Эпоха вечного лета

Моя мама рассказывала, что когда я родился, я был невероятно красив. Хм… Ярок – это да! Но так, чтобы красив?! Фотографические снимки того времени указывают, что я был толст, щекаст, глазаст, губаст, волосат.  И вообще, родился я с бакенбардами. Не с такими, конечно, как у Пушкина, но всё же. За сорок лет я почти не изменился, разве что бакенбард не ношу, дабы окончательно не разочаровать окружающих. Поелику бакенбарды в наше время, на моей хомячьей физиономии, несомненно, смотрелись бы отвратительно.
Совсем другое дело моя сестрёнка, которая появилась на свет в заключительный период моего младенчества.  На тот момент мне было шесть лет и десять месяцев. Нарекли её Женечкой. Это сейчас она красивая, интересная, обаятельная, как бы сказали в царской России, СУДАРЫНЯ.  А тогда! О, это было нечто! За решёткой манежика, сидя по-турецки, вцепившись в деревянные прутья, зыркая бесцветными глазками и выдвинув нижнюю челюсть вперёд, угрожающе взирало на свет совершенно лысое, лишённое бровей и ресниц, время от времени что-то не совсем внятно вякающее… «моё сестрёнко».
Ранее, всякого рода младенцев так близко лицезреть мне не доводилось, и сомнения мои касательно её умственных способностей подтверждались,  пусть не ежечасно, но ежедневно, как минимум. Глупа и нелепа она была до безобразия! (Так мне тогда казалось!)  Мне, семилетнему интеллектуалу непонятны были все её игрища. Она верещала и просила погремушку, якобы  выпавшую из манежика. И когда я подавал ей игрушку, то по её логике, беззубая улыбка и хриплый вопль победителя, должны были вызывать во мне чувство умиления. Однако я был последователен и логичен, и умиления не испытывал. Стоило мне куда- либо отойти или отвернуться, погремушка вновь, якобы случайно, оказывалась на полу, и всё начиналось сначала.
В те дни одна мысль читалась на моём угрюмом лице: «Глупое животное». Чтобы прекратить её макакоподобное развлечение мне всегда хотелось её жутко напугать. Надеть наизнанку шубу и шапку, подползти к манежику, и с рёвом медведя внезапно выскочить. Но гуманные соображения мои строились на осознании невменяемости и без того несчастного ребёнка, на вероятности её ещё слабого сердца, и на возможности очень щедро огребсти от бабушки мокрым полотенцем за такой спектакль.   
Мама работала, бабушка возилась у плиты или стирала, ведь подгузников в то время не было, и я был вынужден развлекать Женечку таким образом ежедневно и еженедельно, пока она не научилась наконец ходить и выкарабкиваться из манежика. Так началась эпоха нашего совместного сосуществования. Эффект Каина и Авеля, конечно имел место в нашем быту, и зависть первое время точила моё сознание. Но всё аккуратно проанализировав, взвесив и сравнив, я понял, что преимущество на моей стороне, и мой жизненный опыт, и возможность манипулировать открывает доселе мне неведомые возможности. 
Итак… бандитская группировка из двух человек (в простонародье именуемая шайкой),  где главарём был, естественно, я, а исполнительным директором, Женечка, была успешно учреждена мною, и вышла на большую дорогу! О, это был союз крепкий и нерушимый. Я был уверен, что под любыми пытками мой подельник никогда не выдаст и не продаст любимого главаря. Мой исполнительный директор был до фанатизма предан мне и настолько же исполнителен. И вот что этому поспособствовало.  Когда мне было десять лет, а Женечке, соответственно, шёл четвёртый год, наша бабушка вдруг стала православной. Её, конечно, крестили в младенчестве, но юность и зрелые годы нашей бабушки выпали на период советской власти, которая негативно относилась к любому проявлению религиозности.
Шёл 1989 год, два года оставалось до развала славной советской империи. Народ, вероятно, чувствовал это. «Перемен требуют наши сердца» — заявлял великий Виктор Цой с экрана телевизора. Появлялись новые слова, музыка, фильмы. И много появлялось тогда того, чего раньше не было, но и исчезало  навсегда то, чего тогда, как будто бы было и не жаль, и о чём после приятным оказалось ностальгировать.
Вот тогда многие и ринулись в церковь. Нет, не потому что это стало вдруг модным, а потому что советская идеология изживала себя, и вера в «светлое будущее» угасала. Человеку же свойственно и необходимо во что-то верить, пусть даже в то, что Бога нет, но верить! Альтернативой для многих и стала церковь. Православная, как отождествление утерянной русскости, и множество других церквей, так же с чем-то подобным себя отождествляющих.
В те годы нам с сестрёнкой совершенно «фиолетовы»  были такие рассуждения, однако весьма утомительным сказалось для нас бабушкино православие. Стены нашей квартиры запестрили вдруг иконами, иконками и иконочками, священными так же считались вырезанные из журналов виды церквей и монастырей. Любимым бабушкиным занятием стало изгнание бесов!  Ежедневно теперь жилище наше окроплялось святой водой и окуривалось дешёвым удушливым ладаном. Каждый уголок квартиры, включая места отхожие, балконы и ниши освящались таким вот образом. За неимением специальных углей, ладан раскуривали, а точнее плавили в алюминиевой кастрюле на газовой плите. Дым коромыслом и вонища стояли такие, что пару раз приходили соседи, и бабушка, разумеется, подробно разъясняла  им причину, смысл и пользу проводимого ей обряда, предлагая и в их квартирах проделать то же самое. Но интеллигентные соседи, сославшись на недосуг, как правило, пожав плечами, всякий раз, тихонечко удалялись.
