Улица Памяти

1.

За окнами шумел идиллический весенний дождик, природа пробуждалась от зимнего сна, и ничто не предвещало дальнейших потрясений...

Наверное, как-то так должна была бы начаться история, будь мы в каком-нибудь ширпотребном насквозь проштампованном романе. Дальше шло бы описание помещения, за окнами которого идилличествует дождик (что-то богатое и старинное, пожалуй. Гостиная викторианского особняка подойдет. Тяжелые портьеры, старинные портреты, потемневшие зеркала в золоченых рамах. Привидение? Тоже сгодится, если есть).

Так вот. За окнами, значит, весна и дождик. Только окна не особняка с призраками, увы… обычный универский корпус, физический факультет, небольшая лаборатория. Правда, некоторый призрак здесь все же числится (не собственно в лабе, а на факультете вообще): слыхала я краем уха что-то о вахтере-охраннике, чье старое больное сердце остановилось во время дежурства в кабинке у входа. По логике мистических рассказов, дух вахтера должен бы и сейчас нас стеречь. Правда, никто его пока вроде не видел.

В общем, универ как универ, разве что лаба, в которой мы сидим, не совсем обычная: вечно закрытая на замок Святая Святых нашего Мухомора, в которой у нас не было за весь семестр ни единой пары. В общем-то, оно и понятно: зачем не-физиков, с горем и скрипом зубовным пополам продирающихся сквозь общий курс, пускать в лабораторию, битком набитую, по всей видимости, ценной (хоть с виду ценной скорее для музея истории науки) техникой? Вон, Темыч уже дорвался, что-то там крутит и нажимает на постапокалиптического вида панели… Короче, почему мы здесь раньше не были – логично. А вот почему сегодня и сейчас наша компашка здесь оказалась? На этот вопрос ответить уже сложнее. Может, Мухомор и ответит, когда, наконец, явится. Назначил предзачетную отработку и защиту пропущенных и несданных лабораторных работ, а сам опаздывает. Пожилой человек, ничего особо странного, в принципе. Только скорее бы уже, а то со скуки помрем ведь и даже до сессии не дотянем!

Сижу, в общем, скучаю. Связь барахлит почему-то (может, эти адские приборы глушат? ), в интернет не влезешь, книгу как раз дочитала в телефоне, да и батарея тю-тю, даже музыку не послушать – вырубится. Повторять лабу уже ну совсем не лезет, тем более, что она, пропущенная сволочь, у меня аж одна. Один раз не пришла, может прихворнула, может – просто забила, не помню уже – а теперь сиди здесь и парься… Вон у Ленки или Настюхи Буренки их, небось, несданных, чуть меньше, чем все. А я что...

В общем, что делать – сижу вполоборота в уголке, подпираю стенку и под прикрытием копания в телефоне рассматриваю собравшихся "хвостатых". Ну, то есть тех, у кого "хвосты" по лабам. А компашка, скажу я вам, знатная подобралась. Ну точно роман штампованный. Или кино. Разделяемся и обследуем подвал, ага. Какие в таких шедеврах бывают наборы героев? Звезда, ботан, хулиган, неформал, гик, может (в расширенном варианте) еще парочка "серых" персонажиков найдется. Типа меня, например: недо-неформалка, недо-ботан, недо-поди-пойми-кто. Крашено-рыжая бестия в кедах и узких джинсах, испытывающая острое желание вот прям сейчас послушать пару песен группы "Сплин". "Выпусти меня отсюда, выпусти меня отсюда-аааа… "

А в общем и целом – весьма каноническая банда собралась, разношерстная донельзя, класс.

Вот, например, начнем с первой парты. Ботан? ботан. (-ка, то есть). Мышонок, уткнувшийся острым носиком в учебник. Волосики серо-буро-малиновые, кофточка с рынка, тоненький тихенький голосочек.

– Артем, Николай Арнольдович скоро придет, не трогай, – пытается мышонок Вера внушить следующему классическому персонажу, гику. Помешанному на технике, науке и фантастике Темычу. Тому самому, который неизлечимо прилип к устрашающей приборной доске неведомого аппарата. У гика ноль реакции на увещевания Верочки, даже если он их слышал. Высматривает что-то на приборной шкале, крутит ручки. Волосы мелированные торчат в разные стороны, на спине кислотно-зеленой толстовки черная глазастая мордашка инопланетянина, на шее – внушительные навороченные наушники, на курносом носу – очки в пластмассовой оправе. Рюкзак его, тоже внушительного размера и кислотной расцветки, восседает на стуле за второй партой, позади ботаночки Веры. На втором же стуле за этой партой грациозно разместилась краса и гламур нашей группы, Елена Прекрасная. Идеальные волосы модного медового оттенка, идеальный макияжик, под партой – шпильки на стройных ножках. Ногтики наманикюренные подпиливает да на инопланетянскую толстовку поглядывает.

Да, вот тут штамповочная машина нашего повествования дает сбой, ибо у них, Ленки Комаровой с Темычем, роман. В янг эдалт книжонке или фильме Лена непременно была бы чирлидершей, к которой в комплекте прилагается огромный и тупой капитан футбольной команды. А Темыч не огромный и уж тем более не тупой. Веселый, юморной, светлый такой парень. Да впрочем, и Лена не сказать чтоб курица безмозглая или стерва – просто за внешностью следит. У каждого свои заморочки, кому инопланетянином быть охота, кому Барби.

Только нет, Лена у нас не Барби. У нас другая Барби есть, самая настоящая Барбара. Барбара Ковальская. Она польского происхождения. Для поляков имя обычное, а вот у нас с ним намучаешься, увы. Особенно, если на тощую американскую куклу не похожа от слова вообще. Наша Барби склонна к полноте и невысока. Кроме того (или поэтому? ) Барбара готесса. Да, вот она, неформалка из набора. Вся такая мрачная, загробная и сердитая. Иссиня-черные, вусмерть пережженные краской волосы с ярко-фиолетовой прядью, бледная тоналка безбожно толстым слоем наложена на кругленькие щеки, глаза от души подведены черным карандашом. Кстати, для друзей она Лямия (кажется, это на латыни значит "ведьма"). В общем-то, я вряд ли могу числиться ей прям уж другом, но чисто из уважения называю Лямией, а не Барби. Хотя в лицо ее мало кто Барби кличет, скорее по фамилии обращаются. За спиной комментируют. А еще болтают, что она в Лорда нашего втюхана по самое не могу. Ну, в это я охотно верю. В него, поди, все девчонки из их готической тусовки втресканы до полуобморока. (Да впрочем, и не только: говорят, что и мышонок Вера туда же. Но это не точно. )

Вообще, конечно, интересно: какое Лорд принимает участие в этой их тусовке? Ходит на концерты, болтает вечерами на фонтане, пиво или винище на кладбище распивает, или чего они еще делают? Почему-то трудно представить его частью "тусовки", даже самой мрачной и черной. Хотя, хотя… Вроде я слышала, что он клавишник в некой нашей группе. Я в готике местного разлива разбираюсь слабо, но если попаду на какой "темный" концерт, надо будет приглядеться внимательнее, кто там у кого за синтом. Вообще-то в это верится как-то проще. Есть такое выражение: пальцы пианиста. Так вот, у Лорда именно такие пальцы.

Кстати, странно, что его здесь нет. Он-то точно пропускал пары… может, сдал все во время семестра? Он ведь физику эту разнесчастную не хуже самого Мухомора, наверное, знает...

Мои размышления прервали звуки, донесшиеся из прежде безмолвного коридора: шаги и стук трости о паркет. Звуки становились громче, приближаясь к двери.

– Тема, шухер! – громко зашипела Лена. Ее ненаглядный Тема успел только руку отдернуть от панели инфернального агрегата, как дверь раскрылась. Однако, отворил ее не старик Мухомор, несущий праведное возмездие покусившимся на его священные приборы бездельникам.

Легок на помине, как говорится. Его Потустороннее Высочество Лорд.

Вообще, после "титула" в его полном нике что-то значилось, такое-эдакое, пафосное, красивое и очень латинское. Только я запамятовала. Да и не я одна: все называли этого неординарного парня просто Лорд. Ну или Макс. Или Максим Ленский.

Итак, на пороге старой лабы, распахнув дверь, появился Лорд Максим Ленский. Весь в черном (что-то вроде мантии до колен, рубашка, джинсы, заправленные в высокие "гады" с пряжками, сумка на плече, со сложенного зонтика изредка капает), идеально прямые каштановые волосы до средины спины (может, он их утюжком равняет? ), тонкий и бледный, как и полагается высокородному лорду. Прямой нос, резкие скулы, тени под глазами (вроде не макияж, хоть с этого племени станется). В изящной руке – черная трость с серебристым навершием, голова горгульи там на ней, или что-то похожее. Эффектный аксессуар. Только он не для красоты единой им используется, увы.

Опираясь на трость и прихрамывая, Лорд прошествовал к своей извечной последней парте. Лямия пафосно промолвила "Аве" и уткнулась обратно в тетрадь, делая вид, что активно зубрит. Даже безбожный слой тоналки не скрыл пылания ее щек. Не врут слухи.

Вера ничего не сказала, только еще глубже зарылась в свой учебник, панически пытаясь скрыть пожар на щеках. Да елки-метелки, похоже, и тут слухи не врут!

Да уж. С появлением Лорда история плавно трансформируется из молодежного ужастика обратно в готический роман с замками и привидениями, возвышенными чувствами и давними тайнами. Весь этот персонаж окутан толстым коконом из тайн и драм. Опустим досужие слухи, классически распускаемые о готах: сатанизм, оккультизм, вампиризм, гробы, руины и так далее. Хотя… черт подери, когда подобное летит в его адрес, как-то верится. Ну, по крайней мере, не особо смешно как-то. Вот Лямию, к примеру, я запросто могу представить с винищем типа чернило на старом нашем кладбище в окружении нескольких таких же загробных, сердитых и размалеванных, вызывающими духов. Но как-то не представляется, что они этот дух таки вызовут. А вот если Лорд… да уж, легко представлю его в компании полупрозрачного дымчатого духа в викторианских одеяниях. Смакующими марочное вино и обсуждающими поэзию символизма.

Бррр, от этого чувака действительно мороз по коже. Вон у меня сосед есть, этажа на два выше живет, тоже готик. Волосы крашены в черный, глаза подведены, бровь (и кажется, губа еще) проколота, плащ в пол, центнер шипованного железа равномерно распределен от головы до пят. Еще ник у него какой-то "животный": то ли Волк, то ли Ворон… память у меня, увы… Так вот. Этот Волк-Ворон – мрачный, чОООрный, инфернальный, но – не жуткий по-настоящему. Стеснительный, вежливый, при случайной встрече краснеет так забавно… обнять и плакать, как говорится.

А вот говоря о Лорде, как-то вообще не тянет острить и ерничать. Может быть, больше не из-за его стиля и образа, слегка надменных манер или декадансной болезненной красоты, а из-за его тайн. Этот парень пережил что-то страшное.

Лорд ходит с тростью и заметно хромает. От физкультуры он освобожден. Но даже если кто-то и решился спросить у него, что с ним приключилось, то вряд ли что выведал: слухи на этот счет практически отсутствуют.

Когда у нас проводили медосмотр, Коля Кудыкин (вот уж кому на базаре что-то когда-то оторвут, Варваре любопытной; да впрочем, по фамилии судя, у него это наследственное) "случайно" заглянул в кабинет, где хирург как раз осматривал обнаженного до пояса Лорда. И потом этот Коля рассказывал, строя страшные глазищи, что у гота на спине и плечах, кроме "татух каких-то типа сатанинских", ужасные шрамы – "как если его типа из кусков собирали, типа как Франкенштейна". Ага, а еще он "худющий как из концлагеря и бледный как вампир, бррр! " Цитаты очевидца.

Да я и сама однажды кое-что видела. Был, кажется, вечер, коридор был пуст, а дверь в мужской туалет – приоткрыта. Я проходила мимо и у самой двери, у мойки, увидела Лорда. Он тяжело прислонился спиной к стене, прикрыв глаза, будто переживал приступ дурноты или сильной боли. Лицо его было еще бледнее обычного. Я подошла ближе и спросила, плохо ли ему, нужна ли помощь, но он, словно очнувшись, открыл глаза, резко выпрямился и с силой захлопнул дверь между нами. Кажется, на следующей паре его не было. А на следующий день он, казалось, избегал меня. Хоть и раньше даже не всегда здоровался. Ну я и не стала задавать лишних вопросов… чего лезть в душу к чужому, по сути, человеку, если он не хочет жалости?

В общем, вот такой вот персонаж появился в нашем романе. Таинственный, привлекательный, пугающий, драматичный. Будь мы и вправду в литературном произведении – я, как главная героиня, была бы обречена, после череды леденящих кровь приключений и злоключений, спасти ему жизнь или быть спасенной им, и, конечно же, беззаветно (и взаимно! ) в него влюбиться.

Только, слава любым откликнувшимся богам, мы не в литературном произведении. Мы в старой лаборатории, в ожидании сдачи задолженностей. А наш лирически-драматически-готический герой вальяжно разместился за последней партой, изьял из сумки тетрадь, ручку и неведомую книгу в черном переплете и погрузился в чтение этой книги.

– Лордик, а Лордик, восемнадцатая у тебя есть? – бесцеремонно вторглась в его пространство Настена-Буренка. До появления гота эта забавная панкующая личность с торчащими во все стороны волосами цвета грязной морской волны (зеленкой, что ли, красила? ) и разномастными браслетами чуть не до локтей отрешенно плела очередную "феньку", заткнув уши наушниками, взобравшись с ботинками на стул и приколов нитки булавкой к рваным и расписанным маркером джинсам. Завидев же Лорда, мгновенно вышла из нирваны. Господи, она пришла на пересдачу без оформленной лабы? Да уж...

С усталой грацией скучающего аристократа Ленский протянул ей тетрадь, предварительно посмотрев на девчонку так, как смотрят на милого щенка, пытающегося прокусить молочными зубками ботинок. О боги, у него же тетрадь обернута в школьную пластиковую обложку! Вот так аккуратист, точно "голубая кровь"! Интересно, спасет эта обложка при близком знакомстве с испачканными чернилом пальчиками Настены?

Панкуха поблагодарила (конечно же, в своей фамильярной манере, за что была вознаграждена еще одним взглядом типа "ох, горе ты луковое") и уселась списывать.

Настена в этом семестре хороший кусок пар пропустила, это да. Вечные и неуемные слухи на ее счет за то время успели разветвиться, как фрактал, и принять самые причудливые формы. То говорили, что ее парня, тоже панка, избили гопники, и он загремел в больницу. То – что в больницу из-за пресловутых гопников попала она сама. Дошли до того, что мол парень вообще умер, а Буренка попыталась отправиться за ним, а угодила в дурку...

Спустя какое-то время Настя снова появилась на парах. Похудела немного, волосы прежде русые остригла рваными клочьями и выкрасила в невменяемый зеленый цвет. На все вопросы отвечала, что мол "на морях была, в тине запуталась – что, не видно что ли? ". Да и перестали ее доставать. Жива, и хорошо.

Лорд снова погрузился в свою книгу. Сосредоточенно читал, потом взял ручку и что-то начертил прямо на странице. Да уж, аккуратист, а книги портит? А затем вообще прикрыл глаза и зашевелил тонкими губами, как будто повторял что-то наизусть. Или читал заклинание?!

Внезапно глаза гота открылись, и я встретилась с его светло-карим, острым как скальпель взглядом.

И решила, что лучше еще разок повторить треклятую лабу.

2.

Из дебрей механики меня выдернул встревоженный голос Буренки.

– Эй, Лорд, ты чего? Макс, тебе плохо?

Настена озадаченно остановилась возле последней парты, держа обернутую в пластик тетрадь. Лорд не замечал ее присутствия. Застыл, уставившись расширенными глазами куда-то в угол лаборатории, где громоздились неведомые приборы. В лице ни кровинки, побелевшие губы что-то шепчут.

И тут еще один голос разорвал зависшую тишину. Даже не голос, а скорее тихий утробный вой, похожий на звуки, издаваемые котами перед дракой. Но этот вой исходил из человеческой глотки. Более того, девичьей.

– Тем… Тема-ааа! – перепуганная Лена звала своего парня, тыча пальцем куда-то ему под ноги. Я привстала со стула и тоже увидела.

Из-под футуристически-древней панели, которую изучал гик Артем, полз дым. Белесый, клубящийся, похожий на тот, который пускают на концертах.

Артем выругался, отскочил и тоже побледнел. Еще раз выругался. Что-то он таки натворил.

Панкуха Настя выругалась еще крепче, но по-видимому, выпустила в витиеватой руладе весь испуг и всю растерянность.

– Собираем вещи и выходим, без паники! – громким уверенным голосом скомандовала она. Наверное, все только и ждали хоть какой-то команды, потому что повиновались невысокой веснущатой девчонке безропотно и почти молча. Только Темыч растерянно что-то бубнил, да Верочка еле слышно приговаривала: о, боже, о, боже. Через минуту или около того все мы уже стояли за дверью лаборатории. Последним вышел Лорд, потерянный, бледный, тяжело опираясь на трость. Вцепился в горгулью так, что аж пальцы побелели.

– Я позову дежурного, – бросила Настя, уже грохоча ботинками по лестнице вниз. Я же подошла к Лорду и все же не сдержалась, спросила: тебе плохо?

Я и сама чувствовала себя как-то странно. То ли головокружение, то ли легкое опьянение… черт его знает, чем мы там надышались.

– Все в порядке, – холодно и кратко бросил Лорд. – Мне надо идти.

Но Настя уже возвращалась в компании пожилого дежурного, который пыхтел и тяжело дышал, взбираясь по ступенькам. Еще один сердечник – кандидат в местные призраки? Странно, я вроде припоминала, что, заходя на факультет, видела в кабинке вахтера пожилую даму. Но кто их знает, может, успели смениться. Какая разница?

Взглянув мельком на нас (без особой, правда, злобы), старик вошел в лабораторию и через минуту вернулся.

– Все в порядке, утечку я перекрыл, не переживайте уже. Николая Арнольдовича не будет, идите домой. Но ай-яй-яй, осторожнее надо быть, молодой человек! – назидательно добавил старик. Не знаю, чего Настена ему наплела и как он это понял, только говоря последнюю фразу, обращался он не к виновато потупившемуся Темычу, а почему-то к Лорду. Тот, казалось, от этих слов умудрился побледнеть еще сильнее. Даже, можно сказать, посерел.

Дождь прекратился, но город казался непривычно пустынным. По обычно оживленной дороге прогромыхала какая-то древняя колымага, в отдалении ковыляла согбенная в три погибели старушка. И все.

Лорд выглядел все так же паршиво, и Настя это заметила.

– Макс, ты как? Может, тебя до дома проводить? Или скорую вызвать?

И тогда я впервые услышала, как звучит голос Лорда в ярости.

– Да что вы пристали ко мне? Все со мной в порядке! Если выгляжу паршиво – извиняйте, мордой не вышел! Мне идти надо, – и он, тяжело опираясь на трость и хромая сильнее обычного, удалился в один из ветвящихся переулков.

Две вздыхалки-краснелки пришибленно молчали. Верочка первой подала голос:

– Так как же это, что ж теперь, когда сдавать?

Ей никто не ответил. Видимо, не я одна чувствовала себя не в своей тарелке.

Настя переваривала выпад гота и наконец тихо и как-то робко прокомментировала.

– Наверное, чуваку ситуевина что-то напомнила...

Ей тоже никто не ответил.

Первыми отчалили Лена с Темой, все еще вполголоса оправдывавшимся: да я же что, я думал, оно там выключено все, там вообще амперметры какие-то старинные и калькуляторы, что там могло утечь?

– Ну ок, пока, нам туда, – попрощалась за двоих Елена Прекрасная, таща своего гика под руку в сторону автобусной остановки. Мне бы, по-хорошему, тоже туда. На маршрутку, минут 20 – и дома. Но я, неожиданно сама для себя, вдруг направилась в тот самый переулок, где недавно скрылся Лорд.

Я пыталась обьяснить себе собственное решение: мало ли, вдруг парню станет плохо, а вокруг никого, как будто не семь или восемь вечера, а пять утра… Я думала, что услышу стук его трости и пойду на звук. В конце концов, я просто хотела прогуляться, подышать наполненным цветущими запахами воздухом, выветрить неведомые химикаты, затуманившие мозг.

Мимо прошла виляющей походкой странная девица, одетая по моде 90х: жилетка, украшенная кислотно-розовым мехом, мини-юбчонка, колготки-сетки, боты на платформе. Прическа взбитая, макияж кричащий.

Может еще одна панкуха, Буренкина товарка? Кто их разберет...

Правда, девица показалась смутно знакомой. Причем принадлежащей не к моей теперешней жизни (где, в общем, предостаточно всякого едва знакомого нефорья), а… какие-то полуистлевшие воспоминания из детства...

Ника. Вероника. Соседка. Старшая подруга, моя гордость. Девочка-старшеклассница, которой не лень было возиться со мною, соплячкой. Мы играли в дочки-матери, магазин и больницу, ходили на рынок за запретными жвачками и чипсами, обсуждали наряды, сериалы и мальчиков.

А потом Ника исчезла. Мне говорили, что она уехала за границу.

Через много лет я случайно узнала, что на Нику напали пьяные отморозки, ограбили, поизмывались и убили.

Еле сдержалась, чтобы не позвать подругу по имени. Ну и бред, просто похожая девчонка-неформалка. А может, и не похожа вовсе: что вообще можно помнить в восемнадцать лет из того, что происходило с тобой в шесть?

Очнувшись от наваждения, я вдруг осознала, что не особенно представляю, где нахожусь. То есть, я весьма неплохо знаю этот райончик. Да чего уж, по сути, тут прошло мое детство! После школы я частенько, почти каждый день, приходила в гости к бабушке, которая жила именно здесь. Часто оставалась ночевать. Родители работали суточными сменами, а с бабушкой я была под присмотром. Делала уроки, читала, училась печь пироги, слушала невероятные истории.

Ощущала себя счастливой.

Бабушка жила в крохотной квартирке на улице Полевой, 30, в жутком, старом, потрескавшемся, аварийном двухэтажном доме. Это я уже потом поняла – про жуткость и аварийность. Тогда этот дом был для меня обителью книг и сказок, оплотом тепла и уюта.

Несколько лет назад эту обитель вместе с еще несколькими такими же, наконец, сравняли с землей и построили элитные дома и бизнес-центр. Изрытый колдобинами асфальт на тротуарах заменили аккуратной плиткой, высеяли газоны, разбили клумбы. Облагородили квартальчик до неузнаваемости.

Я чуть не упала, влетев ногой в мощную, до половины наполненную водой выбоину в асфальте. Ну и тротуар – места живого нет! Смерть каблукам и их носительницам! Даже в кедах можно ноги переломать.

Не знала, что здесь еще осталось такое. Куда же я забрела, замечтавшись? Пустынная, еле освещенная в сумерках помаргивающими желтыми фонарями дорога – рытвина на колдобине, тротуар – море, застывшее во время шторма средней интенсивности. Палисадники, где заросшие, где ухоженные и полные цветов – смотря какому владельцу достались. И скособоченные двухэтажные развалюхи.

Здравствуй, детство, я пришла.

Ну нет. Ностальгия – это, конечно, хорошо и даже отлично, но мне пора домой. Голова гудит, в желудке зарождается черная дыра. Лорда я проворонила, ни силуэта его не видно, ни трости не слышно. Да и с какого перепугу я решила, что он сюда свернул? А может, он тут где-то и живет. В крошечной квартирке в аварийном доме. И сейчас чай на кухне пьет с плюшками. Я же ничего о нем не знаю! И зачем вообще за ним увязалась? Или вернее, попыталась увязаться… бездарный из меня следопыт. Теперь бы собственное месторасположение выяснить.

Уф! Слава кому-то там (комунальщикам, думаю)! На одной из развалюх виднеется табличка с названием улицы и номером дома. Света мало, приходится прямо вжаться в живую изгородь, чтобы прочесть.

Читаю.

Читаю еще раз.

Еще раз в голос по слогам.

По. Ле. Ва. Я. 32.

Поворачиваю голову в сторону номера 30. Вот он. Неоштукатуренный красный кирпич в одном месте будто сбился с ритма, разьезжается. На подоконнике первого этажа – самодельный ящичек с этими дурацкими бело-розовыми колокольчатыми цветами. Всегда забывала их название, а бабушка напоминала.

И зачем бабушке эти ящики, неужели палисадника недостаточно? Но нет, бабушке и целого мира под цветы мало.

Бабушки нет уже шесть лет. Этот дом снесли года три назад.

3.

Подхожу к тридцатому дому, заглядываю в окно. Окно низкое, вместо решеток от воров, по-видимому, спасают петунии (вспомнила! ). За окном – маленькое королевство книг. Стеллажи с книгами, которыми заставлены все стены в комнатке. Бабушка сидит на кухне и пьет чай, вглядываясь в подернутый помехами пучеглазый экран старого телевизора. Витольд сыто развалился у нее на коленях. Это же надо было так кота назвать!

Рыжая морда Витольд прожил почтенных пятнадцать кошачьих лет.

Бабушка совсем немножечко не дотянула до семидесяти восьми.

Она, худенькая, в любимом платье в черно-белые цветы, с аккуратной "дулькой" седых волос, сидит на побитом годами кухонном стуле, смотрит телевизор и не спеша попивает чай из старинной синей чашки.

Я разбила эту чашку еще при жизни бабушки. Очень, помню, расстроилась – эта чашка оставалась последней из сервиза, подаренного кем-то бабушке с дедушкой на их свадьбу. А бабушка не ругалась, даже утешала меня – мол, посуда на счастье бьется. А может и вообще, разбитая посуда попадает туда же, куда и души ее прежних хозяев, и теперь из этой чашки будет пить ее Митенька… Помню, она притворно возмутилась – зачем, мол, ему там аж целый сервиз-то? Кого он там, бессовестный, чаем поит? Помню, я засмеялась, а слезы высыхали на детских глазах...

Помню, как бабушка лежала в гробу. Заострившиеся, страшные, восковые черты.

Вот она, по ту сторону окна, выговаривая что-то диктору новостей, пьет чай из синей чашки, а на ее коленях потягивается кругломордый нахал Витольд.

В голове как-то пусто, прохладно и ветренно. На ватных ногах добредаю до скамейки, на которой бабушка любила читать или вязать в погожие дни… Голос, вырвавший меня из полуобморочной мглы, прозвучал как дежа вю.

– Анна! Аня! тебе плохо?

Рядом со мною на скамейке возле двухэтажной развалины, снесенной три года назад, сидит Лорд. Смотрит на меня удивленно и встревоженно. Так близко вижу это худое точеное лицо впервые. Мысль приходит: на вид он старше меня, лет на несколько, может быть...

Вздыхаю, мотаю головой, наваждение не развеивается. Дом на месте, Лорд тоже.

– Вот блин, Лорд, у меня, похоже, глюки, – выдавливаю из себя.

– Глюки? – гот удивленно поднимает бровь.

– Галлюцинации, видения, – поясняю я. Он улыбается устало:

– Я понимаю слово "глюки". Что именно ты видела?

И я рассказала ему. Как лавина сошла. Как плотину прорвало. О снесенном три года назад квартале, о петуниях, Витольде, синей чашке и чертах бабушкиного лица, заострившихся в гробу. Понятия не имею, понял ли он хоть одно предложение, ведь я говорила, как сама с собой. Не уверенная до конца, что рассказываю свои глюки не очередному глюку.

Лорд выслушал. Помолчал. После паузы спросил:

– Ты зайдешь к ней?

Я… опешила. Зависла.

– Я не знаю. Я не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю, – повторяла я, неспособная остановиться.

Лорд коснулся моей ладони холодными кончиками пальцев.

– Ты хорошо знаешь этот район? То есть знала… несколько лет назад? Я ищу один дом… которого уже нет… то есть, не было… купеческий особняк. Тот, который...

