Терракотовый дельфин ч.3

Жаль, что мама с папой в детстве не приобрели мне флейту-пикколо в подарок. Дудел бы себе всю жизнь в дудочку по нотам в оркестровой яме, или виолончель смычком пилил в творческом порыве, как дружище мой, студент ленинградской консерватории имени Римского-Корсакова Миша Воронцов.  И ноги мои целее были бы, без дырочек от финарика.

С виолончелистом Мишей мы вместе бороздили просторы Балтики на прибрежном промере у берегов Эстонии на катерах типа "Кайра" и "Либертос" Ломоносовской военной гидрографии. Занятный парень виолончелист Миха Воронцов. Это он на летних каникулах с секстаном в руках морскими походами развлекается. А мог бы «капусту» рубить в грандиозных масштабах  лабухом в ресторане,  или в процессе возведения в студенческом стройотряде коровников где-нибудь в глубинке нашей могучей  Родины.
 

Военная гидрография одно излюбимых хобби Михаила. Начальник Ломоносовской воинской части, специализирующейся по линии военной гидрографии, был корешом Мишиного бати, а посему берет  Миху по знакомству поработать на прибрежном промере.  Безусловно, если это происходит в период летних каникул и в свободное от  пиления виолончели смычком в оркестровой яме время. Ну, это я так, к слову.

В Сибири все спорные вопросы жёстко решаются, и зачастую с железом в руках, если оппоненты по молодости лет, еще без мозгов в головах пребывают.  Особенно в деревнях и рабочих посёлках. Им там однозначно не до сольфеджио в музыкальной школе. Кровь наследная каторжанская в жилах ключом бьёт весьма изрядно.

Да и возраст такой, весьма непростой.   В голове в таком возрасте ничего не присутствует, кроме паровозного пара, под очень даже не слабым давлением. И надо отметить, характерно это не только для Сибири, но и практически для всей территории СССР. Справедливо ли это в отношении и других географических территорий на планете Земля я просто не в курсе.

Вот, к примеру, взять того же Саню Белоглазова. На год младше меня и весом килограммов на пятнадцать легче – в чем только дух держится. Приехал я среди зимы, отправленный родителями к бабушке под крыло, и направили меня учиться не в большую школу, как всех станционных, а отчего-то в маленькую на противоположном конце посёлка, километрах в пяти от дома.

Школа эта была сложена из бревен, настолько почерневших от времени, что мне мнилось, что построена она не иначе как ещё до Великой Октябрьской революции, а то и вовсе до русско-японской войны. Определили меня, как и следовало, в шестой класс. Все одноклассники, как один, живут на  другом краю посёлка, у леса. Ни я их не знаю, ни они меня не ведают.

Учились мы с утра, и выходил я в школу ещё затемно. Идёшь под светом луны и звёзд млечного пути,  по тропке вдоль речушки Черемшанки, скрипя снегом, морозец за сорок градусов – красота. Отправляя меня в Сибирь, папа снял с себя свою пыжиковую шапку и, нахлобучив мне на голову, объявил, что это подарок в порядке утешения на время сибиркой ссылки и дабы я уши себе на смех сибирякам не отморозил.

Вот эта дорогущая пыжиковая шапка и стала камнем преткновения. Не понравился моим новым одноклассникам  мой чрезмерно городской вид,  рост на полголовы выше всех в классе и моя барская пыжиковая шапка. Народ в поселке все больше в смушковых шапках разгуливает, а про пыжика никто из моих сверсников слыхом не слыхивал, что это за зверь такой и откуда он берется.

Одноклассники, собравшись гурьбой, решили меня, как чрезмерно крупную особь, «отожравшуюся на городских харчах», бить не один на один, как по чести положено, а сразу всем обществом. Были видимо сомнения по поводу того, что один на один со мной легко будет справиться. Да и добровольных храбрецов, готовых вызваться на одиночную дуэль со мной, отчего-то не нашлось.

