Диалектика общественного развития

Л.А. ГРИФФЕН








ДИАЛЕКТИКА
ОБЩЕСТВЕННОГО
РАЗВИТИЯ
(опыт современного
марксизма)

Издание второе










КИЕВ
НАУКОВА ДУМКА
1994






Гриффен Л.А. Диалектика общественного развития (опыт современного марксизма) / Л.А. Гриффен. Изд. 2-е. — Киев: Наукова думка, 1994. — с. 116

Марксизм, являющийся единственной цельной теорией общественного развития, как и любая другая научная теория нуждается в постоянном совершенствовании, во внесении коррективов в соответствии с результатами науки и общественной практики. В настоящей работе изложены некоторые положения марксизма с учетом таких коррективов. В их основе лежит представление об обществе как развивающемся организме в вероятностной среде, и об интеграционных процессах в нем как стержневой линии развития. С этих позиций рассмотрены основные характеристики общества и процесс изменений исторически конкретных форм его существования — закономерно сменяющих друг друга и взаимодействующих между собой общественно-экономических формаций. Предпринята также попытка дать прогноз предстоящих общественных изменений как естественного продолжения предшествующих процессов.










СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ                                                                       3
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ                            6
ВВЕДЕНИЕ                                                                                      9
ГЛАВА 1.ОБЩЕСТВО И ЧЕЛОВЕК                                         19
ГЛАВА 2.КЛАССОВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ                           42
ГЛАВА 3.СОЦИАЛИЗМ КАК ПЕРЕХОДНЫЙ ЭТАП             61
ГЛАВА 4.ПЕРСПЕКТИВЫ ДАЛЬНЕЙШЕГО РАЗВИТИЯ    81



ББК 87.6
Г 85

ISBN 5-7702-0402-8

© Л.А. Гриффен, 1994

Диалектика общественного развития (опыт современного марксизма) / Л.А. Гриффен. Изд. 2-е. — Киев: Наукова думка






ПРЕДИСЛОВИЕ

Мир бурлит. Общественные процессы на Востоке и Западе, на Севере и Юге приобрели сегодня темп, невиданный прежде в истории человечества. Но особенно ощутимые перемены, вызывающие в мире всеобщую заинтересованность, происходят в странах, еще недавно называвшихся социалистическими. Начатые в Советском Союзе социальные преобразования привели к кардинальным изменениям не только внутри страны, но и в странах Восточной Европы. Распалось "нерушимое социалистическое содружество". Возглавлявшая его великая держава с мощной экономикой превратилась во множество стремительно нищающих удельных княжеств, руководимых людьми, уповающими кто на "свободу и демократию", кто на "национальное возрождение", но все вместе на то, что "заграница нам поможет". Бурная политизация населения привела к возникновению огромного количества самых различных политических течений. Уточняют в соответствии с новыми условиями цели своей деятельности существующие политические силы, появляются новые общественные движения, стремящиеся к достижению новых целей. И хотя все это делается преимущественно исходя из необходимости решения нарастающего потока текущих задач, все сильнее проступает потребность в теоретическом осмыслении основного направления движения. Однако как раз в области теоретического анализа общественных процессов достижения выглядят наименее впечатляющими.
Для соответствующих наук в западном мире, как и для тех наших ученых, которые уже успели "вернуться в цивилизацию", связанные с этим проблемы носят скорее технический характер. Принципиальных вопросов не возникает, ибо то, что они считают крахом социализма (по их терминологии -  "коммунизма") как системы представляется им закономерным финалом искусственно созданного социального образования с неизбежным возвратом на естественный — капиталистический — путь развития. Вопрос заключается только в том, сумеем ли мы, и как скоро, довести эти преобразования до логического завершения. Иначе дело обстоит для тех, кто считает, что сейчас все же действительно идет перестройка социализма на новой основе. Здесь, казалось бы, открываются широчайшие перспективы исследований, но в действительности успехи в области общественных наук исключительно скромны.
На протяжении многих десятилетий официальной теорией общественного развития у нас являлся марксизм. Существующими условиями теоретики вынуждены были закрывать глаза на несовпадение с теорией фактов реального общественного развития. Сейчас же немало профессионалов-обществоведов, которые еще совсем недавно ни себе, ни тем более другим не позволяли усомниться ни в единой букве "официального марксизма", с легкостью необыкновенной отбрасывают основные положения марксистской теории как устаревшие, а то и изначально неверные. Удивляться тут нечему: бездумная апологетика и не могла породить ничего другого, кроме огульного отрицания, и теперь экс-"марксисты" торопятся принять посильное участие в добивании марксизма, полагая его уже окончательно поверженным. Гораздо труднее тем, кто остался ему верен, но не тем, конечно, кто продолжает повторять затверженные "истины", несмотря ни на какие факты, а тем, кто, считая верными основные принципы марксистского анализа социальных процессов, видит, тем не менее, многие несовпадения результатов анализа с практикой. И тогда нередко предпринимаются столь же бесплодные, как и "зрящное" отрицание, попытки из осколков той же теории сложить новую картину, внося в нее "общечеловеческие ценности" и тому подобный "оживляж" и, говоря словами Ленина, "хватаясь за обрывки каких угодно теорий". Подавляющее же большинство философов-обществоведов растерянно молчит, предоставляя возможность "творить теорию" тем, кто поактивнее — писателям, журналистам, юристам.
Стало хорошим тоном проклинать различные "измы" или зубоскалить по их поводу, превознося "здравый смысл". Но без цельной теории общественного развития сегодня все же не обойтись. Ее не удастся заменить даже самыми новыми и модными экономическими теориями. К рекомендациям экономистов вообще надо бы относиться особенно осторожно. Это только на первый взгляд выглядит убедительно: раз наши сегодняшние трудности в основном связаны с экономикой, то именно экономистам и надлежит решать, как с ними справиться. Фактически же дело обстоит иначе. Экономика — важнейший механизм общественной жизни, можно сказать, ее двигатель. Если он неисправен, далеко не уедешь. И чтобы двигатель хорошо работал, действительно нужен квалифицированный механик. Но куда ехать — это уже другой вопрос, за компетенцию механика выходящий. Не даром крупнейший американский экономист В. Леонтьев как-то назвал себя техником, дело которого — достичь поставленных перед экономикой целей, а не определять их. Наши же экономисты, не умея наладить двигатель, рвут друг у друга руль.
Не находя никаких хоть сколько-нибудь серьезных попыток определить новые исходные положения для анализа общественных процессов, мы ранее или позднее вынуждены снова обратиться к марксизму — единственной цельной теории, стремящейся с единых позиций рассмотреть весь процесс общественного развития. Только в марксизме можно найти научно обоснованные исходные принципы анализа общественных процессов. Но классики этого учения оставили нам именно их, а не сборник рецептов на все случаи жизни. И новый опыт, в том числе и нашей страны, с особой силой ставит требования обновления и развития этой теории.
Необходимость создания современной марксистской теории диктуется самим ходом сегодняшних социальных процессов, и хотелось бы надеяться, что этой цели послужит также предлагаемое здесь рассмотрение диалектики общественного развития. Оно не стремится, естественно, сколько-нибудь полно охватить все относящиеся сюда вопросы. Это действительно не более чем опыт современного марксизма. Настоящая работа представляет собой краткое изложение результатов многолетних исследований автора в данной области. При этом представлялось целесообразным ограничиться только изложением положительных результатов, исключив пока рассмотрение других точек зрения, их критику, полемику и т. п.
Следует отметить также, что независимо от его уровня, о котором судить читателю, здесь предлагается именно результат научной работы, а не "манифест" каких-то "сил". Автор (по основной профессии инженер-исследователь), утверждающий неизбежность и желательность для нас социалистического пути развития, делает это постольку, поскольку таковы полученные результаты, а не по каким бы то ни было другим причинам, ибо никогда ни в каких партиях не состоял, привилегиями не пользовался, и "кормился" не "от марксизма", а от дающей неплохие результаты работы в области техники, и уж, конечно, не испытывает "тоски" по тому, что, к счастью, безвозвратно ушло в прошлое. Объективные же результаты любых исследований необходимо либо принять, либо опровергнуть — не бранью и проклятиями, но научными аргументами в соответствии с общепринятой процедурой.
Автор, естественно, отдает себе отчет в том, сколь непопулярна сейчас в общественном мнении излагаемая им точка зрения, но что поделаешь — "истина дороже". Здесь лучше Маркса не скажешь: "Я буду рад всякому суждению научной критики. Что же касается предрассудков так называемого общественного мнения, которому я никогда не делал уступок, то моим девизом по-прежнему остаются слова великого флорентийца: "Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно!""