Я смутно припомнила.

– Который завалился, после чего весь квартал начали обследовать и снесли? там еще девочка вроде погибла? Или пара… или нет, парень чудом выжил… Подожди… – меня прошиб озноб. Я вспомнила новостные передачи трехлетней давности. Общественность, конечно, была поражена бессмысленной трагедией, но… Зачем они туда полезли? А, они готы! Все понятно...

У меня из рук вон мерзкая память на имена, но на лица – неплохая. И я вспомнила лица тех двоих юных жертв. Их показывали на фото, еще таких живых и счастливых, несмотря на весь загробный готический пафос. Утонченный худощавый юноша с остриженными под каре, крашеными в иссиня-черный волосами – и поистине ангельской красоты девочка, огромные карие глаза, робкая полуулыбка. Оба в черных готических одеждах. Помню, как возмущались родители, как потом тиранили меня, десятиклашку, расспросами, почему я глаза подвожу черным карандашом, не гот ли я и не лазаю ли по заброшкам. Взяли с меня клятвенное обещание не ходить в такие места. В общем, случай врезался в память. К тому же, по соседству с бабушкиной двухэтажкой, я этот заброшенный старый дом почти ежедневно видела. И помню красивые и необычные лица на тех фото. И еще помню почему-то, что девушка была меня на год старше, а парень – на три.

– Сколько тебе лет? – невпопад спросила я, а Макс, грустно улыбнувшись, ответил:

– Двадцать один. Я это был, я. Тогда мне было восемнадцать. Офелии… Еве… шестнадцать. Сможешь показать дом? Я заблудился.

Но, прежде чем я успела ответить, он будто начал сам с собой спорить или торговаться.

– Только ты, наверное, к бабушке хочешь зайти? А давай зайди, – он пристально посмотрел мне в глаза и сразу же отвел взгляд. – Я тут подожду.

Он волновался. Он боялся. Страстно хотел увидеть свою Еву-Офелию – и до полуобморока боялся.

Как я бабушку.

– А пошли вместе? – неожиданно даже для самой себя предложила я. – А что, бабушка моя – человек общительный, гостеприимный, она библиотекарем всю жизнь работала, а ты книги любишь – найдете общий язык!

При упоминании книг Макс еле заметно вздрогнул.

– Еще и чаем с печеньем напоит, она печь любит, всегда печенья полон дом, – я заманивала Лорда, как торговый агент перспективного покупателя. Но "клиент" по-прежнему колебался.

Наконец, я сдалась.

– Макс, я боюсь одна идти, – тихо, глядя на заплеванный семечками, желтовато-серый в свете фонаря асфальт, призналась я. Гот вздохнул и взял прислоненную к скамейке трость.

4....

– То есть, Ольга Леонидовна, Вы считаете, что "Франкенштейн" не мог быть написан восемнадцатилетней Мэри Шелли?

Лорд с бабушкой завели дискуссию, как будто не чай пили на скромной маленькой кухоньке старого дома, а выступали на солидной литературоведческой конференции. Бабушка (которой не было с нами уже шесть долгих лет) и длинноволосый парень (с которым я даже не при каждой встрече здоровалась) пили в кухоньке моего детства сладкий травяной чай и самым светским образом обсуждали литературу позапрошлого века. И я окончательно решила принимать ситуацию так, как будто все "взаправду". Да и воспринималось все вполне реальным.

Знакомство прошло на "отлично". Мы позвонили в звонок, с полминуты слушали знакомую срывающуюся трель, и из-за обитой кофейного цвета кожзаменителем двери донесся такой родной, добрый и теплый голос: кто там?

В тот момент я окончательно решила, что все происходящее – сон, и стоит просто расслабиться и получать удовольствие.

Бабушка приняла нас радушно. Я опасалась ее реакции на Лорда – все же пожилые интеллигенты часто не воспринимают неформалов. Но, выяснив, что Максим весьма начитан и увлекается литературой прошедших веков, пожилая библиотекарь учуяла в готе родственную душу. Может быть, ей стало бы еще интереснее, узнай она фамилию Макса, но тот однажды старательно увел разговор от творчества Пушкина, и я решила его не сдавать. Видимо, в школе доставалось на тему дуэли Онегина.

На счет трости бабуля лишних вопросов не задавала. Дед Митя тоже всю жизнь, с юности, с палочкой ходил – во время войны был ранен. Но это ни капельки не помешало бабушке влюбиться в него, в первый и последний раз, выйти замуж и прожить душа в душу счастливых без малого три десятилетия, пока смерть не разлучила их. Правда, на наличии трости сходство Лорда и деда Мити заканчивалось. Деда я, увы, не застала в живых, но судя по фото и рассказам, был это мощный, ширококостный, высокий и плечистый мужчина с густыми бровями, волевым подбородком и обаятельной улыбкой. Громогласный заводила, юморист, душа компании. Инженер, уважаемый человек, но в то же время "в доску свой" среди простых работяг. Бабушка столько рассказывала о деде, что перед моим мысленным взором он представал как живой.

Почему нет его здесь? Бабушка есть, а деда нет?

Может, на работе задерживается?

Домашним печеньем нас и правда угостили. Песочные рогалики с розовым вареньем, просто изумительные, ни в одном магазине, ни в какой самой дорогой пекарне таких не купишь! Вкус детства… Я даже попросила у бабушки рецепт – вдруг когда-нибудь решусь испечь?

На удивление, нежнейшее призрачное печенье вполне себе укрощало земной голод. Я не спеша смаковала и украдкой наблюдала, как тянется к вазочке с рогаликами узкая ладонь Лорда, как он подносит к губам фарфоровую чашку, отбрасывает упавшую на глаза прядь. Нахваливает изумительную выпечку. Такой… домашний, что ли. Воспитанный, даже аристократичный, но без ощущения наигранности – такой, какой есть. Тонкие пальцы, держащие витой рогалик, легкая улыбка на губах, азартный блеск светло-карих глаз – придумал аргумент в дискуссии. Сколько он всякого знает, сколько книг прочел! Я за полчаса узнала о нем больше, чем за год обучения в одной группе. Оказывается, он живет один, снимает квартиру. Подрабатывает звукорежиссурой, пишет мелодии для игр, рекламы. Да, играет в группе, правда группа еле теплится – у всех дела, времени и желания всегда в обрез...

Он рассказывал и внимал, отвечал, вежливо возражал, а я слушала его негромкий голос с бархатными нотками… И вдруг словила себя на мысли: а он бы мог стать моим первым. И последним. Как дедушка у бабушки.

Неужели я умудрилась влюбиться?

Вспомнился совсем недавний разговор на скамейке. Офелия… Ева...

При чем тут вообще я?

Я помогала убрать со стола, а Лорд отлучился в уборную.

– Какой приятный, интеллигентный, образованный молодой человек, – улыбнулась бабушка. – Береги его.

– Бабуль, я… мы не… он не… – попыталась я протестовать, но бабушка меня остановила.

– Я и раньше кое-что понимала, как-никак жизнь прожила, – она говорила очень серьезно. – А теперь и подавно многое знаю. Он непростой, и в жизни ему довелось непросто, а скоро ему придется сделать непростой выбор. Я не знаю, что он выберет, не знаю, сможешь ли ты на него повлиять, на этот выбор… но если сможешь… береги его, внучка.

5.

– Какая приятная пожилая дама, – улыбнулся Лорд, когда мы снова оказались на желто-черной в свете фонарей улице. – Давно с таким удовольствием не пил чай. Спасибо!

– Так ты музыкант, – сказала я полувопросительно.

Лорд помедлил, но ответил – вопросом на вопрос.

– Знаешь, кем я хотел стать? – взглянул на меня и продолжил, не дождавшись моих предположений. – Органистом. Ага, пафос высшего разряда, – улыбка. – Но у меня дед органистом был. И я с детства мечтал. Поступил в консерваторию, проучился год. Вот как раз до мая. Пока в один проклятый день не познакомился с нашим сторожем.

Мы шли по пустынной улочке. В выбоинах асфальта поблескивали лужи.

– Присядем, покурим? – предложил он вдруг, завидев скамейку у одного из ветхих домов. Странно, но дощатое сиденье успело каким-то образом высохнуть. Интересно, что я умудрилась, после всего произошедшего, этому удивиться.

Я практически не курю – очень редко, за компанию. Но к раскрытому Лордом серебристому с чернением портсигару потянулась. Сигарета была коричневой с черным фильтром и пахла вишней. Лорд поднес зажигалку – тоже серебристую с чернением. У этого парня стиль, похоже, выдержан в каждой мелочи.

Я вдохнула крепкий ароматный дым, от которого даже голова немного закружилась, а Лорд продолжил прерванный рассказ.

Он иногда оставался в консерватории после занятий, репетировал. И в один из таких вечеров к нему подошел сторож-забулдыга.

– Парень, ты заброшки любишь? – спросил сторож. Получив растерянный, но утвердительный ответ, пьянчуга сообщил, что имеет в своем распоряжении ключ от необитаемого старого дома со всей меблировкой. Потомки хозяев дома уехали за границу, но не придумали пока, что им делать с обветшалым наследием предка-купца, потому поручили сторожу приглядывать за домом за некоторую плату. И вот, очередной перевод задерживался, до зарплаты тоже надо было еще дожить, а выпить дядьке хотелось. Да и сделать богатеям исподтишка какую-то мелкую пакость тоже хотелось. И он решил за бутылку одолжить ключ от особняка этому странному парнишке в черном.

– Только это, чтобы все убрали за собой, – предупредил сторож. – И красть ничего не вздумайте, я все помню, где что было!

Красть и свинячить Лорд не собирался. Зашел в алкомаркет вместе с алчно поблескивавшим красными глазенками мужичком и получил, в обмен на вожделенную бутыль, во временное распоряжение заветный ключ.

Решил повести туда свою Офелию следующим вечером. И там, в окружении призраков былого, сделать ей предложение.

Я сама удивилась черной горечи, поднявшейся внутри меня при появлении в рассказе Офелии. Я никогда еще не ревновала, оказывается. Да и не влюблялась толком. Так, нравились мальчики, даже несколько раз прогуливались вечерами или пили кофе. Один поклонничек вообще всерьез гонялся за мной, пока не пропал с радаров (ходили слухи, что чуть ли не в колонию угодил). Еще нескольким по юности я пыталась посвящать бездарные сопливые вирши. Но все это быстро проходило и особо не сказать чтоб волновало.

А тут...

Рассказ оборвался затяжным молчанием. Мы докурили, но не спешили вставать и продолжать путь. Лорд достал из портсигара еще одну вишневую сигарету, его пальцы дрожали.

– Где мы, ты в курсе? – решилась спросить я.

Гот колебался.

– На самом деле… я и сам толком не знаю. Я не верил до конца. Та книга...

Я вспомнила книгу в черном переплете, в которой Лорд что-то начертил перед появлением дыма. О господи, это было сегодня, всего несколько часов назад...

Книгу Лорд нашел. Да, просто нашел, в парке. На скамейке. Присел покурить-передохнуть, а на сидении книга лежит. Обтянута на старинный манер черной кожей, только никаких надписей нет – то ли стерлись, то ли и не было изначально. Собирался нехилый дождь, уже начали падать первые многообещающие капли, книга погибла бы в воде. Лорд решил взять ее, а потом подать в соцсети объявление о поиске забывчивого владельца. Принеся домой, конечно же, открыл.

Сначала Максу показалось, что книга без названия – какая-то белиберда. Никаких данных на форзаце, сразу текст. Поток заумных мыслей, никак не собирающийся в какое-либо вменяемое русло. Как цитатник с элементами оккультизма. Фразы о боли, прощении, исправлении ошибок...

Парень сам не заметил, как его затянуло. Текст начал обретать форму и смысл, и кроме того, в нем стали попадаться некие "магические рецепты".

– Нет, конечно, не суп из жабьих лап и волос девственницы в ночь полнолуния, – улыбнулся парень. – Знаки. Символы. Описание фигур, начертив которые, можно было что-то получить. И слова. Какая-то средневековая магия, что ли… Но меня задело. И я решил попробовать. Хоть сам не до конца верил, да.

– То есть, мы типа в параллельном мире?

– Типа того, похоже на то… – Лорд поднялся. – Поможешь найти дом?

Я тоже поднялась. Помогу, обещала ведь. Хоть душу скребли – нет, рвали в клочья неведомые доселе кошки. Плохой сон.

Вспомнилось, как я еще недавно сравнивала нашу хвостатую компашку с героями романа. Теперь похоже, что автором этого романа был Кафка.

Шли молча. Лорд погрузился в свои мысли и был похож на туго натянутую струну. Я только теперь заметила, насколько он выше меня – почти на голову. Хотя я высоким ростом не отличаюсь, впрочем. Скорее наоборот.

Насколько помню, дом купца должен быть совсем недалеко, буквально через несколько домов. Но то ли память с годами подпортилась, то ли этот сюрреалистический мир отличался от оригинальной топографии, но за несколькими практически одинаковыми двухэтажными домами в свете фонарей появлялись следующие несколько одинаковых и двухэтажных, а за теми – следующие… Тишина и желтый блеск луж. Ни одной машины, только две каких-то фигуры идут навстречу, по-видимому, мужских. Расхлябанная походка, мешковатая одежда – по-видимому, спортивные костюмы. Фигуры приблизились… и мои внутренности сковал холод. О нет. Чертов приставучий поклонничек-гопник! И с ним еще один такой же мерзкий молодой тип. И они нас заметили.

Я вдруг вспомнила, что о Васе (еще и имя характерное, ага, "уася", как любят говорить такие персоналии) рассказывали. Что он загремел в колонию за грабеж. А в колонии… убили его в колонии. Еще один призрак. Только этот вряд ли собирается поить нас чаем.

6

– Оп-па, какая цыпочка, – мерзко осклабившись, прогудел Уася. – А я ее знаю, б..! Сыш, Серый, я ее знаю! А она с подружкой! Подружка, правда, страшненькая и дефективная какая-то, подружка нам не надо. Подружка, иди погуляй, а с цыпочкой Анечкой мы пообщаемся. Нежно, – Уася опять ощерил мерзкие кривые зубы и цапнул грязной лапой меня за руку. Я впала в ступор, потеряв способность двигаться и даже издавать звуки.

– Руки убери, – ледяным тоном проговорил Лорд. Когда гопник не среагировал, он схватил его руку и, по-видимому, провел какой-то болевой прием, так как призрак-поклонничек взвыл и грязно заматерился. А второй гопник выхватил у Лорда трость и пнул его сзади по ногам, и гот упал. Уася, дыша мерзким сигаретно-пивным смрадом и обнажая неполный ряд желтых зубов, потер пострадавшее запястье и схватил меня за обе руки.

Я завизжала. Я не могла ничего больше поделать, только визжала, как дурочка-жертва в самом заштатном боевичке. Паника. Страх за себя, страх за Макса, ощущение полного бессилия в этой железной хватке… Как я всегда презирала сценаристов, пишущих такие сцены. Думала, что уж я-то визжать не стану – укушу, пну, ударю, но не сдамся...

– Че за хрень тут происходит? – прозвучал громкий вопрос. И тут же Уасе прилетело сбоку в челюсть. Две невесть откуда взявшиеся тени набросились на гопников – одна высокая и белобрысая, другая пониже и с чем-то зеленоватым, кажется, на голове. Тени оказались весьма вещественными и бойкими. Все еще оглушенная паникой, я не слишком понимала, что происходит. Удары, рев, мат.

– Ах ты ж с...! Она меня укусила!

– Ай, ай, отпусти, г...!!

Через несколько мгновений или вечностей парочка спортивных костюмов улепетывала со всех ног. А спасшие нас тени, обретя четкие очертания, оказались Настюхой Буренкой и каким-то долговязым парнем в потертой косухе и со светлым непоставленным ирокезом. Оба тяжело дышали, отряхивались, оправляли на себе одежду.

Лорд поднялся на локтях.

– Как ты???

Я подскочила к нему и подала руку, но встретившись с ним взглядом, руку отдернула. В светло-карих глазах блестели злые слезы. Схватив валявшуюся рядом трость с серебряной горгульей на ручке, он поднялся на ноги. Я снова отметила, что этот мир "прописан" не совершенно: на черном одеянии гота не было ни капельки грязи или даже мокрого пятна.

– Спасибо, чуваки, – Макс пожал руки Насте и парню с ирокезом. Последний мрачно усмехнулся:

– Да не за что, у меня с этой кодлой свои счеты.

Настя представила спутника: Пират, или Ваня. Лорд и я познакомились с парнем нашей панкухи.

– Извини, – тихо сказала я Лорду, ощущая вину за то, что эта шваль пристала ко мне. И за панику и бездействиетоже. Но гот вспыхнул:

– За что? За то, что я дефективная подружка? – с ядовитой горечью почти выкрикнул он. – Что не смог тебя защитить? И ее не смог спасти...

Он повернулся и зашагал дальше в направлении, в котором мы шли до нападения, бросив на ходу:

– Мне надо идти. Дом сам найду. Спасибо!

7.

Я стояла и смотрела на черный силуэт, удаляющийся в полутьму.

– Беги за ним, – сказал Пират. – Если что, мы тут будем в сквере за поворотом, только горючим затаримся, и там осядем. Да, Насть?

Долговязый блондин с добрым и простым лицом приобнял свою девушку, а та прижалась к нему так, как будто обрела самое большее сокровище на свете и до конца не верила в это. Сокровище в потрепанной косухе, застиранных джинсах и побитых берцах казалось обычным панком лет двадцати, но в лице его и тоне промелькнуло… что-то. То же, что было в окруженных добрыми морщинками глазах и мягком голосе бабушки, когда она сказала: береги его. Я теперь многое понимаю.

Я молча кивнула. И побежала.

На этот раз я Лорда не потеряла. Он шел медленно, сильно хромая, тяжело опираясь на трость. Словно раненный герой, последний выживший из разгромленного войска.

– Макс, – негромко окликнула я, поравнявшись с ним и переводя дыхание после бега.

Он не выказал особой радости. Остановился.

– Опять ты?

– Ты… спасибо, что заступился за меня, – сбивчиво заговорила я. – Их было двое, они бандиты, один точно в колонии был… а на меня такая паника… ступор… я ничего не могла...

– Пожалеть решила? – холодно прервал меня Лорд. – Да что тебе надо то, а? Пожалеть? Или любопытство гложет? А что с ним случилось, шу-шу-шу, жу-жу-жу, шрамы видели, Франкенштейн, ужас-ужас, бе-е-едненький, загадочный! Ну, заступился, типа. В грязюке повалялся, калека несчастный. Знаешь, – с внезапным горьким весельем поднял он голос, – я несчастья приношу. И вообще, я убийца. Ага. Не Франкенштейн, конечно, я не ученый и людей из ошметков не собираю. Скорее наоборот, ага. Но с монстром его некое сходство есть, хоть ростом и силенками и не особо вышел. Зато весь в шрамах и убийца. Хочешь интервью с убийцей? Эксклюзив! У Райс было интервью с вампиром, а у тебя будет с убийцей! Хочешь?

Он паясничал, и в неверном свете фонарей мне вдруг почудился на его узком лице макияж Эрика Дрейвена из фильма "Ворон", размытая маска арлекина. Вот сейчас он прочтет строки из Эдгара По: " Я очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал в двери дома моего… " Но Лорд не процитировал ни этих, никаких других чужих строк. Он вел собственное повествование, в котором трагизма было больше, чем в грустной саге об утраченной Ленор. Ведь его история была правдивой...

– Я взял тот проклятый ключ и повел Еву в дом. Знаешь, а там и правда вся меблировка оставалась. Древняя, ветхая, запыленная. Алкаш не убирался там, даже если заходил. Хотя вряд ли заходил, на полу в слое пыли следы бы остались. – Макс саркастически улыбнулся. – Но у нас дух перехватило от романтики. Я раздобыл два настоящих старинных фонаря, и с ними мы отправились обследовать дом. Я еще прихватил свечи и вино. И еще кое-что… – Лорд сделал паузу. – Он двухэтажный, дом. Ну ты помнишь, наверное. Так вот. Не помню толком, что там на первом этаже было, но на втором была гостиная с большим красивым столом, картинами на стенах. И еще там было пианино. Мы вытерли пыль, расставили свечи, выпили понемногу вина. Я попробовал сесть за пианино. Не смог удержаться, – опять грустная улыбка. – Оно было просто чудовищно расстроено, но я все равно играл. Я как раз написал одну мелодию, в стиле средневековых баллад, посвященную ей… Еве...

Ревнивые кошки опять безжалостно рванули мою душу, но Лорд продолжил говорить, а я молча внимала.

– Я играл, а Ева стала танцевать. Она занималась старинными танцами… танцевала, как богиня. Легкая, как пушинка, грациозная… как фея… – Лорд опять замолчал. У меня жгло в груди и в глазах, гудело в голове, но я молчала и ждала продолжения. Страшного финала.

– Я играл, и мы не услышали ни треска, ни скрипа. Пока все не начало валиться. Ну вот, собственно, и все, больше ничего не помню. Проснулся в больнице, как в кино, ага.

Он взглянул мне в глаза, и взгляд этот был страшен.

– Понимаешь, если бы я не потащил ее туда… Да если б не лупил как безумный по клавишам хотя бы, мы услышали бы, что что-то происходит… Понимаешь, я убил ее. Понимаешь, я убийца. Убийца любимого человека

Окруженные глубокими тенями глаза блестели.

– Но ты же не знал, ты не мог знать, – чуть слышно проговорила я. Слеза перелилась через край и сползала горячей каплей по щеке.

Лорд внезапно переменился, стал холодным и злым.

– Ну давай, давай поплачем, пожалеем несчастного калеку, несчастную жертву несчастного случая! – Он внезапно перешел почти на крик. – Да что ж вы так любите жалеть то, а? Так надо было в мед поступать, на медсестру – жалеть, ухаживать, помогать! Что вам всем от меня надо, а? А, – он засмеялся. – Я понял. Вы, девочки, любите кукол. Сломанных кукол тоже любите. Ты любишь сломанных кукол?

Лорд смотрел на меня с насмешливым вопросом. Ото всей этой истерической клоунады во мне вскипела злость. Глаза застил влажный туман.

– Лорд Максим Ленский, ты вообще знаешь, что у меня есть имя? – кажется, я тоже сорвалась на крик. – Мне чихать, помнишь ли ты, как меня зовут! Мне интересно, ты вообще осознаешь, что у меня есть имя? Что я отдельный человек, который не жалеет тебя, а которому, хрен знает почему, но на тебя не пофигу?! Или ты так замкнулся в своих страданиях, что для другого живого человека там уже нет места???

Макс внезапно застыл… тихо промолвил:

– Да, наверное. Замкнулся. И да… места нет.

Я развернулась, ничего толком не видя перед собою, и собиралась помчаться куда глаза глядят, но Лорд окликнул меня.

– Аня!

Я обернулась. Гот протягивал мне черную книгу.

– Не уверен, но возможно… она поможет тебе вернуться.

Я взяла книгу. Лорд, не сказав больше ни слова, продолжил путь. А я все же сорвалась на безумный галоп по пустынной улице, не разбирая дороги и не вытирая бегущих по щекам слез.

8.

Я не имела понятия, где нахожусь, хотя пустынный школьный стадион казался до боли знакомым. Впрочем, вряд ли в этом мире место имело значение. Хорошо, что света фонаря над очередной скамейкой достаточно, чтобы разглядеть буквы. Придется изучить книгу, а что еще остается?

Мне пора возвращаться. Пусть до утра меня не хватятся – родители, отец-водитель и мать-врач "скорой", на ночном дежурстве. Но я ведь понятия не имею, как возвратиться в то измерение, где они сейчас, возможно, спасают чью-то жизнь. Похоже, вряд ли отсюда им дойдет мой вызов...

Возвращаться.

А Лорд?

– Скоро ему предстоит сделать непростой выбор… я не знаю, что он выберет… береги его, девочка, если сможешь...

Да как же, милая, любимая, мудрая бабуля, как же мне его беречь, если сердце его отдано той… которая, наверное, сейчас встречает его в том проклятом доме??? Вернуться и оставить его здесь… о господи, как же мне тогда там, без него?...

Да уж. Еще сегодня утром я и не думала о нем, едва ли помнила о его существовании… Ой ли? Меня всегда пробирали какие-то непонятные мурашки в его присутствии. Да, наверное, было любопытство. И жалость была, да. И еще… еще восхищение. Его аристократическими манерами, благородным достоинством, с которым он держался. Умом, конечно же: он – один из лучших студентов курса. Яркостью образа, неординарностью. А еще… а еще он привлекателен, даже красив. Хотя знаю, что многим девушкам нравится совсем другой типаж – сила, брутальность, мускулы, щетина. Но я, выросшая в царстве старых книг, – я всегда тайком, даже себе толком не сознаваясь, грезила о ком-то таком. С грустной улыбкой и тонкими пальцами. Неком миксе Атоса из "Трех мушкетеров", Эрика Дрейвена и вампира Лестата. Утонченном, загадочном… ранимом… раненном...

Но что я могу поделать… выбор за ним. И каковы шансы, что он выберет меня, чужого ему человека? Надо возвращаться… надо поискать в книге способ.

Я положила на колени странный томик, который все это время прижимала к себе, будто озябшего котенка. Слезы еще текли, но решение было принято.

Я коснулась черного переплета… и весь мир погрузился в эту черноту...

Свет, такой яркий, слишком яркий свет. Больно глазам, и я зажмурилась снова.

– Очнулась! Она очнулась!

Мамин голос. Крик. Крик радости.

Я снова осторожно разомкнула веки. Белый потолок. Мама в белом, и сама белая – такая бледная. Но счастливая. Механические звуки: пощелкивание, попискивание. Слабость в теле, несильная боль в руке, в локтевом сгибе, где из вены торчит игла. Запах. Больничный запах. Я в больнице.

9.

Едва обретя хоть какой-то контроль над губами и голосом, я начала доставать всех вопросами: родителей, медсестер, врача тетю Свету (мамину давнюю подругу). Меня пытались "беречь и не волновать", но в конце концов сдались и поведали все.

В тот злосчастный день пересдачи лабораторных у нашего старого физика незадолго до пары прихватило сердце. Немного придя в себя, он все же решил не рисковать и перенести отработку на другой день. Позвонил старушке-дежурной, своей давней приятельнице, и попросил ее сообщить о переносе пары ожидающим его студентам, ежели таковые еще имеются. Пожилая дама поднялась на второй этаж, зашла в лабораторию и… чуть не задохнулась в дыму.

Наша "хвостатая компания" в количестве семи человек была обнаружена в бессознательном состоянии и незамедлительно отправлена в больницу.

Двое, парень и девушка, пришли в себя еще в карете "скорой" и, после больничного осмотра, были отпущены домой. Еще две девушки очнулись в палате, но сейчас тоже были уже выписаны. Я же и еще двое пребывали в бессознательном состоянии третий день. То есть, я, наконец, очнулась. А еще двое оставались "в отключке", и доктора не могли дать никаких прогнозов – ведь они до сих пор понятия не имели, что за вещество привело к такому состоянию, от чего лечить потерпевших.

Я пиявкой вцепилась в тетю Свету и наконец узнала имена тех двоих, кто еще не пришел в сознание. Анастасия Бурова и Максим Ленский.

От последнего имени мне чуть не стало снова дурно. Лорд до сих пор пребывает между мирами. До сих пор не сделал свой выбор.

Я быстро крепла и шла на поправку. Как только смогла ходить, не испытывая адского головокружения, снова допытала тетю Свету: мне был необходим номер палаты Максима Ленского. Полная женщина с добрым лицом смотрела сочувственно и горько, но номер сказала. Это была одиночная палата (видимо, родители Лорда обеспечили). Я тут же, ничего больше не слушая, помчалась туда.

Уже на пороге крошечной комнатушки у меня сдавило сердце. Макс лежал на белоснежной постели неподвижно, и тон его кожи чуть не сливался с подушкой. Желтее разве что. Черты заострились еще сильнее, закрытые глаза ввалились. О господи… он был похож на тело бабушки на смертном одре! Я заставила себя вспомнить, что в этом молодом, но измученном теле еще теплится жизнь. В голубую вену на худой руке воткнута игла капельницы. Какие-то приборы, лампочки, датчики.

Лорд напоминал жутковатую куклу. Сломанную куклу.

Ты любишь сломанных кукол?

Нет.

Но похоже, я люблю тебя...

Я подошла к кровати Макса и осторожно взяла его за руку.

– Вернись, умоляю, – прошептала я. – Выбери жизнь, прошу тебя… очень прошу...

10.

Меня выписали на следующий день, но я продолжала проводить в больнице чуть ли не целые дни. Только в другой палате: одиночной, крошечной, где на белоснежной постели застыл между мирами Макс. Беззастенчиво наврала медсестре и даже тете Свете, что да, он мой парень. Сидела на краю кровати, держала за руку, рассказывала всякое. Мелкие новости, истории из детства, сюжеты фильмов и книг, просто мысли. Пела. Тихонько напевала песни Флер, Мельницы, Сплина. Труднее всего было исполнить знаменитое земфировское "Хочешь". Конец последнего куплета каждый раз тонул в слезах.

Пожалуйста, только живи… Моей огромной любви хватит нам двоим с головою...

Говорят ведь, что мол люди, пребывающие в бессознательном состоянии, могут слышать и понимать, что происходит вокруг. А вдруг именно мой голос станет маяком, на свет которого душа Макса выплывет из бездны обратно в этот мир?

К Насте я тоже заходила. Она лежала в общей палате, почти такая же бледная и совершенно так же неподвижная. С рук ее сняли все фенечки, и стали видны шамы от порезов на левом запястье. У Настиной кровати я встретилась с еще довольно молодой, но неряшливой и бедно одетой женщиной. Та была слегка навеселе, и похоже было, что для нее это – весьма привычное состояние. Похоже, мать Настены злоупотребляет… как же мало мы знаем о жизни, о радостях и горестях тех, кого ежедневно видим, например, на парах...

С родителями Макса я тоже познакомилась. Отец, Виктор Михайлович, худощавый, жилистый, строгий, в стильных прямоугольных очках и темном костюме, выглядел притихшим, почти обессиленным, но держащимся из последних сил.

Мать, Лидия Сергеевна, ухоженная и изысканная миниатюрная брюнетка с тонкими чертами, такими знакомыми мне в обличье ее сына, тоже казалась почти сломленной.

– Да что же так, как же так, – приговаривала она. – Мы ведь уж думали, все уже хорошо, выкарабкался наш Максимка… а тут… опять...

Она тихо заплакала. Я обняла ее за хрупкие плечи.

– Береги его, – вдруг шепнула она мне.

– Я буду, – ответила я. – Все будет хорошо...

Время шло, но ничего не менялось. Началась зачетная сессия, но я заработала все "автоматом", да и не придирались к жертве таинственного происшествия в университетских стенах. И дни мои проходили частью в палате Макса, а частью дома, но мыслями все в той же палате.

Однажды, проходя по больничному коридору мимо курилки, я услышала знакомые голоса: в закутке балкона дымили тетя Света и моя мама. Голос тети Светы звучал мягко и грустно.

– Да там непонятно ничего вообще, никаких прогнозов. Вообще неясно, придет ли в себя, и если придет, то с какими последствиями. Та вторая девчонка хоть крепкая, хоть там тоже ничего не ясно. А этот ведь аварию пережил, или что, латаный он перелатаный. Да и от природы субтильный парень, анемичный, не богатырь, да уж, в чем душенька-то держится… а чем траванулись, до сих пор не выяснили… показатели более-менее, гемоглобин разве что, а в сознание не приходит… короче, не ясно ничего...

Я притаилась за углом и внимала. И безуспешно пыталась вспомнить, как дышать.

– А малая твоя так убивается, смотреть больно. Плачет над ним каждый день… Давно они вместе? – спросила после паузы тетя Света. Мама тяжело вздохнула.

– Не знаю. Я вообще не знала, что у нее мальчик появился… Ничего с этой работой не вижу. Чужих людей спасаешь, а что у родных творится, понятия не имеешь...

– Да ладно тебе, – утешала подруга. – Может она просто боялась сказать, стеснялась… не знала, как ты на него отреагируешь...

От предположения, что я могу стесняться Макса, меня бросило в жар. До боли захотелось выскочить на балкон и все обьяснить. Обьяснить… что?

Что мы не так давно познакомились толком, и я просто пока не имела возможности рассказать? Что мы пили чай у бабушки на кухне? Что он заступился за меня против двух мертвых бандитов?

Что мы с Максом, по сути, в этой реальности практически не общались?

И тут – впервые за все это время – на меня накатило осознание того, что все, что мы – я? – пережили в том сюрреалистическом мире: улица детства с двухэтажными домами из красного кирпича, чай на бабушкиной кухне, дискуссии о Мэри Шелли, драка с призрачными гопниками… истерически-Дрейвенская исповедь Макса… все это может быть – или скорее всего является – бредом отравленного мозга. И душераздирающая история о доме купца – тоже. То есть, трагедия три года назад и правда произошла. Но имеет ли Лорд к ней хоть какое-нибудь отношение? Как там сказала тетя Света: аварию пережил. На машине, наверное, разбился, отсюда и трость… Я же почти ничего о нем не знаю. Может, у него вообще девушка есть. Хоть это, конечно, вряд ли – не появилась ни разу за две недели… Но по сути, я ничего о нем не знаю. Сочинила, по сути, человека… и теперь до смерти боюсь его потерять...

В палате Макса сидела его мать. Ухоженная и изысканно одетая, в то же время она выглядела изможденной и какой-то… потерянной, что ли.

– Без изменений, – сказала она бесцветным голосом. А потом вдруг спросила:

– Анечка, ты куришь?

– Вообще-то нет, – сказала я, растерявшись.

– И я вообще-то нет. Но сейчас… пошли покурим?

Мы вышли во двор. Медово пахла цветущая яблоня. По голубому небу медленно ползли пушистые облака. Я взяла из протянутой пачки тонкую дамскую сигарету, Лидия Сергеевна чиркнула зажигалкой.

– Знаешь, Максим о тебе не рассказывал, – заговорила она, медленно, как-то заторможено. – Но это ничего, он парень взрослый, в двадцать один мало что маме рассказывают, – она грустно улыбнулась. – Да и жил он отдельно уже полгода. Но я очень рада, что у Максимки появилась, наконец, такая любящая и преданная девочка. Он ведь после того ужаса… Ты ведь знаешь о том проклятом доме?

Она взглянула на меня. Я еле смогла кивнуть.

– Его девочка погибла там тогда. Господи, он ведь винил себя за это! Что они полезли в тот растреклятый дом, что не смог спасти ее. Что играл на каком-то пианино, и они не услышали, что обвал начался… Но он ведь сам тогда чуть не погиб. Лежал вот как сейчас, в палате, только еще весь в бинтах… и волосы были короче и покрашены в иссиня-черный… И врачи так же никаких прогнозов не давали. Вообще не знали, выживет ли. Говорили, что ходить не сможет. А он ведь смог. Пусть с палочкой, но смог ведь! Девять операций, за границей лечение, реабилитация… Господи! – она с силой затянулась, выдохнула облако дыма и выбросила окурок в урну. Моя сигарета дотлевала в застывших пальцах, осыпаясь пеплом на асфальт. – Мы ведь думали уже, что все наладилось. Сын у меня молодец, и характер тот еще… Максимка поступил в университет, причем сам, на бюджет. Никаких льгот не хотел. Работал, жилье снимал, музыку писал, в группе этой вашей, готической, играл. – Лидия Сергеевна закурила новую сигарету. – Он ведь всегда музыкой жил. Органистом хотел стать, как дед. У меня ведь отец органистом был. И Максимка с детства мечтал. Спрашивают его: ты кем стать хочешь? А он: аганифтам, как деда! Совсем еще кроха был, – мать улыбнулась светлым воспоминаниям, но эта улыбка сразу же потускнела. – Ты не думай, я не пьяна. Меня Витя, муж, таблетками пичкает. Успокоительные. Чтоб совсем с ума не съехала… – Она поднесла изящную руку к лицу. – Господи! За что же это, а? Может, конкуренты мужа порчу навели? Да пропади он пропадом, этот бизнес, издательство это! В бараке жить, хлебом и водой питаться… лишь бы Максимка… сыночек...

Лидия Сергеевна тихонько заплакала.

Мы обнялись, объединенные общей болью и общей любовью к тому, кто лежал сейчас там, наверху, в маленькой комнатушке за второй дверью направо по коридору, неподвижный и бледный, затерянный между мирами.

12.

Недавно начался очередной день. За стеной орал телевизор: отец слушал новости, выйдя из гостиной в кухню, и потому вместе с ним все эти обычные мрачные новости слушали даже соседи. Заполошный ор репортеров не добавлял аппетита, но я старательно пыталась заставить себя съесть остывшую яичницу: голодные обмороки посетителей в больнице не нужны.

В сознание, впервые за чуть ли не несколько лет, из каких-то более глубинных пластов психики настойчиво лезло стихо. Что-то по мотивам Земфиры и Флер. Лезло, да все никак не могло оформиться. Мучительные затяжные роды.

Стань моим смыслом, я без тебя пуста… знаешь, моей огромной слепой любви хватит и нам, и Вселенной, и через край… держи мою руку и больше не отпускай...

-… сообщили, что в Первой городской больнице скончался, не приходя в сознание, один из студентов, две недели назад пострадавших от загадочного отравления неизвестным веществом в лаборатории физического факультета государственного университета. Подробности пока уточняем.

Голос дикторши был профессионально бесстрастен. А у меня внутри что-то оборвалось и с оглушительным грохотом разбилось на мельчайшие осколки.

Не разбирая дороги и не слыша удивленно-рассерженных криков отца, чуть ли не на ходу шнуруя кеды, я помчалась в больницу. Лил не по-майски холодный дождь, но я едва ли его замечала. Нет, нет, нет, нет! В ушах гремели барабаны – это стучало мое сердце.

Неужели ЕГО сердце прекратило стучать???...

Влетев в больничный корпус, я сбавила темп. Мне стало дурно. Я присела на стул в широком сумрачном коридоре, где мимо меня проходили, прохрамывали, пробегали люди в белых халатах и домашних небрежных одеяниях. Я просидела, наверное, несколько минут, или секунд, или часов… пока не ощутила в себе силы подняться и продолжить путь.

Второй этаж. По коридору вторые двери справа. Одиночная палата.

Я подошла к белой двери и открыла ее дрожащей рукой, ощущая, что вот-вот потеряю сознание.

На белоснежной постели лежит Макс. Бледный, изможденный. Но живой. Живой!!! Волосы тусклым шелком по подушке. Приборы издают свои мерные звуки.

Живой!!!

Я с разбегу плюхнулась на колени прямо на пол у его кровати. Схватила обеими руками узкую холодную ладонь. По щекам текли слезы, а с губ сами собою начали срываться слова.

Много не нужно. Просто живи. Живи!

Держи мою руку и больше не отпускай!

Знаешь, моей огромной слепой любви

Хватит и нам, и Вселенной, и через край.

Стань моим смыслом! Я без тебя пуста!

Будь моим Солнцем! Стану твоей Луной.

Больше не властна вселенская чернота.

Только останься. Просто побудь со мной...

Мне показалось, что тонкие пальцы шевельнулись в моих ладонях. Я взглянула Максу в лицо.

Светло-карие глаза, окруженные глубокими тенями, смотрели на меня.

– Ты здесь, – прошептал он еле слышно и чуть улыбнулся. – Опять ты. Аня...

"… более никто, кроме него, так не называл ее по имени… "

13.

Блуза с корсетным лифом – это, конечно, не слишком удобно, но, черт, красиво! Да и неудобство это полезное: заставляет держать благородную осанку.

Кручусь перед зеркалом. Черная блуза с гипюровыми рукавами, кожаная юбочка немного выше колен. В глубоком вырезе декольте – серебристое с чернением колье из роз и вензелей, среди которых поблескивают лиловые стразы – в тон волос. Хочется верить, что в теплом пальто я не околею по дороге от холода в этих кружевах. Немного вычурно для концерта старинной органной музыки, но вроде, еще в границах приличий. В конце концов, не все же Лорду Ленскому все внимание публики с исполнителя на себя перетягивать, пусть и со мною поделится.

Надеюсь, Лорду Ленскому мой наряд понравится.

Интересно, зачем он настоял зайти за мной домой, а не встретиться, как обычно, в какой-то удобной обоим точке?

Мы с Максом уже почти полгода вместе. С начала мая, пожалуй. Вообще, трудно сказать… Скажем так, после его пробуждения в палате интенсивной терапии мы, по сути, не расставались.

Он шел на поправку, а я убеждалась, что ничегошеньки я не сочинила, и именно в этого человека я умудрилась так внезапно втрескаться. Макс оказался очень интересным, глубоко чувствующим, вселенски эрудированным и отчаянно творческим человечищем. А еще романтиком и мечтателем. А еще (иногда) – той еще занудой и занозой, ага. Я готовилась к экзаменам в его палате – его еще держали в больнице, и предстояло ему сдавать по первому талону, но он предложил готовиться к экзам вместе – мол, мне же потом все равно учить, а сейчас делать нечего, и вместе веселее, да и эффективнее. Да и, говорит, вместе побудем… хорошо с тобой даже билеты зубрить, говорит. Да уж, как он меня муштровал – животных в цирке так не дрессируют, Гринпис не позволит. Но сессию я сдала на повышенную стипендию. Он в итоге тоже.

Когда Макса выписали, а сессионный ад остался позади, нас еще сильнее затянуло в омут. Ежедневные встречи, милые глупости, прогулки-кафешки-концерты, фильмы с компа под винцо.

В один из таких киновечеров в его немного мрачноватой, полной книг, картинок и хеловинских безделушек, частично напоминающей студию звукозаписи, частично – музей готической культуры, но такой родной и уютной комнатке… он стал моим первым. В поцелуе проскочила молния, одежда стала лишней, и мы оказались на черном атласном покрывале его кровати, и я ласкала его гладкую бледную кожу, в нескольких местах украшенную татуировками, любовалась его стройным телом, запускала пальцы в его шелковистые волосы, вдыхала его запах, целовала его шрамы… а он осыпал меня поцелуями и комплиментами, и все получалось само собой, как будто и не впервые… а затем была боль… и блаженство.

А после было только блаженство. Невероятное, разрывающее на отдельные молекулы, уносящее в другие галактики блаженство. И совсем немного одуряюще сладкой боли.

В универе мы, конечно же, стали знаменитостями. Но, к счастью, расспросы, сплетни и слухи скоро исчерпали себя. О Настюхе скорбели, ее фото стояло в коридоре в укромном углу, в траурной рамке, и перед ним постоянно горела свеча-таблетка.

Грустно… наверное. Хотя, вспоминая то выражение робкого счастья в ее серых глазах, там, на улице памяти, когда она обнимала свое белобрысое сокровище в потертой косухе… Ваня Пират действительно погиб около года назад, прошлой осенью, в драке с четырьмя "представителями криминальной молодежной субкультуры". Его пырнули ножом, а затем запинали до смерти. Насте не удалось сразу отправиться за ним, но теперь – хочется верить, теперь они снова и навеки вместе. Пьют пивко в пустынном сквере и весело и нецензурно препираются.

Буренка сделала свой выбор.

Лорд сделал свой.

Впервые попав в его комнату, я заметила, среди множества готических и просто интересных безделушек, фото юной большеглазой брюнетки в черной рамке. Я ничего не сказала, но Макс проследил за моим взглядом. И в следующее мое посещение юная брюнетка с полки исчезла.

А скоро наше совместное фото – только в другой рамке, серебристой с чернением, стилизованной под старину, заняло почетное место на его столе. Фото черно-белое, обработанное, но снято на камеру телефона с вытянутой руки Макса. Мы тщетно стараемся быть пафосно-серьезными, но видно, как наши глаза лучатся счастьем.

Я обожаю, когда Макс играет на синтезаторе. Играет он (банальные слова, но других не нахожу) как бог. И пишет божественную музыку. А когда я смотрю на эти тонкие пальцы, порхающие по клавишам… эх. Влюбленные поймут.

А я научилась печь витые рогалики с розовым вареньем. По бабушкиному рецепту. Конечно, до тех, что пекла бабушка, им далеко, но мой готический принц так не считает.

Кстати, столь милый сердцу моего принца готический стиль затянул и меня. Оказалось, мне весьма идут лиловые волосы и черные стрелки на веках. Я (честно признаюсь, при финансовом содействии Лорда) немного обновила гардероб – больше женственности, изысканности, черных кружев, кожи и серебра. Сделала пирсинг под нижней губой: ох и ворчали родители, но куда деваться, решили, что "перерасту". И из плейлиста Макса мне много чего приглянулось, особенно неоклассический дарквейв и готик-метал: Bacio di Tosca, Nox Arcana, Lacrimosa, Theatre of Tragedy и кое-что еще.

А вообще, мы творим собственную музыку. Макс говорит, что у меня "ангельский голос". Мы создали свой проект в стиле "неоклассик дарквейв" и назвали его "Via Memoria". Макс говорит, что это может переводиться как "Улица памяти", а может – "через память", "путем памяти", как-то так. На данный момент заканчиваем писать первую песню, в основу текста которой положено то самое стихо. Строки, под которые Макс вернулся в этот мир, ко мне.

Кстати, о том, что мы пережили там, на нашей Улице Памяти, мы так и не говорили толком. Только однажды Макс сказал мне – тихо-тихо и предельно искренне: спасибо тебе за то, что мне было к кому и зачем вернуться...

Звонок во входную дверь. На пороге Лорд Ленский. Как всегда, ослепительно безукоризнен. Идеально прямые волосы, черное пальто до колен, начищенные до сияния высокие шнурованные сапоги с пряжками. В одной руке трость с горгульей на ручке, во второй – букет темно-красных роз, перевитых серебристой лентой. Издаю какой-то восторженный возглас. Впускаю любимого в квартиру, приветствую поцелуем, принимаю букет.

Макс смотрит выжидательно, отчего-то волнуется, похоже.

К серебристой ленте прикреплена маленькая черная бархатная коробочка в форме сердца.

Мое собственное сердце начинает гулко колотиться о косточки корсета.

Кельтская вязь и лиловый камень. Кольцо.

Обручальное кольцо.

Конечно же, я сказала "да".