Вызвали меня на большой перемене из класса, дабы навалять мне, как следует по загривку, всей честной компанией в десяток кулаков и. уж было совсем, приступили к делу. Вот в этот момент и заявился в маленькую школу дружок мой Санька Белоглазов, собственной персоной.

Возник, словно, из ниоткуда, как чёртик из табакерки. Был он меньше всех моих одноклассников, но голосом обладал весьма командирским. Вот свой командирский голос  он и употребил, встав ровно в паре шагов передо мной, на пути всей враждебной компании.

Суть его команд сводилась к тому, что если этот бедлам не будет прекращен, он Санька лично, вот тут же, не разбираясь в уличных чинах и дворовых авторитетах, всем присутствующим наваляет люлей. Причем, всем, без исключения. Ну, понятно, что я, как бы, не в счет, не при делах и мне люлей получать не по рангу, как Санькиному лепшему корешу.

Ну, а если уж так сложится, что вся эта вражеская кодла, люлей наваляет ему и мне за компанию, то он вмиг кликнет своего брата Вовку на помощь. А уж когда придет Вовка, тогда всю неприятельскую компанию придется искать в сугробах очень долго и не факт, что вовсе удастся-таки  найти.

Красноречием и бойкостью Сашок обделен не был. Дело в том, что Санькину брату Вовке было уже шестнадцать лет, учился он в десятом классе и уже был записной боец на танцах в поселковом клубе и в битвах с повалихинскими и прочим не  коренным  народцем  через посёлок  Белоярский прохожим и проезжим. Белоярские бойцы они на всю округу своей   безбашенностью знамениты. Берсерки, одним словом!

Даже в Барнауле местные филюганы, намереваясь прикопаться  к незнакомым парням, прежде чем начать рамсить перед чужаками, до  начала разборок, спрашивали откуда незнакомцы сии  явились. Так вот, если местная гопота в ответ слышала, что встреченные ими незнакомцы из Белоярска, то сразу отваливали в сторону и приискивали  себе в качестве жертв из тех граждан, кто попроще и безобиднее.

Дело в том, что, если где-то, кто-то, на свою беду,  обидел по незнанию одного-двух белоярских парней, то обычно, спустя пару дней, в это «где-то» приезжают полсотни белоярских соколов, находят обидчиков  и воздают им по заслугам, наводя на данной местности свой жёсткий белоярский порядок.

Стоило Саньку помянуть про брата Вовку Белоглазова, как все мои вновь обретенные одноклассники, секунду назад, намеревавшиеся  стучать мне всей кодлой по кумполу, сразу стали, ласковыми, вежливыми  и выказали,  как Саньку, так и мне своё, просто неописуемое на словах,  почтение.

Вовка,  оказывается, был не только заправским драчуном у сельского клуба. Всему поселку была известна история семейной ссоры Вовки со своим родным  отцом. Санькин батяня, дядька Миха, ещё тот ражий мужик, косая сажень в плечах и с кулаками размером в пивную кружку. Толковый, работящий мужик, сокол золотые руки — всё умеет и всё знает.

Но золотой он ровно до первой рюмки. Стоило этой рюмке проскочить за зубы дядьки Михи, он из белого и пушистого превращался в совершенно  другого  человека. Становился дерзким, злобным, драчливым, а уж, если, кто что-то смел возразить  ему поперёк мнения и не успел спрятаться, тут дело и вовсе становилось полный швах, а то и вовсе абздец.

Случилось как-то Санькиной матери, тёте Клаве,  возразить, пребывавшему  изрядно во хмелю дядьке Михе пару слов, проявляя заботу о его здоровье. Она не успела, не только спрятаться, но даже и увернуться. Жахнул дядька Миха тётю Клаву точно по голове своим кулачищем  размером с пивную кружку, она от такого ядрёного удара тут же и сомлела.

