Донбасс.Искалеченные судьбы

Донбасс. Искалеченные судьбы

                                                                                                   Повесть
 

                                                                                                         От автора.

«Рассказать бы, наверное, смог,
Что-то близкое к истине, тоже,
Рассказать, чтобы было, похоже,
Но не истина, всеж, видит Бог»
Евгений Поторочин


Моему Другу, Брату и Командиру, Гере, посвящаю...

Данное произведение, дорогой читатель, целиком является продуктом  моего воображения. Все изложенные в нем факты, события, имена и названия вымышлены, и любые совпадения являются случайностью.  Повесть не является истиной последней инстанции, а отражает только альтернативные мысли, взгляды и ощущения. Речь в повести о войне, людях, которые ее пережили и продолжают жить и верить в светлое будущее, о тысячах искалеченных войной судеб. 
Каждый день, начиная с  момента появления на Донбассе, я делал и продолжаю делать личные записи. Пытаюсь запечатлеть встречающиеся образы, ощущения, размышления и передать их всем, кому это будет интересно.  В данную повесть вошла только незначительная часть записок очевидца и наблюдателя. Главные герои повести – время и чувства. Проходя через все перипетии воюющего Донбасса, с человеком, который пишет, мы замечаем только то, что видел и замечал он. Автор не является главным героем произведения, хотя и пишет от его лица. Естественно, книга лишена бравады и сильно заостренных патриотических чувств, которыми вас благополучно потчуют другие авторы. Моя же задача показать немного другую реальность происходивших событий, которую, может быть, кто-то и не заметил. 
Вы не найдете в этой повести фантастических батальных сцен. Не найдете описания подвигов и смертельно опасных рисков, здесь нет ничего этого. Здесь простые скитания неудачного туриста в воюющем Донбассе. Туриста, который пять лет пробомжевал  в воронках от снарядов, пугаясь собственной тени и ответственности за свою судьбу, и судьбу своего народа. О подвигах напишут те, кто их совершал и получал за них ордена и медали. Здесь другая реальность. Данное произведение не привлечет внимание тех, кто желал бы прочитать о том, как стремительно строился Русский мир на Донбассе, о том, как люди шли на колоссальные  жертвы, поддерживая свих славных сынов ополчения, о том, как воскрешали умирающие города. Здесь нет этого. Об этом обязательно напишут те, кто занимался воскрешением Донбасса. Здесь написано о совершенно других людях, которые просто пытались выжить, не смотря ни на что.   Здесь написано о тех, кто… Вобщем, прочтите и вы сами решите, о ком это повествование. 

Глава первая

Февраль две тысячи четырнадцатого года в Москве выдался сырым и теплым. На небе, попеременно сменяя друг друга, появлялись, то яркое весеннее солнце, дарящее всем радость и тепло, то седые хмурые облака, напоминающие снегом о том, что зима еще не закончилась.  На улицах царила сырость и бесформенная повсеместная грязь. По ночам ее еще прихватывало легким морозцем, а уже к обеду она расползалась своей жижей повсюду. Ее месили и разбрызгивали миллионы мчавшихся по дорогам столицы автомобилей, ее месили и миллионы спешащих по своим делам прохожих, которые осатанело, ругали нерадивых водителей. 
На серых, давно не видевших ремонта стенах, душной и вонючей комнаты, рабочего общежития, на улице Плеханова, повисла мертвая тишина. В углу, среди стоящих в несколько рядов двухъярусных кроватей, заправленных, как попало, изношенным и полинялым постельным бельем, столпилась группа молодых парней.  Молодая и красивая москвичка из теленовостей рассказывала о том, как  на Украине начинается очередной за эти годы Майдан.  
— Как они уже достали своими бунтами, — сказал высокий, худощавый парень, приехавший в столицу России на заработки из Одессы. – Процювати негде, грошей немае, життя не начто. А они все бастують, был бы толк от этих майданов. 
На главной площади Киева скакала обезумевшая толпа с кастрюлями на головах и кричала:
— Хто не скаче, тот москаль! Москаляку на гиляку! Слава Украине! 
Одесских хлопец Данила еще сильнее выругался и сказал:
-Ну все, теперь и у нас работа закончилась. Погонят нас с России, домой погонят. Из-за этих вот придурков, и погонят. Кому тут что докажешь?  
В комнате из двадцати шести кроватей половину занимали выходцы из Украины. Они батрачили на стройках столицы, в надежде заработать хоть какие-то деньги на пропитание и обеспечение своих семей. И новости с Родины воспринимали очень болезненно. 
-Ай, что творят бисовы дети, — простонал пожилой дядька Тарас из Чернигова. – Причем тут москали, коли  сами свою страну до ручки довели?  Виноват кто угодно, только не мы. За Януковича голосовали? Надеялись, что лучше жить станем. А он золотые унитазы дома ставит, когда народу есть  ничего. Вот и взбаламутился народ. 
Вторую половину кроватей в комнате занимали узбеки, таджики и мы, русские. Один парень из Челябинска, и я, из Казахстана. Мы старались держаться особняком, не особо общаясь с нашими братьями из Средней Азии. Хотя, если честно, мало чем от них отличались. Кроме ярко выраженной славянской внешности. Я нарочно употребил словосочетание «занимали кровати», потому что сюда, в общежитие, мы приходили только поспать. Все остальное время, уделяя работе. Пахать приходилось по восемнадцать часов в сутки, на самых грязных работах, на которые совсем не шли москвичи. Работали грузчиками, охранниками, строителями, дворниками. И если у россиян еще была какая-то возможность устроиться на приличную работу, то у остальных она напрочь отсутствовала. 
— Да, Даня, походу война у вас начнется, — сочувственно сказал   челябинец Игорь. – Надолго теперь коляска затянется. Надолго из Москвы  уедешь. 
Одессит бросил злобный взгляд на откровенно сочувствовавшего россиянина. Но ничего ему не ответил. Я тоже решил промолчать, ибо ввязываться в международные отношения не хотелось. К тому же, объяснять что-либо человеку, с рождения, имеющего российский паспорт, и не жившему в бывших советских республиках, в период становления их независимости, было бессмысленно. Это как объяснять теорию относительности, на пальцах, слепому. 
-Ничего, сейчас шахтеры с Донбасса поднимутся, быстро всем скакунам объяснят почем в Одессе рубероид, — сказал с дальнего противоположного угла молодой, широкоплечий парень. – Уж я-то знаю, что значит  трогать Донбасс. Янукович же из наших, Енакиевских. А народ у нас дикий, любого на жопу посадить может. 
Передача теленовостей закончилась. Парни стали собираться на работу. Настроение было подавленное. Все мы, обитатели этой нищенской ночлежки, сейчас были в одной упряжке. Все одинаково загнанные судьбой, приехавшие в столицу нашей некогда общей Родины заработать денег, чтобы не умереть с голоду.  Не от хорошей жизни, не звездами кино или популярной музыки становиться. Приехали, потому что дома работы не было. 
Предприятия, построенные при советской власти, стояли в руинах, или были по  дешевке выкуплены. Чаще всего иностранцами, которые местных жителей за людей не считали. Те же из местных, кому удалось пробиться к кормушке, к неудачным собратьям относились с презрением, считая их третьесортным быдлом и бесправными рабами. А рабу надо платить столько, чтобы он был способен ходить на работу. Волчьи законы капитализма. 
В Москве к нам относились ничуть не лучше. Эксплуатировали безжалостно.  Часто обманывая, не заплатив после работы не гроша. Все мы: русские, узбеки, таджики, украинцы – простой советский народ, побежденной и разорванной в клочья страны. Потомки солдат-победителей, которые заставляли трепетать весь мир, ценой миллионов своих жизней защитили Родину от порабощения, отстояли, отстроили города и села всей России.  Спустя всего полвека после Великой Победы, их дети и внуки, стали на своей же земле ненужными иностранцами. Стали, рабами, изгоями, называемыми грязным немецким словом – ГАСТАРБАЙТЕРЫ.
 Зато по всему миру с гордостью продолжаем носить фотографии своих воевавших предков на прохождении Бессмертного полка.  И с умным видом рассуждаем о двойных стандартах в политике Запада.  И продолжаем гробить тех, кто является плоть от плоти потомками людей, благодаря которым все, кто проживает в России,  сегодня могут называть себя россиянами, а не рабами третьего рейха. 
Внимательно наблюдая за новостями, поступающими с Украины, я уже догадывался, что данная история только начинается. Догадывался, но вмешиваться не собирался. Меня тоже заразили «самостийностью» и «суверенитетом», а если быть точнее то заразили «хатаскрайностью».  Страшная на самом деле это болезнь, разъедающая, расчеловечивающая. Равнодушие –  такое же предательство. Сами разберутся, думал я. С горькой ухмылкой смотрел я на беснующуюся толпу кастрюлеголовых скакунов, слушал их призывы и лозунги. Я ждал развития событий, как продолжения какого-то интересного политического шоу. 

Глава вторая

Я родился в Советском союзе. И всегда гордился, и буду гордиться  этим. И не было бы сейчас никакой современной России, не будь перед ней СССР. Никакой Российской империи, не удалось бы сравниться с силой и мощью советской страны, в ее сплоченности и единстве, равенстве и братстве. Не могла бы Российская империя, основанная на принципах эксплуатации человека человеком, победить Гитлера.  И примером тому павшие капиталистические страны.  
Никогда не забуду, как в тысяча девятьсот девяносто первом году большинство моих сограждан проголосовало за сохранение общего государства. Это был выбор народа, об который просто вытерли ноги.  Нас никто не желал слышать. И тридцать лет нас пытаются перековать, обещаниями и угрозами, насилием и подкупом.  И многие поддались на это, но не все. Народ копит силы, терпеливо перенося все тяготы и невзгоды, и наступит тот момент, когда дальше терпеть не сможет. Вот об этом забывают сегодня новые «хозяева жизни». И именно Донбасс показал это наглядно. 
Судьба русского народа очень трагична. После развала СССР, из-за предательства его руководства, миллионы русских людей остались за пределами родного государства и стали иностранцами. Но кто эти люди?  Потомки тех, кто строил города в песках и пустынях, кто поднимал целину и строил космодромы, кто развивал, обучал и воспитывал многомиллионное население страны. Это гордость нации, это те, благодаря кому Россия сегодня есть то, чем она является. И что же мы видим? Эти люди брошены на произвол судьбы. Они были брошены в девяностые, когда русских гнали отовсюду, как оккупантов. Они брошены и сегодня, не смотря на громкие заявления и пропагандируемые программы. Но в отличие от девяностых, они научились защищать себя сами. Как это произошло на Донбассе. 
Когда Украина встала на путь декоммунизации и отрицания всей позитивности советского строя, именно Донбасс, как регион, полностью возникший и развившийся в советские годы, встал на защиту исторической справедливости. Тысячи людей сложили свои головы, защищая Донбасс от немецко-фашистских захватчиков, тысячи людей восстанавливали и развивали Донбасс после войны. И они, и их потомки никогда не забывали, что они – русские! Что их Родина – Россия! Но кто-то хотел, чтобы все было иначе?! Сама история дает точные ответы. Как бы ее не пытались переписывать в угоду новым сложившимся обстоятельствам. Память человеческую полностью переписать нельзя. Война на Донбассе это война не Украины и России. Война на Донбассе это война двух идеологий, двух мировоззренческих систем.  И началась она далеко не там. 
Площадь трех вокзалов в Москве всегда многолюдна. Когда бы ни приехал в столицу, там всегда царит хаос и ажиотаж. Я сидел в небольшом привокзальном пабе, потягивал светлое чешское и наблюдал за суетой бегающих людей.  Желтые автомобили такси, за рулем коренные московские кавказцы и азиаты. В общем, вполне привычная картинка.  Но что-то все, же не так. Как-то заметно прибавилось молодых людей в камуфляже и с огромными баулами. Вот уже третий день подряд, после работы,  я просиживаю несколько часов  в этом заведении.  Отсюда хорошо видна площадь, и я наблюдаю, пытаясь, в царящем хаосе, выявить какую-то закономерность. И кое-что мне даже  удалось. В том числе и прибавление камуфлированных мальчишек на перронах.  
Вечером, уже на работе, внимательно слушаю новостийную радиоволну. Украина бурлила все больше. Беспорядки в Киеве усиливались, президент бездействовал. В принципе, знакомый сценарий. Нечто подобное было и в Приднестровье, и в Абхазии, да много где было. Сценарий, хоть и вариативный в деталях, но предельно одинаковый. Падение «Беркута» заставило вздрогнуть. Нулланд предсказуемо отравила печенюшками. И тут, как гром среди ясного неба – побег Януковича! И, хотя, в какой-то мере это можно было предсказать, но прозвучало, все равно, как выстрел. Дело приобретало более жесткий оборот.  
Значит, война неизбежна.  Вопрос о моем участии тогда, хоть и зашевелился, но еще не встал.  «Хатаскрайность» крепко держала в своих объятиях.  И тут грянул Крым. Волнения на полуострове воспринял уже с большим волнением. Значит, сопротивление идет. Значит, справятся.  Так я  думал в тот момент. 
Я вернулся в общежитие, через пару часов. Нужно было снова идти на работу. Время, которое предназначалось на сон, безвозвратно утеряно и потрачено. Но это ничего, мне не привыкать, не спать несколько суток подряд. Мне было интересно, пойдет ли российская техника на погрузку? Я вернулся, увидел идущего мне навстречу по коридору Сашу, парня из львовщины.
— Сашко, что думаешь по поводу Крыма? 
— А шо тут думать, ****а ему…. Щас ребята из «Правого сектора» приедут и объяснят все популярно, кто куда уехать должен. 
— Ты думаешь? А Россия не поможет? — спросил я у парня, явно симпатизирующего «Правому сектору». 
— Какая Россия, та что чеченов десять  лет приструнить не может? Украина — не Чечня, русские это понмают, — с ухмылкой сказал хлопец. 
Напомню, что разговор этот произошел в Москве, на улице Плеханова, в рабочем общежитии. Я не нашелся, что ему ответить. Только чувство обиды и горечи подкатили к горлу. Как нагло, жестко и с каким презрением говорил этот гуцульский выкормыш о стране, в которой сейчас находился, работал и зарабатывал. 
«Время покажет», — подумал я. А сам тем временем обдумывал план поездки в Крым. Я рассчитался с работы, поехал на свой любимый Казанский вокзал и  купил билет на поезд «Москва- Симферополь».  Впрочем, я туда не попал, потому что когда я доехал до Крыма, наш поезд остановили  и сказали, что в Крыму уже прошла «Русская весна».   Я добрался до полуострова только спустя несколько дней. Я не стану здесь описывать события, которые происходи в Крыму в две тысячи четырнадцатом году. Я на тот момент избрал наблюдательную позицию и никуда не вмешивался. Да, было интересно, было страшно и было весело в конце. Оставлю право рассказывать о «русской весне» в Крыму самим жителям полуострова. Скажу только, что все было стремительно и красиво и вызвало у меня волну позитивных впечатлений. 
 

Глава третья

И снова Москва. От Казанского вокзала до Волгоградского шоссе. Нашел в объявлениях уютный и комфортный хостел по демократическим ценам. Всего четыре человека в комнате. Постель чистая, пахнет стиральным порошком. В номере есть даже душ с горячей водой, чистое полотенце и мягкие тапочки. И самое главное, я могу себе это позволить. Со мной на подселении четыре россиянина из Ставрополья. Все обсуждаем Крым.  Немного выпили за знакомство и присоединение. Я сам под впечатлением от увиденного зрелища, эмоционально делюсь всем с парнями.  Ложусь спать вечером пораньше, потому что утром снова дальняя дорога. 
Проснулся в шесть часов утра.  Чемодан, вокзал, только теперь уже из России в Казахстан. Следить за новостями на короткое время я перестал. Через сутки я сидел в маленькой уютной кухне, напротив родителей, и пил вкусный чай с вареньем. Отцу с матерью о своих похождениях я предпочел не рассказывать. Рассказал только о том, какая ласковая Москва к гастарбайтерам, даже если они русские и коренные москвичи. Какое наслаждение, после долгих и трудных приключений оказаться снова в родительском доме, почувствовать себя маленьким мальчиком и забыть на время обо всех проблемах.
Но расслаблялся я недолго. Вечером сидя у телевизора, смотрел новости. Донбасс громыхал Славянском и Краматорском. Удивился, конечно. С одной стороны, вот вроде Крым- раз и готово. А там Донбасс уже кровью заливается и – ничего…. Вот тут – то и пришло решение, присоединиться и помочь. Подумал, что раз не получается как с Крымом, значит, дело намного серьезнее и моя помощь будет кстати.  Я объявил родителям, что мне надо срочно вернуться в Москву на работу. А сам, тем временем, собирал сумку в другую сторону, хотя тоже через столицу. 
Вечером, часа за три до отъезда, мне позвонила подружка Юлька. Она была моложе меня на лет десять. Маленькая, миниатюрная, с модельной внешностью. Мы знакомы с детства, но сошлись для тесного общения не так давно. Она работала журналистом в местной газете и искала интересные темы для статьи. Я ей иногда их подкидывал.  
-Привет, а ты что в городе и не звонишь? — спросила она. 
— Привет, солнце. Да некогда, приехал и тут же уезжаю, — ответил я. 
— Что опять в Москву? Что тебе дома-то не сидится?
— Нет, я на Донбасс.
-Куда? — изменилась в голосе подружка. – Ты что, сдурел?
— Там все серьезно, помощь нужна, — ответил я. 
-Да вижу я что там, но ты-то тут причем?
— Я же человек, русский, понимаешь?- сказал я. – решено, поеду воевать за своих. 
— А кто у тебя там «свои»?- спросила зло Юлька. 
Я даже не знал, что ей ответить на это. Вопросов даже возникнуть не могло. Естественно, те, кто решил присоединиться к России и быть русскими. 
— Для каждого русского, по-моему, сейчас «свои» – это Донбасс, — ответил я. 
-Славик, у меня есть идея, — сказала Юлька. – Ты же, как я поняла, возвращаться не планируешь сюда?
-Угадала, — ответил я, уже в предвкушении интересного. – А какая идея? 
--Дай интервью нашей газете, на прощание?
Юлька была настоящим журналистом. Она тут же оценила перспективы интересного информационного повода и  схватила быка за рога. Я не мог ей отказать. 
-За час до отъезда  на автовокзале, — четко ответил я и отключил телефон. 
За полтора часа до отъезда со мной созвонился Олег — еще одна звезда местной прессы.  Он извинился, что вместо Юльки приедет он, и попросил дать интервью ему. Я, немного помявшись для вида, согласился.  Минут через тридцать, к перрону подъехали журналисты. Последний автобус на Челябинск, которым я собрался уезжать, выходил из города в двадцать три тридцать. Ровно в одиннадцать часов ночи, сидя в автомобиле у журналистов мы писали интервью, которое потом прогремело на весь Казахстан.  
— Береги себя, Славик, напрасно под пули не лезь и дай им там всем за нас, — сказал мне журналист на прощание. Он обнял меня по-дружески, и я сел в большой комфортабельный автобус. Дорога до Челябинска заняла всю ночь. Со мной рядом сидел дед, лет под семьдесят, которого все время тянуло поговорить. Я отвечал несвязно и он скоро отстал. Потом он вылез перед таможней, в приграничном поселке. Границу прошли на удивление быстро. Пассажиров в автобусе было немного, поэтому мне удалось  вытянуть ноги на сидении и проспать оставшуюся часть дороги. Около шести утра я уже стоял у железнодорожных касс и брал билет до Москвы. Поезд был проходящим, поэтому в вагоне уже было много народа. Я не без труда протиснулся на свое место, почти у самого края вагона, и, расположившись, принялся пить чай. Так началась моя новая жизненная история. 

Глава четвертая

Я ехал в поезде «Владивосток-Москва» уже третий час. Мне досталась нижняя полка, что было очень удобно. Остальные три места занимали  девчонки- студентки из Красноярска.   Ольга, Светлана и Катя. Пока я располагался, они проснулись и с интересом рассматривали меня. Девушки учились на третьем курсе медицинского университета в столице. В начале лета они ежегодно приезжали в Красноярск, повидать родителей, и потом снова возвращались в столицу, заряженные большой родительской любовью и их спонсорской помощью, весело проводить время в ночных клубах и дискотеках.
Не смотря на то, что одеты они, были, по-простому скромно, в спортивные штаны и белые футболки, сразу заметно, что за внешностью девушки следят очень тщательно. Мой опытный взгляд, брошенный как бы мимоходом, отметил, что ношение бюстгальтера не входит в список вредных привычек ни у одной из подружек. Ехать нам предстояло еще долго, поэтому наше знакомство я отложил, а сам залез с головой под одеяло и уснул. Проспал, правда, всего часика три, проснувшись от нестерпимого желания покушать. Мои соседки в это время, как раз, шелестели домашними заготовками. 
— Мужчина, не хотите составить нам компанию?- сказала одна из девушек. – Угощайтесь. 
Мне на тарелку положили добрый кусок жареной курицы, пару помидорчиков и еще какую-то вкусную ерунду. Я же, в свою очередь, достал из сумки пару банок пива и предложил девушкам. Через полчаса мы уже мило беседовали с ними на самые разные темы. 
-Какой ты интересный и прикольный, — сказала Светлана. – От девушек, наверное, отбоя нет? 
— У меня скорее девушек от отбоя нет, — парировал я.
— То есть как это? – не поняла Света.  
— Отбой слишком поздно, подъем слишком рано, — говорю я. – Армия, ближайшие полгода, как минимум. 
Света была юная,  очень красивая девушка, с длинными до пояса светло-русыми волосами,  широко распахнутыми глазами небесно-василькового цвета, маленьким прямым носом и чуть припухлыми нежно-розовыми губами. На вид, ей было лет шестнадцать, а ее глаза делали из нее наивного и расплакавшегося ребенка. Она была невысокого росточка, миниатюрная и своими размерами очень походила на куклу Барби. На такого ангелочка можно смотреть долго и не устанешь. 
— Ты умеешь играть в карты? – спросила меня Катя. – Давай сыграем? 
Она достала из сумки колоду карт в целлофане и кинула ее на стол. 
— Играем на раздевание? – шутливо спросил я. – Только я всегда выигрываю, предупреждаю сразу. 
— А не боишься в Москве в одних носках выйти?! – засмеялась Катя.  
— Если только в вашей компании, — не зло съязвил снова я. 
Катя была самая старшая из них. И самая большая. Ее грудь, как минимум, четвертого размера, лежала на столе, плотно обтянутая футболкой, соски прорисовывались через ткань. Она носила прическу каре, и челка постоянно  закрывала ей половину лица. Круглые карие глаза, нос чуть вздернут к  верху, и губы большие, сочные. Она не уступала по красоте своим подругам, но была крупнее их размера в два. От того казалась и постарше девушек лет на пять.  Такая старшая сестра двух девушек-близняшек. 
За разговорами и игрой в карты прошел весь день. Уже около полуночи, когда весь вагон спал сном младенца, я вспомнил, что так за целый день и не покурил. Все были увлечены разговорами и игрой. Я вышел в тамбур, достал сигарету из пачки и подкурил ее. Белое облако дыма потекло по  тамбуру. Минуты через две сюда же вышла и Света. В ее длинных и очаровательных пальцах лежала тоненькая сигарета.  
— Слав, дай огоньку, — попросила она у меня.
Я чиркнул зажигалкой и поднес к ее лицу. Это было личико маленькой глупой девчонки, старавшейся выглядеть взрослой. Она затянулась дымом, прислонилась спиной к стене и спросила:
— А тебе нравятся некурящие девушки, да?
— Зависит от настроения, — ответил я. – Но я в этом плане не привередлив. 
 Мы стояли возле входной двери в вагон и смотрели на ночные проплывающие над полями облака, еле освещенные зарождавшейся Луной. 
— Дурак ты, Славка, хоть и взрослый, — сказала Света, глядя мне в глаза.  – Ну, зачем тебе эта война? Пусть сами разбираются. А то влезете, потом сами же виноватыми и останетесь. Женился бы лучше, семью завел, детей настругал. Все милее и толку больше. 
Я ничего не ответил девушке, только улыбнулся и пожал плечами. Она была еще слишком юная, чтобы понимать что-либо в жизни. Поэтому с ней я спорить не стал. 
¬-Дурачок, ты Славик, — уже гораздо мягче сказала девушка. – Дурак и молодчина. Настоящий мужчина. 
Я посмотрел на нее и улыбнулся. Она снова выпустила из себя кольцо дыма и улыбнулась в ответ. Я докурил свою сигарету, положил окурок в металлическую баночку, прикрепленную к двери, и повернулся было уходить, но Света положила свою руку мне на плечо. 
— Хочешь, я буду тебя ждать? — нежно спросила она.- Даже если тебя уже кто-то ждет, я тоже буду тебя ждать, хочешь?
Я в недоумении повернул к ней голову. Девичья  хрупкая ладошка полностью накрылась моей и вздрогнула. 
— Мне очень приятно, Света, но я думаю, что это лишнее. Мы мало знакомы и ты под впечатлением. Зачем тебе…
Но договорить мне она не дала. Обвила своими руками мою шею, и прикоснулась своими губами к моим. Затем прошептала:
-Дурак ты, Слава, дурак. Но ты выживешь, понял, выживешь. Потому что ты настоящий, а таких, как ты, очень мало осталось. 
Я совсем ошалел от такого поворота событий. Приобнял ее за талию, притянул к себе и ответил:
— Конечно, выживу, еще на твоей свадьбе два баяна порву. 
Потом отстранился от нее, снова посмотрел ей в глаза и хотел что-то сказать, но в этот момент Света снова поцеловала меня. Ее мягкие и нежные губы легонько прикоснулись к моим, а язык скользнул между ними. По телу пробежала горячая волна страсти. Однако я, вовремя опомнившись, мягко отстранил ее.
— Ты что делаешь, Светка, напилась что ли? – спросил я ее.
Девушка смутилась и отвернулась к двери. Я подошел, обнял ее за плечи и погладил по голове. Попросил не обижаться, просто все происходит неожиданно. Она взяла мою руку и положила ее себе на упругую, возбужденную грудь. Я слышал, как колотилось ее сердце. Мы обменялись долгим поцелуем. 
-Зачем тебе это, милая? – спросил я ее. 
— Ты мне нравишься, Славка. Ты – настоящий. 
Вагон монотонно стучал по рельсам, набирая все больше ходу на ночных перегонах. Все спали и только мы вдвоем с ней, обнявшись, стояли в тамбуре и целовались. Наконец, оторвавшись друг от друга, вернулись на свои места. Подружки Светы тоже спали на своих местах. Я сел на край своей лавки и стал готовиться ко сну. Напряжение в теле понемногу спадало. «Эх, сейчас бы в другом месте» подумал я. 
Светлана села рядом, стянув со своей лавки простынь, которой укрывалась. Ее рука скользнула мне ниже пояса.  Девушка с головой накрылась простынью и склонилась вниз. Я запустил свои пальцы ей в волосы. Света делала все превосходно.  Я готов был выпрыгнуть из своей шкуры от удовольствия. 
Утром нас разбудила Ольга, одна из подружек Светы. Мы спали нагие в обнимку, а простынь, которой укрывались, лежала под столиком. Удивившись, но, не показав виду, Ольга накрыла нас и растормошила. В вагоне все тоже просыпались. Скоро должна была быть большая стоянка, подъезжали к Самаре. И ехать нам оставалось чуть менее суток. 
Света подняла на меня свои глаза, улыбнулась и прошептала: 
— Доброе утро, дорогой! Я не помню, как отключилась. Ты как?
Я не знал, что ей ответить. Состояние было паршивое. Поэтому просто улыбнулся и пожал плечами. 
-Не парься, Слава, все было обоюдно и здорово. Если хочешь, можешь забыть, как дурной сон. 
— Ты всегда принимаешь решение за обоих? — спросил я девушку. – Я еще даже слова не успел сказать. Все было отлично. Спасибо тебе. 
Я прижал ее голову к своей груди и погладил ее.  Света по-кошачьи мяукнула и вытянулась. Потом под простынью надела на меня штаны, и сама оделась. Ее подружки были в шоке и не знали что сказать. Они предпочли сделать вид, что ничего не видели, предоставив нам право сами разобраться. 
Мы вышли на перрон вокзала в Самаре. Стоянка поезда была получасовая. В привокзальном кафе  мы заказали кофе с круасанами. Я не знал, что ей сказать. Но она завела разговор первая. 
— Слав, я хочу задать тебе вопрос, только тыне смейся, ладно? Ты веришь в любовь с первого взгляда?
— Если честно, не исключаю такой возможности. 
— А я – нет, -  ответила девушка. – Есть страсть, влюбленность, симпатия, привязанность. Для любви нужно время. 
— А к чему это все, — спросил я ее. – Ты вообще про что сейчас?
  — То, что между нами произошло сегодня ночью, это была страсть, не более того, — говорила девушка. – Не вздумай, в меня влюбится, понял? Ты мне, правда, нравишься, такой взрослый, умный, серьезный. Ты настоящий, это, правда здорово, но мы совсем незнакомы и между нами не может быть никакого продолжения, кроме дружбы, договорились? 
— Конечно, договорились, — рассмеялся я. – Какой ты все еще ребенок. Я и не собирался в тебя влюбляться. Мне было приятно и хорошо с тобой, спасибо тебе, но больше мне ничего не надо. 
Мы допили кофе и отправились обратно в вагон. Света легла на свое место, накрылась с головой простынью, отвернувшись к стене, и затихла. Ее подруги как-то недобро на меня посмотрели. Я пожал плечами. Часа через два Света вернулась к нам в компанию, как ни в чем не бывало. Вечером того же дня мы снова вышли покурить. Я рассказывал Светлане какую-то историю из своей жизни. Вдруг она поднесла свой маленький пальчик к моим губам и тихо прошептала:
— Забудь все, что я тебе наговорила там в кафе. Я, кажется, реально в тебя влюбилась. Извини, я сама не знаю, что со мной происходит. Такое просто впервые.  
Я посмотрел на нее внимательно и не стал ничего говорить. Мы мнут пять ехали молча. Потом она спросила:
-Тебе нечего мне сказать? Я так и знала, — сквозь выступающие слезы сказал ребенок. 
Я обнял ее,  поцеловал и сказал:
— Я всегда к твоим услугам, Света, но давай ты разберешься сначала сама в своих чувствах, хорошо? Я приму любой вариант. 
Девушка посмотрела на меня мокрыми глазами и прижалась к моей груди. Больше мы на эти темы не разговаривали. 

Глава пятая

На перроне Казанского вокзала мы обменялись телефонами. Я пообещал обязательно позвонить. 
— Не пропадай, пожалуйста, любимый, — сказала Света при расставании. – Я буду ждать тебя.
Я обнял ее и, прижав к себе, поцеловал. Студентки отправились к себе, а я направился к кассам, брать билет до Ростова.  Я понимал, что вряд ли снова увижусь с девушкой. Но оставить после себя хотел только приятные воспоминания. 
Поезд прибывал в Ростов во второй половине дня. Что было очень удобно. Я мог выспаться в дороге и привести себя в порядок, прежде чем появиться по нужному мне адресу.  Впереди ждала неизвестность, но разве меня это когда-нибудь пугало?  В вагоне было немноголюдно. Я сидел в плацкарте у самого выхода.  Попутчики на этот раз не вызвали  такого острого интереса. Старый дед, весь белый и бородатый, ехал с Москвы в Краснодар, через Ростов. Молодой парень, весь в каком-то загруженном состоянии. Было заметно, что он постоянно о чем-то размышляет и эти мысли не приносят ему хорошего настроения. 
Я расположился на своей полке, верхней, на этот раз, и включил музыку в телефоне, надев наушники.  Через час спустился немного покушать, так как ночные гонки забрали у меня часть энергии, которая срочно потребовала восстановления. Парень тоже присоединился ко мне, достав свой нехитрый скарб. 
— Привет, братишка. Ты откуда и чего такой грустный?
— Привет. Вадим, – сказал парень, пожимая мне руку. – Я с Донбасса. 
Мы познакомились, выпив немного пива. Оказалось, что парень из Донецка, ездил в Омск, вывозил семью от войны и сейчас возвращается, чтобы снова вступить в ряды ополчения. Он уже принимал участие в боевых действиях в Славянске. Рассказал, как было страшно, когда били пушки и минометы, как били с самолетов и вертолетов. Сильный характер у парня, после всего пережитого, снова возвращаться в это пекло. Я тоже рассказал кто я и куда еду. Он одобрительно  кивнул головой и сказал:
-Самое главное не бойся. Первое время сильно страшно, потом привыкаешь. И не верь никому. Лучше придумай сразу же себе легенду и живи по ней. Ничего о себе не рассказывай, не давай никаких адресов и телефонов, пока не будешь сто процентов уверен в тех, кто просит. 
Впоследствии я много раз убеждался в правильности данного мне совета.  Особенно после того, как вся моя придуманная и тщательно проработанная легенда была помещена на сайте «Миротворец». Впервые, спустя неделю после моего приезда на Донбасс. А впоследствии регулярно редактировалась и пополнялась. Стоило только приписать себе парочку каких-нибудь фактов, как тут же, в течение нескольких дней, все было на сайте. Сначала меня это волновало сильно, а потом стало даже забавно. 
Наконец, мы были в Ростове. Распрощались с молодым человеком на перроне, крепко пожав руки друг другу. На прощание он сказал:
— Спасибо вам, за то, что приезжаете нам помогать.  Без вас мы бы не справились. 
Я вышел из вагона и направился к выходу с вокзала. В воздухе гудел пчелиный улей. На привокзальной площади ко мне подошел мальчишка лет двенадцати: 
— Дядька, ты на Донбасс? Пошли, покажу, где ваши ополченцы собираются. 
Я удивился прозорливости мальчишки и спросил: 
-А откуда ты знаешь, что я на Донбасс ? 
— А вас сразу видно. Сильно от остальных отличаетесь.  Глаза дикие, большие сумки с собой тащите, — рассмеялся малыш. 
Он повел меня через всю площадь к выходу в город. Ростов кипел как муравейник. Мы прошли через переход к автобусным остановкам. Там неожиданно ко мне подошел наряд полиции и попросил предъявить документы. 
-Куда путь держите, молодой человек, — спросил у меня молоденький светловолосый лейтенант. 
— Да тут недалеко, в Донецк, — ответил я, протягивая ему документы.
Полицейский улыбнулся и ответил: 
— И вы тоже в гости к бабушке? Передавайте большой пламенный привет из Ростова. Бабушка, наверное, очень рада, что у нее так много внуков погостить приехало. 
Я аккуратно сложил документы во внутренний карман и тоже улыбнулся.  Патрульный отошел по своим делам, проверять новых «внуков» дальше, а за моей спиной так же неожиданно, как исчез, снова появился мальчишка. 
— Эй, дядька, ну ты где потерялся? Пошли, покажу, куда ехать. 
Он довел меня до остановки и подробно объяснил, как добраться до нужного места. Сборочный пункт находился на другом берегу Дона, возле строящегося моста. Грохот от круглосуточного строительства разносился за километр. Я вспомнил другую такую же стройку, на другом конце страны, во Владивостоке. Мост на мыс Чуркин, через бухту Золотой рог построили у меня на глазах. Я жил в паре кварталов от него. Через час, хорошенько поплутав в незнакомом городе, я нашел нужный адрес. За металлическим забором, на берегу реки, стояла лодочная станция.  
— Кого там хер принес, — раздался оглушительный рев по ту сторону калитки, в ответ на мой стук в нее. – Че надо?  
— Здравствуйте, мне тут сорока на хвосте принесла, что здесь собираются внуки к бабушке в Донецк. Я тоже хочу проведать бабулю, ответил я спокойно.  – Пустите переночевать, а то так кушать хочется, что и попить негде. 
— Это кто там такой умный? — раздался рев снова. – Стой там, сейчас открою. 
Ко мне на встречу вышел седой здоровяк в камуфляже. Оценивающе осмотрел меня с ног до головы и сделал знак рукой, чтобы я зашел. Я схватил свои пожитки и не заставил себя приглашать дважды. Дверь с размахом хлопнула за моей спиной. Седой здоровяк, которого язык не повернется назвать дедушкой, громко выматерился:
-По голове себя хлопни, может, мозгов прибавится.  
Во дворе станции, возле большого одноэтажного барака, было многолюдно. В тени летней беседки, за большим длинным столом, сидели люди. Они внимательно рассматривали меня, с интересом изучали. 
— Документы есть? — спросил меня мужчина средних лет. Он вышел из второй, открытой настежь, двери барака и направился ко мне, спускаясь с высокого деревянного крыльца. Я протянул ему свой паспорт. 
— И чего тебе в Казахстане не сидится, спросил он, увидев мой заграничный паспорт. – В героя поиграть решил или как? Там война идет, люди на самом деле погибают, автосохранения нет, как в компьютерной игре, не страшно?
Я ответил, что было бы страшно — не поехал бы, а я русский и не могу сидеть на месте, когда наших бьют. Что в Казахстане тоже полно русских людей, оставленных там, на произвол судьбы после распада СССР. И что я прекрасно понимаю ситуацию, сложившуюся на Донбассе. Поэтому приехал помочь, чем смогу, а в героя играть не собираюсь. 
-В армии служил?, — спросил старший сборочного пункта.  
  — Да, служил в ВДВ, давно, правда, — ответил я. 
Командир посмотрел на меня как-то неодобрительно. Потом вернул мне паспорт и приказал одному из бойцов показать место, где я буду спать.  Внутри барака располагалось несколько комнат, служивших спальными. Там в несколько рядов стояли кровати, одну из которых предоставили мне.  Комната уже была заселена. Когда я зашел внутрь, увидел несколько парней, развалившихся на кроватях. Я поздоровался, мне дружелюбно ответили.  
— Все, пока располагайся, парни тебе все объяснят, пока живем тут, ждем коридора через ноль, — сказал командир.- Далеко от лагеря не отходить, всегда быть на связи. Отправка может быть в любой момент. 
Я понятия не имел, через какой ноль какая оправка, но спрашивать не стал, подумав, со временем разберусь. В итоге на базе ополчения я провел три недели. Каждый день приходили новые люди. Приезжали со всей России и стран дальнего и ближнего зарубежья. Насмотрелся я за эти три недели многого. Однажды увидел испанца, который приехал работать инструктором, но поняв, что тут наемники не нужны, а нужны реально добровольцы, исчез в неизвестном направлении. А вот парень — переводчик, с которым он приехал, русский, остался. И служил какое-то время со мной в одном подразделении. 
Среди ополченцев, которые уже принимали участие в боевых действиях, сложилась своеобразная традиция. Они любили вечерами, когда вся наша компания собиралась за общим столом, рассказывать о том, что ждет всех на Донбассе. Об обстрелах и авианалетах, об ударах «Градами» и прочих ужасах войны.  Рассказывали с толком, красочно, в подробностях. Слабонервные после этих  посиделок часто собирали вещи, и ехать отказывались. 
Был такой случай, например, на моей памяти. Приехали два парня, недавно отслуживших срочную службу в Пскове, в парашютно-десантном полку. Посидели, послушали рассказы, задали вопросы, а на следующее утро, испарились. Даже вещи свои оставили в бараке. Над такими вояками никто не смеялся, наоборот, относились с пониманием. Пусть лучше сейчас трезво оценят свои возможности и откажутся от поездки, чем потом, уже в пылу сражений, преподнесут какие-либо неприятные сюрпризы. Насильно на войну никто никого не тянул. Все шли добровольно, по своим убеждениям.

