День отхода

 

                                            ДЕНЬ   ОТХОДА

                                                 (повесть)

 

 

                           глава первая     СТРАДАЛЕЦ

 

 

  Мама смеялась: — Ох, и трудно тебе в жизни придётся...  Ты же врать совсем не умеешь!  У тебя же на лице все твои мысли написаны!                                                                                      Всё правильно  — «непроницаемое лицо» — это не про меня.  И вот сейчас, в трамвае: Эта   девчонка   с таким состраданием на меня смотрела...  Значит, мимика моя выражала  муку.  Я отвернулся и не смотрел на неё, а на следующей остановке вышел: — Фу-у...  Стыдно как! Надо следить за своей мимикой. Твоё горе не должно касаться других. Зачем его показывать? Лучше бы я вообще к Але не ходил… Не видел её больше года и ничего, ведь...  Но я надеялся на встречу, ждал её...  Действительно — мука в душе.  Мужики  в таких  случаях в запой уходят. Пьяные слёзы — это, вроде, не так стыдно...  Ничего,   обойдусь.  «Переживём, переживём как-нибудь» — отец  так часто говорил бодрым голосом — шутил.   Как бы снять это гнетущее состояние?.. Как хочется выговориться, излить душу… Кому?  Кому захочется выслушивать чьё-то нытьё?   Я же на флоте четыре года отслужил, — взрослый уже! Зачем мне это, почему такая потребность?   От детства осталась? Пожалуешься,- тебя пожалеют, погладят по головке, к сердцу прижмут?  Не доласкали   в детстве? Хм...   « Ну, во-от, нюни распустил. Ты   же мальчик!»   Мальчику нельзя...   А может, я ненормальный?  Читал где-то; есть такой медицинский термин — «плаксивость». Хм...  У меня эта самая «плаксивость»?  Как сделать, чтобы её не было? Что сделать?    Было уже подобное состояние  летом, когда позорно,  «с треском» провалился на вступительных экзаменах...   Она уже начала выводить двойку в экзаменационном листе, а я, очумевший после бессонной перед экзаменом ночи, отталкивал её руку: — Спрашивайте ещё! Я знаю!  (во рту пересохло...) — «Если я вам поставлю положительную оценку,  вас зачислят на первый курс,- у вас льгота, как у демобилизованного из армии. Но вы не сможете учиться, у вас очень слабая база. После первого семестра вас отчислят.»  Эх, правильно она говорила, а я так себя вёл...  Когда старинная дверь университета тяжело, бескомпромиссно  хлопнула за моей спиной,   я почувствовал, что не могу сделать выдох.  Получался только вдох...   Я побежал,  мыл голову под какой-то колонкой,  бежал несколько кварталов до набережной. Разделся, нырнул, поплыл  яростно. Фу-у...  легче стало: — всплески  воды безразличные, спокойные. Отпустило. Нельзя быть таким впечатлительным, надо  «стойко переносить...».  Ладно, провал  на экзамене — дело житейское, то летом  было, в прошлом, а теперь как?   Ходить, ходить, бегать, ходить...  Отвлечься, переключиться...  Пройдёт же это состяние когда-нибудь. Слышал, бром надо принимать, по столовой ложке...  Хм… В  таком-то возрасте?                                                               «Ой ты печа-аль, моя безмерная. Кому  пожа-алуюсь пойду?»                                                                             Юрке  написать?  Он  сейчас в  Беринговом  море, на   плавзаводе    каком-то — корреспондент радиостанции для рыбаков. Во, куда скакнул! « Мы передавали репортаж  Юрия  Лыкова» — на весь Дальний  Восток слышно.  А в техникуме преподавательница показывала нам Юркино сочинение — тетрадкой трясла:                                                 « Вот! Вот самая  безобразная работа!»  Она была  возмущена. Юрка там      Катерину, которая  «Луч  света в тёмном  царстве», раскритиковал, даже обругал.  « Как можно?!»  … Конечно, я ему уже надоел со своим нытьём про Алю,  но я ведь его уже давно не видел, давно не ныл.  Напишу ему.  Кому ещё  написать? Он-то, всё знает… А какой у него адрес?

 

 

         глава  вторая      ЮРКИНА  ЖЕНА

 

— Алло! Юля? — Да. — Это  Борька, здравствуй. — Зравствуй,  Боря.  Ты уже из рейса пришёл? — Да, недавно. Юля, продиктуй мне Юркин адрес. Хочу письмо ему написать. — А что ты хочешь ему написать? ( голос лукавый) — Да-а, вообще… И о своих неприятностях. Исповедаться, так сказать. — О каких неприятностях? С Алей? — Откуда ты знаешь?! — Знаю, догадалась. Юрка о тебе много рассказывал. А я за тебя болею… — Не стоит. — А что, на свиданье не пришла? — Ладно, не надо  вопросы задавать, ты Юркин адрес продиктуй! — Боря, а что у тебя, ну расскажи?  А то мне здесь  ску-учно… — Что, развеселить?  — Спросил  я  раздражённо.  (Нагрубил, вот. Зачем?) — Расскажи,- легче станет, зачем злишься? Расскажи! — Тебе? — Мне. Разве  я тебе не друг? Ты опять к ней ходил?  ( Я молчал) — Ну рассказывай, ну Бо-оря! — Голос был умоляющим. Потом она засмеялась:  — А  то я тут  лопну  от любопытства. — Ходил… — сказал я неохотно. ( Лучше бы ей не звонил. Прицепилась...) — Ну и что, что она сказала? — Она сказала:  «Здра-а-авствуй» и делала глазами снизу вверх. — А ты?! — А я что-то там «мычал», а потом  нагрубил… Нечаянно. Да зачем тебе всё это?! — А как вы расстались? Ну, как? (Голос в трубке изменился) — Мне это тоже очень важно знать. Ну, пожалуйста! — Я из  рейса пришёл и побежал к ней делиться впечатлениями. Знаешь, так уверенно себя чувствовал… — Ну и что, что дальше? — Я уже сказал: — Делала на меня глазами снизу вверх...  А потом оглянулась в дверях, рассмеялась мне в лицо и закрыла дверь.                                                                                                — А ты?                                                                                                                                                                             - А я стоял...  А сегодня несколько раз звонили какие-то девчонки, всякое там, говорили...                                                                                                                                           - Что? Что они говорили?                                                                                                                                     — Ну, про телефонный  шнур, чтобы я его измерил, спрашивали, есть ли горячая вода...  — старые телефонные глупости, даже не оригинальные.                                          — Борька  замолчи!  Замолчи, а то я расплачусь! Зачем ты себя унижаешь?!  Сейчас какая-нибудь щенуха на телефонной станции всё слышит, смеётся, а ты..    — Ты просила, я и сказал. По её голосу я «видел», что у неё  покраснело лицо и        что ей в самом деле хочется плакать. « Дурак! Зачем я ей всё рассказал, мямля  несчастный!»  — Продиктуй адрес — снова попросил я (По интонации-   потребовал,- разозлился.) — Алло! Что молчишь?                                                                 — Знаешь, Боря, приезжай  сейчас ко мне, поговорим. — Поговорили уже и...  вообще, неудобно. Юрки  нет,  скажут...   — Всё удобно, ничего не скажут, приезжай! Посмотришь, как Митька  подрос.  Ты его ещё не видел?  — Видел, но не запомнил. С Юркой когда ходили. Он в кульке был. Да все они, мелюзга, одинаковые.  Она засмеялась: — Он уже  не мелюзга и «Р» выговаривает! Вот!

