавески по эту и огромные лапы пальм по ту сторону террасы нашего номера, и обещала себе каждое утро начинать с гимнастики. Казалось, что мои привыкшие к регулярным занятиям йогой мышцы будут особенно рады именно этим утренним экзерсисам. Я наверняка знала, что буду заказывать в ресторанах блюда национальной кухни, чтобы выбрать среди всей сводящей с ума экзотики свое любимое. «Мое любимое блюдо тайской кухни – такое-то…» — козыряла я сама перед собой тем, о чем после смогу говорить уже со знанием дела, заменяя местоимение полноценным существительным.
Я дышала тем, что все это случится в моей жизни, что все неприятности останутся здесь, в преддверье, а там хоть трава не расти – мне все будет по плечу, я все смогу, как могла каждый раз, возвращаясь с отдыха с Богданом. Таиланд стал для меня той призмой, через которую было легко и удобно воспринимать окружающий мир со всеми его несправедливостями, глупостями, парадоксами… Я смотрела на мир, как смотрит маленькая девочка на игру света в цветной стекляшке, с таким счастьем найденной в скукотище песочницы. И также незатейливо я говорила "нет" любому, кто посягал на это мое блаженство, и даже как-то подзабыла, что давным-давно играю в другие игры, далеко не детские. В финальном туре этого безумия мне предстояло немало потрудиться: в малюсеньком райцентришке открывался производственный филиал гигантского завода, а я в этой громадине вот уже три года отвечала за связи со СМИ. На сцене - барабанная дробь – ее величество, пиарщица: Ваш выход, королева!
… Промышленность в этом городчонке еще с советских времен сама поставила на себе крест. Но бог каким-то чудом вовремя вспомнил о своем упущении. Всевышний, а без него в этой истории явно не обошлось, состыковал события так, что безнадежно убыточный местный станкостроительный завод оказался выставленным на торги одновременно с тем, как республиканский гигант станкостроения решил наращивать мощности и расширять производственные площади. Аукцион стал местом их судьбоносной встречи, и никому не известный заводик перешел во владения процветающей компании. 
На тот момент в его стенах можно было разве что снимать очередную часть триллера «Пила», причем с наименьшими затратами – в декорациях ничего не пришлось бы менять. Или что-то о войне – взорвись там что-нибудь, это никак не изменило бы картину общей разрухи. Поэтому еще на начальном этапе реконструкции было понятно: легче «с нуля» построить новый завод, чем реанимировать лежащий на обеих лопатках старый.  На все про все рабочим было отмеряно полгода. Был ноябрь, начало ноября. Своим волевым решением руководство оставило на месте только фасад здания. Казалось бы, построить фактически новый завод за это время – что-то из области фантастики. Вот только местный народ оказался поразительно работящим. Не пил, как традиционно утешают себя в безработице аборигены белорусского захолустья, а цеплялся за любую руку помощи. Эту руку ему и протянул гендиректор компании, в которой работала я. Людям не обещали золотых гор, но понятие стабильности в их сознании наконец-то приобретало черты реальности, а это для них дорогого стоило. Одним словом, завод снова имел возможность работать, а его сотрудники – зарабатывать. Огромной, непоправимой ошибкой было бы упустить ее, поэтому люди и торопились, отдавали силы и душу, работали день и ночь без выходных и праздников. Да и бог, видимо, окончательно повернувшись лицом к тем, чьими руками все это совершалось, сыпал на землю теплыми солнечными днями, пожалуй, даже аномальными для этой поры. А люди трудились с еще большим усердием: перекрыть крышу, пользуясь таким милосердием, значило уже полдела – а внутренней отделке погода не помеха. И они успели! На грани зимы все, что от нее зависело, было завершено. Потом демонтировалось старое безвозвратно устаревшее оборудование, освобождая место самому современному и всемирно известному, переносились стены, удовлетворяя капризам перепланировки...
Я часто бывала здесь в то время. Телевизионщики, газетчики, фотографы информагентств ехали сюда, как паломники к Голгофе. Не надо было даже рассылать приглашений, не то что придумывать традиционные в моей работе «заманухи» для бесплатных материалов. О бизнесе как бы там ни было, даже если дело касалось благотворительности или участия в социальной акции, наши СМИ давно перестали упоминать бесплатно. Каждое произношение или написание имени копании их представителями стоило денег, а если говорить конкретно о компании, в которой работала я, денег немалых. И тут вдруг! Я откровенно поражалась, но втихомолку радовалась этой внезапно настигшей халяве. Насколько малодушно это было с моей стороны я поняла позже, а на тот момент даже не догадывалась, что журналисты едут смотреть далеко не на реконструкцию производственного филиала преуспевающего предприятия, а на то, какой ценой человеческого старания она дается.
Дотошно соблюдались графики и выполнялись планы. А значит, решило великое и могучее руководство, можно поднапрячься ... и ужать без того кратчайшие сроки до сроков рекордно коротких. Открытие было назначено гендиректором на 5 марта – через четыре месяца и четыре дня с начала реконструкции. Он объявил об этом в последний день февраля на утренней планерке. И еще сказал, что открывать завод приедет сам губернатор, а значит, уровень мероприятия – никаких сучков и задоринок! Новость была настолько внезапной, что  этот «как снег на голову» ощущался чуть ли не буквально. Особенно для меня – так началась моя последняя рабочая неделя. До открытия оставалось четыре дня. До отпуска – столько же. До начала моего путешествия – шесть. Конечно, я уже давно и по уши была там, на другом конце света, и при другом раскладе наверняка расстроилась бы такому «марш-броску с полной выкладкой» под занавес, но… Вместо того, чтобы тратить силы на негатив, я решила для себя во что бы то ни стало довести это дело до конца. Вовсе не потому, что мне хотелось блеснуть перед губернатором или "прогнуться" перед гендиректором. Впереди, как руку протянуть, были манящие своей неописуемой цветовой гаммой пляжи Пхукета, к которым эта церемония открытия была всего лишь прологом, и для меня важным было уехать с упоительным чувством выполненного долга, чтобы потом, по возвращении, вспоминать о нем как о еще даже предначале. Так что самомобилизация не стоила мне труда.
За два дня до открытия я приехала на новоиспеченный филиал. Первое, что я испытала – глубоко шоковое, практически предобморочное состояние. Открытие послезавтра да еще и во главе с губернатором слабо представлялось мне похожим на праздник. Что там праздник – я просто не понимала, что здесь вообще может быть открыто. Даже административное здание, не говоря уже о производственных цехах, находилось в своем ремонтном апогее. Не знаю, какие успокоительные принимал Геннадий Иванович, начальник филиала, но он, встретив меня у проходной,  ответил на немой, но, по всей видимости, очевидный вопрос в моих глазах степенно, лишь с легким налетом беспомощности, и оттого как будто извиняясь:
— Нам бы еще хоть две недельки… Но ничего, ночи длинные — справимся! Вы поднимайтесь в мой кабинет, располагайтесь. Я сейчас позвоню секретарю, распоряжусь, чтобы вас чаем напоили. Или кофе, как вы любите? Ничего, если вы там без меня, ладно?
