Терракотовый дельфин ч.16

Мы с Олегом стоим, облокотившись о  фальшборт «Искателя» и курим папиросы Беломорканал – дешево и сердито, по двадцать две копеечки за пачку, в которой двадцать пять папирос. Весьма забористое зелье, скажу я вам. Вот только большая зарплата не повод для смены старых привычек.

Тем более, что какая бы большая зарплата ни была, она-таки явление временное. Легко привыкать к чему-то хорошему, только вот отвыкать потом от него тяжело и непросто. Оттого мы и не отягощаем себя  привыканием к недоступным нам в обычное время ништякам, в хорошем смысловом значении этого слова.

После окончания практики, в  октябре, мы снова дружно усядемся на стипендию в двенадцать рублей. И каждый из нас найдет себе достойное занятие в свободное от учебы ночное время. Одни, особо крепкие парни, будут разгружать вагоны с цементом  на железнодорожной станции Ленинград товарный-Московский, другие, менее  накачанные, грузить свеже отпечатанные книги на Первой ленинградской фабрике офсетной печати.

Ну, да парни мы все крепкие, да и положение опять-таки обязывает.  Всем известно, что настоящие матросы под дождём не мокнут, я уже не говорю о советских полярниках, не мерзнущих в меховых гульфиках при минус 72 градусах по шкале Цельсия.

Я обычно провожу свободное ото сна ночное время на заводе  «Знамя труда» имени товарища  И.И. Лепсе па Малой Охте в качестве засыпщика литейных форм на литейном производстве, на половину ставки. Полставки оттого, что работаю я только в ночную смену,  а дневную табаню по боку с разрешения руководства литейного цеха.

Был такой пламенный большевик латыш Янис Лепсе, переименованный Октябрьской революцией в Ивана Ивановича Лепсе. Железный был парень, глава  Всесоюзного профессионального  Союза  металлистов, кавалер Ордена Красного знамени,.член ЦК РКП(б) - ВКП(б) с 1924 года, погребен в Кремлевской стене на Красной площади в Москве. Впрочем, чего это я?

Курим мы себе и поглядываем, как  на  причале,  у которого  пришвартован «Искатель», чуть поодаль, происходит какая-то суета. Трое парней лет по двадцать пять-тридцать  сгружают в шлюпку у причальной стенки с десяток каких-то матерчатых  мешочков. От шлюпки  тянется электрический кабель в резиновой герметичной изоляции  к довольно большой катушке, стоящей на причале. Минеры, ети иху маму, через клюз в якорный ящик!

Видок у парней не очень-то  свежий. Они, не то чтобы пьяные, но и нет в них чистого телесного звона, вроде  звука чаши из поющего китайского фарфора,  именуемого порцелином. В общем, вялость в них какая-то несуразная пребывает, абсолютно нелепая для начала такого чудесного дня, как сегодняшний.

Судя по всему,  вчера вечером парни изрядно перебрали горячительного, а сегодня поутру, уже успели приложиться к фляжке в порядке опохмела. Хорошее средство  во избежание  торможения импульсов в центральной и периферийной нервных системах, если, конечно, не превысить разумную дозировку и не пренебрегать качеством лекарственного пойла.

Из машинного  отделения на свежий воздух выбирается мой дружище Гариб Захарович Амбарцумян, носящий на пароходе партийный псевдоним Алик. Он вахтенный моторист, а потому мы чаще всего видим его по уши вымазанным в машинном масле и прочих технических жидкостях.

Алик выбирается из машинного отделения с намерением хлебнуть свежего морского воздуха, сдобренного дымком сигареты. Вытирая замасляным тряпьем руки, он подходит к нам с явным настроением внести в наше  меланхолическое состояние  пару-тройку  фунтов искрометного восточного юмора.

Восточный человек широкой души  вытаскивает из кармана комбинезона сигарету и угощает нас с Олегом вишней в кулечке свернутом из газеты Комсомольская правда, вынутом  из того же кармана.

