Медвежий жир

Уже в декабре 1981 года в Магадане и в Соколе был пятидесятиградусный мороз. А на Колыме было минус 60. До этого Сокол завалило снегом. Улицы посёлка загладили снегоуборочные вездеходы. В любом случае пешком к больному идти никак бы не хотелось. К тому же я не знал ни улиц, ни домов, где какой адрес! На улицах никого, некого спросить! Да и кто знает, если каждый занят собой и своей семьёй? Это была наша первая неделя работы на подстанции «скорой помощи». За целый день намотался. Было около двадцати вызовов, и все детские. Ездил от квартиры к квартире, от дома к дому, как на ленте конвейера. Только успевал впрыгивать и выпрыгивать из УАЗа. Вся суета при минус пятидесяти. Ночь предстояла. А это значит — роды. По одному, иногда по двое родов за ночь. Сокол полон соколят. Если взрослый заболел, то обязательно тяжело и опасно. А детки просто «простужаются» и вокруг себя остальных «простужают». Бывает, и не просто. Бывает, и с воспалением лёгких. Бывает, и с астмой или прочими осложнениями. Но детки — это самые благодарные пациенты. Если хорошо над ними постараешься, то они быстро поправляются. Взрослые не так благодарны, сколько ни старайся. Со взрослым, бывает, и час, а где и два просидишь, пока дождёшься, что давление у него отступит ртутным столбиком. Или пока сердце успокоится, или нервы улягутся, и голова отпустит. Как отпустит, так и уезжаем.
Фельдшерам — молоденьким женщинам — приходилось таскать чемодан. Мне было очень при этом неловко. Особенно если идти на пятый этаж. Тогда я вежливо отбирал у них сундучок.
— А ну-ка, дайте-ка подержать. У-у! Тяжёленький! — Я шутил, вес его я знал с 17 лет.
Было два часа дня. В моём распоряжении два УАЗа. Один я только что отправил с тяжелобольным ребёнком в Магадан. Если поступит ещё вызов, то я уеду на второй машине, оставив второго фельдшера на подстанции. Вызов был нетерпелив и действительно поступил. Это был банальный вызов, не требующий врачебного вмешательства, и потому на втором УАЗе уехала вторая фельдшер. Она скоро должна вернуться. И в этот момент входит из медсанчасти очень хорошенькая, но уже очень ответственная коллега и сообщает, что должна ехать в Магадан сопровождать пациентов на ВТЭК. Это часа на три-четыре. Я останусь без машин. А если что случится? Я же не успею пешком к больному! А если понадобится срочная помощь, срочная транспортировка? Что я буду делать? Улавливаете? Так рассуждал чеховский учитель Беликов — «Как бы чего не вышло». И я отказал коллеге категорически. А не имел права, как потом выяснилось. Я должен был машину предоставить, а сам на обычный вызов побежать пешком, заодно и согреться. А на «необычный» выедут пожарные. Но я привык сам за всё отвечать и потому решил ради больных проблем не делать. Для коллеги, конечно, через начмеда медсанчасти машину из аэропорта дали, а на меня обиделись, и отношения с начальством испортились. В принципе, я был неправ. Мог и я в случае вызова к больному попросить пожарников. Они бы выручили машиной. Но я только начал работать и всего этого не знал.
Спустя десять месяцев, 10 октября 1982 года, было обычное ночное дежурство. В горах уже третий день неутомимо мела метель. Горы вокруг посёлка не были видны. Снегом стало засыпать посёлок и аэропорт. Внизу было минус пять, на горах — минус десять.
Одна машина ушла с роженицей в сопровождении фельдшера в областную больницу Магадана. Это около полусотни километров. В ожидании вызова, как обычно, сидели мы вдвоём с водителем и пили чай. Одного фельдшера сегодня не оказалось. Водителем был Мадис Тамм, эстонец, под пятьдесят. Нет, он не приехал на заработки с большой земли — Эстонии. Он не из отсидевших на зоне и не оставленный на поселение. Он ещё подростком, в 16 лет, в 1949 году был вместе с отцом схвачен на рынке в Таллине во время облавы на мужчин советскими внутренними войсками. Толпами люди были загружены в товарные вагоны и отправлены на Дальний Восток. Немногие выжили в дороге. Мадис два десятка лет работает на Колыме водителем «скорой помощи».
Часов в десять вечера поступил вызов с центральной станции «скорой помощи» в Магадане о больном на ретрансляторе. Со слов диспетчера, звонок по радиосвязи был от начальника смены на ретрансляторе. Там было что-то с поясницей, то ли с животом. Наша подстанция была как раз у подножия горы, на которой располагался ретранслятор. Это мощнейший узел современной связи региональных наземных служб обороны через спутники с Москвой.