— Ну,  тогда  поздрравляю  нового  уссуррийского  тигрра  — пошутил я  и самому не   понравилась шутка.  Она  вежливо засмеялась. — Спасибо. Приезжай, без разговоров, я жду.   — Не знаю...  Не  хочется мне ехать. Продиктуй адрес и всё. — Приезжай. Пожалуйста.  — Тебе это нужно?  — Да, очень.  — Эх-ма!  Ну, хорошо, сейчас  — согласился я и положил трубку. И  стало стыдно, неловко, от того, что разболтал о своей беде и кому,(?) — женщине!  Тряпка. «Куча ветоши»- так мой старшина, командир отделения, сказал однажды, когда я стал в строй в неглаженой робе: — « Ты мор-ряк, или куча ветоши?!»  Сестра, помню: -« Не  получится из тебя разведчик. Сразу всё выболтаешь, как только вкусненькое дадут!»- кривлялась, щурилась: « Как только вкЮсненькое дадут!»- стыдила, когда я попался:  — изюм воровал из буфета горстями. — «Мама же его для стряпни  приготовила!!!»   А что сейчас было «вкЮсненькое»? Сострадание?  « Борька замолчи, а то я расплачусь...»  Я отдал часть своей беды другому человеку, нагрузил  другую душу,  свою  облегчил?  Эх, ты...    Ну, ладно,   если обещал, надо ехать. Через «не хочу».  А ведь Юля тоже очень красивая и ничего, не фыркает, доброжелательно со мной разговаривает. Почему?  У неё пышные светлые  волосы   и глаза большущие… А Юрка говорил, что она врёт, что  она  вовсе не блондинка. Однажды не успела подкрасить волосы и он заметил, что от корней  они русые.  Хм...  И так красивая, а ещё чего-то хочет. Все собой  почему-то не довольны.  Юлю я впервые увидел, когда мне было семнадцать -  только что с практики вернулся. Юрке уже восемнадцать исполнилось, он на пол года меня старше. Я от него относил записку Юле, что он, дескать, заболел и не может прийти.  И надо было успеть вовремя, а я в техникуме  задержался, поэтому бежал несколько кварталов, вспотел и запыхался.  Узнал её по приметам:  «Высокая блондинка, волосы пышные. Да по глазам её сразу узнаешь, такие… — меняются, большие.» -  Простите, вы Юля?  — Да...  Взгляд: в нём тревога,  подозрительность, мысль: «Что с Юрой?»  (Я точно прочитал эту мысль) И… вот-вот слёзы появятся и она меня будто бы презирает, подозревает в чём-то...  Я подал  записку. Она прочла. Щёки её порозовели. — Спасибо — произнесла она сдержанно, с достоинством -   подбородочек вверх, а голос у  неё   был не девчоночий, — женский, — мне так показалось;  и взгляд такой-же: женский, умный: -  в нём  понимание, мудрость… Юрка послал меня с запиской тогда потому, что я ему всё равно не мог стать соперником  — я  не пользовался у девчонок успехом.  Я и для  Серёги  Тюрина  в техникуме записки писал и относил им от его имени. Серёга  смотрел на меня  восхищённо  и недоверчиво: — Сам сочинил?  Врёшь!      Я бы так не смог...  — Ну, отнести?  — Конечно!  Только отдай и сразу — назад!    — Да  ла-адно, — смеялся я и на ходу оглядывался, а он мне грозил кулаком.   Красивый парень, Серёга...  Где он сейчас?  В увольнении  (по третьему году служил), встретил его в городе. Он тоже был во флотской форме. Мы оба обрадовались, обнялись, по спине друг друга пошлепали.  Он на надводном корабле служил и уже торопился на катер. Я его проводил. Он мне бескозыркой с отходящего катера помахал. Вот и всё. И больше я его не видел...

    Юрка жил на седьмом этаже. Лифта в доме не было — дом старый, довоенной постройки. Пока взбежал наверх, запыхался. На двери нацарапан мелом номер Юркиной квартиры. Это он когда-то для меня написал, чтобы я его

сразу  нашёл. Мел стёрся уже, а царапины на коричневой краске остались. Я  позвонил два раза. Дверь открыла Юля.  — Пришёл? А говорил «не знаю».    — Я потом сказал «ладно» — напомнил я.  — Проходи, сейчас я тапочки принесу.  Принесла: — тапочки шлёпнулись у моих ног.  — А ты раньше говорила: «Да  не надо, не надо разуваться».    Помнишь, когда я к Юрке в увольнение приходил?  — А сейчас надо. — Митька по полу бегает, ползает. — Ходит уже?                                                     — А ты разве не видел?  У-у, ещё как! Он с девяти месяцев пошёл. — Вундеркинд! — сказал я. Она засмеялась. — Проходи, на диван садись. Я сел на диван, он  продавился подо мной,- крякнули пружины. В комнате пахло пелёнками. На батарее сохли голубые фланелевые ползунки. На полу были разбросаны покусанные пластмассовые уточки, зайчики,  валялась разорванная в клочья детская книжка.  На подоконнике стоял утюг;  шнур свисал до пола. — У меня тут не прибрано, извини.  Только порядок наведёшь, опять всё  расшвыряет. Лезет везде.    — Ой, утюг! — Она поставила утюг плашмя на комод и свернула шнур. — А то за шнур потянет...  Сам Митя сидел на сложенном вчетверо байковом одеяле у эажерки с книгами и смотрел на меня недоброжелательно. Он был похож на Юрку. Глаза у него были сонные.  — Ты посиди, я сейчас, его покормлю, а то ему уже спать пора.  Вот, возьми,  почитай пока журналы. Здесь интересный детектив, не читал? Сейчас я найду...  — Да не надо, спасибо, я картинки посмотрю, читать не охота. ( Мне захотелось  уйти. Зачем я припёрся?)  Юля кормила  Митьку манной кашей за столом и разговаривала с ним: — У  меня зазвонил телефон. Кто говорит?  — Сррон! — отвечал Митька.                    — Откуда?  — От вирбрюда!  Юля посмотрела на меня виновато: — «Р» научился выговаривать, а «Л» не любит. И пожала плечом, мол,- «странно».  Она вытерла ему лицо полотенцем, ушла с ним в смежную комнату и там  что-то недолго рассказывала, потом вышла оттуда на цыпочках и прикрыла за собой дверь.                — Только и отдыхаю, когда он уснёт — сказала она.                                                             — От Юрки письма были? — спросил я.                                                                                                                   - Было, недавно.                                                                                                                       — Как он там? 

— Пишет, что скучает по Митьке. Наконец-то!  Хоть заскучал по Митьке,  а то гулять его с ним не отправишь...   Посмотрела в тёмное уже окно. — Ты до сих пор её любишь?   Юрка рассказывал, что ещё в техникуме ты ему все уши прожужжал  этой Алей. Надо же, какой верный. — она улыбнулась. А когда ты влюбился?      Я мялся — мне уже хотелось уйти.   — Что на дверь смотришь? Пришёл,  теперь  рассказывай, а то так не честно!      — Ну, ладно, слушай.  Я вздохнул  и начал  рассказывать.    — Лет  в десять я влюбился, только не  знал, что это так называется… Матросы тогда  шли и пели, а она а  них смотрела так,- с восторгом...   В розовой  шапочке...    Юля задумалась, помолчала, потом спросила с ревностью в голосе: — Что там за Аля такая… Такая, уж,  красавица? — Ещё какая! — сказал я. — В детстве, вон, из    других дворов пацаны приходили, в настольный теннис с ней  сыграть. — Обязательно с ней, думаешь? — Конечно! Я  же видел! Что я, не видел?  Когда её не было, так и пацаны не прибегали. Всё, с самого детства я ей про Алю  рассказал.  Долго говорил, даже язык устал. Юля слушала, смотрела на меня и глаза её «менялись».  Юля на год моложе меня, ровесница Але, а я её воспринимаю, как старшую и чувствую себя школьником   перед  учительницей.  А она просто женщина, которая внимательно слушает; и

это  очень много, когда тебя ТАК слушают...  Потом во рту стало сухо.   Я сказал: Фу-у… и попросил воды.  И было жарко голове и легче от того, что выговорился, но стыдно, что говорил о сокровенном и ругал себя мямлей и кучей ветоши — всё перемешалось.  Она принесла воды из кухни. Я выпил, поставил стакан на стол и сказал «спасибо».    — Ну, что, легче стало?  Я прислушался к своим ощущениям и понял — легче...   — Да, — сказал я. — В самом деле легче.  — Вот видишь! — обрадовалась  она, — нельзя всё в себе держать,  так же с ума можно сойти!   — Думаешь, «Вот тряпка, а не мужик», да?  Юрка-то не такой, он держать себя умеет.  — Нет, что ты!  Я очень хорошо тебя понимаю...  (После паузы): — И  её  понимаю.   За мной, ведь, тоже в школе все мальчишки бегали. На вечере, помню, все вокруг меня, а девчонки стоят и завидуют. А я думаю: «Вот так! Так вам и надо!» — (Она засмеялась и прикусила губу.) И, всё-таки, иногда смотришь, тот мальчишка, что возле тебя заикался, с  другой  идёт и так сразу самолюбие задевает. Хотя он тебе и не нужен и не нравился никогда,  а всё равно...    Может быть, твоя  Аля  ещё  пожалеет, что тебя  прогнала.   Я оживился: — А что, может быть такое?!   Она посмотрела на меня  удивлённо  и улыбнулась. — Обрадовался уже!  Хотя… Может быть и не пожалеет. Во всяком случае, лучше уж не обнадёживать зря. Так честнее.  А из тебя можно было верёвки  вить...  Думаешь, она этого не видела?   — Ну уж, верёвки! — Да, Боря, да!  Очень просто.  Мы это умеем, — похвасталась она и покачала головой, мол: «Вот!».  — Хочешь, я с ней поговорю? — предложила она вдруг.  — Зачем? — Расскажу, что ты хороший парень.  Она просто тебя не знает, а я уже присмотрелась. Где она живёт? Дай мне её адрес.  — Не надо — сказал я, нахмурившись, — не стоит.   Юля, будто  бы    обрадовалась моему ответу: — посмотрела на меня уважительно.   — Верёвки вить… — сказал я. — Ты из Юрки много верёвок навила?  — Ну-у,  Юрка — другое дело. Ты не похож на Юрку.   — Пьём за яростных, за непохожих, за презревших грошовой  уют! — пропел я с пафосом, но она не засмеялась. — Вот именно. Поэтому и не похож. Ветер у тебя ещё в голове, песенки.  Мнительный  ты, впечатлительный...  Такие потом пить начинают, спиваются. Я показал ей фигу:  ( накося, выкуси!) Спиваются...  Я не сопьюсь.    Она посмотрела на меня с сожалением. Я прочитал в её взгляде: «Глупый ты...»                                                                                       

