Солнечный человек

Без двадцати минут шесть. Свежее майское утро, и в воздухе всё ещё пахнет Пасхой. Тёплый, сияющий шар, уже показавшийся на востоке, давно разбудил птиц. И птахи, невзирая на приоткрытые форточки, за которыми самое сладкое время сна смакует прогрессивное общество, усердно поют. Свистят, щёлкают, кричат, спорят и смеются.
— Чииик- чирииик? – не жалея глотки, пытаясь перекричать соседей вопрошает кто-то.
– Чааак-чи-чиряяяк!!! – от напряга, чуть не вывернувшись наизнанку, отвечает «ктоту» собрат.
И дворник, соломенной метлой, соблюдая размер и выдерживая паузы, широко, и уже традиционно аккомпанирует их чудесному пению: «Шшшшшх… Шшшшшх… Шшшшшх».
Каждый день, примерно в это время, из подъезда серого, пятиэтажного дома выходит солнечный человек. Он небольшого роста и коренаст. Вся его внешность: светло-голубые, не совсем обычные, раскосые глаза, маленький вздёрнутый нос, скошенный затылок, пухлые, небольшие руки и торчащие ёжиком тёмно-русые, редкие волосы, говорят о его изначально предопределённой солнечности.
Оранжевая, с коротким рукавом рубашка, заправлена в широкие, джинсовые, на лямках штаны, которые наличием множества карманов, незаменимы в его работе. Вероятно, в преддверии лета, штаны нарочно подрублены ниже колен, и не подшитая джинсовая бахрома делает их сверхмодными, на фоне ярко-жёлтых носков, и красных сандалий. Задрав голову, он внимательно смотрит на свисающие с козырька, благоухающие грозди сирени, и множество лучистых морщинок у глаз, светом тихим озаряют его лицо, и смехом не слышным выражают его счастье. Эти морщинки делаются ещё отчётливей, когда, спрыгнувший с дерева, мордатый, одноухий рыжий кот, зевая и потягиваясь, располагается на скамейке и громким булькающим мурчанием пародирует неисправный мотороллер. Каждое утро этот закалённый в боях, гордый и самобытный предводитель местного кошачьего общества, благоволит спускаться к завтраку. В летний период кот обитает на дереве, в старом вороньем гнезде. В непогоду же, как правило, обретается в недрах подвала. Кот невероятно дик и презирает всех людишек, но по отношению к человеку солнечному, как видно, придерживается иных взглядов.
— Ыжик, Ыжик – отрывистым высоким голосом говорит солнечный человек, вытаскивая из кармана завёрнутую в бумажку сосиску.
Заметив угощение, кот, презрев свою гордость и врождённую амбициозность, уже трётся мордой о жёлтые носки благодетеля. Подобно котёнку он заваливается на спину, и, играя лапками, издаёт такие нежные, безобидные и умоляющие звуки, что, наверное, самый безжалостный вождь людоедского племени, услышав сие, смахнул бы слезу умиления. Но стоит только сосиске упасть на асфальт, как этот пушистик, изрыгнув хриплый вопль победы, набрасывается на «добычу» и в три прыжка оказывается на дереве, в своём страшном логове, и, свирепо урча и озираясь, изволит… завтракать.
— Хитвый, хитвый Ыжик, – грозя коту пальцем, заливается сдавленным смехом солнечный человек, и, взглянув на свои большие электронные часы, необычной, но уверенной, размашистой походкой отправляется на работу. Имя у солнечного человека, можно сказать, тоже не совсем обычное. Ещё в роддоме, испугавшись диагноза «синдром Дауна» отец ребёнка просто исчез, а убитая горем мать, ежедневно вынуждена была принимать слова соболезнования и ловить сочувствующие взгляды от всех «желающих добра». В те дни пожилой акушер привёл потайными тропами в палату роженицы своего друга, старенького священника, который отыскал нужные слова утешения и обнадёжил почти отчаявшуюся женщину. Спустя пару месяцев мальчика крестили, дав ему имя Евфимий, в переводе с греческого, доброжелательный. В дальнейшем мать маленького Фимы, Александра Ильинишна, беспрекословно выполняла наставления священника, потому как в прошлом по профессии своей батюшка был врачом невропатологом, практикуя в сфере эпилептологии, и, соответственно, мог давать правильные и полезные советы касательно воспитания не совсем обычного малыша. Советы эти были довольно просты. Не оставлять мальчика без внимания и заниматься с ним когда только возможно. Читать ему, читать вместе с ним, считать, рисовать, слушать музыку, посещать цирк, кино и театры. В последнем, надо сказать, недостатка Фима не испытывал. Александра Ильинишна служила бутафором при театре юного зрителя. Доброго и улыбчивого Фиму в театре любили, и, порой, даже доверяли ему роль какого-нибудь скачущего у ёлки зайца, или задумчивого молчаливого гриба.