Мадис, опытный водитель, предупредил о худшем: горы завалены снегом, машина не пройдёт, и потому мне придётся у подножия горы выгрузиться и подниматься на вершину пешком. Без рассуждений стали мы собирать меня в дорогу. Задача была простая: преодолеть горы, достичь вершины и оказать помощь. Обстоятельства, правда, не способствовали: засыпанные снегом горы, пурга, ночь, мороз, дороги замело и в одиночестве. Ни задачи, ни условий изменить было невозможно. На подстанции в чулане нашлись болотные резиновые сапоги 45-го размера с голенищами до промежности. 45 размер, это неплохо. Намотали тряпку как портянку на ноги и болотники стали утеплёнными. Нашлись и старая женская укороченная шуба из чёрного искусственного меха, летние строительные рукавицы и подмигивающий фонарик, свидетель Второй мировой войны.
Очевидно было, что придётся добираться пешком по снегу. Гору я себе представлял. Прошлой весной, 9 мая 1982 года, днём по снегу мы взбирались вчетвером на вершину, к ретранслятору, для прыжка с дельтапланом нашего водителя «скорой» Славы Липатникова. Километровая над уровнем моря гора была самой высокой в округе, потому и выбрана для ретранслятора. Наш путь наверх с грузом и вниз без нагрузки в ясный день я запомнил. Теперь же была ночь, пурга всё занесла, и я был один.
Так как предстояло идти через сугробы по пересечённой местности в гору, и неизвестно как долго, решил чемодан «скорой» не брать, но взять самое необходимое: два маленьких стерилизатора, один со шприцами и второй с самыми вероятными лекарствами в ампулах. Каждый вложил в голенища моих болотников. Чтобы коробочки не провалились в сапоги, бинтом обвязал голенища чуть выше колен. Стерилизаторы обмотали бинтами. Кроме того, они были привязаны к петлям на голенищах. Коробочки оказались хорошо защищены, они не могли ни выпасть, ни обсыпаться снегом и расстерилизоваться. Надел чёрную шубу. Сверху на голову натянул свою кроличью чёрную шапку. Мадис взял простыню и стал обматывать, укутывать меня с головой по пояс, концы завязал у меня на спине. Открытым осталось одно лицо. Я выглядел как доярка в заледенелом коровнике.
Погрузились в УАЗ и поехали. У Мадиса был опыт, и он остановил машину у подножия горы через полкилометра от подстанции. Машина упёрлась в толстый сугроб и забуксовала. Мотор тихонько молотил. Мадис не умел говорить тихо:
— Всё, доктор! Приехали. Дальше и выше пойдёшь один.
Мне не хотелось выходить в пургу, на сугробы и плестись в гору в темноте, в ветер со снегом и неизвестно куда. Дороги вообще не было видно. Всё это было в мыслях. Выпрыгнув из машины, я тут же услышал сзади громкое:
— Доктор!
Я обернулся. Перед моим носом была протянутая для рукопожатия рука. Долговязый Мадис потянулся ко мне через капот мотора:
— Ну, доктор, с Богом!
Стоя в снегу, я потянулся навстречу и пожал ему руку:
— Спасибо, Мадис, не забывайте.
— Доктор, пойдёшь туда, там вершина. Понял? — Мадис указал рукой направление.
Терять время было нельзя. Уже было двадцать три часа. Мысль о больном постоянно дежурила в голове и поторапливала в действиях. Но теперь нужно было серьёзно позаботиться о себе самом. Чтобы помочь больному, мне нужно было выжить и добраться до ретранслятора. Прежде всего нужно было сориентироваться на местности, то есть произвести рекогносцировку. Выбрать правильное направление и ориентиры. Гора была высотой в километр над уровнем моря. Трудность была в том, что я не видел её со стороны, была ночь и пурга уже всё замела. У подножья определить направление, где вершина невозможно. Помню, мы взбирались постоянно вверх, особенных спусков и препятствий не было. К тому же ребята знали этот маршрут без карты. Но это было ясным днём.
Секунда ушла на размышления, и я решил: иду только вверх, поперёк направлению ветра. Это направление мне указывал снегопад пурги. Другого ориентира нет. Ветер должен дуть только поперёк. А ветер у земли может быть от завихрений на пересечённой местности. Ориентироваться нужно только на направление пурги повыше. Ветер с потоками снега был сильный и не менял направления. Это облегчало задачу. И я пошёл, куда указал Мадис и куда я уже сам решил — только вверх и поперёк пурге.