Не знаю, был ли шанс у бесов, но рыжие тараканы, изволившие по ночам трапезничать на кухне, исчезли бесследно! Ежедневно перед обрядом, в восемь утра, начиналось молитвенное правило. Вычитывались: «молитвы утренние,  молитвы от осквернения,  две кафизмы псалтиря Давида,  две кафизмы псалтиря Богородице,  помянник,  глава из ветхого,  глава из нового завета,  житие святого по дню и глава «Добротолюбия». Заканчивалась вся эта мантифолия в час дня. Учился я тогда со второй смены, и, наверное, та радость, с которой я убегал в школу, сравнима была разве что с походом в лунапарк. Всяческие попытки сократить или увильнуть от молитвенного правила были немыслимы. Бабушка на тот момент была нашим шефом, боссом и настоятелем, посему отхерачить (простите) мокрым полотенцем могла очень даже не по-христиански!
Я к тому времени был уже прилично развращён влиянием школы и улицы, а вот сестрёнке моей основы христианской морали и нравственности пришлось впитать в полной мере. Ответственно могу заявить, что Женечка в свои пять была уже очень набожной и богобоязненной девочкой. На пару с бабушкой они искренно рыдали, когда читали о подвигах и страданиях древних христиан – мучеников. И умилялись победой подвижников веры и благочестия над сатанинскими искушениями. Такие истины как: «С Господом всё возможно», «У Господа мёртвых нет», «На Господа только надейся», «Перед Господом все равны» были поняты и прижились в её, тогда ещё детском сознании. Что сказать? Женечка была доброй, наивной и благочестивой.  А это как раз мне, хитрому засранцу, и было на руку. Ведь ябедника можно было сравнить с Иудой, а Иуда  Женечке очень уж был омерзителен. И в таком ключе, манипулируя её сознанием, я делал Женечку не только свидетелем, но и невольным соучастником всех моих преступлений. Что скрывать? В двенадцать лет я был лживым, пакостным и гадким мальчишкой.  Выдумывая очередную, выгодную мне пакость, например, воруя что-то из холодильника или выковыривая при помощи ножа из копилки мелочь, подобно гласу совести постоянно слышал я от сестрёнки одну и ту же реплику. Она, стоя рядом, сложив на груди ручонки и презрительно прищурив глаза, тихим, надтреснутым голосом уверяла: «Не надо Максим! Не делай этого! Ведь Господ всё видит!».  «ГОспод» — говорила она, с ударением на первую «о». И это меня смешило! «Не ссы, обязательно исповедаюсь» — отвечал я. И в воскресение бабушка приводила нас в Церковь, и я действительно искренне каялся, не сомневаясь что «ГОспод всё простит».
Привитая бабушкой христианская мораль и… конфеты! Вот всё то, на чём держалось моё могущество! К сладкому я не питал слабости с тех самых пор, когда будучи пятилетним воришкой стырил из холодильника, проткнул отвёрткой и высосал две банки сгущённого молока. Результат был воистину ужасающим. Мне сделалось тогда очень, очень дурно! И даже теперь, вспоминая и описывая это событие, в теле моём ощущается некий дискомфорт в области миндалин. Конфеты и вообще сладкое для сестрёнки моей было второй, если не сказать первой, религией. Бедняжку трясло при одном упоминании о конфетах! Куда только не прятала бабушка сладкое искушение.  Какой-то внутренний инстинкт, какое-то седьмое чувство подсказывало Женечке заветный тайник, обнаружив который она, отбросив священный трепет перед мокрым полотенцем, ничтоже сумняшеся, тут же, на месте уничтожала найденный клад.
Как-то накануне светлой Пасхи бабушка напекла куличи, и, облив их сверху сахарной глазурью, поставила на подоконник сушиться, в надежде, что на утро благочестивый батюшка освятит пасхальную снедь. Услышав утром бабушкину ругань,  и визг  Женечки, я даже не рискнул выйти из комнаты. Бабушку, трепетно ожидающую Светлое Христово Воскресение на утро встречала на подоконнике толпа уродов-куличей с обгрызанными шляпами и дырами от повыковыренного из боков изюма. Я слышал, как с силой захлопнулась входная дверь, вероятно, бабушка пошла за яйцами, чтобы как-то реанимировать куличи и заново приготовить глазурь.  А спустя пару минут, в мою комнату вошла Женечка, и, размазывая сопли и слёзы, присев на краешек моей кровати, всхлипывая, сообщила, что баба сказала, что она, «параша ходячая».  Я визжал от смеха, я чуть не порвал кишки! Я катался по полу, я икал и пил воду, потому что такого нелепого и смешного ругательства я никогда и ни от кого более не слышал. Но Женечку я, конечно же, пожалел Со временем бабушкино христианское подвижничество пошло на спад, но, тем не менее, воцерковлёнными мы с сестрёнкой считаем себя и по сей день. Бабушка вообще была человеком увлекающимся, и может не так безумны были её новшества,  как то, с каким фанатизмом она это воплощала в жизнь, и то, что никто из членов семьи не смел противоречить, и смиренно принимал очередное её какое-нибудь ноухау.
Где-то бабушка раздобыла книжку некоего Поля Брегга под названием «Чудо Голодания», в которой вышеупомянутый «подвижник» увещевал граждан, что кушать вредно. Надо заметить, что и до этого рацион нашего питания основывался на исключительно пользительных продуктах. Также нельзя забывать и о постах и постных днях. Потому-то вредоносные конфеты всегда и прятались, а в некоторых случаях даже и уничтожались. Так вот. Этот «тоже учёный» уверял, что его система способна избавить обывателя от потребности вообще  питаться. Бабушке такая идея очень понравилась! Было принято решение в понедельник вообще ничего не есть, а только пить дистиллированную воду, за которой мне приходилось мотаться в центральную аптеку. Спустя неделю, к понедельнику, по системе, уже примыкал и вторник, потом среда и т.д. Таким вот нехитрым образом прекрасный учёный Поль Брегг, вероятно, надеялся избавить человечество от привычки питаться. На третью неделю, миссию «чудо голодания» решено было продлить до среды включительно.