Мы угощаемся вежливо, без хапужничества, каждый тремя ягодками и, вынув изо рта сигареты, давим ягоды зубамии глотаем их. Алик сплевывает косточки вишни за борт и, протягиваяя газетный кулечек снова удивленно смотрит на нас: «А косточки?».

Я смотрю на него недоуменно, и только через пару секунд понимаю, что Алик спрашивает о проглоченных мною вишневых косточках: «Алик, мы учимся на Арктическом факультете, и в будущем станем определенно настоящими советскими полярниками, покорителями бескрайних ледовых просторов».

Алик хлопает ресницами своих карих, словно переспелые вишни глаз и задает  совершенно несуразный вопрос: «Ну и что?». Олежка улыбается Алику и, поблёскивая своей шикарной лысиной под Корсаковским солнцем,  отвечает: «Настоящие   советские полярники, Алик, едят вишню, черешню, яблоки и груши исключительно с косточками, а арбузы, так и вовсе, целиком с корками, по причине нехватки за полярным кругом витаминов и во избежание развития в организме цынги и других противопоказанных мужчинам болезней.

Алик представитель древнего народа, спорившего в доисторические времена за первенство в обитаемом мире с эллинами и римлянами. Он армянин из Степанакерта в Нагорном Карабахе, то есть  рождён  практически в субтропиках, и поэтому он не понимает, зачем нужно все перечисленные фрукты поглощать вместе с семечками, а арбузы еще и с кожурой.

Спустя минуту Гариб Захарович хохочет, хлопая нас с Олегом по спинам, и удивляется, что нам удалось развести его, такого «доверчивого» южанина на серьезном заполярном вопросе.

Мнится мне, что предки Гариба Захаровича жили еще в древнем государстве Арманум, расположенном на территории, именуемой ныне Армянским нагорьем. Происходила вся эта замечательная история задолго до нашей эры. Тогда армяне именовали себя просто армийцами. Представляете, какова у Гариба родословная, если хорошо, с пристрастием докопаться чем-нибудь острым до его подноготной. 

Алик прикуривает свою сигарету от моей беломорины  и блуждает   взглядом от троих похмельных сапёров с их шлюпкой на электрическом кабеле, мимо портовых пакгаузов, до ограждающего  территорию порта забора. Потом он радостно вздыхает  и, улыбаясь, показывает указательным пальцем в сторону котельной, произносит: «Ай, молодец! Любовь это страшная сила!». Мы с Олегом смотрим по направлению указующего  армянского пальца Гариба Захаровича.

Кстати, непонятно почему к моему лепшему корешу приклеилось имечко Алик. Было бы логичнее, звать моего друга из машинного отделения Гариком, как именем производным от Гариба. Я предлагал сменить псевдоним, но Алику почему-то не нравится быть Гариком. Скорее всего, это связано с лампой Алладина, Сказками тысячи и одной ночи, а также злым волшебником из города Гариба.

Сдается мне, что это и есть настоящая причина нежелания Алика именоваться Гариком. Да и правильно.  В переводе с азербайджанского языка Гариб означает «чужестранец». А какой к чёрту Алик нам чужестранец? Он свой советский парень, просто предки его были армийцами. Нам вот с Олегом так, как Алику, не повезло родиться в субтропиках. Тогда бы  я тоже  сплевывал  косточки вишни и черешни за борт «Искателя"  прямо в воды Японского моря.

Вообще-то мы с Гарибом Захаровичем земляки. Да нет, я не имею в виду, что я когда-то обитал в Нагорном Карабахе и моими предками тоже являются армийцы. Просто какое-то время в недалёком прошлом Гариб Захарович обитал в моём самом любимом городе Советского Союза, именуемом Находкой, на юге Приморского края.

