Чёрное зеркало

  Небольшое, но глубокое озеро с загадочным названием «Чёрное зеркало», не замерзает даже в самые лютые морозы. Термальные источники на глубине  непрестанно обновляют и согревают воду. И летом, и зимой температура воды не превышает 13-ти градусов.  Она всегда остаётся чистой, слегка солоноватой, и считается лечебной. Шунгитовая галька по берегам, и на дне, придаёт озеру таинственный, мрачноватый вид. Оно не отражает синеву неба, остаётся чёрным всегда, однако стены близлежащего, старого монастыря, плывущие по небу облака, деревья, люди и животные отражаются в этом озере очень чётко, словно на яркой, чёрно-белой фотографической открытке. Красоты окружающие его так восхитительны, что всякое подробное и витиеватое описание покажется скудным и блёклым для человека хоть раз побывавшего там. Благоухающий ладаном кедровый лес на невысоких холмах почти полностью окружает тёмные воды, будто нарочно оберегая от ветра «Чёрное зеркало».
  Со стороны севера, на пологом лысом холме, стоит N-ский мужской монастырь, воздвигнутый ещё во времена императрицы Елизаветы Петровны усердием ссыльных, избегнувших каторги, опальных дворян, руками их же крепостных. В семи километрах от монастыря располагается город N-ск, некогда посёлок для ссыльных, именовавшийся так-же N-ском, вплоть до 1914 года.
  Два, а то и три раза в год, во время Рождественских, Пасхальных и летних каникул, учащийся М-ской духовной семинарии  Сергей Александрович Репнин приезжает в этот городок дабы, как он выражается, «остыть от кипящего страстями мегаполиса и насладиться живоносным благолепием здешних мест». Мечтательный, добрый, немного рассеянный тридцативосьмилетний Сергей останавливается, по обыкновению, у своего дядюшки Егора Андреевича Репнина — местного умельца, изобретателя и чудака. Дядя и супруга его, Татьяна Ивановна, всякий раз радушно принимают измотанного столичной жизнью племянника, и не мешают созерцать ему его живоносное благолепие. Так, целыми днями, долговязый, начинающий лысеть семинарист, то пропадает на озере, балуясь акварелью, то в монастыре и его окрестностях, записывая в тетрадку размышления, созидает умиротворение духовное.
  Окончивший педагогический университет Сергей Александрович почти двенадцать лет преподавал географию и астрономию в одной из средних школ столицы. Преподавал успешно. Коллеги его уважали, а среди учеников он слыл любимым преподавателем. В тридцать три года от Сергея Александровича ушла жена. Просто ушла, и всё.  В тот период, что-то перевернулось вдруг в душе географа и астронома, и, оставив свою прежнюю деятельность, пройдя подготовительные курсы, Сергей Репнин  с отличием сдал вступительные экзамены в духовную семинарию. С детства любознательному и склонному к познаниям Сергею легко давались богословские науки и языки. За два года учёбы прилежание и безупречность его оценок не давала повода строгому, ворчливому ректору испортить на время каникул заслуженный отдых отличнику семинаристу.
  Вечером Радоницы, Сергей Репнин прибыл в имение своего доброго дядюшки, а в среду, после Литургии, уже бродил по знакомым тропинкам у озера, выбирая место для очередной акварели.
 Пасха в этом году была поздняя, и только что народившийся май, кричащий голосами птиц и парящий над землёй переливами пасхального перезвона, так будоражил ум, что осязаемы и видны вдруг становились слова великого апостола: «Смерть! Где твоё жало?! Ад! Где твоя победа?!» 
  Пробравшись через нежно-зелёные, колючие кусты облепихи, установив на пригорке свой походный мольберт, одухотворенный Сергей Александрович (без одной буквы Репин) принялся за эскиз. Ракурс был превосходным! Монастырь, возвышаясь над горизонтом, подобно кораблю, сверкал мачтами-куполами на солнце, и летел в нежной синеве небес, сопровождаемый небольшими облачками, словно морскими барашками.
