Неудобные люди

«За решёткой сидят ни в чём не виновные, интеллигентные, любящие маму люди…»
(саркастическое наблюдение)
В этом повествовании я буду употреблять термины, коими пользуются все обитатели этого скорбного дома. Это не клиника.  По сути – это тюрьма с особым  уклоном. Режим, решётки, охрана, общак, смотрящий, баланда – всё присутствует. И поэтому обозначение вещей в большинстве своем, увы, слегка специфическое.
Начинаю очередную повесть о своей извечной беде, а может и вовсе не беде, а предопределении, которое способно пролить свет на некоторые моменты нашей престранной жизни.
   Подробности, побудившие меня к моему очередному запою, попытаюсь опустить, потому как это всего лишь самооправдание и ссылки на мою гиперчувствительность ко всему происходящему, а также слабость мою душевную вследствие вышесказанного.  Продолжалась моя запойная эпопея дней 30.  В итоге я вообще лишился сна и аппетита, перестал ходить на работу, и прочие, сопутствующие синдромы запойной русской тоски вынудили меня идти и сдаваться.
   По воле судьбы окна моей квартиры выходят практически во двор наркологического диспансера, где удрученные подобным недугом граждане, проходят «системное лечение».  Мной было решено посетить сие заведение, дабы  лишить возможности недугу властвовать надо мной и окончательно  превращать меня в свинью.
   Умывшись и одевшись, отправились мы с супругой в домик напротив. Приняли нас хорошо, оформили быстро, и уже через полчаса, переодетый в полосатую, зашитую на заднице пижаму, водворен я был в первое отделение. Мне указали на койку у стены, где я и устроился с должным комфортом. Поприветствовать коллег мне не удалось, ибо коллеги мои лежали словно брёвна, пуская слюни, ветры и порой звали маму. Самочувствие моё, разумеется, было похмельное. Но говорить и думать я мог, в отличии от моих соседей. Через какое-то время приволокли капельницу, воткнули, и я мирно уснул.
   Проспав часа два, открыв глаза, я увидел напротив себя юношу, который внимательно разглядывал меня, улыбался и часто моргал. Поприветствовав его, я попытался с ним познакомиться и завязать разговор. Но он лишь молчал и хлопал глазами. Лишь потом я узнал, что ему всего 17 лет, что он детдомовский, проживал у какой-то бабушки, и что он несколько лет работал курьером, зарабатывая 500-700 тенге в день (это 1,5-2 доллара). Ежедневный его рацион состоял из китайской быстрорастворимой лапши (бичпакета) и трёх-четырёх  пузырьков спирта, купленных в аптеке. Так продолжалось на протяжении нескольких лет, пока у бедняги не развилось тяжелой формы слабоумие. В итоге он почти перестал владеть речью, и только иногда плакал и гладил стены. В первом отделении (бараке) в первой палате (хате) лежали (чалились) самые тяжёлые, и за неимением мест меня поместили именно туда. На следующий же день меня уже перевели в палату номер шесть.
    О, да! Этот контингент я никогда не забуду! К слову сказать, слухи кто есть кто в бараке, распространяются очень быстро. И, вероятно, узнав, что я церковнослужитель, в этой шестой хате меня приняли очень радушно. Публика, состоявшая из четырёх человек, была поистине уникальна. Таких людей на этом свете остались единицы. Это были мужчины 70-75-ти лет. Их ровная русская речь была мне ясна, однако отличалась какой-то неведомой мне спецификой. Эти люди совершенно не употребляли матов, но могли выразить свои мысли так, что самая отборная трёхэтажная матерщина могла показаться детским лепетом. Мне думалось, что они обладают какой-то неведомой мне логикой. Боюсь неправильно выразиться, но это были старинные авторитеты, ещё того, весьма несовременного блатного преступного мира. Конечно, это не были воры в законе, но и распальцованными, говорящими по фене дешёвками, назвать их тоже было нельзя. Признаться честно, я испытывал какое-то необъяснимое восхищение, слушая их и лицезрея купола, профили Ленина, Сталина…эти со временем выцветшие наколки на их дряблых, старческих телах. Они то и дело заваривали чифир, и целыми днями вели свои, отчасти мне понятные, беседы. Всякий раз, приглашая меня к своему столу, они внимательно слушали мои рассказы о церковной жизни, и об особенностях её быта. 
   Мне доводилось видеть в жизни различных охранников, но таких, такой тупости и пафосного обезьянства я не видел нигде. Не то ли это родственники какого-то местного начальника, не то ли кто ещё, но эти существа из класса простейших, мнящих о себе чёрт знает что.  Они могут отнять последнюю сигарету, или ударить парня, которого разбил инсульт.