— Вот ты говорил, что письма ей писал. А что ты ей писал, вспомни. — То же, что тебе рассказал. О своих переживаниях, о том, что чувствовал,  когда видел её… Ну, и   про метеостанцию, где до службы работал. Врал   там, конечно, фантазировал,  чтобы «покрасивШе», значит...   — Зачем?! -воскликнула она, — Не надо об этом писать, если не знаешь, как она к тебе  относится! Что ты! Она задумалась. — Знаешь, я понимаю её. Мне писали такие письма. Отчаянные.  Это только раздражает и  всё. Сначала лестно,  конечно...  но… не  знаю...  Не надо об  этом писать раньше времени.                                                                                                « А что? «политика» нужна в любви? И в любви нужна хитрость, политика?» — подумал я.    Юрка рассказывал о  Юле, ему тогда восемнадцать было:   — Вообще,  дикарка  какая-то. За руку не возьмёшь, — шарахается.  Глаза у неё, не поймёшь,  какого цвета. Вот,  до сих пор не знаю. Разные: то светлые, то тёмные, то как у кошки, в темноте.   Но я её уже немного приручил. Я уже знаю, как её приручить. ( Политика… Эх, ма!)   А потом, когда уже «совсем приручил», стал сомневаться: жениться ему или не надо. Ещё «погулять» хочется;  рано,  мол, «хомут надевать».  Хотел, чтобы она сама  его бросила.                                                            « Говорю: — Я подлец! Я циник и сволочь!  А она повисла на мне: — Не-ет! — кричит,- Ты хороший! Не говори так, ты хороший!  Глазищи такие...»   Игра на чувствах, мужское кокетство… «Политика!»

— Не знаешь ты себе цены, Боря.  (Она помолчала) Знаешь, из тебя очень хороший муж выйдет, правда. Потом добавила, (будто не хотела это говорить, но мысль озвучилась): — для дома...    « Вот так: — «для дома».  А как это — «для дома»?   Жену  обожает,  детей любит  и  всё в дом,  то пушинку, то соломинку. А  куда   «на люди», так  морда корявая и  вести себя не умеет в приличном обществе.»

— Что ты морщишься? — Просто, мысли     х… хреновые.  Она засмеялась. — Ты материться умеешь?  Я что-то не могу представить, чтобы ты сквернословил, тебе бы это не пошло.  А у   Юрки иногда прорывается, когда он с работы приходит, если там неприятности.  Хочешь, я скажу, что о тебе думаю? Только не обижайся. — Ладно, не обижусь. Мне всякое говорили,- привык.  -Вот, когда у тебя   лицо спокойное и  чуть сбоку так, то даже  симпатичным кажется, а когда ты кривишься, морщишься, то в самом деле — смешно. Нервное у тебя  лицо, Боря. Жениться тебе надо. Хочешь, я  тебя  с хорошей  девушкой познакомлю и забудешь свою Алю.  Я тебе точно говорю, вот увидишь! И будешь нормально жить. Зачем себя изводить?  ( Долго смотрела на меня, потом  прикрыла ладошкой  рот, а глаза смеются...): — А если ребёнок на тебя будет похож...  (Она покачала головой, должно быть, представила себе малыша, такого же насупленного, как я.)  — Не надо меня ни с кем знакомить — сказал я,   — хватит одной беды.   — Ты просто внушил себе, что только её любишь, зациклился.                        Чуда  ждёшь...   Я тебя в этом понимаю...  Когда ещё только встречаться начали с Юркой...  Вот так, вдруг, покажется, что за этим углом будет ОН и  я спешу, сердце стучит и я зажмурюсь,  зайду за угол,  открою глаза, а его нет… Так  обидно — реветь хочется. Я так верила, что будет  чудо...  Она хотела улыбнуться, но заморгал а, — видно, снова переживала то давнее разочарование. Достала из кармашка платочек, вытерла глаза, посмотрела смущённо: -  Не  обращай    внимания. Я раньше часто плакала. Юрка как-нибудь пошутит, а я реву, как дура весь вечер. — Так и надо  этой   плаксЭ, говорАт его друзья — пропел я негромко. Она хихикнула. Потом сказала: — Хорошо, что ты пришёл. Ты какой-то… не похож на других. Даже не хочется перед тобой кокетничать  и ничего не стыдно говорить.  « Ну, да, конечно, не стыдно, потому, что я в её глазах тоже плакса — девочка. Тьфу на меня!»

— А как ты с Юркой начинала ?- спросил я, — А  то меня-то,  вон,  разговорила… Теперь ты рассказывай! — Глупая я была, Боря. Я же его воспринимала, как взрослого. Он мне сказал, в что ему двадцать два года. Знала бы, что ему восемнадцать, прогнала бы, как мальчишку. Я только гляну на какого-нибудь «ухажёра», он, глядишь, и скис… Да и не знала я ничего, дура! Боже мой, какая же я была дура! — она покачала головой  и засмеялась. Он так вёл себя,  как взрослый. Рассказывал, что есть платоническая любовь и есть чувственная. И, что у него ко мне «чувственная» любовь. А я соображаю, помню:  — «платоническая»… — от слова  «плоть»… — плохо. А «чувственная» — это чувства настоящие, — любовь. Юля  опять засмеялась. — Ка-кая дура...  Ой, не могу!    (А, ведь, счастливо засмеялась) — отметил я про себя.

   (Юрка мне говорил: — Вся это твоя любовь очень просто объясняется. Есть люди с сильным типом нервной системы и есть со слабым. Вот у тебя — слабый тип, ничего не поделаешь. Вот ты и носишься со своей Алей, как курица с яйцом. Представляю, если бы у вас там  что-то взаимное было, а   потом бы она тебя бросила. Точно бы удавился. Скажи спасибо ей, что не обнадёжила зря.)
     — Начитался ты романов, Боря, про возвышенную любовь, а в жизни совсем другое требуется. Тебе бы в девятнадцатом веке родиться. — Каких романов?

— Ну, Гончарова?  — Фрегат «Паллада»? — читал. — Да нет, — « Обыкновенная  история»? — Нет. — Не читал?!!! — удивилась она. — Достоевского что-нибудь читал?  — Не-а.  — Да ты что?!  — «Войну и мир» читал?   — Что ты меня допрашиваешь?! — возмутился я.  -  Не любил я в техникуме литературу, все эти    «образы», бр-р!   Сочинения списывал,  получал свои трояки и всё.  Надо мне было в этих «образах» разбираться!  — Читал бы больше, — с сожалением сказала Юля, — В  книгах полно таких, как у тебя ситуаций. Почитай, чтобы ошибок не повторять.  Я почувствовал себя виноватым школьником, стал ходить по комнате. Пробурчал: — Собрались тут два «тилигента» о литературе потрепаться...  — Не топай так, а то Митю разбудишь. — Я не топаю...  — Ну, не шлёпай. Тапками. — поправилась она.   Я сел на стул и стал оправдываться: — Я про путешествия  любил читать. Джека Лондона, Конан Дойля — «Затерянный

мир», Ефремова, Обручева, Станюковича — «Морские рассказы», всё на эти темы.  «Цусиму»- Новикова-Прибоя, на службе уже прочёл. — Тяжёлая книга… (я вздохнул).    — А Юрка тебе завидовал, когда ты приходил в бескозырке, в бушлате с начищенными пуговицами… — Чему завидовать-то? — удивился я.  — Ну-у, ты такой был...  Внушительный.  Я тоже думала...    — Ну, вот, видишь, а говорила — «присмотрелась». А он вот такой — форму снял и… ни рыба, ни мясо, ещё и жаловаться пришёл.  — Да что ты на себя наговариваешь?! Зачем ты  себя унижаешь?!  — Что есть, то и говорю, что тут лицемерить?                                                                                            — Ты просто себе внушил, что так уж влюблён и всё. Да попадись тебе другая, погладит, приголубит и забудешь свою Алю, ты просто не знаешь! Она смотрела на меня долго, изучающе. Улыбнулась: — Ласки ты не знал ещё, Боря, поэтому так думаешь.   Я Юрку как любила, Боже мой! А сейчас просто привыкла. Просто родной человек, близкий. Проходит любовь. И у тебя пройдёт.  Подожди и пройдёт.   — Ну, всё, спасибо за приют, за сопереживание, пойду. Напиши Юркин адрес. — Сам напиши, вон блокнот на комоде, вырви листочек. Справа- конверт с адресом. — Хорошо. Я посмотрел на почтовые штемпели: — О! Так быстро дошло?  Да к ним часто суда подходят под погрузку. С плавзаводом связь хорошая. — Всё, спасибо.  — А то посиди еще. Я тебя даже чаем не напоила. — При чём тут чай? Обязательный ритуал, что ли?  Я вот, только сейчас вспомнил, что  Митьке ничего не принёс. Не подумал...  Юля махнула рукой, мол: — не важно.  — Заходи, если скучно будет, а то я только с Митькой и разговариваю.  — Ладно, посмотрим — пробурчал я уже у двери. — Пока.  Я побежал вниз по лестнице.