  Появление фигуры загадочного монаха на противоположном берегу, слева от монастыря, не повлияло на творческое вдохновение художника, но в который раз заинтриговало. Сергей сталкивался порой с ним в монастыре, но знаком не был. Монах иногда появлялся и на озере. Странность была в том, что лицо монаха, будто бы под чадрой, практически полностью было скрыто. Прошлым летом он приходил на озеро и стирал какой-то очень большой, не то ли пододеяльник, не то ли парус. Зимой  монах наполнял водой из озера множество пятилитровых пластиковых бутылок. Теперь же он расположился на берегу с длинной удочкой. В озере водились некие представители ихтиофауны, похожие на карасей, размером с ладонь, не более. Плешаки. Так, почему-то, обозвали эту рыбёшку местные жители.
Репнин был знаком с наместником монастыря и кое с кем из братии, и как-то даже справлялся про безликого монаха, но подробного ответа ему никто так и не дал. Выяснилось только, что зовут его Даниил, и что он один из иночествующих  послушников. На сей раз Сергей решил сам познакомиться с таинственным иноком.
– Христос Воскрееесе! – крикнул Сергей, и помахал листком бумаги.
– Воистину Воскресе Христос! – отозвался рыбак, приложив ладонь козырьком ко лбу, вглядываясь в приветствующего.
 – Вы художник? – спросил инок, спустя пару минут, вероятно, разглядев мольберт.
  — Дааа… То есть нет, – ответил Сергей. – А можно мне к вам?
  — Конечно! – послышалось в ответ. – Не бойтесь! Ступайте по берегу! Там в можжевельнике есть  тропинка!
 Через десять минут Репнин уже переправился на тот берег.
– Здравствуйте, отец Даниил! – пропел Сергей, подойдя ближе.
 -  Здравствуйте. Очень приятно. – Инок отложил удочку, протянул руку, и они похристосовались. – Только прошу вас, не называйте меня «отец», пожалуйста… Просто брат Даниил. Хорошо?
– Хорошо.
 Инок дружелюбно смотрел на Репнина одним своим выразительным глазом. Всё же лицо его, бОльшая часть лба, и другой глаз, были прикрыты умело сшитой по типу колпака, чёрной тканью. Рука, протянутая Сергею Александровичу в момент приветствия, не имела ногтей, была груба,  шрамирована.  Познакомились и разговорились. Роста инок был чуть выше среднего, говорил низким приятным баритоном. Речь его была правильна. Не возникало сомнений, что это человек грамотный и  интеллектуальный. Имея музыкальное образование, основное послушание в монастыре брат Даниил нёс на клиросе. В свободное время трудился, как и все, на благо монастыря. Летом — заготовка и сушка трав, грибов, ягод и рыб.  Зимой — теплицы, птичник, скотина, стирка и прочее.
 За время каникул они очень подружились, ведь побеседовать было о чём. Масса общих знакомых являлась частым предметом их споров и рассуждений. Оказалось, что Даниил хорошо знал и старого ректора, и многих преподавателей, и вообще собеседником он был приятным и откровенным. Однако была в нём некая тайна, тайна его образа, которая томила Сергея Александровича, но по причине своей порядочности он не мог  обнажить нескромного любопытства.
 Время каникул заканчивалось. Накануне отъезда, по окончании литургии,  Даниил подошёл с предложением наловить плешаков и отведать ухи. В этот день плешаки словно обезумевшие, сами чуть ли не выпрыгивали на берег.   Рыбаки радовались и скакали на берегу, как дети, тягая рыб, одну за одной. Полведра отборных плешаков… И это за полчаса! Аллилуия -  да и только!!!
 – Ну что, Сергей Александрович, желаете посетить мой тайный скит? – подмигнув глазом, спросил Даниил. – Там и ухи наварим. Недалеко. Минут двадцать пешком.
 Перейдя вброд маленькую речушку, и, обойдя узкими тропками мохнатый холм, взору Сергея предстал небольшой, выложенный из камней аккуратный очаг и деревянный стол, неподалёку от которого виднелась  врезанная в холм землянка, отделанная изнутри наспех обтёсанными брёвнами.
