Наша Фемида

По случаю праздника, получив премию, а вместе с ней и порцию хорошего настроения, я шел домой, и «перспектива», лежащая во внутреннем кармане моего пиджака, давала возможность строить самые приятные планы.
  Обычно перед грозой воздух становится каким-то влажным и вязким, возникает духота, заставляя интенсивно потеть идущих по своим делам граждан, несмотря на их легкие платьица и маечки. Я же этим летним днем ощущал особый дискомфорт, вырядившись в тройку. С северо-запада быстро надвигалась гроза, уже были слышны раскаты грома, и я зашел в кафе-бар, летняя площадка которого располагалась тут же на улице под большим синим тентом. Не успел я заказать кружку пива, как что-то в небе треснуло, разорвалось, пахнуло прибитой пылью, и уже через минуту огромные капли затарабанили по листьям и крышам, превращаясь в ручьи и водопады, и, пузырясь, понеслись потоки, остужая раскаленный солнцем асфальт.
 Залпом выпив кружку пива, я заказал вторую, и уже медленно потягивая янтарный напиток, вдыхал полной грудью свежесть летней грозы, любуясь на двух подружек, попавших под ливень, и стоявших теперь под козырьком автобусной остановки. Звонко смеясь, они поправляли друг другу волосы и отжимали от воды краешки своих платьиц, которые намокнув подчеркивали все прелести и без того прелестных девичьих признаков.
  Гроза пролетела, освежив все вокруг. Расплатившись, я направился домой, и не успел далеко отойди от кафе, как неведомо откуда передо мной появились трое в дождевиках (такие целлофановые пакеты с рукавами и капюшоном), натянутых на камуфляжную форму. «Дело плохо» — подумал я. «Гиены...».
  Сами себя эти люди называют сотрудниками правоохранительных органов. Народ же придумал им более подходящее название. Во-первых безвкусный аляпистый камуфляж, напоминающий шкуру гиены, во-вторых, как и эти животные, охотятся они не в одиночку, а по три, а то и по пять особей. И последнее, наверное самое главное — это хищники-падальщики. Однако это только видимое определение. Ведь на самом деле гиена — это полезное и необходимое животное, санитар в своей среде обитания.
Эти же существа наделены разумом, и свою жертву определяют по особым, только им понятным и выгодным стандартам. Например они никогда не подойдут к валяющемуся на улице гражданину, независимо от того плохо ли ему, или товарищ мертвецки пьян. Они не помогут женщине, страдающей от регулярных побоев пьяного супруга (когда убьет, тогда и приходите — отвечают они). Они не примут мер, видя подростков, нюхающих бензин за гаражами. Им неинтересны бомжи, дерущиеся на помойках и спящие в подъездах. Они не защитят, если из джипа выбегут отморозки и начнут бить и пинать вас. Всё это им не интересно. Им нужен среднестатистический, работающий, прилично одетый гражданин — студент, работяга, учитель, служащий, желательно оставивший дома документы. И еще лучше, если он слегка под шафе. Вот это их звездный час, это их добыча. Ведь любой обыватель отдаст свои последние деньги, лишь бы не сидеть в КПЗ до выяснения личности. Он боится тюремных ужасов, так умело внушаемых ему этими ребятами. Он напуган рассказами соседа дяди Пети про отбитые почки. И, придя домой, трясясь от страха, он еще долго будет благодарить Бога, что легко отделался. Вот потому-то и «плохо дело», когда вдруг встречаются эти хищники.
— Ваши документы, — спросил один из них, невнятно назвав свою фамилию, сделав при этом жест рукой то ли отдавая честь, то ли отгоняя муху.
— В чем собственно дело? — осведомился я, сняв пиджак, свернув его, плотно зажав под мышкой, и сунув руки в карманы брюк. Эту процедуру я проделываю с тех самых пор, когда однажды меня уже приводили в опорный пункт «для выяснения», и, вытаскивая на стол содержимое карманов, среди всего прочего вдруг обнаружили малюсенький пакетик с какой-то дрянью, в связи с чем мне пришлось расстаться с содержимым своего кошелька и сотовым телефоном, по которому мне благосклонно разрешили сделать единственный звонок, дабы занять у одного приятеля немало денег, чтобы удовлетворить-таки наконец разыгравшийся аппетит майора (теперь уже полиции).
— Так в чем дело? — повторил я.
— Отработка по району. Документы! Вы пили алкоголь!
— Да, две кружки пива в специально отведенном для этого месте. А необходимость носить документы, если вы знаете, в обязанность граждан не входит.