(Соч., т.23, с.11. В дальнейшем ссылки на труды К.Маркса и Ф.Энгельса даются по Собранию сочинений. — 2-е изд. — М., 1960-1980; на труды В.И.Ленина — по Полному собранию сочинений. — 5-е изд. — М., 1969).


Киев, 1992




Предисловие
ко второму изданию


Хотя с тех пор, как написана настоящая работа (а ее сокращенный вариант опубликован еще в 1991 году в журнале "Политика и время", №№ 14-16), произошло немало событий, оказавших существенное влияние на общественную ситуацию, у автора пока что не возникло надобности в ее исправлении или уточнении, а потому второе издание практически полностью повторяет первое. Необходимость же во втором издании возникла как в связи с малым тиражом первого, так и с тем, что потребность в развитии марксистской теории еще больше возросла.
Неблагоприятные тенденции общественного развития, вызванные сепаратизмом и капитализацией, резко усилились, что, как и следовало ожидать, ведет к подъему коммунистического движения. Но, к сожалению, возрождается оно в виде разрозненных, нередко соперничающих между собой партий, что сильно затрудняет достижение столь необходимого сейчас единства действий. Причина этого отнюдь не сводится к несомненно имеющим место амбициям их лидеров. Куда важнее отсутствие достаточно четких представлений о целях и задачах коммунистического движения в современных условиях. Еще раз подтверждается, что "крепкой социалистической партии не может быть, если нет революционной теории, которая объединяет всех социалистов" (ПСС, т. 4, с. 182). Трудно достичь организационного единства, когда при общности взглядов на то, против чего необходимо бороться, она зачастую отсутствует в определении положительных целей. Конечно, в коммунистическом движении существует согласие о необходимости социалистического пути развития, но сам этот путь представляют себе весьма по-разному. Существовало и существует множество теоретических "моделей" социализма, по поводу которых ведется незатихающая дискуссия. Но в наше время вопрос о социализме не решить, не определив отношения к тому строю, который существовал в нашей стране на протяжении последних десятилетий. И в этом отношении сторонники социалистического пути разбились на множество течений, которые, однако, если исключить второстепенные моменты, достаточно четко укладываются в три основных схемы.
Согласно первой из них у нас несомненно был социалистический строй. Он имел множество положительных черт, хотя не был лишен и определенных недостатков. С течением времени по ряду причин как внутреннего, так и внешнего порядка эти недостатки усилились, что и привело к кризису социализма. Следовательно, его необходимо восстановить, ничего принципиально не меняя, но, естественно, очистив наше общество от недостатков и развив положительные его стороны. Дальше нужно только совершенствовать этот строй, переходя, таким образом, от первой ступени коммунизма, которой является социализм, ко второй, к полному коммунизму (в том числе и в "отдельно взятой стране").
Вторая схема также не отрицает наличия у нас социализма, однако как бы не настоящего, с "извращениями". Сторонники этого взгляда считают, что у нас был не "истинный", а некий "феодальный", "казарменный", "бюрократический" и какой там еще социализм. Поэтому о восстановлении такого социализма не может быть и речи. Наученные горьким опытом, мы должны учесть ошибки, и на этот раз построить "настоящий" социализм ("демократический", "гуманный", "с человеческим лицом" и т. п.).
И, наконец, согласно третьей схеме никакого социализма у нас вообще не было, ибо отсутствовали его самые необходимые признаки. Поэтому дело построения социализма необходимо начинать с самого начала (конечно, используя те положительные моменты, которые все же имели место). А потому сколь бы ни было желательно начать это строительство уже сегодня, необходимо разрешить еще ряд предшествующих задач, а уж потом, постепенно, создавать у нас социализм.
Казалось бы, точки зрения куда как различные, однако парадоксальным образом базируются они на общих основаниях — утопизме и антиисторизме. Действительно, определяя сущность господствовавшего у нас строя, во всех этих случаях пользуются некоторым (правда, часто весьма различным) набором "характерных черт" социализма, заданных априори; сравнение их с действительностью (корректность которого часто оставляет желать лучшего) и позволяет сторонникам этих взглядов делать вывод как о наличии социализма, так и о его "качестве". С другой стороны, сторонники всех трех точек зрения смотрят на социализм как на нечто раз и навсегда определенное (во всяком случае, в главных чертах), и допускающее разве что улучшение и совершенствование, но никак не качественные изменения.
Вот ведь что удивительно. Как-то легко допускают существеннейшие изменения других укладов во времени, например, то, что домонополистический капитализм, тем более капитализм эпохи первоначального накопления, в весьма существенных чертах отличаются от современного империализма. А вот для социализма ничего подобного в расчет не принимается, хотя, казалось бы, для строя, осуществляющего коренное преобразование общества, различия его этапов должны быть еще более значительными. Так нет же, вынь и положь именно то, что считается "истинным социализмом", а нет, так его и вообще не было, разве что какой-то искореженный. Не поняв, что социализм — это не набор некоторых характеристик общественного строя (и откуда их только берут? хоть бы вспоминали иногда ленинское: "никаких собственно перспектив будущего никогда научный социализм не рисовал"), а процесс кардинального преобразования общества, мы не сможем ни оценить уже пройденные этапы, ни предвидеть последующие, а следовательно, и выработать адекватную программу действий.
И, тем не менее, уж чего-чего, а программ вполне достаточно. Программы все новых и новых партий и движений коммунистической направленности плодятся и размножаются как кролики. Их творцы может забыли, а может попросту игнорируют прямое указание Маркса: "Каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ… следовало бы просто заключить согласие о действиях против общего врага" (Соч., т. 19, с. 12). Как и тогда, сейчас нет общепризнанной теоретической базы, а о каких действенных программах без нее может идти речь? У многих же тем не менее все силы уходят в доморощенные программы, как пар в свисток, не оставляя ничего для столь необходимых сейчас практических дел, в том числе и для работы в области теории.
Что касается необходимости теоретических обоснований, то ее понимание, хотя бы и на интуитивном уровне, получает все более широкое распространение. Все говорят о необходимости теории, хотя нередко понимают ее достаточно своеобразно: требуя теоретического осмысления того или иного явления или ситуации в целом, неосознанно имеют в виду систематизацию и наукообразное оформление уже имеющихся собственных представлений. Такая "теория" нужна разве что для создания психологического комфорта. Настоящие же теоретические разработки, наоборот, разрушают устоявшиеся представления (иначе они вообще не нужны), вызывая тем самым психологический дискомфорт, а потому воспринимаются с большим трудом. А уж если и признают необходимость что-то менять, то предпочитают менять часть, сохраняя целое в неприкосновенности.
Но новые условия требуют и новых обобщений; это касается и марксизма: "Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное; мы убеждены, напротив, что она положила только краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни" (ПСС, т. 4, с. 184). Выполнить этот почетный долг можно только объединенными усилиями тех, кто, оставаясь верным марксизму, готов преодолеть завалы, нагроможденные догматиками и ревизионистами. Это действительно общее дело, и было бы прекрасно, если бы возобладал при его выполнении дух творческих дискуссий, а не взаимных обвинений, чтобы не было ни снисходительности непогрешимых метров, ни обид непризнанных гениев. И автор предпринимает второе издание настоящей работы все с той же надеждой, что и она внесет посильный вклад в это великое дело.