Чай или кофе – как я люблю! Да я готова была сквозь землю провалиться от своей здесь лишности и ненужности. Я должна была пить чай или кофе на глазах у людей, которые наверняка знали: ночи у них предстоят длинные. И эти ночи они проведут в тяжелом физическом труде, гримируя недоделки, для которых при другом, человечном, подходе могло бы понадобиться две недели. Они будут создавать этот «уровень без сучков и задоринок», пока я буду путаться под ногами и… Я увидела свою задачу без мишуры, полностью обнаженной: я должна была стать режиссером спектакля, где декорации были живыми, а актеры смиренными и непрофессиональными, такие когда-то составляли труппы крепостных театров. И все это ради одного единственного зрителя – губернатора. И ставить его я приехала вдохновенно, со всем рвением. Пусть даже надо мной стоял директор театра со всеми своими приказами и распоряжениями, премированиями, депремированиями, решениями и все той же ответственностью перед зрителем. Какая разница, кто перед кем отчитывался и кому подчинялся – важно то, что происходило в то время и в том месте и, конечно же, то, что я принимала в этом непосредственное участие.
Смиренно и старательно я отнеслась к своей участи. Я пила этот чертов чай/кофе в приемной. Я просила местных работяг помочь мне собрать сувенирные пакеты для официальной делегации, натянуть красную ленточку у входа, демонтировать турникет на проходной, чтобы именитые гости беспрепятственно прошли в новенькие цеха… Я звонила в местный «Горззеленстрой», чтобы их работники «сделали хоть что-нибудь» с уродующим, по моему мнению, фон будущих фотографий промерзшим черноземом клумб по бокам от входа, даже если его придется выкрасить под цвет травы масляной краской. Я ездила к директору единственного в округе учреждения питания, считавшегося рестораном и чем-то даже напоминавшего ресторан, чтобы согласовать меню для губернатора. Важно было еще и напомнить бедняге, что даже если на столе будут голландские корнишоны, где-то в загашнике обязательно должна быть баночка-другая местных огурчиков – и не дай бог попасться на том, что где-то в блюдах использованы импортные ингредиенты. Зато пьет наш губернатор только KamuXO – слыхали про такой? Ладно, без паники, предвидя такую ситуацию, я привезла с собой пару бутылок!
А вечером накануне открытия я гладила в бытовой комнате гостиницы белоснежный и торжественный, но такой неуместный в грязной провинциальной весне костюм и брезгливо ощущала себя частью этой показухи. «Это все потому, что ты устала…- утешала я себя. – Уже завтра! Откроешь филиал, отобедаешь с губернатором – и все, welcome to Thailand! Ты же умеешь оставлять работу за бортом. Отдохнешь, развеешься, все встанет на свои места…» И в ту же минуту я обожглась о мысль, которая до этого, казалось, и в голову придти не могла: на самом деле, Таиланд только ненадолго перекроет собой привычный и отлаженный ход моих будней… И тут снова – стоп! К мысли, следующей за этой, я оказалась еще более неподготовленной. Мне вдруг померещилось, будто я точно знаю, что никогда больше не вернусь к своей прежней жизни – либо я буду уже другая, либо это путешествие вывернет мой мир наизнанку. Утюг в моих руках беспрепятственно скользил по одному и тому же участку ткани уже, наверное, в сотый раз…
Ранним еще сумеречным утром я подошла к проходной завода. И сразу же усомнилась в том, что картина, мной увиденная – не во сне: к ней как будто имела непосредственное отношение щука из сказки о Емеле – без чудес тут явно не обошлось. Ночь, как и обещал Геннадий Иванович, изменила здесь все: на филиале был не только завершен ремонт, но и наведен безупречный порядок. Только крыльцо со свежеположенной плиткой предательски вещало о спешке: раствор никак не хотел застывать, и приправленная вдобавок ко всему капелью с крыши конструкция с минуты на минуту обещала превратиться в раскисшую кашу из стройматериалов. У крыльца стоял по-прежнему невозмутимый Геннадий Иванович.
— Давайте, значит, пока что вобьем колышки и наверх, может, дощечки постелить, а, ребята? – искал он с рабочими возможные выходы. Или лист ДСП какого найдите. Надо Антоновну попросить отрезать кусок коврового покрытия, что в приемной клали. Закроем тут аккуратненько. Подумайте только, что делать с этой водой, чтобы губернатору на голову не капало, — он показал на крышу, откуда так не к месту одна за другой катились злосчастные капли. 
— Ну что, Геннадий Иванович, готовность номер один? – бодро спросила я.
— А что нам еще остается! – измученно, но искренне улыбнулся он.
— А вы молодец. Нет, правда, я бы на вашем месте уже была бы по уши в панике!
— А что паниковать, Наталья! Мы люди простые – боремся, как можем, работаем, как можем, делаем, что можем. Начальство сказало надо – значит, надо. Только вот с крыльцом беда…
— Придумаем что-нибудь! Из отдела культуры должны ковровые дорожки привезти, мы их здесь поперек расстелем, а стойки с лентами поставим чуть справа. Никто ничего и не заметит!
— Давайте-ка с забором еще разберитесь — плакатом каким прикройте что ли, — обратился Геннадий Иванович к рабочим, а потом снова ко мне: — Когда, вы говорите, дорожки привезут?
— Да уже как бы и должны привезти. Я просила как можно раньше. В любом случае, с минуты на минуту ведущие придут репетировать во главе с начальником отдела. У него, если что уточним. Может, позвонить на всякий случай?
— Не надо. Обещали, значит, будут. Не переживайте, время-то еще есть!
А после «контрольного прогона» церемонии открытия, когда были расстелены все ковровые дорожки, рассажен по местам оркестр, расставлено звуковое оборудование, меня вызвали в кабинет Геннадия Ивановича.
Лицом к окну стоял генеральный директор моей компании и не оборачиваясь, как будто я все еще была во дворе завода, куда он так внимательно смотрел, а не здесь, в метре от его спины, говорил мне:
— Губернатора не будет. Начинать давай. И так уже затянули.
— Но как так? Люди же ждут…
— Я буду открывать.
— Хорошо, только ведущие не готовы. Сценарий менять нужно.
— Твои проблемы. Начинаем – что не понятно? Что за ведущие, которые сориентироваться не могут! Где ты таких понабирала? – обернулся он, наконец, ко мне лицом.
Я только скорее машинально, чем осознанно, кивнула в знак повиновения и попятилась из кабинета. Еще неуместнее показался мой белый костюм. Еще глупее для меня стало все происходящее. Я прислонилась к стене у дверей приемной и несколько бесконечных секунд просто пыталась выдохнуть. Когда у меня, наконец, получилось и в легких оказалась новая порция пропитанного ремонтной пылью воздуха, я вышла к дрогнувшим на ледяном мартовском ветру артистам. А через полчаса филиал был торжественно открыт. Отпущены в воздух напутствия, обещания, поздравления, восторги. Перерезана красная ленточка. В преддверье праздников рабочих отпустили по домам. В местном ресторане с широким размахом отобедал под «KAMU XO» топ-менеджмент компании, их водители и мои журналисты – не пропадать же добру.