Детство и отрочество Фимы выпали на период 80х годов прошлого столетия. В то время кружки и секции для детей были многочисленны и бесплатны. И открыты они были тогда для всех детей! Синдром не мешал Фиме ходить на плавание, посещать секцию авиа-моделирования (тем самым развивая мелкую моторику). Нельзя не отметить, что Фима добился хороших результатов, занимаясь почти десять лет вольной борьбой, и завоёвывая не последние места на районных и городских соревнованиях среди юниоров.
По совету священника Фиму в спецшколу мама не отдала, и, несомненно, правильно сделала. В свои пятнадцать лет он уже был на порядок понятливее, разумнее и физически крепче многих своих ровесников, гуляющих во дворе. Однако внешность и речевые особенности синдрома не позволяли Фиме рассчитывать на дружеское и искреннее расположение со стороны сверстников. Так, принципы верной дружбы, взаимности и уважения он всё больше впитывал со страниц хороших книг, читаемых им вслух, как и просила мама.
Ну а сейчас, спустя годы, оправдывая на все 100% значение своего имени, Фима шагает на работу. Мама уже давно не служит в ТЮЗе, и, болеющая диабетом, со всеми его последствиями, почти не встаёт с постели. Теперь Фима — единственный мужчина и хозяин, только на нём всё и держится… и стирка, и готовка и все расходы. Маме, конечно, приносят пенсию, но её хватает лишь на оплату коммунальных услуг, и на один поход на рынок. Александра Ильинишна знает, что сын не оставит её в беде, и не позволит маме заплакать, но всё же утирает порой слёзы. Слёзы радости и благодарности Богу за такого сына. Что было бы, если бы не своевременная поддержка мудрого, давно уже ушедшего в иной мир священника? Что сталось бы с ней теперь, если бы не Фима?
Неподалёку располагается базар, на котором однажды, (лет десять назад) появился Фима, и предложил свою помощь. Базар не маленький. Кроме продуктов питания, овощей и фруктов, базар ежедневно предлагает обывателю и бытовую химию, и одежду, и игрушки, и ещё много всего по запросу потребления.
Скептически и недоверчиво смотрели первое время торгаши на странного человека. Но, вскоре смекнув, что парень он ловкий, сильный, понятливый, а, главное, честный, уже не просто просили его вынести на помойку мусор, или сбегать за водой, а прям-таки нуждались в его услугах, экономивших их время и нервы. Помимо всех прочих положительных качеств Фима обладал тонким чувством юмора, а так же, осознавая всю свою необычность, превосходным чувством самоиронии. С ним можно было и поговорить, и от души посмеяться. Аккуратность и пунктуальность тоже были незыблемыми качествами его характера. Он приходил к самому открытию базара, и добросовестно осуществлял свою деятельность. Благодаря какому-то шестому чувству, биологическому режиму, он точно и, главное, вовремя всюду поспевал. Торговые лавки, или по нынешним временам «бутики», ждали только его появления. И это ощущение нужности вдохновляло Фиму.
Вот так, просто, не надеясь ни на какие службы поддержки населения, ни на иные кальсонопротирающие конторы, Фима однажды пришёл и нашёл себя незаменимым в этой сфере. Ежедневно он разгружал, загружал, выносил, приносил, разменивал, бегал в аптеку, сортировал, выкладывал, упаковывал, распаковывал и проделывал много ещё всего такого прочего, за что и получал в конце дня неплохую копеечку. Хорошие, но утратившие товарный вид продукты, и порой даже пара залежавшихся на складе каких-нибудь кед или спортивных штанов были тоже как нельзя кстати. Даже самый скупой и угрюмый барыга не мог себе позволить не отблагодарить лучезарного Фиму за помощь.