  Каждый раз, приходя из Церкви, бабушка приносила просфоры, и чтобы они не испортились, она разделяла их на маленькие кусочки, подсушивала в духовке, и складывала в ситцевый мешочек. Просфоры надлежало вкушать ежедневно натощак, запивая тремя глоточками святой водички. Это правило не отменялось и в дни «Чудоголодания», однако кусочки  намеренно предлагались микроскопические. Озлобленный и томимый голодом, я предложил сестрёнке выкрасть заветный мешок! На её мольбы и уверения что: «ГОспод непременно обидится» я просто плюнул и сам его выкрал. Закрывшись в тёмной ванной, и пустив тоненькой струйкой воду для запивки, я стал пожирать вкусные сухари. Через минуту и Женечка присоединилась к кощунственному злодеянию. Вездесущая, непрестанно следящая за нами бабушка заподозрила неладное, услышав странную возню, доносящуюся из (ха-ха) запертой изнутри  ванной. Но тщетны были её угрозы и заклинания! Мы не открыли нашу кафельную крепость, пока не сожрали всё до крошки. Вину в тот день я героически взял на себя! С той поры и я был причислен к лику «параш ходячих». Осознав, что к системе голодания мы с Женечкой не совсем готовы, эксперимент бабушка прекратила. Однако спустя пару дней какой-то доброжелатель снабдил бабушку новой литературой, в которой выказывалось не менее убедительное мнение другого учёного. «Целительные клизмы» — так назывались его эпические труды!
«Ох, хорошооо!»  — два, а то и три раза на дню слышали мы доносящиеся из туалета одобрительные бабушкины реплики, сопровождаемые мощным журчанием и специфическими звуками, способствующими клизменному опорожнению. Оно и понятно.  Женщиной наша бабушка в то время была довольно плотной, если не сказать полной.  И, разумеется, ей было хорошо!  Ведь трёхлитровая кружка старика Эсмарха (царствие ему небесное) помимо воды содержала в себе отвары пряных трав, благовонные масла, и разные целительные соли, так необходимые для дам пожилых и тучных, в чём нет никакого сомнения!  Только вот  пятилетняя Женечка, и без того по природе своей хрупкая и худенькая, к концу месяца стала почти прозрачна, и, лёжа на кроватке, болезненно улыбаясь одним уголком рта,  походила не на советского ребёнка, а на умирающую от чахотки девочку, викторианской эпохи. У меня же тогда, просто болела задница! Женечку от клизм всё же освободили, зато меня назначили главным составителем целительных клизм. Даже сейчас, разбуди меня ночью, и я без запинки перечислю все компоненты оздоровительной клизмы.
Но и это бабушкино увлечение кануло в лету, уступив место более интересному процессу. «Вон паразиты!» так была озаглавлена книжка, которую бабушка зачитала практически до дыр. Боже! Что мы только не ели: и чеснок на голодный желудок, и марганец кислый калий вперемешку с томатной пастой, и какие-то перетёртые кости какого-то камышового барана, и даже жир молодого дикобраза.  Вот только один вопрос мучает меня по сей день. Где? Где доставала в то время наша бабушка всю эту несусветную гадость?! Впрочем, не смотря на все её экзотические увлечения, человеком она была доверчивым и простым, и обмануть её не составляло труда ни барыгам на рынке, ни сектантам в подъезде. И мне порой кажется, что эти её изыскания и были следствием её простоты и доверчивости.  На тот период, наверное, только мы с Женечкой могли быть предметом демонстрации её власти, в силу бесправности своего возраста, и вульгарной обусловленности популярной безотцовщины.
Любили ли мы бабушку? Конечно да! Любила ли она нас? Ну, разумеется! Нашим закалённым организмам, презревшим в детстве и фито и глино-терапию, и гомеопатию, и все виды дыхательных гимнастик, и даже лечение прижиганием и радиоволнами, навряд ли страшен теперь какой-то насморк. Правда, в нашей истории был сюжет, из этой же серии, который без содрогания вспомнить невозможно. Опять – таки, кто-то из доброжелателей преподнёс бабушке брошюру под названием «Из сосуда своего» автором которой был некто Малахов (не к ночи будет помянут сей индивид). И это «Малахово чтиво» стало её настольной книгой. В ней этот ссс…специалист с пеной у рта доказывал, что ничто так не прекрасно в мире, как моча. Он вещал и исповедовал пользу уринотерапии. Бабушка читала нам вслух, выписывала и цитировала его изречения. Оставалось нам только взять в руки бубны, напялить балахоны и секта была бы готова к всемирной проповеди.
Изучив теорию «золотого сэнсэя» за несколько дней, уверив нас в истинности его святого учения, бабушка незамедлительно перешла к практике. Деда, страдающего ревматизмом и прострелами в пояснице, с утра до вечера натирали уриной. Любые синяки, ссадины, пупыри и бородавки с этой поры лечились только таким способом. Через месяц «сэнсэй» издал новую брошюру, в которой вещал, что самый цимес обретается в моче младенцев, и что бессмертие практически гарантированно, если пить этот божественный напиток натощак. Самым младенствующим младенцем в нашей секте была Женечка. «Ура! Вот он! Источник нашего бессмертия!» говорил бабушкин взгляд, устремлённый на мою сестрёнку. К счастью по утрам Женечкиного элексира на всех не хватало, да и я на тот момент к бессмертию не особо стремился. Не скрою. Я, конечно, попробовал, но сразу понял, что оставаться смертным намного приятнее.
Наконец вышла третья и последняя брошюра великого маразматика, в которой он рекомендовал усилить целебные свойства урины путём концентрации! Оказалось, что чуть ли не возможность левитации и вечного блаженства унаследуют почитатели этого нектара. Тридцатилитровая бутыль наполнялась в течение недели всеми жителями нашего сумасшедшего дома. И вот настал священный момент концентрации. В огромную кастрюлю было слито всё это богачество. Кастрюлю торжественно водрузили  на газовую плиту, и началось действо.