По соседству, в седьмой хате, сидели два молодых парня, не то ли чеченцы, не то ли кабардинцы, очень громкие и очень движняковые, т.е. пробивные, или как там говорят, пиковые. Они могли достать всё — от обычных сигарет до отборного гашиша. Да и похмелиться при желании не составляло проблемы. Они-то меня и похмелили. Водку в барак не проносили, но был один секрет, который в интересах того общества в этом рассказе я не открою.
   Удивительно, но уважение к старшим у этих ребят в крови. Какому-нибудь найденному в снегу деду можно было только позавидовать. У него было всё, и попробовал бы кто его обидеть. Вместе с ними сидел еще один парень лет 30-ти, все его называли кик-боксёр, добрейшей души человек, тренер детской сборной. Как он попал туда, и что ему светило я не знаю, да и не принято там об этом спрашивать. Но он то и дело повторял «Я свинчу отсюда, мужики, вот увидите!» Дальнейшую его судьбу я опишу чуть ниже. Только скажу, что тело он имел как у пантеры – гибкое, жилистое, ему не составляло труда пробежать по стене. Каждое утро он делал более ста отжиманий на кулаках с хлопками, и смотреть мне на это было крайне удивительно.
   Как-то незаметно все вдруг стали называть меня «батюшка». Мои попытки объяснить, что я вовсе не батюшка, и никогда им не был, были тщетны. Вечером к моей койке подошел один из тех авторитетных стариков, и спокойным, ровным голосом, глядя на меня блестящими от чифира глазами, сказал «Не обижайся, братик, но теперь тут у тебя погоняло (прозвище) такое. Ничего страшного. Вот я, например, Полосатый». Так вот я и стал «батюшкой».
   Спустя четыре дня меня перевели во второй блок. И, как я понял, в это отделение переводят более адекватных. Определён я был в восьмую хату. Робу (пижаму) мне выдали новую, с номерком на груди 7/11, но совершенно не учли мой рост и весовую категорию, так как в истории болезни отмечено, что рост мой 170 (хотя реально 180), и живот мой, де, совсем не увеличен (кто видел меня, тот сильно удивится). Если верх кое-как налазил, и его, в принципе, можно было носить не застёгивая, то штаны надевались с превеликим трудом, и сидели на мне словно балетное трико, подчеркивая все мои выпуклости и впуклости. Со мной так же перевели в это отделение одного сухонького и тщедушного старичка, ростом ниже среднего. Когда же он надел робу, то это было просто шоу – в одну штанину влезло бы три таких старичка, а рукава свисали ниже колен, и чуть ли не волочились по полу. Старичок был не без юмора, из категории старых хулиганов. И когда мы с ним в таком виде вышли на публику, старичок хриплым голосом изрёк: «ЗдорОво, фраерА! Артемона не видели?» Весь барак часа два от смеха рвал кишки. Ну действительно, я походил на жирного гея, а дедушка на Пьеро. В итоге мы просто поменялись робой и всё образумилось.
   В хате, в которой меня поселили, стояло пять шконок. На самой удобной возлегал дед по прозвищу «Доцент», так сказать смотрящий за хатой – добряк, шутник и ужасный пошляк. Всю жизнь он работал таксистом, но вот запил, и родственники его определили в эту контору. На соседней койке лежал парнишка 28-ми лет по профессии физик-ядерщик. Когда-то он работал на урановых рудниках, весьма прилично зарабатывал, имел красавицу жену и маленькую дочку. Но за какие-то полгода потерял всё, потому как присел на «скорость». «Скорость» — это такой химический амфетамин. Приняв её, человек чувствует необыкновенный прилив сил, ощущая себя чуть ли не Президентом Вселенной. Ему кажется, что он может всё. На «скорости» человек не спит и практически ничего не ест. Все деньги стали уходить на этот жуткий наркотик. Денег в семье не хватало, из дома стали пропадать дорогие вещи. Так продолжалось более полугода, пока не знающий сна и пищи организм не вышел из строя. В конце-концов его, трясущегося и обезумившего, вытащили из погреба, где он от всех прятался. Мама определила его в клинику. Говорят, он проспал шесть суток непрерывно, и только потом стал приходить в себя. Теперь же он находился в здравом рассудке – очень весёлый, улыбчивый, добрый парень. Вот только лежать, стоять или сидеть он спокойно не мог. Постоянно подпрыгивал и пританцовывал. От «скорости» таким образом люди отходят в течении нескольких месяцев. Вечером ему ставили специальный укол, и он засыпал.      В отделении он был не один такой. Ещё лежало человек пять. И всё это были молодые люди. Пообщавшись с ними, я понял, да это и немудрено понять, почему молодёжь присаживается именно на эту «скорость». Они не могут найти себя. А точнее система не даёт им это сделать. Это всё жертвы отупляющей потребительской системы. К чтению они все, как один, испытывают отвращение. Не знают элементарных вещей. Речь их настолько ограничена, что даже сленгом это назвать нельзя. Они брошены родителями и школой на растерзание модной индустрии. Повинуясь чьей-то воле, они не умеют и не хотят рассуждать. В итоге не могут думать. Ценности их скудны. Сенсорный телефон – вот заменитель их мозга. Ведь государству не нужны мыслящие люди. Кто-то так искусно манипулирует молодым сознанием и подсознанием, что эти люди даже не ощущают, как они несчастны. Поклонение материальному и полное пренебрежение духовным – это кредо их стиля и имиджа. Кто-то умный и жестокий навязал им эту точку зрения. 