 Разложив огонь, почистив и покидав в котелок плешаков, картошки и кое- какой зеленушки, приятели расположились на брёвнах у самого очага. Долго молчали, глядя на огонь. Тишину нарушил Даниил…
 – Давно наблюдаю за вами, дорогой Сергей Александрович, как вы человек воспитанный  терзаетесь, и не решаетесь расспросить, касательно моей внешности.
 – Не стану скрывать, что человек я любопытный, но, сами понимаете, этикет, воспитание, да и вообще возможность вызвать у вас неприятные воспоминания, и тем самым… — Репнин недоговорил.
 – Тем или не этим… неважно. Мне самому хочется рассказать вам мою историю, но только давайте условимся…
  — Никому! – прошипел Сергей, и, оглянувшись по сторонам, зачем-то поднял над головой два пальца.
 – Да подождите же, Сергей Александрович. Дослушайте, прошу вас! Напротив, мне хочется, чтобы вы знали и пересказывали эту историю, но только в нужное время и нужным людям. Эта история Божественного промысла и чуда, если хотите. Ну, так что? Уговор? – И Даниил протянул свою исковерканную ладонь. Ударили, как говорится, по рукам, и безликий инок начал, наконец, своё повествование.
 Ныне покойный отец мой, настоятель N-ской церкви, знаменитый некогда протоиерей, воспитывал меня один. Сложно, наверное, назвать воспитанием выполнение любой прихоти маленького поповича. Любил и баловал меня отец. Мать моя скончалась при родах, когда мне было три года. В конце 70-х сложно было быть сыном священника. Со сверстниками я практически не общался. Отец даже не отдал меня в школу, справив липовые бумаги, подтверждающие мои, якобы, аллергические реакции практически на всё. На цветы, на пыль, на кошек. Учился я дома. Отец нанимал преподавателей. Будучи мальчиком одарённым, в свои 13 лет, я уже освоил программу средней школы и окончил школу музыкальную. Так получилось, что бабушек и дедушек у меня не было. Бабушки, конечно, были те, что посещали наш храм, но для них я был только «солнышком, лапочкой и умничкой». Отец практически не оставлял меня, и всю церковную жизнь я видел изнутри. К 16-ти годам я знал устав и почти наизусть порядок всех богослужений, треб и таинств. Отец многому меня учил, но не учёл и не объяснил мне, наверное, самого главного.  Но об этом чуть позже.
 С годами, глядя на отца, я постигал все хитрости и нюансы иерархической церковной системы. Важно было быть благообразным, сдержанным, таинственным и строгим на людях, и уметь льстить, притворяться, угождать  благочинному или же правящему архиерею. Всё это стало для меня искусством перевоплощения! Актёрским мастерством! И это работало. О службе в армии не могло быть и речи. Отец вообще по документам сделал меня чуть ли не дебилом, над чем мы вместе потом долго смеялись. Вот тогда я понял, что деньги — это власть, информация, почёт и уважение! В семинарию я поступил, но наведывался туда только в конце года и легко сдавал экзамены, потому как изначально был прикреплён иподьяконом к одному старенькому митрополиту, по папенькиной, разумеется, протекции. Господь одарил меня прекрасным голосом и превосходной, почти ангелоподобной внешностью. Мне очень понравилась народная мудрость: «Повинную голову меч не сечёт» и всегда я использовал её в своих целях. Если до моего шефа, митрополита, доходили вести о моих проказах, то стоило мне упасть на колени, и, похлопав глазками пропеть фальцетиком «Взбранной воеводе», обслюнявив при этом его пухлую ручонку, как престарелый иерарх, тут же забывал суть возникшей неприятности. Четыре года я прислуживал и улыбался митрополиту, которого ненавидел! Меня тошнило от его старческих болячек, тщеславия, и капризов! Но это было необходимо, и уже на пятый год, поступив в академию, я изъявил желание постричься в монахи, дабы продолжить свою карьеру и тоже стать архиереем. Однажды, я пропустил мимо ушей наставление одного старца архимандрита, который как-то сказал мне: «Не может христианин хотеть стать архипастырем». Это сейчас понятны мне эти слова, а тогда…