Чтобы произвести концентрат предполагалось упарить это зелье с тридцати литров до пяти. Были открыты настежь все окна, поелику смрад аммиачных испарений не позволял алхимикам не только дышать, но и наблюдать за процессом. Пять часов понадобилось, чтобы получить похожую на кисель, тёмную зловонную жижу. Потолок и стены кухни стали тёмно-коричневого цвета с продресью. Остудив зелье, первым делом бабушка и дед натёрли себе суставы, и, сделав компрессы на поясницу стали ожидать чуда.  Нас с Женечкой не тронули. Мы на тот момент дуэтом блевали. Чудо стало проявляться примерно через четверть часа. Дед стал покрываться пурпурными пятнами, а бабушка стала задыхаться. Чудотворцам можно сказать повезло, потому что вовремя спохватились и побежали в душ. Иначе отравление токсинами могло проявить себя и серьёзнее. О! Сюжет!!!
На следующий день Малахова прокляли, а его труды сожгли, рассеяв пепел с вертолёта… Шутка. И было бы смешно, если б не было так грустно. Вот так в начале девяностых годов такие Малаховы и иже с ними заработали миллионы рублей и долларов на доверчивых советских гражданах, привыкших любить книгу и доверять ей.
                2.
В нашем дворе, среди парней моего возраста, развлечений было не мало. Асыки, пробки, плитки, игра в орлянку, в ножички, в лянгу и в сало было обычным времяпровождением советского подростка. Запретные темы тоже не исключались. Стрелять и тырить сигареты, а также собирать бычки и курить, было отнюдь не зазорным. Изготавливать дымовухи, воздушки, пугачи и взрывпакеты вообще считалось эталоном мужественности и отваги. Поржать над колодой карт с порнушными изображениями было вполне себе приемлемо. Но только поржать, не более! В нашем пацанском коллективе считалось «стрёмным» заострять на таких вещах внимание. Однако среди дворовой молодёжи имело место и некое сообщество из четырёх человек, которое мы презрительно называли «замухрыги-дрочеры». Их несколько раз застукивали за гаражами с порнушными картами, и совершающими ручное непотребство. Эти гнусные личности считались нерукопожатными, и с ними никто не дружил. Если же начинались разговоры на эту тему, то у всех пацанов это вызывало чувство смущения и неловкости, но в итоге явление, именуемое в народе «рукоблудием» порицалось и  считалось «непацанским». «Про это» не принято было говорить ни в школе, ни в семье. И потому все сведения касательно «ЭТОГО» были, не по нашей вине, весьма завуалированы.
Как-то вечером собравшись на «пятачке» (нагромождение досок в бывшей детской песочнице), потрынькав на гитаре, и тайно покурив, разговор наш незаметно перетёк в «ЭТО» таинственное русло.
  — Да. Жалко замухрыг, – сказал вдруг шестнадцатилетний, уже получивший паспорт, пацан, по прозвищу Чача. Он был старше многих из нас, кого на три, кого на четыре года, и его  авторитет был непререкаем.
 Устремив свой взгляд в сторону уже закатившегося за горизонт солнца, тихим голосом умудрённого годами старца, Чача поведал нам, что всех дрочеров рано или поздно ждёт страшная расплата. Что раньше этого в Советском союзе не было, и что это совсем недавно пришло к нам с запада. И чума двадцатого века СПИД, про который всё чаще и чаще пишут в газетах, как-то связан с этим явлением. Под грифом строгой секретности Чача рассказал нам про некоего своего дядю, служащего КГБ, который на государственном уровне работает над этой проблемой,  и что все дрочеры на крючке и занесены в специальную картотеку. Но самым ужасающим было то, что неминуемая участь дрочера – это однажды и навсегда ослепнуть. Из его рассказа всем стало понятно, что многие слепые вовсе не родились такими, и что сообщество слепых это не просто общага для незрячих, а государственное  спец-учреждение, куда попадают несчастные дрочеры. Выяснялось что родители Димки Подрезова — нашего ровесника, которого мы все знали, не просто разменяли квартиру и переехали в другой район, а что тому предшествовали события, в подробностях  известные только работникам правоохранительных органов, его дяде, и самому Чаче. Ведь изначально никто ничего не подозревал, и семья выглядела благополучной, пока Димка не стал замухрыгой и вконец не сдрочился. Однажды ранним утром Димка ослеп! Безутешные родители вынуждены были отречься от сына. Димку сдали в общество слепых, а сами, снедаемые неизгладимым позором, уехали в Америку.  Непонятно! Сам ли Чача придумал всё это, или кто-то внушил ему этот белогорячечный бред, но уверен, что его монолог в тот вечер тяжким грузом осел не только на моей совести.
 С этого дня я объявил войну этому пороку! Но как?! Как было возможным тринадцатилетнему мальчишке усмирить эти явные физиологические позывы?! О! Этот мучительный пубертатный период! У девушек он хоть не так заметно проявляется. Для пацанов же — это сущий ад! В то время, когда на уроке физкультуры  девочки прыгают через козла, все мальчики сидят на скамейках, заложив ногу на ногу! Позыв может случиться где угодно. В очереди за молоком, в трамвае или на любом уроке, стоит только дать волю и без того скачущим по кочкам мыслям. Это происходит каждым утром! Ежедневно! И требует немедленного самопознания! Холодный душ и сила воли стали верными моими соратниками в борьбе с этим злом!