Но вернёмся к нашему физику-ядерщику. Доценту этот парнишка был очень симпатичен. И в нём доцент, вероятно, хотел видеть своего внука. То и дело всячески подшучивал над ним, заставлял бегать за чаем, правильно заправлять койку, запрещал материться, и, как он сам выражался, учил его таким образом уму-разуму.
   Каждый вечер по палатам разносили кефир. Доцент безумно его любил. Но так как манжет, контролирующий ветры, с годами у доцента, естественно ослаб, то, переработанный его организмом кефир, превращался в уникальные звуки, а порой и мелодии. Молодого человека это очень раздражало, но поделать он ничего не мог, и лишь засунув голову под подушку, злобно шипел: «Вот сука! Проклятый кефир!» Его попытки уговорить разносчика кефира деду кефир не давать были бесполезны. В общем сущий ад! Против системы не попрёшь.
   На другой койке располагался интеллигентный молодой человек, имеющий два высших образования и владеющий в совершенстве двумя иностранными языками. Пил он всего три дня, и, выйдя на улицу, получил по шее от каких-то гопников, и теперь светил двумя выразительными фонарями. Чересчур сердобольная мамаша заставила его лечь в клинику. Так же, как и я, пришёл он в клинику сам, дабы угодить маменьке и очистить спиртообразную кровь, созерцая трезвое умиротворение.
    На последней шконке лежал мужчина 56 лет, казах, по профессии чабан. Он был угрюм и молчалив, ложился спать рано, но по профессиональной привычке просыпался в четыре часа утра. Сидел на койке, и, покачиваясь из стороны в сторону, мычал какую-то мелодию.
   Теперь касательно питания. Ууууу…это особая тема! Да и неудивительно. Такая кормушка! Как-то парней из соседней палаты попросили помочь принести обед. Кухня находилась на первом этаже, а столовая на третьем, где и располагалось наше отделение (барак). Под конвоем они притащили огромную кастрюлю и ведро. Вернулись весёлые и всем сообщили, что сегодня кишканёмся от пуза. Плов на обед! Один из них описал увиденное: «Эмалированное ведро с горячим пловом и огромная шапка отборного мяса!» Старожилы улыбнулись… И каково же было их удивление, когда во время обеда в своей алюминиевой миске каждый узрел лишь по горсточке риса без всякого намёка на мясо. Ибо нефиг алкашей и нариков мясом потчевать. Что ж, оно и понятно…медсёстрам, охранникам, санитаркам, уборщицам куда оно целесообразней будет. Система…не в коня, как говорится, корм… Один человек мне рассказывал, да я и сам знаю, что на это учреждение государством выделяются колоссальные субсидии. Однако зарплата у персонала, что тут скрывать, не ахти, пища «болящих» скудна, работает на весь барак один полуживой душ, хотя их в отделении четыре, а на складе даже нет лампочек.
   При каждой хате есть толчок (туалет), и, как говорят, месяца два уже как там перегорела лампочка. Один из наших заказал, чтобы кто-то из родственников передал эту лампочку вместе с посылкой. Но охрана не пропустила, опасаясь, что кто-нибудь обязательно эту лапочку разобьёт и вскроется. Где логика? Ведь при желании можно вскрыться, выкрутив и старую лампочку. В общем какой-то бред… Охранники ведут себя просто по-свински. Если родственники не составляют список передачки, то эти бандерлоги обворовывают посылки. Да что и говорить…наш чабан сидел у открытого окна на сквозняке и простудился. С температурой, надсадно кашляя, он ходил по отделению и слёзно умолял медсестру дать ему что-нибудь от простуды. Но в клинике нет не то чтобы антибиотиков, но даже элементарный аспирин с фурацилином отсутствуют. В конце-концов в столовой вняли его мольбам и подарили три головки лука. А этот лук отнял у него охранник. Мотивируя, вероятно, свой поступок нарушением сбалансированного питания… Итог был предсказуем – заболела вся палата. И пока я не попросил свою жену принести килограмм лука и две головки чеснока, все в течение нескольких дней захлёбывались соплями.