  Меня постригли, рукоположили, и назначили настоятелем на приход в один близлежащий к столице городишко. Собор там был старый и требовал реставрации, которую можно было проводить бесконечно.  О, что это было за время! Золотые девяностые! Деньги на реставрацию поступали огромные. Ими можно было топить печку! Бандиты строили дворцы и отмаливали свои кровавые деяния. Откупались, запихивая доллары в карман батюшкиного подрясника. Архиерейского сана мне уже не хотелось. На своём приходе я уже был больше, чем владыка! Епархиальное управление тогда не имело отношения к финансовым делам моего прихода.  Жалование своим работникам, уборщицам, разнорабочим и певчим я давал, когда хотел, и то только так…  для «поддержки штанов», но в моих отчётах и в ведомостях, они получали весьма неплохую зарплату. По мнению прихожан, батюшкой я был строгим, аскетичным и благообразным.  Когда чёрная «Волга» на скорости залетала в ограду храма, распугивая нищих и голубей, то молва о том, что «Привезли отца Даниила» превращалась в гул, а моему водителю приходилось оттеснять желающих приложиться к руке любимого батюшки. Во время моей проповеди люди рыдали, а я тем временем смеялся в усы, глядя на них.
 Веровал ли я тогда в Бога?! Веровал! Но вера эта была в иного бога, который служит тебе, а не которому надлежит служить. Любил ли я Господа?! Да, любил! Любил и ценил, как волшебную палочку! Отец не привил мне самого главного!  Страха Божия!!!
 Ощущение власти над людьми! Что может быть слаще, когда люди с обожанием смотрят на тебя, как дети на деда мороза. Разница лишь в том, что не ты, а тебе подносят подарки. Жажда почёта и уважения, жадность к деньгам стали неутолимы.  Я не отказывал себе в удовольствиях. Четыре, а то и более раз в год я нежился на элитных пляжах Европы и Южной Америки. Я мог позволить себе на пару дней улететь в Лас-Вегас и просадить в казино приличную сумму. Я перепробовал за границей все дорогие вина, легкие наркотики и самых экзотических женщин. Ах, какой это был безумный театр!  Со временем я огрубел, стал капризен и мог соблаговолить подарить своё общение только лишь выгодным для меня людишкам. Вспоминается один дождливый осенний день. В субботу, отслужив «всенощное», я вышел из служебного входа, и, укрывшись под зонтом, ожидал своего водителя. Ко мне подошёл промокший насквозь, заплаканный, трясущийся человек. Мужчина был не пьян. Вероятнее всего удручён и разбит он был каким-то несчастием. Он спросил: «Как можно найти отца Даниила?» Наверное, кто-то ему посоветовал обратиться к «знаменитому батюшке». Но было ли мне тогда дело до этого бедолаги? Я презрительно оглядел его с ног до головы и сел в машину, удостоив его ответом что « отец Даниил давно уже сидит дома и пьёт чай». Более я его никогда не встречал. Кто это был? Мог ли я тогда ему чем-то помочь?  До сих пор в моём сознании проявляется этот заплаканный образ.
 Тогда всё мне было доступно, но от перенасыщения хотелось чего-то  эксклюзивного и нестандартного.
 В наш храм иногда захаживала одна 13-летняя девочка, крестница нашего дьякона. Отца у неё не было, а мама той девочки от церкви была далека и работала где-то в сфере фармакологии. Отец дьякон потихоньку воцерковлял её. При храме открылась Воскресная школа, и эта девочка ходила туда, исповедуясь и причащаясь по воскресениям. Милое, невинное создание грезилось мне по ночам. Изнеженный и избалованный вседозволенностью я был бессилен и зол на себя! Хотелось рвать и метать! Мне хотелось её как игрушку для услаждения своего сластолюбия, но я не мог ничего поделать! В один воскресный день, по причине болезни помогающего священника, мне пришлось выйти на исповедь. Исповедуя, я не заметил, как вдруг из церковного полумрака появилась эта девочка и нырнула мне под епитрахиль. Голос и запах её волос затуманивал мне разум. Её невинные грехи, записанные на бумажку, были столь милы и забавны, что я потерял всякий рассудок. Я стал задавать ей наводящие вопросы о блудных грехах, и её недоумение ещё более меня разжигало. Я рассказывал ей о способах самоудовлетворения и расспрашивал: «не поступала ли она таким образом?»  Я понимал, что подобное она слышит впервые и мне нравилось её смущение. Но видимо или её нервы не выдержали или же я увлёкся и перегнул палку, только она вдруг, закрыв лицо руками, выбежала из храма. Мне же тогда сладких впечатлений от этой исповеди хватило на весь вечер. 