Я будто сейчас вижу, как в свободное от работы время Фима, заложив руки за спину, стоит возле входа на базар и задумавшись наблюдает за пенсионерами, играющими в шахматы неподалёку на скамейках.
Как-то раз, покупая что-то на базаре, я стал очевидцем одного почти что вестерноподобного эпизода.
Один из торговцев, как обычно, подозвал Фиму, и попросил вынести мусор и не нужные коробки. Фима почтительно кивнул, и, вынув из кармана моток шпагата, стал перевязывать кипу негодного картона. Рядом с бутиком, облокотившись плечом к витрине, стоял недавно принятый на работу охранник. Тщедушный, долговязый парень в камуфляжной форме, с прыщавым личиком и надменной ухмылкой. Озираясь по сторонам, механически щёлкая семечки и сплёвывая шелуху, он больше смахивал на степного тушканчика, нежели на блюстителя порядка. Увидев Фиму, он вдруг замер, и, открыв рот, с минуту наблюдал за странным человеком. Когда, наконец, импульсы его головного мозга обрели связь с речевым центром, он, пошамкав губами, наконец, спросил торговца:
— Гы… гыы… А чё? Этот дебил у тяя работаит? Гы… гы…гыыы. Ты чё, ему бабки платишь? Гы…гы…гы… Его мамаша походу бухая была, когда заварганила этого дебила. Ааа? Гы… гы… гы. Вооот же урод… дебииил. Гы…гых-гых-гых.
Охраннику в этот момент, вероятно, показалось, что он-таки ярко блеснул остроумием. Торговец попытался что-то ответить, но Фима поднял руку, и, установив таким жестом тишину, подошёл к «мастеру сатиры и юмора». Глядя снизу вверх на придурковатого детину, прищурившись на один глаз, Фима внимательно рассматривал опешившего охранника.
— Чё смориш, дебил?! Иди вон говно собирай, урод, – только это и успел вымолвить шутник в тот момент, как Фима резким движением левой руки схватил и сжал хаму причинное место. Оторопевший блюститель порядка попытался отпихнуть свободной от семечек рукой Фиму, но тот с ловкостью кошки блокировал ожидаемое поползновение, и, основательно вцепившись в запястье, ловко вывернул кисть нерадивому охраннику. Прыщавый детина застонал, и медленно опустился на колени.
— Не кьичи! Пожауста только не кьичи. Тебя как звать? – звонким голосом спросил Фима.
— Вииитя, – пискляво прохрипел Витя.
– Посоушай Витя. У меня очень сийные уки. Если я сожму евую уку, твои оешки пьеватятся в омьет, а если пыавую, то суомаю тебе дуаку пайцы, и мне дибиу, за это ничего не будет! Если такое соучится, то тебе же пьидуоку пьидётся ходить и доказывать что я вовсе не дебиу. Поняу?! А тепей… Попуаси пуащение за то, что ты сказау пуо мою маму, и мы с тобой помиимся.
Окончив монолог, Фима слегка напряг левую руку.
— Прости, братан! Прости! Я жёстко попутал, – кряхтя произнёс опозоренный юморист.
— Бог пуостит, – ответил Фима, и, отпустив раскаявшегося, вернулся к коробкам.
Охранник встал, и, виновато оглядываясь, побрёл к выходу.
— Эй, Витя! – крикнул в след Фима.
С видом побитой собаки Витя обернулся.
— Миись, миись, миись и бойше не деись. – звонкой скороговоркой выпалил Фима.
Многие были очевидцами случившегося и многозначно кивали головой, выражая удивление и уважение к необычному человеку.
Вспоминается и такой эпизод… Хозяина базара все торгаши между собой называли «Карабас», хотя напрямую обращались почтительно «Карабай Сарсенбаевич». В один день, этот высокий, усатый и очень полный, страдающий мигренями мужчина с лоснящимися щеками, стоял у входа, ожидая очередного мздовоздаяния за аренду. По причине небывалой жары, Карабас обмахивался китайским веером и поцеживал из бутылочки холодненький чаёк. Фима, как обычно, осуществлял свою привычную деятельность. И надо ведь такому случиться, что Фиме накануне кто-то додумался подарить свисток. Будучи по природе человеком не многословным, Фима оценил специфический юмор. Надо было видеть, как свистом откликается Фима на поручения торгашей, и как, выполнив то или иное, лихо отдав честь, свистом объявляет об их благополучном выполнении. Кого-то это циркачество откровенно забавляло, а кто-то и вовсе не обращал на Фиму никакого внимания.