   Домой  шёл пешком, быстрым шагом. Прохожих  мало. Ветерок холодный,  дышалось легко, но...  было ощущение: что-то не то сделал.  «Хорошо, что ты пришёл»… Хорошо ей… Да ничего хорошего: Сам себя разоблачил — кто ты есть. Зато узнал, как со стороны выгляжу. «Не похож на других».  Это и скверно, потому, что выделяюсь не в лучшую, а в худшую сторону. Выговорился, облегчил душу… Ну, выговорился, — полегчало, а потом...  Не буду Юрке писать, пусть Юлька сама пишет. Пошли они… И Юрка — «сильная личность» и Юля эта сердобольная… «Сам себя унижаешь… Лиса.  Вытянула из меня всё и выводы свои  сделала.   А что я злюсь-то? Завидую им?  Завидую, пожалуй… К своим неприятностям надо относиться с иронией, с юмором, не погружаться в них, не смаковать; тогда ты — «сильная личность», тогда тебя          уважают, потому, что сам себя уважаешь...   Выговорился, облегчил душу...     Ладно, не  злись; сам виноват, «дурачина  ты,  простофиля».  Эх! Уехать бы опять на ту метеостанцию… Тишина — оглохнуть можно, только снег шуршит под лыжами… Забрести в то ущелье, где снежные козырьки дымят над головой...      Снежинки-иголочки мельтешат в морозном воздухе. Зажмуриться и представлять смеющееся Алькино лицо, мечтать… Хорошо же было!                                                « Белые  тихие вьюги! Вы давно так меня не баюкали»...    «Вы пришлите в красивом конверте тёплых слов шелестящий шёлк»...   «ВЕТЕР  У ТЕБЯ  В ГОЛОВЕ,  ПЕСЕНКИ»!  Правильно:«Человек из меня толковый не получится никогда».- На землю, на землю вернись!   А вдруг, я приду, а она скажет: «О! А я только что о тебе подумала»! — обрадуется...  Вдруг, а?

 

 

                   глава третья        НАПРАВЛЕНИЕ

 

— Вы у кого работали?

— Ни у кого. Я сегодня первый  день, после отгулов.

— Вы  где   табелируетесь?                                      

— В отделе  промысловой    разведки.

— Та-к, куда-же вас определить?  Да вот, поможете пока этому мальчику.

«Этот мальчик» — молодой человек в  очках, пиджаке и при галстуке  обрадовался: — встал, положил карандаш на бумаги и начал  мне  объяснять, что   делать.  -  А стул...  — сказал он и повертел головой, — да  вот, садитесь пока на моё  место.  Я сел и стал работать.  — Вот вот,- сказал он, — правильно. А потом       обратным ходом, снизу вверх, чтобы сошлось.   Я складывал на счётах длинные числа динамических высот. Сбивался, пересчитывал.  Считал уже около часа.  Работа была нудная.  «Этот мальчик» сразу, после объяснения, куда-то ушёл.       «Камеральная  обработка...  Могли бы и в рейсе всё посчитать» — злился я на тех, кто привёз из рейса не обработанный материал. «Сами, небось, в отпусках...»  Вокруг, за столами, тоже писали, щёлкали на счётах, крутили ручки арифмометров  «феликс», шелестели бумагами, иногда разговаривали.                    « Разговаривают-то как остроумно»- позавидовал я,- «мне бы так научиться, а

то — ни бе ни ме.» Попробовал  тогда, в отпуске, поумничать перед Алей. Пыжился, важничал и такую ахинею понёс, самому противно, а остановиться не могу.  Она только глянула, улыбнулась и...  Так глянула и так улыбнулась… Секунду, долю секунды я видел её глаза  (она их сразу опустила), но я всё, до словечка в них прочитал, будто прослушал магнитофонную ленту с записью её мыслей: « Боже мой! Какой  дурак набитый! А я ещё с ним разговариваю».         

Я сделал вид, что ничего не заметил и «понёс» дальше… А ведь это был один единственный раз, когда я с ней так долго беседовал. Это ведь мой экзамен был… И я его провалил. С треском. Это был мой шанс. Теперь его нет. Сбился со счёта, отбросил костяшки на место.  Снова начинать не хотелось. Я огляделся по сторонам:           В углу, за шкафом стояла на столике электроплитка в окружении чашечек, стаканов, пачек чая и кулька с кругленькими «кофейными» конфетами.  Одна конфета откатилась от кулька. На неё села муха. Другая муха зудела на окне.   Больше мух не было.   «Зима на носу, а они ещё летают»...

На плитке стояла трёхлитровая коническая  колба с закипавшей в ней водой. Сквозь воду светилась оранжевая спираль. Это было красиво. Подошла женщина в зелёной вязаной кофте, обхватила горло колбы белым полотенцем и поставила её на стол, потеснив стаканы. Посыпала сквозь пар заварку из новой пачки, спросила кого-то: — Столько хватит? Накрыла колбу полотенцем и вернулась за свой стол, села. Подвинулась со стулом поудобнее.  Мужчины, собравшиеся у одного стола, над чем-то дружно засмеялись и, друг за другом, стали выходить за дверь, доставая на ходу сигареты. Один продолжал смеяться и его смех был слышан уже из коридора.  Я остался один в окружении женщин и почувствовал себя неловко.  Тогда я тоже встал, достал пачку сигарет «БТ» из кармана своей куртки, висевшей на вешалке, рядом с картой  Тихого Океана и вышел за дверь. Закурил возле  длинного и тёмного старинного шкафа с рулонами бумаг, выпиравших из  приотодвинутой  внизу дверцы.  В нескольких шагах от меня стоял «тот мальчик» и разговаривал с таким же, в пиджаке и галстуке, молодым человеком;    только волосы у того были чуть посветлей и очков не было.  Они вспоминали, как после университета были на военных сборах, служили лейтенантами.  Светловолосый рассказал старый анекдот про тупого старшину. Они посмеялись.  — Да-а… — сказал «этот мальчик», — Надеваю  портупею и тупею, и тупею...   Он заметил, что я на него смотрю и, блеснув очками, повернулся ко мне спиной.  Я вернулся к столу. 

— Наливайте чай, — предложила мне невысокая, ладненькая такая женщина с весёлыми глазами, — Там ещё есть стаканы.  — Спасибо, — сказал я, — Не  хочется.

  Рядом с моим столом была открыта дверь в смежную комнату.  Там, недалеко от двери, работала за столом    молоденькая девушка — что-то прилежно выписывала из одного журнала в другой  и локон качался у неё на щеке. Она

иногда поправляла его рукой. «На Алю чем-то похожа» — подумал я, «Носик такой-же»...  Спохватился, что  неприлично так долго глазеть и отвернулся, а потом снова посмотрел.  Женщина  постарше, сидевшая напротив неё,

глянула на меня смущённо, а девушка — строго и щёчки её порозовели.  Она встала из-за стола, подошла к двери и очень изящным жестом прикрыла дверь.

«Рука у неё красивая» — подумал я и почувствовал, что уши краснеют. « Сейчас они там захихикают»,- но они молчали.   Потом послышался голос той, что постарше: -  Да, тесно...  Обещают, обещают новое здание...

   «Надо костюм купить» — подумал я, «А то что это: в свитере этом дурацком… В таком только на судне работать, куда ни шло… Да где его купишь?  Сколько ни мерил  после рейса — пиджак нормально сидит, а брюки — мешком. И зимнее что-то поновей надо… Хорошо бы куртку японскую, в каких весь город ходит. В куртке можно зиму пробегать. В ГУМе за ними давка была… Надо было, конечно, потерпеть, выстоять  очередь. Может быть, мой размер ещё бы остался.  На толкучку пойти? Там дороже, но чёрт с ним, у меня пятьсот «рэ» есть — за прошлый рейс получил.   Не-ет, молодцы японцы! Мы им тайгу приморскую  лесовоз за лесовозом  шуруем, а они нам — из коры и щепок синтетику всякую поставляют. Нормально, да? Сами, что-ли не можем? Давным давно уже болтали о «химизации народного хозяйства». Вместо этого лирические песни по радио: «Опять несёт по свету лесовоз дурман тайги и белый снег берёз»… Несёт он...  Супутинский заповедник ополовинили… Кедры вообще надо было признать как ПЛОДОВЫЕ деревья! Лучше бы орехи продавали. Ладно, не твои это заботы...  И туфли надо… Тфу ты!  Вот: почти  до конца досчитал и сбился!    Мода эта дурацкая… Ненавижу остроносые туфли, а надо напяливать, как все»...  Подошёл «этот мальчик» в расстёгнутом пиджаке, опёрся руками о стол.  От него пахнуло алкоголем. «Тяпнул», стало быть, с другом «за встречу».  — Ну, как? — ласково спросил он. — Продвигается дело?        Я почувствовал раздражение, злость, подумал: «Дать бы ему в морду, ласковому такому»  Встал:      — Простите, я сейчас. — Вышел в коридор и направился в другой коридор за лестничной площадкой,  в комнату, где помещался  Отдел Кадров, или, как кто-то пошутил: — «стол со шкафом и женщиной средних лет при химической завивке.»  За другими столами были другие «отделы». Я подошёл к столу, подождал, пока женщина допишет то, что писала и спросил: — Нельзя ли мне в рейс побыстрее? — Вы же только что из рейса! — удивилась она.  — Да, знаете, деньги нужны — сказал я, полагая, что такое объяснение её устроит.  — Ну-у… -сказала она, — на большое судно не  рассчитывайте, всё занято. Если хотите, то опять на СРТ. — Я согласен. На днях «Крым» уходит, — с  сахалинцами  работать. Им гидролог нужен. Хорошо, я вас оформлю.  Вы ведь на «Крыме» прошлый рейс были? — Да.  

— Тем лучше: У вас там все знакомые. Вот видите, я всех помню. Профессиональная память — похвасталась она.  — У вас санитарный паспорт в порядке?  — В порядке.   — Вот и хорошо.  Сейчас я вам выпишу направле-ение… Я заметил, что она повеселела.   «Значит,  снова в рейс… Может, не стоило торопиться?  Раньше люди в монастырь уходили со своими душевными муками, а я в море  спрятаться собрался...   А ведь это тоже — уход от трудностей. Суета береговая и есть трудности.  Ну, что ж… Как говорится: «Уходя, уходи».

Она приложила металлическую линеечку к середине листка, придавила её пальцами, ловко оторвала половинку бланка и подала его мне: — Это отдадите старпому, а это останется у меня.   Я взял листок и прочитал: «инженером»...

— Вы ошиблись, — сказал я. Здесь написано «инженером», а я техник.

— А теперь пойдёте инженером! Вы ведь один гидрологом идёте?

— Не знаю ещё...

— А я знаю. На «Крыме» у нас все должности свободны, а сахалинцы идут по командировке.    «Ничего себе порядочки»! — удивился я. Теперь у меня оклад будет как у второго штурмана. Что хоть там за работа намечается, а то, пока не поздно, может быть отказаться?

   За столом, где должен сидеть шеф гидрологов, никого не было.  Я встретил его в коридоре. — Здравствуйте; меня на «Крым» направили. — сказал я.  Шеф — молодой  красивый  мужчина, выше меня, с бородкой клинышком, сказал: — На «Крым»?  Значит, нашли кадра. Хорошо.  — Да нет...  Я сам напросился. Что там за работа ?   — На «Крыме»?  Та-ак...  Их рейсовое задание у нас есть. Работы там не много. Будешь делать станции после тралений. Только начинай делать, когда трал выберут полностью, не торопись.    И пусть сразу на ветер разворачиваются этим бортом, где лебёдка. Они знают. Тралить будете на шельфе западной Камчатки и у Парамушира.  Да! И ежедневно, в ноль по Гринвичу, в адрес: «Владивосток  гидрология» будешь отправлять радиограммы  с данными с последней станции. Это обязательно!  Значит так: Сейчас составь список; пойдём, я тебе дам бумагу. Запиши оборудование, какое надо, я подкорректирую и пойдёшь, получишь у Маши. До двухсот метров будешь работать. Вот с солёностью как быть...  Они просят, но, видишь, там негде. Тёплой лаборатории нет. Ребята пробовали в каюте — поразбивали всё. Бутыль с раствором азотнокислого серебра разбили. Пришли из рейса, как олени пятнистые.  Солемеров исправных тоже нет. Мы заказали, должны прийти. Значит так: Солёность делать не будешь. Возьми термометры, рамки и остальное — сам знаешь. Концевой груз бери большой, 50- ти  килограмовый. Мы их недавно получили. Выписывай два. Пиши, пиши. Блок- счётчик малой модели — два. Зимой работать, — оба угробишь...   Ты прошлый рейс на нём ходил? Сколько там троса на лебёдке осталось?  — Четыреста  двадцать метров, я проверял.   — Хороший, без колышек?  — Трос хороший. Я метров сто обрубил, а там  хороший.     — Ну и хватит тебе. Пиши: Термометры глубоководные — 40 штук. Пиши 40, а там, сколько даст.   Термоглубомеры — 4 шт. — записал я.                                                                 — Вычеркни. — сказал он. — Не бери их. Они на малых глубинах врут. Только запутаешься.  Притравки  будешь давать по углу наклона троса.  Вы в поисковом варианте будете работать, так что большой точности не требуется.  У тебя там табличка притравок есть? — Да была где-то… — Возьмёшь  у Маши.  Та-ак...  Лучше бы тебе, конечно, термобатиграф. Удобнее всего для таких работ… Но, видишь, нет их, нет!  — А тот, что я с прошлого рейса привёз?  — Его на «Дерюгин» отдали, он тоже на отходе.  Шеф потрогал бородку. — Надо бы тебе, конечно, пару рейсов с опытным гидрологом сходить, с полным объёмом работ...  Людей не хватает. Что делать?  Значит так: В отчёте не мудри. Главное — собери материал, обработай и привези. Да, — вспомнил он, — журналы будешь вести в двух экземплярах. Один сюда привезёшь, другой отдашь сахалинцам. Ясно?  (Я кивнул.) — Нарисуешь  схемы горизонтального  распределения температуры только на характерных горизонтах; по всем не надо. И придонный. Придонную температуру в траловую карточку сразу записывай. Та-ак… Старайся концевой груз на грунт не ложить, а то серию утопишь. Прикидывай высоту волны, сколько туда-сюда ходит, но ближе к грунту старайся температуру взять.  Ну, а вертикальные разрезы можешь сделать, конечно...      Да, сделай. Тебе пригодится — наглядней будет описывать. И не мудри. Пиши сжато. Что видишь, то и пиши. Не надо там предположений и т. п. Здесь разберёмся. Ну, всё. Иди, получай, пока Маша на обед не ушла. И завозись сегодня. Отход у них завтра — послезавтра. Они уже топливо взяли, девиацию прошли; траловое снабжение ещё дополучают. Так, что задержек не предвидится, учти.

— А когда приход? На сколько месяцев рейс? — спросил я.

— По заданию — до середины апреля, а там… Могут продлить с другим рейсовым заданием, могут вернуть. В ремонт  «Крым» летом планируется, так что, вероятно,  продлят. Ну, иди, получай.  «До середины апреля»...  Сейчас середина ноября. Значит — на пять месяцев...  Скажу Але, что ухожу почти на полгода — сразу зауважает… Как у Высоцкого: «Не пройдёт и полгода и я появлюсь»...

  — Постой! — крикнул шеф. Я подошёл к нему.   Слушай ещё — сказал он. — Значит, в свежую погоду, если большая волна, то пусть лучше, штурмана держат носом на волну, ну, чуть так...,  «в бейдевинд», как на парусниках говорят. Старпом, тот умеет, я с ним плавал, а этих не знаю, но пускай стараются, чтобы в момент бросания посыльного грузика трос стоял вертикально. Настаивай, требуй. Капитана тереби, если будут огрызаться.

А то они в дрейф лягут и довольны: «Станция -ничего делать не надо». И вот ещё что: Проверяй, как они делают метео. Дотошно проверяй. У нас уже много было нареканий от гидрометеослужбы. Будут мухлевать — пиши сразу рапорт на имя капитана, не уступай. Премиальные они тоже хотят получить. Облачность они часто путают, кодируют, бывает, неправильно и вообще порой туфту лепят. Подучи их, растолкуй. Ты же, я слышал, на метеостанции работал?

— Да, до службы. — Ну, вот и отлично. Потом из их журналов будешь выборки делать для отчёта.  Та-ак, ещё… Следи, чтобы ничего не писали «на глазок» и к показаниям давления чтобы все поправки вводили, как положено. Ясно? — Ясно. -Действуй.  — Есть! — ответил я, привычно отреагировав на приказную интонацию. Он улыбнулся: -Давай, давай.

— А как её по отчеству?  — Кого?  — Ну, Машу?

— Мария Васильевна,- сказал он, — Шурунова. Она вон, в том отделе сидит.  Да, ещё! Потом зайдёшь ко мне, я тебе табличку дам; перепишешь. По ней будешь шкаловые поправки разносить, а то графики чертить, это долго и неудобно. -Хорошо, — сказал я и пошёл туда, где работал. — А кто Мария Васильевна? — спросил я с порога.  Повернулась невысокая женщина с весёлыми глазами, та, что предлагала мне чай.  — Что вы хотели? — Оборудование получить на «Крым»

— Вы в рейс идёте?  — Иду. — Где будете работать?- спросила она и достала из выдвижного ящичка стола связку ключей.  — В Охотском море — сказал я.       — -Дайте ка сюда, что вы там понавыписывали… Взяла из моих рук листок со списком оборудования,  что-то в нём исправила и встала из-за стола. — Пойдёмте.

  «Этот мальчик» поглядывал на меня недовольно. — В рейс иду — сказал я ему.  — Понимаю, что-ж… так это, солидно согласился он. Какая-то женщина глянула на меня сочувственно, произнесла: " Только что из рейса..."

— Пойдёмте, что вы остановились? Я вышел вслед за Машей в коридор. Она открыла висячий замочек в нижнем отделении шкафа, стоявшего в торце коридора, сдвинула фанерную дверцу и стала что-то там доставать, а потом повернулась: — Помогите мне. Вон те два ящика достаньте. Один ящик цеплялся за что-то потому, что из него торчал гвоздь; (потом я достал его), а другой — не цеплялся. Я поставил его рядом с первым. Это были высокие и тяжёлые ящики с глубоководными термометрами.

— Вот, выбирайте пока, — сказала Маша, — Здесь некоторые без сертификатов. Посмотрите.  А сама стала что-то перекладывать в шкафу, неловко полуприсев.

Я увидел на верхней полке знакомый мне фанерный ящик с батитермографом, с ржавыми металлическими уголками, с царапиной на боковой стенке… Стоит. Где стоял. Я его неделю назад привёз с «Крыма» и у меня его принимал невысокий, темноволосый парень; шубутной  и вспотевший какой-то. Он тогда  что-то ворочал в этом шкафу, двигал. Влез в него чуть-ли не весь, матерился там, за фанерой и всё повторял: « Маша в отпуске, Маша в отпуске»… Как-то звали его забавно: не то «Парамон», не то «Мирон»...  Стало быть, Маша вышла из отпуска.

Я потянул за ящик. « А говорили, что нет батиграфа» — хотел сказать, но Маша меня опередила:  — НЕ ТРОГАЙТЕ!  Это не вам!  — А кому?  — Это на «ДЕРЮГИН»!   Я держался за ящик и смотрел на неё. — На «Дерюгин», я сказала! Они завтра будут вывозиться!  Я отпустил руку. Маша, склонившись над ящиками с термометрами, пересчитывала футляры.  БМРТ «ПРОФЕССОР ДЕРЮГИН» на юг идёт. — вспомнил я. Заходы в Австралию, на Таити...  На острове Таити жил негр Тити — Мити — пробурчал я.  — Что? — спросила Маша  — Это я так...- ответил я.

— А-а. А я думала, вы мне что-то сказали. Вот, выбирайте из этого ящика. А этот поставьте на место. Когда выберете,- скажете. « Надо будет к Але сходить, попрощаться» — подумал я. Скажу, что инженером иду. Не поверит, а я ей — направление  Вот так-то! — Когда выберете, занесёте сюда, в коридоре не оставляйте  — сказала Маша, оглянувшись в дверях. Я присел на корточки и вытащил из деревянного футляра первый тяжеленький термометр; перевернул его резервуаром вверх, посмотрел, в нужном ли месте отрывается столбик ртути. Развернул  ссохшийся, свернувшийся трубочкой паспорт. Сверил номера — годится. Вынул из ящика следующий футляр. Надо мной кто-то склонился. Я посмотрел. Стоял парень лет так двадцати семи, в сером костюме, в тонком, под горло, свитере,(такие теперь «водолазками» называют,)   Глаза у него были грустные, лицо казалось усталым; руки — в карманах брюк.

— В рейс собираешься? На чём идёшь? — спросил он.

— На «Крыме».  Он покивал головой. Я опять наклонился над ящиком.

— Вместо меня идёшь. Меня туда пихали — сказал он и присел на корточки:- наблюдал, что я делаю.

— Этот не бери — сказал он, — Видишь, — ртуть позеленела, — старый.  Поверялся черте когда.

— Так смотри: нормально ртуть отрывается! -  возразил я.

— Отложи, отложи его в сторону.  Он открыл в ящике другой футляр, вытянул из него термометр. Перевернул, проверил. Стал мне помогать. — Куда ты его?! — опять возмутился он.  — Этот же  высокошкальный, у него деления мелкие. Тебе на севере работать; отсчеты замучаешься снимать.  Откладывай, откладывай...

Выбирай низкошкальные, до +18!  Немного погодя, добавил:  -ну, до+20...

Раньше были до +10, сейчас что-то не попадаются...  Знаешь, — оживился он,

— У меня на хате  штук восемь есть! Все низкошкальные. С поправками, даже поправки расписаны на обороте.  Они списаны, будут тебе в запас. Я тебе завтра принесу. Будешь здесь с утра?  — Зайду, конечно — сказал я.

— Я всё равно увольняюсь, уже не пригодятся. — А почему увольняешься?   Он не ответил, а я не стал повторять вопрос. — Ты местный? — спросил он вдруг. — Местный. — Тебе легче.  А я намаялся таскаться по квартирам за эти четыре года. А сейчас говорят: «Ты уже не молодой специалист;  льгот не имеешь — в общий список». Да и пацан болеет всё время. Как я в рейсе, так жена с ним на бюллетене сидит. Тоже на работе неприятности.  Всё  канючит: « Уедем в Калининград, уедем в Калининград»  — родственники у неё там. Да и я запрос делал — берут. Хорошо бы переводом, а то виза пропадёт. Опять-же, — дело волокитное...   Вот хороший! — он подал мне очередной термометр.                                                                 

  Подошла Мария Васильевна:  — Отобрали?   — Да, пока тридцать штук...  -             -Что-о?!  Ну-ка, положите на место!  Двадцать штук хватит!

— А в руководстве, в той синей книге написано, что надо иметь двойной запас… начал я, но Маша меня перебила: — Там много, что написано! Вы там, в рейсах списываете, по домам растаскиваете, а мне потом выдавать нечего. Не надо! Не надо мне ничего говорить! — Она замахала руками, упреждая мои возражения. — Вот вам двадцать пять штук и всё!  Вот вам диск прозрачности, — она достала из шкафа плоский   фанерный ящик шарового цвета;  Вот шкала цветности —       маленький желтый ящичек. Вот вам две оправы к поверхностным термометрам, вот вам два поверхностных термометра. Всё!  Забирайте и несите. Сюда, сюда несите!

  Я занёс ящики в комнату и поставил их возле вешалки. Маша открыла шкаф с застеклёнными дверцами, стала выкладывать из него на стол...  — Вот карандаши, ручки, вот перья — выбирайте. Так… Журналы… — она достала три-  журнала для записи океанологических наблюдений. — Сколько у вас будет станций? — Не знаю. — А что, я должна знать?! Хватит вам двух журналов!  Один она положила в шкаф. — Альбом редукционных поправок дала? — Да. -
Та-ак...  Вот «Зубовские» таблицы, — можете взять.Здесь порвано; ничего, подклеете. Вот калька — этого хватит.  Миллиметровку отмотайте сами, сколько нужно. Та-ак… А туши у меня нет.  — А где же… — Не знаю! Где хотите. Чёрной туши нет.   — Возьмите у меня — услышал я приятный баритон.  Крупный, пожилой уже мужчина, сидевший неподалёку, достал из ящика стола флакон туши. — Здесь больше половины, берите. — Спасибо. — Мария Васильевна! — позвал я, Психрометр ещё, анемометр и анероид… — Анероиды у нас есть, психрометр тоже берите, а анемометры есть на судне.  — Нет там аннемометра;  я вчера там был! — соврал я при всех, но никто не понял, только женщина в зелёной кофте, та, что заваривала чай, понимающе улыбнулась, затем  вздохнула и отвернулась к окну. Окно было большое, стёкла чистые. Обе рамы оклеены по краям бумажными полосами, чтобы не дуло в щели. На широком подоконнике лежала стопка писчей бумаги. За окном виднелась крыша гостиницы "Владивосток".  С крыши свисали сосульки.   — Ладно, берите анемометр — согласилась Маша. — Только привезите! — Привезу, конечно! — возмутился я.

— Сейчас я напишу записочку,  пойдёте на тот склад, знаете, где, да?  Отдадите Сердюку, пожилой такой мужчина, знаете, да? Получите у него блок-счётчики, рамки, посыльные грузики и концевой груз. Хватит вам одного концевого груза — всё равно утопите. Если утопите, найдёте на судне что-нибуть. Там в трюме  железяк полно. Возьмёте  баластину...  Да спросите у тралмастера, он вам что- -нибудь выберет. Найдёте. Она подала мне записку: — С вами всё!.    А список останется у меня. Распишитесь.  Я расписался. — А на чём вывозить?

— Не знаю! — отрезала Маша — На чём хотите, хоть на трамвае. Меня это не касается.   — Да у вас-же  немного — сказал мужчина с приятным баритоном. На такси увезёте. Так проще. У нас только грузовая машина; не гонять же её. Деньги у вас есть? — он полез в карман пиджака. — Есть, есть, ну что вы! — испугался я. Кхм -кхм — произнёс мужчина и стул под ним заскрипел.

— Термометры ваши никуда не денутся! — заверила меня маша. — Заедете, заберёте

 Я надел шапку, куртку и задержался у двери, потому, что замок на куртке не застёгивался, заел. Тогда я вышел в коридор в расстегнутой куртке: «Потом  поправлю». У шкафа с бумагами стоял и курил тот парень, который увольнялся.

Я достал сигарету, прикурил от его сигареты.  — Чёрте что! — сказал я, — Держали бы  все приборы на судне. Получил направление, пришёл на судно, а том уже всё есть.  Так же в Гидрометеослужбе?

— Да это и козе понятно — сказал парень. Я засмеялся, потому, что представил козу, согласно кивающую головой:  «Понятно», мол. «понятно». — Что ты смеёшься? Я объяснил. Он тоже улыбнулся. — Да, это поговорка такая на флоте: «Ежу понятно», или  «Козе понятно». Дело не в этом. У института своих судов нет, арендует их в Приморрыбфлоте, так что это волокитное дело… — Ну, — ладно,  побегу, сказал я и побежал вниз по лестнице.

Такси я поймал быстро; первый же остановился. — Куда тебе?        — спросил шофёр, мужчина лет за сорок   — Сюда, вот, потом направо. На склад заедем, потом вернёмся, ящики здесь заберу. У вас багажник пустой?  — Потом куда? — В Диомид  — На судно?  — На судно         — Погнали.

 Я объяснял «пожилому такому» мужчине, сидевшему на табуретке в своей каморке, что мне нужно. Он меня не слушал;- держал Машину записку  на большом удалении от лица,  читал, прищурившись, затем встал, снял с гвоздика ключи и молча вышел.

 Я постоял немного, потом сообразил, что надо идти за ним. Он открыл на сарае висячий замок, с лязгом уронил поперечину. Дверь, царапая лёд, открылась не полностью, но войти можно.  В сарае валялись затоптанные в землю посыльные грузики. в бумажках, в смазке; Стоял штабель длинных ящиков шарового цвета. В углу были свалены, как берёзовые дрова, старые, с ободранной краской, батометры.

— Вот, бери! — хрипло, отрывисто приказал мне «пожилой такой мужчина». В голосе его, кроме обычного стариковского раздражения безошибочно угадывалась привычка отдавать команды. Я посмотрел на него: — глаза светлые, взгляд жёсткий.  Черты лица крупные, мясистые с глубокими  носогубными морщинами. Щёки чисто побриты. Осанка старого строевого старшины… Фронтовик, наверное, до сих пор командует. -подумал я -Пенсия маленькая — приходится сторожем подрабатывать.

 Я вынес из сарая десять новых ящичков с рамками для термометров, два ящика с блоками -счетчиками.  — посыльные грузики носком ботинка выбил из земли, сложил в пустой ящик — пригодятся. Поднял тяжелый, как бомба концевой груз с хвостовым оперением и понёс его поперёк живота к машине. За  спиной лязгнула поперечина, клацнул, закрываясь висячий замок.

  Шофер открыл багажник  «Волги», помог мне поднять и уложить в него «бомбу». Остальное я загрузил сам. Всё вместилось.

— Что, у вас в «конторе» машин нет? — спросил шофер. Он скалился, оглядываясь назад и крутил баранку, выруливая из дворика задним ходом.

— Есть. Грузовая. Волокитное дело — ответил я. Шофер переключил передачу, уселся удобнее и мы выехали на дорогу. Остановились у института. На лестнице встретился шеф: — О! Хорошо, что я тебя поймал.  Погоди, поставь ящик. Значит так: На переходе не расслабляйся, сразу начинай вооружать рамки, всё готовь к работе. Зайдёте в Невельск, там сахалинцы сядут. И сделаете сразу «вековой» разрез в Татарском проливе.Это есть в рейсовом задании. Тоже вертикальное распределение температуры  нарисуешь. Там красиво получится: у Сахалина ветка тёплого Цусимского течения, с запада — холодного Приморского. Фронтальная зона чётко выделяется, сам увидишь. Ну, всё, давай! Я сбегал несколько раз вверх, вниз по лестнице, перенес, загрузил в салон «Волги» всё, что получил у Маши -запыхался. Сел на переднее сиденье, захлопнул дверцу, — расслабился.

 Ехали, ехали… Я о своём думал,  но водитель меня отвлёк: -  А я, вот, пятнадцать лет  отморячил  и завязал. — Вот так иногда спрашиваешь себя:        Что я там видел?

Да ничего. -( он посмотрел на меня, затем снова на дорогу.) Пустые годы.  Море да рыба; рыба, да море  — вспомнить нечего.  Как дети родились, как ходить начали,-не видел; как росли, как в школу пошли, — не видел. Как жена состарилась, не заметил. А что я там видел? Рыба, да море… Пятнадцать лет     — коту под хвост.  ( он выругался нецензурно и складно)  Завязывай, парень, с морями, пока не поздно -  мой тебе совет. Затянет. Из рейса в рейс… Пожалеешь потом. Жизнь свою угробишь зазря.  Как  говорится: -« Рыбу -стране, деньги  -жене, сам -на волне» Так ведь получается?  Он засмеялся, но не весело. Я тоже улыбнулся. Он нагнал на меня тоску.  До причала в бухте Диомид мы ехали молча. Шофер  иногда сдержанно покашливал, иногда посвистывал сквозь сжатые зубы и пристально смотрел на дорогу.

« А ведь он мне завидует» — подумал я. Сам ведь, когда-то спешил в такси на отходящее судно и вспоминает это сейчас. Много раз за пятнадцать лет он вот так ехал в порт, а теперь развозит других.  « Сам на волне»… А жены у меня нет, а рыбы я ещё не наловил...  Там видно будет.

 

 

 

        глава  четвертая     ПОСЛЕДНИЙ   РАЗГОВОР

 

 

— Опять пришёл...  Ты же ОБЕЩАЛ не приходить!  Она строго смотрела на меня снизу вверх; на щеках её проступил румянец негодования. — Ты мне...                  Н-надоел!-Ну сколько можно?! Я к тебе равноду-у-ушна,  у меня совсем другая жи-изнь!  Что ты лезешь в мою жизнь?! Я молчал.  Сердце бухало редко и сильно — я видел близко ЕЁ лицо, слышал ЕЁ голос (!)

— Припёрся, О! Тебя никто не приглашал!

— Здравствуй — выговорил я.

 -Здра-а-вствуй! — насмешливо протянула она.  смерила меня взглядом снизу вверх. — Что ещё скажешь? Я забыл, что собирался сказать. Получилась пауза.

— Я слушаю! — нетерпеливо потребовала она.

— Ну-у… — начал я и замолчал.

— Что «ну», что?  Уходи, хватит тут с тобой...  И не приходи больше,

и не пиши! Нукаешь тут… Она сделала решительное движение, вроде как выталкивать меня за дверь, но, заметив, что я этому обрадовался: (Сейчас она прикоснется ко мне!), неловко убрала руки, «ла-апочки», поправила ногой половичек, на котором я стоял; отошла на несколько шагов. Резко повернулась: — Не прикидывайся! Думаешь, если ты такой… И не договорила «какой», -прислонилась к стене спиной.  — Зачем пришел? — спросила она уже сдержанно и не глядя в мою сторону.  — Я тебе ничем не обязана и повода не давала. -Конечно не давала — согласился я и вспомнил, зачем пришёл

Это был очень удачный повод: — Я в рейс ухожу. На пять месяцев. (Сейчас она меня зауважает, спросит: «Куда, на каком судне»?)

— Ну и что? — сразу же ответила она с интонацией: « Мне  то какое дело»?

— Повидать… Попрощаться   пришел — пробормотал я с интонацией: «Нельзя, что ли»?  Усмехнулась… И опять: — взглядом снизу  вверх, только медленно. — А ты можешь себе представить… (Во взгляде… нет, не злорадство. Точно, не злорадство; просто любопытство. Любопытство мучителя к своей жертве...) что я за-амуж выхожу!  — А я в рейс… — зачем-то  повторил я. Понял, что сказал «не то» и поморщился.  Теперь она смотрела на меня с презрительной жалостью. Долго смотрела.  «Ну зачем ты унижаешься, ЗАЧЕМ» ?!-ясно читалось в её глазах.- Над тобой смею-ются, а ты… — озвучила она, наконец, свою мысль.  — Ну-у… -начал я. (Она не перебила) … что-ж поделаешь, если чудес… действительно… не бывает.  Видимо, интонация безысходности, невольно прозвучавшая в этой фразе, произвела на неё впечатление: — в её глазах мелькнуло сочувствие. Она быстро опустила ресницы, отошла на несколько шагов. Постояла спиной ко мне, затем подошла и остановилась рядом, прислонившись к стене .  — Ты же сам потом смеяться будешь-  произнесла негромко, будто оправдываясь.  Отвернула лицо так, что мне была видна только часть щеки и ухо. Два раза  полуоборачивалась, будто хотела что то сказать. Но не говорила.

 Я замер:  «Как она близко! Если бы можно было вот сейчас прикоснуться губами к её виску… Я даже чувствую запах её волос; он такой родной, как у мамы.  Вот ведь ОНА. Рядом совсем- дотронуться можно! Ведь это правда, это мне не снится! Это она и есть, та самая девочка, из детства! Та самая»...

 

                                                       ***

 

  Был последний день апреля. Город приготовился к празднику 1 мая. — красные флаги на фасадах домов, на оградах. Во дворах чисто; деревца побелены; на ветках только-только проклюнулись листочки; солнечно, свежо.  По булыжной мостовой, долгим строем, с песней, шли военные моряки в парадной форме. Грозно поблескивал штыки. Ритмично, как волны о берег, ширкали  клёши.  Со всех дворов к улице сбегались мальчишки.

                                            Уходит вдаль широкая дорога

                                            Окутал сопки утренний туман

                                            И снова бухта Золотого рога

                                            Нас провожает в Тихий океан

  Стая воробьёв  вспорхнула, метнулась на дерево при мощном вздохе: «И снова  БУХ-ТА»… От восторга и величественности происходящего у меня колотилось сердце. Моряки шли быстро, я едва поспевал за ними по тротуару и некоторое время шел рядом с усатым белобрысым матросом. Он подмигнул мне.  Я заулыбался, польщенный таким к себе вниманием, остановился. И увидел ЕЁ.- пригожую темноглазую девочку с  тронутой ветром челочкой на лбу, в розовой шапочке и коротком светло зеленом пальтишке. Она стояла совсем близко, в двух шагах  от меня и восторженно, чуть приоткрыв ротик, смотрела на  моряков.  Чуть дальше, старушка в черной  плюшевке, в сбившемся на затылок  сером пуховом платке, удерживала на руках вертлявого малыша в красном плюшевом балахончике и не то ему говорила, не то сама умилялась:  -Ай, какие  краснофло-отцы! Ай я яй! Да такие-ж уси бра-авые! А мы им ручкой помаСим.  Воть так, Воть так! У ног её стояла кирзовая хозяйственная сумка. Из сумки выпирали газетные кульки с мукой. В магазине «Бакалея Гастрономия» продавали к празднику белую муку по два килограмма в одни руки. Вот она и купила с малышом «на двоих». А мы тоже муку купили. Мама сегодня «хворосту» напечет целый тазик.