Мне хочется отметить, что такая гнусная практика исповеди имеет место среди священников. Как правило, она не относится к маленьким девочкам,  в основном это дело любят зрелые и перезрелые дамы. Им очень отрадно, когда находится такой священник, с которым под видом покаяния, предоставляется возможность обсудить все свои интимные фантазии и предвосхищения. Это очень опасная дьявольская уловка! Священнику, состоящему из плоти и крови, подчас сложно бывает пресечь и не выслушивать подобные откровения, и он уже сам становится приятным собеседником-сексопатологом, смакуя эти порно-истории, и наслаждаясь такой исповедью. Образовываются даже некоторые фан-сообщества среди таких прихожанок, которые исключительно по таким вот критериям выбирают себе «сильного духовника». Противно и омерзительно это зрелище! Я убеждён, что всякому настоятелю необходимо выявлять и пресекать деятельность таких вот «кружков по интересам»! Это теперь мне понятно, а тогда, по отношению к этой девочке, я сам применил эту бесстыдную, сатанинскую практику!   
 Утром следующего дня ко мне в дом ворвался дьякон и разбил мне нос. Он говорил, что знает её с пелёнок, что у ребёнка истерика и нервный срыв, что она не станет лгать, и что её мать в курсе про эту исповедь. Он предупреждал меня и советовал бежать. Но могли ли испугать в то время меня такие пустяки?! Меня, уважаемого криминальными авторитетами, батюшку!  «Я бренд! Бренд!!! А ты — жалкая падаль в потёртом подряснике!» кричал я вслед обличившему меня дьякону. После я написал на него рапорт  и, оклеветав, добился не только его увольнения, но и лишения сана.
  Прошло пару месяцев и всё забылось. Девочка эта в храм больше не приходила, да и мне собственно было наплевать на такую чепуху.
 В марте второго дня масленичной недели мне позвонил один известный человек. Не стану называть его имени, скажу только, что личность его в те годы была визитной карточкой светских тусовок и часто мелькала на телеэкранах в различных скандальных шоу. Своим предложением, признаюсь, он сперва несколько озадачил и смутил меня, но, услышав предлагаемую сумму, колебания и сомнения мои улетучились, уступив место ожиданиям новых возможностей. Спустя пару дней, тайно, под покровом ночи, в старинном вверенном мне храме, я обвенчал влюблённых друг в друга гламурных друзей геев. Содеянная мной мерзость и стала, наверное, последней каплей Божьего долготерпения! Вечером прощёного Воскресения ко мне под благословение подошла тихая, сгорбленная, худенькая, служившая со времён своего отрочества на клиросе, восьмидесятисемилетняя старушка-монахиня. Упав на колени, обняв мои ноги, она горько заплакала и тихо, навзрыд произнесла: « Прости, прости меня батюшка! Не веруешь ты в Господа, не веруешь! Но Он любит тебя, и покажет скоро, как сильно Он тебя любит».