 В один майский день под предлогом пообедать я вернулся домой с улицы. На мне не было лица! Меня знобило и лихорадило! Мои внутренности обжигало огнём, а в районе пупка порхали бабочки. Есть не хотелось совершенно. Хотелось свеситься с балкона и орать! Почти два часа мы с пацанами сидели на заборе  футбольного поля и наблюдали, как соседская девушка по имени Аня упражнялась в игре в большой теннис. Девушкой Аня была невероятно красивой! Божественны были её огромные, серо-зелёно-голубые  глаза, пухлые губы и густые, чёрные, собранные в хвост волосы. А её улыбка и ямочки на щеках просто лишали дара речи! Года на два она была старше нас, и занималась этим видом спорта профессионально.  Взмокшая от тренировки её открытая маечка, крича, подчёркивала её превосходные девичьи признаки, а короткие чёрные шорты, сужающиеся в талии, давали возможность любоваться игрой её упругих больших ягодичных мышц в моменты различных выпадов и ударов ракеткой. Не скажу про огонь и воду, но на эту девушку можно было бы смотреть вечно! Но тренировка закончилась, и Аня, послав воздушный поцелуй нам, зрителям,  упорхнула и скрылась в подъезде своего дома. Внезапно почему-то  у всех сидящих на заборе возникли срочные домашние дела, и двор опустел.
Я, подобно голодному льву в клетке, ходил из угла в угол и страдал. Дома на тот момент была бабушка и Женечка, которые усиленно занимались дыхательной гимнастикой у себя в комнате. Все мысли мои рисовали один только образ! Спасение от разбушевавшихся и вспенивающих мою кровь гормонов тоже, было только одно!  Я заперся в ванной, включил воду и… Прости меня, Господи!!! Странное дело, но не прошло и минуты, как все страсти чудесным образом улетучились. Тут же на их место пришло осознание гадливости, стыда и страха за содеянное. Ненавидя себя за безволие, я полез под душ, пытаясь смыть с себя тот укор, поедающий мою совесть. По совету деда, голову я мыл только хозяйственным мылом. Пахнущий персиками шампунь «Кря-кря» предназначался исключительно для Женечки, как не щиплющий (видите ли) глазки.  Обильно намылив волосы, я встал под душ, и, смывая пену, заодно  помылся и весь. Приняв душ, я почувствовал лёгкость, и тяжкие мысли меня более не угнетали. Зажмурившись от удовольствия, чистым, махровым полотенцем я стал елозить по своей шевелюре и физиономии. Открыв глаза, я вздрогнул, и уронил полотенце. Вокруг была темнота! Ничего не понимая, я протёр глаза руками, протёр ещё и ещё раз, но темнота не рассеялась. Я слышал, как с душа сбегают и журчат в сливном отверстии остатки воды, но не видел ничего! Руки и ноги сделались вдруг ледяные и стали слышны удары моего, желающего поскорее выскочить сердца! Я оцепенел! Осознание что я ослеп, в какой-то миг перемешалось со всей моей прежней жизнью! Упав на колени, я издал не своим голосом такой ужасающий вопль, во время которого все мыслимые и не мыслимые клятвы и обеты были даны Господу! Не переставая вопить, я почувствовал на своих щеках горячие слёзы в тот самый момент, когда свет вдруг появился, и Женечкин голос за дверью пропищал: «Максим, Максим, что случилось? Я пошутила. Максим, что случилось?» 
Надо сказать, что выключать друг другу свет в ванной и в туалете в те дни, было самой обычной нашей забавой. Первые секунды я не мог выдавить ни слова.  Моё горло пересохло, и только похожий на хрип загнанной лошади звук, вылетал из моей груди. К Женечке присоединилась и бабушка, сгорающая от любопытства разъяснить, что же стало причиной моего крика, которому  позавидовал бы сам Тарзан. Но я молчал, жадно хлебая из-под крана холодную воду.  Напившись, и ощутив, наконец, под собой уже не ватные ноги, первое, что смог я произнести, а точнее прокричать было: «Да пошли вы на …!!!» Не припомню теперь, как я объяснялся с бабушкой, и сколько дней не разговаривал с Женечкой, но факт, что обеты Господу были даны, оставался фактом! Всё это странно конечно, но уже почти тридцать лет как я служу в церкви.
Теперь, прочитав эту историю, моя сестрёнка узнает, как однажды в детстве ей невольно посчастливилось исполнить роль «указующего перста Божия», так вовремя нажав на выключатель. 

                3
В городе, а точнее в городской квартире мы жили не постоянно, а только в то время, когда мне необходимо было посещать среднюю школу. В дни школьных каникул и летом семейство наше обитало в доме, в коем некогда проживал наш прадед (бабушкин отец). Прадед в своё время мирно почил в Бозе, и в тот дом переселился наш дед. Жилище это находилось в районе под названием «Горный гигант». Это довольно большой район поселкового типа в верхней части города, расположившийся у подножия гор, состоящий из обычных саманных, деревянных и кирпичных одноэтажных домов послевоенной постройки. Если летом залезть на самый высокий пирамидальный тополь и взглянуть на «Горный гигант», то все дома окажутся скрыты в зелёном море шелестящей листвы,  колыхаемой нежными потоками чистого, горного воздуха. Обилие зелени, цветущих садов и неумолкаемых арычных каналов, несущих хрустальную питьевую прохладу с горных вершин, можно было назвать ничем иным, как Божьим благословением человеку. Летом этот дом с садом и небольшим огородом,  для нас с Женечкой был благим пристанищем. Черешни, сливы, яблоки, вишни и малина, как источник витаминизации, способствовали укреплению наших организмов, а так же их полному очищению в зависимости от степени зрелости всего вышеперечисленного.