ВВЕДЕНИЕ


Общепризнанной науки под названием "обществоведение" (или "общая социология"), к ведению которой должно было бы относиться то, что излагается далее, пока не существует. Ранее (да и сейчас) соответствующей проблематикой занималась философия. Но ее предмет существенно менялся во времени. В виде натурфилософии она включала все положительное знание своего времени. Далее от нее начали отпочковываться отдельные науки со своим предметом, все сужая ее сферу. Процесс этот шел очень неравномерно, в зависимости от развития положительного знания и общественной ситуации, но неуклонно. Пожалуй, последними уже в сравнительно недавнее время отпочковались от философии такие отдельные науки, как психология, а затем конкретная социология. Уже давно в философии практически остались методология и общая социология. Создав их научные основы, два гения — Гегель и Маркс — нанесли философии решающий удар. Хотя в философии и после них сохранялись еще положительные моменты, но как некоего целого "научной" философии не стало. Сохранение же еще и сегодня ее "оболочки" связано с тем, что научные основы как методологии (развитые Гегелем), так и общей социологии (развитые Марксом) еще не могут быть сегодня принятыми всеми из-за влияния классовых интересов. Тем, кого они сегодня не устраивают, приходится изворачиваться, придумывая новые системы для каждого отдельного случая — порою весьма остроумные, с интереснейшими частными результатами, но в целом совершенно бесперспективные. Что же касается философов, то здесь все зависит от таланта. Талантливый человек и при неверном методе может получить блестящие результаты. И тогда одни, одаренные логической мощью, вследствие идеологической зашоренности не будучи в состоянии создать работающую систему, находят все же некоторые, иногда очень существенные взаимосвязи между вещами, а другие, обладающие художественным даром, вращают калейдоскоп фактов и событий, создавая захватывающие картины из достаточно произвольных (но иногда столь схожих с реальностью) их сочетаний. Сама же современная философия, в отличие от прежней, просто не в состоянии выработать систематический и последовательный взгляд на мир. Она окончательно превратилась в "любомудрие" — глубокомысленные рассуждения обо всем понемногу, главным образом, однако, о "проблеме человека" (к этому мы вернемся далее). Другими словами, философия уже давно — не в отдельных своих проявлениях, а в принципе — не наука, а своего рода умственный культуризм, поигрывание интеллектуальными мышцами.
А судьбы научной методологии (диалектики) и общей социологии (исторического материализма) не случайно оказались столь тесно связанными. Для такой сложной системы, как общество как раз в силу ее сложности вопросы методологии имеют решающее значение. С другой стороны, именно конкретное изучение движения данной системы позволяет более четко представить себе некоторые диалектические закономерности в общем виде. Р. Фейнман в своих знаменитых "Фейнмановских лекциях по физике" говорил относительно применения математики к анализу явлений, изменения в которых носят количественный характер: "Почему мы можем пользоваться математикой для описания законов, не зная их причины? Никто и этого не знает. Мы продолжаем идти по этой дороге, потому что на ней все еще происходят открытия". Примерно то же имеет место и здесь. Мы не знаем, почему развитие сложных систем, связанное с качественными преобразованиями, совершается в соответствии с законами диалектики, и только совпадение выводов, полученных на основе последних, с реальным ходом событий в самых различных областях действительности, служит основанием для использования этих законов в качестве инструмента анализа. И в социологии диалектика играет примерно ту же роль, что математика для теоретической физики. Ввиду такой ее роли мы не можем, исследуя общественное развитие, не касаться диалектики, однако здесь нет возможности дать ее в систематическом изложении. Соответствующие вопросы будут затрагиваться по мере возникновения в них надобности в связи с рассмотрением проблем, являющихся предметом настоящей работы.
Целью любой науки в конечном счете является прогноз поведения тех объектов, которыми занимается данная ее область. Базироваться же он может только на изучении уже прошедших процессов. Однако, чтобы на основе движения того или иного объекта в прошлом можно было делать вывод о его поведении в будущем, необходимо, как минимум, быть убежденным в наличии объективных закономерностей. Не может существовать как наука, например механика, если на основе прошлого опыта с инерционными массами мы не будем иметь уверенности, что и в будущем любое физическое тело неизменно сохранит равномерное прямолинейное движение до тех пор, пока действие какой-либо силы не выведет его из этого состояния. Для такого простейшего случая это как бы само собой разумеется. Если же мы имеем дело со сложными системами, положение далеко не столь очевидно, но принципиально ничем не отличается.
Представим себе совокупность состояний системы, характеризуемых теми или иными параметрами — множество "точек" в некотором пространстве, определяющих во времени протекание какого-то процесса. В любой реальной достаточно сложной системе на сравнительно небольшом отрезке времени, благодаря влиянию массы случайных факторов, эти "точки" образуют чрезвычайно хаотичную и неопределенную картину, в которой выявить действительную траекторию процесса весьма трудно. Если дело касается технической (и даже природной) системы, в которой в рамках объекта анализа время и точность наблюдений адекватны ее уровню сложности, то здесь, по крайней мере в принципе, методы анализа достаточно отработаны. В основном они сводятся к выбору некоторых "типовых" траекторий и оценке в соответствии с определенной математической процедурой величины погрешностей такой замены реальной, но неизвестной нам траектории. Понятно, что даже в этом случае метод дает только приближенные результаты, но их точность, во-первых, также поддается оценке, а во-вторых, существенно повышается, если наличествуют некоторые теоретические соображения относительно действительного хода данной траектории движения.
Но когда дело касается такой сложной системы, как общество, где "точки" эти располагаются в многомерном пространстве, имеют различный "вес", "мерцают", где даже само их наличие может признаваться или отрицаться в зависимости от занятых исследователем позиций, такие методы оценки неплодотворны. А коль скоро охватить всю совокупность сведений единой закономерностью не удается, обычно достаточно произвольно (и опять же в зависимости от взглядов и интересов) определяется некоторый ограниченный набор "точек", по которым гораздо проще провести желаемую траекторию. Нежелательные факты объявляются либо несуществующими, либо несущественными. К науке, естественно, это имеет самое отдаленное отношение, зато чрезвычайно охотно используется в политике.