Да так сомлела, что дядька Миха ни дыхания, ни пульса, как не искал,  в организме  своей супруги не обнаружил. Ну, не обнаружил и ладно, типа все когда-нибудь умрут, одни раньше, другие чуть позже. Налил он себе еще из графинчика самопального сибирского напитка, да закусил.

Тётю КлавуСанькин батяня затолкал до лучших времен под супружескую кровать. Похороны, дескать, тётке Клаве, супружнице верной, позже исполним чин-чином, как со всеми срочными  делами управимся. Затем дядька Миха, прихватив пару пузырей самогона с собой,   отправился к кому-то из своих корешей продолжать праздничный банкет.

Благо Санька из школы пришел через пару часов, да мать под кроватью в луже крови обнаружил, да за Вовкой в школу бегом бросился. Взяли они у соседа лошадь с санями и отвезли мать в фельдшерский пункт, а уж оттуда её в районную больницу переправили.

Да, сказал Вовке фельдшер, что кабы Сашок припоздал из школы на пару часов, загуляв у кого-либо из друзей, тут тётя Клава и отдала бы Господу душу, навсегда и безвозвратно.  И остались бы Вовка с Санькой сиротами без мамки и с папкой варнаком, отбывающим законный срок, как душегуб и женоубийца.

Так вот Вовка на следующий день, выждав время пока папаня протрезвеет, взял в хозяйственной сараюшке остро отточенный плотницкий топор, коим батяня его саморучно срубил, стоящую во дворе  знатную баньку. И с этим топором в руках пошел объясняться  по душам со своим родителем. Ну и Санёк туда же следом за братом хвостиком прилепился. Как и что происходило далее между братьями и отцом в подробностях,  Сашок мне не поведал.

А вот сам дядька Миха по всему посёлку по пьяни пустил слёзную жалобу на старшего сына. Дескать,  приставил Вовка  папане к горлу, остро отточенный топор и предупредил его, что если он ещё тронет мать, хотя бы пальцем, то тут ему и будет полный абздец.

Вовка в таком случае этим топором и порешит папаню насмерть прямо во сне, поскольку силенок достаточных для честной битвы с ним он ещё не накачал. И отправится батяня прямиком в преисподнюю, да в таком неприглядном виде, что и черти,  кои  подле  адских жаровен кочегарят, сперепугу могут дюже обгадиться.

Сам Вовка не великой комплекции, все-то ростом сто шестьдесят сантиметров, а характер такой, что не всякому двухметровому облому  достается. Попился дядька Миха, мотаясь по корешам с жалобами,  ещё недели две, а потом кореша же его и направили домой. Иди, дескать, винись перед семейством, а то ведь, и, правда, сыновья башку тебе за мамку свою отчекрыжат напрочь и скажут, что так и было.

Они, сыновья, хоть и невелики возрастом, да характером сибиряки – вполне на распыл пустить могут. Дядька Миха пришел и повинился клятвенно, что больше ни-ни к супруге  Клавдии – ни рукой, ни пальцем. Тётя Клава в конечном итоге мужа своего простила, потому как любила его, дурака, сверх всякой разумной меры. Любовь, как известно, зла, а дядя Миха, как выпьет,  ещё тот козёл.

Пить дядька Миха, конечно, не бросил, но выпив где-то на стороне, обходил свой дом за километр и не появлялся перед глазами семейства, покуда, протрезвев, не придёт в разум окончательно. Страшно ему было по пьяному делу без башки-то остаться. Вероятно, что-то увидел  дядька Миха в глазах старшего сына такое, что и словам его поверил. Вот такие они наши сибиряки! Горячие парни!

Да, хороший дружок  дества у меня Санька. Вот только, был хороший. Был, потому, как нет его уже с нами на этом белом свете. Пересел он лет в шестнадцать с колхозных лошадей на батянин старенький «Ирбит».  До коней Саня был охоч с малолетства, словно казак прирождённый. Выберет самого огромного битюга из всех имевшихся коней в колхозе,  яблоками, да сахарком  прикормит ненавязчиво и все…   Битюг тот как бобик за Саньком неотвязно, хвостиком так и ходит.

Заберется Саня на битюга без седла, ну, как в сказке про мальчика-спальчика, коего из-за ушей лошади, по малости, видать не было. Не наездник, а прямо-таки мышь на козе, но надо сказать мышь бойкая, да дерзкая, что не по ней так пальцы с ушами запросто откусит. Ну, то по младости было, а как половое созревание в организме Санькином забурлило, да на девчонок заглядываться начал, тут ему стало не до лошадей. Разве же  девчонок лошадьми заинтересуешь?

Стал Санёк на батином «Ирбите» рассекать, привлекая внимание противоположного пола. Ни правил дорожного движения, ни водительского удостоверения – мотоциклист по наитию, на уровне подсознания, с биополем впристёжку. Коляску только от «Ирбита» отцепил для пущей резвости. Ну и  всё бы ничего, да уж больно торопыга Санёк уродился, весь в мамку свою тётку Клаву, женщину довольно суетливую.

Летом семьдесят четвертого летел торопыга невесть к кому по сердечным делам,  и надо было ему срочно пересечь железнодорожные пути  Транссибирской магистрали через переезд шпалзаводской. Спешил изрядно, настолько, что подождать даже минуточку невтерпёж ему было.

Постоял он перед опущенным шлагбаумом, как и все прочие водители механических транспортных средств, перегазовывая рукояткой газа от нетерпения, да, как последний вагон состава миновал переезд, сразу рванул через пути,  не дожидаясь подъёма полосатого шлагбаума. А по  второму пути встречный  пассажирский на полных парах, нежданно-негаданно вынырнул, из-за последнего вагона предыдущего состава.

Кто-то постарше, да опытней может и остерёгся бы, но Саньке, видимо, не судьба была остеречься. Там, на рельсазх они траекториями и пересеклись – Сашка на  стареньком батянином «Ирбите» и пассажирский скорый поезд  сообщением Адлер-Барнаул.

И не стало Сашки на этом свете окончательно и безвозвратно. А что до батяниного «Ирбита», так и не осталось там никакого «Ирбита» — просто исковерканный передней «абардажной» решеткой локомотива железный хлам.

Изобрел эту решетку британский изобретатель Чарльз Юэббидж в 1883 году. А какой-то старорежимный чудик из Министерства путей сообщения в доисторические времена назвал эту решетку «скотоотбрасывателем». Вот этот тепловозный скотоотбрасыватель и убил Саньку насмерть.

Вот такая с моим сибирским другом детства произошла грустная сибирская история.  И ничего не поделаешь с этим, и ничего назад не воротищь. Хороший был парень, настоящий, без фуфла. Ну, да ладно, дело это грустное, но уже прошлое. Мир  его праху!

Ну, мы-то с Олегом не сибиряки. Меня, к примеру, по фортепианной части гоняли, правда, недолго и без толку, по причине отсутствия музыкального слуха, как такового, а также  изрядной   толщины и недостаточной длины пальцев. Да и терпение у родителей лопнуло со мной безрезультатно бороться. В моём конкретном случае далее  песенки «Жили у бабуси два веселых гуся» дело ни на йоту не сдвинулось.

Ну, не получился из меня Ван Клиберн. Впрочем, не очень-то мне и хотелось. Да и Олег в младенчестве вроде к тубе безуспешно примерялся. Туба, это такой медный духовой инструмент, самый большой  в симфоническом, либо духовом оркестре.

А посему девчонкам и местным, и все прочим, нас побаиваться не стоит  уже в силу того, что рамки у нас,  хоть и не фигурные, но всё-таки имеются, довольно прочные и, даже, где-то культурные. Олег парень ленинградский, а я и вовсе из Находки — культурной столицы Приморского края.  Парни мы, можно сказать, вполне себе не беззубые, но и не злобные упыри в  вопросах половых отношений.

Да и присматривает за нами неустанно, денно и нощно, командир наш ротный Голицын Альберт Сергеевич, в чине капитана третьего ранга военно-морского флота СССР. Мужчина он довольно суровый и глаз у него шибко, однако, зоркий – всё знает, всё видит. Это дабы   в головах наших  юношеских давление паровозного пара не превышало норму, приличествующую молодым советским морякам.

И присмотр сей чрезвычайно пристальный весьма сильно ощущается нами даже на немалом расстоянии в несколько тысяч морских миль. Не иначе командир некими   сверхъестественными способностями обладает и влияет на нас через ноосферу. Не говоря уже о том, насколько положительно это  сказывается на наших молодых организмах в морально-этическом смысле. И называется это, просто говоря – правильное советское воспитание.

Ещё три дня у нас пролетели в веселом деревенском времяпровождении. Наплескались мы в речке с девчонками и ребятами, наигрались в лапту на речной поляне, в прятки и прочие подвижные игры на свежем деревенском воздухе.

Нам это нравилось, несмотря на наш почтенный,  на фоне девчушек, возраст, переваливший уже на третий десяток. А и чем еще в деревне заниматься? В общем, на третий день девчонки к нам совсем уже привыкли и, даже, не возражали против проводов к их отчему дому.

Однако, к сожалению, дружба эта дальнейшего развития не получила. Уже утром следующего дня, после данной отмашки на проводы, нам предстояло сесть в пригородный поезд и проделать обратный путь до Новосибирска и далее  к острову Сахалин.

Было видно, как  девонькам из Лосихи жаль, что мы уже отбываем к туманным берегам Тихого   океана, а для них практически навсегда и безвозвратно. Судя по всему, они были не прочь ещё попрыгать с нами козочками на полянке у речки Лосихи. Да собственно и мы бы не возражали остаться на пару-тройку недель. Но, увы!

Возможно, когда-нибудь, выйдя на пенсию, я надумаю переехать жить в Лосиху. По моему мнению, женщины, собаки и ромашки лучшие из всех, проживающих на этой планете существ. Здесь же, все перечисленные мною пункты наличествуют  в изобилии, и в особенности это касается ромашек.

А, что ещё требуется для полноценной, интересной жизни на склоне лет, даже, если седина в бороду, а бес в ребро? Может быть, когда-нибудь, на склоне лет, я и вычеркну, в силу дряхлости тела и других объективных обстоятельств, из этого списка первый пункт, но уж собаки и ромашки в нем останутся   навсегда.

Однако это всё вопросы, касающиеся далёкого будущего. А пока, что в ожидании нашего приезда на практику в Тихоокеанской морской экспедиции Научно-производственного  объединения «Южморгео», буквально выражаясь, без дела простаивают научно-исследовательские суда.

И простаивают они по причине нашего отсутствия на их борту в качестве техников-навигаторов. В то время, как эти техники-навигаторы беспардонно шляются в самоволке по просторам Западной Сибири. И никакая это не гипербола, а голая, абсолютно ничем не прикрытая, правда. Так оно всё и происходит на самом деле.

Ситуация почти пиковая — Советская Родина с нетерпением ждёт нашего прибытия к месту назначения. Морская геофизика Дальнего востока пребывает в глубоком ступоре. Наш же руководитель практики старший инженер-навигатор Саня Шевчук, вне всякого сомнения, изощренно  материт нас вдоль и поперек наших с Олегом организмов, недоумевая, почему мы еще не прибыли в точку рандеву к назначенному сроку.

И нам не остаётся ничего другого, как проститься с Западной Сибирью грустным взглядом через иллюминатор  ТУ-154, с высоты в десять тысяч пятьсот метров. Мы и так, можно сказать, целую неделю гулеванили в самоволке на сибирских просторах.

Продолжение вероятно последует…