Глава шестая

Как я уже говорил, ежедневно приезжали все новые и новые люди. По мере наполняемости лагеря, часть из них забирали в отряды ополчения. Прибывали тонированные автобусы, из них выходили товарищи в камуфляже или горках,  назывались чьи-то фамилии и спустя время те, чьи фамилии были в списках, уезжали. Куда, зачем, никто из нас, кроме командиров, не знал.  Только потом, спустя годы, я узнал, что многих парней, с которыми я познакомился в Ростове, наскоро переодев и вручив в руки автоматы, отправляли на передовую. Сразу, без обкатки. Многие тогда погибли, многие попали в плен, буквально на следующие же сутки, после прибытия. 
Жизнь в лагере не отличалась разнообразием. Подъем в полседьмого утра, завтрак, поверка, назначение нарядов. Кому повезло не попасть в наряд, до вечера мог быть свободен. За пределы станции выходить не воспрещалось, но и не рекомендовалось. По причине соблюдения хоть какой-то секретности и не привлечения к себе особого внимания. К тому же, за пополнением могли приехать в любой момент. Три недели я сидел в ожидании, когда моя фамилия прозвучит в каком-нибудь списке. 
Мне нравилось гулять по берегу Дона в вечернее время. Когда город расцветает самыми разнообразными огнями, музыка льется  с прибрежных кафе, где люди играют свадьбы, отмечают юбилеи.  Еще нравилось играть в волейбол с отдыхающими на пляже.   Я часто принимал участие в различных мероприятиях. А еще, почти каждый вечер, мне звонила моя очаровательная попутчица, которая так неожиданно прониклась ко мне светлыми чувствами.  Девушка была настроена на продолжение отношений, а я не мог ей ни дать согласия, ни отказать.  Потому что сам не знал, что со мной будет завтра. Но она умела своим воркованием и мяуканьем по телефону  отвлечь от самых тяжелых мыслей.  Мне даже в какой-то мере не хватало здесь ее компании. 
Ей, видимо, тоже чего-то не хватало. Через несколько  дней, после моего прибытия в лагерь, Света позвонила мне и сказала, что очень соскучилась, хочет меня видеть и поэтому приехала в город Ростов. 
-Я сняла нам квартиру, хоть денек побыть с тобой рядом. Пиши адрес и приезжай, я буду ждать, — проворковала девушка в трубку. 
Я отпросился у командира в увольнительную до утра, строго пообещав быть на связи все это время. Честно объяснил, что поеду к девушке на ночь. Он улыбнулся, и сказал, что это правильно, ибо неизвестно, когда в следующий раз, и будет ли он вообще этот следующий раз. Единственно, на выходе мне задали прямой вопрос:
— Китаец, ты точно вернешься завтра, вещи твои можно не трогать? 
— Да, конечно, вернусь, завтра к одиннадцати, если все будет нормально. Вещи пусть лежат на месте, они мне там еще пригодятся. 
— Ну, лети, ловелас хренов, -  крикнули мне вдогонку парни. И раздался громкий взрыв хохота.  Я знаю, что они просто завидовали. 
Прыгнув в такси, я минут через двадцать был уже в назначенном месте. Обычный спальный район города, с серыми коробками хрущевских пятиэтажек. Расплатившись, я пулей влетел в нужный подъезд. Набрал телефон Светы и попросил открыть дверь. В руках я держал большущий букет роз и пакет с вином и фруктами, которые купил по дороге. Я подошел к двери квартиры, нажал на кнопку звонка. Не успел отлепить палец от кнопки, как дверь распахнулась и мне на шею кинулась Светка. 
— Мой любимый, как я соскучилась. Ты как, живой, здоровый? – говорила она, и целовала меня в губы, глаза и щеки.  Я стоял, раскинув руки, чтобы не смять цветы  не разбить вино.  Наконец, она, немного, успокоилась, птичкой спорхнула на ноги, взяла меня за руку и повела внутрь квартиры. Дверь автоматически щелкнула затвором.  
— Славик, ты голодный, наверное? Пошли, я тебя кормить буду, — прощебетала девушка, – я уже все приготовила для тебя. Хотя, наверное, сначала в душ, отмыться от своей казармы. 
Она легонько втолкнула меня в ванную комнату, закрыв за собой дверь. Здесь уже висели два чистых больших полотенца, два халата — один мужской махровый, второй женский, ситцевый. Света начала снимать с меня одежду, бросая ее на пол. Ее руки, маленькие, нежные и мягкие ласкали мое тело. Я взвыл от удовольствия. В душе она прижалась ко мне своим телом, и мы стояли так минуты две, под струями теплой, ласкающей воды. Они текли по волосам, плечам, рукам и ниже. Было безумно приятно. 
Я обнял девушку за талию, она повернулась ко мне спиной и прижалась ко мне. Вода потоками потекла по ее лицу, она прижалась ко мне плотнее и сделала дразнящее движение.  Я был готов, я уже грел от напряжения. Света взяла мои руки и положила себе на  упругую круглую грудь. Ее волосы облепили наши тела, я несильно сжал ее в руках, и притянул к себе. Света снова сделала дразнящее движение ягодицами и положила мои руки себе на бедра. Подавшись немного вперед, она раздвинула ноги и прошептала:
— Сделай это, любовь моя, я хочу так. 
Минут через двадцать мы выползли из ванной. В одних халатах, на голое тело, босиком шлепали по дорогому прохладному ламинату. Я открыл бутылку вина и разлил его по фужерам.  Света села мне на колени, положив голову на плечо. Говорить ничего не хотелось. Мы наслаждались моментом. Выпили еще вина. Тут Света задала мне вопрос:
  — Слава, а насколько серьезно у тебя отношение ко мне? Ну, то, что произошло в поезде…Ты, наверное, думаешь, что я со всеми так, да? 
 Я не знал, что ей ответить. Положив ей руку на коленку, я сказал:
— Не знаю, но надеюсь, что нет. Но мне хорошо с тобой и это главное. А на будущее я не заглядываю. Я сам не знаю, что меня ждет впереди. 
Девушка молчала, уткнувшись мне в плечо. Потом рассказала, что у нее было много расспросов со стороны подруг, после того, как мы расстались на вокзале. 
— И что ты им сказала? – спросил я у девушки.
 – То, что я влюбилась, как дура, с первого взгляда, и что я счастлива с тобой. Вот девчонки и задали мне вопрос, насколько это серьезно. А я не знаю, что им ответить, Слав, не знаю…. И мне стало страшно. Скажи, а у нас может получиться что-то серьезное? 
— Почему нет? Ты хорошая милая девушка, ну а в поезде… это хорошее воспоминание, — ответил я. 
Я не знал, что еще ответить ей. С одной стороны, нужно было послать все к черту и оставаться с ней, пока, по крайней мере, не прошел бы этот романтический период. А, может, все могло бы и затянуться на годы. Я не скрывал, что девушка мне реально была по сердцу, хотя и настораживало наше странное знакомство.  С другой стороны, мужчина ценится тем, что не меняет своих серьезных решений. Именно поэтому решил ехать на Донбасс — надо ехать.  Иначе, отношение к себе могло измениться.  И это уже не хорошо. 
Света наверняка понимала, что я не изменю своего решения. Поэтому ничего и не просила. Еще один фужер с вином был допит. Света слезла с моих колен и отправилась в комнату. Через пару минут оттуда послышалось:
— Любимый, иди скорее сюда, мне нужна твоя помощь.
Я затушил сигарету в пепельницу, взял со стола бутылку и два бокала и отправился на голос.  В спальне стояла огромная двуспальная кровать, уже расправленная, с чистыми блестящими простынями. Приятный запах лаванды и еще какой-то травы висел в воздухе. Обстановка действовала умиротворяюще. Света стояла обнаженная, ее светло-русые волосы ниспадали на грудь.  С видом куклы Барби, в роли русалочки, она стояла у большого, во весь рост, зеркала и смотрела через него на меня. Я поставил посуду на маленький журнальный столик и, подойдя ближе, обнял девушку. Она прижалась ко мне сильнее прежнего и откинула голову мне на грудь. 
— Ты – настоящий, понимаешь. Я ведь так не с каждым, поверь. Ты у меня вообще второй мужчина в жизни и я жалею, что не первый. Первый был по глупости, чтобы не выделяться от подруг, просто ради интереса. С тобой все иначе. Я люблю тебя, Слава, понимаешь, люблю…
По щекам Светы потекли крупинки слез. Она взяла мои ладони и поднесла их к своему лицу. Поцеловала их, прижала к груди и, не отпуская, продолжила говорить:
— Да, я понимаю, со стороны все может выглядеть иначе. Но поверь, я не вру. Я когда тебя увидела, ты мне понравился.  И, потом, когда мы общались, я вдруг поняла, что ты – настоящий мужчина, который не бежит, не прячется.… А, наоборот, встает на защиту слабых. И я смотрела на тебя и понимала, что я хочу быть с тобой, я хочу быть твоей. Пусть это неправильно, пусть это глупо, может быть даже грязно, но я хочу быть твоей. 
Я слушал заворожено. Мне никто никогда не говорил таких слов. А девушка плакала и продолжала:
— Я хочу поехать с тобой, Слава. Слышишь? Там ведь нужны медсестры, поварихи, не знаю. Я хочу и там быть с тобой. Забери меня, Славик, совсем забери.
— Света, милый мой светлячок, тебе ведь учиться надо, у тебя будущее впереди. О родителях подумай. Я не могу взять тебя с собой, потому что я не знаю, что меня самого там ждет. 
Света вдруг откинула мои руки и закричала:
— Ох, и глупая я дура! Я тебе не нужна совсем, поигрался и бросил. Уходи! Вон отсюда! Вали из моей жизни, слышишь? Ненавижу тебя, ненавижу! 
Я опешил от такого поворота событий. Сделав пару шагов назад, повернулся к ней спиной и хотел идти переодеваться, чтобы уйти. Но девушка кинулась мне на шею.
— Прости, Славочка, прости. Сама не знаю, что на меня нашло. Не права я, очень не права, извини меня. Я не хочу, чтобы ты уходил. Не бросай меня, пожалуйста, я обещала тебя ждать, несмотря ни на что, и я буду тебя ждать. Любить и ждать, честное слово. 
Я резко повернулся к ней, схватил ее на руки и поцеловал. Бережно донес до кровати, откинув одеяло, положил на постель. Она покрывала мое лицо своими поцелуями и слезами. Мы снова слились воедино. Но только в этот раз, это было уже занятие любовью двух дорогих и родных друг для друга человека. 
На следующее утро я проводил ее на вокзал. Посадил на московский поезд. Всю дорогу, пока мы ехали на такси, она держала мою ладонь в своих руках, как будто боясь выпустить. Только на перроне, при посадке в вагон она тихо сказала:
-Прости меня, Славочка, я вчера наговорила очень много глупостей. Видимо вино сильно ударило в голову.  Я люблю тебя и буду ждать тебя с войны, и я тебя никогда не забуду. А ты поступай так, как сам посчитаешь нужным.
Я взял ее за плечи, посмотрел ей в глаза и ответил: 
— Ты стала очень близка и дорога мне, я тоже тебя люблю, и я обязательно к тебе вернусь. 
Мы обнялись, поцеловались, а потом Света резко развернулась и вошла в вагон. Это был наш последний поцелуй.  

Глава седьмая

На обратном пути мне позвонил командир и сказал, чтобы я срочно, в течение часа, прибыл на место. Сегодня настал и мой черед отправляться. Я ответил, что уже в пути на базу и буду с минуты на минуту. На душе было очень тоскливо, после расставания со Светланой. Я отправил ей СМС о том, что сегодня же уезжаю, но вернусь к ней обязательно. Она ничего не ответила. 
В лагере царила суматоха. Я быстро собрал вещи и был готов к отправке. Наконец, после обеда, приехал автобус. Снова назвали фамилии, и на этот раз в списке значилась и моя фамилия.  Со мной отправлялись еще двенадцать человек. Всех я уже хорошо знал. В этом же списке значился  Саратов, хороший умный дядька, имевший боевой опыт в Чечне, русский переводчик Испанец, баламут и приколист Борька Боец, скромный мальчишка Урус и еще много хороших парней. 
Мы загрузили вещи, поели на дорожку, и часов в шесть вечера отъехали от лагеря. По дороге, заехали в какой-то коттеджный поселок. Нам приказали выйти из автобуса, чтобы загрузить какие-то ящики. Загрузка прошла быстро, но мы потеряли одного бойца. 
В то время, когда мы, встав цепочкой, передавали друг другу груз, молодой парнишка, лет восемнадцати, вдруг упал на землю и забился в каких-то страшных припадках. Сначала никто ничего не понял, потом старший команды крикнул:
— Твою мать, только этого еще не хватало! Держи ему руки, разжимай зубы. 
Парни толпой  кинулись на помощь. Вскоре все пришло в норму, но командир подошел к пареньку и сказал:
— Ты, почему  не сказал, что у тебя эпилепсия? Все, парень, для тебя война закончилась. Остаешься дома. Будешь нас с победой ждать. 
Мальчишка сидел и плакал, уговаривал взять его с собой. Командир дал парню пять тысяч рублей и посадил его на ступеньку крыльца дома. Потом дал кому-то  распоряжение отвезти его на вокзал. Малой бился в истерике. 
— Ты пойми, я не стану рисковать. А если у тебя во время боя припадок случится? Кто там с тобой нянчиться станет? А если ты при этом своих же парней перестреляешь?  Все, ты остаешься дома. 
Мальчишка плакал и сопротивлялся. Но в автобус его уже не посадили. Больше я его никогда не видел. Мы оставили его во дворе, а сами расселись на прежние места. Через минуту отправились в дальнейший путь.  По дороге подобрав еще одного парня, который только что слез с поезда, и искал лагерь ополченцев. Я притиснулся к ящику с каким-то железом и уснул. Во сне мне снилась моя Светлана, которая почему-то громко смеялась и шутила надо мной.  Я тоже улыбался во сне. 
Не знаю, сколько я проспал, но проснулся от ощущения, что мы где-то остановились. В автобусе было темно от тонированных стекол и загруженных ящиков, поэтому во времени я не ориентировался. Но когда нам приказали выйти из автобуса, оказалось, что на улице уже глубокая ночь. У нас собрали паспорта и сказали сидеть и ждать, когда позовут. Но никуда никто не пошел. Только успели перекурить, как тут же прозвучала команда вернуться на место и мы снова рванули.  В окно я видел только поля и деревья, растущие вдоль дороги. От такой скучной картинки я снова задремал. 
Борька Боец толкнул меня в плечо:
-Вставай, Китаец, всю войну проспишь. Выходим строиться возле автобуса. 
И снова чистое перепаханное поле, глубокая ночь, низкое звездное небо и больше ничего. Только какие-то силуэты бегают вдали. Присмотрелся, увидел еще и силуэты армейских грузовиков, возле которых бегали люди. 
¬ -Так, господа, берем свои вещи и шагаем вон туда, — сказал командир, показывая на темные силуэты. – Да пошустрее, пока они не передумали. 
Кто они и почему они должны передумать, я так и не понял. Вопросы задавать было некогда. Мы почти бегом рванули по полю к грузовикам. Как оказалось, среди них стоял и старый раздолбаный автобус «ЛиАЗ». В него нас и погрузили. Все было выполнено быстро и без лишних комментариев. Чудо советского автопрома к на черепашьей скорости поползло по проселочной дороге. 
-Чертовщина какая-то, и на кой я в это ввязался, — послышался чей-то голос из темноты. 
— Молчи уже, после драки кулаками не машут, — ответил ему второй голос. 
Спустя минут тридцать мы выехали на асфальтированную дорогу. Я понял это по тому, что стало заметно меньше трясти. Водитель драндулета включил габаритные огни, и стало хоть что-то видно. Я разглядел, что в автобусе уже ехала не только наша группа, но и еще какие-то парни. Видимо, прибывшие на место посадки после или перед нами.  То, что мы находимся уже на территории Донбасса, я понял, когда впервые увидел название населенного пункта, написанное на украинском языке. Потом мы увидели вдоль обочины остовы сгоревших автомобилей и развороченный старый советский танк. Сомнений не было, мы уже на Донбассе. 
Пару раз мы проезжали через какие-то населенные пункты. Я сначала подумал, что они все брошенные и мертвые. Ни в одном окне не горел свет, даже на улицах не было фонарей. Только один раз где-то  он мелькнул светом. Уже позднее, мне пришлось привыкнуть к таким унылым пейзажам, а на тот момент все казалось мрачным и жутким. Въезжать из повсюду освещенной России, на Донбасс, с его комендантским часом, ночными обстрелами и пустыми улицами, было реально жутко. 
Наша колымага снова остановилась. Водитель включил свет в салоне и открыл входные двери. Внутрь ввалилась группа автоматчиков, в грязных полинялых и выцветших горках, без каких-либо опознавательных знаков. Сердце екнуло. Стало заметно холоднее, то ли от погоды, то ли от волнения. Автоматчики по списку зачитали наши фамилии и попросили отозваться. Потом они долго рассматривали каждого из нас, будто пытаясь прогрызть дырку в головах. И, наконец, один из них сказал: 
-Добро пожаловать на Донбасс, парни! Спасибо, что вы с нами. 
От души отлегло. Значит, это свои. Я вспомнил Юлькин  вопрос по поводу своих и улыбнулся.  Двое автоматчиков остались в салоне, и автобус тронулся дальше. Я поежился, пытаясь скинуть возникшее оцепенение. Ехали мы еще где-то около часа. За окнами все тот же марсианский пейзаж, с небольшими вариациями. Наконец, въехали в промышленную зону какого-то городка. Бетонные здания, с выбитыми глазницами окон, покореженные заборы, посеченные, как будто мелкой дробью. Автобус остановился во дворе какого-то промышленного предприятия. «Автопарк главного транспортного предприятия города Снежное». Это я на какой-то табличке успел прочитать. 
  — Все, парни, приехали. Станция «выходим», отстающие будут спать на улице под открытым небом. 
Конечно, желающих не было. Поэтому из автобуса все кинулись, сломя голову. Повыскакивали, стоим, оглядываемся. Ничего себе, во дворе стоят самые настоящие танки! Сломаны, правда. Где-то без гусеницы, где-то с пробоиной в борту и так далее. Тут же какие-то трубы, металлолом, явно снятый с этой же техники. Запах солярки и мазута ясно чувствуется в воздухе. 
— Эй, новобранцы, идите сюда, — позвали нас из темноты выбитых окон в кирпичном здании. – Среди вас танкисты есть?
— Есть, — ответил один из нашей толпы. 
-Так айда к нам,  танкисты тут живут, — снова выкрик из темноты.
Из толпы выскочил мужик и побежал, схватив сумки, по направлению к зданию. На встречу к нему уже выходил невысокий, плотный дядька в шлемофоне и черном комбинезоне. Оставшихся бойцов повели в соседнее здание. Облицованное фасадной плиткой, с заложенными мешками и забитыми досками окнами.  Там нас встретили, покормили и указали место для ночлега. 
-Мой позывной – Батя, — сказал седовласый крепкого телосложения мужик с косматой бородой. – Я тут исполняю обязанности старшего. Если возникнут вопросы, обращайтесь. Пока будете служить здесь. Работы не много, только ходить в наряды и погрузка-разгрузка боеприпасов. 
Донецкая Народная Республика существовала всего несколько месяцев. Разруха стояла страшная. Предсказать что-либо в ее дальнейшем  существовании тогда не смог бы, наверное, даже самый великий оракул. Но меня, среди прочего, привлекал интерес к созданию новой исторической реальности. Борьба за ее существование и развитие, за право народа на самоопределение. Вопреки сложившемуся и закостенелому миропорядку. Не каждому дано присутствовать в момент создания нового государства, а тем более принимать в этом участие. 
Правда, участие наше, первые месяцы, сводилось к беганию с автоматами на улицах, в попытке сделать важный  и грозный вид, чтобы напугать больше местное население. И это, в конце концов, начинало напрягать. Моя же служба в ДНР началась с того, что проснувшись утром, в первый свой день пребывания в рядах ополчения, я увидел «пленных» укропов, мирно таскавших нам воду для умывания и ремонтировавших разбитую технику. Никаких конвойных у них не было. Их не били, не издевались и не обзывали. Такие же парни, как и мы, только в своей коричневой форме без шевронов и украинской символики. Они стреляли у нас сигареты, выпивали с нами, матеря сложившуюся ситуацию и Петра Порошенко. Единственное различие между нами было в ярко выраженном акценте при разговоре. 

Глава восьмая

Веселый паренек невысокого роста, с внешностью настоящего китайца, вошел в комнату, где мы отдыхали. Он был одет в комбинезон мышиного цвета, четко характеризующий его внешность.  Громко поздоровавшись, он заявил: 
-Меня зовут Саша, позывной Птыц, — представился он. – Не путайте, пожалуйста, Птыц, а не птица, потому что птица – слово женского рода, а я, вроде как, мужского. Поэтому могу обидеться и застрелить, шучу, конечно. Я назначен быть вашим командиром. Давайте знакомиться. 
Я удивился, хотел было поинтересоваться, а кем, собственно, назначен и за какие такие заслуги, но промолчал. Посчитал, что жираф большой, ему видней. Главное, сейчас вникать в тему, а не ерепениться. Каждый по очереди называл себя, рассказывал свою историю. Дошла очередь и до меня. 
— Привет, меня зовут Слава, позывной «Китаец», — представился я. – Доброволец из Казахстана. Цель моего визита на Донбасс- защита гражданского населения от агрессии фашистских ублюдков, которые захватили власть на Украине. 
-А что позывной такой, «китаец»? 
— Долгая история, мой род имеет отношение к этой стране. 
Тут Птыц и продемонстрировал мне свой шеврон с китайской символикой. Я понимал в китайской армии гораздо больше него. Кто носит эту форму в Китае, я ему говорить не стал.  Дабы не смущать перед народом. Мне уже начинало это нравиться, и, ощущая комичность ситуации, я предпочел немого подыграть. Нам выдали оружие. В основном это были самозарядные карабины Симонова и автоматы Калашникова.  Приказали заниматься его чисткой. Мне достался СКС, который я до этого видел только на картинках. Ничего, с горем пополам, справился. 
Служба наша, действительно, свелась к просиживанию штанов в глубоком тылу. Несение нарядов, поездки на полигон, где нас обучали,  как правильно пользоваться оружием, чтобы не перестрелять друг друга, погрузка-разгрузка боеприпасов и снаряжения.  То есть нам в этом плане повезло гораздо больше, чем тем, кого в первые же дни кидали на передовую. Нас хотя бы чему-то обучали.  Особенно мне нравились занятия по акробатике, которые проводил новоявленный командир, решивший, видимо, сделать из нас настоящих коммандос. Он заставлял нас прыгать, бегать, отжиматься, что вообще в мои планы не входило. Ну а когда он еще и загвоздил внимание на арабских кувырках в полной амуниции, тогда я совсем потух. 
Никогда не понимал пользы от этих занятий. Господа, воины, прошедшие войны, вы когда-нибудь применяли эти кувырки в настоящем бою? Поделитесь опытом, как это помогает укрываться от пуль, артиллерии, градов?!  На мой взгляд, и я говорю только о своем опыте, такая акробатика хороша только на показательных выступлениях. За весь свой боевой опыт никаких кувырков я нигде не видел. Умри красиво, так что ли?
Я на волне всеобщего позитивного помешательства тоже стал дурачиться. Понятное дело, ехал воевать, а меня тут в тыл склады охранять поставили. Что еще делать, как не прикалываться?  Самое интересное, что многие мои приколы приняли это за чистую монету и вообще перестали относиться ко мне серьезно. Но меня это не смущало. Я тем временем пытался вникнуть  в ситуацию. Собирал информацию, пытался оценить перспективы развития конфликта. 
Птыц не переставал меня радовать своими глубочайшими познаниями в тактике ведения современного боя.  Он намеревался сделать из нашего подразделения элитный спецназ и поэтому ввел обязательную цирковую программу тренировок. Я был очень сильно воодушевлен таким подходом к делу и, матерясь про себя грязным отборным матом, благословлял командира на долгую счастливую жизнь. 
Бои в окрестностях Снежного  прошли еще летом две тысячи четырнадцатого года.  На полях все еще стояла подбитая техника. Опытному и вдумчивому глазу было понятно, что шахтеры своими отбойными молотками так  развалить ее не смогли бы. Тут работали ребята гораздо круче и опытнее.  Но об этом говорить было не принято. Зато, нашей группе, язык не поворачивается назвать нас  подразделением, нарезали задачу охранять в поле сбитый кем-то и когда-то вертолет. Придумали красивую сказку о стратегической важности данного металлолома  и отправляли сторожить его, суточными нарядами, от разграбления мародерами. Большая часть, кстати, из которых оказалась именно в среде самих ополченцев.  Любителями нарезать дармовой металл, и сдать его на металлобазах в Ростове. 
Первый свой выстрел на Донбассе я не забуду никогда. Как я уже говорил, выдали мне самозарядный карабин Симонова. Не плохая такая машинка, надо признать.  Когда пристреляешь и под себя приталишь. А еще когда кто-то объяснит тебе, с какой стороны это копье вообще стреляет. Убойная мощность хорошая, калибр семь-шестьдесят две, прицельная дальность не уступает снайперской винтовке Драгунова. А если еще и оптику поставить, то вообще получится сказочный агрегат. Это я потом уже выучил.  Но на тот момент, видел я его только на картинках. Поэтому о капризности его характера не знал ровным счетом ничего. От слова совсем. А суть в том, что эта палка-стрелялка имеет свойство реально самозаряжаться и палить автоматически, по собственному желанию. 
Мы охраняли вертолет. Сутки прошли в пьяном угаре под проливным дождем. Наконец, приехала нам замена. Ребята на выгрузку, мы на погрузку. Насквозь мокрые, уставшие и замерзшие, мы сочувствуем сменщикам, что теперь пришла их пора месить грязь. Разрядили стволы, полезли на борт. А дождь прошел буквально за пару часов до смены. Мы все грязные, с налипшей на берцы грязью, в насквозь промокших спецовках. Короче, караул полный. Еле-еле я вскарабкался в кузов, опираясь на карабин. Точно помню, что перед этим разрядил я его и на предохранитель поставил.  Но видимо, пока карабкался, с предохранителя снял. Скорее всего, зацепился где-то.  Я до сих пор не знаю. Симонов решил, что он самозарядный, значит ему можно, и самозарядился. И как только я на него оперся, он и грохнул. Пуля прошла в миллиметре от головы бойца.  Я стою, весь испуганный, слова сказать не могу. Смотрю на пробоину в борту, она смотрит на меня. Я уже предчувствую удар в голову от рядом сидящих бойцов. Получил я тогда под дых только от счастливого выжившего.  И хорошо, что отделался таким легким испугом. Смерть товарища от несчастного случая, произошедшего по моей вине,  я не смог бы себе простить никогда. 
Дорогой мой Югра, если ты когда-нибудь прочитаешь эти строки, то я лично прошу у тебя прощения за тот случай. В армии нет слова «потерял», а есть другое, более емкое и значительное, которое я, к сожалению, тогда и исполнил. «Потерял» бдительность от усталости, сырости и прежде всего от своей нескрываемой «превосходности».
Спустя месяц нашей беззаботной тыловой жизни, снова пришла команда на взлет. Смена места дислокации. Толпой загрузились в КАМАЗ, и под покровом ночи, в полной боевой экипировке рванули в районный центр Комсомольское. На дорожку нам успели «нагнать жути» про то, что мы едем на передовую и по дороге должны быть предельно внимательны. Я вскарабкался на борт одним из крайних. Уселся возле установленного АГС с улитками.  Рядом присел Борька Боец. Вид у него был напряженный. Я похлопал его по плечу, на котором был пристегнут бронежилет, и сказал: 
— Боря, не нервничай, война тут уже давно закончилась, нам снова кукурузу охранять надо, только уже на другом поле. 
Борис улыбнулся, выматерился, и сказал:
— А я и не нервничаю, достали они уже просто….
В это время уже шли бои на донецком аэропорту. И каждый из нас мечтал попасть туда, чтобы отличиться, медальку заработать, например. Только старый опытный воин Саратов, успокаивал нас своим хладнокровием. Его усталые и проницательные глаза посмеивались над нами, хотя внешне этого Саратов никогда не проявлял. Он  никуда не стремился, говоря, что  всему свое время. Вообще, он был единственный, кто всегда был спокоен, уравновешен и немного трезв. 
И снова дорога, и снова скучный марсианский пейзаж с замерзшими и замершими городами и селами, степями и терриконами, редкими лесными массивами и, холодными на вид, ставками. В районный центр Комсомольское,  как мы позже его окрестили — Комсу, мы приехали поздно ночью. Во время комендантского часа. Все по старому сценарию: полуразрушенная двухэтажка, холодный бетонный пол, короткий и чуткий сон. К этому уже стали привыкать. Потому что ничего лучшего на тот момент и быть не могло. Наутро снова приказ на сборы и выдвижение. К зданию военкомата. Он на тот момент стоял брошенной коробкой, но хоть окна почти везде были целы. К вечеру мы его заняли полностью под свои нужды.  
При Сталине умели строить. На примере военного комиссариата города Комсомольское, я убедился в этом еще раз. Толстые стены его служили хорошим прикрытием не только от пуль и осколков,  но и от холода и сырости. Я занял небольшую комнату на втором этаже, в которой стоял электрический обогреватель. Через двадцать минут у меня уже было тепло, как в Ташкенте. Но пришел «командир» из местных ополченцев, человек завистливый и гнилой, и меня тут же, выкинули из этой комнаты, на первый этаж, в общую палату.  Зато сам шахтерский генерал вселился в мою. 
— Твоя только грязь под ногтями, — ответил он мне на мои скромные возражения. – Ты тут в гостях, а я тут – дома.  И мне решать, где ты будешь жить, понял?  
Из огня да в полымя попали мы тогда. В Комсе располагалась Первая Славянская бригада, прикрывавшая границу с Россией на мариупольском направлении.  И снова вся служба свелась к контролю над  движением на въезде в город. Суточные прозябания на блокпостах, строительство укрепленных сооружений, просто тупое брожение по городу с автоматом и умным и устрашающим видом. Официально это называлось «держим позиции». Неофициально, между собой, называли «охрана кукурузы». 
Конечно, были и те, кого это вполне устраивало. Кто в самые первые же дни выяснил, где находятся ближайшие магазины и что там можно купить и по какой цене. Но большинство из нас рвалось на передовую. Туда, где реально шли бои, и где можно было проявить и проверить себя. Вместо этого мы занимались наведением порядка в тылу. Стреляли только на полигоне, куда выезжали один-два раза в месяц. На этом вся наша война заканчивалась. Конечно, не всех это устраивало. Поэтому текучка из подразделений была колоссальная. Уходили целыми группами.
Так, помню, однажды пришел к нам отряд  парней из Харькова. Человек семь их было. Со своим оружием, снаряжением и питанием.  Пришли с просьбой сохранить их как отдельный сформировавшийся взвод. Но были рассредоточены по уже имеющимся. Неделю пытались они договориться с нашим командованием о сохранении себе отдельного статуса, но получив конкретный отказ, снялись с места и также неожиданно, как появились, исчезли.  И такой разброд-шатание был везде. 
Текучку в две тысячи четырнадцатом году успешно перекрывали новыми отрядами добровольцев, приезжавших с Ростова. Уже тогда в моей голове возникали многие вопросы и сомнения в правильности выбранного решения. Но, делая поправку на военное положение, рассчитывал, что все в будущем изменится к лучшему.  Вообще в наших рядах царили хаос и анархия. К концу года многие не понимали, что они тут вообще забыли. Все ехали на войну, слушали рассказы бывалых ополченцев, полагали, что везде реально идут активные боевые действия. Толпы беженцев, встречавшихся на границе с Россией, подтверждали наши догадки. Когда же мы целыми месяцами сидели в тылу, не зная, чем себя занять, то стали задавать неудобные вопросы. Ответом нам сначала было просто молчание, а потом самых ярых интересующихся либо отправляли на передовую, либо сажали на яму. Вообще, как мне потом самому предстояло неоднократно убедиться, сажание на яму было любимым способом решать все проблемные вопросы между командирами и солдатами. 
Зато по телевизору шли новости одна страшнее другой. Гремели бои, у всех на слуху были имена Гиви и Моторолы, Дрёмова и Мозгового. Были и другие командиры и подразделения, которые сражались на передовой. К ним и уходила большая часть добровольцев. Видя такую ситуацию, командиры тыловых частей всячески препятствовали текучке. Устраивая «охоту на ведьм», так называли операции по поиску и обезвреживанию  украинских диверсантов. На самом же деле по поиску мародеров, наркоторговцев и прочего криминального контингента. Лекарство для всех было одно: яма, работа по строительству оборонительных сооружений, рытье окопов.  Особо зарвавшихся могли втихаря пусть и в расход. Под эту гребенку, безусловно, попадало и  много гражданского, обычного, населения. Война все спишет, говорили нам тогда.  Она и списала, к началу две тысячи пятнадцатого года отношение к ополченцам резко ухудшилось. 
Наступил ноябрь две тысячи четырнадцатого года. Мы все так же несли свою службу по охране кукурузы. Сутками, не просыхая от алкоголя.  Думать старались только о приятном. Сходили с ума, каждый как мог, от какой-то навалившейся депрессии.  Пишу сейчас об этом не с целью пожаловаться, как нам было тяжело, а для того, чтобы все имели представление о том, какая моральная подавленность была у ополченцев. Очень трудно было не сломаться. 

Глава девятая

Раннее утро ноября две тысячи четырнадцатого года. После построения на площадке возле военкомата, служившей нам плацем, произведен развод по нарядам. Я и еще трое бойцов из подразделения были назначены на пост, находящийся на терриконе. С него очень хорошо просматривалась дорога, ведущая в город. Недолгие сборы, и вот мы уже на точке.  Террикон – это такая гора отработанной руды и шлака, выброшенной из шахты при добыче угля. Высотой она пару десятков метров. Забраться на нее по отвалам весьма проблематично. Шахтеры, привыкшие с детства по ним лазить, делали это без особых напрягов. А я — дитя казахских степей. Поэтому мне взбираться на террикон первое время было очень сложно.  Земля из-под ног постоянно осыпалась, прочной основы не было никакой. Пока залезешь наверх, можешь несколько раз скатиться вниз кубарем. Что я регулярно и делал под дружный хохот сослуживцев. 
Пост наш представлял собой обычную яму, кое-как накрытую досками, и обтянутую рваным целлофаном.  Внутри находилась печка-буржуйка и пару досок на ящиках из-под боекомплекта, служивших нам местом для отдыха. Ветер на терриконе гулял не слабый. Во время дождя или снега яму заливало по колено водой, которая оставляла после себя еще и жидкую грязь — муляку. Вобщем, сидели мы на этом терриконе, как черти, грязные, мокрые и замерзшие. Из еды – только сухпайки в зеленых картонных коробках, да еще то, что сам успеешь купить в магазине или выпросить у поварих в столовой, если есть деньги. Зато водки всегда было в достатке.  Мы ее выменивали на сухпайки или патроны у местного населения. Воевали мы с алкоголем всеми силами.  Уничтожая его запасы литрами. На склоне террикона валялись уже сотни опорожненных бутылок из-под белого горючего.
Нас было трое. Давайте я подробнее познакомлю вас с персонажами   данной истории. Здоровый, двухметровый парень с пулеметом на плече, в очках от зрения, в грязной поношенной горке, в подшлемнике и почти до основания стертых берцах – это Ярослав, позывной Монгол. Доброволец из России, приехавший из Новосибирска. Парень, в общем-то, безобидный,  хотя с явными следами контузии. Любитель рассказать смешные и загадочные истории, проводить поиски и расследования внеземных цивилизаций. Он уже в Комсомольском успел их найти. И в свободное от службы время мы с ним ходили искать инопланетян. Мне с ним реально было весело. И поэтому я ему с удовольствием подыгрывал. За что,  в скором времени, к нам стали относиться как к парочке полоумных дурачков. Но меня это не трогало вообще.
 Второй наш напарник — позывной Пит,  вот он сидит на доске, с автоматом на коленях. Одетый в такую же, как у всех, грязную  горку, поверх которой плотно подогнана разгрузка, забитая до отказа магазинами к автомату и аптечками со жгутами. Один из жгутов намотан на прикладе. Пит так же был из Сибири.  Парень сам себе на уме, довольно хитрый и скрытный. Много о себе не рассказывал. Но в общении, на первый взгляд, был прост и открыт. Единственный факт, заслуживший моего доверия, то, что он автостопом около месяца добирался на Донбасс из маленького таежного городка, в котором я неоднократно бывал, когда так же путешествовал автостопом.
Наконец, мы втроем влезли на террикон. Сменили пацанов, которые уже третьи сутки висели на этом орлином гнезде. Тут к нам присоединили еще одного бойца, который оставался тут с предыдущей недели. В наказание за какое-то прегрешение перед командирами. Ему просто поменяли ямы. Вместо той, на которой сидят штрафники, оставили здесь, на посту. Это был так же россиянин, я, к сожалению, забыл его позывной. Звали его Стасом. Парень битый, с непростой судьбой. Он был лет на десять моложе меня, поэтому я относился к нему, как к младшему братишке. Часто с удовольствием слушал его творческие поиски в рэпе. 
— Пацаны, курить есть? – спросил она нас, не успев даже поздороваться.
  — Найдется, а ты что совсем пустой? — ответил я вопросом на вопрос, протягивая пачку украинских сигарат «Прилуки». Курево это было отравой жуткой.  Но лучше все равно не было. Зато одной сигаретой, выкуренной через подступающее чувство тошноты, можно было «насладиться» на пару часов. 
— Да, но пацаны, которых вы сейчас сменили,  пообещали привезти на днях, — сказал парень.    
— Ну, раз обещали, значит, привезут, когда-нибудь, — ухмыльнувшись, сказал Монгол.
-Ничего, как-нибудь протянем, братишка, — подал голос Пит, -  тебя надолго сюда упаковали?
— А хер его знает, убрали, чтобы глаза не мозолил и вопросов много не задавал, — зло выругался сослуживец.
Мы закурили, молча. Потому что говорить что-либо было бессмысленно. Все понимали сложившуюся ситуацию. Тут Монгол, в свойственной ему дикой манере, с напущенной злорадностью, выпалил:
— Ну, что братва, начнем наш концерт? Бог с нами, черт с ними, и гори все, синим пламенем!
Он залез в свой вещмешок и достал оттуда две литровые бутылки с  горилкой. Пит вытащил банку с солеными огурцами, шмат сала и металлическую банку с тушенкой. Я тоже выставил на холодную буржуйку две банки с консервами. 
— Да вы что, командиры узнают, ругаться будут! – шутливо ответил штрафник. – Но мы ведь им не скажем, правда? 
¬-Нет, мы им напишем, сейчас эсемеску отправим, — весело хохоча, ответил Монгол, передернув затвор у своего пулемета. 
Разлили самогон по железным кружкам. Она  была отвратительная на вкус, и пить ее надо было. только хорошо приготовившись. Мы подняли кружки, стукнулись друг с другом и выпили сивуху до дна, перекривившись так, будто выпили соляной кислоты. Но зато по телу сразу пошла теплая волна и в голову хорошо ударило. 
-Вот, вечер перестает быть томным, — сказал весело Пит. – Крепкая, зараза!
— Между первой и второй промежуток никакой, — срезал Стас.- У меня голова еще после вчерашнего разваливается.  А одному пить не хотелось, что я – алкаш что ли?
Мы весело расхохотались. Часа через два после начала торжественного банкета, запасы алкоголя резко сократились до минимума. Мы сидели на полу и перемывали кости командирам, их прислужникам, и вообще всему свету. И тут пошла коронная тема, которая всплывала всегда в общении между русскими добровольцами в таких случаях. 
— Да, вот такая, черня, ребята, — сказал Монгол.  – Хотели как лучше, получилось не у всех. Приехали помогать братскому народу, а попали сами как куры в ощупь. 
— Это точно, — ответил я, – как в песне, нас с тобою наебали… Что делать будем?
— Дрочить и бегать, — неожиданно агрессивно ответил Пит. -  Валить надо отсюда, пацаны, валить. 
— Куда валить, кто нас, где ждет? — ответил так же зло я. 
— На передок уходить надо, я сюда воевать приехал, не в яме мышей кормить, — ответил Пит.
-  А что, дело говоришь, вот сейчас автоматы тут бросим и попрем, — рассмеялся Монгол, пытаясь перевести разговор в шутку. 
— Да хотя бы и так, что с того? Или страшно? -  отреагировал Пит, – один хер, никто сюда, кроме нас, долбаежиков, не полезет. Вот прямо по этой дороге и выйдем к передовой. Завтра смена приедет, автоматы наши заберут и все, поминай, как звали. 
— Вы это что, ребята, серьезно, — спросил Стас, пытаясь понять, шутим мы или нет. 
— Вполне серьезно, — ответил я. — Сам посуди, мы тут официально нигде не числимся, автоматы к нам не приписаны, что с нас взять?
— Мы же на посту, — возразил Стас. – Вы, что совсем нажрались, воины?  
-На каком посту? Ты тут уже неделю сидишь, много нарушителей увидел? Тут до передовой километров десять, наверное, кто сюда полезет? – сказал Пит, выкладывая с разгрузки магазины. 
Еще с час мы обмусоливали эту тему. Стас пытался нас переубедить, говорил, что мы создадим проблемы не только себе, но и всему взводу. И до добра это не доведет. Но самогонка плотно вошла в наш мозг, а пьяному всегда море по колено. В конце концов, Стас решил остаться, мы сдали ему все оружие и отправились искать приключений. 
Сегодня, оглядываясь назад, со стороны уже накопленного опыта, я ужасаюсь тому, что мы натворили. До конца своей жизни мне будет стыдно и горько от того, что здравый смысл покинул меня в тот момент.  Встреть я сегодня сам себя,  тогдашнего, расстрелял  бы, не задумываясь. Оставить товарища одного на посту, бросить оружие и не поставить в известность командира- преступление, за которое единственное наказание-расстрел.   Но видимо бог хранит убогих. Мы не только благополучно прошли через все посты, встретившиеся нам на пути, не попали в плен и не подорвались на мине, где-нибудь, по дороге, но и не были расстреляны в части, в которую потом пришли. 
Пишу об этом, полностью сознавая свою вину, и, только лишь для того, чтобы предостеречь остальных, кто когда-либо встретится с подобной ситуацией, не повторять таких глупых ошибок. Хотя, ради справедливости, стоит отметить, что подобные случаи в две тысячи четырнадцатом году были далеко не единичны. Итак, мы все-таки добрались до передовой. Мы не знали, что спустя полчаса Стас вызвал по рации командира, доложил ему о происшествии, что все Комсомольское было поставлено на уши, включая МГБ, полицию и военную комендатуру и по нашим следам шли обозленные матерые волки, готовые разорвать нас в клочья. До сих пор удивляюсь, как нам удалось избежать справедливого возмездия, остаться вживых и отделаться легким испугом. 

Глава десятая

Наше авантюрное путешествие закончилось часа через два.  Все это время мы весело и расхлябанно шагали по прифронтовой дороге, рискуя каждую минуту быть убитыми или захваченными в плен украинскими диверсантами или своими же ополченцами на блокпостах. Документов, подтверждающий наш статус ополченцев, не было. Российскими паспортами давно были снабжены все украинские разведчики-диверсанты. А мы шли, проходя через блокпосты,  мило общаясь со стоявшими на них ополченцами. И этим, по-моему, все сказано. 
В одном из поселков мы зашли в магазин, чтобы узнать дорогу, куда двигаться дальше.  В этот момент там закупался один из командиров Константиновского разведывательного батальона. Это был здоровый, крепкий мужик, с пудовыми кулаками.  Мы подошли к нему осторожно и спросили:
-Добрый вечер, а вы не скажете, как нам на передовую попасть?
Мужик посмотрел на нас оценивающе, жестко и прямо. Ухмыльнулся и ответил:
-А вам зачем, соколики?
Мы рассказали ему все подробно. Кто мы, откуда и куда идем. За два часа горилка из нас выветрилась, мы стали понимать, что натворили, но возвращаться назад, явно уже было поздно. Поэтому вид  у нас был явно потерянный. Дядька нас пожалел и, ухмыляясь, ответил:
— Там у входа белый фургон стоит, подождите рядом. Воины, бля…
Минуты через три он вышел за нами. Открыл двери своего легкового фургончика и приказал садиться. Только мы влезли, как со стороны блокпоста прибежала группа автоматчиков. Они окружили фургон, взяв нас на прицел. 
-Стой! Кто такие, ваши документы!  Куда направляетесь? 
Вопросы посыпались градом. Мы вылезли, предчувствуя скорый звездец. Но водитель автомашины подал свои документы, какую-то красную книжку и сказал:
-Я заместитель командира батальона, эти поедут со мной. Да, я уже обо все в курсе, позже разберемся. Да, все уладим, сообщите, что они у нас. 
Таким образом, нам спасли наши грешные души. Сложно представить, что было бы с нами, попади мы в руки к своим командирам или в руки госбезопасности. В то время долго не церемонились. И сейчас никто не смог бы вам рассказать эту историю. Только потом в Белокаменке, поселке, где проходила линия разграничения, и где мы теперь оказались,  нам популярно объяснили, что нас ищут по всему району. Был объявлен план «Перехват», и если бы не этот счастливый случай, когда нас спас человек с позывным Дед, мы бы лежали сейчас где-то в канаве и кормили червей. 
Вот так закончилась моя тихая и монотонная жизнь в тылу. Нас разместили в маленьком деревянном сарайчике, со щелями в два пальца толщиной. Внутри стояла маленькая буржуйка и валялись старые грязные матрасы. Сарайчик этот был насквозь продуваемый, холодина в нем была страшная. Тут уже жили двое проштрафившихся бойцов, один – повар полевой кухни, второй- пулеметчик. Подразделение быстро облетела новость о нашем прибытии. Все знали, кто мы и откуда и приходили поглазеть на троих чудиков, как на зверей в зоопарке. 
Надо признать, что в подразделении, стоявшем на передовой, снабжение было гораздо хуже, чем в тылу. Здесь царил еще больший хаос.  Все наши попытки переселиться в какой-нибудь жилой дом, успеха не принесли. Нас  тут же выкидывали на улицу. Попытка переговорить с командиром на этот счет привела к тому, что меня вообще посадили на трое суток в яму. Тут же в деревне на улице стоял погреб, куда меня и кинули.  
На земляном полу в погребе-карцере, лежал старый тоненький матрас, на котором я пытался спать. В туалет не выпускали, поэтому нужду справлял в дальнем углу. Еду приносили один раз в день. Горькую, недоваренную холодную гречку. С тех пор гречневую кашу я не переношу даже на вид. Напомню, что дело было в ноябре месяце, последней его декаде. На дворе уже лежал снег, и ночью били сильные морозы. Так что, то, что я не отдал Богу душу в этом погребе, на самом деле большое недоразумение.
Отсидев положенный срок, я вышел на волю. Яркий солнечный свет ударил в глаза, а задубевшие и окаменевшие конечности не слушались. Разговаривать ни с кем не хотелось. В голове только одна мысль – скорее бежать отсюда. Меня пустили погреться куда-то в дом, кто-то принес стакан водки и я выпил его залпом.  Желание служить и воевать пропало, как будто и не было никогда. Но деваться было некуда. Впереди – укропы, позади — Комсомольское. И там, и там пристрелят и не спросят. В споры с командирами больше не вступал, старался замыкаться в щель и нигде не отсвечивать. Ждал удобного момента, чтобы сбежать. 
Здесь же я получил и свое первое боевое крещение. Дня через два после освобождения, подошел ко мне командир разведки Пашка Паштет.  Он хлопнул меня по плечу и произнес:
— Китаец, собирайся комбат приказал нам продвинуться в серую зону, посмотреть позиции укропов. Вся ваша оголтелая троица, под моим чутким руководством.  Собирайтесь. 
Минут через двадцать мы стояли в полной экипировке перед воротами избы, в которой располагался штаб. Это был самый целый и теплый дом во всей округе. Пашка получал вводную у комбата. Выход назначили по сумеркам, часов в пять, после полудня.  Маршрут пролегал через открытое пространство перепаханного воронками поля, дальше, к редкой полоске леса. После пересечения ее, снова метров триста по неубранному полю подсолнечника, под полуразбитыми линиями высоковольтных передач, к следующей лесополосе. Оттуда всего метров пятьдесят до позиций укропов. 
Соблюдая дистанцию, достаточную, чтобы держать,  друг друга в поле зрения, выдвинулись. Сначала шел Пашка, с автоматом. Затем я с ручным пулеметом Калашникова. Следом за мной Монгол с карабином Симонова. И замыкал строй Пит с ПК.  
Неописуемые это ощущения, когда покидаешь свои хорошо укрепленные позиции, которые остаются за спиной, и выходишь на нейтральную полосу. Кто хоть раз испытал это, не забудет уже никогда. Сначала на тебя каменной глыбой падает тишина. Только стук своего сердца слышишь, как бой курантов в Москве. Потом начинаешь ощущать шаги. Свои, впереди идущего, прикрывающего тебя сзади. И каждый шаг кажется таким громким, что его могут услышать даже на Луне. Но надо гнать от себя подобные мысли, потому что это начало паники. Дальше ты начинаешь слышать звуки, которые отдалены от группы на десять, двадцать, тридцать метров. Происходит своеобразная калибровка работы органов чувств. Одновременно со слухом, начинает калиброваться зрение, осязание. В обычной повседневной жизни вряд ли кто-то сможет уловить разницу между запахами так остро, как ты чувствуешь ее там. И самое главное, всегда смотреть по сторонам и под ноги. Даже если впереди тебя кто-то уже прошел, все равно смотри в оба. Тот, впереди идущий, мог не заметить, пропустить или специально проскочить мимо чего-то опасного, а ты, если будешь ловить мух, обязательно нарвешься. На мину, на растяжку, на ветку, которая создаст больший шум и выдаст группу. А ведь помимо минирования есть очень большое количество других опасностей, которые могут подстерегать  тебя на каждом шагу. И все это нужно уметь видеть заранее, все предусмотреть, предчувствовать. Поэтому служба в разведке всегда почетна в армии. 
До первой лесополосы, петляя между воронок и рытвин, мы доковыляли минут за двадцать. В обычной жизни, этот путь не составил бы и пяти. Наконец, лес вырос перед нами жидкой стенкой. Но сразу пробиваться вглубь – нельзя. Надо осмотреться. Тут тоже могут быть мины. Ощупываем все, оглядываемся, крадемся, как мыши в чулан. Еще минут двадцать пробивали место входа. Нашли, втащили свои тушки и замерли. 
Сразу за перелеском шла грунтовая дорога. Тоже опасное место. Пробегаем, осматриваем колею. Внутри лежит тонким слоем снег и вода, покрытая тоненькой корочкой льда. Значит, ближайшее время никто не ездил. Валим дальше. За рокадой начинается неубранное поле подсолнечника, над которым, поперек движения, стоят столбы с оборванными высоковольтными проводами.  Как всегда, чем дальше, тем интереснее. Дистанцию сократили до минимума. Идем в одном темпе, делая один шаг в три секунды. До противника отсюда метров стопятьдесят, не больше.  А это дистанция легко покрывается автоматной очередью.  Даже прицеливаться не надо. Дошли до столбов. Внимательно вглядываемся. Да, электричества  здесь давно нет, зато могут висеть портативные видеокамеры, работающие на солнечных батареях. Мы-то ополчение, воюем против регулярной украинской армии и профессиональных наемников, а у них оснащение не чета нашему. 
Возможно, что мы и проглядели камеры на столбе.  Но и поле мы проскочили. Вернее сказать, просочились, прошелестели. Без приключений. И вот она — на леску намотана, посадка прямо перед украинскими окопами. Влазим тихо, боясь дыхнуть громче. Рассредоточились. Я залег с левого фланга, выставил сошки у РПК. Монгол залег справа, а Пит чуть подальше от нас — прикрывая путь к отступлению. 
Паштет начал наблюдение с занесением данных  на карту.  Не знаю, сколько мы там пролежали, но ноги стали затекать. Вдруг справа от Монгола раздался какой-то шорох. Монгол сделал знак, и мы замерли. Шорох повторился. Распластались по земле между корнями и корягами. Все, вроде пронесло, тишина. Пашка только поднял голову, как тут же по нам полетели красно-желтые жужжащие светлячки из украинских окопов.  Мы снова упали на землю. Главное в разведке что? Тихо пришел, тихо сделал и тихо ушел. Поэтому в перестрелку мы, сначала вступать не стали. Думали, может, простреливают просто зеленку. Но нет, следующая очередь пролетела в самой близости с Пашкой, сбив нижние ветки у кустарника над его головой. Он сделал знак уходить. Мы выполнили все без суеты. Сначала ушел Пашка, потом ушел Монгол, потом уже я схватил свой пулемет. Пит прикрывал нас, пока ему не отвесили пинка, чтобы он тоже собирался. 
Только мы подошли к выходу из посадки, как по посадке заработали пулеметы и автоматы. В начале посадки грохнули гранаты от АГС.  Мы рванули через подсолнечник. Услышав какие-то крики, справа от себя, в посадке, я развернулся и дал длинную очередь по голосам. Самое удивительное, что страх был только попасть в плен, о смерти я даже не думал. 
_-Ребята, прикройте, — крикнул Пашка на краю подсолнечного поля. 
Мы раскинулись веером. Пашка достал  из мародерки МОН-50 и стал устанавливать. Снова шум за спиной, снова какие-то крики. Монгол выстрелил, по нему начали вести огонь. Пит дал очередь из пулемета. Пашка установил мину, и мы рванули дальше. Последнюю посадку проскочили по той же тропке, на свой страх и риск.  
Только мы вышли к краю поля, ближайшего к нашим позициям, как установленная мина рванула с грохотом, над нами со свистом пролетели осколки, но не зацепило. С наших позиций заговорили пулеметы, затарахтел АГС, застрекотали автоматы. Нас прикрывали, а мы неслись к позициям, как кони к водопою.  Всю ночь укры утюжили посадку, перед своими позициями, и подсолнечное поле. На небе стояло кроваво-красное зарево с желтыми всполохами. А мы, вернувшись и доложив командованию, спокойно отправились спать. Сегодня нас уложили в теплом доме, около горящей печки. 
И только спустя несколько лет, в Москве, случайно встретив одного из командиров того подразделения,  выпив с ним за встречу чарку алкоголя, я узнал правду:
  — Китаец, а ты в курсе, что ты в рубашке родился? Вас ведь тогда реально на убой отправили. Никто не думал, что вы вернетесь. Там ведь все много раз минировано было. Как вы пролезли, ума не приложу. Команда с Комсомольска пришла, пустить вас в расход, а комбат мараться не стал, предоставив это дело на суд Божий. Но уж когда увидел, какую вы кашу там заварили, то первым отдал приказ вас прикрывать, — сказал бывший командир.   
На следующий день, после вылазки, в Белокаменку приехали «серьезные ребята» из Донецка. О чем они там беседовали  с нашими командирами,  я не знаю. Но крики слышны были и на улице. Я в это время занимался укреплением стрелковой позиции на углу центральной улицы. Это совсем рядом со штабом, поэтому тон разговора слышал, но слов не различал. Так же, помню, в этот день прибыла разведгруппа из Комсомольского. В ней я увидел много знакомых парней. Но большинство из них сделало вид, что меня не знают. Поздоровались только двое ребят. Я принял к сведению и продолжил свою работу. Через день слег с воспалением легких и конъектювитом. Был отправлен в райцентр, в госпиталь. Проведать меня пришел только один старина Саратов.  Он принес мне бутылку водки, которую мы распили с ним без закуски. После излечения, в Белокаменку я уже не вернулся. Потом только узнал, что после моего отъезда, следом ушел и Монгол и Пашка, а спустя еще время и Пит. Пашка вернулся домой в Екатеринбург. Вспоминать о службе на Донбассе не любит. 
Я же после выписки с больницы уехал в Москву. Снова заниматься своим привычным делом – работать на складе грузчиком. Там же встретил Новый две тысячи пятнадцатый год, в веселой компании гастарбайтеров. И только в январе снова вернулся на Донбасс. Все плохое быстро забывается, а хорошее греет душу. И там меня снова ждали новые приключения. 

Глава одиннадцатая

В очередной раз мчал меня поезд от вокзала Казанского в Москве к Главному вокзалу Ростовскому. Я ехал один в купейном вагоне и вспоминал, как полгода назад впервые тащился в этом направлении. Вспомнил я наше последнее свидание со Светой в Ростове. С тех пор не было от нее ни одного звонка или сообщения. Дорого бы я заплатил, чтобы увидеть ее снова. Телефон ее был отключен, видимо, поменяла. А где искать ее в Москве я понятия не имел. Ппотому что  второпях развития отношений, не удосужился даже фамилии спросить, герой-любовник. Так и осталась она в моей  жизни приятным воспоминанием
Вспомнил я и Вадима — ополченца, который возвращался из России назад, на войну. Не знаю, жив ли он и как сложилась его дальнейшая судьба. Но его советы очень хорошо помогли мне освоиться на Донбассе. Моя тщательно проработанная легенда уже давно красовалась на сайте «Миротворец.  Многое из рассказа моего попутчика пришлось испытать и мне на собственной шкуре. И самодурство, ошалевших от внезапно свалившейся на них власти, командиров, и встречи с отъявленными мерзавцами, наживающимися на людском горе, и, конечно, обстрелы, постоянные обстрелы. Друзья из Казахстана писали, что мной плотно занимается Комитет Национальной Безопасности, что на меня завели уголовное дело по факту наемничества. 
В Казахстане я чужой, потому что русский, в России я чужой, потому что из Казахстана, на Донбассе я чужой, потому что «Китаец». Как мало в моей жизни людей, для которых я родной и любимый. Тем тяжелее с каждым годом терять близких, и сложнее находить новых друзей. Жизнь одинокого волка я не выбирал, но, видимо, она выбрала меня. Осталось только расслабиться и плыть по течению. 
Ехать в лагерь, откуда полгода назад я стартовал на Донбасс, не очень хотелось. Денег в кармане было достаточно, но желание встретить кого-нибудь из знакомых и узнать последние новости, все-таки, пересилило. Я отправился на левый берег Дона. Встретили меня там довольно не любезно. Уже тогда, мой позывной вызывал у некоторых неприятное чувство жжения между ягодицами. Не укладывался я в их понимание миропорядка и не понимали они мотивов моих поступков. К тому же, я и сам не очень-то стремился им понравиться, так как жил своей собственной программой. Впоследствии я много раз сталкивался с подобным, научился сосуществовать или сопротивляться, а в большей степени игнорировать подобный контингент. У них была своя война, у меня – своя. 
Провисев на базе полтора суток, выслушав много  претензий и нотаций в свой адрес, я вышел за порог, с полной уверенностью, что больше никогда его не переступлю. Вызвав такси, отправился на автовокзал. Там встретил Сашку-одессита, позывной «Одесса», который так же проехал мимо лагеря, спешил в Донецк. Он был в какой-то смешной белой шапке, похожей на папаху, немножко трезвый и в окружении таких же смазливых  и чуть-чуть трезвых девиц. 
-Оп-ля, Китаец, ты какими судьбами? – вытаращился на меня Сашка. – Ты, куда, опять обратно?! Первого раза не хватило, поехал за добавкой?
Я громко рассмеялся, принимая его наезд за шутку. Он тоже видимо понял, что сболтнул лишнего и улыбнулся:
— Не парься, братка, это я так, пьяненький немножко. Вон видишь, как меня провожают, а пацаны наши там в Донецке хер без соли догрызают, — выкладывал пьяный одессит.
— Чего это, в Комсе кормить ополченцев перестали?  — подковырнул я. 
— Нет, ты слышал, я сказал, что наши парни все в Донецке. Ушли из Комсы, совсем… Ищут куда-бы пристроиться.
 Новость меня прямо-таки шокировала. Я посмотрел на Сашку, тот лобызался с какой-то крашенной блондинкой. Потом оттолкнул ее от себя и спросил:
-Братуха, ты пиво будешь? С девочками, вон смотри, как на тебя смотрит эта. Как ее…, — говорил он, указывая мне на вторую свою спутницу. Девчонка так себе, потасканная видно хорошо, заплечная. 
Я отхлебнул из жестяной банки немного крепкого пивка и сел ждать автобус, не обращая внимания на одессита.  Наконец, автобус приехал, мы погрузились.  Сашка всю дорогу продрых на моем плече. Еле растолкал его на таможне. В Донецк мы приехали поздно ночью. Сашка вышел уже прострезвевший и проспавшийся:
— Тебе есть, вообще, куда идти хоть? Где остановишься?
-Саша, Донецк большой, чего-нибудь найду….
— Ладно, не бзди, поехали со мной к пацанам. Они, конечно, на тебя злые, но на улице не оставят, — сказал Сашка, схватил свою сумку в одну руку, а мою в другую.  
Шли мы пешком минут тридцать. Пока не притопали на улицу Тараса Шевченко. Дом номер сто.  Там, в белом красивом здании с окнами заполненными мешками с песком, мы остановились. Сашка сказал:
— Подожди здесь, сейчас на счет тебя договорюсь сначала… Через пару минут буду.
Но вышел уже не Сашка, а Югра. Тот самый, которого я чуть было, не пристрелил из СКС, когда неудачно  взобрался в машину. Я понял, что сейчас надо либо бежать, либо драться. Ни того, ни другого делать не хотелось. 
Югра – это позывной, взятый по названию города. Есть такой в Кемеровской области, откуда и приехал Виталий. Он был довольно красивым мужчиной, чуть старше тридцати лет, ладно сложенный, чернявый, похож на кавказца. Хотя сам чистокровный русский. Мы вместе с ним приехали на Донбасс в сентябре две тысячи четырнадцатого года с Ростова. Познакомились там, в лагере. 
-Ну, привет что ли, стрелок ворошиловский, — сказал мне, улыбаясь, Виталик. – Опять приехал по своим стрелять?
— Привет, брат, — ответил смущенно я. – все никак простить не можешь? Ну не нарочно я, понимаешь?
— Ты бы мне на могиле это рассказал, Китаец, — сказал он. – Ладно, проехали. Дела давно минувших дней. Какими судьбами опять сюда?
Я рассказал свою историю. Виталя выслушал и тоже отвесил:
— А тут не лучше. Черт знает, что творится. Мой совет — уезжай обратно. 
Я ответил, что не хочу туда-сюда кататься так часто. Надо устанавливаться на одном месте. Виталька рассказал, что тоже побывал на подвале в комендатуре, за то, что случайно неудачно взорвал гранату где-то в городе. Избили, говорил, сильно. Не могу сказать, что такие новости меня сильно удивили. Я вспомнил про свой подвал в Белокаменке. 
— Тут такое дело, Китаец, принять тебя мы не сможем. Мы тут сами на птичьих правах сидим. Уже неделю без еды, на одной воде. 
Я уже принял, что ночевать мне придется в комендатуре. Комендантский час ограничивал передвижение, и человек с сумкой в такое время выглядел очень подозрительно. Но в этот момент появился Сашка и сказал:
— Ну, слава Богу, ты еще здесь… Пошли, я все уладил. 
Он провел меня вниз, в подвал. Открыл комнату, где стояли раскладушки, и показал мою. Югра немного смутился. Но потом, как, ни в чем не бывало, протянул руку и сказал:
— Добро пожаловать, Китаец! 
Внутри я уже разобрался во всем. Тут жили Стас, которого мы оставили на посту, во время побега на передовую, переводчик Испанец, Югра, еще какой-то молодой незнакомый мне парнишка с позывным Волга.  Все россияне. Еще были какие-то местные парни, но я их толком не запомнил. С едой, действительно, были большие проблемы. Поэтому первым делом я включился в эту тему. Половину денег, которые заработал в Москве, потратил на еду для всех. Постепенно подтянулись и другие бойцы. Ярик из Хабаровска, Саратов приехал откуда-то с России, последним приехал Монгол.  
Все стали решать, куда пойти служить. Ярик уже имел отношение в «Спарту», к Мотороле. Монгол всех звал в Луганскую область, в город Антрацит, к казакам. Саратов больше склонялся к «Пятнашке» с Гиви. Я слушал всех и не знал, что выбрать. Тут ко мне подошел Монгол:
-Китаец, хоть ты меня послушай, брат,  я был в «Ярге», в Антраците, там служить можно. Там нормальные адекватные мужики и условия там просто очень хорошие.  Поехали со мной, братка. А эти — он кивнул головой в сторону остальных — пусть сами думают, раз мой вариант их не устраивает, сами все стоумовые. 
В принципе ничего против такого варианта я не имел. Тем более, что некоторые высказали явное нежелание брать меня с собой в подразделения. Напрашиваться я тоже не хотел. Поэтому  отправился с Монголом, на перекладных, в Антрацит.  Но только на следующий день. Этот день мы решили отметить небольшим сабантуем, по поводу разрешения вопроса о дальнейшей службе. И тут в комнату влетает взбудораженный Волга и кричит:
-Пацаны, тут такое дело, срочно нужна ваша помощь.
Все в недоумении уставились на бойца. Он вкратце рассказал, что в Интернете с какой-то девушкой общался, та работает журналисткой, что-то там ей наплел про спецназ, про   крутых боевиков, и его попросили, чтобы с подразделения дали интервью. 
-Сегодня в три часа дня будут звонить по скайпу, — сказал Волга.  – Надо что-то придумать, парни. Девчонка там очень интересная. Выручайте. 
Все сказали, что это не их дело, чтобы Волга сам выпутывался из каши, которую заварил. А я его поддержал.
¬-Парни, а почему нет? Поддержим наших бойцов отличным видеороликом. Поднимем дух, улучшим настроение, так сказать. 
-Чего ты предлагаешь, Китаец, — спросил Саратов. 
Я рассказал, что и как сделать. Югра надел арафатку и горку, изобразил какой-то пакистанский акцент в стиле. Волга, как виновник всей заварухи, отвертеться от участия тоже не смог. Ему натянули шапку, в которой приехал Сашка одессит. На заднем фоне растянули российский триколор, меня посадили в центре. Я надел черную футболку с летучей мышью на всю грудь, потрепанный свой бушлат и изобразил из себя разбитного командира. Интервью записали на канале NewsFronт с Сергеем Веселовским. Январь две тысячи пятнадцатого года, город Донецк. Оно до сих пор висит где-то на просторах Интернета. Вечером того же дня, мы в довольно подпитом состоянии притащили какого-то африканца в расположение. Не знаю, кто его, где откопал, но напоили мы его в хлам. Потом мне с Монголом пришлось его тащить до комендатуры, потому что где он живет, он внятно ответить так и не смог. На следующее утро, с рассветом, мы попрощались с друзьями, и ушли на трассу до Луганска. Больше наши пути-дорожки на этой войне не пересекались. 

Глава двенадцатая

Донецк и Луганск на Донбассе, между собой отличаются примерно так же, как Москва и Санкт-Петербург, в России.  Донецк – это город миллионник, промышленный центр, и народ тут соответственно более грубый, жесткий и суровый. Луганщина же в целом – край казачьей вольницы. Народ – вольный, хитрый, душевный. У меня всегда при пересечении границы между двумя Республиками меняется настроение, смотря в какую сторону пересекаю. Еду в Луганск — радуюсь, еду в Донецк – состояние угнетенное. Может быть, конечно, это связано и с тем, что я большее время прослужил и провоевал именно на донецкой земле и потерял именно там большинство своих товарищей. Но не только в этом дело, а в том, что на луганщине мне дышится легче. Кстати и девушки луганские тоже слаще, уж  я-то знаю. 
Уже в январе две тысячи пятнадцатого года, когда я с Монголом побывал в Луганске только проездом, то ощутил где-то глубоко подсознательно, что это родной мне город. Пусть в тот момент мне не суждено было в нем остаться.И даже, не смотря на то, что он хранил следы недавних обстрелов а его улицы были пустынны и безжизненны, город дышал, дышал свободно, ровно и полной грудью. Уютом и комфортом веяло от всего. В Донецке все-таки была больше нервно-агрессивная обстановка, темп жизни рваный и неравномерный, динамичный. Луганск жил спокойно, без истерик. 
В январе две тысячи пятнадцатого года произошло наше первое знакомство с Луганском. И было оно мимолетным, но запоминающимся. Это как в городской суматохе, спеша по своим делам, ты замечаешь симпатичного человека противоположного пола, но у тебя нет времени, чтобы остановиться и познакомиться. Ты просто подмигиваешь ему. Так мы перемигнулись с Луганском. 
Уже ближе к вечеру прибыли мы в город Антрацит. Кстати, вы помните, как я описывал мрачные картины въезда в ДНР, в начале повествования? Так вот, ничего подобного не было на луганщине. В селах и городах так же горели фонари, свет в окнах жилых домов, светились витрины больших магазинов. Хотя, здесь так же шла война, так же были обстрелы и падали мины. У многих, наверное, складывается впечатление о том, что луганщину обстреливали меньше? Ничего подобного. Просто у нас не было Эдуарда Басурина, и все информационные данные по обстрелам не умножались на десять. Поверьте человеку, который служил и в ДНР  и в ЛНР. 
Но вернемся к повествованию. Перед штабом нас встретили люди в казачьей форме. Монгол представил меня командирам. Мы познакомились. Начальник штаба казачьего полка отправил нас в расположение, на горно-спасательную станцию. Название у полка было старославянское — «ЯрГа», что означает «дорога к солнцу. И, правда, многим укропам казаки полка указали отдельную дорогу к светилу. 
Полк был многопрофильным. Тут и разведка, и артиллерия, и снайпера, короче выбирай на любой вкус. Что по душе, тому и научат. Отношения в полку между всеми казаками были дружеские и братские. Каждый следил за соблюдением иерархии и порядка  самостоятельно. Но если что, то и одернуть могли на раз-два. Скажу откровенно, служить в данном подразделении, не смотря на все сложности, которых, естественно было великое множество, мне было по душе. 
Прежде всего, потому, что тут не было скотского отношения к людям, которым славились многие другие подразделения. Воевать же казаки умели очень хорошо, а самое главное — грамотно. Я приехал в полк в самый разгар Дебальцевской операции. И комбат, узнав, что я уже имею боевой опыт, тут же включил меня в работу.  Буквально, через день, после оформления всех документов и получения оружия, я отправился с взводом гаубиц Д-30, отрабатывать по позициям укров. Мы стояли со стороны Фащевки, где конкретно, указать не могу. Долбили из гаубиц так, что пыль и гай стояли. Это реально было очень мощно и красиво. Приедем, отстреляем и снова на базу, за боекомплектом. В день делали по нескольку рейсов.  
После всех бед, пережитых мной на донетчине, луганщина, показалось, улыбнулась мне на все тридцать два зуба.  Я увидел и получил именно то, ради чего и для чего я ехал на Донбасс. Это был реальный русский мир, русский порядок и русский дух. Именно в казачьем полку я научился многим премудростям военного дела, которые не знал до этого. До самой гробовой доски я буду с благодарностью и благоговением вспоминать мой любимый полк, в его лучшие времена. А еще служба здесь подарила мне знакомство с очень многими хорошими парнями, большей части из которых сегодня, к сожалению, нет в живых. Это и мой земляк «Ледник», доброволец из Киргизии, и Монгол, которого здесь я узнал, как отличного воина, Джокер и Буддист, парни из Москвы, лишенные всякого тщеславия, но умеющие развязать и завязать бой так красиво, как не покажут даже в кино. И всех остальных, перечислять которых можно очень долго. Но вам, дорогие читатели, эти имена все равно ничего не скажут. 
Суть в том, что в полку служили настоящие казаки, воины, патриоты. Со многими живыми я дружен до сих пор. Время от времени мы встречаемся, в этой, уже мирной жизни. До сих пор в нас сохраняется то Братство, которое родилось в степях луганщины, во время боев за ее независимость. 
С вооружением у полка вообще проблем не было. Тут было все, от рогатки, до снайперской винтовки, от станкового противотанкового гранатомета, до реактивных систем залпового огня. Всю эту технику казаки отжали у укропов в две тысячи четырнадцатом году, а после Дебальцевской операции еще значительно пополнили арсенал. 
Командиром полка был красивый, бородатый, статный казак с позывным Леший. Он и был похож на лешего, только доброго, сказочного лесовика. Хотя, те, кто умудрялся его вывести из себя, очень быстро понимали, как обманчива, бывает природа. Дисциплина в полку была строгая, но без перегибов. Наказывали уж совсем за серьезные нарушения, или за наглость. Если сделали пару замечаний, а человек никак не прореагировал, тогда ему быстро объясняли, где и в чем он не прав. Так, по крайней мере, было в две тысячи пятнадцатом году, во времена ополчения, которые очень быстро закончились. 
Зима две тысячи пятнадцатого года ознаменовалась не только окончанием Дебальцевской операции, но переменами, связанными с Минскими соглашениями. Вот здесь самое время рассказать о других моих двух товарищах, которых я упоминал ранее. Джокер и Буддист, парни-москвичи, добровольцы. Они прибыли в полк в марте месяце. Когда мы только вернулись из Дебальцева с богатыми трофеями, только получили вводные на выдвижение в сторону Сокольников на следующие боевые позиции. 
Весна в две тысячи пятнадцатом году наступила неожиданно. Первую декаду марта еще лежал снег, по ночам били крепкие морозы, зато потом, числа после десятого, солнце жарило уже нещадно. И мы, одетые по-зимнему, быстро скидывали с себя бронники, каски и бушлаты, дабы не свариться заживо. Я залез в осеннюю горку, на голову натянул камуфлированную бандану и, не смотря на все протесты и приказы командиров, ходил так. Даже во время обстрелов и коротких перестрелок. 
В Сокольники мы приехали, как обычно, под ночные сумерки. Первое, что я увидел, вдоль центральной дороги в два ряда выстроенные, но уже порядком разбитые, дома.  Покореженные кровли, разбитые стекла, посеченные и раскуроченные стены и заборы. Вобщем, привычный марсианский пейзаж. Мы выгрузились прямо на улице, получив приказ занимать свободные дома под расселение. В поселке местных жителей уже не было. Но тут проживали бойцы из других подразделений, заехавшие раньше нас. 
Я приметил домик на развилке дорог, недалеко от газопровода. Серое одноэтажное здание, с выбитыми и заколоченными окнами, висящими на одних соплях, иссеченными осоками воротами и разрушенной прямым попаданием летней кухней. Дом был вполне пригодным для жилья. Мы с Монголом вселились первыми. Потом к нам присоединился еще народ. 
Дом был трехкомнатным, с небольшой верандой, во дворе стояли хозяйственные пристройки и большой железобетонный погреб. В нем было полно запасов на зиму, что говорило о том, что люди бежали отсюда не так давно и в большой спешке. А еще в погребе мы нашли две пятидесятилитровые бочки с домашним вином. Что нас очень обрадовало.
Первым делом установили буржуйки прямо в комнатах, вывели трубы в окна, разгрузили боекомплект, в пристройках, и уже вполне комфортно себя чувствовали. В комнатах было полно мебели, стояли шкафы, кровати, стулья и столы. Вобщем, все, что люди бросали, убегая от войны, досталось тем, кто в этой войне участвовал. У нас в доме даже посуда стояла и маленький музыкальный центр. 
Но не успели мы, как следует расположиться, собрались попить чаю, как на улице грохнула первая мина. Стены дома тряхнуло, в комнате повисла густая непроницаемая пыль. За первой миной полетела  вторая, третья, четвертая. Все кто были в доме, похватав оружие, выскочили на улицу и прижались к земле.  Украинские воины срисовали наш приезд и решили поприветствовать нас таким странным образом. Мины рвались по всей центральной улице, в воздухе летали камни, осколки, доски и кирпичи. Мы плотнее забивались в щели. Я передернул затвор у автомата, на всякий случай, и прижался у каменных плит, стоявших возле дома. 
В паре метров от меня, с характерным урчанием, приземлилась балка с обломком кирпича. Если бы она попала в меня, то рассказывать об этом было бы уже некому. Но на этот раз пронесло. Минут десять все вокруг грохотало и тряслось, земля ходила ходуном. Было жутко страшно. Но обошлось без потерь. Спустя короткое время, где-то с левого фланга, с наших позиций, затараторил автоматический гранатомет, отправляя укропам пламенный привет вогами. К нему присоединился пулемет, автоматчики. С другого края села крякнуло два минометных выхода.  Уже через несколько секунд грохотало и рвалось не хуже, чем у нас, с той стороны Северского Донца, речки на которой один берег занимали мы, а другой — украинская армия. 
По нашим позициям стала работать бронетехника. Скорее всего, БТР косил из пулемета. Но, тут же, в его стону грохнули два взрыва из РПГ и он заглох. Это парень-чеченец, с громким криком «Аллах Уакбар», отправил две морковки с крыши нашего дома. Снова хлопнули два минометных выхода. Все, украинская сторона поняла, что в село заехали казаки и бодаться с ними — себе дороже. Довершил наш марлезонский концерт раскатистый залп зенитной пушки. С той стороны стояла мертвая тишина. Минут десять мы подождали и вышли из укрытий. 
— Ну, что, парни, пошли чай пить. Вскипел, наверное, уже, — сказал Джокер, ставя автомат на предохранитель.
-Да от такого приема его и на  печку ставить не надо, сам вскипит, — засмеялся Монгол.
-Да, сейчас бы свежую булку с маслом, а сверху зеленью…, — размечтался я.
  — Укропчиком посыпать желаете? – так же весело ответил Буддист, — Сейчас сбацаем. 
— Смотри, чтобы нас самих тут на что-нибудь не намазали, — раздался голос Ахмеда, Он спускался с крыши, таща с собой пулемет Калашникова и ручной гранатомет. – Их там, пацаны, как тараканов. 
— А здорово ты им врезал, — сказал Монгол, подавая руку Ахмеду.- Красиво вмазал. 
За этими разговорами мы и вошли в дом. Там все еще стояло густое облако пыли. Поэтому  быстро открыли все двери, на проветривание. И тут с того берега послышалась мелодичная народная музыка. Украинцы решили пощекотать нам нервы. Мы все рассмеялись.  И только тогда я заметил, что вся горка у меня в крови. Осмотрелся, с ладони торчал гвоздь, который я в пылу боя не заметил. 
— Тебя перевязать надо, — сказал Ахмед. – Иди сюда, сейчас больно делать буду. 
Он достал из разгрузки аптечку. Резким движением выдернул гвоздь из руки. Я вскрикнул, а Ахмед залил рану спиртом. Было сильно больно, я скорчился, но парни удержали меня  Чеченец, прижег мне рану и перебинтовал. 
-Ну, как ты, Китаец, жив? — спросил Монгол.
-Вроде да, но, бля, больно, — ответил я. 
-Ну вот, а я думал, уже компотику попьем, на похоронах боевого товарища, — съязвил не зло Джокер.
-Не дождетесь, — ответил я. – А компотику у нас целых сто литров в подвале стоит. 
Все оживились. Через полчаса мы сидели на кухне дома, распивая кем-то оставленное для нас вино. Ни на следующий день, ни через день укропы обстреливать нас больше не пытались. Зато каждый день крутили нам дискотеку. Я выучил даже слова некоторых украинских народных песен. Благо дело, самих украинцев среди нас было много. Они перевели, о чем песни, а так же написали мне слова. 
Мы провели на Сокольниках целый месяц. Отрыли окопы, оборудовали стрелковые позиции и блиндажи. За это время с улиц сошел снег, появилась первая зелень на деревьях. Весна вступала в свои права, становилось тепло и даже жарко.  В середине апреля две тысячи пятнадцатого года нас отправили на постоянное место дислокации, на заслуженный отдых. Я, получив денежное довольствие и увольнительную на несколько суток, отправился в Донецк, где меня ждала девушка. 

Глава тринадцатая

Мы познакомились в Интернете. Когда удавалось выкроить свободную от службы минутку, каждый пытался отвлечься от повседневной армейской рутины общением с прекрасным полом. Сайты знакомства просматривались ополченцами, если можно так выразиться, до дыр. И это нормально, потому что большинство из нас жило до войны обычной мирной жизнью, где были свобода, знакомства,  секс, свидания и любовь. Сейчас же мы были лишены этой возможности. Большую часть времени мы посвящали войне, а тепло близкого общения получали только по интернету.   
Это были такие же солдатские письма, которые были в Великую Отечественную войну и любую другую. Письма из теплого мирного времени, из дома, из прошлой жизни. Это были письма, связывающие нас с прошлым, в котором каждый был по-своему счастлив. Но также это были и письма надежды на то, что это время когда-нибудь вернется, и мы снова будем жить, встречаться и любить. 
Мы познакомились в Интернете. После продолжительного общения, где обсуждали все, кроме войны, мы договорились встретиться. Вобщем-то стандартная ситуация. Каждому воину хочется, чтобы его любили и ждали, хочется знать, ради кого он рискует своей жизнью, с кем, возможно, свяжет и свою дальнейшую судьбу. И вот я нашел похожего человечка. Я ехал в Донецк на смотрины.  Взял с собой Монгола, который завидовал мне белой завистью, чтобы тот развеялся и попытался тоже найти себе подругу. 
Маленького росточка, зеленоглазая, пышнотелая брюнетка ждала нас на автовокзале. Наташа Гончарова, прям, как у Пушкина, смеялся я. Общение было простым, без приллюдий.  Только мы вышли из автобуса, как она кинулась мне на шею. Я еще опомниться не успел, а она уже тащила нас с Яриком в ближайшее кафе, чтобы накормить и напоить кофе. Стоит отметить, что финансовое положение у граждан в тот момент абсолютно не располагало к таким щедротам. Поэтому такой поступок был по достоинству оценен. Мы так же привезли с собой продукты, немного алкоголя и сладостей. 
— Вот такая я в реальности, — сказала Наташа. – Нравлюсь?
— Да, и на фото и вживую ты очень красивая девчонка, — ответил я. 
И не капельку не солгал. Девушки на Донбассе, действительно, отличаются особенной красотой. Выразительные лица, красивая внешность, всегда опрятный и ухоженный вид. Я отметил это сразу, как только приехал. Но так как в течение года я ждал ответа от Светланы, ни с кем отношения не заводил. Наконец, я просто смирился с тем, что, никогда, не увижу мою светловолосую бестию, а жизнь продолжается. Наташа была первая с кем я вообще начал общаться на эти темы, хотя знаки внимания получал от девушек и до этого. 
Война переворачивает в сознании человека отношение ко всему, в том числе и к женщинам. У каждого, конечно, все индивидуально. Но с одной стороны отношение к женщине становится потребительское, лишенное всякого романтического налета, с другой стороны, оно становится более требовательным. Если любить, так королеву. Настоящих королев на всех не хватает, это стоит признать, поэтому нужно выбрать ту, из кого ты сам попытаешься её сделать. 
Наташа, на мой взгляд, подходила к этой роли. «По крайней мере, попытка не пытка»,- подумал я.-  «Разойтись, как в море корабли, никогда не поздно. А вот попытаться что-то стоящее сделать своими руками, это же интересно. В конце концов, одиночество всегда хуже.  Поэтому на свидание, так на свидание».
Выйдя из привокзальной кафешки, мы отправились к ней в гости. Она жила на Трудовских, есть такой, печально известный, район города в Донецке, в маленькой комнатке, в коммунальной квартире. Недавно она развелась с мужем, но не официально, о чем я узнал гораздо позднее. Где-то у нее так же была и взрослая, совершеннолетняя дочка, которую я все время нашего общения видел только по фотографии. По сути, ничего хорошего в этих отношениях между нами не было, поэтому мы в основном встречались, чтобы провести ночку-другую и разъехаться по своим делам. 
Соседка Наташи по коммуналке, Марина, женщина средних лет, работавшая стюардессой в Донецком аэропорту, очень быстро нашла общий язык и другие части тела с Монголом. У них началась своя длинная история. Однажды, во время одного из наших визитов, после долгого застолья мы вышли покурить. Наташа осталась в квартире убирать со стола, а я с Мариной и Монголом вышли на лестничную площадку. Там Марина и призналась, что Наташа мне не пара, и что я в этом очень скоро пойму. Я не стал ее разочаровывать тем, что и сам все давно уяснил. 
После таких встреч на душе всегда остается какой-то гадкий осадок. Но физиология требует, а искать кого-то еще, не было, ни сил, ни времени. Поэтому отношения наши приняли вялотекущий характер.  Секс, единственное, что нас связывало. Хотя, мы всячески искали другие точки соприкосновения друг с другом. Окончательный разрыв произошел из-за ее чрезмерной любви к алкоголю. Девушка была потеряна в жизни и поэтому я ничего не смог ей дать, кроме этого. 
Через месяц после нашей первой встречи, когда мы уже собирались знакомиться с ее мамой, чтобы налаживать отношения, заявился ее муж. Как оказалось, официального развода у них нет, что я наставил фактически ему рога, а парень был из наших ополченцев. Мы очень сильно разругались между собой, после чего я ушел, громко хлопнув дверью. 
Сколько за время войны таких Наташ было встречено  нами на Донбассе, уму непостижимо. Население региона пополнялось детьми, в графе «отец» у которых стоит прочерк,  в геометрической прогрессии. Но если быть до конца откровенными, то такая история существовала и до войны. Девушки Донбасса, насколько красивы, настолько и распутны. Конечно, не все, не буду обобщать, но подавляющее большинство, это факт. И в этом нет ничего плохого, потому что именно благодаря таким девушкам, во многом, Донбасс и выживает. В конечном итоге, после нашего расставания, Наташа очень быстро нашла мне замену. Уехала жить в Санкт-Петербург и вышла замуж.  А меня дальше понесло по выбранной колее военных дорог. 

 Глава четырнадцатая

Есть  в жизни каждого человека обстоятельства, которые не меняются, что бы с ним не происходило. Так и мой визит в Москву всегда заканчивался одним и тем же – работой на складе грузчиком. Вахта и вонючая общага. Потому что другого просто было не дано. Потому что там всегда легче затеряться среди толпы, которой  никто никогда не интересуется. К тому же с моей внешностью, с умением общаться и подстраиваться под людей при беседе, я всегда мог убедить кого угодно в том, что являюсь коренным москвичом, в десятом поколении. Что, кстати, не так уж и далеко от истины, потому, что именно мои предки основали Третьяковскую галерею, и Москва очень плотно переплетена с моей фамилией. 
К тому же, в две тысячи пятнадцатом году было принято решение не трогать жителей Донбасса, которые скрывались от войны, в России. И я, снова решив развеяться, после боев в Сокольниках и своих любовных похождений в Донецке,  рванул в столицу. К тому времени Монгол, Буддист и Джокер тоже покинули полк, по причине происходивших там глобальных изменений. Минские соглашения привнесли в нашу жизнь много печальных перемен. 
Зарождение Народной Милиции с последующим закручиванием гаек по всем фронтам, мы воспринимали очень болезненно.  Хотя и понимали необходимость этого. С хаосом, действительно, нужно было бороться, подавляя многие негативные его последствия. Но и зарождавшийся порядок, строился совсем не так, как нам бы этого хотелось. Мы, привыкшие жить по законам волчьей стаи, где один за всех, а все за одного, где любые споры решались по-товарищески, на общем собрании, или по праву выбранного лидера, очень часто сталкивались с навязанными нам извне решениями, назначениями, перемещениями.  Прежде всего, мы воспротивились четкому выполнению воинского устава. Служба в ополчении превращалась в срочную службу в армии. К тому же, зачастую, назначаемые со стороны, неизвестно кем и по каким заслугам, командиры, не внушали доверия. Прибавьте к этому еще и полный запрет на ответный огонь по противнику. И потянулись назад, в родную сторону, караваны русских добровольцев, оставшихся не у дел, при разделении власти и полномочий. Среди них и я, снова замкнув кольцо судьбы и оказавшись в толпе люмпенов. 
Стоит отметить, что после всего пережитого, за последний год, потрясения, очень сложно было выносить порой пренебрежительное отношение к себе со стороны богатых, довольных жизнью, зажравшихся «москвичей». Не один раз ловил я себя на грани срыва, когда хотелось объяснить какому-нибудь нуворишу на шикарном джипе, где я его видел, вместе с его деньгами, связями и прочим мусором. Объяснить, насколько тонка грань между жизнью и смертью, и что никакие его привилегии эту грань не уплотняют. Бог знает, что все-таки удержало меня от необдуманных поступков. 
Терпеть приходилось многое. В том числе и разговоры о том, что России Донбасс не нужен, что пора его вернуть Украине, а то Россия сама падет под грузом западных санкций. Тогда я стал видеть многое из того, чего не замечал ранее. Сколько врагов России живет в самой России, сколько предателей, готовых ради куска иностранного сыра продать и свой народ, и свою землю.  При этом стал замечать и то, как славянское население России заметно чернело, замещалось выходцами из Средней Азии и Кавказа. Сжимались мои кулаки и скрипели зубы от возмущения, но ничего я сделать с этим не мог. Поймите правильно, я не являюсь националистом или ксенофобом. Отнюдь, но мне не понятно, почему в странах Средней Азии и Кавказа, где к русским давно относятся, как к оккупантам и людям третьего сорта, и ущемляют в правах,  русские не могут позволить себе такого отношения, такого поведения, каким в России пользуются  сами представители народа этих стран?! О каком строительстве Русского мира может идти речь на Донбассе, когда  в столице Русского мира, России, две трети населения уже с трудом говорят на русском языке? Почему человек, провоевавший три года за идею воскрешения Русского мира, находясь в международном розыске по этой же причине, не может получить российский паспорт, а узбек, который на своей Родине издевался над русскими, называя их оккупантами, тут же без особых проблем этот паспорт получал?! Много тогда вопросов возникло в моей голове. 
Так, в июле две тысячи пятнадцатого года я снова шагал по площади трех вокзалов в Москве, борясь с ощущениями, что не было нового полугодовалого варения в пекле ада Донецкого бассейна. И в этот раз я не стал изобретать велосипед, а отправился по давно знакомому маршруту, в город Серпухов. Я знал, где находится заветная общага, я знал к кому обратиться за помощью и получением работы. Пусть, придется пахать по шестнадцать часов в сутки, не разгибая спины, не чувствуя рук и ног, но именно так можно было выветрить из головы все эти вопросы, всю эту боль. 
В полуподвальном помещении знакомого общежития меня приняли, как родного. Все было тут знакомо, старожилы заведения часто вспоминали меня, молясь за мое благополучие. Здесь собирались такие же бродяги, как я сам, со всего света. Восемь часов сна, единственная радость в жизни, мужчины и женщины, с искалеченными судьбами и отсутствием перспектив на будущее. Все они – гастарбайтеры, которые были простым советским народом, учились в школах и институтах, были пионерами и комсомольцами, служили в армии, работали на предприятиях, ковали мощь родной страны. И все они – бесправные бессловесные рабы, которых государство бросило на произвол судьбы. Но самое главное, все они – русские, советские люди! 
Они не умеют красиво скакать на экранах телевизоров, показывая голые задницы или рассказывая дурацкие пошленькие истории. Они не умеют убивать, грабить, заниматься рэкетом, чтобы создавать себе первоначальный капитал. Они простые, самые простые и добрые люди. Добрые. Потому что их озлобленность, это всего лишь моральная и физическая усталость от неимоверного гнета эксплуатации, от несправедливости и бандитского произвола. Здесь все: русские, украинцы, белорусы, казахи, узбеки, таджики. Все жители пятнадцати союзных республик, устало, но дружно живущие под одной крышей в подмосковном городе.  
И именно здесь, в этих старых, обшарпанных стенах сырого полуподвала куется современная мощь, братство и дух единения. И никакие блатные распальцованные бандиты, ставшие вдруг, бизнесменами, считающие себя наместниками Бога на земле, «элитой общества» никогда не будут стоять по пояс в воде, в снегу или дерьме, с автоматом в руках, и защищать свою Родину. Они предпочтут бежать, туда, где будут целыми их капиталы, их благосостояние и они будут люто ненавидеть нас, которые из окопов ездят на склады и обратно.  Война на Донбассе очень хорошо это показала. Хуже того, что воевать между собой будут именно такие как мы, с обеих сторон. Не понимая ради чего, зачем и для чего. И это нужно осознать, это нужно принять и противостоять этому. 

Глава пятнадцатая

Через два месяца каторжного труда, получив причитающиеся гроши, я снова возвращался в Антрацит. Мой казахстанский  паспорт был безнадежно просрочен, поэтому на границе меня развернули в обратном направлении. Все попытки переговорить с пограничниками, просьбы пропустить назад, на Донбасс, на войну, успеха не имели. 
— Ну, пойми ты, парень, что не могу я тебя пропустить, меня со службы уволят, — говорил мне лейтенант-пограничник. – Я тебя понимаю, но не могу. Мне семью кормить надо. Дам совет, попробуй в обход, но не в поле видимости, а вон там…
Он показал мне лесополосу, выходившую к речке. Там, за речкой уже был Донбасс. Я развернулся и пошел в обратном направлении. Время было темное, ночь на дворе. Кое-как я добрался до этого леса. Шел по полям, по каким-то буеракам и колдобинам. Наконец, добрался в какой-то поселок, на краю леса. Подумав, решил лес пройти на рассвете, потому что не знал, а вдруг и тут заминировано. Тем более, выйдя к берегу речки, я обнаружил, что с обеих сторон там навалены кучи сухих деревьев и натянута проволока. 
На рассвете я увидел какого-то мужика, который собирался выгонять коров на пастбище. Мой вид, а одет я уже был в свою продранную горку и берцы, бандану на голове, а за спиной рюкзак, его смутил. Я не стал подходить близко, а издалека спросил:
— Дядька, не подскажешь, как мне вон на тот берег перепрыгнуть? Ты же местный, наверняка знаешь, где тут брод есть. Не бойся, я не бандит, я из ополчения, хочу назад к себе пробраться. Через границу без паспорта не пускают. 
Мужик посмотрел на меня, улыбнулся и ответил:
— Погоди немного, сейчас тебя проводят. 
И скрылся дома. Я, конечно, подозревал, что сейчас приедет далеко не гид, но надеялся, что мужик поймет. И, правда, через минут двадцать по дороге летела полиция, с мигалками, на всех парах. С дежурного «УАЗика» вышли парни с автоматами и приказали лечь на землю. Все, спорить было бесполезно. Я выполнил приказ, они меня осмотрели. Достали документы из кармана. 
— Ты чего здесь делаешь?  Откуда приперся? 
Я рассказал, все как есть. Меня погрузили в машину и увезли в близлежайший город. Там составили протокол. Слава Богу, что у меня был с собой военный билет, выданный в Луганске. Садить меня никто не стал. Выписали административный штраф и отпустили. В принципе, не будь я дураком, я мог бы пролезть по деревьям через речку, ночью. Но лишние проблемы с российским законодательством мне были, ни к чему. Уже на выходе из полиции, обнаглев, я  спросил:
-Парни, так все-таки, а где брод?
-Ну, ты и наглый! Шагай, давай отсюда, а то мы тебе сейчас пятнадцать суток выпишем, будешь знать, где брод в другом месте искать. 
Я подхватил свои пожитки и вышел на трассу. Пришлось опять ехать на попутках в Ростов. К моему удивлению и радости, никого из  знакомых на базе я не встретил. Зато было много тех, кто возвращался с Донбасса, не приняв нововведения. Они приносили тяжелые вести.  Творилось что-то невообразимое. Вчерашние громкие имена командиров и их подразделений, вдруг, оказывались, замешаны в каких-то грязных делах, командиры сняты с должностей и частично посажены под арест, а подразделения расформированы. Народ находился в большой растерянности. 
Все переходили на новый формат. Повсюду вводилась форма единого образца, вводились уставы, присяга, контрактная служба. Казачьи подразделения упразднялись и переводились под начальство министерства обороны ЛНР. На места старых известных командиров, в подразделениях, которые не были расформированы и разоружены, назначались новые, никому не известные. Никто понятия не имел, по каким критериям их избирали и назначали. Одна легенда сменялась другой. И самое главное, категорически запрещалось открывать ответный огонь по противнику, под страхом уголовной ответственности. 
Так же рассказали, что между Донецкой и Луганской республиками ставят границы и таможни. Проект «Новороссия» полностью закрыт. У меня, как и у большинства ополченцев первой волны, от таких новостей  волосы на голове вставали дыбом.  И каждый день на базу возвращались все новые и новые бойцы. Они рассказали, что на офицерские должности назначают людей, как в лотерею. В шапку кидают бумажки с воинскими званиями, потом каждый вытягивает, наудачу. Вытянул с надписью «майор», все – быть тебе майором!  Исключением, может быть. стали уж совсем глыбы, известные на весь Донбасс – Гиви, Моторола, Дремов, Мозговой. Остальных  даже к шапке не допускают. 
И, все-таки, я вернулся в полк. Меня с группой новобранцев, вывезли ночью по уже известному маршруту. Мы перепрыгнули через ноль, вышли к ближайшему поселку на нашей стороне. Здесь нас уже ждал микроавтобус, который довез нас до комендатуры Красного Луча. Дальше мы должны были добираться самостоятельно. Опять, на попутках, еле-еле доковылял я до Антрацита. 
Перемены я прочувствовал сразу же. По расположению ходили с важным видом те, кто получил офицерские звания. Сразу же был внедрен принцип: «я – начальник, ты — дурак»! Особо несогласным закрыли рты, либо уволили из рядов. Но нашлись и те, кто принял новые правила, став прислуживать новоявленным офицерам. Кого-то война списала. Поэтому весь две тысячи пятнадцатый год поток прибывающих добровольцев стал сходить на ноль. Оставались те, кому деваться было некуда, или те, кто получил звание и должность. Из наиболее выдающихся достижений нового порядка, можно отметить только тот факт, что за полтора года существования ополчения мы общими усилиями разгромили противника в семи котлах, захватив много богатых трофеев, а за последующие годы мы только теряли людей и территории. Ни одного серьезного сражения Народная милиция не выиграла. 
Хочу рассказать кое-что и об отношении гражданского населения. Когда в две тысячи четырнадцатом году я впервые попал на Донбасс, количество поддерживающих нас граждан значительно превосходило не поддерживающих.  Я увидел теплый и радушный прием, нам вслед, когда мы ехали на боевые, люди осеняли крестами, несли нам домашнюю еду и теплые вещи. К концу две тысячи пятнадцатого года, нам только плевали в спину и показывали средний палец. Нет, конечно, были и те, кто понимал, продолжал поддерживать нас, но таких людей становилось все меньше и меньше. Когда в две тысячи четырнадцатом году началось это гражданское противостояние, большинство тех, кто не поддерживал нас, уехали на Украину. Так поступила подавляющая часть органов власти, силовых структур и представителей бизнеса. К началу две тысячи шестнадцатого  года эти люди стали возвращаться на родную землю. Неся с собой затаенную ненависть и злобу, презрение и сея смуту. На Донбассе воцарилась анархия. 

Глава шестнадцатая

Итак, начиная с две тысячи пятнадцатого года, после окончания Дебальцевской операции, отношение местного населения к ополченцам значительно ухудшилось. Во-первых, ради объективности, следует отметить и то, что сами ополченцы поспособствовали этому. В пылу боевых действий в ополчение принимали всех. Поэтому в наших рядах было действительно много тех, кто не гнушался заниматься мародерством, отжимами, откровенным рэкетом и прочим криминальным промыслом. А во-вторых, в последствие проводимых реформ, не исключено, что руководствуясь самыми благими намерениями, населению так закрутили гайки, что у них осталось только три выхода: либо ты идешь и служишь новой республике, либо ты уезжаешь из нее, либо ты помираешь с голоду, без работы и средств.  Других альтернатив нет.  При сохранении подобных тенденций, могу смело заявить, что война на Донбассе может продлиться еще не одно десятилетие, так как давным-давно превратилась в прибыльный бизнес. Плодя все больше и больше искалеченных судеб. 
Я, как участник боевых действий в две тысячи четырнадцатом — две тысячи пятнадцатом годах, пишу эту книгу еще и потому, что хочу заявить о своей непричастности к тем изменениям и тому ужасу, которые эти изменения принесли. Да, я воевал, но я воевал за лучшую жизнь для народа Донбасса, а не за то, чтобы потом этот народ плевал мне в спину, видя, во что превращают наши завоевания. 
В сентябре две тысячи пятнадцатого года, предприняв две попытки вернуться на Донбасс, одну официальную, а другую в обход, и обе неудачные, я вернулся в Ростов. На базе, среди прочих плохих новостей, я узнал еще одну, самую горькую. Погиб мой товарищ, доброволец Ярослав из Хабаровска, с которым мы приехали в первый раз. Наши дороги с ним разошлись в январе в Донецке, когда, после интервью Веселовскому, вся наша компания  разошлась по разным подразделениям. И вот, он погиб. Погиб как настоящий боец, воин и патриот – в бою. Очень горькие слезы полились у меня из глаз, когда я услышал эту весть. В голове сразу пронеслись воспоминания. Я всегда буду помнить его живым.
В то же время, там, на базе, я познакомился с парнем из Беларуси, который приехал поступать в ополчение. Он отлично играл на гитаре. Поэтому позывной ему придумали быстро — Шопен. Он сидел удрученно, слушая о новых реформах. Большие сомнения видел я в его глазах.  Но, тем не менее, он не отказался ехать. Поэтому я пригласил его составить мне компанию. Мы вместе на перекладных добрались до Антрацита. По пути, переночевав в Красном Луче, где схлестнулись с какими-то отморозками, которые хотели нас избить и ограбить. Местные явно выразили нам неуважение, выкрикивая слова националистического и праукраинского толка. Парень показал свои хорошие бойцовские качества, чем еще больше привлек мои симпатии. 
Я привел его в полк, абсолютно не зная, что там произошли глобальные перемены. И, поэтому, рассказал ему о том, как сам служил там, что у нас все здорово. Но, к слову сказать, он очень быстро освоился на новом месте. Его забрали в штаб, на узел связи и больше я его не встречал. 
Зато я вернулся к моим дорогим товарищам: Чику, Коку, Метелице и Леднику. Это были казаки, с которыми у меня сложились на тот момент самые дружеские отношения. И я был безумно рад снова оказаться рядом с ними. Спустя короткое время, я опять поехал на позиции. И по счастливой случайности, попал на те, на которых уже  был, буквально полгода назад. Весной две тысячи пятнадцатого года, после выхода из Сокольников, нас отправили на другие позиции, где-то в районе села Смелое.  Там в лесопосадке, недалеко от газодобывающей вышки, разбитой, но стоявшей высоким одиноким маяком в чистом поле, были отрыты окопы и блиндажи. 
В апреле две тысячи пятнадцатого года мы заехали туда всей нашей оголтелой четверкой:  Монгол, Джокер, Буддист и я. И навязали крепкий бой укропам посреди ночи. 
А дело было так.  Все как обычно, под сумерки, приехали, выгрузились, расположились. У каждого по автомату, паре оборонительных гранат, а Монгол выпросил у комбата еще и старенький дедовский ПТРД с цинком патронов к нему. Аппарат был, по-моему, года 1943-го, выпуска. И так мы всей четверкой ходили и облизывались возле него, что мочи просто не было. Всем хотелось узнать, а как же оно еще стреляет. Все мы видели ПТРД  только в фильмах про Великую Отечественную войну, напрмер, «Они сражались за Родину». Мы как бы тоже сражались за Родину, поэтому пострелять хотелось не хуже дедов. Но открывать огонь нам тогда разрешалось, только в ответ на провокации укров.  Что делать?
Решение возникло быстро. На левом фланге от нас, метрах в ста, по проселочной дороге, стояли лагерем разведчики. У меня были хорошие контакты с их командиром. Я быстренько метнулся к ним. 
— Андрюха, братишка, есть тема. Давай ночью повоюем?, -сказал я старшему их группы.
— Ты, что, сдурел? Нам Леший голову потом оторвет, — ответил группник. – нам же сказали, сидеть тихо. Стрелять, только если сами сунутся. 
— Братик, о чем речь, я же тебе и предлагаю это, — хитро прищурившись прошептал я.  – сделаешь?
— А, кажется, понял, конечно, сделаю, — ответил он. – Во сколько? 
Мы обсудили все детали дела, крепко пожали друг другу руки и я вернулся на свои позиции. 
— Все в порядке парни. Монгол, готовь свой агрегат, сегодня будет маленький бадабум, — сказал я, заползая в блиндаж. 
— О чем речь, Китаец? — спросил Джокер. 
Я подробно объяснил им суть своей идеи и разговора с разведчиками. Поздно ночью, через час после полуночи, со стороны укров послышались громкие разрывы. Один, два, три….восемнадцать. Многовато, что-то, ребятки явно расстарались. В ответ с их позиций началась беспорядочная стрельба. Я вызвал по рации старшего по позициям и объявил:
-Нахожусь под плотным огнем противника. Применяют АГС и подствольные гранатометы, разрешите дать ответный огонь?
-Огонь открывать не разрешаю, не введитесь на провокации, сидите в блиндажах, — послышалось в ответ.
— Не понял, повтори, — закричал я в рацию. – Разрешите открыть огонь, бьют прицельно по нашим позициям. 
— Ответный огонь не открывать, всем сидеть по блиндажам, — снова отреагировала рация.
-Не слышу вас, повторите. Не слышу вас, повторите, помехи в эфире…
Монгол зашипел в рацию по-кошачьи, изображая помехи. Рация выматерилась трехэтажным матом и заглохла. Кто-то просто выкрутил тумблер на выключение.  Пять минут ждем и начинаем. 
В это время группа разведчиков, которая перед этим, по договоренности, должна была пролезть на нейтральную полосу и закидать позиции укропов гранатами из подствольников, возвращалась на свои позиции. Сигналом на возвращение должен был быть короткий световой сигнал фонариком в небо. Все, сигнал получен. 
— Дорогие дети, сегодня в эфире радио дядя Ваня, — сказал Монгол и выставил на бруствер противотанковое ружье. С позиций укропов беспорядочно поливали огнем по нашей посадке. Мы, пригнувшись, приготовились к бою. 
-Ну, давай, старичок, жахнем, — сквозь зубы процедил Монгол и загнал первый патрон из цинка. С момента начала представления прошло уже минут семь. Ярослав крепко прижался к ружью и шарахнул с него по укроповским позициям. Грохнуло так, что уши заложило у всех четверых. Всю окрестность осветило, как днем.   Да, в кино все выглядело гораздо тише.  Уже через пару секунд у укров что-то громко рвануло. 
— А  мне нравится сия бисова машинка, — с диким хохотом заржал Монгол, — дай-ка, я им еще подкину. 
Он загнал в ствол еще один патрон и, прицелившись, грохнул еще раз. По нашим позициям открыли уже прицельный огонь. Ветки деревьев посыпались нам на головы, в этот же момент за спины бабахнула мина с польского переносного миномета. 
-Ах вы, суки, еще огрызаться надумали? — сказал Буддист и дал две короткие очереди. Джокер и я не сговариваясь резанули одновременно. 
В этот же момент с соседней позиции загрохотал «Утес». Это Ледник решил поддержать нас. В стане разведчиков тоже шла веселуха. Кто-то запустил по позициям противника гранату из ручного гранатомета. И им сейчас укры в ответ насыпали из станкового АГС. Разведосы напыжились от такой наглости и вдарили со всего имеющегося вооружения. На правый фланг, к старому ангару, стоявшему за поворотом от нас, с украинских позиций пролетела какая-то белая стрела света. В этот же момент грохнул взрыв такой оглушительной силы, что стало светло, как днем, и звуком разбило зеркало, висевшее на дереве, возле умывальника. Оно просто лопнуло от звуковой волны. 
— Это что было?- спросил Монгол.
— А хер его знает, но что-то тяжелое, — ответил Джокер. 
Наконец, проснулся и ангар, где на позициях сидело командование. Оттуда послышались хлопки минометных выходов. Монгол сменил позицию, перепрыгнув на пару десятков метров правее, и снова грохнул из ПТРД. На этот раз мы даже вспышку от взрыва увидели. Где-то на дальней посадке, метров пятистах от нас, появился сначала огненный желтый шарик, который начал быстро разрастаться, пока не превратился в большую шаровую молнию. Она катилась по позициям укров и разваливалась на части. 
-Монгол, ты походу им чего-то спалил, — закричал от восторга я. – Ай, красавчик, дай я тебя обниму….
Над полем, между нами  и украми, потянулся черный дым. Украинские позиции заглохли. Но ненадолго. Через пару минут к нам в посадку полетели мины из сто двадцати миллиметрового миномета. Выворачивали деревья с корнем. Мы упали на дно окопа и затихли. От ангара снова хлопнули наши минометчики. Потом опять и опять. Огонь украинской артиллерии перенесли на них. Мы снова выставили ПТРД и в один момент с Утесом, стоявшим на соседней позиции, шарахнули по противнику. Получилось красочно. В этот момент по нам снова ударили из польских минометов. Ложилось все тесно с нами, землю от взрывов накидывало прямо за воротник. Минут через пять стало совсем тихо.  Только по полю летела гарь и запах паленой резины. 
Наутро приехал комбат и устроил нам разнос. Он все допытывался, кто из нас стал стрелять первым.  Мы сказали, что это начали укропы. Доказать обратное он не мог, хоть и догадывался, что все было не совсем так, как мы рассказывали. Он долго бегал, матерился, потом сел на свой разбитый внедорожник и укатил восвояси. Но все же, решил до конца командировки нашу оголтелую четверку расселить по отдельным позициям. 
И вот, спустя полгода, я снова в тех же самых окопах, в том же самом блиндаже. Единственное отличие, у наших окопов теперь стоял разобранный танк Т-64. Никто не мог мне рассказать, когда и как он тут очутился. Я окунулся в воспоминания и не заметил, как сзади подкралась Оксанка, наша повариха и медсестра. Она хлопнула меня по плечу, я подпрыгнул. 
— Теряешь сноровку, Китаец, — засмеялась она.
Ее определили к нам на позиции. С чего бы это? Симпатичная женщина со светлыми кудрявыми волосами, серыми глазками и приятной внешностью. Я понял тонкий расчет командира. Он точно знал, что в ее присутствии я затевать новые пострелушки не стану. Дни опять покатились долгой монотонной чередой. Наряд на караул, наряд на кухню, отдых и так по кругу.  Ничего интересного. Через месяц мы опять укатили в расположение. 
Спустя неделю после возвращения с передовой, я уже вернулся с увольнения, который опять провел в Донецке, окончательно разорвав отношения с Наташей,  командир на вечерней поверке назвал список фамилий, где значилась и моя, и сказал:
-Завтра с утра отбываете в Луганск, поедете на учения. Смотрите там, не ударьте в грязь лицом. Вопросы есть?
Вопросов не было. На следующий день, после завтрака, собрав нехитрый скарб, попрыгали на Уралы и погнали в столицу. Где-то около часа дня приехали в Луганск. Недалеко от въезда в город свернули налево, мимо танка Т-34, на пьедестале, по кольцу, к какому-то самолету. Тут остановились, выпрыгнули подышать свежим воздухом. Город, лето, тепло, девушки бродят, на душе хорошо. Старший группы созвонился с кем-то. По телефону ему сказали,  что давно нас ждут. Снова залезли на борт и минут десять колесили по какому-то району. Наконец, въехали в металлические ворота, во двор какого-то учреждения. Бетонный забор с колючей проволокой, коробки многоэтажных зданий, с пустыми проемами окон. Так я впервые очутился в расположении любимого разведбата, в котором спустя несколько лет довелось мне служить, пока окончательно не уволился. 
Мы приехали в бывшее штурманское училище летчиков, ЛВВАУШ. Это я уже потом стал такой умный, знал все, что где находится. А тогда это было для меня абсолютно новое, неизвестное место. Выпрыгнули казаки с машин, стоят, смотрят, любуются. По левую руку большая пятиэтажка, перед нами двухэтажное здание бледно-розового цвета, нашли глазами курилку и толпой туда, на перекур. По дороге смотрим, столы стоят, на них рации разложены. Дальше на других столах мины стоят. Рядом какой-то «кореец» бегает, суетится. Маленький, шустрый, на мышонка похожий. Кто-то из нашей толпы ему крикнул:
— Эй, кореец, ты там со взрывчаткой поаккуратнее развлекайся, она рванет до своей Кореи долетишь.
«Кореец» остановился, зыркнул на нас своими черными маленькими глазками и ответил:
— Меня. Вообще-то Тунгус зовут, а будете много ****еть, я вам на язык растяжку поставлю, уяснили?!
-Этот поставит, можете не сомневаться, ответил молодой парень в форме морпеха. 
Потом уже много лет спустя, проходя службу в данном подразделении и встречая старшего лейтенанта Бакутомирова, того самого Тунгуса, я часто вспоминал наше первое знакомство. Слава Богу, он меня тогда не запомнил. Да и трудно было меня сравнить того, каким я пришел к ним в разведбат с тем, каким я был во время службы в казачьем полку. Прошло три тяжелых года, полных разных трагических событий, которые сильно сказались и на моем здоровье и на моем морально-психологическом состоянии. 
А  тот день мы провели с реальной пользой. Нас учили многим премудростям работы разведки. Кое-что, мы, правда, сами знали, кое-чему уже и на практике научились, но многое нам тогда стало известно впервые. Особенно понравились наглядные занятия Тунгуса, который не только на пальцах объяснял и рассказывал, но и демонстрировал на примерах, в поле, как и что конкретно работает. Что говорить, Тунгус, действительно, был специалистом своего дела. Зато вечером мы всей своей оравой научили разведчиков как дружно и скоро выполнять команду «отбой». До такой степени мы были вымотаны этими учениями, что засыпали, не успев голову до подушки донести.

Глава семнадцатая

Бывает, что оказавшись в среде, в которой царит хаос или творческий беспорядок,  ты сам становишься частью этого хаоса. Он проникает во все сферы твоей деятельности, распространяясь, подобно раковой опухоли. «Разруха рождается в головах», говорил профессор Преображенский в нетленном произведении Михаила Булгакова. И он был, чертовски, прав. Вы пробовали когда-нибудь излечиться от рака?
В моей голове царила анархия мыслей. Я не понимал ничего из того, что происходило вокруг. Мы, вроде как, служили благой идее, по крайней мере, мне так хотелось в это верить, а вокруг нас все больше сгущались тучи. Неприязненное отношение ощущалось от некоторых жителей Донбасса значительно сильнее, чем радушное приятие остальных. Какая-то скрытая агрессия и ненависть витали в воздухе. И как бы ты не старался пропускать это мимо себя, не обращая внимания на знаки, все равно, это давило на мозг и подсознание непрекращающимся прессом. Но все же, временами попускало, когда встречал другую категорию людей, относящуюся к нам, как минимум, с симпатией и интересом. 
Довелось мне как-то снимать квартиру в Антраците. Уйдя в очередное увольнение на пару суток. Ехать никуда желания не было. Нашел в местной газете объявление, созвонился, встретились с хозяйкой. Небольшая однокомнатная квартирка со всеми удобствами, мебелью и интернетом. Сдавала ее молодая девушка на время, пока сама работала в России. Мы договорились о цене, и о том, что ключи я отдам ее подруге. Она написала мне её телефон, отдала ключи и уехала. 
Вечером, после прогулки, я зашел в магазин и взял себе еды и уже возвращался в квартиру, в надежде быстрее принять душ и лечь спать. В это время зазвонил телефон, это подруга хозяйки справлялась, все ли у меня в порядке. Мы мило побеседовали с ней, и она пообещала завтра заскочить на пару минут. На следующее утро она, действительно, заехала.
На пороге стояла высокая, стройная блондинка, в джинсовом костюме  темно синего цвета и ярко-желтой футболке. 
-Привет, я — Юля! Подруга Наташи, хозяйки квартиры. Вот решила заехать, узнать, все ли у вас в порядке. 
— Да, заходите. У меня все отлично, извините, я только проснулся. Не хотите чаю?
-Нет, спасибо, я тороплюсь. Раз у вас все хорошо, я пошла.
— Девушка, я тут один скучаю, так, что если будет желание, вечером заходите в гости. Посидим, поболтаем и познакомимся. 
— Хорошо, я подумаю, если будет время, загляну к вам. 
Вечером, часов в семь она позвонила снова. Я опять пригласил ее в гости, и она согласилась. Я встал с постели, на которой провалялся целый день, просматривая интересные интернет сайты, сходил в магазин, купил бутылку вина и немного фруктов. Через час Юля уже стояла на пороге. 
— Привет еще раз, к вам можно?!
— Да, заходи, пожалуйста. 
— Не ждал, наверное?- спросила девушка, протягивая мне пакет, в котором была такая же бутылка вина и пару салатиков в пластиковых коробочках. 
-Ну, не то, чтобы, ждал, но надеялся, — ответил я.  – Что-то одному скучновато. 
Мы прошли на кухню. Юля спрашивала, как мне квартирка, нравится ли, удобно ли? Я отвечал, что все устраивает, понимая, что вопросы всего лишь для поддержания разговора. Умная девочка все сама понимала, зачем ее в гости позвали. Поэтому и вино купила.  Но мы,  не животные, нам поговорить надо, выпить для снятия напряжения. 
— Не против, если я закурю?, — спросила Юля.
Я, молча, чиркнул зажигалкой и поднес к ее сигарете. Потом сам достал сигарету из пачки и тоже закурил. оставил на плиту чайник и достал из шкафчика два стакана. Другой посуды в доме не было. Юля чувствовала себя в этой квартире, как в родном доме. Она достала из пакета бутылку вина, разложила по тарелочкам салаты и фрукты. Мы просто общались. Я рассказал о себе, ответив на сопутствующие вопросы. Она о себе, аналогично. Оказалось, что они с Наташей подруги и одноклассницы. Что сама она не замужем, детей нет. Родители, когда началась тут заваруха, уехали в Украину, а она осталась. Потому что дом, есть дом. В политику она не влезает. Но среди ополченцев есть знакомые. 
Мы общались спокойно, непринужденно. Не заметили, как выпили первую бутылку вина.  Примерно через час она позвонила кому-то и сказала, что сегодня остается у подруги, чтобы за нее не беспокоились. 
— У меня тетка тут живет, мамина сестра. Волнуется. 
Ну, при таком раскладе, все сомнения, что девушка знала, куда и зачем шла, исчезли. Я подошел к ней, положил ей руку на плечо. Она не дернулась. Наоборот, погладила мою руку и уперлась в нее щекой. Она сидела на стуле, раздвинув ноги, а я стоял перед ней так, что моя выпуклость была прямо на уровне ее лица. Она потерлась об нее подбородком и засмеялась. 
— Погоди немого, я схожу в ванну умоюсь. 
— Тебе составить компанию?
-Нет, спасибо, я сама… 
Она нырнула в ванную комнату. Я допил вино в стакане и снова закурил, уже предвкушая бурную ночку с милой девушкой.  Я сидел на стуле, спиной к выходу из ванной. Юля вышла незаметно тихо, в маленьком ситцевом халатике, который ей был явно не по росту. Обняла меня за плечи. Я повернулся и тоже обнял ее за красивые ножки. Она распахнула халатик, показались две упругие, с торчащими сосками груди. Я взял их в руки и поцеловал. Юля раздвинула ноги и села ко мне на колени.
Юля провела со мной все увольнительные. Мы просто пили вино и занимались сексом. Она была опытная стерва.  Знала, как ублажить мужчину и запретных тем не имела. Было видно, что она получает наслаждение от секса, не меньше, а, может быть, и больше меня. Расставаться очень не хотелось, но служба, есть служба. Мы получили друг от друга все, что хотели.   И дальнейшее общение было бы просто бессмысленным. Я поцеловал ее на прощание, отдал ей ключи и закрыл за собой дверь. Люблю умных и не навязчивых девушек, знающих свое предназначение. 
В полк я вернулся свежим и отдохнувшим. Снова потянулись монотонные дни,  наряды, выезды, тренировки. Юлю после этого я больше не видел. А в скором времени и вообще покинул Антрацит. Только через несколько лет, работая журналистом в Луганске, я приехал в этот город. По дороге со съемок, попросил водителя довезти меня до того дома. Код домофона был прежним. Я зашел в подъезд, поднялся на этаж, прислушался. За той дверью услышал чей-то мужской и женский голос. Заходить не стал.  

Глава восемнадцатая

Монотонность службы отупляет. Когда каждый день одно и то же, одни и те же лица, одни и те же занятия, человек постепенно превращается в автомат. Меня это никогда не устраивало. У меня просто другой склад характера, поэтому всю армейскую рутину я возненавидел очень быстро. Сказалось это и на отношениях внутри коллектива. Я стал раздражительным, не сдержанным, агрессивным. 
Активные боевые действия не велись, все подразделения стояли на ранее занятых позициях. Укропы регулярно обстреливали нас со всех видов вооружения, в том числе и запрещенных Минскими соглашениями. Нам же открывать ответный огонь строго запрещалось. Мы же не они, мы лучше. Да, подыхали мы чаще и лучше, это правда. Служить мишенью для украинских артиллеристов и снайперов, желающих было мало.  Поэтому потоки, самовольно  оставивших части, парней увеличивались. Среди них были и те, кто воевал с первых ней. В военкоматах стояли пустые залы. А гайки все закручивали и закручивали.  Новоявленное офицерье, которое, до войны, в слове, написанном на заборе, делало три ошибки, лютовало.  Они очень быстро освоились в своем новом статусе, считая себя великими полководцами и командирами. Хотя, если честно, уровень их подготовки оставлял желать лучшего. Так, постепенно,  из народного ополчения и армии Новороссии мы стали превращаться в мафию. 
Задаешь много вопросов – изобьют и посадят на подвал, причем, даже если ни в чем не виноват – дело тебе пришьют. Все равно никто разбираться не будет. Наступило тяжелое и очень страшное время. Население запугано, морально прижато. Иногда в общении с такими командирами стал слышать их реплики по поводу того, что революцию всегда делает меньшинство, а большинство недовольно, поэтому реагировать на отношение не надо. Мол, мы мушкетеры, а вокруг сарадипы. Не отдавая себе отчета в том, что именно большинство-то, как раз выступило за идеи, которые привели их к власти. Видя такое к себе отношение, и сами идеи были пересмотрены и отношение к бывшему ополчению изменилось на крайне противоположное. 
Еще больше запутываясь, получив уже львиную долю разочарования в самом решении о принятии участия в этой войне, я покинул любимый полк. Я был значительно деморализован. С одной стороны, все еще оставались те, кто реально сражался за провозглашенные идеи, защищал народ от агрессии украинской хунты и  режима Петра Порошенко, а с другой, все больше становилось тех, кто устраивал террор, наживал себе состояния криминальными способами, занимая при этом значительные посты в руководстве Республики. 
Осенью две тысячи пятнадцатого года я покинул Антрацит. Ушел со скандалом, из-за нежелания участвовать в сборе пчелиных ульев на заброшенной пасеке. Я считал это мародерством.  Хотя, возможно, и были правы командиры, говоря о том, что улья все равно за зиму пропадут. Вобщем, назревавшая волна недовольства рванула, искра была получена. 
Одетый в старую поношенную горку, с арафаткой на голове, в безнадежно убитых берцах натиравших ноги, я ковылял, проклиная себя и весь белый свет. Вид у меня был, хуже, чем у бомжа на Казанском вокзале. Рюкзак давил на плечи и я уже был готов свалиться в кювет и заснуть от усталости. Но приближающаяся ночь, с довольно сильными морозами, заставляла двигаться дальше. Движение на трассе было нулевым. Ни одной машины, ни в одну сторону. 
Вдруг, уже сквозь дремоту, я услышал за спиной визг тормозов.  Я был до такой степени вымотан, что не услышал даже звук двигателя Урала за спиной. Из кабины выскочил молодой лейтенант. 
-Ты откуда такой, бродяга?, — спросил он. – Или еще после Дебали не вернешься? 
Я ему рассказал свою легенду. 
— Все ясно, залезай на борт, поедешь с нами. 
Сопротивляться не было ни сил, ни желания. Я подошел к заднему борту и меня буквально силой втащили в кузов чьи-то сильные руки. Как оказалось, бойцы «семерки» возвращались из Луганска, где принимали участие в каком-то мероприятии. Я понял, что окончательно попал. «Семерка» в народе была известна как штрафная бригада. Это была, по крайней мере, на тот момент, самое малообеспеченное, самое загнанное и самое раздолбайское подразделение на Донбассе. Лучше бы я собирал улья на этой чертовой пасеке. 
Привезли меня в город Дебальцево. В штаб этой самой «семерки». Выкинули, как мешок, возле порога и укатили дальше. Вышел какой-то мужик, страдающий зеркальной болезнью, в расстегнутом, помятом кителе с погонами майора. Типичный представитель новоявленной «элиты».   Выслушал мой рассказ и сказал, как отрезал:
— Собирай свои манатки и езжай в Комиссаровку, к начальнику разведки. Скажешь, майор Кондратенко приказал принять и всем обеспечить. Я ему сейчас позвоню. 
— Товарищ майор, разрешите обратиться. Я не местный, а где эта Комиссаровка?
  Он отборным трехэтажным матом объяснил, как мне добраться, где эта славная Комиссаровка, здание бывшей зоны и где он видел меня и всю мою семью,  до седьмого колена. Я терпеливо выслушал его узорчатые речи и, стараясь как можно спокойнее, спросил:
-  Товарищ майор, а никто туда в ближайшее время не поедет? Я могу подождать, если надо. Просто ночь на дворе, куда тащиться? 
-  А ковровую дорожку тебе не постелить, или такси вызвать? – грубо ответил он. – Пошел вон отсюда. 
Всю ночь я опять пилил пешком по трассе. Теперь уже в обратную сторону. Голодный, оборванный, с кровавыми мозолями на ногах. Только рано утром какой-то маршрутный автобус подобрал меня в степи, полуживого, и довез до развилки на Комиссаровку. К обеду дотелепал я и до самого села. Нашел здание бывшей зоны. Еще ночью  я почувствовал сильный жар и ломоту в теле, Видимо, перемерз сильно и поймал вирус. Когда зашел в село, постучал в первую же хату. Вышла седая сгорбленная старушка. 
-Мать, дай воды испить, пожалуйста, — попросил я.
Старуха зло посмотрела на меня и  на украинском диалекте сказала:
— А ну, геть отсюда, шантрапа. Иди к своим, они тебе воды дадут. У меня, для таких сволочей, как ты, ничего нет.
Она повернулась и громко хлопнула дверью. Я вздохнул, взвалил рюкзак на плечи и поплелся, через весь поселок, к зданию зоны. Дошел до железных высоких ворот и помещения контрольно-пропускного пункта. Зашел внутрь. Там в маленькой комнатке дежурного сидело два бойца. Я представился и попросил, чтобы меня отвели к начальнику разведки. Парни созвонились с кем-то и попросили ожидать. Я еле стоял на ногах, поэтому присел тут же на ступеньку лестницы. Через пару минут вышел здоровенный детина, похожий на братка из девяностых, одетый в камуфляж. 
-Ты кто такой и чего тебе надо, — спросил он.
Я в очередной раз рассказал свою историю. Добавил, что майор Кондратенко направил меня сюда. Лысый жлоб, с ярым приступом гнева, процедил сквозь зубы:
— Да пошел он на хер, вечно мне всякое отрепье присылает.  Какой с тебя разведчик, ты себя в зеркало-то видел?
— Видел, но давно, — зло ответил я. – У вас снега зимой не выпросишь, не то, что зеркало. 
— А ты как хотел, — ответил он. – Приехал и чтобы тебя с цветами у порога встречали? Парни, откройте этому уроду, пусть заходит. 
Он с большим интересом посмотрел на меня и проговорил:
— Заходи, бродяга, разберемся. 
В помещении, куда мы прошли, было не намного теплее, чем на улице. В коридоре не горел свет, поэтому идти пришлось на ощупь. В этом здании тоже не было ни одного целого окна. Вместо стекол, они были обиты тоненьким целлофаном, который абсолютно не держал тепло.
— Закрывай двери, скот, у нас тепло на вес золота. Ничего, скоро сам все увидишь, — сказала мне эта детина. – Короче, в разведке мест вакантных нет, пойдешь в пулеметный взвод. 
Так я оказался еще в одной дыре с большой буквой «Ж» на вывеске. Пулеметный взвод располагался на первом этаже соседнего здания. Оно ничем не отличалось от остальных. В большой просторной комнате стояли два ряда кроватей. Между ними, у дальней стенки от входа, стояла маленькая печка. Половина большого окна была остеклена, вторая же, так же забита целлофаном. Холодина стояла страшная.  В углу так же стоял маленький полевой умывальник, я хотел было обтереть лицо, но там вода вся замерзла. 
-Эй, ты кто такой? – спросили меня откуда-то с краю. Я повернулся. 
— Новенький, в пулеметный взвод, — ответил я. 
-Как звать? – послышалось оттуда же. – Проходи, их никого еще нет. Будут только вечером.  На полигоне они сегодня. 
-Славкой кличут, позывной Китаец, — ответил я.  
Только теперь я увидел, что на одной из кроватей, под толстым слоем одеял, лежал человек. Курчавый, темноволосый парень. Только когда он поднялся и вылез, я заметил, что у парня нет одной ноги. 
— А я — Димка, позывной Казак. Лежу вот жду, обещали устроить. 
— Так как же ты ж с одной ногой? Куда тебе еще служить?
— Почему с одной? Вот она вторая, — сказал Димка и подтянул к себе протез. – Мересьев же, знаешь, без ног вообще летал.  А мне деваться некуда, я из России, кому я там теперь одноногий нужен? Не знаю, вот пообещали взять. 
Я не знал, что ему ответить. Еще одна искалеченная судьба встретилась. Я расположился на одной из кроватей, так же залез под одеяло и уснул. Проснулся от шума в комнате. Ко мне склонился какой-то молодой, крепкий парень и спросил:
— А ты ничего не перепутал? Это вообще-то моя кровать. 
Я извинился, встал и поправил постель. Хозяин кровати смотрел на меня незлобно. Мы познакомились. Его звали Вовка, позывной Бегемот, из Донецка. Пулеметный взвод вернулся. Пришел и командир, Эдик Каченцов. Маленького росточка, весь щупленький, лысо стриженый. Если бы не военная форма, я вообще подумал бы, что это ученик седьмого класса. И снова я повторил с самого нала рассказ о себе. Он записал мою фамилию в свой журнал. Спросил, умею ли я пользоваться пулеметом «Утес», я ответил утвердительно.
— Тогда иди, помогай пацанам чиститься, Бегемот отведи человека в оружейку. 
Мне выделили отдельный пулемет, пару лент к нему и сказали все разобрать, промыть с соляркой и смазать. Я справился где-то за час. Пулемет блестел от чистоты и смазки, крабы были разобраны и аккуратно сложены в ящик. «Годится», — сказал командир. Так я начал свою службу в новом подразделении. 
 Взвод состоял из двенадцати человек.  Больше половины – местные, но были парни и из России. Все мы были ровно распределены по три человека на четыре пулемета. Один стрелок, один заряжающий, помощник пулеметчика и один водитель. Так же на первом этаже, по соседству с нами, в точно таких же холодных комнатах, проживали и разведчики.  

Глава девятнадцатая

В первой декаде декабря две тысячи пятнадцатого года наш взвод в полном составе был отправлен на передовую. В район Светлодарской дуги. Позиция под названием «Скала», Нас выгрузили в поле, в паре километров от позиции, чтобы, не дай Бог», машину не подбили укры. И все снаряжение, боекомплект, оружие и печки-буржуйки нам пришлось тащить на себе. По колено в грязи, под прикрытием жидкой лесопосадки, растущей на краю поля, мы топали со всем этим барахлом по нескольку километров. Приходилось делать по пять-шесть рейсов, пока все переправили. 
Блиндажи стояли у подножия скального выступа. Четыре или пять, точно не помню. Между деревьями, которые трудно-то и леском назвать. Мало было притащить все свое имущество сюда, его надо было еще распределить по блиндажам, и, самое главное, установить пулемет на саму скалу. Высотой эта скальная горка была метров десять. Но какие это были метры!  Взбираться на нее нужно было по узенькой, скользкой тропинке, по краям которой торчали острые камни. Я окончательно добил свои берцы на этой тропке, поэтому все последующее время проходил в тоненьких кирзовых сапогах, на тонкий носочек. Сапоги помимо всего были еще и на пару размеров больше необходимого. 
Я бы и в мирное время не полез добровольно на эту скалу. А зимой, в сапогах, по ледяной тропинке… И я залазил туда ежедневно.  И вот на эту горку нам нужно было поднять «Утес» и две длинные ленты к нему. Пацаны, которые уже бывали здесь раньше, схватили ленты, а мне и еще одному новенькому досталось тащить пулемет. Если я и испытывал когда-то любовь к НСВТ «Утес» ранее, то на вершине этой скалы я его уже ненавидел лютой ненавистью.  Мы раза два катились с ним наперегонки почти с самой вершины до основания. И снова поднимались, и снова скатывались. Скользко было просто жуть. Но все-таки справились, матерясь и чертыхаясь. 
В блиндажах было темно, сыро и очень тесно. Внутри стояли самодельные двухъярусные  полки, на которых накиданы грязные и оборванные матрасы. Кое-как уместили там печку-буржуйку, которою протапливали каждый раз перед сном, а потом каждый, кто стоял в наряде, ее должен был кочегарить.  Пока печка горела, в блиндаже было тепло, но стоило только прощелкать, как через час в нем была такая же холодина, как на улице. Спали мы по очереди, сменяя друг друга. Один на посту у пулемета, на скале, другой в это время кочегарит буржуйку, третий спит. На сон в сутки приходилось часов по пять-шесть, не больше. И это если вдруг укры не вздумают по нам пострелять. 
Новый, две тысячи шестнадцатый  год, я встретил в обнимку с пулеметом.   В то время, пока все сидели за столом в блиндаже и отмечали праздник самогонкой. Меня поставили в наряд на сутки. Возмущаться смысла не было. Кому-то что-то докажешь?! Такое вот братское отношение. 
И снова одно разочарование сменилось другим. Мы просидели на позициях с декабря по март. Периодически нам привозили еду, иногда сигареты, и больше ничего. Но мы умудрялись отсылать гонцов в ближайшие деревни за самогоном. Меня попытались снарядить лишь один раз, после чего охота отпала. А тот, кто снаряжал, до конца командировки лечил вывихнутую руку. 
Зато в это же время наши штабные горе-офицеры весело проводили время в донецких кабаках. Где неоднократно были замечены бойцами, приезжавшими из увольнительных. Пишу я об этом, не потому что меня зависть гложет, а затем, чтобы рассказать правду, нашу горькую солдатскую правду об этой войне. Пишу, все, как было на самом деле, а не так, как это пишет штабной писака Прилепин. И все, что мной написано, могут подтвердить люди, которые служили вместе со мной и были свидетелями описываемых событий. 
В марте две тысячи шестнадцатого года про нас, наконец-то, вспомнили. Нам прислали замену, а мы собрались в обратном порядке, ехать на базу. И снова, по колено в грязи и снегу, тащили на себе все наше барахло, чтобы погрузить в Урал. Заросшие, два месяца толком не мывшиеся, толком не спавшие, мы тащили этот груз, с удовольствием, предвкушая скорое получение увольнительных.  
По возвращению же в казарму я с ужасом обнаружил, что остался совсем без вещей. Все, что я копил два года, все сумки, с теплыми и чистыми вещами исчезли в неизвестном направлении.  Такая же участь ждала и других бойцов. Попытки выяснить, куда и кем они были вынесены с комнаты, никакого результата не принесли. Скорее всего, в наше отсутствие, специально обученная з»ондер команда» прошерстила все кубрики и разделила между собой все наши вещи. Кроме того,  у нас в комнате выбили последние стекла. Я стал возмущаться и просить вернуть все украденное, на что получал только злорадные усмешки и подколки.  Наконец, терпение мое не выдержало, а кинул рапорт на увольнение на стол и вышел из части, громко хлопнув дверью. Вариться в этом дерьме не было больше никакого желания. 
В итоге я остался без вещей, без денег, но, слава богу, с документами на руках. Были случаи, когда ребят выкидывали и без них на улицу. Я вернулся в Донецк. Меня обрадовала чистота и оживленность улиц. Город оживал, не смотря на то, что окраины все еще находились под постоянными обстрелами вражеской артиллерии. Всегда поражала эта черта жителей Донбасса, жить, не смотря ни на что, в чистоте и порядке. Во многих мирных российских городах порядка на улицах гораздо меньше, чем в прифронтовом и постоянно обстреливаемом Донецке. Казалось бы, вот рванула где-то мина, посыпались камни и стекла. Через пятнадцать минут на этом же месте собирается группа людей, и наводят порядок.  И город снова живет, как ни в чем не бывало. Поразительная стойкость и мужество. 
В каждом подразделении, где мне довелось служить, за эти пять лет, я находил друзей и единомышленников. С большей частью из них до сих пор поддерживаю теплые связи. Но есть и те, кого от одного упоминания моего имени или позывного, начинает коробить, как демона от Святого Писания.  Зачастую, это люди, с которыми у меня не было ничего общего изначально, и которые не смогли мне навязать свои правила. 
Да, были недопонимание, разногласия, разница в мировоззрении, но есть и то, что нас объединило и сплотило в одну общую команду, одну общую семью. Я сделал, все, что было в моих силах. Героя из себя не корчил, ну разве что совсем немножко, когда это было можно и нужно. Воевал, не хуже остальных, но ноги о себя вытирать не давал никому и никогда. За подлость и предательство – наказывал, за верность и дружбу, платил тем же. Если уходил из какого-то подразделения, значит, на это были веские причины, если переставал с кем-то общаться, значит, этот человек не заслуживал моего доверия. Я не желаю иметь ничего общего с подлецами. Пусть Бог рассудит каждого из нас. Скажу только, что, глядя на жителей Донбасса, я и сам становился другим человеком. 
И, все же, вспоминая две тысячи шестнадцатый год, хочу отметить, что все воспоминания меркнут перед теми, которые связаны с именем человека, которому посвящена вся эта книга. Мой командир, мой друг, мой Брат – Максим Хорошко, позывной Гера. Батальон «Восток», отряд имени Перевозчика, вентшахта Бутовская. 
В очередной раз оказавшись не у дел, после моего ухода из штрафной «семерки», я находился в поиске нового подразделения. Все еще надеясь на то, что где-то найду себя, смогу применить свои знания и навыки, послужить благому делу.  И я нашел  такое подразделение, нашел таких ребят. И прежде всего спасибо за это хочу сказать моему старому товарищу, земляку- Леднику. 

Глава двадцатая

Спустя десять дней после моего возвращения в Донецк, я встретился с Даиром Ледником. Встреча произошла у общей знакомой, с  которой я имел тесные дружеские связи уже давно. Ирина Мороз, мать трагически погибшего ополченца, всегда поддерживающая наших ребят не только словом, но и делом. Невозможно описать радость встречи двух боевых товарищей, которых связывает много пережитых совместно страшных и трагических, а иногда и комически-смешных событий. Мы обнялись, потом стали рассказывать друг другу кто и где был. Я рассказал ему свою историю скитаний и приключений. Он внимательно выслушал и сказал, что завтра переговорит с командиром и заберет меня к себе. Даир в этот момент уже служил в батальоне «Восток», 
На следующий день с утра он перезвонил мне и подтвердил свои намерения. Через два часа он назвал мне адрес, куда я должен был подъехать, чтобы оформиться и ждать его. Я сделал, как он сказал.  
Металлическая дверь серого мышиного цвета открылась и я пошел в помещение КПП одиннадцатого мотострелкового полка ДНР.
— Здравия желаю, вам кого? — ответил на мое приветствие молодой, еще совсем юный, боец.  
— Мне бы в строевую часть, — ответил я. 
— По какому вопросу, служить или …?- задал вопрос боец. 
— Да, конечно, служить, — сказал я твердо, – там должны быть уже в курсе. 
Юноша доложил о моем прибытии в штаб. Через минут пятнадцать в помещение зашел невысокий человек, одетый в новенькую чистую и выглаженную форму и подозвал меня.
  — Это ты к нам служить пришел? – задал он вопрос. 
— Да, я. 
— Раньше служил где-то?
И снова старый сценарий. Я рассказал ему, где и с кем я служил. Лицо у мужика просветлело. Он спросил:
-Так это про тебя нам Ледник все уши с утра прожужжал? Ты, говорит, серьезный спец? Пошли со мной, дружище.
— Ну не то чтобы спец, но кое-что умею, — стал ломаться я, А сам тем временем подумал: « и чего этот старых хрен про меня наговорил»?  Меня провели в строевую часть,  где я заполнил все анкеты.  Всех удивила графа «каким оружием владеете», где я перечислил все стрелковое, артиллерийское и специальное.  Затем мне быстро выписали направление на медосмотр, который я прошел в ближайшей поликлинике, за час и маленькую шоколадку. 
К концу дня я уже был зачислен в штат второго мотострелкового батальона. Среди сюрпризов, ожидавших меня в расположении, были встречи со старыми знакомыми.  Здесь были парни, с кем я служил еще в самом начале. В Снежном и Комсомольском. Здесь же были парни, которые помогали мне перебираться через границу, когда у меня возникли проблемы с паспортом.  К удивлению, все были рады встрече со мной. Даже те, кто дулся на меня из-за побега на передовую. 
Но прошло время, мое имя уже было знакомо большинству старых ополченцев. И теперь я уже  сам решал, с кем мне и как общаться. Китаец уже стал легендой. Притчи и байки о моих похождениях ходили из подразделения в подразделение. Я просидел на казарме еще пару суток, пока командир приехал за мной. 
-Привет, я – Гера, твой командир, — протянул мне руку невысокий крепкий парень в горке и бандане.  
.   Здравия желаю, товарищ командир, — как положено по уставу отчеканил я. 
— Да брось ты это, разговаривай проще, — засмеялся Гера. – У нас это не принято. 
— Ты как, отдохнул с дорожки, готов поехать на передок? – спросил он.
— Даже не спрашивай, уже давно хочу, — ответил я. 
— Хорошо, сейчас в штаб зайду, утрясу все, а ты вещи собирай и выходи на улицу, там белая «Волга», туда грузись и жди. 
Сказано – сделано. Я быстро покидал все, что было в машину, Гера вышел, и мы полетели по улицам города. 
-Далеко ехать, командир?- спросил я. 
— Минут через десять будем на месте, — ответил он. 
 Я опешил от такого ответа. Мы же еще за город не выехали. Но, правда, миновав какой-то разрушенный мост, выехали на трассу и через пару поворотов свернули на промышленную зону. У меня возникли сомнения, но я решил пока промолчать. Наконец, мы въехали в какой-то ангар. Я был готов разорвать и Ледника, и Геру и всех остальных, высыпавших нам на встречу пацанов. 
— Твою мать, меня, что опять наебали, — сказал я. – опять кукурузу охранять приехали? Мы же даже с Донецка не выехали…
Гера посмотрел на меня внимательно. Потом подошел к пролому в дальней стенке, подозвал меня и указал пальцем:
— Вон твоя кукуруза, впечатляет?
Я выглянул в проем и обомлел.  Напротив, в трехстах метрах, стояла высокая башня, на которой на ветру развевался желто-голубой флаг Украины. Позиции оборудованы профессионально, стояли блиндажи и доты, все тщательно укреплено, оборудовано и обеспечено. У нас же все было как бог дал. 
-Вот эту кукурузу и будем охранять, нравится? – снова спросил командир.
Я только успел отойти от проема, как по тут сторону стены грохнули взрывами два вога, выпущенные из подствольника, украинцами.  Я улыбнулся и сказал:
— Хорошая кукуруза, кусачая. Так бы сразу и сказали. 
Гера засмеялся. Ледник подошел ко мне, приобнял за плечи и спросил:
-Ну, что Китаец, в штаны еще не напрудил? 
Я ответил, шутя:
— У меня запасные есть, дома. Можно за ними съезжу? 
Все парни, которые стояли в ангаре дружно рассмеялись. Так началась моя самая интересная и самая трагичная история службы на Донбассе.  До самого последнего своего вдоха, до последней секунды жизни, не забуду я этих славных моментов. Наш отряд имени Перевозчика. 
Днем и ночью сыпались на нас мины, гранаты, свистели пули, а мы жили, вопреки всему, и радовались друг другу, нашему общению. Много было выпито и съедено, много было пережито. В принципе, служба была такая же самая: наряды, наряды, наряды.… Но уже наличие видимого и осязаемого противника, ответственность за жизнь своих товарищей, постоянные обстрелы наших позиций и ответные обстрелы позиций противника делало ее намного интересней и впечатляющей. 
Мы жили в одной большой комнате, спали на деревянных самодельных нарах, на которых валялись матрасы и всякое тряпье, готовили кушать на газовой плитке. У нас даже электричество и интернет были. И мы знали, что никакая сила не способна выгнать нас живыми из нашего общего любимого дома.  Мы были действительно одной семьей. Почти каждый день мы с Ледником залазили на пожарную башню, с которой очень хорошо просматривались позиции укров, вели наблюдения, иногда развязывали потрясающие перестрелки. Мы наводили шороху на позициях украинцев, они, обидевшись, устраивали нам большие тарарамы. Вот так и жили. И было нам интересно жить такой жизнью.  
Да, это была та же самая позиционная война, но зато не впустую. Мы играли со смертью, она играла с нами. Пусть в это время кто-то  где-то получал звания и должности, нам было уже не до этого. Мы знали, впереди — противник, которых охотится на нас, так же, как мы охотимся на него. И эта охота захватывала, делала жизнь намного интересней.  Мы воевали друг за друга, за нашу общую мечту о светлом и счастливом будущем. Но где-то в глубине души, все это было игрой повзрослевших мальчишек. Своеобразная игра в шахматы, кто кого переиграет. 

Глава двадцать первая

«Когда-нибудь мы вспомним это, и не поверится самим», поется в одной старенькой доброй песне о другой войне. Но эти слова не потеряли актуальности и сегодня. И, ведь правда, оглядываясь назад, возникает ощущение, что вроде как и не со мной все это было. Вот только фотографии, да травмы, полученные на тех рубежах, говорят: «все это было, было». 
И очень трудно перевести эти воспоминания в слова, отдельные фразы… Трудно выложить те ощущения на бумагу. Трудно, но необходимо. Потому что нужно сохранить память о тех ребятах, которые окружали меня в это время. Чтобы все знали, за что, ради чего мы воевали, и никто не мог написать за нас о тех событиях так, как им выгодно. 
Надо сохранить в памяти тех, кто встал на защиту Донбасса, и тех, кто под этой маской, создавал себе благосостояние. Потому что нельзя складывать все яйца в одну корзину и судить однозначно обо всех. Были те, кто смотрел смерти в глаза ежечасно, ежеминутно. Те, кто не был ангелом во плоти, но не был и демоном, каким кто-то желает нас преподнести. Мы были обычными людьми, но мы воевали за свою землю, свой народ и свою Родину. 
А еще надо написать эту книгу для того, чтобы те, кто будет ее читать, прочувствовали разницу между реальностью и придуманной картинкой, между теми, кто видел эту войну из окопа и в прицел автомата, и теми, кто видел эту войну в телевизоре, а потом кричал с трибун высокопарные лозунги. У этих своих писарей достаточно, они напишут еще тома произведений, и, может быть, эта скромная повесть и потеряется на их фоне. Но я верю, что кто-нибудь ее обязательно найдет и прочитает. И, кто знает, может быть, это спасет чью-то неокрепшую психику или жизнь. 
Гулкое эхо неслось по стенам железобетонного ангара. С пробитой миной крыши сыпались искры и летели куски арматуры. Наступила ночь, а это значит, что, дождавшись отъезда «стервятников», как окрестили мы представителей миссии ОБСЕ, украинские вояки снова могли беспрепятственно  лупить по нам со всех стволов. Мы заняли позиции у фронтальных стен и ждали приказа. Уже был расчехлен «Утес», выставлено в амбразуру на втором этаже ПТРД, заняли удобные позиции снайпера. Мы ждали приказ.  В следующим за нашим ангаре звенела двигателем боевая машина пехоты, хорошо прикрытая бетонными плитами. Укропы ложили мины плотненько, прицельно. Осколки с шипением, звоном и свистом неслись по улице, иногда залетая вглубь ангара, через пробоины в стенах. Мы ждали приказ.
— А, ну-ка, братишки,  по вражеским позициям, ответный огонь! – рявкнул в рацию Гера и дал короткую очередь из пулемета.  Пули со свистом ушли по направлению к шахте. Наш ангар ощетинился серьезно, в сторону шахты загрохотали автоматы и пулеметы. Заурчал раскатисто «Утес». Парень с позывным Кот, выбежав на ровную площадку, на секунду замер и грохнул из РПГ. Через секунду, на позициях укропов раздался оглушительный взрыв. Кот благополучно вернулся к ангару и начал снаряжать вторую гранату. 
Со стороны вентшахты по нам отработали с АГС. Лягушки заквакали по асфальту на дворе, разрываясь и разбрызгиваясь по сторонам опасными осколками. Следом по крыше ангара  раскатисто шарахнул ручной гранатомет.  Стены ангара затряслись, но выстояли. Мы прижались к щелям. Пули свистели где-то рядом, каждая цвиркая высекала искры в стенах. Получалась забавная иллюминация. 
Кот снова выпрыгнул на улицу и послал второй подарок. В этот же момент, почти одновременно, небо озарил выстрел из противотанкового ружья. Еще через секунду, на шахте с украинским флагом прогремело еще два мощных разрыва. 
— Ай, красава, Котяра, ты им там Армагеддон устроил, — закричал боец, с позывным Полковник.   
Полковник был настоящий полковник, из Житомира. Служил там в каком-то спецподразделении. А когда начался майдан и танки пошли на Донбасс, он принял сторону донецких шахтеров, приехал в Донецк, через Россию, и устроился на службу в батальон. За его плечами уже была одна война в Афганистане. Мужик был опытный и суровый, но справедливый и весьма почтительно относился к нам с Ледником. Сейчас он работал с ПТРД по позициям укропов, стараясь нанести как можно больше урона технике противника.  
Минут через пять все стихло. Со стороны вентшахты Бутовская несло дымом, гарью и запахом паленого человеческого мяса. Да, тот, кто хоть раз прочувствовал этот запах, не перепутает его уже ни с чем. На позициях украинских военных творилось что-то серьезное. Слышались душераздирающие вопли, короткие крики и там все горело. Мы не стали больше стрелять, предоставив противнику разобраться со своими проблемами. 
— Все, парни, на сегодня концерт окончен, — сказала рация голосом командира. 
Через пару минут, с крыши спустился Ледник с пулеметом в руках. Он подошел к умелому гранатометчику, и похлопал его по плечу. Прозвучала команда «отбой» и мы, выяснив, кто кого меняет на карауле, отправились в кубрики спать. 
Два дня после этого на наших позициях стояла мертвая тишина. Никто не решался открывать огонь. Мы дали украм возможность вывезти убитых и раненых. То, что они были, мы уже не сомневались. Потому что на следующее утро, после перестрелки, к ним на позиции приехали целые колонны скорой помощи и ОБСЕ. Геру срочно вызвали в штаб. Приехал он сумрачный, закрылся у себя в кабинете и часа три не показывался. 
Мы же с Ледником решили под шумок сбегать в близлежайший магазин, который находился всего в паре кварталов от нас. Да, это был еще один парадокс этой войны. Тут, на позициях война вовсю идет, а в паре кварталов от них работают магазины, люди покупают хлеб и водку. За ней, беленькой мы и пошли. Я еще ни разу не был в магазине, с момента моего приезда, поэтому первым, что я увидел и удивился, на стене висел …Флаг Казахстана! 
-Ничего себе, это откуда у вас?- спросил я у продавщиц.
— Подарок от старого друга, еще в начале войны он ехал мимо нас, и подарил.
— Девчата, а отдайте мне его, пожалуйста. Это же флаг моей Родины, как-никак. 
Больших трудов стоило мне уговорить их подарить мне его. Но  все-таки я его приобрел и буквально через час он уже гордо реял над пожарной башней, где мы любили с Ледником браконьерничать.  Бедный, что ему не пришлось только пережить на этом месте. Укры стреляли по нему из всего, что у них только было. Но он гордо реял над землей до тех пор, пока я не покинул позиции.  Он и сегодня лежит у меня дома, прострелянный и прожженный в нескольких местах, как память о дорогих мне людях, о событиях, которые мне пришлось пережить и о тех парнях, которые приезжали из Казахстана воевать за независимость Донбасса. 
Меня всегда удивляло присутствие женщин на передовой. Удивляло тем, что они наравне с мужиками выдерживали все. И взрывы, и свит пуль над головой и ранения. А сколько их, молодых и красивых, погибало, сосчитать невозможно. В нашем ангаре вместе с нами тоже служила женщина. Уже в довольно солидном возрасте, с богатым жизненным опытом, она выполняла обязанности медицинской сестры и поварихи. Она была похожа на добрую мать или бабушку. При этом абсолютно бесстрашная, очень часто во время перестрелок с противником,  принимала в них участие и как боец. Тетя Наташа мы ее называли.  Она одинаково хорошо управлялась с автоматом и с поварешкой.  А как вкусно она готовила!
Однажды заметив меня за записями, которые я вел постоянно, начиная с самого первого дня пребывания на Донбассе, она спросила меня о них. Я ответил, что собираю интересные моменты, чтобы запомнить и, может быть, когда-нибудь, если выживу, написать на их основе книгу. Тетя Наташа удивилась и сказала, что я поступаю правильно, оставляя для истории память о событиях и людях, достойных, своим мужеством, быть отмеченными. 
Через несколько дней после ночного боя мы получили денежное довольствие за месяц и решили немного разговеться пельменями под холодненькую. Сходили в любимый магазин, купили мяса и муки, и литровую бутылку. На всю нашу ораву выходило по полторы рюмки водки. Как раз под закуску. Тетя Наташа замесила тесто, а мы сидели и лепили из него фигурки.  Не помню, по какой надобности, но я вышел на улицу, буквально на пару минут. Я еще не успел отойти и десяти шагов, как внутри раздался сильный грохот и крики. Пулей я влетел обратно. 
В комнате стояло сизое облако дыма, стол, за которым сидели ребята, сдвинут с места, на полу лежат бойцы. В стене напротив свежие пробоины от осколков. В другой, противоположной стене, торчит хвостовик от гранаты СПГ. Тетя Наташа держится за живот, а сквозь пальцы течет кровь. Слава Богу, что никого не убило. Основной взрыв прошел на внешней стороне стены, в углу, лишь на пару десятков сантиметров выступающем на вид к укроповским позициям. Но ведь умудрились всадить именно в этот угол. Незначительные ранения и испуг получили и другие ребята. 
Мы тут же организовали эвакуацию раненых. Все отказывались уезжать с позиций, пока тетя Наташа не отправила их в приказном порядке. Её мы тоже отправили. А пельмени мы поели уже через день, когда тетя Наташа с ребятами вернулись из госпиталя обратно.  Мы ее стали ругать, а она в ответ:
— А что я там буду сидеть? Осколков в теле нет, раны резаные, перевязали, обкололи, кое-где подшили. Перевязаться я и сама тут смогу. Как я вас одних брошу?
Мы отомстили украм в тот же день. Под покровом ночи выставили «Утес» и ПТРД на пожарную башню и разгромили им всю первую линию на шахте. Сбили висевший на крыше флаг «Правого сектора», который, видимо, только заехал на позиции. По нам тоже открыли огонь, но мы быстро его подавили, ощетинившись всеми тремя ангарами. Перестрелка более походила на избиение младенца. Причем младенцами выглядели именно правосектристы. За десять минут мы дали им такого джаза, что до конца своей ротации они потом сидели не высовываясь. Флаги свои они больше не вывешивали, а над нами гордо реяло голубое знамя Казахстана. Я так и не снял его, ослушавшись приказа командира полка, объяснив это тем, что я гражданин Казахстана и хочу, чтобы все помнили, что в нашей стране живут достойные люди, а не только предатели. 

Глава двадцать вторая

Наступила настоящая весна. Как-то утром Гера вывел нас на площадку перед ангаром и построил в шеренгу. Он посмотрел на каждого и спросил:
-Поднимите руки, кто умеет стрелять с АГС?
Часть людей подняли руки, в том числе и я. 
-Кто умеет стрелять с «Утеса»?
Та же самая картина. Гера сказал: «так Китаец и Ледник, по вам вообще вопросов нет, вы можете пока быть свободны».  Мы отошли в сторону. Гера снова спросил у ребят, кто чего умеет, потом молча, ушел в свою комнату. Мы разошлись по своим делам. Через два-три часа Гера опять собрал весь взвод и  назвал по списку позывные, попросил  остаться только нас.   
-Парни, мы отправляемся на Авдеевскую промзону. Там очень тяжелая ситуация. Будет жарко, скорее всего, выживут не все. И это не шутка. Если кто-то не хочет ехать, скажите прямо сейчас. Останетесь здесь, а вместо вас поедет кто-то другой. 
Все молчали. Гера попросил сделать пару шагов тех, кто готов ехать. Весь строй шагнул навстречу командиру. Гера напряженно улыбнулся и сказал:
— Собирайтесь, через час придет машина. Я люблю вас, парни
Мы кинулись собирать свои вещи. В рюкзак полетели теплые вещи, мыльные принадлежности, полотенце, пачки с патронами. Ребята, которые оставались в ангаре, стали доставать свои припрятанные неучтенные боеприпасы и раздавать нам. 
— Себе оставьте, вы тут тоже на фронте, — сказал я.
-За нас не переживай, у нас этого добра еще валом, — ответили  мне. 
Я накинул разгрузку, которая заметно потяжелела и вышел. Через час в кузове КАМАЗа сидело двенадцать человек. Здесь был и Ледник, и Полковник, и Кот и еще парни из соседних позиций. Также лежали в ряд ящики с различными боеприпасами. Кот держал в руках свой РПГ с подсумком на две морковки. 
Колонна грузовиков, возглавляемая штабным УАЗом, отъезжала от ангаров. Мы на всех парах полетели в город. Гера сидел в кабине нашей машины. Нас привезли в какой-то двор промышленного предприятия. На ржавых посеченных осколками воротах с облупленной краской висела надпись, сделанная отдельными буквами «Металлист». Прозвучала команда «к машинам» и мы выпрыгнули на улицу. Здесь уже собралась большая толпа народу. С каждого подразделения стояли бойцы в полной экипировке. Сборная команда нашего полка. 
Командир полка, с позывным Перевозчик, построил нас на поляне. Выступил с напутственной речью. Голос его железный и грубый, немного дрожал. Потом нас сфотографировали на память, благословил священник, и мы снова погрузились в грузовики. В числе прочих бойцов, увидел я и нашего скромнягу Уруса. И других, знакомых по Комсомольскому, и по лагерю на берегу Дона, ребят.
Мы понимали, куда едем. Авдеевская промзона косила людей десятками ежедневно. Это было самое пекло войны. Даже Ледник, всегда с юмором относившийся к любой опасности, стих. Все ранее пережитое, казалось теперь легкой прогулкой, по сравнению с тем, через что предстояло пройти. Каждый день с промзоны вывозили десятки «двухсотых» и раненных. Каждый день здесь обрывались десятки, и без того искалеченных, судеб. Но никто не дрогнул, все смело шагнули в это жерло вулкана. И для многих из нас этот шаг оказался последним. 
Только через сутки мы добрались до ясиноватовского блокпоста. Там шел бой, и поэтому сразу подъехать нам было нельзя. Мы переночевали где-то в близлежайшем районе. Только с утра отправились и доехали без особых приключений.  Заехали под мост, хорошо простреливаемый украинской артиллерией. Разгрузились. Дальше – только пешком. По проселочной дороге, уходившей слева от блокпоста вглубь дачного поселка. Но сначала нужно было пересечь железнодорожные пути, пройти пару десятков метров по открытой местности и потом, петляя между маленькими дачными домиками уже занятых улиц, выйти на самые передние рубежи. Не только самим забраться к черту на рога, но и принести с собой оружие, боеприпасы и продовольствие. 
Выдвинулись погруппно. Похватали тяжеленные ящики, вещи и оружие и пошли. Где-то даже побежали, пересекая наиболее открытые участки. Укропы открыли по нам огонь. Пули свистели совсем рядом. Кое-кто уже упал, сраженный пулей. Но не останавливались, мы перли дальше. Пули шлепали в деревья, в стены домов прямо в сантиметрах от меня. Но пронесло, не зацепило. Видимо сильно мать за меня молилась дома. 
Вот она, первая линия. Прямо перед нами бетонный забор, за ним такие же ангары, в которых сидят укры. Огонь не прекращается ни секунды. Много парней осталось лежать по пути  сюда. Ощущение такое, что воздух просто кипит. Укрывшись в каком-то раскуроченном здании, я перевел дух. Тут уже сидели бойцы из нашего подразделения, а следом за мной прибежал и Гера. В крышу зацокали пули. Командир достал из планшета карту и внимательно рассмотрел ее. 
— Все, парни, мы на месте. Занимаем свободные домики и окапываемся, — сказал он. 
Я перебежал в ближайший же домик, стоявший через узкую дорожку. Домик был стандартный, для тех мест, двухкомнатный, с толстыми стенами и погребом. Внутри стояла  и валялась разбитая мебель и домашняя утварь, я споткнулся об прострелянную в двух местах большую кастрюлю и выматерился. 
— Браток, у тебя свободно? – услышал я голос из-за угла. 
— Да, вроде пока свободно, — ответил я в пустоту. – Залазь скорее.
В дверь просунулся невысокого роста, коренастый мужичок в кевларовой каске и бронежилете. Я же бросил и свой металлолом, еще в машине, при выгрузке. Бегать в них жутко неудобно, поэтому я старался в любое время остаться налегке. За что постоянно получал нагоняи от командиров. 
— Убьют тебя, Китаец, допрыгаешься, — говорил мне Гера. – Одень, каску и бронник, не испытывай судьбу.    
Но я терпеть не мог это железо, сковывающее тело. Меня скорее пристрелили бы в этом панцире, чем так. Потому что я становился в нем неповоротливым и неуклюжим, скорость падала до минимума. К тому же, положа руку на сердце, не видел я еще ни одного бойца, которому бы сильно помогал этот металлолом. Если суждено умереть, то пуля и между пластин прилетит и в глаз попадет. Того же мнения придерживался и Ледник. Со всего подразделения только нам двоим разрешалась такая вольность.  Мы бегали под сильнейшими обстрелами в разгрузках, надетых поверх горки, и камуфлированных банданах. На нас смотрели как на полоумных. 
Мы с моим напарником начали ковыряться в доме, рассматривая, что и куда можно пристроить, как обосноваться. В это время в дом, чуть пригибаясь влетел Даир. 
— Китаец, собака, я тебя по всему фронту ищу. Собирайся, быстрее, я нашел нам обалденное место, пошли пока не заняли, — прокричал он. 
— Бля, а тут тебе, чем не нравится? – спросил я. – Вон и погреб бетонированный есть, если что.  
— Долго объяснять, побежали, все сам увидишь, пока еще не заняли.
— Мужики, а можно с вами, — спросил незнакомец. 
— Давай, только в темпе, — сказал Ледник. – Все за мной. 
Он рванул в проем двери, придерживая автомат на весу, готовый к стрельбе. Я рванул за ним следом, в таком же готовом положении.  Мимо открытых пространств, где раньше стояли ограды, мы пробегали на сумасшедшей скорости, чтобы снайпера не успели по нам отработать. Наконец, Ледник свернул в какой-то двор и забежал внутрь дома. Мы вдвоем кинулись за ним. 
Этот домик был и вправду получше. Окна выходили прямиком на укроповские позиции. Мы наскоро забили их досками, найдя во дворе ржавые гвозди, и используя вместо молотка приклад автомата. Потом промежутки между онами и досками забили землей и шлакоблоками. Сверху еще навесили тонкую сетку-рабицу.  С окнами с противоположной стороны, выходившими в сторону наших позиций и блокпоста, мы просто затянули матрасами, коих в домике оказалось великое множество. Но самое главное отличие нашей позиции от остальных было в том, что у нас уже были отрыты все копы во дворе. И не просто отрыты, а очень хорошо оборудованы. 
Прямо от входа в домик начинался окопчик, который уходил за рядом стоящий гараж. Глубина окопчика была по пояс, сзади его плотно прикрывало кирпичное здание капитального гаража, слева наш домик и хозяйственные постройки, а справа – домик соседа. При этом окопчик был хорошо накрыт балками и  шахтной резиной в несколько слоев. Вобщем получалась долговременная огневая точка. Сюда мы притащили «Утес» и установили его так, что имели очень хороший сектор обстрела. 
Переведя дух, стали знакомиться. Мужик, который присоединился к нам, снял с себя каску и бронежилет, поставил автомат на предохранитель и в угол. 
— Тебя как звать, — спросил мужика Ледник. 
— Игорем, позывной Спартак, — ответил он. 
— Местный или доброволец? – задал вопрос я. 
— Из Донецка я, ребята, местный, — Игорь улыбнулся и протянул нам руку. Мы обменялись рукопожатиями. 
Он рассказал нам о том, что воюет с начала войны, что уже принимал участие в боевых действиях в Афганистане. Потом работал на шахте. Потом эта война. Мы тоже рассказали ему кое-что про себя.  Укры уже поуспокоились и сильно не лупили, поэтому мы сгоняли за боеприпасами к пулемету, взяли пару десятков гранат на подствольники и саперную лопатку. Решили немного доработать наш ДОТ. Прежде всего, мы его углубили, потом прокопали в него вход уже не через улицу, а прямо из дома. Чтобы лишний раз не смущать вражеских снайперов. Землю, которую мы нарыли, всю накидали на крышу дота, прибавив туда еще несколько слоев всевозможного железа. В целом после нашей  доработки в ДОТе мы могли не бояться даже взрыва мины «восьмидесятки». 
Остальные парни, видя, как мы окапывались, сначала подшучивали над нами. До первого минометного обстрела. Потом так же углубили и оборудовали свои позиции. А мы тем временем спокойно пили чай, в домике на кухне. С Игорьком мы быстро нашли общий язык и подружились.  Наша позиция была в аккурат перед ангаром, стоявшим за бетонным забором, откуда укры нас обстреливали. Впереди, в метрах десяти, стояли такие же домики, где ночью прятались украинские снайпера. Но мы с помощью  Утеса очень быстро разобрали все домики на кирпичи. Часть деревянных построек сожгли трассирующими пулями из автоматов.  Часть помог разобрать Кот со своей шайтан-трубой. Мы спрятали парочку зарядов к РПГ у себя в доте, и когда была необходимость, Кот так же отрабатывал по позициям противника из нашего двора. 
Первая ночь показала нам кузькину мать. Мы ночевали в доте, а многие парни расположились на ночлег в домиках. Ночью укры начали бомбить нас из минометов. Часть домиков было повреждено попаданиями. Каждую ночь сгорал один-два домика на нашей улице. Поэтому очень скоро все научились и спать в окопах. В домики мы заходили днем, отоспаться на имеющихся там диванах и кроватях, приготовить еду на газовых плитах, где имелись газовые баллоны. Днем укры не применяли минометы, разве что в редких случаях, предпочитая постреливать из стрелкового оружия, прикрываясь каменными стенами. Только один раз попробовали они выбить нас с позиций, при помощи бронетранспортеров, которые мы тут же спалили из ПТУРов. Получив жесткий отпор и понеся серьезные потери в личном составе и технике, больше попыток не предпринимали. Мы тоже несли потери. Чаще всего вследствие ночных обстрелов из минометов, танков и артиллерии. Наш дот стоял мертво, надежно прикрытый со всех сторон сооружениями, зато мы насыпали украм по полной программе.  

Глава двадцать третья

В ночное звездное небо, оставляя длинный огненный след, подобно ракете, взмыл газовый баллон. Улицу заволокло горьким черным дымом. В дыму летели доски, стекла, черепица и кирпичи. Точное попадание мины в домик. Треск горящей древесины и бульканье плавящихся металла и пластика. Душераздирающие вопли заживо горящих пацанов. Все это уже никогда не сотрется из моей памяти. Оно снится, и будет сниться мне всегда. 
Мы ничем не могли им помочь. Разве только две короткие очереди, чтобы добить, чтобы не мучались. Чувство бессилия порождает чувство звериной агрессии. Я прижался плечом к «Утесу» и стрелял, стрелял, стрелял туда, откуда летели эти чертовы мины.  Хоть кого-нибудь достать, хоть кого-нибудь! Справа на соседней позиции заливался пулемет Калашникова, справа строчили автоматы. Снова, подло, ночью, укры начали свой обстрел. 
За спиной, где-то в районе железнодорожных путей, слышались хлопки наших минометов. Одна выпущенная ими мина угодила в бетонный забор, перед нашим дотом. Мы еле успели пригнуться, как забор разнесло вдребезги, а его осколки полетели в разные стороны. Часть из них упала нам на крышу, балки крякнули, но не сломались. Я выпустил длинную очередь в открывшийся пролом. Есть, на позициях укров послышались визги и крики. Значит, попал! 
— Отставить огонь!  Прекратить огонь!, — разрывалась рация. Но ее никто не слышал. Что поделаешь, помехи в эфире и разве в таком грохоте, когда даже друг другу приходилось кричать на ухо, разве что-то услышишь? Я зарядил новую ленту и опять дал две короткие очереди туда, где недавно стоял забор. Бронебойно-зажигательные пули улетели в ночь с грохотом. В этот момент где-то рядом снова грохнуло. Последнее, что я помню — вспышка, ощущение дикой боли в ноге и темнота. Очнулся я тоже, от ощущения боли в ноге. Я лежал на дне дота, пулемет стоял на прежнем месте, целый. Попробовал подняться, с трудом, но удалось. Потрогал руками ногу- кровь. Полез через вход в домик. Там уже сидел Ледник и Спартак. 
— Очухался, Китаеза, — спросил удивленный Ледник. – Живучий ты, как таракан. 
— Крепко накидали, суки, — прохрипел Спартак. 
Я влез внутрь комнаты, достал индивидуальный пакет и стал обрабатывать рану. Пустяковая царапина, просто приглушило сильно. Оказалось, нас обстреляли с АГС и осколки в щели залетели внутрь дота. Но все обошлись легким испугом. И маленькими царапинами. Я перебинтовался и проковылял на кухню. Там, где у входа стояло большое зеркало, сейчас зияли две пробоины в стене, а на полу лежали осколки разбитого стекла.  Укры перестали нас обстреливать.  А мужики подумали, что я убит и поэтому не стали трогать меня до утра. 
Наутро прибежал Гера, справиться о моем состоянии и желании поехать в госпиталь. Я, молча, взглянул на него, и больше говорить что-либо нужды не было. Мы поняли друг друга без слов. 
Каждую ночь, до утра, долбили укры наши позиции. Каждую ночь, ложась спать, а мы умудрялись и это делать, от сильной усталости, мы не знали, проснемся ли снова. Но мы держали позиции. Укроп крепко засел за своими бетонными стенами, а нам приказа на штурм не поступало. Мы держали позиции. В целом, мы жили обычной жизнью. Раз в неделю нам привозили боезапас и провизию. С алкоголем и сигаретами тоже напряга не было. Моим же любимым занятием было «делать им нервы». Рядом с украинскими позициями проходили электрические линии высокого напряжения. Вернее, там стояли опорные столбы, а самих линий уже давно не было. На этих столбах гроздьями висели зеленые пробки, для отвеса проводов. Я очень любил часами одиночными выстрелами пристреливать по ним свой автомат. Пробки разлетались на мелкие куски от попадания пули и сыпались украм на головы. За что они сильно обижались и пытались меня пристрелить. А я продолжал это делать каждый день по несколько часов. Правда, доставал этим я не только противника. 
Был у нас еще вот такой случай. Служил с нами мужик, с позывным Волк. Тоже из местных, шахтеров. Мы с ним познакомились на момент отправки на промзону, когда получали наставление от комполка и батюшки. Потом уже на промке он часто заходил к нам в гости, поболтать между обстрелами, чайку попить, покурить за компанию. И вот однажды так же пришел. Мы вылезли из дота, достали из погреба бутылку водки, разлили по стопкам. Разговор был ни о чем, так треп о жизни, о проблемах. Просидев с нами около часа, он встал, посмотрел  на нас и сказал:
— Устал я от этой жизни, ребята, очень устал. Не поминайте, если что, лихом. Не могу, не хочу больше…
Мы ему ответили, чтобы он шел к черту и не нагонял тоску на итак истосковавшуюся душу. Мол, волчара, скоро дома будем, не переживай, все будет хорошо. Он махнул рукой и вышел. Вечером командир сказал, что Волк погиб. Он вышел на центральную улицу, где сидел вражеский снайпер, и нам было запрещено там показываться, а тот снял его одним выстрелом в голову. Не могу судить, сделал Волк это специально или просто стечение обстоятельств. Они ведь. такие, искалеченные судьбы Донбасса. 
Мы зашли на позиции, когда только-только сошел снег, земля еще была жирная, черная и сырая, воздух свежий, холодный и вязкий. Вдоль улицы стояли пусть покореженные, но еще пригодные для жилья, домики. Уходили же, когда весна вовсю играла своей зеленью. На деревьях распустились листья, трава легла зеленым мягким ковром. Солнце грело мягким теплом, лаская уставшие тела своим светом. Мы уходили с авдеевской промзоны, непобежденные. Только сидя в автомобилях, везущих нас назад, мы вдруг поняли, что возвращается нас вполовину меньше, чем ехало туда. На улице, где мы держали позиции, не осталось ни одного целого домика, только груды кирпичей и обгорелые остовы зданий. Но мы выстояли! Мы уходили, с авдеевской промышленной зоны, с гордо поднятой головой. 
Уже вернувшись в расположение, получив на руки увольнительные, хорошо отмывшись и отстиравшись, мы с сослуживцем обратили внимание, что город Донецк расцвел и стал еще краше. 
— Я думал, мы там все ляжем, представляешь? – сказал он мне, – а здесь мир, тишина. Такое ощущение, что войны никогда и не было. Они даже не знают, что мы сегодня выжили. 
 Вот именно в тот момент я твердо решил, что когда для меня война закончится окончательно, если я останусь живой и при памяти, я обязательно напишу свою книгу о ней. Расскажу все, что видел, что пережил. Расскажу так, как я это чувствовал. И все, кто был рядом со мной все эти годы, кому я посвящаю данную книгу, все, кто узнал, как хрипят и болят искалеченные души. 
Вернувшись через три дня на наши позиции возле вентшахты Бутовская, я с ужасом узнал новость о гибели командира Геры. Он подорвался на мине, уже здесь, пройдя живым и невредимым недавнее пекло. Как это случилось, никто толком объяснить мне не смог. На похороны к нему я не пошел. Не мог видеть его в гробу. Я оставил за собой право помнить его живым и невредимым.  
Психологически я был сильно подавлен. На меня навалилась жесткая депрессия. Видеть на месте Максима другого командира было выше всех моих сил. Тем более, что в подразделении не все разделяли наше дружеское друг к другу расположение. Были люди, которые не достойны упоминания в моей книге, которые обвинили меня в смерти командира. Хотя, я в это время был в увольнении и далеко от места трагедии. Эти люди сразу же привели замену на место Геры и всячески пытались ему услужить. Я, глядя на это все, только плевался. В конце концов, и отсюда я ушел, громко хлопнув дверью. За мной последовало большинство наших ребят, для которых Максим был больше, чем командир и друг. Он был нашим Братом, а братьев не предают. 
Девятого мая две тысячи шестнадцатого года, на параде Победы в Донецке я встретил человека, который обвинил меня в смерти командира. Он весь был обвешан орденами и медалями, получал какой-то знак отличия и за нашу работу на Авдеевской промзоне. Хотя его там и близко не было. К слову сказать, ни я, ни большинство парней, которые там действительно воевали, никаких наград за это не получали. Они в большинстве своем уехали из Донецка в Россию, где превратились в обычных гастарбайтеров. 

Глава двадцать четвертая

Две недели я прожил в Донецке у друзей. Потом опять  обратился в военкомат  с просьбой отослать меня на службу в хорошее подразделение.  Меня отправили проходить медкомиссию, где чуть не забраковали, из-за полученных контузий и ранения. Но я сказал, что очень хочу служить, потому что больше мне тут делать нечего, а домой возвращаться нельзя. И меня направили. Снова в Комсомольское, в Первую Славянскую бригаду. Спорить вообще вариантов не было. К тому же, я надеялся, что меня там за два года никто и не вспомнит. Однако, переступив порог военкомата, где на меня нахлынула волна ностальгических воспоминаний, как-никак я прожил в этом здании несколько месяцев. Я не заметил, как ко мне подошел какой-то молодой человек и спросил:
— Славка, Китаец, ты что ли?
— Да, это я, — ответил я человеку. 
— Сколько лет, сколько зим, а чего ты снова здесь?
Я тщетно силился вспомнить кто это вообще. Но по разговору понял, что это один из тех парней, с которыми я приехал из Ростова в первый раз. Просто там были ребята, которые прошли мимо меня незамеченными, так сложилось, и, видимо, он был один из них. Он меня знал и помнил, а я же – ни в зуб ногой. Но, тем не менее, из чувства вежливости, общался. Он рассказал мне о том, что весь наш взвод, приехавший в две тысячи четырнадцатом году, давно распался. Он единственный, кто остался из нашего первоначального состава. Через год в здание, которое мы занимали, вернулся военкомат, а разведывательный батальон, который при нас был сформирован,  переехал на базу отдыха. А потом вообще был переброшен в другое место. Куда, он не знал, потому что парню удалось договориться с военкомом и остаться служить при военкомате. 
Наконец, меня пригласили в военкомат  и дали направление в село Марьинка, на передовую. Как раз их командир находился в поселке и забрал меня с собой.  Все тот же пейзаж, все та же деревня. Честное слово, меня уже начинало тошнить от однообразия. Среди бойцов половина пьяная, вторая половина накуренная. Делать особенно ничего не надо. В караул сходил, на кухне поварихе помочь и все – свободен. Только автомат с собой носи, ибо, не забывай, что за речкой уже укры. Но тут они видимо тоже были из того же теста. 
Ни звука, ни комариного писка не издавали. Просто плевать они хотели на эту войну и все тут. Поэтому скукотища в этой самой Марьинке была неимоверная. Поначалу все шло хорошо и спокойно. Бойцы занимались разведением хозяйства, похаживая в гости, к одиноким крестьянкам. Иногда, ради развлечения выезжали в райцентр Тельманово, и на полигон, списать пару ящиков патронов и гранат. А еще строили всякие игрушечные сараюшки, рыли окопы, и все остальное время пили водку. 
Постепенно я начал понимать, что за два года так ничего и не изменилось. Данное подразделение, вся бригада, была создана с единственной целью – обеспечивать правопорядок на вверенной ей территории, в тылу. То есть бороться с алкоголем, повышать демографический уровень населения и делать важный устрашающий вид, скорее смеша, чем пугая украинскую армию. Один, два раза поспорив с командирами, о качестве и уровне подготовки, которых я уже рассказывал выше, о целесообразности таких действий, меня снова выперли к черту. Отвезли в село Луково, к командиру первого мотострелкового батальона.
В центре села располагалось большое здание в стиле сталинского ампира. На крыльце стоял дородный дядька с глазами полными слез и разочарования. На мятой, разорванной форме, висели погоны майора. Это и оказался командир батальона. Александр Григорьевич явно был дружен с алкоголем, весь вид говорил об этом. Он пригласил меня к себе в кабинет, спросил кто я и откуда. Я ему подробно рассказал свою легенду. 
-У меня есть к вам предложение, здесь есть очень отвязный и разболтанный взвод. Не хотите ли вы стать его командиром, и навести в нем порядок?
— Я могу попробовать, товарищ майор, -  ответил я. 
Лучше бы я этого не говорил. Когда я зашел в расположение взвода, который проживал в левом крыле одноэтажного типично-советского садика, то понял все. Большой зал, служивший когда-то игровой зоной, для советских счастливых малышей. В нем стояли рядками то ли нары, то ли раскладушки. Синие уставные одеяла, выпрямленные под одну голосочку, грязные наволочки на подушках, заплеванный, месяцами не мытый пол. За одним большим столом сидела банда, которой явно было наплевать на все идеи русского мира вместе взятые. Главная их цель – заработать денег, потому что единственное место, где их регулярно платили, была Народная милиция.
Они посмотрели на меня, улыбнулись той наглой ухмылкой, которая часто встречается у гопников, просящих у тебя закурить, в темном переулке. И один щуплый доходяга, одетый в камуфляж «березка» проговорил: 
— Серега, к нам очередная жертва в командиры напросилась. Какой это уже, по счету?
— Четвертый только за этот месяц, — ответил развязно долговязый жлоб, в дальнем углу комнаты. 
Я сделал вид, что ничего не услышал. Все эти понты я видел много раз. Типичный местный колорит.  Но банда была уже неуправляемая, держащаяся только на авторитете силы. Возглавлял эту банду высокий, плотный,  совсем коротко стриженый мальчик Сережка, который спал и видел официально вступить в должность командира взвода и получать соответствующую зарплату, на пару тысяч больше, чем у рядового.  И появление конкурента ему явно не улыбалось. 
Как сильно отличалась эта банда от моих парней, которые не так давно воевали со мной на Авдеевской промзоне. Но я все-таки решил попробовать найти с ними общий язык. Первое, что они мне для этого предложили, разрешить им пить водку, столько сколько они могут осилить, после отбоя. Второе, прекратить их мучить выполнением всевозможных работ по обустройству огневых позиций, рытью окопов и хождению в наряды. Мальчики явно решили тут просто весело провести время. Третье их требование, ко мне как к командиру, постоянно отпускать их домой или в гости к одиноким сельчанкам. Под честное слово, срочно явиться при объявлении тревоги. Чего стоило их честное слово, мне очень скоро предстояло выяснить. 
Я был просто в диком ужасе от увиденного.  Но кое-как эти вопросы удалось уладить. Намного хуже было с выездами на боевое дежурство. За нашим взводом была закреплена позиция, под кодовым названием «Яма». В чистом поле стоял искусственно отрытый котлован, куда при многоснежных зимах свозили снег. Он служил накопительным пожарным водоемом, при пожарах, которые часто случаются в здешних местах, при засушливом лете. То ли лет этих было много, то ли снега зимой было мало, но водоем был начисто осушен. И в нем располагался наблюдательный пункт. Вырыты блиндажи, прямо внутри котлована, с позициями под ПТУР. Из имеющегося личного состава стрелять могли два-три человека, и то, абсолютно непрофессионально. И в этой яме, под палящим солнцем они так же умудрялись пить водку. Напившись в хлам, спали на постах, подложив автоматы под голову, или совсем покидали позиции. 
Был такой случай. Вызывает меня комбат к себе и с порога начинает орать, чего это «Яма» на связь не выходит уже несколько часов. Я в растерянности, не знаю, что сказать. Вызвали машину, приехали, а там – нет  никого.  Представьте себе, передняя линия обороны, на позициях лежат боеприпасы и оружие, рации с кодами и настроенные на нужные волны, весь продовольственный запас, а бойцы праздно шатаются по ближайшему селу, в поисках алкоголя и приключений. Любая диверсионная группа противника могла захватить позиции голыми руками. Не выдержал я тогда. Вспомнил погибших друзей, командира своего вспомнил и прям из машины, выпрыгнул, схватил автомат за ствол и со всего размаху врезал первому попавшемуся бойцу – алкоголику  в грудину. Он сознание потерял. Все, я думал, убил. Нет, обошлось. Но бойцы на меня тайную злобу затаили. 
Спустя неделю все вернулись с позиций на расположение. Вечерняя поверка закончилась. Мои бандиты подослали ко мне гонца. Он нагло, в развязанной манере спросил: 
-Командир, можно в магазин сгоняем? 
— Опять бухать будете?
— Не опять, а снова, — ухмыльнулся боец. – Мы же договаривались. 
— Да черт с вами, бухайте, только мне спать не мешайте и в случае тревоги выносите первым, — натянуто засмеялся я. 
— О чем речь, командир, — загомонили бойцы. 
Я понял, что спорить с этим быдлом бесполезно. Они пили, пьют и будут пить всегда. Бойцы с них итак были никакие. Все мои попытки переговорить с комбатом, заканчивались ничем. 
— Я тебя там командиром поставил, сам и разбирайся. Если что, на подвал сажай.  Жаловаться не бегай. 
Так продолжалось около месяца. Чего я только не предпринимал.  Беседовал, обещал новые поощрения, загружал их работой, оставлял надолго без ротации на позициях, лишал увольнительных – ничего не помогало. Метод кнута и пряника не работал. Только с еще большей озлобленностью они относились ко мне. Наконец, я не выдержал. Второй мой визит в Первую Славянскую бригаду закончился так же быстро, как и начался. Я поставил перед командиром вопрос о расформировании взвода, как не боеспособного и не имеющего никакой практической пользы. Написал соответствующий рапорт, который комбат порвал прямо перед всем строем. 
Ему было выгодно по численности держать столько людей и абсолютно наплевать на то, что эти люди могли завтра же попасть в плен или быть убитыми, из-за собственной безалаберности. Все, кто  был дружен с головой, старались поскорее сбежать из деревни. На моей памяти из батальона сбежало около двадцати человек. Местное население, в большинстве своем, относились к таким ополченцам, с явной враждебностью. 
Я же ходил в деревню, знакомился и беседовал с жителями. За что неоднократно получал нагоняй от комбата и его приближенных офицеров. Поначалу сельчане ко мне так же отнеслись презрительно и враждебно.  Но постепенно отношения потеплели. Они втайне, чтобы никто не видел, стали меня приглашать в гости. Звали на семейные мероприятия.  У меня появилась там даже постоянная девушка, работавшая на селе парикмахером. 
-Ты очень отличаешься от остальных, — сказала она мне однажды. – Ты же понимаешь, что это не твое. Ты как белая ворона среди них. Уходить тебе отсюда надо, чем быстрее, тем лучше. 
— Как ты себе это представляешь, я ведь командир взвода,  -  ответил я. – Я же  не могу бросить тебя здесь.
— Я здесь дома, а ты чужой, — сказала она мне, вполне серьезно. – Они тебя рано или поздно просто убьют и ничего им за это не будет. Я тоже собираюсь уезжать отсюда.
Мне нечего было ей возразить. Я не мог бросить взвод. Я до последнего надеялся, что до людей дойдет смысл их пребывания здесь. Но все мои усилия были тщетны. Банда становилась наглее и развязнее. Виноват, конечно, оказался я. Бойцы отказались служить под моим руководством.  Меня разжаловали в рядовые. И тут началось веселье. Сначала меня избили, якобы за то, что слишком сильно гонял их, во-вторых, начались издевательства и психологическое давление. Я понял, что просто пора уносить ноги. Ну что я один мог сделать со всей бандой? Они ведь до сих пор не поняли, что я пытался спасти их же собственные дурные головы и искалеченные судьбы. 
И снова состояние полной психологической подавленности и депрессии. Все чаще я стал задаваться вопросом, а ради чего, собственно, я бросил все, сжег за собой все мосты, и приехал сюда воевать? Ради того, чтобы пьяная и озверевшая толпа меня тут на куски порвала? Ради того, чтобы об меня вытирало ноги пьяное быдло? Горькие были это вопросы.  Но еще горше были на них ответы. Я сбежал с Первой Славянской бригады во второй раз, еще быстрее, чем в первый. 

Глава двадцать пятая

И снова случайная встреча изменила мою биографию. Спустя неделю после побега из Лукового горя, я снова вернулся в Донецк. Меня приютила Ирина Мороз, дав мне время отдышаться и прийти в себя. Я рассказал ей о своих последних приключениях. Я представляю, как тяжело слышать матери, потерявшей единственного сына, о том, во что превращается дело, за которое погибла ее кровиночка. Но и врать ей я не имел права. 
Прогуливаясь по Донецку, я встретил старого знакомого казака, позывной Витамин, с которым служил в Антраците. Он расспросил меня где я и как. Мой рассказ вызвал бурю эмоций. Потом он предложил поехать с ним в город Стаханов, в Луганскую Народную Республику. 
— Там, конечно, тоже не сахар, но всяко лучше, чем ты рассказал, — продолжил он. 
Мы договорились встретиться на следующий день. Автобус до Стаханова отправлялся в шесть утра. Попрощавшись с Ирой, поблагодарив ее за гостеприимство, я отправился на автовокзал. Там встретился с Витамином. За пять минут мы расположились на своих креслах и заснули. 
И снова это приятное ощущение при въезде на луганщину. Через несколько часов мы уже были в другом городе. Витамин быстро объяснил мне, как пройти к штабу, и побежал к себе в подразделение, так как опаздывал с увольнения.  В штабе я попросил направить меня в разведроту, что быстро было сделано. У казаков всегда присутствовала большая дисциплина, чем в остальных подразделениях Народной Милиции обеих республик. 
Написав рапорт, я вышел на улицу покурить. Через минут десять ко мне подошел парень. Высокий, статный, широкоплечий красавец с выразительной внешностью. Он протянул мне руку и сказал: 
-Здорова дневали, я – Сергей, позывной Платон, командир разведроты. Ты просился к нам?
— Слава Богу, — ответил я. – Да, хотелось бы …
— Где раньше служил? 
Ощущение дежавю, я снова рассказываю свою легенду и историю похождений на Донбассе. Он внимательно выслушал, кивая головой, и задал пару вопросов, проверяя мои знания о работе в разведке.  Я ответил хорошо, удовлетворив его любопытство. 
-Собирайся, поехали, — сказал Сергей. – Сейчас в располаге разберемся. 
Мы прыгнули в белый микроавтобус, за рулем которого сидел невысокого росточка, но весь такой шустрый и деловой, парнишка. Как оказалось, заместитель командира роты.  Позывной Стафф. По плавно уходящей вниз дороге, мы въехали в какой-то санаторий. Стройный ряд высоких деревьев, небольшой ставок и на его берегу стоит несколько зданий, в которых и располагается разведывательная рота казачьего полка. Даже в этом чувствуется стать и престиж. Все есть у казаков и своя баня с парилкой и душем, и расположение теплое и комфортное, и столовая с кухней, где работают женщины. Кормят, кстати, очень достойно.  
Ребята все подобрались вполне приветливые, дружелюбные. После луковской банды с ними было приятно поговорить. Конечно, здесь тоже присутствовал определенный контингент мурчащего быдляка, но его было так мало. Все остальные парни держались от них подальше и особо в контакт не вступали. Здесь, как и положено, этот контингент был в изгоях. Служить им не мешали, но и дружбу крепкую с ними не водили. И зачастую видя такое к себе, отношение эти гопники перевоспитывались, становились похожими на адекватных и разумных людей. 
Я быстро перезнакомился с бойцами подразделения. Рассказал им свою легенду, ставшую родной. Потому что уже привык по ней жить. К тому же в новом коллективе, даже при очень хорошо складывающихся обстоятельствах, всегда может сидеть скрытый враг. И понеслась по новому кругу моя армейская жизнь. Наряды, караулы, полигоны, выезды на боевые и увольнительные. Честно, мне очень нравилось служить в Стаханове. у меня быстро сложилась своя отдельная компашка друзей, с которыми я до сих пор общаюсь, и мы тянули там лямку очень даже весело. 
Среди них много разных людей. Были и люди творческие, с кем можно было обсудить литературу, кино, искусство, а были и простые шахтеры, с которыми можно было просто перекинуться в карты, вспомнить события две тысячи четырнадцатого -две тысячи пятнадцатого  годов.  И с теми, и с  другими можно было пропустить по чарочке беленькой, абсолютно не боясь того, что кто-то, нажравшись, выстрелит тебе в спину. 
Активных боевых действий уже не было. Да, укропы продолжали обстреливать и сам город Стаханов, и наши позиции, которые мы держали своим присутствием, но уже чувствовалась какая-то надежность и определенность, начала зарождаться надежда на лучшее. И не было того чувства безнадеги, которое присутствовало в середине две тысячи пятнадцатого года. Народ снова приветливо улыбался нам, а мы ему.  
Новый две тысячи семнадцатый год я снова встретил на посту. Складывалась тенденция. Но в этот раз мне принесли и водки и закуску, и даже посидели со мной какое-то время. Отношение к людям здесь было другое, более дружелюбное. Конечно, были и солдатские подколки, особенно по отношению к моему все ухудшавшемуся здоровью, но я всегда относился к ним спокойно и с юмором.  А здоровье мое стало значительно сдавать. Я стал слепнуть, частые головные боли, боль и хромота в раненной ноге, самочувствие отвратительное. Я попросил командира отправить меня в больницу. Три недели меня пролечили в Стаханове, но безрезультатно. Потом отправили в Луганск. Так, в середине января две тысячи семнадцатого  года я снова вернулся в столицу, теперь уже навсегда. 
В республиканской клинической больнице, после осмотра специалистами меня положили в отделение нейротравмотологии. Врачи, осматривающие меня, разговаривали на своей докторской тарабарщине, в которой я понимал не больше, чем в языке индейцев майя. Но выражение их лиц мне очень не нравилось. 
-Молодой человек, когда вы получили травму головного мозга?
— Вам про какую именно? – спросил я. 
— А у вас их было несколько? – спросил заведующий отделением. 
— Да, последняя в прошлом году летом, тяжелая контузия, с потерей сознания и кровотоком, — ответил я. – До этого сильные ушибы головы были. 
— И что вы делаете в армии с такими травмами? 
— Служу, как видите.
Меня закрыли в отделении на целый месяц. Делали анализы, кололи уколы, измеряли давление и температуру. Вобщем, крутили и вертели, как хотели. Положили на первом этаже, в первую же палату. Как хорошо было просто лежать и ничего не делать. Я выпросил и медперсонала код от вай-фай и целыми днями проводил в Интернете, на сайтах знакомств.  В палате со мной лежало еще двое военнослужащих, но они приходили только на процедуры и уходили до следующего утра.  Так что в палате большую часть времени я находился один. 
Уход за мной был царский. Молодые девчата медсестры регулярно заходили меня проведать. Среди них была одна милая девчонка, которая больше всех проявляла заботу. Ее звали Аня. Невысокого роста, стройненькая, блондинка с голубыми глазами. Вобщем я оценил ее заботу, пригласив однажды испить со мной чайку. Девушка согласилась.  Вечером она оставалась на дежурстве. Мы провели с ней прекрасную ночь в палате. Потом это повторялось каждое ее дежурство, до момента моей выписки.  
Параллельно я вел переписку еще с некоторыми девушками на сайте. Иногда мы встречались в городских кафешках, чтобы пообщаться.  Но там ничего серьезного не намечалось. Пока я не познакомился с Мариной. Не знаю, чем она меня так привлекла, но я реально заинтересовался ею. Недавно разведена, двое детей, никаких перспектив. Но вот стрельнуло и все тут. На фотографии на меня смотрело милое личико, с очень красивыми глазками, темно-русыми волосами, чувственными губками. А еще мое внимание привлекла собака-такса, которую она держала в руках. Я с детства влюблен в эту породу.  Наше общение переросло в серьезные отношения. 
Мы встретились с ней в городе. Свидание было назначено в кафе, на втором этаже торгового дома «Аврора». Я пришел за полчаса до назначенного срока, с мыслью, что если девушка окажется хуже, чем на фотографии, я спокойно слиняю незамеченным. Сидя за столиком, лицом к залу, я пил пиво и рассматривал посетителей. Вдруг сзади кто-то подошел и закрыл мне глаза ладонями. Как молния пронеслась по мне волна теплоты и нежности. Какие это были руки! Теплые, нежные, ласковые. Я повернулся. Передо мной стояла она, девушка моей мечты.  Она была среднего роста, полненькая, кареглазая, с грудью не больше третьего размера. Одета девушка в синие обтягивающие джинсы и зеленую толстовку в белую полоску. 
— Привет, я – Марина! Ну как, не нравлюсь? Тогда я пошла. 
Вот уж эти комплексы. Я только схватил ее за руку, пригласил составить мне компанию.  Опомнившись, ответил:
-Куда ты пошла? Мне ты нравишься. 
Мы сидели за столиком, пили зеленый чай, который я всегда терпеть не мог, и общались. Девушка была действительно очаровательна. По крайней мере, для меня. Это была любовь с первого взгляда.  Появилась надежда, которая постепенно превратилась в уверенность, что наше общение перерастет в бурный и долгосрочный роман. От девушки шел аромат домашнего уюта и тепла, по которым я так сильно соскучился за годы скитания от одной казармы к другой. Я чувствовал себя очень неловко, потому что был одет во все несвежее, рваное, и сам выглядел изможденным и уставшим. Как-то до встречи с ней я этого и не замечал даже. Мы проболтали несколько часов, потом я проводил ее до остановки и на прощание поцеловал. Все, ее нежные губы окончательно меня убили.  Я был потерян и для общества и для армии. 
Вернувшись в больницу, я отказался от встречи с Аней, сославшись на плохое самочувствие. Девушка обиделась и перестала со мной разговаривать. Я ничего не стал ей объяснять. Все мои мысли были заняты новым знакомством. Я позвонил Марине, справившись о том, как она добралась до дома. Мы снова проговорили с ней несколько часов. Договорились встретиться в ближайшее время. В моем сердце заковырялся червь нового чувства. Спустя пару дней я снова летел на свидание с ней. Продолжилось ежедневное общение в Интернете, уже без запретных тем. И договорились встретиться, чтобы провести ночь. Без обязательств. Но я уже знал, что проведя с ней ночь, вряд ли захочу оставить ее одну. Так и случилось. 
Мы сняли квартиру. На улице Советской, в центре города. Встретились в кафешке, на старом месте.  Договорились с хозяйкой и поехали. Квартирка была уютная, теплая. По дороге купили еды и вина.  Перед подъездом я последний раз спросил ее:
— Ты точно этого хочешь? Не передумала? 
Она ответила, что нет. Но во взгляде все равно почувствовалось смущение. Мы вошли в квартиру, рассчитались с хозяйкой и остались одни. Я, еще не сняв бушлата, поцеловал ее. Мягкие, нежные губы девушки сводили меня с ума. Марина отправилась на кухню готовить пищу. Мне пришла идея залезть в ванную помыться. Когда после душа я зашел на кухню, на столе уже все было готово.  Взяв бутылку с холодильника, я разлил нам вина. Мы выпили, чтобы снять напряжение. В зале, где стоял большой раздвижной диван, Марина заправила чистую постель. Я подошел, обнял ее и после долгого поцелуя стал раздевать. Она дрожала, но не сопротивлялась.  Ночь была превосходная.  
Мы ласкали и любили друг друга со всей силы, испытывая самые мощные и непередаваемые ощущения. Видимо ее душевные переживания совпали в унисон с моими, и общаться друг с другом нам было легко и  приятно. И не нужны были никакие условности и лишние разговоры. После этой ночи вопрос о продолжении отношений даже не стоял. Я понял, что безумно влюблен в девушку. Так бывает в жизни, обстоятельства складываются не лучшим образом, и завернет так, что и жить, то особо не хочется. В этот момент высшие силы, которые, несомненно, существуют, преподносят тебе человека, который становится твоим лекарством и доктором одновременно. Мы стали такими людьми друг для друга. Наши чувства сносили нам голову. Простое знакомство, превратившееся в роман, мгновенно переросло в самое сильное, что может случиться между двумя людьми, чувство любви и родства. Мы стали встречаться, а спустя месяц я уже жил вместе с ней и ее сыновьями. Мы строили семью.    
Заведующий отделением, с интересной фамилией Победоносный, пришел ко мне в палату на утренний обход. Он внимательно осмотрел меня, и сказал:
-Слава, тебе надо подумать о смене рода деятельности. Ты уже достаточно повоевал, у тебя могут возникнуть серьезные проблемы со здоровьем. Дело в том, что у тебя серьезная травма головного мозга, вследствие контузии. Тебе нужно лечиться, а мы уже сделали все, что в наших силах. Я выписываю тебя. Зайдешь за выпиской в кабинет, через полчаса. Собирайся. 
Я вышел на крыльцо больницы и стал думать, что мне делать дальше. Во дворе больницы гуляли пациенты. На костылях, в тапочках и халатах, их еще ждали их теплые палаты. Пришел парень, который лежал со мной в одной палате и спросил:
-Куда ты сейчас? Обратно, в Стаханов?
— Ну, да, — ответил я. – Больше некуда.
— У меня есть к тебе предложение, не хочешь перебраться к нам? – спросил он. – Поехали, покажу. 
Пройдя минут десять до главной дороги, мы сели в маршрутку и через пару остановок вышли. Я узнал это место по памятникам. Стояли тот же самолет и танк на своих постаментах. Я был тут два года назад. Мы ехали в разведывательный батальон, на ВАУШ. 
За прошедшее время, после моего первого визита сюда, все здесь изменилось. У входа стояли часовые, в здании контрольно-пропускного пункта все было оборудовано по уставу. Во дворе, где раньше стояли здания с разбитыми стеклами, все было под ниточку покрашено, блестело чистотой и порядком. Мы с парнем прошли в строевую часть и уже через пару минут мне выдали отношение на перевод в специальный отряд быстрого реагирования «Брас». Оглядевшись по сторонам, я заметил и Тунгуса, маленького сапера, над которым мы так неудачно подшутили в первый наш визит сюда, в две тысячи пятнадцатом году. Прошло два года, и я  собирался идти сюда служить. 
Искалеченные судьбы Донбасса, как много боли и злости, ненависти и предательства приходится испытывать вам. Рассказывая о своих скитаниях по этой воистину священной земле, я рассказываю, прежде всего, о встрече с вами. Каждая из вас отзывается состраданием в моей душе. Ваша боль становится моей болью, ваша злость – моей злостью! 
Пусть не всегда мы могли понять друг друга, а наши встречи не всегда заканчивались мирно и дружественно, но от этого не перестали вы мне быть родными и близкими. Ссоры бывают и среди родных братьев. Я не держу на вас зла и прошу вас простить меня, если я в чем-то виноват перед вами. Но никогда не иссякнет мое преклонение перед вашим мужеством, стойкостью и несгибаемостью перед лицом врага и жизненными проблемами. Искалеченные, израненные, порой совсем обескровленные, вы продолжаете бороться и в этой борьбе воскрешаете, подобно птице Фениксу, становитесь еще крепче, сильнее и мужественнее. Проявляя свой шахтерский характер! 
Три года прошло с тех пор, как я впервые услышал об этой войне. Три года, с того момента, как мы обсуждали с парнями из Украины, сидя в московском общежитии» дальнейший ход развития Майдана и конфликта. Три года, насыщенных событиями, знакомствами и страшными и горькими потерями. Три года, в течение которых я неоднократно проклинал этот край, эту войну и свое решение принять в ней участие. И не смотря на это, три года ковалась моя сыновья любовь к Донбассу. Я чувствовал, как становлюсь частью его, а он становится частью меня. И сегодня я твердо заявляю, я родился дважды. И второй раз я родился на Донбассе!
Так думал я в январе две тысячи семнадцатого  года, по дороге из Луганска в Стаханов. Выписавшись из больницы, получив прилагающиеся документы и наставления врачей, я ехал по степным просторам луганщины и размышлял. В моей жизни появились люди, которые  дали ответы на все, мучившие меня все эти годы, вопросы. За что я воевал? За свою семью, за Маринку и наших детей, за этот шанс нам встретиться. Это сам Донбасс, видя все мои старания и страдания, вознаградил меня. Нет на свете ничего дороже семьи. Никакие звания, должности и приключения не сравнятся, все вместе взятые, с тем чувством, что тебя любят, тебе верят и тебя ждут.  Мне было теперь ради кого и ради чего жить. Поэтому я твердо решил перебраться в Луганск, а в скором времени и оставить службу. Я сделал все, что было в моих силах. Война, вроде как, закончилась, а значит, пришла пора отдохнуть и заняться своими проблемами.  
Я был хорошим воином, мне часто это говорили, но я был самым отвратительным солдатом. Я умел стрелять из всех видов вооружения, начиная с пистолета, заканчивая пушкой и танком. Знал многие премудрости тактики и стратегии ведения боя. Но я терпеть не мог жить по уставу.  И поэтому регулярно получал за это нагоняи от командиров. Для меня всегда было большой проблемой подчиняться кому-то. Потому что я сам лидер. Даже в семье. Поэтому возникали конфликты и ссоры. 
В марте две тысячи семнадцатого года я возвращался в столицу, добившись перевода со Стаханова в разведбат Луганска. И первым, кого я снова увидел в батальоне, был Тунгус. 
Маленкьий, но юркий и динамичный, уже изрядно поседевший он все еще держался молодцом. Его жесткий и колючий взгляд, колкая, но справедливая манера выражаться, подкупали меня. Я проникся уважением к этому офицеру. В нем был виден опыт и знания настоящего офицера. Когда я зашел в расположение части, он давал нагоняй какому-то провинившемуся солдату. Я улыбнулся, вспомнив, как он отчитал нас, тогда в две тысячи пятнадцатом, и подумал, что мальчишке еще повезло. 
За время моего отсутствия, прошедшее с того момента, в батальоне произошли глобальные перемены. Все блестело чистотой и порядком, бойцы занимались специальной подготовкой. Офицеры обеспечением всем необходимым для этих занятий. Солдаты ходили в новенькой, чистой пиксельной форме, начищенных до блеска берцах и выглядели, как на картинке. Парни вызывали ощущение серьезной, дисциплинированной  и обученной мощи.  Да уж, сравнивать их с нами, оборванными, грязными и голодными ополченцами первой волны, не приходило и в голову. Все внешние сравнения явно были не в нашу сторону.  Но ведь, для того и воевали. 
Так я снова поступил на службу. И снова все по тем же самым алгоритмам. Без активных боевых действий, одна скучная муштра. Как вы понимаете, надолго меня не хватило. Кое-как доковыляв до мая месяца, я был исключен из списков части.  И уже окончательно, как я тогда думал, завязал с армией. Попробуйте волка посадить на цепь. Не пробовали?
Что самое тяжелое в службе в Народной милиции? Пустая трата времени, усталость от глупых занятий, которые никому, по сути, не нужны и полное отсутствие цели. В ополчении физически мы выматывались намного больше, но никто не жаловался на усталость или недосыпание. Сейчас же на службу ходили как на трудовую повинность, как на работу. А это уже совсем другая история. Для этого надо родиться и это должно нравиться. Ни того, ни другого я в себе не наблюдал, поэтому и, успокоившись окончательно, решил выйти вон из системы. 
Больших усилий и нервов, стоило мне получение луганского паспорта. Три месяца я сидел без дела, на шее у Марины. Пока решался вопрос с документами.  Не знаю, справился бы я без ее участия, но в итоге в июне семнадцатого  года я получил гражданство новообразованной страны. И сразу же начал поиск новой работы. В газете нашел объявление о требующихся корреспондентах в местную газету. Вспомнив о том, что когда-то имел опыт такой работы, я отправился на собеседование и, к моему удивлению, был принят. Так началась еще одна новая захватывающая страница в моей жизни. 

Глава двадцать шестая

 В большом светлом кабинете, на втором этаже огромного производственного помещения полиграфии, было тепло и уютно. В центре большой буквой «П» стояли столы, за которыми работали журналисты, верстальщики и дизайнеры. Здесь же сидели и редакторы, которые сразу же правили тексты, отсматривали фотографии, следили за версткой и внешним видом печатных изданий. В редакции кипела жизнь, по страстям, не уступающая передовой. Тут и была, информационная передовая. Журналисты как пчелы летали на всевозможные мероприятия, приносили и писали свои материалы, которые редактора превращали, безжалостной правкой и кромсанием, в статьи. И, наконец, главный свой штамп качества ставил учредитель и главный босс полиграфии. 
— Так вы говорите, имеете опыт работы, — спросила меня женщина бальзаковского возраста, сохранившая следы былой красоты в молодости. – Тогда покажите нам, что вы умеете. 
Это был главный редактор газеты «Экспресс-новости» Людмила Альбертовна. Внешность у нее была типично-редакторская. Строгий вид, деловой костюм, очки  и умный, начитанный взгляд. Сразу было видно, что женщина не только красивая, но и очень образованная. Взвешенная, грамотно поставленная речь, с правильно расставленными ударениями в словах, говорила о том, что редактором она работает давно. Мне нравились такие женщины. 
Первым заданием для вновь поступившего корреспондента стало интервью с директором одной из старейших школ города, которая готовилась к празднованию большого юбилея со дня основания учебного заведения. Так совпало что,  школа эта находилась в паре кварталов от моего нового дома, в котором мы проживали с Мариной. Кроме того,  она эту школу и закончила. В ней же учились два наших сына. Так что посещение директрисы в данном случае превращалось теперь чуть ли не в смотрины нового родителя и мужа. Я тщательно подготовился к визиту, уже предчувствуя, что после него по поселку обязательно поползут слухи. Я работал в школе учителем некоторое время, поэтому знаю, что такое женский педагогический коллектив. 
Все-таки, Большая Вергунка, это, прежде всего, был отдельный поселок, в котором все друг друга знали, а уж потом район города. Неожиданно для меня, наша с Мариной совместная жизнь превратилась в  тему для пересудов среди односельчан. Ей часто говорили, чтобы она подумала, прежде чем связывать свою судьбу с ополченцем. Мне же преподносили эту информацию с другой стороны. Чтобы я подумал о том, зачем связывать жизнь с женщиной с двумя детьми, когда вокруг полно свободных и одиноких девушек. Большого терпения стоило мне пережить этот период времени. И, к счастью, Марина не слушала такие разговоры, поэтому  они очень быстро утихли. 
Да, девушки Донбасса смело выходили замуж за ополченцев и добровольцев с России. За пять лет число браков между вояками и гражданскими только увеличивалось и насчитывало уже несколько тысяч новообразованных семей. Воины ополчения и народной милиции значительно улучшали демографическую ситуацию Донбасса. Выходили замуж за русских солдат, не затем, чтобы уехать с ними из Луганска, а, наоборот, оставить их жить здесь, взамен сбежавших местных парней и мужей, которые бежали от войны, бросая даже семьи.
Интервью  получилось шикарное. Директор школы, Ольга Ращикуля, была потомственным педагогом. Она возглавляла школу, которой когда-то руководил ее отец. Вобщем, потомственность поколений ощущалась во всем. И школа была для многих вторым домом. Я сделал красивый материал на половину полосы и был тут же зачислен в штат. Генеральный директор полиграфии, а по совместительству и всей редакции, господин Кулинченко, назначил мне хорошее, по местным меркам, жалованье. 
Началась активная и интересная жизнь журналиста. Постепенно я оттаивал от военной повседневности. У меня все складывалось хорошо. Дом, семья, работа. Помимо меня в штате редакции числились еще два журналиста, Андрей – маленький, совсем юный мальчик, интеллигентного вида, щупленький и скромный, и  Аня — молодая девушка с очень сексуальными формами и красивыми карими глазками.  Мы  сидели уже в отдельном кабинете, втроем.  
Там же в редакции я познакомился с очень хорошим парнем, Борисом Табачником, который пробовал себя в журналистике. Он был творческой личностью, писал хорошие сценарии, по одному из которых был создан патриотический фильм «Ополченочка». Но Борис очень скоро ушел из редакции, поняв, что журналистика и свободное творчество не одно и то же. 
Утро у нас начиналось с обязательного чаепития и обсуждения, текущих тем на свежий номер. Андрей обычно приходил позже нас с Аней, поэтому я свое утро начинал с маленького щипка коллеги за какую-нибудь часть тела и громкого:
-Доброе утро, дорогая! 
 Поначалу она даже обижалась. Потом привыкла, видимо понравилось. Или смирилась.  Да, она была очень милым человеком. Ей только-только перевалило за тридцать, и она еще жаждала любви и внимания. Мы с ней очень хорошо ладили, и вскоре почувствовали душевную близость… Она, не смотря на столь юный возраст, уже много путешествовала, что сблизило нас в интересах. Поэтому нам всегда было о чем поговорить. 
Так бы и работали мы с ней, плечом к плечу разгребая информационные поводы луганской реальности, если бы не скандал, который произошел у меня с директором предприятия. И опять же, мое изначальное упрямство и нежелание подчиняться. Случилось это из-за спора о каком-то материале, не помню уже, каком именно. Разошлись мы с редакторами и директором во мнениях. В итоге, ушел я, громко хлопнув дверью. Дверь кстати, потребовала замены. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Андрей вышел на улицу… Аня стояла и смотрела, как я собираю свои вещи. 
— Нет, ну ты же военный, где твоя выдержка, Слава? – спросила она.   
— Да достало все, Аня, — рычал я. – они что думают, я без них пропаду? 
— Нет, конечно, — ответила Аня. – Просто жалко, что ты уходишь. Кто мне спинку греть будет? 
— Ну я же не умер, дорогая, -ответил я. – Если что, только свистни…
— А если и вправду свистну? – тихо прошептала она мне в ухо. 
— Я обязательно приду, — так же ответил я ей. 
Мы посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись. Я крепко сжал ее руку, а она положила сверху вторую. Между нами давно все было ясно. Симпатии мы испытывали друг к другу давно.  Но оба были женаты, и переступать эту грань не собирались. 
— Я тоже приду, если позовешь, — снова прошептала Аня.
— Я знаю, Анюта, — ответил я и улыбнулся.
Я поцеловал ее в лоб, как обычно целуют младших сестренок, и вышел из кабинета. Через два часа, когда Аня закончила работу, я подъехал к полиграфии. Мы зашли в магазин, купили пива и, удобно устроившись на лавочке во дворе, обнявшись, долго не могли расстаться. 
— Слав, ну почему все так? Почему? 
  — Жизнь такая, Анечка, не мы такие….
Мы даже не поцеловались на прощание. Просто обнялись и пожали друг другу руки. Вообще мы никогда не целовались. Но была между нами какая-то светлая нежность, которая связывала нас. Мы до сих пор общаемся, как хорошие друзья, и, кто его знает, осталась бы между нами такая нежность, если бы мы переступили через порог, который сделал бы нас любовниками? Неизвестно. 
Глава двадцать седьмая
Летом семнадцатого года я впервые отправился в Москву, будучи уже гражданином Луганской Народной Республики. С момента моего последнего визита в Россию прошло чуть больше двух лет. И помня, о возникших проблемах, я не очень стремился ехать туда без паспорта. Теперь с новеньким паспортом я снова ехал к границе. Проходя  паспортный контроль, был задержан сотрудниками погранслужбы. 
-Молодой человек, отойдемте в сторонку, — говорит мне пограничник. – Подождите тут минутку. 
Я в недоумении, что происходит. Начинаю нервничать, полагая что проблемы из-за нелегального пересечения границы летом две тысячи пятнадцатого года. Но нет, оказалось, что я уже два года как подан в международный розыск по линии Интерпола. Подан Украиной и Казахстаном, совместно. Казахами за участие в вооруженном конфликте на стороне Донбасса. А украинцами, за нелегальное пересечение границы, за терроризм и наемничество. «Сказочные долбае…», — как говорил один персонаж из известного фильма.  
— А вы когда-нибудь слышали, чтобы на Украине посадили украинцев, воевавших на стороне чеченцев-вакхабитов?  А про казахов, осужденных за наемничество и за то, что воевали на стороне ИГИЛ в Сирии? Вспомните, как Сашко Билый открыто по телевидению рассказывал, кто он и где воевал. В Казахстане тоже никого из своих не посадили, — говорил я офицеру ФСБ, Антону Антонову, который допрашивал меня в маленьком кабинетике при таможне. – И неужели после этого, вы спокойно отдадите меня в лапы этим уродам?!
Мне задавались вопросы, я на них отвечал. Честно, без утайки, развернуто. От России мне скрывать было нечего. Молодой симпатичный парень, в белой рубашке, смотрел на меня с широко расставленными глазами. Он не мог поверить, что перед ним сидит тот самый Китаец, который известен своими похождениями на Донбассе.  Он ответил:
— Скажу по секрету, если ты до сих пор не понял, Россия своих не сдает. Но отреагировать мы обязаны. 
— Да раньше же я ездил, проблем не было. – сказал я. 
— Вы последний раз заезжали в две тысячи пятнадцатом году, когда еще не были в розыске, — ответил Антон. 
Меня передали в управление внутренних дел, и все документы провели по базе данных. В полиции так же составили протокола и отпустили. Через двенадцать часов я уже был на свободе и ехал дальше. Спустя несколько суток я уже гостил у родителей в другом регионе России. Они прекрасно обосновались, купили дом в сельской местности и жили на пенсии. Я отправился в управление ФСБ по месту пребывания и встал там на учет, мило пообщавшись с «федералами». Никто ни с какого бока меня не угнетал и не пробовал депортировать.  И это меня, безусловно, радовало, что Россия, наконец, научилась отстаивать права своих соотечественников. Через месяц я уже без задержек пересек границу в обратном направлении. 
Вернувшись в Луганск, я снова занялся поисками работы. Моя семейная жизнь, не успев начаться, снова давала трещины. Романтический период закончился, и бытовые проблемы навалились по полной программе. К этому же, долгое время не могли наладить отношения со старшим сыном, который мне заявил :
— Ты здесь никто, просто мужик из армии. Мама тебя завела, чтобы скучно на старости лет не было. 
Я опешил от таких заявлений. То есть жить за мой счет, я – кто, а как выполнять мои требования, то – никто?! Начались скандал за скандалом. Бедная Марина, желавшая счастья и любви, но напоровшаяся опять на эгоизм и нетерпение двух взрослых, переполненных гордыней, мужиков. Жить с Мариной тогда стало не сахар, и без нее хоть волком вой. Трудное это было время. После горячих и жестких скандалов следовали бурные ночные примирения. И так по кругу, до момента рождения общего ребенка и установления официального статуса в ЗАГСе. Обычная история. 
С работой была жесткая напряженка. Случайные заработки не спасали положение. И, как бы не отсутствовало желание, а снова пришлось одевать солдатские сапоги. В апреле восемнадцатого  года я поступил в Алчевский танковый батальон. Танкист с меня тогда был, как в песне, никакой. Через трое суток, после оформления, на целый месяц я был вывезен на передовую. И снова родные места, село Смелое. Если помните, я раньше рассказывал, что был на позициях в Сокольниках. Так это соседнее село. Жили мы на окраине поселка. Рядом с промышленной зоной. На территории бывшего машинного двора, где до войны ремонтировали трактора и сеялки. 
Танки, советские Т-62 стояли на приколе, в ангарах. Это были отжатые у укропов танки во время боев в две тысячи четырнадцатый году.  Состояние их просто ужасное. Из трех машин собрали еле как одну, и то, только для того, чтобы успеть прыгнуть на нее и смыться куда-нибудь. Настоящих танкистов среди нас почти не было. Из двенадцати человек, охранявших этот металлолом, десять не имели понятия, как им пользоваться. Только двое русских добровольца, служивших в танковых войсках пытались сначала обучить остальных. Но и они выражали однозначное отношение к имеющейся технике, называя ее просто «хлам».
— Эти танки из ангара не выедут, не то, что в бой на них вступать, — говорил Руслан, татарин из Казани. Он воевал на танках в обеих чеченских кампаниях. – Башни клинит, сами себя подорвем. 
Меня трижды перекидывали с одного экипажа на другой. Потом в конец запутавшись, оставили механиком-наводчиком на самый раздолбанный агрегат. 
-Ничего, вот как раз научишься собирать и разбирать танк, — сказал мне старший. – А ты как хотел, сразу сел и поехал?
Я посмотрел на него, как на идиота, коим он, в принципе, и являлся. Командир экипажа, старый, заросший седой бомжара, сказал:
— Залазь,  в башню залазь, говорю, покажу, как воевать будешь!
Я еле втиснулся в люк, который открылся на половину и застрял. Сел на сидение и почувствовал, как вся моя задница утонула в какой-то жирной и противной жиже. По телу пошел зуд и жжение. Все было в мазуте и солярке. Тесно, как в гробу. 
— Короче, смотри, малыш, — сказал «учитель», — нажимаешь вот эту хренотень, потом включаешь вот эту и вот эту, смотри не перепутай, понял?
Он тыкал своими корявыми и избитыми пальцами по каким-то кнопкам, которые я даже не пытался запомнить. Один раз я спросил его:
— А вот это что за кнопка, какое у нее назначение? 
  — Ты что, самый умный, козел? – зло ответил он. – Откуда я знаю? Тебе сказали, жми вот эту и вот эту, значит жми и не выпендривайся. В  бою разберешься быстро. 
На этом все обучение и закончилось. Я вылез и осмотрелся. Весь в мазуте, на заднем кармане брюк большое маслянистое пятно, размером с футбольное поле. Бомж-учитель подошел, положил мне грязную руку на плечо и сказал:
— Привыкай, через неделю будешь ходить такой  же.  Ты водку будешь? 
Я посмотрел на него и сказал: 
— Наливай, коли не шутишь. Пропущу парочку. 
-Ишь ты какой, наливай, за ней еще сходить надо, в магазин….вон там за домами…сгоняй, будь другом, ты из нас самый чистый….
Он протянул мне две красные бумажки, заляпанные грязью и солидолом. Через два часа я упитый до состояния улитки, спал в вагончике возле стенки, с шлемофном на голове, по локоть в мазуте, по колено в солярке.
— Наш пацан, толк будет, — услышал я чей-то голос,  сквозь сон.
— Посмотрим, — ответил второй голос.
Так прошел месяц. Утром — похмелье, вечером – пьянка. Пришла пора возвращаться в расположение. За нами пришел тентованый «Урал», мы погрузили свои пожитки и поехали, не пропустив и магазин. С позиций выехали в шесть часов вечера. Но пока заехали за остальными, пока доехали до Алчевска, было уже около одиннадцати. 
В кузове грузовика шла настоящая пьянка. За борт летели пустые бутылки. Одна, две, три… Я отхлебнул с горла, чтобы опохмелиться после вчерашнего и больше пить не стал. Мне посоветовали пить больше, но я отказался. «Ну, как знаешь,» -ответили мне, — «потом не жалуйся»,
Урал подъехал прямо к входу в казарму. На пороге стояли комбат, начальник штаба, медработник и еще какие-то парни. Открыли борт и, зазевавшийся пьяный боец, кувыркнулся вниз прямо к ногам комбата. Его подняли на ноги, поставили, поддерживая под мышки. 
— Ничего не меняется в нашем королевстве, — сказал начштаба. – Опять все бухие приехали. Открывай подвал.
Он кинул связку ключей самому близко стоявшему бойцу и тот скрылся за поворотом. Первого утащили. Второй аккуратно пятясь слез с борта. Удар был быстрым и хлестким. Это комбат зарядил пьяному бойцу в голову с руки, по-боксерски.   Воин рухнул на землю и его тоже унесли в подвал. По очереди каждый прошел экспертизу, дошла очередь и до меня.я увернулся от первого удара и рука начштаба с громким грохотом ударила в борт. 
— Прыткий, сука, сказал он, потирая зашибленную руку. Тут же последовал второй удар, который я тоже парировал.  Капитан смотрел на меня озверевшими глазами.  Заорал:
— Ты пил? Отвечай, скотина! 
— Нет, товарищ капитан, не пил, — ответил я. 
— Почему? Не наливали? – вопил капитан.  
— Просто не пью. 
Он оттолкнул меня от борта и крикнул:
-Следующий! 
Нас «непьщих» осталось человека четыре. Мы встали у борта и ждали, пока уберут последнее тело. 
— Чего встали, трезвенники, машину я за вас разгружать буду? – спросил комбат. – Разгружаться, мыться и спать.
До часу ночи мы выгружали все свои вещи и таскали их на этажи. Впятером. Никто не вышел помогать.  Потом пока сдали оружие, пока помылись было уже часа четыре ночи. 
— Я в следующий раз лучше набухаюсь и в подвале отдыхать буду, — сказал новый боец Юрка. –лучше в морду получить, чем вот так ишачить за шестерых. 
Подъем в половине седьмого утра. Вымотанный до нельзя, естественно, я проспал. Проснулся уже в полете. Командир взвода, зайдя ко мне в комнату, и увидев меня спящим, заорал:
— Тебе что, гандон, подъем не касается? Или ты у нас какой-то особенный? 
Кровать полетела на пол вместе со мной. Я запутался в одеяле, и попытка встать на ноги провалилась. В этот же момент тяжелый жесткий берец, надетый на ногу комвзода, больно вошел мне под ребро. Я взвыл от боли. Стал задыхаться, в голову ударила кровь. 
— Ты что творишь, уебок, — прохрипел я. – я только с боевых, мне отдых положен.  
— Да мне пох… хоть с кладбища, подъем всех касается. Как ты меня назвал, паскуда, ну-ка повтори?
И тут же на меня обрушился град ударов. Жестких, тяжелых, я пытался выбраться, но сил не было. Наконец он тоже выдохся и крикнул:
-Встань в строй, мудила! 
Я держась за стенку поднялся. Только сейчас я увидел, что все это произошло перед строем солдат, в коридоре. 
Я поднялся, из носа и уха течет кровь. Слезы душили, но я усилием воли их сдержал. За что такое обращение? В этот момент в голове всплыли воспоминания о Гере, об Авдеевке, о горящих заживо парнях. Разве ради того, чтобы эта мразь, вот так изгалялась над другими пацанами? Я снова еле сдержался. 
— Ты об этом пожалеешь, — сказал я ему тихо. 
— Ты что, скот, не унялся еще? — заорал он. – Еще добавить надо? Здесь я командир, а ты – говно, понял меня?
— ТЫ об этом еще пожалеешь, — повторил я. 
После утренней поверки я по-тихому забрался в каптерку, забрал свои вещи, кинул на стол комбату рапорт на увольнение и вышел из части. Всю дорогу до автовокзала я  шел, наматывая на кулак кровь вперемешку со слезами. За что такое отношение, за что? Дома ничего рассказывать не стал, кроме того, что уволился вчистую. Марина, глядя на мое состояние, задавать лишних вопросов нее стала. Спустя несколько часов, мой телефон взорвался от звонков. Звонили из штаба батальона, я ответил, что видел их всех в гробу за такое отношение и положил трубку. 
Спустя полгода, будучи журналистом местного главного телеканала, я снова приехал в часть. Помню, освещали какое-то событие, связанное с батальоном. Нас, как журналистов, пригласили  в расположение, показать, как же здорово в батальоне служить солдатам. Навстречу нашей группе вышел командир батальона, начальник штаба и тот самый командир взвода. Надо было видеть их лица, когда они увидели меня с микрофоном в руках, в составе съемочной группы. Цирк на дроте, антракт! Я издевался, как только мог. Зубы скрежетали у всех троих, но сделать ничего они не могли. Особенно ублажал меня мой бывший взводный. От одного вида которого у меня начинало ныть еще не успевшее до конца зажить сломанное ребро. Он тысячу раз просил извинения, рассказывал, как хорошо сейчас в батальоне. Действительно, все блестело свежей краской, хрустело чистотой и сияло образцовым порядком. Парни, которые служили вместе со мной и оставались в части, конечно же, узнали меня. Но стояли в строю смирно, еле сдерживая ухмылки. Они все поняли. 
— Я помню, как тут служится, а ты помнишь, что я тебе обещал? – спросил я своего бывшего командира. – Смотри вечером новости.
Вечерний выпуск новостей прошел с полным аншлагом. Мне звонили мои бывшие сослуживцы, со словами благодарности. А бывшего взводного уволили из рядов народной милиции. После моего ухода из танкового батальона, осадок на душе, копившийся все годы, стал еще более жгучим и горьким. Я уже совсем не понимал, зачем я служу, ради чего гибнут парни. Те, кто получил звезды и должности, теперь жили совершенно другой кастой, отдельной от тех, кто продолжал честно воевать на передовой. Произошло жесткое расслоение общества. В первую касту меня не принимали из-за жесткого и несговорчивого характера, а во вторую, честно сказать, я уже не рвался сам. Активных боевых действий не велось, а изображать из себя мишень и наблюдать за деградацией, изображать из себя мишень и играть в героя, это был абсолютный абсурд, с которым я не хотел мириться. Родина вас не забудет, парни, но она про вас и не вспомнит. Примером тому сотни раненных солдат, оставшихся никому не нужными калеками, забытыми и заброшенными, о которых звездные генералы вспоминают только по праздникам, и то не всегда. 
За что переносить постоянные издевательства и побои от тех, кто еще вчера сидел в шахтах и тюрьмах, а потом выиграл в лотерею себе звание и должность, которым абсолютно не соответствует? Это выше моих сил. Я вышел вон, громко хлопнув дверью. Я затаился, в ожидании лучших времен. Которые, я все еще верю, придут. Моя история еще не закончена. Каждый день приносит новые и новые события и перемены. Республика борется с врагом внешним и внутренним. И не я один, нас много, вчерашних ополченцев, верю и жду, продолжая жить на святой земле Донбасса, политой кровью наших братьев, и встречая все новые и новые искалеченные судьбы.

                Эпилог

И все-таки я вернулся. Снова надел на себя форму и вернулся в родной разведывательный батальон. Шел по родным просторам и удивлялся. Совсем не похоже сегодня подразделение  на то, что я видел во время своего первого визита в пятнадцатом году. Разбитые здания превратились в комфортабельные казармы, где проведен ремонт, наведен порядок и чистота. Во дворе все строго разграничено, плац идеально чист и размечен. На полигоне выстроены специальные тренировочные площадки. Учат профессионально и качественно. Вот только одного я не прочувствовал, это куража, который был при ополчении. Сегодня служба в Народной Милиции превратилась в работу, тяжелую, нудную и монотонную.  Нет адреналина, нет куража, нет интереса. Сегодня это уже не сборище авантюристов, а реальное  профессиональное войско. Поэтому я вернулся, но, правда, ненадолго. К сожалению, здоровье окончательно подкачало.  Эту повесть я пишу сидя на больничной койке, в одной из больниц города Москвы. К сожалению, дома, в Луганске, врачи не смоги мне помочь. И, возможно, не смогут помочь уже  и в Москве. Но я не сдаюсь, как не сдавался там, на передовой. И пусть сегодня мы остаемся непризнанными, непонятыми и забытыми, но я верю, придет время переоценки всех произошедших событий, переоценки принятых ранее решений и будет наведен новый порядок. Этого ждут люди, сражающиеся на передовой, этого ждут люди, живущие в Республике. Это произведение о них, в чьи души вошла война, как танк, калеча и наматывая на гусеницы их судьбы. И даже искалеченные и израненные мы продолжаем бороться, нас не сломили. И мы обязательно победим! 

Вторая часть

                Донбасс. Осколки мечты.

                Повесть

«А без истины, что за житье? 
Это чувствую каждою жилой. 
Я – живая могила ее,.
Улыбающийся,
Проницательный и не лживый».
Евгений Поторочин


От автора
Дорогие читатели, данная повесть продолжает знакомить вас с тяжелыми скитаниями туриста-неудачника на воюющем Донбассе. Автор порой и сам удивлен происходящими с героем перевоплощениями, его поступками  и размышлениями. И, хотя автор и  пишет от первого лица, но сам не является участником событий, занимая, прежде всего, наблюдательную позицию.… Все имена и события в повести вымышлены, и любое совпадение их с реальностью является исключительно случайным.
Данное произведение является логическим и хронологическим продолжением повести «Донбасс. Искалеченные судьбы». Кое-где очень плотно и тесно переплетаясь с ним, связывая повествование первой части с последующими этапами развития истории.  С самого начала своего путешествия по Донбассу, я веду личные записи, где стараюсь запечатлеть интересных людей, события и размышления, встретившиеся мне. Конечно, все это является субъективной точкой зрения и не является истиной в последней инстанции. 
В данное произведение включена еще одна незначительная часть этих записей. Здесь вы так же не увидите ярких батальных сцен или примеры героических подвигов населения Донбасса. Я оставляю право писать об этом тем, кто был причастен к ним. Здесь по-прежнему будет открыта альтернативная реальность происходивших событий. Альтернативная реальность по восприятию, пониманию и впечатлению от происходящего. Прошу не судить меня строго, а в случае несогласия с теми или иными размышлениями или выражениями, оставить свое мнение, как единственно верное и правильное. Я на это даже не претендую. 
Здесь по-прежнему будет написано о других людях. Чтобы понять о ком пойдет речь в этой повести, вам необходимо прочитать повесть «Донбасс. Искалеченные судьбы».  Скажу кратко и просто, здесь о простых жителях, об их изломанных судьбах, о страшных и странных превращениях. Читайте, и сами все увидите. Эту реальность мало кто видел и замечал. Мало, кто задумывался, что именно она несет самые тяжелые последствия. 
«Донбасс. Осколки мечты» это повесть о разочаровании и новой надежде, о разрухе и наводимом порядке, о жизни и смерти. Главными героями здесь все также выступают время и чувства. Донбасс это, прежде всего, территория острых ощущений. Пространство и человек не имеют здесь никакого значения. Приятного вам прочтения! 

Глава первая.

Правду говорят, что как Новый год встретишь, так весь год и проведешь. Две тысячи семнадцатый год я встретил на посту.  Как и предыдущий. Единственно отличие было в месте и отношении. Все-таки у казаков в шестом полку Дремова, в разведывательной роте, отношение к людям было приличное. Мне принесли на контрольно-пропускной пункт немного алкоголя и закуски. Поздравили с наступившим Новым годом. Мы выпили с товарищами пару рюмок водки и закурили. 
— Да, вот и еще один год прошел, — грустно сказал казак, с позывным Морпех. – А войне конца и края нет. Как думаешь, Китаец, когда этому уже придет конец?
— Одному Богу известно, — ответил я, пожимая плечами. – Я устал не меньше вашего. Достало уже все. 
— Да ладно вам, парни, — поддержал разговор Ромка Пыжик. – Мы служим и не тужим, помните, как в песне. Меньше надо думать об этом, легче жить тогда. 
Мы воевали с самого начала конфликта. Каждый на своем рубеже, но вместе. И у нас еще оставалось чувство братства, зародившееся в ополчении. Поэтому и не забыли парни поздравить меня, одиноко сидевшего в будке, как сторожевой пес. По радио крутили праздничные поздравления, люди радовались, не смотря ни на что.  А меня грызло одиночество, 
— Китаец, жениться тебе надо, — сказал Морпех. – Найдешь себе тут бабенку какую-нибудь, подселишься, заведешь хозяйство, и всю твою меланхолию как рукой снимет.  Все болезни от нервов и недостатка секса. 
Я промолчал. Да, здоровье в последний год, после ранения, полученного на Авдеевской промзоне, стало заметно падать. Хорошо меня тогда приложило. Контузия и ранение в ногу. Заметно стало падать зрение, появилась жесткая одышка. Кто-то относился с пониманием, а кто-то в силу своей амбициозности и гордыни, желая казаться круче и лучше, чем он есть, заявлял:
— Китаец, какой с тебя разведчик? Что ты тут делаешь, среди нас? Вали на хрен в пехоту, там тебе самое и место. 
Я в такие моменты вспоминал свой первый выход в серую зону на Белокаменке. Туда бы вас со мной, критиканы, посмотрел бы я, на что вы способны. А после этого я несколько месяцев прожил под самым носом у укропов, постоянно пересекая нейтральную полосу, дабы заминировать что-нибудь или просто вести наблюдение. Но говорить ничего не стал. Зачем спорить с убогими. Они любили только носить заломленные береты и делать татуировки себе с летучей мышью.  Красовались перед девчатами, гордо называя себя разведчиками. 
На самом деле из всего подразделения в серой зоне работали единицы, а вылазить в тыл к противнику так вообще было некому. Один раз ротный на вечернем построении задал вопрос:
— Кто готов завтра со мной вылезти в тыл противнику, через серую зону, для работы? Есть предложение. 
В строю стояло человек двадцать. Вышел я и еще человека четыре. Никто из критиканов не сделал и шагу из строя. Стояли, опустив глаза в пол. Командир посмотрел на меня, улыбнулся и махнул рукой. Я сам знал, что физически я на это уже был не способен.  Но командир роты, Сергей Платон, относился ко мне с уважением и пониманием:
— Не бери в голову, Славка, они еще сами глупые и необстрелянные, вот и комплектуют. Служи, пока есть желание и возможность, я тебя трогать, сильно не буду.  
Я был благодарен человеку. И за уважение платил уважением. Выполнял по роте любую работу, которую мне поручали, ездил с ребятами на передовую. Даже один раз вышел с группой в серую зону. Мы благополучно прошли около трех километров в полной экипировке, провели минирование местности. На обратном пути я все-таки выдохся.  Раненная нога отказывалась слушаться, постоянно подгибаясь в колене, а в голове стояли красные круги. Парни еле-еле меня дотащили до наших позиций. Было жутко неудобно, но ребята отнеслись с пониманием. 
Я попросил командира отправить меня в госпиталь, так как чувствовал, что со мной творится что-то неладное. Армейская служба всегда сопряжена с большими нагрузками и напряжением. От этого я уже не мог спать по ночам, чувствовал острые головные боли, шла кровь горлом. Я уже стал подумывать, не конец ли мне приходит. 
Меня привезли в больницу города Стаханова. Уровень врачей в больнице явно низкий. Они осмотрели меня, внешне не найдя никаких проблем. Подумали, что я кошу от службы и дали мне время отдохнуть.  Я спорить не стал. Если у врачей нет опыта в работе с людьми, у которых просто наступил криз, то и объяснять им что-то смысла не было.  Три недели я провел в больнице. Без каких-либо результатов. Меня выписали, я вернулся в роту. Спустя три дня меня снова скрутило. 
-Китаец, хорош, придуриваться, — сказал мне боец с позывным Бульдог. – Врачи говорят, что ты здоров, как бык. Косишь, сука!
Я посмотрел на этого малолетнего придурка, хотел ему сказать пару «ласковых» слов, но трезво оценив обстановку смолчал.  Бульдог был молодой, высокий и крепкий парень, занимался боксом. Он мог бы меня, в том состоянии, размазать по стенке и даже не поморщиться. Я даже сопротивление оказать бы хорошего не смог. 
— Иди ты к черту, — ответил я ему. – Вместе со своими врачами. Мне вообще вилы, я сдохну тут и то напишут, что подавился. 
Платон, проходя мимо нашей комнаты, услышал разговор. Он вызвал меня к себе в кабинет и спросил:
— Тебе, что на самом деле хреново? Ты не похож на того, кто хотел бы косить. Просто бы ушел. 
— Да мне на самом деле очень хреново, — ответил я, пытаясь сдержать агрессию. 
— Собирайся в Луганск, — ответил мне командир. – там врачи лучше. Посмотрим, что они скажут. 
Так, я в скором времени прибыл в луганскую клиническую больницу. Заведующий отделением нейротравматологии, Георгий Победносный, отправил меня на стационарное лечение, а спустя несколько дней, получив результаты анализов, строго-настрого наказал мне уходить со службы:
— У тебя колоссальные проблемы со здоровьем, парень. Твои контузии тебе разрушают мозг. Еще раз где-то тряхнет, и, если выживешь, будешь оставшуюся жизнь воробьям дули крутить.  Ты свое отвоевал, послушай совета, уходи из армии. 
Я внимательно выслушал его. Спросил, что делать дальше. 
— Некоторое время полежишь у нас, прокапаешься, таблетки попьешь, восстановишься. А дальше – твое дело. Но лучше совсем уезжай отсюда. У тебя есть родня в Луганске? 
— Нету у меня никого здесь.  Я приехал три года назад, а до этого знать не знал, где находится этот Донбасс. 
— А чего ж ты тогда сюда приехал? – спросил доктор. 
— Вас защищать, от агрессии, — вяло ответил я. – А пока все понял, было уже поздно. 
Доктор посмотрел на меня пристально, но промолчал. Я вышел из кабинета и направился в палату. Три недели я валялся в больнице, мило проводя время с медсестрами и в Интернете. Там же познакомился со своей будущей супругой, Мариной. Я рассказывал об этом в первой части повествования.  
Весной две тысячи семнадцатого года я разорвал контракт с Народной милицией ЛНР и ушел на вольную гражданскую жизнь. Повоевав на полях сражений в реальной жизни, я кинулся на поля сражения войны информационной. 
                

Глава вторая

Жизнь шла своим чередом и била ключом, все больше, по голове. Строилась молодая Республика, строилась новая семейная жизнь, строилась интересная карьера в журналистике. Трудностей было много. Сначала я обивал пороги госучреждений, чтобы получить новый луганский паспорт. Специально для этого попросил моих родителей прислать мне весь пакет документов, начиняя от свидетельства о рождении, заканчивая дипломами об образовании. С большим трудом потом я их получил. Мать отправила мне, через знакомых, большую сумку с документами и теплыми новыми вещами. Доехал только один пакет с документами. Посылки в Луганск с России на тот момент не приходили, за ними нужно было ездить в ростовскую область, что для меня был нереально. Поэтому, слава Богу, что хоть документы привезли. 
Несколько месяцев я ходил от одной инстанции к другой, обивая пороги и кланяясь каждому начальнику, чтобы мне разрешили принять гражданство Луганской Народной Республики. Моими отпечатками пальцев можно было обклеить небольшую комнату, вместо обоев. Я заполнил около ста различных анкет, заплатили большое количество денег. Несколько раз, я в порыве гнева намеревался  бросить это занятие. Но Марина держала все дела в своей узде, останавливала меня. Уговорами, слезами, скандалами, но заставила пройти весь этот тяжкий путь. Наконец, в июле две тысячи семнадцатого года я получил новенький паспорт на руки. 
Выйдя на улицу из паспортного стола Октябрьского района, я еле сдерживал слезы. Три года воевать за эту землю, чтобы потом три месяца проходить бюрократический ад, для получения паспорта. 
— Слава Богу, все кончилось, — сказал я Марине тогда. – Еще немного и я бы не выдержал, бросил все. 
-Я тебе бросила бы, — грозно ответила жена. – Умник нашелся, а жить дальше собираешься как? 
Мы уже полгода жили вместе, строили свою новую семейную жизнь. Тоже шло не все гладко, как хотелось бы. Легко начинать совместную жизнь, когда тебе восемнадцать или двадцать лет. За спиной нет болезненного опыта, своих сложившихся привычек, все в новинку и интересно. Когда тебе уже под сорок, а за спиной километры и килограммы, за спиной войны и разрушенные семьи, начинать все с нуля очень сложно. Очень непросто сделать так, чтобы твой жизненный опыт и твоя прошлая жизнь никак не соприкасалась с настоящим и будущим. 
Мужчина устроен так природой, что он хочет быть любимым и единственным. Делить же свое счастье еще с кем-то очень тяжело. А знать, что твоя жена уже много раз проходила через руки чужих мужчин вдвойне. Меня ломало и крутило, чувства ревности и агрессии рвало душу на части. Но, в конце концов, с этим нужно было либо смириться, либо бросить все к чертовой матери. Отношения портились, не смотря на все старания, сделать их более гармоничными. Я решил, что лучший выход, все же смириться. Потому что все попытки порвать отношения приводили к еще большему чувству одиночества и боли. Так устроена жизнь и ничего ты с этим не сделаешь. 
Несколько раз я собирал вещи и уходил из дома. Снимал себе квартиру и жил отдельно. Но сердце было не на месте. Тяжелое это состояние. С одной стороны чувство ревности, переходящее к чувству отвращения, с другой, чувство любви и жесткой скуки по человеку. Я пытался развеяться в компании других девушек, но когда дело доходило до интимной близости, меня как парализовало, я не мог прикоснуться к ним. До такой степени было противно. После расставаний с Мариной наступали снова встречи и бурные ночи примирения. Сама судьба толкала нас в руки друг к другу. 
Повинуясь воли всевышнего, которому все-таки виднее, я смирился. В конце концов, это реально была просто психологическая травма с юности, когда мне хотелось, как и всем шикарной свадьбы, жениться один раз и навсегда, жить долго и счастливо, как в сказке. Но в жизни не у всех так получается. А уж у меня, тем более, по жизни все и всегда идет кувырком. Я завидую терпению Марины, она выдерживала такие шторма и бури, живя со мной, что любая другая давным-давно бы все бросила и забыла, как страшный сон. 
Благодаря ее терпению я получил новый паспорт. Благодаря  ее стараниям я стал чувствовать себя любимым, нужным и вообще, человеком. Из ощетинившегося на жизнь дикого волка я стал превращаться в домашнего и мягкого пушистика. Ребята, которые воевали раньше со мной, при встрече не узнавали меня. Это были серьезные перемены во внешности, в поведении, в мышлении. Я становился намного спокойнее. 
Много сил было потрачено на то, чтобы найти общий язык с детьми. Тоже еще одна психологическая проблема. Как изначально принять чужих детей, зная, что они плод твоей супруги от чужого мужика? Интимная близость была всегда неким сокровенным, принадлежащим только двоим любящим друг друга людям. А тут такое… Многие мужчины проходят через такой выбор. Нужны колоссальные внутренние силы начать воспринимать это более спокойно и уравновешенно. «Но в конце концов, положа руку на сердце, давай признаемся, что ты ведь тоже не из монастыря к ней пришел» думал я. И все равно долго время меня колбасило и выматывало. Нужно было время, чтобы смириться и принять. Найти в детях хорошие качества, увидеть их, понять, принять и полюбить. Для меня это было сложно, но я с этим справился. 
Сначала я увидел в детях просто детей. Неважно чьих, это просто были незнакомые мне люди, с которыми нам нужно было теперь жить.  И с этого момента я начал присматриваться к ним, соучаствовать в их деятельности, постепенно понял, что уже стал переживать, волноваться и думать за них. Потом, когда кто-нибудь из мальчишек заболевал, я начинал заботиться о них и так постепенно привык и полюбил мальчишек. И сегодня, не дай бог, кто-то попробует их обидеть. «Родные» папы не придут, а я всегда рядом и всегда готов к бою. Переболев со страшной силой этой болезнью, я в конечном итоге получил родную и любимую семью, в которой все стоят за каждого. Мы сроднились друг с другом, стали одним целым. 
Жизнь прожить, не поле перейти. Так говорит старая русская поговорка. Хотя и поле бывает перейти не всегда так просто, как кажется. Но в жизни все всегда намного сложнее. Нужно в любой ситуации находить в себе силы оставаться человеком. Тогда, возможно, и жизнь наладится к лучшему. У меня все так и произошло. В две тысячи семнадцатом году, после трех лет тяжелых скитаний и переживаний, у меня появился новый дом, семья и куча родственников в Луганске в придачу. Я стал официально луганчанином, жителем Донбасса. 


Глава третья

Дом, семья, работа – это все, что меня занимало в то время. Да, пришлось с многим мириться, ко многому подстраиваться. Но оно того стоило. Нет в этой жизни ничего светлее, священнее и роднее, чем своя семья. Знание того, что дома тебя любят и ждут, дает силы преодолеть любые жизненные невзгоды. Решить любые проблемы.  Пришло время и мне узнать это. 
На все эти переживания ушел ровно год. Я работал журналистом в газете. Это принесло мне много новых интересных знакомств. Связи развивались во всех направлениях.  Дерево пускало корни. Да, далеко не все относились ко мне дружелюбно, особенно узнав, что я три года прослужил в ополчении, но все равно количество приятных знакомств увеличивалось.  То самое теплое ощущение, когда ты стоял на первом рубеже становления нового государства, новой исторической реальности, а теперь оно давало свои первые, пусть еще и робкие, плоды. Оно грело душу, радовало и вселяло надежду, что вскоре все будет еще лучше. 
Двенадцатого мая две тысячи семнадцатого года я принял участие сразу в двух праздниках. День возникновения Луганской Народной Республики и день рождения Марины. В городе на центральной площади выступал Александр Маршал,  а мы, всей семьей собравшись вместе, стояли недалеко от сцены и смотрели концерт. Народу было много, был праздничный салют и много позитивного настроения. Я обнял свою жену и сказал:
— Маринка, я так тебя люблю, мое солнце. Ты не представляешь, как это все дорого и свято для меня сегодня. Большое тебе спасибо за то, что мы встретились, за то, что ты вернула меня в человеческое общество. 
Я увидел слезы на е глазах. Прижав ее к себе поближе, я поцеловал ее. Как тогда, в первый раз, на остановке, когда провожал после первого свидания. Марина обняла меня за шею и молча уткнулась мне в плечо. Мы были безумно счастливы вместе. Вот так бывает в жизни. 
Каждый год на ее день рождения гремит салют. А я точно знаю, что этот салют не только в честь Дня Республики, а и в ее честь тоже. Потому что она настоящая женщина, которая пройдя через все жизненные преграды, через обман и предательство, через войну и семейные неурядицы, выстояла, обрела силы создавать новое и светлое. И научила этому и меня, когда я считал, что вовсе к этому не способен. Мы были лекарством и докторами одновременно друг для друга.
Продолжая повествование о события семнадцатого года, хочется отметить общее улучшение настроения населения и его некоторый подъем в патриотическом плане. Стали возвращаться многие уехавшие во время боевых действий жители. Не всегда они были позитивно настроены на перемены, произошедшие в городе. Но зато они сделали другой вклад в развитие Республики. Возвращенцы привезли в Республику бизнес и деньги. Для них были открыты сейчас новые ниши, которые при желании, можно было занять и развивать. Потихоньку стало налаживаться производство и торговля. В магазинах появилось много  товара из России, Беларуси, Казахстана. Активно включились Крым, Южная Осетия  и Абхазия. 
Украина активно продолжала обстреливать наши позиции. Но делала это, то ли неумело, то ли, действительно, нехотя, то ли абсолютно бесцельно. Складывалось впечатление, что обстрелы носят, чуть ли не дружественный характер. Договорились между собой, пустили несколько мин в поле друг другу, чтобы не зацепить кого-нибудь, и все успокаивалось. 
 Я хоть и не служил в это время в рядах народной милиции, но тщательно следил за информацией. Во всех средствах массовой информации рабочий день начинался с публикации сводок за последние сутки с линии разграничения. Я видел, как рвутся мины, я видел, что такое война и поэтому меня всегда оставляли в недоумении эти сводки. 
Например: «сегодня ночью по нам выпустили сто тридцать снарядов и мин. Потерь и разрушений нет». Вопрос, а куда стреляли тогда? Мой дом находился всего в нескольких километрах от фронта. При возникновении какой-нибудь острой ситуации мы рисковали в течение ближайших полутора часов быть захвачены украинской армией. Но никто никаких попыток уже не принимал. Пенсионеры свободно, при наличии специальных пропусков, ездили за пенсией на Украину. Война захлебнулась и была законсервирована. 
Воевали, по-моему, только политики на телевизионных шоу у Владимира Соловьева и других крикливых журналистов. Да, на передовой стояли нацбаты и регулярная армия. Но воевать-то никто сильно и не хотел. В Москве было полно украинцев с западных областей. Они свободно работали, как и раньше, на стройках, в магазинах и на других работах. Многие получали российские паспорта. Чего там говорить, по телевизору спокойно крутили Ротару и Верку Сердючку, а русские ополченцы с азартом плясали под их песни. Война была никому не нужна. 
Политики же выдавали нагора спецзаказ американских кураторов, дуря им головы. Это было забавно наблюдать как внутри, так и со стороны. Всесилие американского политического истеблишмента рассыпалось на Донбассе от украинской хитрости и русского пофигзма. Наши ополченцы свободно общались с девушками из «оккупированной» Украиной территории. Те приезжали в Луганск и Донецк на выходные в гости. 
Но официально все было очень и очень страшно. Война громыхала по всем фронтам. Я представляю, как у американцев зашкаливал ум за разум, пытаясь свести несводимое. Так мы могли воевать еще очень и очень долго. Были, конечно, и у нас уникумы, до которых не доходила вся комичность этой ситуации. Но на них уже тогда никто не обращал никакого внимания. Постепенно дошло до всех. 
Я вспоминал, как два года назад русские добровольцы покидали Донбасс в недоумении. Вспоминал и свои мысли о непонятности ситуации.  Но спустя два года все встало на свои места. Украина готовилась к переходу на новые рельсы взаимоотношений с Россией. Америка проиграла и эту войну с русскими. Оставалось решить вопрос, что делать с ярыми националистами, бандеровцами и другими бандитами, которые натворили на войне много преступлений. Спецслужбы России и Украины работали сообща, привлекая к ответственности всех, кто был причастен к убийствам и грабежам, насилию и другим преступлениям.  
Я работал журналистом в луганской газете и был на волне всей информации. Конечно, прямо никто о таких вещах не говорил. Все делали вид, что война идет, страх божий, какая жуткая. Но ведь вся эта картинка была шита белыми нитками. Последнее мое участие в боевых действиях в две тысячи шестнадцатом году на Авдеевской промышленной зоне было, ничем иным, как ликвидацией боевиков националистических батальонов. Сейчас «Стервятники» летали от одной позиции к другой, пытаясь врубиться в ситуацию. Однако, это было выше их понимания. Меня же в этот момент заботило только одно: благосостояние моей новоиспеченной семьи. 

Глава четвертая

И еще один год прошел незаметно. Мы провожали его всем семейством, на сказочном представлении мотоклуба «Ночные волки — Донбасс».  Билеты мне принесла моя коллега Аня, о которой я рассказывал вам в первой части повествования. Она расстроилась, узнав, что на вечер я пойду со всем своим семейством. 
Мы приехали в логово русских мотоциклистов тридцать первого декабря две тысячи шестнадцатого года около шести часов вечера. Вокруг больших кованых ворот была большая толпа. Олег, самый младший на тот момент из сыновей, потянул меня за руку и сказал:
-Папа, пошли, посмотрим, что там интересного? 
Олежка был маленький, но очень подвижный малыш. Он бегал между нами с Мариной, как заведенный волчок. Я еле успевал смотреть, чтобы он куда-нибудь не влез. Мы подошли с ним к воротам, где рядом висел макет советского истребителя времен Великой Отечественной войны. Сын внимательно рассматривал самолет. В этот момент грянула музыка и мы скопом пошли внутрь. Представление парни сделали шикарное. По сюжету русские мотоциклисты спасли русский новый год от американских грабителей. Было много огня, техники и жесткого рока. Сыну очень понравилось. 
— Наш человек растет, — сказал я жене. 
Она прижалась к моей руке и улыбнулась. Я знаю, что она была благодарна мне за такое общение с ребенком. А я же в этот момент чувствовал себя по-настоящему счастливым. После окончания представления детям раздавали сладкие подарки. Я получил для Олега презент и дал его малышу. Он очень любил сладости и запрыгал от радости. Русские мотоциклисты сделали этот новогодний вечер, первый за много лет, проведенный мной в семейном кругу, незабываемым. 
Мы вернулись домой, по пути успев немного поругаться с Мариной из-за какого-то пустяка. Виноват, конечно же, был я. Мой тяжелый характер творческой личности нужно уметь выдерживать. Я бываю несносным и вредным, но могу это признать. Марина всегда остро воспринимает мои  выходки. Но она также всегда очень умело вводит меня в нормальное состояние. Семейная жизнь постепенно делала из дикаря человека. 
И все-таки новогоднюю ночь мы провели вместе. Выпили немного вина, посмотрели телевизор и улеглись спать. Я лег на постель, обнял жену и тихонечко сказал ей на ухо:
— Спасибо тебе, любимая, за все, что ты для меня делаешь. Я люблю тебя, моя малышка!
Марина повернулась ко мне лицом и погладила меня по щеке своей мягкой ладонью. Я прижал ее тело к себе, и мы слились в долгом поцелуе. Ночь была сказочная и незабываемая.  Это была первая ночь, за долгих пять лет моих странствий, когда я встретил Новый год в объятиях любимой женщины, ставшей мне родной женой. 
В феврале две тысячи восемнадцатого года я ушел из редакции, поссорившись с главным редактором и учредителем одновременно. Меня не стали долго задерживать, хотя выразили большое сожаление о моем уходе.
— Слава, ты хорошо подумал, прежде чем писать заявление? – спросила меня, ставшая мне чуть ли не родной, главный редактор Людмила Альбертовна. Я в пылу гнева ничего не ответил, только положил перед ней листок и вышел в коридор. 
Возможно, я был не прав тогда. Потому что в редакции мне нравилось работать. Людмила Альбертовна кое-как терпела мой несносный характер, но всеже временами давала мне хорошую взбучку. И всегда давала мне дельные советы по журналистике. Я очень многому научился у нее и ее коллег. Мне бы очень хотелось познакомиться при обстоятельствах, абсолютно никак не связанных с моим участием в военном конфликте. 
Ко мне подошла Татьяна Ивановна, второй мой редактор.  Я обожал эту женщину. Она всегда умела найти нужные слова, после которых я не то, что ерепениться, я дышать перед ней боялся. Причем делала она это таким спокойным и уравновешенным тоном, просто глядя мне в глаза, и мило улыбаясь. Она давила своим интеллектом. Я первое время пытался с ней спорить, но куда там. Я перед ней был как младенец. Она подошла ко мне, положила руку свою мне на плечо и сказала тихим, спокойным голосом: 
— Слава, иди сейчас же забери свое заявление и не дури. Это обычные рабочие моменты…
Я встал, посмотрел на редактора и, не зная, что ответить. Просто поспешил сбежать. Татьяна Ивановна вздохнула и зашла обратно в кабинет. В итоге, ушел я, громко хлопнув дверью. Дверь срочно потребовала замены. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Я зашел в комнату журналистов, подошел к своему рабочему месту и стал собирать вещи.  Аня стояла и смотрела, на меня. 
— Нет, ну ты же военный, где твоя выдержка, Слава? – спросила она.   
— Да достало все, Аня, — рычал я. – Они что думают, я без них пропаду? 
— Нет, конечно, — ответила Аня. – Просто жалко, что ты уходишь. Кто мне спинку греть будет? 
Мы с Аней были хорошими друзьями. Между нами была дружеская близость, которая могла и перерасти во что-то более близкое, но мы оба не давали этому случиться. Потому, что, во-первых, мы были не свободны, а во-вторых, лучше хорошо дружить, чем плохо спать. Мы до сих пор с ней общаемся и дружим, и это мне очень нравится. 
Дома я, конечно, всех «обрадовал» такой новостью. Но никто ничего не сказал, предпочтя меня не трогать за живое. Я к этому времени уже и сам пожалел о своей горячности. Действительно, дело не стоило и выеденного яйца, чтобы вот так реагировать. Но поезд ушел, а перрон сгорел. Оставалось собирать вещи и идти в военкомат. Возвращаться туда, откуда, собственно, и пришел. Обратно в солдатскую казарму. 

Глава пятая

О моей короткой службе в городе Алчевске, в танковом батальоне, вы можете прочитать в первой части повествования. Ничего хорошего я там не видел. Кроме нескольких пацанов, с которыми мне удалось наладить хорошие дружеские отношения. Нет, не мое это было, не мое. Другого склада характера, другого уровня интеллекта требовала служба. Я не выдерживал там и двух-трех месяцев. Одно дело воевать, это я всегда делал с удовольствием, не смотря на все риски быть убитым или раненным, но совсем другое – жить по уставу. Не каждый солдат может стать воином и не каждый воин захочет стать солдатом. 
Выйдя из батальона избитым и разочарованным во всем, я снова вернулся в Луганск. Я разругался с Мариной, опять по какому-то пустяковому делу, и снял себе отдельную квартиру на квартале Восточный. Отношения наши были разорваны окончательно. Я тогда считал именно так. Быстро найти жилье мне помогла моя близкая знакомая Ирина, к которой я испытывал острые симпатии, не смотря на разницу в возрасте. 
Ира была шикарная женщина. Мы познакомились с ней по работе. Я, как журналист, всегда искал интересные информационные поводы для статьи. И вот заинтересовало меня одна тема. У меня и самого были некоторые идеи. А тут выяснил, что в городе существует организация, которая занимается этим. Я нашел контактные телефоны, созвонился. 
— Да, мы готовы с вами побеседовать, — ответил мне приятный мелодичный голос в трубке. 
— Тогда через час я к вам заеду, — сказал я. – Хорошо?
  — Хорошо, — ответила мелодией трубка и отключилась. 
Я рванул удила и поехал знакомиться. В серой пятиэтажке еле нашел нужный мне кабинет. Заходить сразу не стал,  сработала привычка старого разведчика. Сначала прислушаться, может, что интересное услышу. В кабинете услышал два женских голоса. О чем они разговаривали, было не разобрать. Я постучал.
— Входите, открыто, — ответили мне. 
Я зашел, поздоровался, посмотрел на собеседниц.  Там было на кого и на что посмотреть. Две шикарные женщины, немного моложе меня на вид, с шикарными внешними данными. Я опешил, немного растерялся. Потом представился, рассказал, что меня интересует. Мы проговорили около часа, я получил полную информацию, но уходить не спешил. 
— Молодой человек, вы еще что-то хотели, — спросила меня симпатичная женщина, невысокого роста, с очень красивыми глазами.  Ее ухоженный и опрятный вид, ее внешность очаровали меня. Но я не решился ей ничего сказать.  Только потом, согласовывая статью, когда мы были наедине, я сказал ей пару комплиментов. Мы стали общаться. 
Ирина была очаровательна. Для меня- точно. Мы стали общаться чаще, видеться на всевозможных мероприятиях в городе. Простое человеческое общение переросло в симпатию и дружбу. Мы часто обсуждали свободу слова в нашей Республике, о том, какие еще запреты будут внесены в ближайшее время. 
— Ну, вы же об этом ничего не напишите, — говорила она мне — вам же не дадут. Тогда зачем вообще об этом рассказывать?
  Я ей обещал, что обязательно напишу статью о наболевшей теме и выложу ее в Интернете, а если удастся, то и  газете тисну, завуалировано. Мне удалось донести информацию до потребителя. Статья вышла и Ира позвонила с благодарностью. Я ответил, что это моя работа и все. Но намекнул, что в следующий раз не прочь попить чайку с ней. Она согласилась. Так мы завязали более тесное, дружеское общение.  
Когда, разругавшись с  Мариной, я остался на ночь в редакции, то позвонил Ире. Она обещала помочь с квартирой и помогла. И с деньгами, и с квартирой. И на следующий же день я снял вполне приличную квартиру в хорошем районе города за символическую цену. Я при гласил Иру на новоселье. Она согласилась приехать. Я был готов идти на штурм. 
В назначенное время Ирина появилась у  меня. Я только распаковал все вещи, разложил по полочкам и сидел на кухне ел жареные макароны, запивая это все сладким чаем.  Денег было впритык, поэтому ничего лучшего предложить ей не мог. Ира отказалась от «угощения». 
— Я пришла просто посмотреть, как ты тут устроился, — сказала она. – Ненадолго.
Я понял, что действовать надо быстро. Хотел только сделать пару движений навстречу, а она был готова принять их, как будто током шарахнуло.  «Нет, нельзя, не надо»- закричало у меня в голове. Я остановился на полушаге и сказал.
— Как видишь, у меня все хорошо. Обустроился. Скоро зарплата, я с тобой рассчитаюсь, — понес я какой-то бред. Как же было это на меня не похоже! Да в другое время Ира от меня бы ползком уползала, а я бы ее не отпускал. И ведь хотелось, и ведь моглось, и девушка была готова, а стопор в голове встал. Бывает такое в жизни. Ирина, помявшись еще немного, увидев, что от этого бойца ждать нечего, поспешила домой. Я сидел на кухне и думал, а что же со мной такое? 
Через несколько дней в квартире уже сидела Марина. Она привезла мне много вкусной еды. Я напоил ее чаем. Мы мило беседовали обо всем на свете. О том, как дела дома, о том, что дети на меня обижены и что мне нужно пожить пока самому. Через час соседи уже стучали нам в стену, пытаясь утихомирить  разбушевавшуюся в холостяцкой квартире страсть.  Кровать ходила ходуном, а девушка кричала, не скрывая эмоций. На следующее утро я проводил ее на остановку и сказал:
— Спасибо за все, Марина, я очень тебя люблю.  И очень скучаю, поэтому приезжай еще, когда захочешь. 
Марина прыгнула в сто тридцать пятый автобус и скрылась на горизонте. А я стоял и смотрел на уходящий автобус и не знал, будет ли продолжение у этих встреч или нет. Я не знал, нужны ли мне они, эти встречи, или нужно, действительно, закончить этот затянувшийся роман. Я стоял и думал, что делать дальше. Потом, я решил дать ей еще один шанс, вспомнив, как хорошо нам было вместе. Возможно, еще будет, а если нет, то разойтись, ведь тоже никогда не поздно. Это было судьбоносное решение. 

Глава шестая

Я возвращался домой с редакции. Была суббота, а значит короткий рабочий день. Мы помирились с Мариной и детьми и я снова вернулся к ним жить. Трудное для меня это было решение. Мы вот так жили уже полтора года, тыняясь между скандалами и разводами и бурными примирениями.  В конце концов, я все больше склонялся к идее оставить этот бред в прошлом и начать все с чистого листа. Претенденток было много, девушки не раз давали мне понять, что все может быть иначе, будь я с ними. Одиночество у женщин в Луганске очень распространенное явление. Хороших мужчин очень быстро прибирают к рукам, а тем, кому не повезло, стараются найти себе пару другими способами. В том числе и уводя мужей из семьи, становясь любовницами и содержанками. После боевых действий дефицит мужчин в городе значительно увеличился. Этим часто пользовались военнослужащие, ища себе девушек на ночь. Реальность такова, что уж тут поделаешь. 
Я ехал на самом злосчастном маршруте города. О сто тридцать пятых можно было слагать легенды. Утром их не дождешься, чтобы уехать на службу или на работу, а вечером, после шести, они совсем перестают выходить на маршрут. И все жители поселка Большая Вергунка, в котором  я проживал уже полтора года, кто заканчивал свою деятельность в городе после шести вечера, добирались, кто как мог. Ничто не могло повлиять на водителей. Ни обстрелы, ни жалобы начальству, ни смена власти. Это был самый проклятый маршрут в городе.  Но так как я вышел с работы в два часа по полудню, то сел я в автобус вполне удачно. Правда, сел это очень мягко сказано. Я в него вполз, петляя между чьими-то локтями, ногами и сумками. Через несколько остановок мне все-таки пришлось выйти на улицу, чтобы пропустить выходящих людей. И вот это было удивление! Я встретил старого сослуживца, с кем служил и воевал в Антраците! Сергей, позывной «Мангуст», доброволец из России, из Калининграда. Как оказалось, после службы тоже женился и осел в Луганске. Всего в паре кварталов от меня. 
— Здорова дневали, Брат, — сказал мне он. – Ты откуда? 
— Я с работы, а ты как тут очутился? – спросил я его. 
— Я тут теперь живу, — ответил он. – И ты, как я понял тоже? 
Мы удивились, что проживаем уже около года совсем рядом друг с другом и ниразу не встретились. Опять залезли в маршрутку. К моей остановке народу в автобусе значительно поубавилось и мы уже свободно сидели на мягких сиденьях. 
— Ты, как служишь? – спросил я у Сергея. – Или на вольных хлебах уже?
— Да год, как на вольных, — ответил он. – Надоела мне их муштра. Пусть молодежь набирают и дрочат. А я итак свое уже отслужил и отвоевал. 
 Я улыбнулся. Ответ, в принципе, ожидаемый и много раз уже слышанный. Но ведь, если ты не служишь в народной милиции, то делать в городе особенно и нечего. Возвернувшиеся бизнесмены не очень-то брали на работу бывших ополченцев. Никак не могли простить им потерю свободной торговли при Украине. К тому же, я рассказывал, что среди ополченцев было много разного контингента, а, следовательно, люди боялись принимать их на работу. Вобщем, было интересно, как устроился на гражданке мой бывший сослуживец. 
— Да никак, паспорт получить не могу, на работу не берут, — ответил он. – Дома постоянные скандалы из-за этого. 
«Знакомая картина», подумал я, вспомнив свои недавние мытарства по этому поводу. Я, в силу своей профессии, уже имел определенные связи в отделах внутренних дел Луганска и пообещал ему помочь. Через месяц у парня на руках уже была красная книжка нового паспорта. Я так же помог ему с работой, устроив его в охрану, через родственника. Зарплата, правда, была мизерная, всего четыре с половиной тысячи рублей, но это все-таки лучше, чем совсем ничего. И сколько их было, бывших ополченцев, с серьезными проблемами оставшихся после службы не у дел. Я старался помогать всем, невзирая на какие-то прошлые обиды. Люди, отвоевавшие свое право на лучшую жизнь,  не должны быть брошены. Жаль, что так считали не все. 
Я познакомился с женой Сергея. Картина, в принципе, очень схожая со моей. Женщина развелась с мужем, который не обеспечивал своих детей, предпочитая бухать у себя дома, а не искать работу или идти служить своей Родине. Зато потом донимал парня своими постоянными визитами и приставаниями, предъявляя права на детей и на имущество. У меня была схожая история, но я с ней справился. Быстро объяснив человеку, что тут трамваи не ходят, а на лыжах можно и не успеть. Теперь предстояло помочь в этом и братишке. Бывшие бегунки, которые в две тысячи четырнадцатом году бежали сломя голову от войны, приезжали и пытались качать свои права. У некоторых это получалось, у некоторых –нет. Я делал все, что бы это «нет» было как можно чаще. К сожалению, Сергей не оценил моего братского к себе отношения, и очень быстро забыл о моей ему помощи. Став наглеть и выступать, поэтому мне пришлось с ним расстаться, предоставив дальше самому разбираться со своими проблемами. 
Да, случалось и такое в жизни. Встречаешь парня, обескровленного, без документов, без работы, без средств к существованию, по мере возможности вытягиваешь его на необходимый уровень, помогая оформить документы, снять квартиру, найти работу, а он после всего этого делает тебе какую-нибудь гадость и снова скатывается на прежний уровень. Такое бывает, но всеже большинство парней, получив помощь, остаются благодарными, и помогают тебе и другим. На Донбассе сейчас творится разруха и хаос, это отрицать глупо. Но даже в таких условиях некоторые люди умудряются выживать сами и помогать выживать другим. 
Был у меня и другой случай. Общался я в Интернете с одним приятелем из Донецка. Тоже, кстати, позывной у него был Китаец. Иду я как-то с работы, навстречу он.  Я удивился:
— Привет. А ты чего в Луганске забыл?
  — Да вот, решил немного место сменить, — отвечает. – Хочу тут на работу устроиться. 
— Нашел куда? 
— Пока нет, ищу, — отвечает. – А ты не поможешь?
— Конечно, Брат, помогу.
И помог же, квартиру ему снял, ту, где от Маринки прятался, на работу устроил, в полицию. Живи, работай, оплачивай. Я даже продуктов ему купил на первое время до зарплаты дотянуть. И что вы думаете? Кинул он меня, просто и без сомнений. На работе каких-то дел натворил, что его потом по всему году искали, за квартиру не заплатил, долгов назанимал. И снова в Донецк уехал. Вот такая она, жизнь бывает. 

Глава седьмая

И снова по кругу, замкнутому кругу. Не  протянув в армии и полутора месяцев, возвращаюсь на гражданку. Из огня, да в полымя. На этот раз пытаюсь устроиться журналистом на радио и телевидение. Опять же в юности, которая пришлась на период возникновения и развития постсоветского телерадиовещания, я принимал участие в некоторых проектах создания программ для радио и телевидения,  нового формата. Но ведь с тех пор прошло уже больше двадцати лет. А это уже интересно. 
Поэтому в июне две тысячи восемнадцатого года обращаюсь к директору луганской гостелерадиокомпании Сергею Колесникову с просьбой принять меня на работу в качестве тележурналиста. Был принят  в качестве стажера. Все пришлось начинать с нуля. 
После пятиминутного общения с начальством меня ведут в записывающую студию. Много долгих лет я не был в подобных помещениях. Где-то в подсознании всплывали остатки воспоминаний, и  я кое-как совладав с волнением, прочитал предложенный мне текст в микрофон. 
— Все, достаточно, уже все ясно, — ответил директор. – у вас голос подходит только для тематических программ. Вы – военнослужащий в прошлом? Создайте нам программу про армию. А пока идите к журналистам теленовостей, с ними покатаетесь, попривыкните. 
Я другого и не ожидал. Во-первых, нужно отдать должное тому, что уже много лет я вообще не подходил к подобной аппаратуре, а во-вторых, сама техника за двадцать лет заметно шагнула вперед по качеству. Меня отводят в соседнее здание. На второй этаж. Здесь идет работа по созданию теленовостей. Это первоначальная ступень телевизионной кухни, кузница будущих кадров. В большом просторном зале сидят за компьютерами видеомонтажеры, операторы и  журналисты. Каждый занят делом, и отвлекаться на практикантов желания не имеет.  Ладно, плавали, знаем. Пока сидим тихо и приглядываемся. Я вошел в зал журналистов.
— Добрый день! – здороваюсь я. 
Кто-то проигнорировал, будучи занят начиткой текста или посчитав себя уже высоченной телевизионной звездой.  Только  пару ребят ответило на приветствие. Ну, что ж, это мы тоже проходили. Пока просто вникаем в тему, и никуда не лезем. Редактора – молодые парни, со специальным образованием, опытом работы и своим видением. День сидим, два сидим, три сидим — тишина. Потом предлагают написать текст к сюжету. Уже что-то…   Дальше — больше. К концу первой недели уже выезжаю на съемки с оператором. Пишу первый провальный стенд-ап. До сих пор стыдно от той околесицы, которую я гнал. Я понимал, что делаю не то и не так, но психологически я был не готов делать правильно. К тому же, голос мой звукорежиссерам абсолютно не нравится. Скачущий и резонирующий, он уже был заточен под армейские нужды, и перестроить дыхание, работу голосовых связок и интонации под другой формат тоже не удается. Ребята со студии тематических программ пробуют меня на своих съемках. Идет гораздо лучше и всех все устраивает. Новостники начинают возмущаться. Нашелся один честный человек, сказал правду:
— Внешность у тебя Славик не телевизионная. Слишком потрепана и жестка для наших слащавых мальчиков. Не возьмем мы тебя на работу. 
— А на радио внешность ведь не нужна, там голос нужен. К тому же я вам сценарий для радиопрограмм написал, про армию, как просили. 
— Нет, Славик, телевидение и радио это явно не твое. 
Расстроился я тогда жутко. Ну, думаю, что мне теперь делать? Решил обратиться к знакомым специалистам из Москвы. Мы познакомились еще до войны, а потом встречались на Донбассе, где эти ребята снимали сюжеты для новостей. Собрал я свои чемоданы, созвонился и поехал в столицу.  Там меня снова протестировали, и сказали:
-Звездой ты, конечно, вряд ли станешь, но вот ведущим какой-нибудь программы, запросто. Просто с тобой надо немного поработать. Подобрать нужный стиль, темп и тембр голоса, немного поправить дикцию и все пойдет как по маслу. А пока мы предлагаем тебе стать нашим собственным корреспондентом на Донбассе. Если тебя устраивают такие условия, давай подпишем контракт. 
Мы обо всем договорились. Один раз в неделю я должен был отснять и передать в Россию несколько видеосюжетов на самые интересные темы из жизни республики. Подписали мы договор на целых восемнадцати листах. И благодарен я был ребятам с этого телеканала за то, что они подняли мою самооценку.  А тут еще и министр всего луганского телевидения мне интересное предложение сделал, от которого я не посмел отказаться. 
Я обрадовался, думаю, вот оно – счастье. Заметили, наконец-то, меня и оценили. И десяти лет не прошло. Слава, тебе, господи, неужели и я на что-то еще сгожусь? Пришел я тогда в конторку одну интересную. Там мне ажиотаж навели, компьютеры к  Интернету подключили. Все, говорят, теперь вы будете специальными мутантами-мародерами. Я обрадовался, думаю, ой, какая веселая работенка-то. Сказано-сделано, чего уж там. Дядьку нам серьезного из-за речки привезли, с огромным интеллектуальным чемоданом в голове. А он как давай нам видеоролики всякие показывать, да жути всякой гнать, про спецслужбы и спецпрограммы рассказывать. Вот тут уж сильно испугался я. Итак полсвета ищет меня убогого. Домой запросился, к маме, к жене и детям. Отпустили меня, пинка, под вентилятор, поддав, для ускорения. А самых молодых, веселых и прикольных, которые через каждое слово ноту «ля» вставляли – оставили. Сразу понял я, что движение  это дюже серьезное. И что на этом перекрестке, мне направо, им – налево. Обиделся тогда на меня дядя из министерства. И добавил меня по всем каналам в черный список. Я  от этого сильно расстроился. И  в отместку его в этот же черный список и засунул. Чтобы неповадно было обижать туристов-неудачников. 
Последний месяц лета две тысячи восемнадцатого года я провел в трансе. Еще, будучи стажером луганской телерадиокомпании, расстался я с Мариной, как тогда казалось, навсегда. Но тут звонит мне моя милая и просит срочно встретиться. Что-то, думаю, серьезное стряслось в жизни девушки, раз так сильно обеспокоена. Договорились на обеденном перерыве встретиться в центре города. 
Я вышел за КПП компании, смотрю, стоит она вся в слезах и от волнения руками семенит. Подхожу, на сердце, чувствуя волнение, а она мне с ходу:
-Беременая я, Слава, что делать будем? Денег на аборт дашь или рожать пойдем? А то все семейство мое за аборт ратует. А я тебя послушать хочу, папа новоиспеченный. 
Обнял я тогда Маринку свою и сказал, что Господь благословил нас детенышем, значит рожать его надо. Обрадовалась моя несостоявшаяся бывшая, слезки градом пустила, разволновалась вся. Я говорю:
-Марина, дети это всегда хорошо. Поэтому рожаем и не бегаем. 
А у самого сердечко стучит, что маятник. Хорошая новость, скрывать не стану. Очень хотел я ребеночка, думал, что он нас окончательно примирит и на места все расставит. Так и случилось. Пошло у нас с тех пор все на лад. Ожидание нового члена семьи примирило всех.  

Глава восьмая

Беременность в жизни женщины шаг ответственный. Раз решила спросить у меня, как поступить правильно, значит, любит меня луганчаночка ненаглядная. Пусть не получил я ни наград, ни званий, ни должностей на войне, зато на гражданке у меня уже все налажено. Донбасс сам благословил и отблагодарил  меня, за труды мои тяжкие. Ждал я, конечно, девочку. Думаю, итак два пацана есть у нас, вот бы Бог девчонку послал, хвалил бы его до гробовой доски. Но не судьба. Моя Маринка, оказывается, только под парней заточена. Расстроился, я, конечно, сильно. Но ненадолго. Я уже перестал даже надеяться получить от Марины хоть что-то соответствующее желанию. У нас с ней вся семейная жизнь строилась по принципу: то корень слишком длинный, то рубашка слишком короткая. Если что и делалось, то обязательно с большими изъянами. 
Распрощавшись с луганским телевидением, я снова отправился в народную милицию. Семью-то содержать и кормить надо. Прибыл обратно в свой любимый батальон, где меня увидеть уже и не надеялись. Да и сам я, если честно, не ждал своего очередного пришествия. Но так уж вышло, что деваться было некуда. Либо служи, либо беги. Третий вариант, помирать с голоду даже не рассматривался.  Напросился обратно, в свой старый взвод. Ребята в нем все служили уже новые. И командир был незнакомый мне. Пришлось по новой обустраиваться. Из всего батальона знакомых осталось человек пять или шесть. И те были очень удивлены моему появлению. 
Прошло уже четыре года моих скитаний по воюющему Донбассу. Оглядываясь назад, становилось страшно, осознавать, какой багаж за спиной накопился. И повоевал, и послужил и поработал я на этой земле достаточно. Вот только толку от этого было незначительно. Разруха в голове не только не исчезла, но и усилилась. Неся снова новые приключения и встречи с судьбами искалеченными. Здоровье мне служба не прибавила. Прослужив всего три месяца, снова начались проблемы. И снова начались больницы. Психологическая подавленность превратилась в хроническую депрессию. Попробуйте сами в неадекватном мире оставаться адекватным. Если получится, обязательно у вас научусь. 
Две тысячи девятнадцатый год встретил на больничном, дома. В декабре слег в больницу с жесточайшим варикозом и воспалением ранения.  Хромота при хождении, слепота, серьезные головные боли. Организм, выработав свой моторесурс, заявлял категорические протесты. Сама служба своей рутиной и бессмысленностью вгоняла в еще большее уныние.  И вы думаете, я был один такой? Такова была ситуация на всей территории Донбасса. Великая Донбасская Депрессия. Куда не кинь, везде клин. Местные ребята смеялись: « Это Донбасс, братишка, привыкай».  И я постепенно адаптировался. Человек такое животное, что привыкает ко всему. 
Вы, читая эти строки, наверняка не раз уже думали, что за бред пишет этот парень. А представьте, как в этом бреду жить?! Этот бред вам может подтвердить любой рядовой житель Донбасса. Предвижу я и злорадные усмешки, с противоположной стороны Северского Донца, из Украины.  Ребята, у вас ситуация была ничуть не лучше, а кое-где и намного хуже. Об этом мне в Москве рассказывали ваши же граждане. Пацаны, которые отвоевали, не пойми за что, участники антитеррористической операции, сохранившие в себе остатки разума, так же скитались по стране не у дел. Официально, конечно, все было прилично. А в повседневной реальности многие из них заканчивали жизнь самоубийством. Вам трудно представить психологическое состояние бойцов, которые считали, что воевали за Родину против русских оккупантов, а на самом деле становились изгоями, преступниками и убийцами.  И тут стоял перед ними выбор, либо смиряться с этим, либо пускать себе пулю в лоб. Нет, конечно, можно было, и уехать из страны. Но куда? Участникам АТО был закрыт въезд в Россию. А на Западе их никто не ждал.  И если мы, как не крути, воевали за свою землю, за свои семьи, что нас держало в узде, то у украинских военных в этом была огромная пропасть. Жители львовщины и житомирщины не понимали, зачем им воевать за луганскую или донецкую землю. Их тоже дома ждали семьи. Сказки о том, что Донбасс такая же Украина, в окопах рассыпались, в пыль. Гражданская война, это страшно. 

      Послесловие          

Война на Донбассе искалечила миллионы людских судеб. По обе стороны линии разграничения. Война, которая стравила два братских народа, не желавших воевать, но принужденных к этому. Одни, под влиянием собственных политиков, стремящихся выйти из союза с Россией в Западную цивилизацию, стали убийцами и предателями. Другие, вынужденные защищать свои дома и семьи, отстаивали  свое право жить на славянской земле по славянским законам, в союзе с Россией. Поэтому война идет такая бессмысленная и беспощадная. Но кому она выгодна? 
Война на Донбассе это не битва между Украиной и Россией. Это реализация американского плана внедрения управляемого хаоса, разделить  и уничтожить советский народ. Да, именно, советский. Для них мы все еще являемся Советским Союзом, который они до сих пор продолжают уничтожать. Декоммунизация Украины яркое подтверждение моим словам. Проводимая под самыми красивыми лозунгами, подкрепленными сладкими обещаниями, она, по сути, является ширмой для геноцида народа. Вспомним произведения Фенимора Купера «Оциола, вождь семинолов».  Вспомним, как производился геноцид коренных индейцев. Ничего не напоминает? А, по-моему, один в один.  
И сегодня нам следует понять, что, только вернувшись к истокам, исторически сложившимся взаимосвязям друг с другом мы будем способны противостоять этой хитрой, беспринципной  и завуалированной агрессии. Украина и Донбасс является теми самими холопами из старой пословицы про дерущихся панов. Когда паны дерутся, у холопов чубы трещат. Они уже пять лет трещат и ничему холопов не учат. 
Данная повесть называется «Донбасс. Осколки мечты». Какой мечты? Прежде всего, о пробуждении разума с обеих сторон. На примере главного героя истории я постарался показать  всю комичность, хаотичность, бессмысленность и беспощадность сложившейся ситуации. К сожалению, остается правдой, тот факт, что глупость и невежество помогают людям найти Бога. Сегодня этого Бога нам пытаются навязать уже извне. В Библии грех признается «смертным», если его совершение способствует совершению этого же греха другими. Развязанная война является смертным грехом Виктора Януковича и Петра Порошенко. Но также и тех, кто принял в ней добровольное участие со стороны Украины. О ком эта повесть? О людях, которые оказались между молотом и наковальней. Не по своей вине, а по плану могущественных сил Запада. Я не претендую в этом произведении на оригинальность и истинность. Возможно,  только на его своевременность. Сегодня от каждого из нас, с каждой стороны,  зависит, будем ли мы дальше воевать друг с другом, на потеху общему врагу, или пошлем, по старой традиции, на три веселых буквы все планы Пентагона?! Пусть каждый решает сам. Я свой выбор сделал. Россия помогала, и будет помогать Донбассу. Если будет надо, ополченцы снова прибудут. Русские своих не бросают.