Мы с ним вдвойне земляки, как южане и, как Находчане. Или уже, как Находкинцы. Уж, я и не знаю, как правильно выразиться. Плюньте  в меня, если я не прав. Мало вам по любому не покажется! Мы с Гарибом Захаровичем плевков в нашу сторону не одобряем! Да и Борисыч в стороне стоять не будет!

В направлении указанном Аликом подле котельной стоит изрядного размера бак для  мазута, которым топится котельная. И вот на этом баке с мазутом, доступном для обозрения с любой точки территории порта, огромными красными буквами в стиле японских иероглифов, но чисто русскими буквами начертано: «Я люблю тебя сука!!!». Буквально еще вчера этой надписи на баке не было. Причем слово «сука» написано с маленькой буквы, и перед ним отсутствует запятая.

А посему читателям сего транспорантного информационного заявления совершенно ничего не ясно. Что это?  Обращение ли это к какой-то весьма конкретной, весьма популярной и общеизвестной в данной точке географии суке? Либо это просто матерная фигура речи, усиливающая эмоциональную составляющую, описанного на мазутном баке чувства грандиозной ЛЮБВИ. Либо грандиозного чувства ЛЮБВИ. Ну, это уж, как вам ближе к душе.

Мы дружным хором радостно расплываемся улыбками от столь жизнеутверждающего заявления неизвестного нам  местного сердцееда. Приятно, когда окружающие нас люди любят друг друга, я имею в виду натуралов, пусть даже выражая свои чувства чрезмерно эмоционально.

В конце концов, мы просто рады за ту суку, которую так любит кто-то из сотрудников порта Корсаков. Алик прав — любовь это страшная сила, если заставляет полюбить, даже напрочь конченых сук. Ну, да совет им, да любовь. Пусть у них всё сложется счастливо!

Алик неспехом дотягивает до фильтра свою сигарету и снова ныряет в машинное отделение. У парня золотые руки. Это нам известно со слов стармеха, согласноместной традиции,  именуемого экипажем «дедом». Дед  явно привлек золотые руки Алика к оказанию  содействия смешанной франко-испано-русской группе механиков геофизического оборудования в деле привеления в полную негодность французской вапорпушки.

Время движется к полудню, мы ждем обеда, дабы  после него отправиться вместе с Аликомна базарчик за территорией порта для приобретения корейских и прочих национальных съедобных изысков способных скрасить нам   употребление жигулевского пива. Я бы даже сказал, придать этому процессу особенно острые восточные ощущения.

В таких случаях Алик экипируется   с небывалым для Корсакова шиком, причем гвоздем программы его экипировки являются модные клешеные брюки из тонкой верблюжей шерсти цвета песка пустыни Руб-эль-Хали. Той самой Руб-эль-Хали, которая занимает треть Аравийского полуострова и, является самой крупной песчаной пустыней мира.

Такие брюки, насколько нам известно, наивысший писк бакинской мужской моды летнего сезона 1977 года. Мы с Олегом полагаем, что именно этот писк, помимо приодного таланта, обретенного  с молоком матери, в силу генетических особенностей, помогает Гарибу Захаровичу быстро находить общий язык с базарными торгашами   при обсуждении цены приобретаемого  нами товара. Не подумайте, что я тут пою  осанну Алику, всё, как есть чистейшая правда и соответствует действительному положению дел.

До обеда еще порядка сорока минут и за неимением более интересного занятия я механически сопровождаю  глазами вялую суету  слегка тормозных с похмелья членов  команды ялика привязанного к берегу, помимо швартова, еще и прорезиненным электрическим кабелем. Мне абсолютно непонятно, что и с какой целью там шаманят  эти трое довольно нелепых фигурантов.

Им явно не хватает звукового сопровождения хорошего бубна и бурятского горлового пения, уж очень по-эскимоски они корячатся вокруг своего ялика. Во всяком случае, периодическое потрясывание головами явно выдает  тяжелое состояние парней.