     По соседству лежал ещё один парень. Деревенский здоровенный мужик, улыбчивый и немного рассеянный. Как бывший десантник он ходил в тельняшке, и на могучем теле его красовались различные ВДВ-татуировки. Он постоянно рассказывал о своём огороде, засаженном картофелем, троекратно проклинал колорадских жуков, описывал свою русскую баню, им построенную, свой огромный погреб, закрутки, закваски и прочие прелести сельского быта. В один день перед обедом ему дали выпить какие-то таблетки. Минут через пятнадцать он слёг на койку и больше не вставал. Начались ужасные желудочные боли. Была суббота, и на наши просьбы помочь парню, долго никто не реагировал. Часа через два пришёл медбрат (дежурного врача почему-то не нашли). Выслушав что случилось, он посидел, похлопал глазками и ушёл. Только вечером десантника перевели в изолятор. По всей вероятности боли были такими сильными, что этот здоровенный детина ревел как ребёнок. На следующий день в изоляторе его уже не было. Что с ним случилось и где он теперь неизвестно доселе…
   Как-то мужики столпились у окна, выходящего на парадное. Перешёптывались «Смотри, смотри, кик-боксёра ведут!» А случилось вот что… Кик-боксёра, которого я описал выше, стражи порядка вывели из клиники с намерением куда-то везти. И он-таки сдержал своё обещание! Разбежавшись, он хотел перемахнуть через закрытую железную калитку, и, наверное, ему бы это удалось. Но, поскользнувшись на мартовской слякоти, он потерял равновесие и упал. Четыре охранника забили его пинками и дубинками до бесчувственного состояния. И зелёный «бобик» увёз обмякшее тело прославленного когда-то спортсмена. В этот день никто не шутил, настроение у всех было прескверное.
   Спустя пару дней, в нашу палату зашёл хромой мужчина с запитым лицом, попросить несколько кусочков сахара. Как-то мы с ним разговорились, и, оказалось, что его родной дед некий схиархимандрит Феодосий Орлов, подвизавшийся некогда в Киево-Печерской Лавре. Мужчина искренне сокрушался, и по его глубоким морщинам текли слёзы. А причиной тому было то, что он и его брат, имея такого деда-подвижника, ведут никчёмную жизнь и сгорают от водки. На мой вопрос поминают ли они в своих молитвах деда, он ответил, что не умеют этого делать, и не знают как. Я научил его, написав поминальную молитву на кусочке бумаги, и уверил, что дед ждёт этой молитвы, и, что начав молиться за деда, жизнь его непременно изменится. Я и сам с того дня стал поминать прославленного схиархимандрита Феодосия.
    На следующий день этот мужчина поведал мне, что выучил эту небольшую молитву, и теперь часто её повторяет. Удивительно, но к вечеру за ним приехала супруга, сообщив, что его ждут на работе. К слову сказать, он был специалистом по каким-то непростым сварочным работам. Несмотря на то, что в клинике находился он всего четыре дня, этим же вечером его выписали.
   Конечно, этой конторе надо отдать должное. Куда девать людей, одурманивающих себя и теряющих человеческое обличие?.. Есть конкретная польза от этого учреждения. Но есть и перегибы. Много вопросов роятся теперь в моей голове. Почему человек, добровольно решивший лечиться, должен сидеть за решёткой, разделяя участь буйных, избивших жену и детей отморозков, которых привёз полицейский «бобик»? Почему не разрешают видеть родных и не выпускают гулять? Почему всё лечение состоит из нескольких капельниц и снотворных таблеток? Почему всё остальное время люди предоставлены сами себе, и весь досуг и радость их состоит из возможности выкурить сигарету и заварить чифир?
  Почему я пришёл туда – спрашиваю себя, и отвечаю. Если бы не случилось всего этого, я так бы и не встретил этих несчастных, но таких уникальных людей. Ведь кого там только не было: и врач-педиатр, и каменотёс, и учитель географии, техник-механик, и даже специалист по жукам и бабочкам. Если бы не было всего этого, я не смог бы понять и описать эту абсурдную, но, вероятно, необходимую в социуме систему. Если бы не было всего этого, то я бы не знал о существовании великого подвижника, и внук его так бы и не смог вознести кровную молитву за деда. Во всём усматриваю я руку Господню. И… Не жалею, не зову, не плачу.