— Э, ты чё такой умный?
— Простите, мы с вам на брудершафт не пили. Хотите выяснять личность? Пошли в опорный пункт.
Была уже заметна некоторая неуверенность в их поведении, когда один подошел поближе.
— Зачем идти? Можем тут договориться.
— Ну вообще-то это я как бы должен предлагать, — сказал я как можно мягче, хотя внутри все кипело. — Пошли в опорный пункт! Денег не дам!
И мы пошли. Двое по бокам, один сзади, и я, как можно плотнее прижав свой пиджак. Главное дойти до ОП, на этом их миссия закончена, а дальше будь что будет.
В полуподвальном помещении было накурено и пахло сыростью. Младший лейтенант усердно перебирал с места на место какие-то бумажки, а из-за монитора торчала голова и плечо с капитанским погоном. Судя по звукам, капитан усердно упражнялся в игре в тетрис. На стенде рядом с цветными фотографиями щекастых, пышущих здоровьем лучших сотрудников висели черно-белые снимки каких-то тщедушных личностей обоего пола, под которыми было написано «Внимание! Эти люди совершают кражи в общественных местах!» Гиены ушли что-то шепнув капитану.
Присев напротив капитана, в течении 20 минут мне пришлось наслаждаться тишиной, прерываемой временами покашливаниями худенького старичка, сидевшего в клетке напротив и электронной музыкой из компьютера.
-Адрес, фамилия, имя, отчество, — небрежно выдавил капитан. Я ответил. Лейтенант записал данные. — Из карманов всё вытаскиваем! Я вытащил на стол ключи, сотовый телефон, пачку сигарет, зажигалку, портмоне же с деньгами продолжая держать в руках. Лейтенант небрежно меня ощупал. — Кошелек тоже показываем! Я вытащил деньги, и отдал кошелек. Капитан оторвал глаза от монитора и посмотрел на деньги. — Тоже показываем! — сказал он. И тогда, импровизированным веером я помахал деньгами как фокусник перед физиономией капитана, и сунул их в карман, завершив весь «номер» саркастической улыбочкой, тщетно надеясь на его чувство юмора.
Но капитан посмотрел на меня как партизан на фашиста. — Садись пока тут жди, — буркнул он, указывая на клетку. Лейтенант открыл замок, и я невольно стал сокамерником кашляющего старичка.
Еще минут 40 томительного молчания прервал голос капитана: — Так, обедать пора. Мы пошли. А вы тут не шумите! — Простите, а как же со мной? — спросил я, еле сдерживаясь. — Компьютер завис, — ответил он с издевкой — После обеда попробуем. Короче, очко в углу, вода в кране. Пошли, лейтенант.
Конечно, стоило бы только мне поделиться с ним радужными бумажками, и шагал бы я сейчас домой преспокойненько. Но загвоздка в том, что это МОИ бумажки, и мне совершенно не хотелось стимулировать пузатость и щекастость «лучших сотрудников». Меня никто никогда не называл жадным, да и сам я люблю щедрые жесты, но в этой ситуации жаба душила меня с невероятным усердием. И, настроившись на худшее, я был намерен сидеть тут хоть до посинения, но не отдавать свои честно заработанные.
Углубившись в свои мысли, я даже вздрогнул, услышав рядом:
  — Сынок, угости сигареткой!- Протянув пачку, я увидел пожилого худощавого мужчину.
  — Игнат Кондратич, — протянул он руку и мы познакомились. Личностью он оказался можно сказать исторически-героической. Оказывается, имея незаурядные способности в области рационализаторства, он 40 с лишним лет оттрубил на заводе мастером, прославляя его на весь тогда еще Советский союз.
  — А я вот, понимаешь, за хулиганство тут сижу. Смешно просто… — сказал он, пытаясь засмеяться, но закашлялся.
  — И что же такого мог натворить такой прославленный изобретатель? — поинтересовался я, поддерживая разговор. — Расскажите, вместе посмеемся.
 -Да собственно ничего особенного, — начал он. — Всё началось с той статьи в небезызвестной газете, где труженикам тыла на законном основании полагалось получить компенсацию. Мелочь конечно, но на дороге всё же не валяется. Да и старуха пристала как банный лист, пойдём, да пойдём. Ну мы пошли, разузнали как там и что. Месяца два бегал я по разным инстанциям, бумажки собирал. Короче, всё как у Аркадия Райкина — им нужна справка, что нам нужна справка на справку, что им нужна справка. Ничего в общем не изменилось. Но с горем пополам собрали мы все эти справки, пришли куда надо, а там очередь человек 300. Часа 4 ждать. Дали нам номерок, и пошли мы с бабкой по городу прогуляться. Ну а что? Променады в нашем возрасте весьма полезны. Не штаны же в конторах просиживать.
Гуляем значит мы, пейзажами любуемся. Мороженое на каждом углу трескаем. Посмотришь вокруг — всё для людей. Автоматы стоят электронные, услуги оплачивать, ни толкотни, ни очередей, оплачивай-не-хочу. И любо, и очень дорого. Ну в общем нагулялись, обратно идем. И тут мне по маленькому приспичило. А в центре города ни кустика тебе, ни подворотни, камеры кругом, всё как на ладони, а общественных туалетов нету нигде.
  — Фи,- говорит бабка,- ерунда какая. Сейчас зайдем куда-нибудь, и сходишь. Я, говорит, в газете читала, что в парламенте указ издали, если кому вдруг из граждан приспичит, то в любое заведение пускать обязаны.
Заходим мы, магазин вроде, зеркала вокруг, пиджаки, галстуки висят. Девчонка к нам подбегает
 — Здравствуйте, рада вас видеть, хорошая погода, вам что-то подсказать?- Я говорю, дочка, у вас туалет есть? Мне ненадолго!
  — Есть, говорит, но только для клиентов и персонала. А так, вы уж извините, не положено.
Ну не положено, что ж сделаешь… Вышли мы. Рядом здание — «Французский Дом» какой-то. Там то же самое. Запрещено говорят прохожих в туалеты пускать. Идем дальше. Ресторан. У входа детина стоит с дубинкой. Я говорю, сынок, пусти пожалуйста, так мол и так, сил нет, объясняю ему ситуацию. И бабка что-то про газету бормочет. Он из уха какой-то проводок вытащил, посмотрел на нас, обратно воткнул и стоит, вроде как вообще нас не замечает. Я уже было хотел в дверь пройти, сил-то терпеть больше нету, а он меня взял палочкой и бесцеремонно так отодвинул в сторонку. Ну закипело во мне всё, отошел я немного, расстегнул штаны и напрудил прямо на витрину. А за витриной граждане оказывается сидят, кушать изволят.
Детина даже рот открыл от удивления. Не успел я брюки застегнуть, смотрю, уже эти в камуфляжах подбежали. Откуда взялись, как увидели? И тут, видать, еще кто-то из руководства ресторана выскочил. Это скандал, кричит, убирайте немедленно! Ах, иностранные гости! Мы заявление напишем! Пишите, говорю, но ничего убирать я не буду. По-хорошему просил, не пустили. Ну полицейские какую-то бумагу достали, ведут меня к машине. Администратор все причитает, мол, мы этого так не оставим! Безобразие! И говорит этому детине:
  — Стасик, давай по-быстрому убери тут всё. Ну и я тоже:
  — Давай-давай, говорю, Стасик, повышай квалификацию!
Пока в машину меня усаживали, успел бабке сказать, чтоб очередь не пропустила, и за меня не волновалась. Она меня, хулигана-бунтаря, таким взглядом провожала, у-у-у-у! Последний раз так смотрела, когда я к ней на балкон с букетом сирени забрался. Э-хе-хе, давно это было...
Тяжело вздохнув, старик замолчал, проглотив слезу, и прилег на скамейку, кулаком подперев дряблую щеку. Хотелось просто сидеть и молчать, не думая ни о чем. Но почему-то в памяти короткими вспышками проявлялись кадры из фильма о бедном гусаре, где герой Басилашвили Мерзляев показушно кричит: — Сатрапы! Душители свободы!
Вскоре пришли наши жандармы, и нехотя, словно бы делая одолжение, установили мою незаурядную личность, вручив на память справку, где указывалось, что я такого-то числа, в такое-то время находился в ОП, куда доставили меня по подозрению в бродяжничестве (!).
Придя домой я вспоминал, что когда-то в детстве, читая Льюиса Кэрролла, я мечтал попасть в Зазеркалье, в такую страну, где всё наоборот. А вот теперь живу в этой «сказке», где беспринципность и равнодушие называется продвинутостью, а милосердие вызывает усмешку. Где девичья стервозность является эталоном современности и успешности, а доброта и чистота душевная клеймится лузерством и лоховством. Где можно не сомневаться, что тебя никогда не заберут за бродяжничество, если ты живешь не помойке, и от тебя смердит перегаром и испражнениями. Где наша Фемида восседает в кресле, не имея в руке меча и повязки на глазах, и где такие рассказы воспринимаются как явление само-собой разумеющееся...