Уменя, в конечном итоге, и вовсе   создается впечатление, что они вот-вот подтают под припекающим сахалинским солнцем и стекут жидкой хлябью безвозвратно в собственные сатиновые трусы, в кои они в данный момент обряжены.

Корень зла в том, что в корсаковском порту  несмотря на изрядный зной нынешним летом, работникам не выдают тропическую форму цвета мороженного крем-брюле. Посему вся группа трудится над яликом в казенных ботинках, именуемых в морской среде гадами, облаченная в советские синие сатиновые трусы и  полосатые   маечки-тельняшки.

Солнце блестит на капдях пота, стекающих со лбов похмельных минеров-саперов, на легкой ряби поверхности  воды в акватории порта, на всем, что способно отразить даже маленький солнечный лучик.Пронзительно галдят и периодически бултыхаются с синего неба в зеленые глубины Японского моря чайки,  высмотрев достойную их внимания рыбешку.

Я затягиваюсь дымком   папиросы,  глядя на отплывший от берега ялик с двумя парнями. Третий персонаж, сгорбившись под гнетом похмельного синдрома, обретается на причале, снедаемый желанием выпить, рядом с катушкой кабеля, стоящего на причале. Кабель с катушки раскручивается вслед за удаляющимся от причала яликом.

Примерно в полусотне метров от берега в сторону  ялика  поворачивает какой-то небольшой буксирчик на пересечение курса, и парни, вскочив с банок из-за весел, начинают энергично жестикулировать руками, видимо пытаясь воспрепятсвовать нежелательному приближению буксирчика…

Ровно через пару секунд, на месте ялика с парнями вырастает пенный столб воды вперемежку с какими-то темными кусками, досками и тряпками. Спустя мгновение по нашим ушам ударяет ядреный звук взрыва.

Бббанг!

Всё, как в кино, когда «морские охотники» забрасывают глубинными бомбами, обнаруженную подводную лодку противника. С той лишь разницей, что в водяном столбе в кино нет обломков ялика  и тряпичных лохмотьев, в которые превращены взрывом люди.

Папироса выпадает из моего раскрытого от  изумления рта. Водянной столб взрыва, словно в замедленной кинохронике, вяло    опадает на поверхность моря и в месте взрыва в пене бестолково бултыхаются стоячие волны. Когда стоячие волны прекращают суету, а пена  сходит на нет, в месте взрыва становятся видны темные маслянистые пятна.

Маслянистые  пятна  это всё, что осталось материального от двух мореходов из экипажа ялика. Тела их превращены в  слякоть, смешанную с морской водой, а души их уже несутся ввысь. Душам суждено пополнить  экипажи   под парусами небесных кораблей, где продолжают службу, души моряков, навсегда покинувшие Землю.

Их коллега по минно-подрывному ремеслу  сидит на причале у катушки с кабелем и  раскачивается  всем телом, скрючившись в спине, и,  обхватив голову двумя руками. До меня, наконец, очень медленно доходит понимание, что парень принял размахивание руками своих напарников за условный сигнал и задавил красную кнопку подрывной машинки.

Эпическая сила! Вот это они дали с похмелья сами себе просраться. Двоим вечный покой под волнами Японского моря, а третьему тюрьма голимая на заполярных просторах и весьма надолго.

Олежка, как и я, выронив  изо рта папиросу, шлепает трясущимися губами, пытаясь что-то сказать. Я охреневаю молча. Да и не смогу я ничего сказать пляшущими губами. Что тут скажешь?

Я просто думаю про себя, молча: вот тебе и тишь да гладь, тишина, да покой, вот тебе итихий  плеск волны, и завораживающее   шуршание гальки.

История продолжает свое бурление в тихом провинциальном городке Корсаков.

Набегающая легкая волна поодаль раскачивает темные маслянистые пятна человеческой крови на поверхности воды Японского моря…