Единственный способ обеспечить научный прогноз — расширить рамки анализа. В этом случае, используя больший отрезок времени, гораздо легче обнаружить действительные закономерности движения данной системы. Применительно к изучению общества это значит, что понять направление его развития на основе изучения современного состояния невозможно; для этого анализ его развития необходимо начинать с самого его становления (а еще лучше взглянуть на него как на закономерный этап в развитии вообще всего живого). Только это может предохранить нас от произвольного толкования тех или иных этапов в отдельности, ибо потребует их анализа не самих по себе, а как звеньев единой цепи.
Другое дело, что сам такой анализ далеко не прост. Даже если удается обнаружить некоторые общие закономерности для того или иного явления на протяжении длительного отрезка времени, то это вовсе не означает, что их вполне достаточно для полноценного анализа. Если мы упустим из виду, что всякий достаточно длительный и сложный процесс включает в себя не только постепенные изменения, но и перерывы постепенности, узловые точки развития, в которых происходят существеннейшие изменения многих его характеристик, равно как и связь любого объекта с окружающей его средой, мы также далеко не уйдем. В целом же только охватывая с единых позиций тот или иной процесс возможно полнее (а желательно и с учетом предыстории), можно надеяться на адекватное определение траектории его движения, а тем самым и на действительно научный прогноз.
Еще одним важным методологическим принципом, положенным в основу настоящей работы, является принцип релятивности, относительности всех без исключения общественных институтов. Нет такого общественного явления, которое не возникало бы тогда, когда в нем появляется нужда, и не исчезало бы, когда эта нужда проходит. В страхе перед неизвестным будущим обыватель, даже украшенный академическими регалиями, склонен хвататься за те или иные общественные установления, объявляя их если не единственными, то уж во всяком случае наилучшими из возможных, выстраданными историей и дальше уж вечными и неизменными, подлежащими разве что некоторому улучшению. Жизнь же идет иначе: при наступлении нового этапа общественного развития появляются те или иные свойственные ему общественные установления; но проходит данный этап, как бы долго он не длился, наступает другой — и появляется необходимость в новых общественных установлениях. Оценка влияния любой силы на движение объекта в значительной степени определяется тем, как ее направление в данный момент соотносится с общим направлением его движения. Соответственно, чтобы определить влияние того или иного фактора на общественное развитие, нужно соотнести его с общим направлением развития. Тогда то, что было еще недавно прогрессивным, способствующим общественному развитию, становится реакционным, тормозящим его. В этом постоянном изменении имеется только один инвариант, одна неизменная "точка опоры" — общественная сущность человека. Именно она создает основной стержень развития общества, ту нить, на которую нанизываются сменяющие друг друга общественные институты, — общечеловеческую интеграцию. Только постоянно имея в виду эту генеральную "нацеленность" общественного развития на все более полную интеграцию человечества в единое целое, можно более или менее успешно разбираться в многообразии общественных явлений, найти каждому из них законное место в общей системе представлений об обществе и характере его развития, понять причины их появления и исчезновения, а значит, и представить себе направление грядущих перемен.
Не менее важным методологическим принципом в изучении сложных систем является рассмотрение их в качестве некоторой целостности, подходя с этих позиций к анализу их отдельных проявлений. Рассматривая многочисленные и многообразные общественные явления, бесполезно задаваться вопросом, что представляет собой каждое из них: "выискивать новые основания для каждого отдельного явления и бесполезно, и в высшей степени противно философии" (Эдмун Берк). Единственно продуктивной является изначальная постановка вопроса об общественной функции этих явлений, о том, какую органичную роль играют они в общественной жизни, причем не сами по себе, а в комплексе всех остальных. И в этом отношении, в качестве базисной, первостепенное значение имеет проблема человека и общества как объектов исследования общественных наук. Независимо от желания приходится предварительно хотя бы в самом общем виде определять, что есть человек и что есть общество, как они взаимно соотносятся друг с другом, что взять за исходный пункт исследования, чтобы рассчитывать на сколько-нибудь успешное изучение общественных процессов.
Обратимся еще раз к "Фейнмановским лекциям". Их автор, вроде бы и в шутку, но достаточно серьезно ставит вопрос: в какой фразе можно было бы передать максимум физических знаний, и отвечает, что самое большое количество информации, из которого в принципе дедуктивным путем можно было бы вывести почти все современное физическое знание, является утверждение: "все тела состоят из движущихся атомов". Если рискнуть подобным вопросом задаться применительно к общественным наукам, то ответ, как представляется, должен гласить: "общество есть развивающийся биологический организм". Такое положение подразумевает, что во главу угла обществоведческого анализа должны ставиться исследования общества как некоторого непрерывно изменяющегося целостного образования, элементом которого является человек. Конечно, то, что это положение действительно потенциально несет в себе максимум информации, нужно еще доказать (как, впрочем, и то, что оно вообще верно). Но, что несомненно, так это то, что трудно найти другое положение, которое встречало бы столь дружное неприятие, вызывая жуткий призрак "биологизации" общественных явлений у одних, и не меньшее нравственное негодование по поводу принижения роли личности у других.
В рассуждении о "проблеме человека" современная философия, в центр своего анализа ставящая человека как личность и из присущих ему свойств стремящаяся вывести характер общественных явлений, в этих представлениях в определенном смысле очень похожа на известную систему Птоломея. Принимая в качестве постулата вращение Солнца и планет вокруг Земли, умнейшие люди построили очень сложную (но и чрезвычайно остроумную) модель системы, обладающую также и прогностическими возможностями. Совпадение результатов вычислений с явлениями реальной действительности были весьма вескими свидетельствами в пользу ее истинности. Это вообще была во всех отношениях замечательная система; у нее был только один недостаток — она была неверна. Но можно себе представить, как трудно было принять верную модель, предложенную Коперником, коль скоро ее основной постулат о вращении Земли вокруг Солнца не только противоречил очевидности, ежедневному опыту каждого человека, здравому смыслу, наконец, но и был направлен против такой, научно обоснованной и дающей практические результаты, многократно доказавшей свою полезность системы. Если при этом учесть еще очень важные вненаучные основания (религиозные при выборе Земли в качестве центра вращения Солнца и планетарной системы, нравственные и политические при выборе человека как личности в качестве "центра вращения" общественной жизни), то мы получим более или менее полную картину тех сложностей, которые возникают при попытке найти верные основания научного анализа общественного развития, для утверждения в качестве исходного постулата примата общества как целостного образования (равно как и обвинений против пытающихся это сделать).