 По дороге домой, развалившись на заднем кресле, уже нового своего авто, я вспоминал её слова и как-то пусто, зябко и одиноко мне становилось. Отпустив шофёра, я уже подходил к воротам своего дома, когда меня окликнул женский голос, и я обернулся. Далее была ужасающая боль, яркая вспышка, темнота и ничего, кроме темноты. Мать той девочки не забыла моего подлого обхождения с её дочерью, и, улучив момент, выплеснула мне в лицо стакан серной, концентрированной кислоты. Тяжёлое состояние и клиническая смерть сопутствовали моему будущему обновлению. Но не так страшны были боли и страдания от нанесённого мне увечья, как те жутчайшие, ужасающие картины, увиденные мной очами духовными. Не стану описывать состояние отлучения души от тела, всю эту лёгкость и полёт. Свидетельств таких масса. Свидетельств, которые казались мне когда-то бредовой фантазией умирающих маразматиков. Теперь я желаю исповедовать всем  те самые круги ада, описанные Данте. Но его описание всего лишь способствует нашему воображению, но не в коей мере не выражает подлинного ужаса смерти духовной. Я увидел со стороны себя, служащего с похмелья Божественную Литургию. Видел силы небесные, которые совершали это страшное таинство, и слышал их чудесное пение. Прикрыв своими дланями мои ладони, ангелы прикасались к святым дарам, потому как мои руки, и весь я был словно обмотан склизким и злосмрадным коконом.  Я видел и моего ангела, данного мне Господом при крещении, который всюду сопровождал меня и рыдал непрестанно. Мне было открыто место, где леденящий холод и тишина насквозь пронизывает  лежащих в яме, вповалку, таких как я. И узнаваемы были мной умершие навсегда мои коллеги. Чёрный безглазый слизень точил эти тела, покрывая вязкой, солёной жижей их бескровные раны. И смрад… Смрад, который сопровождает меня и по сей день.  Эта тишина и холод заставляют проникнуться невыразимым в словах, кошмарным осознанием вечной смерти. И весь, если можно так назвать, «жуткий фокус» в том, что милосердный и всепрощающий Господь не карает, таким образом, этих несчастных. Напротив! Это они, не в силах приблизиться, ощутить, и взглянуть на свет Божественной Славы! Такое можно сравнить с магнитными камнями, которые энергией разных полюсов, по природе своей, отталкивают друг друга. Это страшная и неудобозримая действительность Божественного промысла!
 Почти два года меня возили по отечественным и заграничным клиникам, пытаясь восстановить лицо и руку.  Денег, которые у меня были, и которые заплатили мне «благочестивые содомиты», как раз хватило на все операции и на то, чтобы вызволить из тюрьмы маму той девочки. Вот собственно и вся история.
 Мне кажется, я вправе был рассказать вам всё это. Теперь же я  желаю донести, достучаться до сердец нынешних студентов-семинаристов, до тех, кто с завистью взирает на «богатых попов на мерседесах». Хочется даже кричать, как же опасно они ходят! Души людей, покидающих навсегда храм, из-за невежества священника, мельничным жерновом повиснут на шее такого пастыря, ожидающего свою пропасть! Теплохладность и небрежение фатальны для избравших путь священства! Глядя своим уцелевшим оком на всё окружающее меня ныне, я не перестаю восхищаться бесконечностью любви, подаренной мне Господом. Ежедневно, любуясь этими благословенными красотами, я снимаю свой колпак и гляжусь в зеркало чёрных вод, вспоминая смрад той звенящей тишины и холода, дабы наглядная моя мерзость греха напоминала бы и утверждала истинную цель моего человеческого предназначения…
 С этими словами  Даниил поднялся на ноги, подошёл поближе, и явил на обозрение Репнину то, что когда-то именовалось лицом.
 P.S
  Репнин ехал, глядя в окошко электрички, приближаясь к месту назначения. Ему было до слёз стыдно за тот истерический крик, вырвавшийся из его пересохшей гортани и из недр его души, когда брат Даниил снял свой колпак.
 P.P.S.
 Семинарию Сергей окончил с отличием. Священнослужителем не стал. В одной из частных школ он, как и прежде, преподаёт географию, однако педагогическая деятельность Репнина разнообразилась.  В семинарии, в которой он учился, проректор предложил вести курсы «нравственного богословия».
 Сергей Александрович Репнин и сейчас выполняет тот, закреплённый рукопожатием, уговор. Всякий раз, перед выпускными экзаменами он собирает студентов и читает им заключительную лекцию, которая так и называется «Чёрное зеркало».