Я без аппетита ковыряла салат в креманке перед собой. Раззадоренные журналисты, конечно, надеялись выловить в «неформальной обстановке» какую-нибудь сенсацию, но мой гендиректор справлялся с потоком их расспросов самостоятельно – мне, собственно, нечего было добавить. Тем более, всеми своими мыслями я была уже не там.
— Что ж ты, Наталья, совсем ничего не ешь? – обратился ко мне по-соседски главный инженер.
— Устала я, Романович, крепко устала…
— Ну, это ничего! Сейчас выходные длинные – отдохнешь!
— Да я ж в отпуске уже фактически. Не в этом дело. Командировка эта тяжелая была.
— Мои ребята тоже месяц тут просидели! Сегодня с такой радостью домой собирались, как будто из таежной экспедиции!
— Ваши ребята все это время делом здесь занимались. То, что они сделали, людям нужно. Программами, оборудованием, телефонами которые они установили, работники будут пользоваться. А я – чем здесь три дня занимаюсь! Что из мной сделанного пригодится?
— Наташ, ты права конечно, но… Открытие прошло замечательно. Ты думаешь, у них много таких моментов в жизни? Тем более 8 марта на носу! Люди запомнят этот праздник. Так что утрировать ни к чему! В отпуск она идет – а такое чувство, что в армию! – Романович подтолкнул меня в бок в знак ободрения. – Давай коньячку!
Коньяк приятно разлился по телу теплом, созвучным слову «отпуск». Мне стало легко и спокойно. Участвовать в разгоравшейся за столом дискуссии не хотелось. Я поплыла по мыслям о Богдане. А через двое суток уже засыпала у него на плече.
Мы укрывались темно-синим в корпоративных цветах "Трансаэро" пледом одним на двоих. Второй так и остался не распакованным – как символ того, что мы снова вместе. Богдан сидел в своем кресле как-то уж слишком консервативно для курортного перелета, а я, в противовес, буквально на грани дозволенного: облокотившись на Богдана и тут же обнятая им, я уместилась на сидении, поджав ноги, как в колыбельке, пусть даже слегка тесноватой, но невероятно уютной.
— А помнишь, как мы танцевали? Ты впервые прижимался ко мне, кружа и увлекая за собой, маня каждым новым шагом, дразня сочащимся теплом твоих больших ладоней у меня на спине… — я, как дайвер, погружалась в воспоминания. - А над нами было столько звезд, сколько невозможно себе даже вообразить! И мы – едва  знакомые, уже тогда обещали друг другу столько же поцелуев. Так опрометчиво, беззаветно, искренне, как можно обещать лишь то, что однажды наступит весна...
— Я все помню, ласточка. Может быть, даже больше твоего, — бросил мне дразнящий вызов Богдан.
— Например? – поддалась я.
— Ну откуда же я знаю, что помнишь ты!
— Вот видишь, значит, я помню больше.
— Ну уж нет! Конечно, я мог бы сейчас тебе уступить… Но ты ведь не этого хочешь, я тебя знаю! Так что не спорь, ласточка. Тем более, ты со своей интуицией не можешь не знать, что я прав, — резюмировал он наигранной серьезностью.
— Знаешь ты, какие доводы для меня неоспоримы, — с такой же "серьезностью" отступила я, но мне нравилась эта игра, и я не хотела ее заканчивать.
— Я знаю многое "для тебя" и могу точно сказать, что "не для тебя". И знаешь что, ласточка, — тут Богдан стал действительно серьезным, - мне иногда кажется, что весь этот мир не для тебя. Я так часто, наверное, даже слишком часто, думаю о том, что я мог бы сделать для того, чтобы помочь тебе с ним справиться. Но в тебе столько чистоты, легкости, наивности, что любая моя помощь даже мне самому кажется какой-то… хм… беспомощной!
— Но я никогда не просила тебя...
— Именно поэтому я знаю, насколько ты в ней нуждаешься, — Богдан снова выдохнул улыбку.
 Я понимала, что он говорит о том, что уже не единожды обдумал, решил для себя наверняка и только поэтому делится этим со мной. Мое внутреннее спокойствие, чувство защищенности и уверенности не просто в завтрашнем дне, а во всех предстоящих днях на Пхукете, становилось как будто осязаемым, витало вокруг приглушенным светом на борту, тихим разговором стюардесс в бытовке за шторкой, находило себя в постепенном замирании салона во сне… Поэтому мне больше не хотелось ничего говорить. Да и что я могла ответить! А просто отделаться ничего не значащей репликой было бы глупо и неуместно. И я молча таила в себе спертое от нахлынувших эмоций дыхание. Молчал и Богдан.
Я закрыла глаза. Экран сомкнутых век показывал что-то в стиле фэнтази. Я увлеклась этим зрелищем. И хоть не могла уловить сюжетную линию, но чувствовала, как улыбаюсь в вязкой и сладкой, как клубничный конфитюр, полудреме. И сквозь нее я почувствовала, как Богдан чуть слышно коснулся губами моего лба и беззвучно, одним лишь теплом произнес: "Спокойной ночи, ласточка", поправил плед на моих ногах, еще внимательнее их укутав.
Там, внизу, на глубине десяти километров атмосферы, под нами сменялись часовые пояса и страны — бородач-Афганистан, обкумареный Казахстан, вооруженный до зубов Пакистан, пританцовывающая Индия… А шесть сотен туристов на борту трудновообразимого по своим размерам боинга спали одним на всех самым безмятежным в мире сном. Каждому снилось что-то свое, а кому-то, наверное, ничего не снилось – есть же люди, которые не видят снов. Никогда...
— Ласточка, ласточка, вставай! — услышала я откуда-то издали. Конечно, будить меня мог только Богдан – но к чему такая спешка?!
— Аааааааааааай! — сонно промямлила я, вроде как и открыв глаза, но в то же время ничего вокруг не увидев, и оттого понимая, что же все-таки происходит, с еще большим трудом. 
— Просыпайся, ты должна это видеть! Ты никогда не простишь мне, если я позволю тебе такое пропустить! - сдернул Богдан с меня спальные очки. И тут же мне в глаза прыснуло, ослепив собой, Светило. Казалось, Солнце просто решило пролететь на халяву и, уцепившись за борт нашего самолета, преодолевает с ним свой путь к рассвету в какой-то из стран. Вот только не совладав со своим любопытством, оно заглянуло-таки через иллюминатор внутрь, чем и обнаружило себя. И ему ничего не оставалось, кроме как просто улыбаться по цепочке просыпающимся и тут же завораживаемым этим зрелищем пассажирам. "Дорогой, ты будешь проносить мне кофе в постель?" Глупости! Солнце в постель – так и никак иначе должен начинаться день. Или продолжаться ночь: по московскому времени была половина третьего. Но даже когда солнце немного отстало, задержавшись где-то над Мартабаном (кто знает, вдруг это и было пунктом его солнечного назначения, а может, Светило просто залюбовалось), мы больше и не пытались уснуть.