Лёгкость в наших телесах ощущалась фантастическая и подвигала к приключениям,  которым сам чёрт, как говорится, был не брат! Справа от дорожки, ведущей от нашего дома в сад, стоял соседский дом, в котором проживала «бабка Лукерья» (по батюшке Ивановна). И почему-то окно её располагалось с видом на нашу дорожку. По своему обыкновению, бабка Лукерья просыпалась утром, ставила огромный чайник, и, усевшись напротив окна (с видом на нашу территорию), завязав бантиком на лбу платок, «кушала чай».  В любое время дня, проходя мимо, можно было видеть, что положение бабки Лукерьи в окне не меняется. И только её двигающаяся нижняя челюсть, перетирающая сушки и баранки, как бы, ненавязчиво напоминала о её праве невозмутимого зрителя, удобно устроившегося перед экраном. «Телевизор» бабки Лукерьи показывал один лишь сериал под названием «Личная жизнь соседей». Дед частенько сетовал на то, что невозможно-де по собственной дорожке пройтись в трусах, почесать лишний раз где вздумается. Что, проходя мимо, невольно приходится раскланиваться. И вообще, он чувствует себя словно козявка под лупой!  Но открыто заявить, об этом бабке Лукерье, в силу своей воспитанности, дед не решался. «Не беда» — подумали мы с Женечкой, и решили устранить проблему.
На следующее утро, дождавшись, когда бабка Лукерья приступит к чайной церемонии, мы с Женечкой, подобно бесам, выскочили с разных сторон, и, повернувшись к её окну спиной, нагнулись и оголили задницы. Потряся ими секунд десять, мы также быстро испарились. Бабка Лукерья не изменила своего положения, но какой-то блеск недоумения в её глазах уже наблюдался. Через час мы проделали то же самое. В течение всего дня мы только этим и занимались. И каждый раз, покрутив задницами перед окном, мы бежали вглубь сада. Мы валялись в высокой траве, визжали, и, надеясь не описаться, ухохатывались до коликов. Да… Таких научно-публицистических фильмов телевизор бабки Лукерьи ещё не показывал! Она, конечно, пожаловалась нашей бабушке, и та нас, разумеется, отчихвостила. Но уже на следующий день окно бабки Лукерьи украшала плотная, цветастая занавеска.
  Как-то в начале лета, то ли по причине цветения тополей, то ли по иной какой причине, сопливость у Женечки внезапно повысилась до безобразия! Четырёхлетний ребёнок захлёбывался-таки собственными соплями. Самые изощрённые бабушкины способы лечения были бессильны. Оставалось разве что сделать клизму Женечке для полного комплекта. Она раз тридцать на дню подходила к бабушке и та помогала ей высморкаться. Вечером, когда все уже укладывались спать, бабушке вдруг приспичило завести тесто. Мне спать не хотелось,  я сидел за столом, и, болтая ногами, внимал очередную бабушкину лекцию о пользе алоэ. Женечка вдруг соскочила с кровати, и, путаясь в ночной рубашке, подбежала к бабушке, и молча протянула ей огромный, мужской, едва не волочащийся по полу, платок. Бабушка смотрела то на платок, то на Женечку, то на меня. Женечка держала платок двумя пальцами, на вытянутой руке и молчала. Пауза затягивалась.
 – Ну что?! Так трудно сообразить, Максим?! Видишь же, что руки в муке! Помоги ей! Братик называется! – вспылила бабушка, глядя на меня. Я брезгливо взял платок и поводил им у Женечки под носом.
 – Господи! Да нормально в ладонь возьми… вот. Сморкай! Башку ей не трепыхай! Другой рукой, башку придерживай! Вот так! Всё! Марш спать! –  Этот вечер цинично  добавил  проблем и без того в мою замороченную жизнь.  Высмаркивать Женечку теперь стало прямой моей обязанностью. Впрочем, это было не сложно. Голова её находилась на уровне моего пупка, а поступательно-вращательному процессу высмаркивания я обучился довольно быстро. Единственным моим условием было не подходить ко мне, ежели платок соплив. Женечка разумно разделяла мои взгляды, и всякий раз прополаскивала платок и тщательно его отжимала.
 В один день, когда дед был на работе, а бабушка мариновалась в бесконечных очередях за продуктами, я и два моих закадычных друга, Серёга и его младший брат Саня, живущие напротив, решили починить велосипед. Велик был старый и цепь то и дело слетала. Прочно установив  «на рога» железного коня, мы с видом инженеров-рационализаторов  искали причину сложнейшей поломки. Обсудив все возможные варианты, и сделав только нам одним понятный вывод, мы принялись за починку. Предприятие сопровождалось запахом солидола, постоянным сплёвыванием через зубы и лёгкими полу-матерными социологизмами. 
Женечка  играла неподалёку.  Жертвой её игры на сей раз была соседская кошка, которую надо было постоянно кормить из бутылочки, пеленать, укачивать, укладывать спать и катать в игрушечной колясочке. Благо, что кошка была ласковая, любила, когда её тискали, и роль маленькой лялечки была ей не в тягость. Единственной неприятностью в этот прекрасный день и стали Женечкины проклятые сопли. Через каждые 10-15 минут Женечка подходила ко мне, и одной рукой укачивая в коляске кошку, другой потрясая платком, тоненьким, гнусавым голосом вещала:  «Баксиб, Баксиб, у бедя сокли». Причём слово «сокли» она произносила противно и протяжно «соооокли». Я мыл под колонкой руки, и высмаркивал Женечку. Потом, под этой же колонкой, Женечка споласкивала платок и удалялась. Через какое-то время пацаны уже не могли сдерживать смеха.
– О, сокли идут! – хихикал Саня, завидя волочащую коляску, с завёрнутой в полотенце кошкой, и с платком на вытянутой руке Женечку.
 – Чего мы мучаемся, Макс?! Давай соклями смажем цепь, и всё! – подливал масло Серёга.
Мне, по правде сказать, тоже было смешно. Но надо же такому случиться, что в тот самый момент, когда я больно прищемил палец пассатижами и скорчившись прыгал, подошла Женечка и затянула своё: «У бедя сооокли» .