Мздовоздаятель Карабаса видимо где-то задерживался, а изматывающая, раскалённая духота, медленно вызывала головную боль. Освободившийся от дел Фима подошёл к Карабасу и протяжным свистом поприветствовал хозяина. Карабас, недоуменно взглянул на Фиму, сочувственно покачал головой и отвернулся. Многие выходившие и входившие на базар граждане знали Фиму, и, как люди доброжелательные, естественно, выражали ему слова приветствия. Фима тоже был человеком вежливым, однако, вынуть свисток изо рта не счёл нужным, и, продолжая шутливое представление, отвечал на все приветствия поясным, небрежным поклоном и протяжной трелью. С хозяином базара почему-то никто здороваться не желал. Так продолжалось минут двадцать. Поросячьи глазки Карабаса с каждым приветствием неумолимо округлялись, а усы, почему-то, начинали зловеще топорщиться… Вдруг! Яростно зашипев, и изодрав в клочки свой прекрасный веер, Карабас возопил голосом громким, но совершенно несопоставимым с его могучей внешностью:
— Несчастный шайтан! – пищал Карабас. – Прекрати немедленно, и убирайся отсюда, чтобы я никогда тебя больше тут не видел! — И ещё много различных теорий выразил Карабас касательно и свистка, и Фимы, и базара, и всех их вместе взятых. Фима, выслушав все пожелания, и, спрятав свисток в карман, тихо ушёл.
Как у большинства людей вспыльчивых, гнев Карабая Сарсенбаевича быстро утих, уступив место горькому сожалению. Вот уже четвёртый день Фима не приходил на базар, и арендаторы, привыкшие к старательному помощнику, откровенно жалели Фиму, одаривая Карабаса взглядом, мягко говоря, недружелюбным. Человеком Карабай был не злым и совестливым, и принял решение отыскать Фиму. Местный знакомый дворник быстро помог ему в этом предприятии. Сидя в каморке дворника, Карабас рассуждал:
— Как же так? Не сдержался. Выгнал больного человека, а он, оказывается, маме помогает.
— Нет, Карабай, – возражал дворник, – Не правильно говоришь… Это мы с тобой больные. Он здоровее всех нас вместе взятых. И физически, и душевно. Посмотри, дорогой Карабай, какие одинаковые судьбы, и какие разные ситуации бывают. Вот в 7-ом доме, например, жила старушка, учительницей 50 лет отработала, тоже сына без отца вырастила. Выучила, образование дала, и что? Этот говнюк ходил и пятаки на водку клянчил. Может помнишь, синяк такой? У тебя по базару ещё шлялся. Жужик его называли… Руки ему аллах дал, ноги, голову, а он? Работать не хотел. Всё, что мог, из дома вынес. С похмелья как-то проснулся и прибил мамашу за то, что денег нет. 10 лет дали… А вот теперь на Фиму посмотри… Вот брат, какая гипотенуза бывает.
Этим же вечером Карабай пришёл в гости к Фиме. Увидел всё своими глазами. Фима, как радушный хозяин, суетился, и угощал гостя чаем с сушками. Хозяин базара пытался что-то объяснить про мигрени и жару, но Александра Ильинишна тихо объяснила:
— Пустое всё это. Фима просто очень послушный. Раз уж сказали ему не приходить, он и не придёт больше. Так уж воспитан.
После всего Карабай официально устроил Фиму, и придумал ему должность «дежурный по территории». Взамен свистка Фиме дали рацию, по которой теперь и вызывают его все нуждающиеся в помощи.
Уже почти два года, как я поменял место того обитания, но как-то оказавшись в этом районе, я проезжал мимо того базарчика и видел, как по обыкновению своему, заложив руки за спину, и наблюдая за шахматистами, всё так же задумавшись о чём-то, стоит СОЛНЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК!