Меж Игаркой и Сопочной Каргой 5.

Меж Игаркой и Сопочной Каргой  (мемуары енисейского раздолбая) часть 5.
 
И кто нарушил равновесие?
 
Существует в народе мнение, что самоеды, которых  власти  именовали просто «туземцами», в свое время сотрудничали с нимина коммерческой основе. То бишь, отлавливали, а, скорее всего, просто  отстреливали беглых каторжан из сталинских лагерей, да и спецпоселенцев под горячую руку, кои тоже бегали по тундре в поисках лучшей жизни.
 
Попробуй  разобраться, что за оборванецв опорках, сверкая голой задницей бежит по бескрайней хлюпающей болотом, а то и заснеженной тундре. Отчитывались, по слухам, перед лагерным начальством  ушами, пальцами и головами беглецов. С пленными хлопот неизмеримо больше, нежели с телами хладными и неживыми.
 
Причем,  принимали участие в такой охоте все без исключения. Ненцы,  селькупы,  эвенки,  ханты,  манси, долганы, кеты, энцы,  нганасане – все  они, для бледнолицых, похожи друг на друга и  неотличимы, как капли воды.  Какой беглец способен отличить их на взгляд? На кого  указать пальцем и не опростоволоситься?
 
Посему,  видимо, и Гунар Карлович не питает к енисейским туземцам особого пиетета. И ничего тут не поделаешь! Такова  суровая  правда жизни.
 
С другой стороны эта же горькая правда дает основание оправдать такое поведение аборигенов. Кто первым нарушил шаткое равновесие? Неизвестно! Аборигены ли начали первыми отстреливать и сдавать лагерных беглецов или беглые каторжане сводили под корень, вырезая  поголовно встреченные на пути бегства семьи и рода аборигенов во избежание огласки? Кто из них прав? Кто знает? Мне это не ведомо.
 
Примеров тому много. Много и причин вызвавших противостояние  аборигенов и некоренного населения. У аборигенов и в лучшие-то времена жизнь была не сахар. А с началом  Великой отечественной войны  нормы оплаты за трудодень в оленеводческих  колхозах упали  до смехотворных — пятнадцать граммов  мяса, пять граммов  масла и десять граммов  зерна. Смертельный паек!
 
Аборигены выжили бы и сами, без помощи властей, если бы власти под лозунгом «Все для фронта, все для победы» не подняли изъятие источников существования  аборигенов — рыбы и оленей, результатов охотничьего промысла за пределы разумных объемов.
 
К концу сорок первого года  в тундре стали разбегаться на все четыре стороны  оленеводческие колхозы, рыболовные и охотничьи артели. Замаячила перед взором туземцев угроза голодной смерти. Люди уходили в тундру, избегая контактов с представителями власти.
 
В сорок третьем году власти вовсе прекратили выдачу  хлеба даже тем коренным жителям, которые  ни смотря, ни на что продолжали исправно платить налоги рыбой, дичью, оленями. 
 
Ловля беглых стала одним из способов выжить, поскольку позволяла получить хоть что-то из рук властей, от щедрот НКВД. Для аборигена всякий незнакомый в тундре является возможным врагом, для беглеца всякий абориген однозначно враг.
 
Тундра насколько просторная и безлюдная,  настолько же и тесная. Бегущего по тундре каторжанина по любому несет к людям. Там  у аборигенов тепло, еда, одежда, оружие, жизнь. У беглеца нет других вариантов. Все другие варианты приводят к смертельному исходу.
 
В конечном итоге они  сходятся лицом к лицу, и порою  случается то, чему бы лучше никогда не случаться. Единственно возможный вариант приводит к единственно возможному конечному исходу — смертельному. Что примечательно,  и с  окончанием войны жизнь в заполярье для аборигенов, как это ни странно,  легче не стала. Она и сейчас совсем не легкая.
 
К примеру, широко известный в очень узких кругах  случай. В июне  одна тысяча девятьсот сорок восьмого года  из-под стражи, разоружив охранников, совершили побег заключенные стройки номер «Пятьсот один», тянувшие железнодорожную ветку сообщением Чум – Лабытнанги. Девятнадцать беглых каторжан совершили нападение на ненецкий оленеводческий колхоз «Красный октябрь». 
 
Род Терентьевых из семи мужчин, пятнадцати женщин, двадцати детей в возрасте от пяти месяцев до тринадцати лет был расстрелян  из огнестрельного оружия, порезан ножами  и зарублен топорами. Взяв продукты и охотничье оружие, беглые каторжане  ушли в тундру, но были настигнуты  сотрудниками НКВД  у Воркутинского лагеря, окружены и без жалости уничтожены.
 
Летом следующего  одна тысяча девятьсот сорок девятого года восстали каторжане  на станции Абезь, между Интой и Воркутой.  Восставшие лавиной двинулись в сторону Воркуты, освобождая лагеря, встречавшиеся на пути. Число восставших перевалило за семьдесят тысяч человек.
 
Продвигаясь,  восставшие безжалостно пускали под нож, некстати оказавшихся на пути, аборигенов – якутов, эвенков, зырян в отместку за выдачу ими беглых властям за денежное вознаграждение.
 
В тундре нет газет, но вести бегут  от стойбища к стойбищу семимильными шагами. Вся огромная страна не знала о восстаниях в сталинских лагерях, о боях в заполярье между каторжанами  и сотрудниками НКВД, а аборигены всегда были в курсе.
 
Даже спустя три десятилетия прошедшие с тех событий  местные до сей поры относятся к  появлению в тундре посторонних с опаской. Мы лоцмейстеры тоже для них посторонние. Они и к нам относятся с опаской, видимо подспудно, на уровне подсознания, ожидая от нас какой-либо «бледнолицей» пакости.
 
Лоцмейстеры люди государственные. А к пакостям со стороны государства аборигены уже привыкли. Ничто не проходит бесследно. Вот уж воистину, никто не забыт, ничто не забыто.
 
Я это понял, когда по случаю  пришлось посетить  жилище  ненцев временно занявших брошенный дом в Лайде. Стучишь в дверь, входишь и видишь первую  реакцию мужчин на твое появление. И реакция эта — непроизвольный взгляд в сторону  поставленного в углу оружия.
 
У меня всегда при встречах с аборигенами было четкое  ощущение, что я на самом деле инопланетянин, волею судеб катапультированный с пролетавшего мимо неопознанного летающего объекта,  в жизнь коренных ненэй  ненэчи на чуждой и незнакомой мне планете.
 
Немногословность и скрытность, характерные для  ненцев черты. Они, прежде всего, итог совместной, в  течение столетий, жизни бок о бок с бледнолицыми колонизаторами.А когда-то, в доисторические времена, отважные, без страха и упрека, пахатыры  аборигенов  вместе с мифическими беловолосыми  подземными людьми сихиртя  охотились на мамонтов, пещерных медведей и саблезубых тигров. А если шли в бой или на поединок, то под грохот шаманских бубнов, обтянутых человеческой кожей…
 
Обменный фонд
 
Я по доброте душевной пытаюсь повлиять на Гунара, чтобы он сразу взял потерпевших на борт и доставил к берегу, пока я занят работой на навигационном знаке. Мне с теодолитом  крутиться не меньше часа, если с перекурами. Гунару со всеми хлопотами    на переброску енисейских «Робинзонов»  с лихвой тридцати минут хватит.
 
Вот зачем им все это время понапрасну толкаться по острову не пришей рукав в известном месте. Гунар сурово смотрит на меня и напоминает, что я начальник лоцмейстерской партии и волен отдавать ему команды только касательно выполнения лоцмейстерских работ.
 
Капитаном же самоходной баржи «Северянка–2» является он, Гунар Карлович Ницус, и никто другой помимо  него.  А это означает, что капитан Ницус способен самостоятельно принять правильное решение относительно потерпевших от стихии товарищей  ненцев и их дальнейшей судьбы. На словах «правильное решение» Гунар Карлович делает особый акцент.
 
Я смотрю на рассерженного моей настойчивостью Гунара и говорю, сплюнув,   с приторно доброй,  ехидной   улыбкой на лице:
 
— «Да хрен с тобой, старый, упрямый латышский буржуй, поступай, как знаешь».
 
Карлович на мой большевистский выпад не обижается. Понимает он, что я не намерен качать начальнические права по сиюминутному поводу и лицо его разглаживается от гневных морщин, а гримаса недовольства сменяется  хитрой латышской  улыбкой.
 
Жизнь, конечно, научила Гунара всему, не обделен он и умением делать деньги. Он, судя по всему, умеет делать в жизни все, противном случае он просто не выжил бы всеми брошенный в выдолбленной в вечной мерзлоте  землянке.
 
Оказался я как-то  единожды,  по какому-то непонятному для меня случайному стечению обстоятельств, в машинном отделении баржи «Северянка -2». Это святая святых Гунара  Карловича, куда он не пускает  никого. И меня бы не пустил, кабы  он в этот момент был  чуть трезвее.Но не случилось ему тогда протрезветь  до нужной кондиции.
 
Побывал я таки  в  «святая святых»  капитана Ницуса,  да не нахрапом, а с его позволения  -  сам позвал. Не  напрашивался я в экскурсию по его секретным закромам.  Скучно нам на переходе  от Игарки  до Усть-порта  было.
 
Припасенной ранее Гунаром поллитровки водки для банкета нормальной продолжительности в узком кругу оказалось недостаточно. Просыпается в нём иной раз, полученная по наследству от папы Карла буржуйская сметливость, и врожденная латышская прижимистость. Нет, парень он, хоть и в преклонном возрасте,  не жадный, но и рубаха нараспашку не в латышских традициях, несмотря на сибирскую закалку.
 
Закусочки вполне с избытком хватало, а содержимое поллитровки за дружеской беседой испарилось слишком быстро и безвозвратно. А аппетит, как известно, приходит, когда  вовсе не планировали.
 
Все свободное место в машинном отделении  баржи и в шкиперской каюте под ходовой рубкой было заставлено двумя десятками ящиков с водкой и питьевым спиртом — обменный шкиперский фонд.
 
Хорошо я парень не болтливый и язык предпочитаю держать за зубами по любым поводам – мало ли,  что  может пригрезиться моему молодому мозгу, одурманенному  спиртными  парами. Всю подноготную  за Карловича я не знаю, поскольку иголок под ногти ему не загонял и пяток на дыбе  на углях  не поджаривал.
 
Сам он, как истинный латыш,  не особо охоч до разговоров не связанных с выполнением шкиперских обязанностей. Я же могу только  иметь некоторые соображения по  поводу Карловича и собственное мнение.
 
И я их  имею. И честно признаюсь,  они в пользу Карловича.  Мне нравится этот немногословный латышский старикан, «контра»  и «враг советской власти», в одиннадцатилетнем возрасте осужденный Особой тройкойпрактически на неизбежную смерть в замороженной енисейской тундре.
 
Нормальному человеку однозначно понятно, что никакой Гунар не контра и не враг советской власти. Тот, кто его отправлял в ссылку на верную смерть в замороженную тундру, в лучшем случае, не похмелился после тяжкого запоя и соображал затуманенной спиртом башкой дюже плохо, либо, в худшем случае, был по натуре выдающейся падлой.
 
Мальчонка только чудом не разделил судьбу своих родителей и не растворился подобно им в болотной грязи под слоем ягеля. И косточки его не растащены по тундре вездесущими песцами,  потому как глубокую могилу в вечной мерзлоте  для него  никто ковырять не стал бы.
 
Он  повидал в жизни такое, чего мне, надеюсь,  никогда увидеть не придется, да и другим такого я не пожелаю. Избави нас Господи от таких приключений! Вот, то, что на самом деле важно! Все остальное это просто мелкие подробности.
 
Ну, имеет  Гунар Карлович на своем шкиперском месте, за штурвалом вездесущей  самоходной  баржи, свой маленький латышский гешефт. Безусловно, местные аборигены, это вам не папуасы Новой Гвинеи, а Гунар Карлович  вовсе не Миклухо-Маклай. 
 
Ненцев на бусах не разведешь, в курсе они, что и как, и даже, где и по чём. За десяток ржавых кремневых ружей у них Манхэттен прикупить не удастся. Где тех ружей кремневых раздобыть, да и кто им даст «манхэттенами» торговать?  Но вот благодаря заполярному жидкому золоту, можно воплотить в жизнь кое-какие мелкие фантазии – в разумных пределах, конечно.
 
Какие фантазии воплощает Гунар Карлович и воплощает ли я не знаю, а потому и трепаться по этому поводу попусту не буду. Все решения, которые на моей памяти принимал шкипер Ницус, были правильными. Я  уверен, что и нынешнее его решение, как он и обещал, будет мудрым, абсолютно соответствующим, без изъянов, Кодексу строителя коммунизма.
 
О вреде протирания спиртом контактов маячного оборудования
 
Из задумчивости меня выбрасывает громоподобными металлическими  звуками – резким БАНГГ, затем шелестом мимо моей макушки ЖИЗЗЗЗ  и металлическим грохотом БУ-БУ-БУ о стальную трубу маяка. Сперепугу я начинаю  судорожно колотить болотными сапожищами   в водительское  лобовое стекло,
 
Вездеход резко тормозит, едва не сбросив меня лишенного опоры ног с кабины. Парни, дремавшие под натужное жужжание двигателя вездехода, начинают  просыпаться и недоуменно крутят головами. Оказалось всё донельзя просто. Я на кабине о чем-то задумался, народ в кузове, оседлав задницами теплый РИТЭГ,  задремал.
 
Как выяснилось позже, водитель с дедом Юдиным, насмотревшись  на нас, посиневших от ныряния в Енисей, слегка продрогли сами и в процессе движения решили слегка приподнять себе настроение, прикладываясь  к фляжке со спиртом, гипотетически предназначенным  для протирки контактов электрооборудования маяков. Судя по всему, маячное оборудование в ближайшее время так и останется с не протертыми электрическими контактами.
 
Понятно, что техник-лоцмейстер еще не выжил из ума, чтобы вот так запросто тратить драгоценную влагу на протирку контактов. Контакты не золотые, их можно просто послюнявить и протереть бархоткой или мелкой наждачной бумагой. Но, похоже, дед Юдин на пару с водителем  вездехода,  достаточно растеряли совести и умишка, чтобы беспардонно наклюкаться спирта  96%, до положения риз.
 
И это  в процессе транспортирования  термоядерной конструкции, доверенной нам, бравым енисейским раздолбаям высочайшим повелением кошмарно высокого начальства из самого Министерства Морского флота СССР. Надо было мне устроить беспощадный  шмон, с целью обнаружения  излишков спиртосодержащих жидкостей.
 
Мне и в голову не пришло, что такая беспардонная наглость возможна в нашей дружной компании настоящих полярников и такой непростой и опасной в радиационном отношении ситуации.
 
Изрядно причастившись, дед Юдин  пригрелся у пышущего жаром двигателя вездехода,  расположенного под кожухом между сидениями водителя и пассажира и отъехал в крепкие объятия Морфея.
 
Водитель вездехода бодро ворочал рычагами, ровно до того момента, пока этого требовало движение по пересеченной местности и  форсирование безымянного ручья и речки  Сопочной.
 
Стоило вездеходу  вырваться на оперативный простор, водила прицелился на торчащий впереди навигационный  знак Сопочная карга и снизил  скорость вездехода до умеренной. Сделано это было во избежание  риска  растрясти команду и  радиоизотопный источник повышенной для нашего здоровья опасности.
 
Однообразие окружающей тундры, тепло и монотонный гул двигателя, да еще сотка граммов неразведенного спирта, залитая в водителя вездехода  на голодный желудок и занюханная рукавом промасленного солидолом альпака,  сотворили свое черное дело. Пьяный водила, сначала   просто клевал носом, а потом и вовсе откровенно задремал.
 
Баггзззнуло, когда практически не управляемый вездеход  порвал правой гусеницей растяжку маяка, собранную  из стальных  прутов толщиной в полтора сантиметра. Обрывок растяжки прошелестел над моим затылком, чудом не сбрив  верхушку черепа, и стеганул со всей дури  по трубе маяка. На десять сантиметров ниже и мой  кроличий треух полный моих мозгов размазался бы о трубу маяка Сопкарга.
 
Ну, не ожидал я такой подлости от своего уважаемого полярного наставника деда Юдина. А как же исподнее в полоску? А попа в ракушках? А вал девятый? А холод вечной мерзлоты? Мы полярники!!!  Тьфу! Мля!
 
Я понимаешь к нему со всей душой, а он мне прямо в мои собственные штаны так вот без затей покакал. Да так беззастенчиво нагадил, что просто дух захватывает от такой беззастенчивости. Мне, пожалуй, и полсотни лет не хватит, чтобы такое забыть и простить.
 
Вот такая подлость с нами приключилась. Оборванной растяжкой маяка мне едва не отчекрыжило черепную коробку. Мало того, если бы не эта лопнувшая растяжка, слава Господу, мы бы  с задремавшим водителем вездехода, пьяным Юдиным и мною витающим в мечтах под облаками, точно сверзились бы с обрыва  к урезу воды на берег Енисея.
 
Причем   последствия были бы  в виде поломанных костей и раздавленных черепов. Оставалось до обрыва ни много, ни мало, метров двадцать пять. Видать Всевышний  отвел — самый чуток до смертушки не доехали.
 
С восьми метров, в вездеходе, с людьми в кузове, кубарем вниз,  костей наломали бы – водителю  на  десятку, за пьянку, а мне на полноценную семилетку строгого режима, как халатному начальнику. И сидели бы мы с ним на одной зоне,  в одном зиндане за колючей проволокой.
 
При условии, что остались бы живыми, что весьма и весьма маловероятно. Дед Юдин, кстати,  даже не проснулся спьяну. Так  в анабиозе и пребывает, краб  старый — панцирь свой ракушечный о двигатель в вездеходе греет.
 
Я ему прогул нарисую за пьянку в условиях приближенных к боевым, и в Игарку  на гидробазу  радиограммой  настучу  официально  о грехах его тяжких. Подробности о предотвращенных последствиях с возможным хрустом сломанных костей и лопнувших черепов придется опустить. Ничего, хватит с него и пьяного прогула.
 
Пусть потом  всю жизнь меня вспоминает, ударник социалистического соревнования. Мне поначалу, как понял, что к чему, жутко хотелось его  придушить, вульгарно пальцамипрямо за самый кадык. Теперь уже отпустило.
 
Однако легко отделается, пень старый. Я парень отходчивый. Не убивать же его прямо совсем до самой смерти. Короче, вычеркнул я деда Юдина из своего списка уважаемых мною ветеранов-полярников, навсегда и бесповоротно. Обидчивый какой, мля! Это я сегодня обидчивый. Впрочем, я на эту тему еще все-таки еще немножко подумаю.
 
Есть у меня в голове  личный список  уважаемых мною людей, изрядно запятнавших свою биографию заслугами в исследовании Арктики и Антарктики. Список большой.  Присутствуют в нем русаки Семен Челюскин, Харитон Лаптев, Фадей Беллинсгаузен, Владимир Русанов, Георгий Брусилов, Георгий Седов, Ян Нагурский, норвежцы Руал Амундсен и Фритьоф Нансен, американец Роберт Пири  и  британец Роберт Скотт, и многие иже с ними.
 
 
Но первым  вэтом списке  твердо обосновался легендарный ирландец  Эрнест Генри Шеклтон.  Этот «невезунчик» в первой экспедиции на Южный полюс достиг лишь широты 82° 11’ и был эвакуирован по состоянию здоровья. В 1907 году  «неудачник» в ходе  руководимой ими экспедиции «Нимрода» Шеклтон достиг 88° 23' ю. ш., опять-таки, увы ему,  не дойдя до Южного полюса всего 180 километров.
 
После покорения Южного полюса Амундсеном и Скоттом Шеклтон заразился навязчивой идеей пересечь Антарктиду на собачьих упряжках  от моря до моря. Эта попытка Шеклтона пересечь Антарктический материк в 1914 году закончилась и вовсе катастрофически.
 
Экспедиционное судно Шеклтона «Endurance» было зажато в море Уэдделла и затонуло, раздавленное льдами. Экспедиция преодолела часть пути, дрейфуя на льдине, часть  пешком по льду  и далее на шлюпках.  За два года членами экспедиции было пройдолено две тысячи километров до острова  Южная Джорджия.
 
«Хроническому неудачнику» Шеклтону в результате невероятной стойкости и титанических усилий удалось  вернуться самому и вернуть  всех  членов  экспедиции в целости и сохранности, не потеряв ни одного, превратив катастрофу в  победу человеческого духа и воли к жизни в самых суровых природных условиях на земном шарике.


 
Кто-то из полярных исследователей, не поручусь за точность цитаты,  даже сказал по этому поводу, что, если вы хотите организовать географическую экспедицию, обратитесь к Роберту Скотту, если достичь Южного полюса  ищите Руаля Амундсена, но если вы пребываете в глубокой чертовой заднице, обращайтесь только к Эрнесту Генри Шеклтону.
 
Это я к тому, что последним в этот мой личный список ранее был внесен дед Юдин, и теперь так же благополучно вынесен и вымаран мною из него, в результате вышеописанного происшествия. Парень я не злопамятный, но не переношу людей, готовых за глоток спирта позабыть о собственной совести.
 
Карловичу про это позорное происшествие   я  сам при встрече  поведал, когда он нас с вездеходом на баржу свою самоходную принял. Вот тогда он и  сказал мне без затей,  глядя прямо в глаза:
 
«Твою мать, гражданин начальник, мля! Твой это косяк! Для того ты над нами и посажен, чтобы контролировать  и порядок  блюсти. Блюсти железной рукой,  а не мечтам придаваться,  грея задницу свою, на кабине вездехода.
 
Кабы за дедом Юдиным прошлых грехов не числилось его бы и без тебя с РИТЭГом  на  Сопкаргу   отправили. Однако доверили тебе, а ты накосячил по полной программе. Благо, хоть без трупов обошлось.
 
А  Юдину, не будь он таким  гнилым  и трухлявым, по чести, следовало бы отбить  башку, к такой матери, за грешок сей немалый. И за меньшие проступки людей жестко к ответу призывали. Смертью такие грешки смердят».
 
И потом,  снова посмотрев пронзительно в мои глаза, добавил:
 
«Ты уж поверь мне! Я знаю!».
 
В устах Карловича «гражданин начальник» выражение мною ранее никогда не слышанное и, похоже, крайне редкое, означающее степень высшего  недовольства и негодования. Услышав такое в свой адрес я счел за лучшее с Гунаром не спорить, дабы не вызвать в свой адрес еще пущих эпитетов. Да, собственно, и возразить-то мне Ницусу нечего.  Прав он вкруговую по всем пунктам.
 
Горячий машинист полярного коня
 
Генератор выгружали руками, без  рационализаторских предложений деда Юдина, ввиду его неспособности стоять на двух ногах и трезво мыслить в данный момент. Парни  злые,  как волки полярные, оттого и силы проснулись в них могучие, словами и мыслями крайне нецензурными  подкрепленные.
 
Все очень ясно представляют,  какие последствия нас ожидали, если бы на пути вездехода растяжка маячная так своевременно не оказалась. Собственно растяжка эта нас всех спасла. Воистину – малая беда отводит беду большую.
 
Что я рассказывал водителю вездехода, точно не помню, потому, как не в себе слегка был. Все, что помню, это то, что  речь была не очень литературная, и постоянный зуд в ладонях обуревал – так мне хотелось водителю лицо расплющить о гусеничный трак вездехода.
 
Еще часа два ждали пока техник откисал, дабы  маячную технику к генератору подсоединить. РИТЭГ  снесли почти вплотную  к трубе знака. Грелись все эти два часа, прижавшись спинами к корпусу РИТЭГа. К счастью лезть на самую верхотуру навигационного знака по скобам деду Юдину необходимости не было. Он просто отсоединил провода от электробатарей и подсоедини к РИТЭГу. 
 
Фонарь маячный весело так замигал кому-то там на енисейском фарватере. Работу маячного фонаря проконтролировали снизу, благо характеристики огня менять было не надо. Да я деда Юдина  по любому в таком состоянии наверхотуру знака  не пустил бы. Ему исполнить прыжок  «из-под купола цирка» под  команду «алле-ап»  с пятнадцати метров  пьяной дурной головой о вечную полярную мерзлоту, скудно прикрытую ягелем,  было  очень даже запросто. Как два пальца об асфальт!
 
На обратном пути  водитель вездехода  отчебучил очередную козу. Осерчал, бедолага,  на мой дополнительный инструктаж по технике безопасности вождения вездеходов в экстремальных условиях крайнего севера, состоявший исключительно из нелитературных выражений.  Да и пары спиртные из дурной башки  видимо не совсем выветрились.
 
Зря, конечно, я его так, надо было более литературные выражения отпускать. Или наоборот,  сразу по ушам надавать покрепче  следовало. Купь сюзь, бук сюзь — много слов говно, как говорят мои закадычные  друзья-товарищи   тюркского происхождения. Они же утверждают, что удар в челюсть много эффективнее многочасовых вербальных увещеваний воспитательного характера.
 
На пути к знаку, под гнетом РИТЭГа, мы крались на цыпочках нежно, не спеша преодолели небольшую речушку по метров двенадцать шириной. На карте речушка именовалась Сопочной. Съехали в воду с пологого бережка  в воду, проплыли поперек речушки и вскарабкались на крутой в полтора метра высоты обрывистый бережок.
 
Все вышло очень даже благообразно. Осознание, что у тебя за спиной, в кузове вездехода дремлет ядерная штука неизвестной тебе мощи,  очень даже дисциплинирует и даже взбадривает, повышая жизненный тонус.
 
Когда же возвращались налегке к пароходу, после матерного инструктажа, вездеходчик уселся за рычаги вездехода с видом паровоза  с запаленным перегретым котлом. Впечатление у меня было, что он вот-вот взорвется. Ехали назад на предельных скоростях, словно  на вездеходных гонках в праздник  таймырского оленевода.
 
Водила пар из ушейтаким образом выпускал. И даже когда на пути появилась та самая речушка, скорость не упала ни на йоту. Крепка броня и танки наши быстры. Критическое давление паровозного пара в мозгах водителя вездехода достигло допустимый психикой предел и что-то там внутри «лопнуло».
 
Вездеход, прыгнув на полной скорости с бережка с небольшим трамплином, прилетел прямо в тютельку на самую середину речушки. Нырок был просто замечательный.  У меня челюсти дюже ядрено друг о дружку клацнули. А в голову пришли  две довольно бредовых   мысли:  сейчас мы все утонем, и  как хорошо, что теодолит в кабине.
 
После шлепка вездеходом о поверхность вода взрывом разлетелась в стороны по кругу, и мы  ухнули в образовавшуюся в воде яму. Потом нас накрыло вернувшейся в зад водой полностью, так будто и не было туточки никакого вездехода.
 
Парней в кузове накрыло водой с головами буквально за секунду. Над поверхностью заполярной  речки  Сопочная, прямо посередине меж её голых берегов, гордо возвышался  лишь  мой героический, но такой одинокий  бюст.
 
Длилось такое положение секунд пять,  потом над водой стали появляться  головы парней в поисках глотка воздуха, а затем всплыл и сам вездеход, с шумом водопада, раздвигая водную поверхность.
 
Также бурно, как и из вездехода, хлюпая, стекала в обратную сторону речная вода, успевшая проникнуть в мои штаны.  Вездеход натужно заурчал, отфыркиваясь выхлопной трубой, затем, шлепая гусеницами в воде,  деловито двинулся к противоположному берегу.
 
Берег реки, на который мы выбирались, был довольно пологим, и вездеход легко выполз на него,  извергая с себя потоки мутной воды, и остановился. Судя по всему,  вездеходчик  притормозил, дабы поинтересоваться нашим мокрым самочувствием.
 
Сразу после остановки я спрыгнул с крыши кабины и пошел к кустам выливать воду из сапог и отжимать намокшую ниже груди  одежду. Пока я разоблачался до исподнего, отжимал и развешивал мокрые манатки на ветвях кустарника, за моей спиной   гомон, усиленный   многоголосым  эхом  на  полярной фене, перебивался  какими-то мокрыми шлепками. 
 
Водила, сдается мне, крепко получил-таки от парней по ушам за свой горячий нрав, и за несанкционированное сверху злоупотребление протирочными спиртосодержащими жидкостями на пару  с дедом Юдиным. Особенно громкими были мокрые аплодисменты лоцмейстерской публики за виртуозное вождение вездехода в экстремальных условиях крайнего севера.
 
Я уже не стал вникать в эти тонкости.  Процесс сей был неуправляем, а в неуправляемые процессы, как мне кажется,  лучше не встревать. Вдохновителем действий в духе «око за око» был боцман, мужичок лет сорока, небольшого росточка, жилистый и крепкий на кулак. Боцманы они все ребята не промах и на руку дюже скорые, Медленным на расправу и слабым духом парням  на боцманскую должность  ходу просто нет.
 
Просушиться нам не удалось, поскольку солнечная активность явно не располагала к загару на заполярном пляже. Пришлось отжать одежду и снова влезать в мокрую робу.
 
На обратной  дороге боцман с «Лота» и моторист Саня Редьков  шустрили на пару, то и дело, тормозя водилу, около  кучек сброшенных оленьих рогов. Они  по быстрому перекидывали их в кузов вездехода, рискуя наколоть ими моих парней из лоцпартии.
 
Что боцман, что моторист Редьков имели в душе некую струну, подобную самой толстой воловьей жиле на контрабасе. Можно было бы, как принято, обозвать ее коммерческой стрункой, но уж очень ей не подходит уменьшительное  слово струнка. Нет, это точно  была толстая воловья жила с весьма сочным барабанным звуком БУУУ!
 
Насчет боцмана у меня нет полной уверенности, но вот на лице моториста Редькова лежала пожизненно несмываемая печать принадлежности сего имярека к Богом избранному народу.
 
Стоило посмотреть на изображение библейского Давида, второго царя народа Израиля после Саула, младшего сына  Иессея  из Бет-Лехема, чтобы понять, что моторист Саня Редьков  марширует по жизни под явно вымышленным псевдонимом. Вот и не верь в реинкарнацию.
 
Сам же Саня Редьков на все провокационные вопросы отвечал всегда одним весьма и весьма мощным, практически убийственным  доводом – сыны Израилевы судовыми мотористами, да еще в заполярье,  да на Енисее не бывают.
 
Может, конечно, он кого-то и убедил своим убийственным доводом, но только не меня. Вернее не Карловича, а тот уж поделился со мной   своим веским и безапелляционным  латышским «Фэ», по поводу  моториста Редькова.
 
Впрочем, в том, что Саня юлит подобно вьюну  меж пальцев, я  большого греха я не вижу. Было бы странно, если бы он взял и чистосердечно, как на духу выложил причину, по которой он тут на «Лоте» по уши в солидоле ниже ватерлинии обретается. Судя по всему причина эта важная и шелестеть языком на эту тему противопоказано.
 
Я вроде антисемитских настроений за  собой не замечал, да  и Редькова в гетто отправлять  не планировал. Мне по большому счету глубоко по бубну, какой он там национальности. А это всё, простое дурацкое любопытство. Человек, он ведь такое до неприличия  любопытное существо, что просто диву даешься.  Это я себя от поганого настроения после приключений наших с РИТЭГом избавить пытаюсь думами о  всякой хрени несуразной.
 
Карлович принял всю нашу компанию с вездеходом на борт баржи там же, где и десантировал. Он просто глаза вытаращил при виде абсолютно мокрой компании  и меня замоченного лишь до половины. Тут я  с ним и пообщался по существу происшествия. Как же  мне Карлович, фигурально выражаясь, уши лихо надрал — до сей поры от стыда пунцовые.