Но появление Коперника неизбежно. В философии им стал Маркс, который показал, что рассматривать общество нужно как "органическую систему", как "законченное сущностное единство человека с природой", которое развивается по "естественно-историческим законам". Соответственно человек, при всей его сложности и самостоятельности, становится только элементом этой системы, но не ее "центром вращения". "Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как на ничем не связанные, случайные, "богом созданные" и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменчивость видов и преемственность между ними, — так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную основу, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественно-исторический процесс" (ПСС, т. 1, с. 139).
Естественно, несмотря на всю ее гениальность, теория Маркса, как и любая другая научная теория, не могла не быть определенным образом ограниченной потребностями и возможностями своего времени. Величайшая заслуга классиков марксизма прежде всего состоит в том, что они доказали определяющую роль материальных факторов в развитии общества. Во главу угла своей теории они поставили представление о ведущей функции производства средств к жизни в общественном развитии. Это положение давало фундаментальную основу для исследования общественных процессов, но только до тех пор, пока дело касалось общественных формаций, в которых производство выделяется в особую (и ведущую) сферу общественных отношений, т. е. формаций классового общества. Социальные преобразования в пределах классового общества полностью укладывались в представление о ведущей роли производственных отношений, определяемых в конечном счете уровнем развития производительных сил общества.
Но при достижении обществом того уровня развития, когда на повестку дня объективно стал вопрос о коренном изменении его основных характеристик, не о модификациях, как ранее, а о ликвидации классового общества как такового, это положение уже не могло обеспечить в полной мере основу анализа социальных процессов. Потребовалось расширение его исходной базы, включение в него тех моментов, которые прежде заметной роли не играли. Стал необходимым анализ развития общества как неразрывного целого, включающего не только производство средств к жизни, но и производство самой жизни, причем последнее в качестве не второстепенного, но полноправного, а если брать весь процесс общественного развития в целом, то и определяющего фактора общественного развития. Потребовался анализ не только внутриобщественных процессов, но анализ развития общества как некоторой качественной определенности в окружающей среде.
Итак, объектом исследований теоретической социологии является общество. Но в известном смысле можно сказать, что это такое общество, которое не существует и никогда не существовало в природе. Это своего рода "идеальный газ" в социологии. Как исследование несуществующего идеального газа позволяет раскрыть важные физические закономерности, не затеняя их "деталями", столь важными для реальных газов, так и изучение "идеальной" схемы развития общества позволяет в общем виде понять его направление и законы. Но нужно постоянно иметь в виду, что реальная жизнь существенно отличается от теоретической схемы. И как нельзя понять ее вне этой схемы, выявляющей генеральные тенденции развития, так нельзя этого сделать и только на ее основе, вне анализа конкретных исторических условий, реализующих эти генеральные тенденции.
Изложенная в настоящей работе последовательность смены общественно-экономических формаций, классов, отношений собственности является результатом более или менее успешного применения метода научной абстракции, позволяющего выделить ведущие, определяющие тенденции процесса. Но она представляет собой не более чем канву, на которой вышивает свой сложный и прихотливый узор история. Возможность же такого "узорообразования" связана как с тем, что даже на ранней стадии процесс в каждом отдельном, локальном общественном образовании не является изолированным, а по мере развития все более и более становится общечеловеческим, так и с тем, что в реальном обществе ни один процесс никогда не протекает в чистом виде, не является цепью четко ограниченных этапов, — в каждом настоящем всегда существуют зародыши будущего и остатки прошлого, переплетенные самым причудливым образом.
Внешние влияния, заимствования, сочетание элементов различных ступеней развития, природные условия, наконец, появление на исторической арене неординарных личностей, надолго накладывающих свой отпечаток на характер тех или иных общественных образований, равно как и другие случайные факторы, — все это сплетается в сложнейший конгломерат, расцвечивающий и неимоверно усложняющий, но тем не менее не меняющий принципиально характера развития общества, в конечном счете все же следующего той же "абстрактной схеме". Во времени все становится на свое место, а что такое десятилетия, и даже сотни лет для общественного развития, ход которого измеряется тысячелетиями? Но жизнь не только каждого отдельного человека, но и достаточно больших социальных образований, протекает в данных конкретных условиях, а следовательно, именно они-то прежде всего и вызывают наибольший интерес. Однако мы ничего не поймем в кажущемся хаосе, противоречивости, непоследовательности конкретного исторического процесса, если не будем постоянно иметь в виду некий внутренний, малозаметный, но весьма жесткий стержень — общие законы общественного развития, действующие с непреклонностью и неотвратимостью, свойственными любым законам природы.
Конечно, объективность хода общественного развития вовсе не означает нашей беспомощности, фатальной неизбежности исторических событий, как невозможность отменить закон всемирного тяготения не препятствует преодолению самого тяготения. Знание и сознательное использование законов общественного развития может оказывать влияние на его конкретное протекание, облегчая и ускоряя наступление необходимых и неизбежных, и в этом смысле независимых от нас, стадий общественного развития, снижая тем самым цену, которую всегда приходится платить человечеству за прогресс.

ГЛАВА 1

ОБЩЕСТВО И ЧЕЛОВЕК

При анализе более или менее сложных явлений получить адекватные результаты можно только используя системный подход, когда объект исследования представляется не просто как соединение взаимодействующих между собой частей, обладающих определенными свойствами, а как нечто такое, что несводимо к сумме своих частей, как система — такая совокупность элементов, которая, стремясь сохранить свою качественную определенность, во взаимодействии с внешней для нее средой выступает по отношению к ней как организованное множество, образующее органичное целостное единство, как единое целое.
Таким образом, представление о системе неизбежно включает в себя понятие целостности. Из этого представления следует, что система может быть понята как нечто целостное лишь в том случае, если она в качестве системы противостоит своему окружению — среде. Расчленение же системы приводит к понятию элемента — такой ее части, характеристики которой определяются в рамках целого. Хотя системными признаками обладают многие образования, системы с высоким уровнем гомеостазиса мы пока находим только в области живого.
Люди — существа, имеющие весьма значительные отличия от всех других живых существ на Земле. Но никакое своеобразие не исключает их из такого общего явления, как жизнь. Человек, общество, человечество, независимо от своих специфических особенностей, входят в число многообразных живых систем. И понять их сущность можно только в том случае, если рассматривать возникновение и развитие этих систем как закономерный результат, как естественное продолжение общей линии развития живого.
По современным представлениям все приспособленные механизмы, выработанные в процессе эволюции, направлены на сохранение вида, т. е. "атомом" живой природы является вид. Однако вид в своем взаимодействии со средой как единое целое, наделенное динамической, эволюционной приспособляемостью, выступает только в конечном счете. Конкретно же вид по отношению к среде представлен отдельными организмами. И в этом смысле именно животный организм есть последнее неразложимое целое по отношению к среде, то целое, части которого вне его теряют свою качественную определенность. И хотя в конечном счете единым целым, выделившимся из среды и противостоящим ей в своей целостности, является вид, его взаимодействие со средой опосредуется взаимодействием с ней организма, в чем и состоит сущность последнего. И приспособительные механизмы, будучи связанными с организмом, выполняют свою задачу, когда через сохранение организма обеспечивают сохранение и развитие вида. Приспособительные механизмы развивались путем приобретения организмами новых свойств, полезных для достижения указанной цели. При этом явственно можно различить, что в развитии имели место как периоды совершенствования тех или иных приспособительных механизмов, так и узловые моменты, в которых осуществлялась смена самого их характера, причем последняя обусловлена изменениями возможностей организмов, происходящими в связи с изменениями последних. Поскольку механизмы сохранения и развития вида связаны с организмом, то именно совершенствование организма — магистральное направление развития живого.
Разнообразие организмов чрезвычайно велико, в том числе и по уровню организации. Организм как целостная живая система, имеющая внутренние связи и способная в этом качестве поддерживать самостоятельное существование благодаря приспособительному взаимодействию со средой, начинается уже на клеточном уровне. Вследствие относительно низкой сложности его возможности приспособления к среде весьма ограничены. Поэтому объективной направленностью развития организмов в процессе эволюции было повышение их сложности. Но происходил этот процесс весьма специфично. К. Гробстайн в "Стратегии жизни" писал: "В процессе своего распространения по поверхности планеты, постоянно меняясь, простейшие макромолекулярные комплексы включались в состав более сложных, а те в свою очередь — в состав еще более сложных макромолекулярных комплексов. В конце концов возникла целая иерархическая система уровней организации". Этот процесс интеграции в живых системах начинается еще на границе с неживым, на суборганизменном уровне. Существует точка зрения, согласно которой и образование клеток шло по пути постепенной агрегации симбиотических компонентов. В дальнейшем объединение клеток дало многоклеточный организм, в котором клетки, сохраняя многие функции, свойственные одноклеточному организму, таковыми по отношению к среде уже не являются. Чтобы эффективно выполнить свои функции в многоклеточном организме, им пришлось существенно измениться.
Естественно предположить, что эта линия развития не кончается на многоклеточном организме, что повышение сложности организма, обеспечивающее ему возможность лучшего приспособления к среде, может и дальше продолжаться таким образом, когда "бывший" организм, соответственно изменяясь, становится элементом нового целостного образования — "сверхорганизма", обеспечивая таким образом повышение возможностей приспособления нового целого, но теряя при этом самостоятельность по отношению к среде и, следовательно, переставая быть организмом в полном смысле слова. Так, в семье "общественных" насекомых каждая особь в этом смысле уже не является самостоятельным целым. Недаром известный энтомолог Р. Шовен представлял себе семью пчел как организм нового типа. По его мнению, эти живые существа, место которых на одной из верхних ступеней эволюции, могут быть сопоставлены с животными класса губок, занимающими одну из нижних исходных ступеней ее. Такое сопоставление весьма показательно для изложенного представления о путях повышения сложности организма, поскольку в обоих случаях мы имеем дело с аналогичными узловыми моментами развития — моментами перехода от одного структурного уровня к другому, хотя сами эти уровни различны.
Таким образом, мы видим, что объективная направленность эволюции на повышение сложности структурного и функционального элемента вида — организма, приводит к последовательному образованию организмов с существенно повышающимся уровнем организации: организм-клетка, многоклеточный организм, "сверхорганизм". В этом процессе организм следующего уровня образуется путем объединения организмов предшествующего уровня. Вначале это объединение является факультативным, "старые" организмы еще могут существовать в среде и вне "нового" целого. Но дальнейшее развитие по пути консолидации элементов организма более высокого структурного уровня, имеющего лучшую приспособляемость, происходит за счет снижения индивидуальной приспособляемости этих элементов вплоть до полной утраты самостоятельности по отношению к среде.
Наличие высокоразвитого индивидуального отражательного аппарата не меняет сути дела, хотя и создает определенные особенности. Высокоразвитый аппарат отражения дает животному организму весьма совершенный механизм индивидуальной приспособляемости. Но, с другой стороны, сама сложность отражательного аппарата требует значительных размеров организма и больших затрат времени на воспроизводство, а значит, большего количества пищи и длительной заботы о потомстве, что создает ряд отрицательных следствий для организма и вида.
Углубление данного противоречия с развитием отражательного аппарата неизбежно приводит к моменту, когда уже отрицательные следствия развития не в достаточной мере компенсируются получаемым при этом выигрышем. По мере развития отражательного аппарата все большее число видов попадает в эволюционный тупик и все меньшее их количество оказывается в семействе. Наиболее развитый отражательный аппарат в животном мире имеют наши ближайшие "родственники" — высшие приматы, но они же и обнаруживают исключительную бедность видов. Целый же ряд видов человекообразных давно исчез, ибо вид, переступивший определенную черту уровня развития отражательного аппарата, оказывается перед дилеммой: деградация, постепенное вымирание, или же переход к более высокому структурному уровню организации организма — "сверхорганизму". Обычно это тупик, ибо, чтобы получить потенциальную возможность стать элементом "сверхорганизма", вышедшие на этот рубеж животные должны иметь весьма специфическое сочетание особенностей; а это, видимо, результат почти столь же редкой счастливой случайности, как и возникновение живого из неживого. "Повезло" нашим человекообразным предкам, на основе первобытного стада которых образовался "сверхорганизм" — общество, а они в этом процессе стали людьми. И хотя это единственный вид семейства гоминид, благодаря новому структурному уровню он не только не имеет признаков биологического угасания, но являет собой пример исключительного биологического прогресса.
Само собой разумеется, что определение общества как единого целого по отношению к внешней среде, т. е. как биологического организма, вовсе не означает какого-либо "сведения" социального  к биологическому. Здесь речь идет просто о разных вещах. Специфика общества, повторяем, никоим образом не выводит его из сферы проявления жизни, т. е. из сферы биологического. Рассматривая общество как единое целое, которое не может без потери качества быть разделено на более мелкие (относящиеся к предыдущему уровню) жизнеспособные единицы, мы его тем самым с необходимостью должны считать биологическим организмом. Однако с возникновением этого нового биологического организма, в своем единстве осуществляющего взаимодействие с вероятностно-статистической средой и развивающегося в ней (по отношению к ней) по биологическим законам, появляются специфические закономерности его внутреннего развития -  закономерности социальные. В целом же при анализе общества следует иметь в виду отстаиваемое Марксом и Лениным материалистическое понятие об общественно-экономических формациях как особых социальных организмах и рассматривать социальную эволюцию как естественно-исторический процесс, в котором "экономическая жизнь представляет из себя явление, аналогичное с историей развития в других областях биологии", и который только "гг.субъективисты" выделяют из процесса развития всего живого (ПСС, т. 1, с. 166-167).
Но, говоря об обществе как едином организме, необходимо четко определить это понятие как образование, обладающее качеством ступени в эволюции живого, отделив его от понятия общества как некоторого количества людей, объединенных по каким бы то ни было другим признакам (связанный общими целями коллектив, государство, экономическая система и т. п.). Речь здесь должна идти не о большем или меньшем количестве как-то связанных людей и даже не обо всем человечестве, но только о том органическом целом, которое в своем единстве противостоит окружающей среде, стремясь сохранить свою целостность. В частном случае, на определенном историческом этапе, общество и коллектив могут совпадать — это имело место в первобытном обществе (если, конечно, под коллективом понимать все племя. При коммунизме общество приобретет глобальный характер и совпадет со всем человечеством. Специфика же классового периода, как периода переходного от одной целостности к другой, породила такое особое положение, когда общество потеряло свою структурную (по отношению к внешней среде) определенность, растворилось в частных структурных образованиях, в различных формах объединения людей, когда его функции опосредованы разнообразнейшими общественными связями — от любви до всемирного разделения труда, и выражены иногда даже в полярных формах — от эгоизма до абстрактного гуманизма.
"Сверхорганизм" отличается от многоклеточного организма тем, что не имеет центрального управляющего органа, как это имеет место в последнем, когда существует нервная система, управляющая организмом. Это хорошо видно уже на таком сравнительно простом "сверхорганизме", как семья "общественных" насекомых. При наличии морфологической дифференциации особей, создающей подобие органов, иерархия управления отсутствует. И хотя каждое насекомое в конечном счете выполняет программу поведения, сформировавшуюся в интересах семьи как целого, однако эта программа является его собственной, заложенной в его инстинкте.
В человеческом обществе морфологическая дифференциация практически ограничена половым диморфизмом и биологически связана лишь с продолжением рода. Таким образом, в отличие от семьи насекомых, общество как организм не имеет самой природой обеспеченных не только управляющего центра, но и органов. Каждый человек в известном смысле представляет собой и то, и другое. Второе отличие заключается в том, что общество возникло в результате интеграции организмов, уже имеющих высокоразвитый отражательный аппарат, который еще более развился в процессе антропосоциогенеза. Оба эти момента привели к весьма высокой степени относительной самостоятельности элемента общества — человека. Поэтому если в семье насекомых каждая особь только частично самостоятельный организм (только питается и передвигается самостоятельно, да и то не всегда), а в остальном — прежде всего с точки зрения компенсации вероятностно-статистических воздействий среды — орган семьи, то у человека его неразрывная связь с обществом как целым замаскирована весьма высоким уровнем самостоятельности. Человек — почти во всем отдельный организм, хотя в полной мере является только элементом (но не органом) системы более высокого уровня, другого организма — общества.
Вот здесь-то и создается то особое положение, которое выделяет человека из животного мира: с одной стороны он — целостная система, организм, имеющий собственные высокоразвитые адаптивные механизмы, а с другой — элемент другого целого — общества, которое для сохранения своей целостности в качестве организма также должно иметь соответствующие адаптивные механизмы, но не имеет для их формирования специального отдельного органа, а потому "пользуется" с этой целью тем же — мозгом каждого человека. В одном мозгу одновременно существуют две разнонаправленные приспособительные системы — индивидуальная, направленная на сохранение и развитие многоклеточного организма (каждого отдельного индивида), и общественная, направленная на сохранение и развитие "сверхорганизма", элементом которого является каждый человек, — общества.
Наличие двух адаптивных систем должно приводить в каждом случае к двум принципиально различным двигательным реакциям, которые могут совпадать, а могут быть и диаметрально противоположными друг другу. Будучи же единым целым, индивид может осуществлять только один вид реакции, и, следовательно, взаимодействие двух систем должно привести к выработке единой программы поведения. Такое положение совершенно уникально и не имеет прецедентов в животном мире. Конечно, любому животному достаточно часто приходится решать задачу формирования программы поведения в противоречивых условиях (например, стремление к пище может противостоять стремлению избежать опасности), но тем не менее программа поведения здесь строится для достижения в конечном счете одной цели — самосохранения. Человеку же действительно постоянно приходится выбирать. Субъективное переживание этого выбора в процессе переработки получаемой извне информации и представляет собой то, что мы называем сознанием.