Не прочти я в Интернете, что Таиланд называют "Страной тысячи улыбок", я непременно догадалась бы о том, что у него есть такое название. Это становится очевидным сразу, с первым шагом по стеклянной галерее, которая для меня была не просто трапом, ведущим из самолета к твердой земле, а служила мостиком в мир, который мне только предстояло познать, исследовать всеми своими органами чувств, пропустить через себя, чтобы потом, может быть, позволить себе думать, что мы знакомы. Я делала свои шаги к нему в софитах улыбок. Улыбалось и здесь догнавшее нас солнце, преломляясь в стекле стен… Улыбался молодой сотрудник аэропорта, приветливо протягивавший таможенные декларации тем, кто еще не успел их заполнить, - первый мной встреченный местный житель. И наконец... Справа, всего в нескольких десятках метров от меня в водах Андаманского моря слал мне свою самую лучезарную улыбку Индийский океан! И от нее сносило крышу, шаги и мысли становились невесомыми, цвета – до предела яркими, а звуки сливались в один одурманивающий сонм.
— Океаааааааааааан! Это уже океан? — я все еще не верила в то, что все вокруг – настоящее.
— Да, ласточка, океан! — несмотря на всю свою солидность, Богдан разделял мое "неверие" со всеми сопровождавшими его эмоциями как никто другой. Одной рукой он толкал багажную тележку с нашей ручной кладью, а другой с этими словами еще крепче прижал меня к себе. — Вот отдохнем с дороги – и на пляж! Ты как, сильно устала от перелета – пару часов подремлем, да?
— Ты что, какое подремлем! - казалось, я уже и забыла о том, что вышла из самолета всего минуту назад, что это был мой первый в жизни перелет со всей своей ранее неведомой утомительностью и что последние часа два после того, как стюардессы собрали подносы после завтрака, я елозила в своем кресле, чуть ли не ежеминутно повторяя "Ну давайте уже прилетим… Ну давайте уже прилетим...". Как будто от моих просьб что-то зависело. Но уже на тот момент я привыкла к тому, что волшебство мне подвластно, и не могла сдерживать в себе порывы к этой шаловливой магии. Нетерпение возрастало в геометрической прогрессии и, в конце концов, затмило собой усталость, недосып, разницу во времени, наконец.
— У нас всего-то 10 дней – нельзя терять ни минуты! – с детской серьезностью погрозила я Богдану пальцем, отчего мы в унисон заливисто расхохотались.
Это был наш ответ на улыбку океана. Мы и стихия улыбались друг другу, как два незнакомых прохожих улыбаются, на какую-то секунду встретившись глазами в толпе, в некотором роде даже удивившись такому своему внезапному порыву, а потом долго-долго помнят эту улыбку. Это была наша искренность в дар ему, еще только в предвкушении знакомства – пусть  знает, что мы пришли на эту встречу с открытым сердцем и если мы подружимся, то и сердце это мы подарим ему. Впрочем, влюбленная в эту улыбку с первого взгляда, я уже в ту минуту готова была сделать такой подарок, торопилась к нему и торопила Богдана...
Наверное, поэтому, я слушала и в то же время не слышала, что говорила мне строгая тайка, которой сотрудник паспортного контроля передал мой паспорт. Не говоря уже о том, чтобы поверить в то, что это правда. Я, не слыша собственного голоса, перестав моргать, дышать, глотать, как на реверсе повторяла:
— It must be mistake! [1]
Затрагивая какие-то жизненно важные центры моего мозга, в ее руках шипела рация, по которой она то и дело перебрасывалась с собеседниками нечленораздельными гортанными звуками, чтобы потом со страшным акцентом интерпретировать это мне:
— I have repeated you three times: you must return home. You may not stay in Thailand more![2]
— But how can it be?![3] — все еще пыталась я сопротивляться очевидному.
— You had to get visa in your country before coming to Thailand.[4]
— Что она говорит? — Богдан не говорил по-английски, но в отличие от меня пытался сохранять самообладание, искать в происходящем какой-то здравый смысл.
— Что я должна была получить визу перед прилетом в Тайланд.
— Как нам могли продать путевки? Спроси ее! Скажи ей! Как нас посадили в самолет из Москвы? Пускай проверят все хорошенько. Этого не может быть! 
— Please, check one more time! How could touristic agency give vocation package for us without visa?[5] – механически переводила я.
Тайка снова посовещалась с бредящей на ее родном языке рацией.
— No, you must return! Have you the baggage there?[6] –деловым тоном "улаживания формальностей", спросила она, показывая на ленту с каруселящим багажом за заветной чертой паспортного контроля.
— We have already taken it. But… If it is really no another way? It cannot be the truth...[7]
Но тайка продолжала старательно выполнять свою работу. И сейчас ее функция заключалась в том, чтобы как можно скорее отправить меня обратно.
-  I will ask, when the next airplane is.[8]
— Богдан, Богдан, она узнает, когда следующий самолет, на котором я улечу в Россию, — произносил кто-то за меня.
— Нет, должно быть какое-то решение… Должно быть!
Богдан резко поднял глаза на тайку, как будто вспомнил какой-то секретный пароль, нашептанный ему одному на ушко в тур-агентстве, но по рассеянности забытый, а тут вдруг понадобившийся:
-Money! How much?[9] – выпалил он в своем озарении, видимо, единственно известную ему английскую фразу. Этот пароль в мире Богдана действовал безотказно, поэтому его, казалось, даже удивило, насколько равнодушно отнеслась к нему тайка. — Спроси, сколько денег надо? Тысяча, две… Ласточка, ты должна остаться! Спроси, сколько денег! Она должна взять деньги, они все берут, и она возьмет, — уверял меня Богдан, зачем-то показывая "деньги" еще и потиранием большим пальцем среднего и указательного. Но я и так его хорошо понимала. Как, впрочем, и тайка. Она снова выплюнула слова, видимо, складывающиеся в запрос нужной ей информации, в рацию, которая незамедлительно ответила ей взаимными плевками.
— The next flight is in one hour. If you late you'll sleep in police. Will you fly alone or with your fellow traveller?[10] — непоколебимо продолжала она.
— Alone[11].
— Что? Что она говорит? Она возьмет деньги? Сколько нужно? — срывался на крик Богдан.
— Нет, Богдан, ничего не получится. Я улетаю, — смиренно и тихо озвучила я то, во что сама не верила, как еще так недавно не верила в саму возможность полета сюда.
— А я?
— Тебя не имеют права депортировать – твои документы в порядке, виза тебе не нужна. Так что ты останешься здесь, поедешь в отель и будешь отдыхать за нас двоих. Она говорит, ты не сможешь полететь со мной, — смешивала я свое внезапное решение с выдуманными причинами и, кажется, даже пробовала улыбаться. Мы смотрели в глаза друг другу, как будто поменявшись местами – я, внезапно ощутив силу, и он, вмиг растерявшийся, — и не знали, что говорить дальше.
— I need your return ticket and insurance policy, please,[12] — ворвалась в наше молчание тайка. И словно только сейчас поняв, что значит для нас происходящее, добавила с совершенно неожиданным состраданием: — I am very sorry… but you have no another way. I will help you to return home, I will do everything I can. You must go with me and your friend must go to his touristic bus. Yes, he will be waited but your plain will not wait. I will have to hand over you to the police. Please, hurry up.[13]
Это звучало уже как просьба. И от этого внезапно прорвавшегося в ней сочувствия мне захотелось плакать, кричать, биться в истерике, устроить протест тому бумагомарателю, который вписал в мою книгу судьбы это путешествие, создал его таким, каким мне предстояло его пережить. Но я не имела права на панику.
— Богдан, она говорит, что если я не успею на самолет, то буду дожидаться следующего в полицейском участке. Мне нужно торопиться, — говорила я неожиданно суетливым тоном, как будто стыдилась чего-то. Или и вправду чувствовала вину за свою смиренность перед обстоятельствами.
— Ласточка… — набрал в легкие воздуха Богдан, но я не была уверена в том, что смогла бы пережить какие-то слова в тот момент, поэтому не дала ему договорить:
— Мне нужно торопиться, — повторила я.
— Возьми, — протянул мне Богдан несколько стодолларовых купюр. — Мало ли, придется в Москве ночевать...
— Спасибо…
Мы на секунду обнялись, я быстро поцеловала Богдана в щеку, бросила никому не нужное «пока» и, не оборачиваясь, проследовала за терпеливо ждавшей меня тайкой.
Она вела меня по залам аэропорта мимо опустевшей багажной ленты, мимо нескольких десятков галдящих и почему-то лучащихся неописуемым счастьем представителей турагентств, встречавших своих туристов, мимо стеклянной двери наружу, фотоэлемент которой вместе с каким-то туристом западноевропейской наружности впустил тут же издевательски дохнувшую мне в лицо жару… Я изо всех сил отталкивала от себя реальность, стараясь думать о чем угодно, кроме того, что в этой истории все могло бы быть по-другому. Мой организм самопроизвольно собрал все свои внутренние резервы воедино, чтобы сконцентрироваться и дать мне возможность хотя бы понимать, что на исковерканном английском говорила мне тайка, куда она вела меня, что за документы давал мне подписывать грузный полицейский, поставивший штамп о депортации в мой паспорт. Эмоциональный иммунитет или что там у нас отвечает за несхождение с ума в таких случаях, вовремя свил вокруг меня свой кокон, немного тесноватый, зато спасительный. Когда он ослаб, я была уже в безопасности.
Самолет стоял на взлетной полосе с заведенными турбинами бесконечно долго. За иллюминаторами были пальмы, ярко-зеленые горы экзотической растительности, машины, двигающиеся по законам левостороннего движения, а оттого, казалось, в совершенно хаотичном порядке. Краем бесцельного взгляда я зацепилась за причудливый велосипед, если это можно так назвать, на котором умещалось сразу семеро ездоков-виртуозов. Я видела такой  и раньше – на видео, которое служило бэк-граундом к песням на моем домашнем караоке. Еще тогда я удивлялась, как им удается с таким задором и ловкостью управлять этим чудным устройством. И тут вдруг – такой же велосипед, такой же задор, такая же зелень вокруг. Только это уже не на экране, а просто за стеклом, намертво отгородившим меня от лета, от отпуска, от Богдана. Да что там – от всей моей жизни прежде, казавшейся отлаженной и продуманной. Это ее частью был или уже оставался загадочный Пхукет, а во мне происходила окислительно-восстановительная реакция настоящего-прошлого-будущего, где ни одному из реагентов не придется остаться таким, каким он был сам по себе и уж тем более рисовался в моем воображении до регистрации на этот рейс.
Пассажиры вокруг ерзали в своих креслах, пристегнутые ремнями безопасности, в нетерпении – раз уж пребывание в раю подошло к своему неизбежному завершению, то и возвратиться домой хотелось как можно скорее, без заминок. Соседи исподтишка, но в то же время не в силах скрыть свое удивление, поглядывали на меня: на фоне их загорелости я походила на альбиноса. «Альбинос, альбинос, ты не вешай свой нос, черным стать не спеши, веселись от души», — так не к месту вспомнилась мне детская песенка, такая же задорная, как езда на семиместном велосипеде. Какой уж тут задор! Отрешенная, потерянная, вымотанная уже совершенным всего-то пару часов назад перелетом, я снова и снова пережевывала в своих воспоминаниях ту «crucial point»[14], когда таец на паспортном контроле поднял на меня строгие раскосые глаза, и я впервые услышала изуродованное название моей и без того изуродованной до мозга костей родины:
— Белялюсь, — как будто осилив сложное логопедическое упражнение —  полувопросительно- полуудивленно произнес он. – Follow me[15].
Я проследовала за ним туда, где толпились туристы из тех стран, граждане которых получали визы по прилету. Казахи, украинцы, прибалты суетливо и весело уточняли друг у друга, что писать в графах анкеты, искали в толпе своих затерявшихся попутчиков, толкались в очереди к окошку, за которым ставили наконец-таки заветную отметку в паспорт. Я стала в очередь и где-то между терпением и нетерпением начала ждать, когда же и я окажусь напротив этой «последней инстанции». Тогда все это мне еще казалось забавным: чудная тайская речь в сочетании с официальным тоном работников аэропорта, их маленький рост и как на подбор худощавое телосложение, упакованные в черный мундир с невероятным количеством значков, шевронов, звездочек. В первую минуту мне показалось смешным даже то, что в несчетном списке стран, висевшем на стене за тайцем, выдававшем визы, не было Беларуси. Как раз тогда, когда я бесцельно блуждающими от скуки и любопытства глазами наткнулась на этот список, ко мне подошел Богдан. Он уже прошел паспортный контроль и выловил с ползущей ленты транспортера наш багаж. Два пакета зимней одежды, две дорожные сумки и невероятное количество пластиковых пакетов из Шереметьевского дьюти-фри с шоколадом, виски, мартини, ликерами, шампанским по-мужски неаккуратно, но по-Богдански заботливо были помещены на багажную тележку.
— Прикинь, моей Беларуси тут даже в списке нет, — смеялась я.
— Может, они думают, что это часть России? – поддерживал меня Богдан.
— Сейчас выяснится, что они такой страны вообще не знают, вот это будет номер…
Сидя в самолете, я плакала над этой шуткой. Вот такая странная она, моя Белялюсь. Славянское радушие и гостеприимство на ее территории подменила собой гремящая на весь мир своим идиотизмом толерантность. Именно она открывает список, стоит только начать перечислять характерные черты белоруса. Или «белялюса», я уже и сама не знаю, как все-таки правильнее. Впрочем, толерантные жители бесславной страны, тем временем, и сами не терпят чужеземцев, посягнувших на то, чтобы хотя бы транзитом сквозануть по ее синеоким просторам. Несколько лет назад я возвращалась из Европы регулярным рейсом, и в нашем автобусе оказалась молодая негритянка. Она ехала из Берлина в Москву, возможно, даже и не подозревая, что на этом пути есть клочок земли, чтобы миновать который, нужна, как оказалось, транзитная виза. Эту женщину под конвоем вывели из автобуса, повели к терминалу обратного направления, чтобы при первой же возможности вернуть обратно в Шенген. «Господи, что теперь с ней будет?» — думала я, впервые в жизни сталкиваясь с понятием «депортация» на практике. Теперь депортировал меня. И, видать, теперь с таким же сочувственным любопытством смотрели на меня.
В то время, когда заполонившие самолет отдохнувшие обмахивались сувенирными веерами и жаловались на то, что уже полчаса сидят с пристегнутыми ремнями безопасность, а командир корабля, кажется, и не думает взлетать, меня знобило. Муравьи-мутанты ползали по оголенным рукам, равномерным слоем покрывали спину под ажурным топом, настырно пробирались до самых лодыжек. Ладони как-то самопроизвольно сжались в кулаки с такой силой, что костяшки пальцев вот-вот норовили прорвать кожу, от силы натяжения ставшую похожей на пергамент. Ногти больно впились в мякиш этого комка, но я не понимала, что мне больно. Я как будто забыла, что такое боль, и не обращала на нее абсолютно никакого внимания. Слезы непроизвольно катились по щекам. При этом слезы не «потому что», а просто слезы. Я еще не осознавала, что произошло, наотрез отказывалась верить в то, что не сплю, а потому не думала об этом – мысли были словно отформатированы. Вот он ответ на вопрос, может ли человек не думать ни о чем, — может, еще и как. Только вот ошибаются те, кто ассоциируют это с легкостью, витанием в облаках, умением абстрагироваться от превратностей внешнего мира. На самом деле, так выглядит грань безумия. Это в таком состоянии человек крошит в ладонях стекло и не замечает, например, того, что едет по встречной.
— Девушка, вам плохо? Могу я чем-нибудь помочь? – обеспокоенно обратился ко мне молодой человек, мой сосед слева.
— Да, мне плохо. Только вот вряд ли мне можно помочь. Не обращайте внимания, — насколько могла ровно ответила я.
— Как же! Вы вся дрожите, как будто у вас температура. Хотите, я попрошу для вас плед у стюардессы?
— Нет, нет, у меня где-то должен быть палантин. Спасибо, мне правда ничего не нужно. Правда, спасибо.
В ногах у меня стоял огромный пакет с моими зимними вещами. Легентсы, свитер, дубленка были упакованы в него всего пару часов назад с хорошо запомненными, а потому особо жестокими в эту минуту, мыслями о том, как долго они еще не понадобятся. Там же лежал и палантин. И тут я поняла, что понятия не имею, где мой багаж. Собственно, я затруднилась бы ответить, как попала сюда ручная кладь. Свой путь на борт я помнила смутно, не говоря уже о вещах! Я забирала свою сумку, обмотанную аэропортовской пленкой-стрейч, с тележки, но куда она девалась потом – моя память категорически отказывалась признаваться.
— Багаж! Я потеряла мой багаж, — оказывается, вслух произнесла я.
— Ну что вы, ваш багаж летит с вами, но только в багажном отделении, — отозвался мой сосед. – На вашем паспорте наклеен квиток на его получение. Вот, посмотрите, — взял он мой паспорт с откидного столика. – Беларусь? – спросил удивленно, как будто и он тоже никогда не слышал о такой стране.
— Нет, Белялюсь. Судя по всему, тайцы правы: так она и должна называться.
— Вот видите, в вас сохранилось чувство юмора, а значит все не так плохо, — старался подбадривать мой незнакомый.
— Меня депортировали из Таиланда не потому, что я нарушила закон или совершила преступление против человечества, а только лишь потому, что я – гражданка своей страны! Хороший юмор, скажу я вам. Отменный. Весь мир катается от хохота. Только нам не до смеха. Да и времени на смех нет – все уходит на показуху, которой, оказывается, мы единственно владеем в совершенстве.
— Да вам сочувствуют все, на самом деле.
— Вот только мне от этого сочувствия жить не легче. Я день за днем с неимоверными усилиями встаю по утрам, чтобы пойти на нелюбимую работу, утешая себя лишь тем, что прожитый день приблизит меня к отпуску. Я уже почти поверила, что не будь будней, праздник души и тела под названием «отпуск» был бы, пожалуй, не таким и праздничным. Я смирилась с тем, что так живут если не все, то большинство… Но штамп о депортации в моем паспорте – доказательство того, что я ошибалась даже в этом!
— Но действительно, почему вас депортировали?
— Туристической агентство в Москве не стало затруднять себя тем, чтобы узнать условия пребывания белорусов в Таиланде. Нужна виза, не нужна – они решили лишний раз не уточнять и продали путевку просто так, без «формальностей». Результат – мой отпуск на Пхукете ограничился просто посещением аэропорта, а знакомство с достопримечательностями застопорилась на общении с тайской полицией.
— Но как они могли продать вам путевку без визы?
— Вот так. Может быть, они тоже рассчитывали на то, что тайцы меня как коренную белоруску пожалеют да и пустят просто так – что с меня взять-то! А они, бюрократы такие, взяли и не пустили.
— Да… — сморщился, как от зубной боли, мой сосед. – Честно вам скажу, если бы вы вот сейчас не сидел со мной рядом и лично не рассказывали мне все это, я бы ни за что не поверил, что такое вообще возможно!
— А я, сидящая с вами рядом и лично рассказывающая вам все это, и сама не верю, — попробовала улыбнуться я, все еще не резко, по чуть-чуть, чтобы не спугнуть начавшую одолевать апатию.
— Но, по крайней мере, вы хоть плакать перестали.
— Да, сейчас взлетим – попробую уснуть.
Я отвернулась к иллюминатору, за которым так и стояли застывшие пальмы. Я попыталась представить, где сейчас Богдан. Наверное, он еще не доехал до отеля. Он говорил, что ехать около часа. Сколько времени прошло, я не знала. Как, впрочем, и сколько вообще было времени. Я потерялась в часовых поясах еще тогда, когда увидела в иллюминаторе рассвет. Накрытая ослепительной яркостью желтого шара за стеклом, я поняла, что мы с Богданом летим ему навстречу, что это самое лучшее начало нашего лучшего отпуска, что о часах вообще можно теперь забыть, как забыть обо всем на свете! Это «все на свете» я упаковала вместе с легентсами и свитером. А сейчас летела одна, от солнца и распаковывала. И не могла простить себе свой глупый и детский порыв благородства, когда я приняла решение улететь одна. Какое право я на него имела? Вот, выскочка, сама себя и наказала.