Светил фонариком, который был на верёвочке привязан к руке. На глубоких сугробах или на камнях под снегом спотыкался и падал в снег лицом. Фонарик оказался глубоко под снегом. От его тепла внутрь проникла талая вода, и он быстро погас. Фонарик был старый, ржавенький, наверное, военного времени. Я его выбросил. Абсолютной тьмы, как в звёздную ночь, не было. Белая стена пурги всё же светилась в отражении света от посёлка и аэропорта Сокол, что оставался позади меня внизу. Но всё же становилось темнее с удалением и подъёмом. Вышел на огромную поляну. Ноги провалились выше колен. Стал уже пробираться, вытаскивая ноги из сугробов по очереди. Оказался в лощине. Вдруг нога застряла между веток под снегом. Это стланик — местная хвоя. Я не удержался на ногах и, и чтобы не сломать ногу, рухнул в сугроб на четвереньки, почти касаясь снега лицом. Теперь в капканы веток стланика стали попадать и руки. Так, освобождая по очереди руки и ноги, я продвигался по горной долине почти горизонтально и даже опускаясь в низину, в мелкие лощины. Постепенно выбирался и снова ощущал твёрдый грунт без веток стланика под ногами. И снег уже был не таким глубоким, его сдувало. Так что можно было передвигаться намного быстрее. Возникали и крутые подъёмы. Шутка из фильма «Нормальные герои всегда идут в обход» была здесь неуместной. Я опасался потерять направление к вершине. Повторяю, её не было видно, а местность была пересечена. Сбиться с пути было очень легко. Но вернуться на тропу, ведущую к верху, могло оказаться невозможным. Я топал, пробирался, взбирался или проползал по сугробам на животе, но только не менял поперечного направления пурги. Конечности стали охладевать, тонкие варежки набились снегом, промокли и стали замерзать. Выбираясь из сугробов со стлаником, я стал их терять по одной. Следующими на очереди стали вязаные перчатки. Они постоянно цеплялись за сучковатые ветки под снегом, изорвались, промокли и стали промерзать. Их тоже пришлось бросить. «Голыми руками карабкался в сугробах к вершине», — так возник поэтический образ. Время от времени, выбираясь из очередной заснеженной полянки, проверял на ощупь в голенищах свой груз: шприцы и лекарства.
С повышением высоты заметил, что становится холоднее, снег мельче и гуще, а ветер сильнее. Свет от посёлка снизу перестал пробиваться сквозь толщу облака пурги. Стало намного труднее ориентироваться. Но усталости не ощущал, двигался без остановок, с одной мыслью дойти: «Дойти. Я не должен пропасть. Не должен пройти мимо вершины, не должен обойти её по косогору. Тогда я уже к ней не вернусь и не выберусь из этой ледяной и снежной пустыни. Нет, я обязательно должен дойти до людей. Там меня к тому же ждёт больной. Надо шевелиться».
Мысли опять сбивались к худшему: «И неизвестно, кто меня по весне первый найдёт — проснувшийся голодный медведь или… Нет, никто, кроме медведя, шансов не имеет. Никто здесь не бродит, и уж тем более не в том месте, где я замёрзну и меня покроет снегом. А медведь — очень вероятно».
«Меня не сожрёт зверюга, я не расслаблюсь и не пропущу вершину, меня ждут дома мои маленькие девочки, моя жена, моя одинокая мама-инвалид, у которой, кроме меня, никого нет». Я вспомнил героя романа «Ночной полёт» Сент-Экзюпери — лётчика Гийоме, который так же в горах в снегу думал о том, чтобы добраться живым и не исчезнуть в снегах. Когда-то я читал о его злоключениях, лёжа на диване в уюте и тепле. А теперь мне самому выпало такое же и нет возможности захлопнуть книгу жизни и оказаться снова в тёплой комнате, читая детям сказки.
Прошло несколько часов. Может, два, может, три. Я обнаружил справа от себя небольшое осветление потока снега. Нет, это не свет луны. Это свет от фонаря на станции ретранслятора! И я подправил направление движения, слегка сместившись вправо. Постепенно действительно становилось светлее. И вдруг, неожиданно снегопад стал реже, а ветер сильнее, и я вышел к вершине, залитой светом от уличного фонаря на столбе, как в глухом посёлке у сельпо. Я вышел на плато размером с баскетбольное поле, на котором размещалось одноэтажное большое здание. Но вышел я не ко входу на станцию, не к воротам, которые всегда были настежь открыты. Немного промахнувшись, метров на десять, я вышел на северо-западный край станции, прямо к краю глубокого распадка. Это был крутой склон горы глубиной около сотни метров, состоящий из рассыпавшихся до булыжников скал. Ещё бы чуть-чуть — и я мог оказаться в темноте на краю пропасти. Да это то самое место, с которого мы 9 мая, ровно пять месяцев назад, отправляли в полёт на дельтаплане Славика! Теперь я тоже имел такую возможность — во тьме совершить свободное падение, но без летательного аппарата. Полететь не полетел бы, но покатился бы до самого дна по заснеженным камням распадка. Никто бы даже не определил, что я здесь закончил свой маршрут, потому что снегопад не оставил бы никаких следов моего продвижения и сам я к утру был бы уже засыпан снегом. Сильный боковой ветер сдувал меня к пропасти, мой наряд сильно парусил. Трудно было держаться на ногах. Пришлось опуститься и лечь, чтобы не снесло.
Справа от меня в двух-трёх метрах оказался забор из колючей проволоки, скорее от медведя, чем от человека. За забором метрах в десяти стоял деревянный столб, на нём подрагивал от порывов ветра фонарь. Он притягивал тёплым жёлтым светом. Подумал:
«А ведь как в кино — ночь в концлагере».
Между нами были сугробы и колючая проволока. На четвереньках подобрался к забору и попытался крикнуть. Я знал, что никого поблизости нет и никто не услышит, но закричал. Собственного голоса не услышал! Ветер был громче и меня просто заглушил. Теперь он дул мне навстречу. Обнаружил, что силы мои на исходе и не смогу подняться против ветра, чтобы добраться до ворот. Подполз к забору и стал протискиваться между проволоками. Шуба, видимо, обрадовалась колючкам. Возможно, ей хотелось повиснуть и отдохнуть или проветриться. Её сговор с проволокой я стал отчаянно преодолевать. Мои шансы были плохи. Двое против одного. Не добившись ничего в деле своего спасения, я сменил тактику прорыва на тактику «разделяй и властвуй» и стал осторожно и без спешки освобождать шубу от колючей проволоки и штопором вползать между проволок. Вот остались ноги. Колючая проволока цеплялась за всё, и за резину сапог. Моим хладнокровным действиям способствовал и нарастающий мороз. Оказавшись под фонарём и в тишине от ветра за углом здания, я собрал силы и встал.
В десяти метрах был вход в здание станции.
«Дошёл», — расслабился я в уме. Шатаясь, двинулся ко входу. Дверь не заперта. Вошёл и обомлел от неожиданного уюта и безопасности. «Так я дошёл живым?!» — не унималась радость. Здесь было тепло и светло, не сбивало с ног, не морозило и не залепляло лицо снегом. Сапоги и шуба показались гораздо тяжелее. «Тогда, поскольку доктор на ногах, скорее к больному!»
Я прошагал в огромных сапогах, как «каменный гость», по длинному коридору из двух стен шкафов. Шкафы громко жужжали и пощёлкивали тысячами реле. Завернул за угол и прошёл дальше. В конце этого пути увидел двух техников, сидящих на корточках ко мне спиной, согнувшись над развёрнутой спецификацией. Они сидели у раскрытого шкафа с аппаратурой, опутанной разноцветными проводами. Я остановился в паре метров от них и задумался:
«Как бы им сообщить о себе и не перепугать своим видом?»
У меня был вид круглого снеговика без морковки. Я был плотно укутан в белую простыню поверх шапки и шубы, простыня была завязана узлом у меня на спине, куда я добраться не мог. Высокие болотники на ногах дополняли портрет ветерана армии Наполеона в снегах под Смоленском.
Ждать пришлось недолго. Задним зрением один из техников, а за ним и второй ощутили присутствие третьего и стали медленно разворачиваться в мою сторону. Вдруг они отдёрнулись в испуге.
«Значит, я выгляжу не столько жалким, сколько опасным!» — утешил я себя и выпрямился.
Ребята вскочили на ноги и бросились ко мне с радостными приветствиями и дружественными похлопываниями. От тряски тела я не мог ничего сказать, а когда сотрясения прекратились, произнёс:
— Развяжите простыню на спине.
Меня не услышали. Так ослаб голос в шуме шкафов. Я развернулся к техникам спиной. Размотали, стянули простыню, шубу и шапку. Мы прошли в зону их проживания. По коридору встретились ещё двое. Они, оказывается, выходили мне навстречу, но мы разминулись.
— Доктор, мы тут приготовили вам согреться.