 – Ах, сокли! Сокли у тебя?! Когда эти твои гадские сокли закончатся?!!!  – взбесился я. И, выхватив платок, стал его топтать. Потом рукой, с которой чуть ли не капал мазут, я яростно размазал сопли по всей Женечкиной физиономии. Опустив голову, Женечка постояла какое то время, и тихо побрела в сторону дома, волоча за собой коляску. Когда боль утихла, я умыл под колонкой руки и лицо, сполоснул поруганный мною платок и пошёл за ней. Женечка сидела на узкой, деревянной лавочке и беззвучно плакала. Рядом с ней безмятежно умывалась ласковая кошка. Я увидел огромные, падающие на её платьице слёзы, и мне сделалось так больно, как не было ещё никогда.
 – Прости меня, Жень… – смог только выдавить я. Женя спрыгнула с лавочки,  и, уткнувшись лицом мне в живот, обняв меня, заревела уже в голос. Я почувствовал на себе всю её боль. Это была боль её пошатнувшейся обнадёженности. Мне было страшно. Мы долго стояли так. И я просил прощения у своей сестрёнки первый раз в жизни.
 
   Наш сад открывал уникальные возможности для нас, детей, проживающих большую часть своего времени  в «каменных джунглях».  Шансов выразить нашу молодецкую удаль было множество! Можно было топать ногами, петь, свистеть, плясать и не боятся соседей. Питаться плодами, висеть на деревьях, запекать картошку и воровать крыжовник с Лукерьиного огорода. 
    Дразнить и корчить друг другу рожи, а затем, ущипнув или снисходительно похлопав по щёчке, с диким хохотом,  в надежде на возмездие убегать друг от друга, было нашим обиходным развлечением. Один раз мы слишком заигрались, и это веселье почти превратилось в войну. Мы бегали по саду, пуляя друг в друга огрызками, перезрелыми огурцами и сливами. Раззадорившись, и не в силах остановиться, я надербанил колючек репейника и метко запустил их Женечке в волосы, а она в свою очередь отхлестала меня неведомой травой, то ли плющом, то ли дикой коноплёй, не помню. Военные действия решено было прекратить, когда плоть моя вдруг покрылась красными пятнами, а Женечка, желая выдрать из волос репейник, ещё сильнее его закатала так, что у неё началась истерика.
Усевшись за стол переговоров под старой черешней, мы установили, что моя пятнистость это следствие аллергической реакции на траву, а её волосы нужно срочно спасать. В скором времени должна была приехать бабушка, и необходимо было что-то решить. Возможности вытащить репейник не было никакой. При любой попытке Женечка вопила и царапалась! Волосы ещё сильнее запутывались. Перспектива, что бабушка, по горячности своего характера, не станет разбираться и распутывать волосы, а просто выдерет их и не спросит фамилии, пугала меня и Женечку. Решено было аккуратно срезать колтуны ножницами, а после, по мере возможности, прикрыть срезы оставшимися волосами. Волосы у Женечки были чуть ниже плеч, и надежда как-то скрыть ампутацию всё-таки теплилась.  Колтунов было три: на лобной части, на темечке и на затылке. За несколько минут операция по удалению репейника была завершена. Попытки прикрыть залысины провалились! Женечка была похожа теперь на маленького папу Карло,  но страх предстоящей расплаты за содеянное шутить на эту тему не позволял. От колтунов, как от обличающих моё злодеяние фактов, решено было избавиться, бросив их за холодильник. Оставалось только ждать. Невероятно, но бабушка приехала в хорошем расположении духа. Канун праздника «Преображения» подвигал её к добродетели. Своё покраснение тела и физиономии я обосновал поеданием неспелых ягод, за что получил таблетку димедрола и удостоился окроплением святой водой. А Женечкина легенда вещала о моей смекалке и отваге, не позволившей Женечке прозябнуть в объятиях коварного репейника, в который, совершенно случайно, она прилегла отдохнуть.
Женечку на следующий день постригли, а деду даны были указания изничтожить коварный репейник, дабы детям было где играть! Недели две спустя ранним утром, бабушкин внезапный вскрик заставил всех проснуться.  Оказалось, что пока все спали, бабушка испекла блинов, и решила навести на кухне порядок.  Выметая сор из-под холодильника, на свет Божий выкатились три волосатых монстра, которые её так испугали. Резво соскочив с кровати, я героически собрал в газету жутких чудищ, и, убедив бабушку, что они дохлые, вынес и с позором выбросил их в огород к Лукерье! За завтраком я строил гипотезы, и уверял бабушку, что это было семейство самых обычных, диких длинношёрстых хомяков, которое трагически подохло в результате удара током, не аккуратно прикоснувшись к системе электроснабжения холодильника. На вопрос, как они попали в дом, внятного ответа я так и не дал.
 На праздники бабушка и дед позволяли себе «немного расслабиться». Они покупали пару бутылочек портвейна «Талас», и, сидя в саду тихонечко выпивали. За сим долго рассуждали, вспоминая свою непорочную молодость и недоумевали, в кого же мы с Женечкой  «такие черти» уродились.  Вдоволь наговорившись, старики не прочь были вздремнуть  на свежем воздухе.  Бабушка — на панцирной кровати, установленной под старой раскидистой грушей, а дед на старом полосатом матраце, брошенном неподалёку в густую траву. 
Уютом и покоем дышал «Горный гигант» в майские праздничные дни. То тут, то там  пролетала, подгоняемая лёгким ветерком, синяя ароматная дымка, сулящая всем ребятишкам угощение в виде чебуреков или шашлыка. Отовсюду доносился смех, звон посуды и иная семейно-бытовая возня. Ближе к вечеру в обнимку с облаками по небу плыли нестройные мелодии застольных, в основном почему-то плаксивых песен. В такие дни дети на улицах блаженствовали. И взрослые, необременённые обязанностью выходить на следующий день на работу, навещали соседей, обменивались угощениями, и, сидя на лавочках, болтали о всяких пустяках.