                                           Шли моряки чем дальше, тем дружнее

                                           В огне атак не дрогнул ни один

                                           Освобождали братскую Корею

                                           И с боем брали Южный Сахалин

-Освобождали… Я посмотрел на девочку. — Старушка с малышом пропала. Моряки пропали. Всё исчезло, как растворилось. Осталось только ослепительно милое личико в ореоле розовой шапочки...

  Девочка заметила, что я на неё уставился и глянула на меня со строгим недоумением, чуть наклонив голову: Что, мол, надо ЭТОМУ?  Ну, конечно! Каким она меня тогда увидела? Пацан в заношенной школьной форме со съехавшим набок ремнём., без фуражки (Учительница забрала: « Пусть родители придут») Концы пионерского галстука висят на груди двумя скрученными сосульками — троечник задрипанный. — Аля! Домой! — позвал из окна женский голос.  — Ну, сейча-ас, ма-ма! — капризно отозвалась девочка и топнула ногой. Интонации её голоса и то, как она,-руки в карманах пальтишка; топнула ногой, очаровали меня окончательно. Я отвернулся с независимым видом, а когда снова быстро посмотрел...  Её уже не было!!! Уф! — она забегала в подъезд дома.

Улица опустела. Удалялась песня:- «Стоят на вахте тихоокеанцы»… Трамвай протарахтел. А у меня губы расплылись в улыбке. Хотел сделать серьёзное лицо — насупил брови,- не вышло. Губы опять растянулись… САМИ!  Я шёл куда-то, улыбался, всё пытался сделать серьёзное лицо, потом не выдержал, побежал, помчался вприпрыжку, не чуя ног,- рот до ушей. Вот так: глазками хлопнула, ножкой топнула… А в школе, на уроке литературы мы хихикали, что Дубровский  влюбился в Машу.

 

 

— Чем я могу тебе помочь? — Она произнесла это тихо.  Слово «ЧЕМ» прозвучало так убедительно, что мне стало стыдно за свой непрошеный визит.

«Помочь»… Что я, попрошайка? Заставил её пожалеть себя?.  Она снова отошла и остановилась у открытой двери в комнату, спиной ко мне. Я ждал, но она не  оглядывалась. В комнате было темно; работал телевизор. Еле-еле слышалась мелодия  песни, что тогда пели матросы:« И снова бух-та Золотого ро-га»...- Теперь она— позывной  местного телевидения,  второй программы. Я хотел позвать Алю, рассказать о том дне, но не посмел. Поздно. Всё уже сказано.  Уходить не хотелось. До невозможности. Ведь больше я сюда не приду!  Тихо-тихо зудел надо мной электросчётчик… Возникло тоскливое, панически жуткое ощущение, что там, за дверью, куда мне надо идти, ничего нет Там пустота! Что ВСЁ останется здесь, а мне надо решиться и шагнуть. ЩАС… Рука не хотела браться за дверную ручку. Ну, не хотела и всё! ЩАС...                                                                                                           Дверь на лестничную площадку открылась легко и бесшумно. Пахнуло холодом и унылым запахом подгоревшего молока. Я вышел и прикрыл за собой дверь. ВСЁ. И стало невыносимо… Я побежал вниз по лестнице. Я не мог не бежать! Мне надо было, необходимо бежать, бежать!  Побежал по тротуару, будто бы к трамваю на остановке. Мелькнуло удивлённое лицо, рука какой-то женщины: «Вон же следующий идёт»! Я перебежал через дорогу и пошел в другую сторону.  « Дур-рак! Куча ветоши! Да не обязана она выслушивать твои охи-вздохи, смотреть на морду твою несчастную. Не обязана!  Припёрся: «Здра-асте вам»! На что надеялся? Да ни  на что не надеялся, увидеть её хотел с близкого расстояния… Ну, вот, увидел же? Увидел. И получил всё, что тебе было приготовлено и пожалели тебя, несчастного. Что тебе ещё?  Ну и хорошо, что увидел. Когда теперь ещё увижу? Нам же в одном городе жить, по одной улице ходить. Теперь, при встрече, она будет делать вид, что не замечает меня: «а то прицепится», а я не смогу не смотреть на неё и буду, как оплеванный...  «И не приходи больше! И не пиши»! « Над тобой смеются, а ты...»  Если бы  я ей ничего не говорил, не писал этих писем дурацких!   Да, там есть, над чем посмеяться, если читать на ясную голову то, что написано в горячке. Там  ты весь, как на ладони со своими «прибабахами» и комплексами. Эх...  Ладно, всё, не причитай.  И что теперь? Что, что, пойду в рейс. «Море возьми-и-и меня в дальние дали», как Магомаев поёт.  Ха -ха.  Что, «Ха -Ха»?  Что заслужил, то и получил, «куча ветоши».  Ей эти вздыхатели-приставатели ещё со школы надоели до чёртиков. И каждого надо отвадить. Не получается по-хорошему, значит так вот: «наотмашь» — наверняка.  Да всё правильно. Представь себя на её месте, посмотри на себя ЕЁ глазами...  Ну? Что? А она тебе ещё и посочувствовала.  Она понимает твоё состояние. Только раздосадовал её. Правильно — не надо лезть в ЕЁ жизнь. Не нужен ты там.   Но! Она, как ни крути — моё «божество»Так? Я пришел к своему «божеству» перед дальней дорогой. Ведь это самое главное, что надо было сделать перед рейсом. Всё правильно. Но «божество» вишь, разгневалось. Так? Значит, дорога будет нелегкой. Вот и всё. В кино показывают таких, «третьих лишних» — жалкие типы и не вызывают сочувствия у зрителей. Так вот я теперь и есть этот самый «третий лишний», типаж такой, классический.  Это твоя роль, парень. Да-а...  А интересно, если бы я ей сказал про «божество»?  Представь… Да не-ет, если бы я такое выдавил из себя, она бы глаза закатила, руками бы всплеснула, может быть зло засмеялась, посмотрела как на дурачка...    «Море любит сильных» — Какая ерунда! Море «любит», вернее — привечает неудачников, тех, кому на земле ничего хорошего не светит. Это так.  Вон, у японцев, слышал, работа рыбака считается, то же, как у нас;- грузчиком или землекопом. И ни какой романтики, просто тяжелая работа. Зарабатывание денег. (А куда денешься)?  Вообще то всякому делу надо научиться сначала. Как за ба-а-рышнями уха-аживать, что говорить… Это наука. Её надо знать. А то припёрся: « В рейс ухожу»! Уважайте меня!  Ну, вот и уходи, не мозоль глаза.  Она взрослая умная девушка, знает. что ей надо. Она в университете учится, умница, а ты провалился на экзаменах, недоучка. Не пара ты ей и отстал от жизни реальной, так и не повзрослел -  мальчишечка  «с романтикой»… Как в прошлом рейсе горланил под гитару: «А я еду, а я еду за туманом»… Старший механик на судовом собрании: — Мы сюда не за туманом… и на меня глянул,(все заулыбались);, мы сюда деньги зарабатывать пришли. Поэтому… и т.д.

А, и ладно. В море тоже интересно. Потом, может быть, надоест. А пока… Как у Александра Грина в романе  "Бегущая по волнам":- «Там волны, красиво». Так ведь в самом деле — красиво! Когда на лодке служил, то и моря толком не видел. Выход наверх только ночью, ненадолго, пока в надводном положении, под дизелями идём. А тут — дыши ветром. Любуйся пейзажами, стихией.  Хорошая у меня профессия, морская.  Как тот таксист: «Смотри. Парень, затянет. Из рейса в рейс… Пожалеешь потом»   Откуда он знает, что будет потом? Я же не он, правильно?

 

 

                     глава  пятая        ДЕНЬ   ОТХОДА

 

    В порту было тихо, сумрачно. На палубе, на крышках трюмов поблескивал иней. Небо уже посветлело; прожектора на верхнем мостике светили тускло, устало.

 Матросы в новеньких черных телогрейках, шапках, в новых, не обмятых ещё рыбацких сапогах, сматывали на вьюшки капроновые швартовы. Подле них, оставляя на инее следы,  суетился черный лохматый песик по кличке Бич. Протяжно проскрипел, будто недовольно простонал:  " Разбуди-и-ли !", придавленый к борту соседнего судна резиновый кранец (автопокрышка) и обвис, звякнув цепью; — средний   рыболовный траулер «Крым» отработал назад, разогнав бурунами прибившуюся под корму полосу шуги, вышел из шеренги стоявших у причала судов, развернулся в бухте и, покачиваясь, вышел в пролив.                                                                                    Сразу, за мысом Абросимова, порыв морозного ветра трепанул сухой ещё брезентовый чехол на траловой лебёдке, взвизгнул, засвистел  в антеннах, снастях; воронкой раздул шерсть на боку у Бича, заставил его зажмуриться и сильно-сильно прижать уши. Море парило.  До горизонта змеились белесые полосы ледяного  сала.