Уснуть мне так и не удалось. Несколько раз меня накрывало секундным приливом тяжелого забытья, но я мгновенно вспоминала, кто я, где я и почему здесь оказалась, и тогда становилось больно уже по-настоящему. Я представляла, что в эту минуту мы с Богданом могли бы гулять по побережью рая, качаться на волнах или уже валиться с ног от впечатлений и усталости первого дня, пить каждый свой любимый алкоголь в номере или пробовать какой-нибудь кулинарный изыск… Потом несколько минут самоубеждений, глупых доводов о том, что, видимо, так должно было случиться, что, возможно, посылая мне этот крах, бог уберегает меня от чего-то еще худшего. Я пыталась уговорить себя переступить через происходящее хотя бы потому, что больше никогда оно не повторится, как будто неудачный отпуск – как аппендицит: у каждого рано или поздно случается, но только однажды в жизни, и со мой этот недуг уже был, он уже в прошлом. Мне моментами даже казалось, что, по сути, и страшного-то ничего не произошло: меня не забрали в полицию, мне не пришлось ночевать в аэропорту в ожидании обратного рейса, или что еще похуже… Успокаиваясь под прессом собственных притянутых за уши доводов я снова пыталась уснуть…  И так до самого Шереметьево, где мы шли на посадку, казалось, еще дольше, чем ожидали взлета, но сели настолько мягко, что несколько секунд пассажиры не могли понять, соприкоснулись ли шасси с посадочной полосой или еще нет, а потому задержали заслуженные аплодисменты экипажу.
— Вам точно не нужна помощь? – подошел ко мне мой попутчик, когда уже после паспортного контроля я ждала у ленты свой багаж.
— Спасибо, ничего не нужно, — ответила я, пробуя улыбаться.
— Ну смотрите. Тогда всего хорошего.
— И вам. Всего. Хорошего, — попрощалась я в ответ.
Люди разных возрастов, в основном парами, но было и несколько компаний побольше, толкались, суетились, звонили по наконец словившим сеть телефонам, нетерпеливо встречали багаж, катили тележки, прощались, жаловались на то, что снова нужно носить тяжелую верхнюю одежду… И только мне некуда было торопиться, не с кем прощаться, некому звонить и фактически не на что жаловаться: от верхней одежды я отвыкнуть еще не успела.
Я забрала с транспортера свою сумку во вчерашней пленке-стрейч – багаж действительно летел вместе со мной, да и куда ему было деться. Со мной по определению больше ничего плохого произойти не могло – у меня сильный, но, правда, немножко рассеянный ангел-хранитель. В ту минуту, когда я проходила паспортный контроль на Пхукете он, наверное, просто отвлекся, но пообещал впредь быть внимательным. А кому мне верить, как не ему. Жизнь не раз возвращала меня к этой вере.
Есть люди, у которых два Дня рождения: один по календарю, а второй в рубашке. Календарный отмечают раз в год, а тот, который в рубашке, — раз в жизни, но помнят всегда. И еще неизвестно, который важнее. Мне довелось «родиться в рубашке» аж дважды. В первый раз, когда я оканчивала университет. К выпускному я решила сделать модную стрижку, поход в салон за которой, чуть было, не стоил мне жизни. Ливень начался, едва я добралась до салона, и ничуть не ослабел к тому моменту, когда я оттуда вышла. Природа лютовала: дождь лил, как из ведра. Зонт открыть мне не удалось – порывом ветра его вывернуло наизнанку, несмотря на прочность спиц с титановым напылением. Дорожка для пешеходов шла вдоль металлического забора, огораживающего претерпевающее реставрацию здание, а по дорожке шла я. Машинально обернувшись на адский грохот, я увидела, как вслед за мной кувыркается, парит, несется, скачет в бешеном ритме ветра, чуть не отрывающего от земли даже меня саму, огромный лист гофрированного металла. Еще полметра – и меня бы даже не покалечило, меня перерубило бы пополам… И тут мгновенно, в одну секунду ветер стих. Лист металла затаился на тротуаре в шаге от меня, как будто и не имел никакого злого умысла, а просто хотел поиграть, но я разоблачила его шалость… А через пару лет таким же чудом от меня отвело несшийся сзади автомобиль. Остановившись на светофоре в крайней правой полосе, я краем глаза заметила в зеркале, как справа меня обгоняет машина. В ту минуту меня гораздо больше смущал красный сигнал на светофоре, чем то, что правее моей полосы был только тротуар. В солнечный воскресный день неподалеку от популярного торгового центра там, на тротуаре, не оказалось пешеходов, только чудом. И только чудом этот лихач сзади смог свернуть в считанных сантиметрах от меня, вырулить между коваными фонарными столбами и затормозить у самой-самой насыпи откосной клумбы. Тогда я даже не успела сообразить, что происходит, иначе я просто не смогла бы двинуться с места… Вот такой он, мой Ангел-хранитель. И он помогает мне пройти через все, даже если приходиться хоронить мечты в зоне прилета международного аэропорта «Шереметьево».
Весна началась прямо за окнами аэроэкспресса. Или же мне только показалось, что она наступила за те, пусть и самые длинные в моей жизни сутки, которые меня здесь не было. В реальности такого, конечно же, быть не могло, но где-то на подсознании, как известковый налет на кафеле, отложилось, что я вернусь, когда весна уже наступит. А весна одинаково грязная: что в Москве, что в моей Белялюси. Черный снег, как бомж, отсыпался в низинах, как беглый зек, искал места понеприметней, чтобы схорониться вдали от людских глаз и исчезать постепенно, как можно медленнее: налипал на откосах дорог, на склонах мостов. Миром правили ветра, качая провода, унижая деревья, выманивая из земли накопленную влагу. Но влага не сдавалась: снег с дождем еще долго будут соперничать кто кого, пока не победит, наконец, гроза. Только ей по силам расставить все точки над нужными буквами в этой весне. Но это будет еще не скоро, ближе к маю. А то и к июню – это уже как повезет. А пока – грязь, грязь, грязь… С ней не поспорит даже солнце, в эту пору в полной мере наделенное, разве что, скромностью – ни тепла, ни света. Внося свою лепту в серость вокруг, оно лишь разбавляло ее до более светлых тонов.
В этой весне я болела. Как под лед, проваливалась в сон, чтобы убить время. Была слабой, как никогда нуждалась в поддержке, но никто не протянул мне руки. Все, что было мной с таким трудом пережито, воспринималось с интересом, с юмором, с равнодушием, с возмущением. Но никто не мог понять меня, а я не могла понять, почему не понята. И каждый раз с новой надеждой встречала каждого, кто смог бы разделить со мной ношу гноящихся воспоминаний. Но это были только мои раны, и болели они только мне. И только мне предстояло встречать свою новую жизнь – без розовых очков, без цели, без смысла, без власти что-либо понять и принять, не то что изменить! Я плакала от бессилия и страха перед будущим, а все, кто видел мои слезы, ошибочно, но уверенно принимали их за скорбь о неудавшемся путешествии. «Да полетишь ты еще в свой Таиланд!» по нескольку раз на день слышала я. Но разве такой ответ был верным на мой вопрос о том, как мне жить дальше! Это напоминало игру во флирты, когда начало и конец реплики написаны на разных карточках. Совпадает – отлично, не совпадает – весело. Только вот чего-чего, а веселиться мне совсем не хотелось.