— Спасибо, я должен больного посмотреть. Мне уже тепло. Чай потом.
— Доктор! Мы вам водки нальём! Чтобы не заболеть!
— Спасибо, ребята, не пью. Проведите меня к больному.
В полумраке лежал молодой техник и тихо стонал. Он дремал. Техники, их было четверо, молодые ребята, и их начальник, лет сорока, все стояли молча. Я попросил всех, кроме начальника, нас оставить. Начальник сел у окна.
Не открывая глаз, едва слышным голосом пациент коротко отвечал на вопросы. Я провёл осмотр и предположил: почечная колика. Достал из голенищ шприцы и лекарства. Уколол анальгин и атропин. Пока объяснял всё начальнику и затем делал запись в их журнале, а также пока писал направление в стационар, больному становилось легче, он повернул ко мне голову, открыл глаза, посмотрел на меня и потом сказал обычным голосом:
— Отпускает, доктор… Полегче… Спасибо.
Я попросил начальника группы на рассвете отправить больного вертолётом в Магадан, в областную больницу, на стационарное лечение. Я стал собираться уходить. Начальник быстро вышел. Я уже натянул шубу и шапку, как в комнату стали возвращаться техники. Мне снова предложили водку и чай. Принесли большую чашку чая с лимоном и бутерброд с маслом и мёдом. Пришлось снова раздеться и сесть за стол. Пока пил чай, вернулся начальник и поставил передо мной завёрнутую в газету большую бутылку из-под вина.
— Возьмёте, доктор, с собой. Не бойтесь, не водка. Это медвежий нутряной жир. На днях пристрелили. Видимо, его кто-то потревожил или не спалось, места искал, что ли. В общем, притопал к нам на станцию, пришлось уложить. Возьмите, может понадобиться.
Я взял в руки бутылку и, кажется, впервые за эту ночь улыбнулся.
— Одиннадцать лет назад я участвовал в охоте на медведя. Два дня сорок километров по лесам раненую медведицу кругами преследовали — ушла. Нутряной жир очень полезен. К тому же у меня две малышки. Большое спасибо!
Я и не подозревал, что жирок самому скоро понадобится и жена мне всю бутылку с чёрным хлебом скормит.
Меня снова замотали в простыню и проводили за ворота. Те же двое, что выходили мне навстречу, повели правильной дорогой вниз. А я, оказывается, плутал по зарослям стланика и сильно рисковал сбиться с пути. Метель немного утихла, снег стал мелким, мороз крепчал. Ребята проводили меня до половины пути и сказали, что я могу теперь смело топать прямо вниз. Они должны были возвращаться. А я легко и бодро, хотя и по заснеженной, но ветром хорошо разглаженной дороге, продолжил спуск. В голове вспомнилась одна подорожная песенка: «Чем длиннее дорога из дома, тем короче дорога домой».
Через полчаса как будто показалось, что вдали внизу сквозь снегопад мелькнул отсвет. Потом опять, и снова, как вдали маяк в тумане. Смелей пошёл, быстрее. Конечно! Это же свет фонаря или прожектора кто-то мотает из стороны в сторону. Ну вот, в полусотне метров внизу прожектор моего УАЗа. Водитель Мадис, сидя в кабине, вертит изнутри прожектором на крыше. Когда я подошёл и попал в лучи фар, Мадис выскочил мне навстречу.
— Доктор! Я думал, ты пропал! Уже десять раз пожалел, что отпустил тебя одного. Думал, всё, ты уже там где-то заблудился и околел. Слава богу! Я уже поднял по тревоге нашу армию. Уже выехал вездеход с солдатами на твои поиски. Надо их срочно остановить.
Мадис бросился в машину и стал по рации вызывать нашу подстанцию. Фельдшер и второй шофёр были уже давно там.
— Это Мадис… Да… Живой… Только что вернулся. Срочно звоните военным. Пусть вернут своих ребят, они сейчас уже выехали в горы… Да, мне звонили… Да, едем. Пока. Ну, доктор, рвём когти! — как всегда громко и радостно прокричал Мадис и рванул рычаг коробки, газанул и закрутил рулём, разворачивая в снегу машину всеми четырьмя ведущими. Мотор прогревал меня насквозь. Потянуло на сон. Глаза закрывались. Я развернулся к мотору, сложил под голову руки и прилёг на одеяло, укрывавшее капот. Меня подбрасывало на ухабах, мотор гудел и выл подо мной, Мадис молчал. Ехали быстро, всего минут пять, и остановились у двери подстанции. Было шесть утра, морозно и никакой пурги.