Местной детворой решено было на поляне запекать картошку и жарить колбаски на палочках.  Надо отметить, что на праздники это было традиционным ритуалом. Взрослые не осуждали такую затею, а порой и сами присаживались к костерку. На поляне для этого дела был даже устроен этакий очаг, специальная ямка для костра, выложенная изнутри камешками и кирпичами. Все мигом разбежались, кто за картошкой, кто за колбасками, кто за солью. Мы с Женечкой ринулись в наш сад, потому как поджаривать колбаски принято было исключительно на сухих фруктовых веточках. Старики наши, посвистывая, безмятежно дрыхли и видели седьмой сон. Прихватив с собой остатки их трапезы, наломав и собрав сухих веток, мы уже было собрались уходить, как вдруг мерзопакостная идея пришла мне в голову.
– Может, выпьем? – предложил я сестрёнке, указывая взглядом на бутылку «Таласа», в которой оставалось чуть больше половины.
– Ты что дурак, Максим?! Нельзя… ГОспод очень сильно обидится! – с дрожью в голосе ответила Женечка.
 – Хм… На них же не обижается, – парировал я, показав пальцем на бабушку с дедом.
 – Но деду же не шесть лет?
 – Ага, и даже не тринадцать, – сострил я и расхохотался. – Короче, ты как хочешь, а я выпью. Налив себе полстакана, я громко выдохнул и махом проглотил тёплую жижу. Меня передёрнуло и я, откусив яблоко, победоносно взглянул на Женечку.
 – Ну как? Вкусно? – спросила Женечка, скорчив брезгливую мину.
  — Нормально! – крякнул я в ответ, чувствуя внутри разливающееся тепло.
 – Ну ладно. Я тоже буду! – решила Женечка, пока я догрызал яблоко.
 – Молодец, Женька! Настоящий солдат! – я налил ей полстакана и порекомендовал представить, что это компот, не нюхать, и выпить быстро, как лекарство. Женечка опрокинула содержимое, и, выпучив глаза, застыла на месте. Простояв так секунд двадцать она широко открыла рот и громко рыгнула.  Я дал ей яблоко, и мы побежали на поляну.
Было очень легко и весело. Мальчишки разводили огонь, дети помладше резвились, дурачились и собирали мелкие щепки и ветки для костра.  Вечерело. Уже стали поджаривать колбаски, когда я заметил, что Женечки на поляне нет. Я сбегал в сад. Дед с бабушкой уже проснулись и ушли в дом. Но и дома сестрёнки не было. Я оббегал все параллельные улочки, все проулки. Женя исчезла! Я бегал, выспрашивал и звал. По спине то и дело бегали холодные мураши. Сердце колотилось даже в ногах. И сам я превратился в одно большое бьющееся сердце. Я представлял себе жуткие картины! Уже темнело, и скоро бабушка должна была позвать нас домой. Я зашёл в ограду, и, присев на завалинку, обхватил руками голову. Я всё готов был отдать в эту минуту, только бы Женечка была рядом.
 – Какая же я позорная сволочь! – повторял я вслух всё громче,  пытаясь зажать ладонями стучащие виски. Входная дверь вдруг открылась, и жёлтый свет упал на ведущую в сад дорожку. – Ну, где вы там? – строго спросила бабушка – Давайте живо, чай, умываться и спать!
 – Да, баба, сейчас, – ответил я, не представляя себе, что сейчас начнётся. Я готов был уже разрыдаться, когда листы железа, покрывающие крышу, вдруг глухо загудели, и сверху на меня посыпался какой-то мусор. Я отскочил и увидел сидящую на крыше Женечку, которая зевая и потирая глаза, спросила «Максим, а почему ты сволочь?»
  — Женька! Женька! – заорал я. – Ты, что на крыше? Слазь немедленно! -  Я выругался и подставил лестницу. Наутро Женечка рассказала, что прекрасно всё помнит. И как мы пили «Талас», и как играли на поляне, как разводили костёр. Потом ей, понимаете ли, ужасно захотелось спать, и чтоб никто не мешал, она по дереву вскарабкалась на крышу и уснула. На мой вопрос «Почему именно на крышу?» Женечка пожимала плечами и придурковато улыбалась. Слава Богу, что это приключение закончилось именно так! Этот сюжет моего повествования хочется закончить одной цитатой, и  пусть она затёрта спиралью времени и покрыта мхом старой философии, но всё же… «Самое дорогое на свете – это глупость, потому что за неё дороже всего приходится платить»  (братья Вайнеры «Эра милосердия»).
 P.S.
 Манаева, 3. Так писался почтовый адрес того дома с садом в «Горном Гиганте». Теперь Манаева, 3 – это всего лишь сочетание семи букв и одной цифры. Это как Вавилон или Месопотамия. Нет больше того «Горного гиганта». Задушена «роза ветров». Система потребления убила её. На каком- то этапе нашего взросления эта система разделила и нас с Женечкой. И пропасть эта уже, наверное, непреодолима. Мы стоим каждый на своей стороне и можем видеть лишь силуэты друг друга. Пусть так.
Я знаю, что никогда не напишу о нашем противостоянии. Людям не нужна ещё одна «Сага о Форсайтах». И мне она не нужна. Если я скажу, что тот сад казался мне необъятным, и что деревья были большими, то непременно услышу пенопластовую шаблонную реплику что «Нельзя жить одними воспоминаниями». Поймите… Они (воспоминания) не одни! И не я в них, а они живут во мне. Я счастлив, что стал понимать жизнь «по дружбе», а не «по знакомству». Я рад, что именно в саду я пощупал руками собственное сознание. В саду, во дворе, и «по дружбе», а не сидя на горшке с планшетом в руках.
Во мне живёт ощущение незавершённости того времени и необъятности того сада. Эпоха вечного лета, где всегда живут дед, бабушка, мама и Женечка. И это именно ЭПОХА, а не какой-то период.  Она существует! Не мы вышли из неё, а она вошла, и осталась в нас! Мне хочется верить, что мне удалось показать и дать почувствовать её. Эпоху вечного лета!