Я оставляла дома телефон, садилась в машину и часами рулила по безысходно замкнутой и безнадежно короткой кольцевой. За рулем мне становилось легче. Так можно было просчитывать, как обогнать неповоротливую фуру, как «проскочить» на мигающий зеленый, как перестроиться в нужную полосу в беспрерывном потоке машин. Я превышала скорости на знаках, с азартом подрезала других и злилась, когда подрезали меня. Маятниковость дворников, алгоритмичность переключения передач, непостижимые моему уму процессы под капотом были для меня единственным действенным средством против реальности. В этом пути я ждала Богдана. Я была уверена: он не оставит меня, ему по силам поставить точку в моей тайской летописи, он поможет съехать с этой кольцевой, несмотря на то, что вовсе не обязан этого делать.
— Как там было? Расскажи! – по сотне раз в день я репетировала свое незамысловатое обращение к нему. Мне хотелось сделать так, чтобы он чувствовал: я ни в чем его не виню. Наступит лето, и мы снова, верила я, поедем туда, где не нужно будет виз, где не важно, житель ты уважаемой в мировом сообществе страны или какой-то там Белялюси. Я заставляла себя представлять, что пройдет это время, отшлифуются ссадины, затянутся воспоминания, и сидя в плетеных креслах на широкой лоджии, мы с Богданом будем говорить обо всем, что произошло, смеясь. Поэтому я и просила воображаемого Богдана рассказать, как ему было там, где должны были быть мы, но меня по какой-то случайности или, наоборот, по закономерности не было. Как он проводил время? Какие впечатления копил? Эти вопросы по-прежнему делали мне больно, я переставала дышать и машинально лупила себя кулаком по грудной клетке, будто поперхнулась.
Богдан позвонил мне через неделю после своего возвращения. Собранный, серьезный, сосредоточенный, как всегда по телефону.
— Ты в Москву приехать сможешь?
— Когда?
— А когда сможешь?
— На выходные. Отпуск закончился, я вернулась на работу. Так что да, разве что на выходные. Если выехать в пятницу вечером, то рано утром в субботу буду в Москве, — так и не научилась я кратко формулировать свои мысли.
— Ты не поняла, ласточка, тебе больше не нужно подстраивать свою жизнь под работу – ты туда больше не вернешься.
Богдан несколько секунд слушал мое молчание – я никак не могла собрать расползающиеся, как тараканы, мысли в слова, и, не дождавшись ответа, продолжал:
  — Значит, слушай меня внимательно. Возьми только то, что тебе может понадобиться в первое время. Так быстро тебя с работы вряд ли уволить успеют, так что возьми отпуск за свой счет. Пока так, а потом разберемся.
— Я…
— Ничего не говори. Ты не должна там жить. Не должна и не будешь.
— А где буду? – задала я, конечно, преглупый вопрос, но мне нужно было выиграть хотя бы секунды, чтобы придти в себя. Я не имела права на колебания и сомнения, мой ответ должен был звучать твердо.
— Здесь будешь. И не задавай больше вопросов. Решай – тебе не привыкать.
— Не привыкать что? – тут уж я удивилась действительно искренне.
— Решать. Поэтому ответь сразу, четко и ясно, без «если»: да или нет?
— Да.
— Сообщи мне, когда твой поезд прибывает в Москву. Я буду ждать тебя, ласточка… Ты все поняла?
— Поняла. Ты и представить не можешь, сколько всего я поняла за эти дни.
— С удовольствием выслушаю твои умозаключения… хм, уже послезавтра. Все, до встречи. Целую.
— И я тебя целую.
Целую… С этого поцелуя через мобильных операторов и начиналось сбываться то, что предсказала я себе в провинциальной гостинице накануне открытия филиала той компании, о которой теперь буду узнавать, разве что из газет. Ее сотрудники наверняка совершат еще ни один бесславный подвиг во благо страны, где уже давно перестали понимать цену своим жителям. Зато какой резонанс вызывают постоянно ползущие вверх цены на продукты и валюту. Что такое деноминация и инфляция знают здесь даже ученики младших классов, но этот факт ни у кого не вызывает удивления – такова жизнь.
А что если попробовать что-то поменять? Справедливый вопрос. За перемены можно и побороться. Но только если речь идет о настоящей борьбе. Когда знаешь, что на кону. Когда у тебя есть, пусть и крохотный, но все-таки шанс стать победителем. А здесь, в неевропейской стране в самом центре Европы, коль что-то и перепадает, то скорее все-таки случайно, нежели заслуженно. И так же случайно не перепадает, как, например, мне на Пхукете. Это национальный суперсовременный и неофициально легализованный метод пытки коренного населения, которое, правда, в большинстве своем уже давным-давно ни о чем не мечтает. Так всем проще. Да и что там мечты по сравнению с истинной бедой – болезнями, смертями, неурожаями. Вот что на этих двухсот семи с лишним тысячах квадратных километрах считают горьким по-настоящему. И этой горечью наводнены жизни, судьбы, ей нет никакого отпора, противовеса, ответа – белялюсы просто смирились, погрязли в этом смирении, как в знаменитых топях полесских болот. Я бы никогда не поняла этого, если бы не проделанный путь. Это был мой экзамен на право вступления в ту жизнь, где будет еще много решений, единственно верных и в корне неправильных, будет много авиаперелетов, утомительно деловых и заслуженно личных, будет Богдан, пусть для наших отношений нет даже названия, но в ней, чего бы мне это ни стоило, не будет Белялюси. В этой стране слишком дорого обходятся мечты.
 

/>
[1] Это должно быть ошибка!
[2] Я трижды повторила вам: вы должны вернуться домой. Вы не можете больше оставаться в Таиланде.
[3] Как такое может быть?
[4] Вам нужно было получить визу в вашей стране перед прилетом в Таиланд.
[5] Пожалуйста, проверьте еще раз. Как могло туристическое агентство выдать нам путевки без виз?
[6] Нет, вы должны вернуться. Есть ли у вас багаж там?
[7] Мы уже забрали его. Но… Нет ли другого выхода? Это не может быть правдой…
[8] Я спрошу, когда следующий самолет.
[9] Деньги! Сколько?
[10] Следующий самолет через час. Если вы опоздаете, вы будете ночевать в полиции. Вы полетите одна или с вашим попутчиком?
[11] Одна.
[12] Мне нужен ваш обратный билет и страховой полис, пожалуйста.
[13] Мне очень жаль… но другого выхода нет. Я помогу вам вернуться домой, я сделаю все, что в моих силах. Вы должны пройти со мной, а ваш друг – к туристическому автобусу. Да, его подождут, но ваш самолет не будет ждать. Я вынуждена буду передать вас полиции. Пожалуйста, поторопитесь.
[14] Критический момент
[15] Следуйте за мной