Становление общества и его функционирование — процесс объективный, не зависящий от сознания, осознанных желаний и намерений отдельных личностей. "Из того, что люди, вступая в общение, вступают в него, как сознательные существа, никоим образом не следует, что общественное сознание было тождественно общественному бытию. Вступая в общение, люди во всех сколько-нибудь сложных общественных формациях… не сознают  того, какие общественные отношения при этом складываются, по каким законам они развиваются и т. д." (ПСС, т. 18, с. 344). Субъективно потребности общества для индивидов — внешняя сила, "о происхождении и тенденциях развития которой они ничего нет знают" (Соч., т. 3, с. 33). Более того, человек далеко не всегда в состоянии рационально определить и свой собственный, индивидуальный интерес. Что же заставляет его поступать тем или иным образом, причем так, что сколь ни были бы велики частные колебания и отклонения, в конечном счете все же обеспечивается сохранение и развитие как индивидуального, так и общественного организма? Ответ может быть только одним — потребности человека. Они являются внутренним стимулом любого действия, его так сказать "энергетической базой". Любое действие — результат потребности и средство ее удовлетворения: "Никто не может сделать что-нибудь, не делая этого вместе с тем ради какой-либо из своих потребностей и ради органа этой потребности" (Соч., т. 3, с. 245).
Действия человека направляются огромным количеством потребностей, внешне вроде бы мало связанных между собой, а нередко вообще противоречащих друг другу. Но единство человека как личности настоятельно требует рассматривать их не как случайный набор, а как определенную систему, обладающую внутренней структурой. В соответствии с изложенными выше соображениями первым структурообразующим фактором следует считать их направленность.
Если человек, представляя собой биосоциальное существо, действует одновременно и как целостная система, и как элемент другой целостной системы более высокого порядка, причем последняя только через него и осуществляет свою активность, то и потребности человека, детерминирующие его действия, должны отражать соответственно нужды обеих систем. Это дает нам право первоначально разделить потребности человека на две большие группы: "биологические", обеспечивающие направленность действий на самосохранение, и "социальные", которые формируют общественно-значимые действия, направленные на сохранение и развитие общества как целого.
Приведенное деление потребностей является наиболее общим. В таком виде потребности могут быть выделены в первый уровень. Наличие этих двух систем потребностей и соответствующих им двух потенциальных линий поведения, как уже говорилось выше, обусловливает появление сознания. Определим их соответственно как индивидуальные потребности (обеспечивающие функцию самосохранения, гомеостазиса индивида как биологического организма) и общественные потребности (обеспечивающие целостность общественного организма, его сохранение и развитие). При этом последние не есть насилие, совершаемое обществом над человеком, не есть "неестественная" надстройка над "естественными" индивидуальными потребностями. Это выражение столь же органических, отражающих самую его сущность, собственных (хотя и выражающих нужды общества) потребностей человека.
Второй уровень потребностей представляет собой их частичную конкретизацию, которая, однако, находится еще на довольно высоком уровне абстракции, достаточном, чтобы потребности этого уровня также не ощущались человеком непосредственно. Это некоторый промежуточный уровень. На втором уровне индивидуальные потребности представляются: а) потребностью в регенерации, постоянном самовозобновлении организма человека, регулирующей собственно потребление; б) потребностью в комфортных условиях, устанавливающей оптимальное взаимодействие организма с непосредственной обстановкой в зависимости от параметров среды; в) потребностью в активности, в деятельности, в умеренной физической нагрузке, поддерживающей тонус и жизнеспособность организма. В опасных для жизни и здоровья условиях к ним добавляется еще потребность непосредственного обеспечения целостности организма. В обычных условиях она включается в группу параметрических потребностей.
Общественные потребности могут быть первоначально конкретизированы следующим образом. Успешная деятельность индивида в качестве элемента общественного организма предполагает выполнение трех условий: 1) наличие самого общества; 2) контакт с обществом; 3) регулирование обществом поведения индивида. Соответственно этим трем условиям в качестве обеспечивающих их выполнение определяются и три первичных подразделения общественных потребностей человека: а) потребность в сохранении общества; б) потребность в общении; в) потребность в общественном самоутверждении.
Характерным для второго уровня является наличие кроме тех, которые представляют конкретизацию потребностей первого уровня, еще одной потребности, а именно половой. У всех высших животных половая потребность по ее функции является внешней по отношению к организму; она не играет никакой положительной роли в сохранении данного организма и "навязана" ему видом, непосредственно служит сохранению и развитию последнего. Это в определенном смысле относится и к человеку. Для общества как организма она также не связана с обеспечением его устойчивости в данный момент, но является важной для продолжения его во времени и обслуживает его как часть вида, как популяцию. Как и у животных, половая потребность у человека носит факультативный характер и определяет его действия только в очень ограниченном объеме; это единственная из потребностей второго уровня, неудовлетворение человеком которой не приводит к потере им качественной определенности.
Второй уровень потребностей конкретизирует только цели, но не средства их достижения. Третий уровень представляет собой конкретизацию потребностей второго уровня до уровня их предметности. В отличие от первых двух уровней, отражающих сущностные характеристики человека и поэтому имеющих достаточно определенный состав, третий уровень, конкретно их воплощающий, не обладает такой определенностью. Он относится ко второму как форма к содержанию. Его структура определяется конкретными историческими условиями.
Потребности высших уровней не удовлетворяются непосредственно, но только через удовлетворение потребностей третьего уровня. Имея непосредственный характер и подчиняясь цели удовлетворения, потребности этого уровня выражаются как потребности в вещах и действиях. В силу того, что, обладая конкретной многосторонностью, одни и те же вещи и действия могут удовлетворять различные потребности (второго уровня), на третьем уровне происходит пересечение этих потребностей на одних и тех же объектах (что, между прочим, приводит к маскированию их сущности и затрудняет классификацию). Вещи и действия в отношении потребностей приобретают полифункциональный характер. Например, одежда одновременно удовлетворяет (может удовлетворять) и потребности в комфортных условиях, и, через характеристику владельца, — потребность в самоутверждении. Последняя удовлетворяется также в общественно-полезном труде; труд же, являясь необходимым условием существования общества, удовлетворяет потребность в сохранении общества; он же в виде физического труда удовлетворяет потребность в нагрузке. Половой акт удовлетворяет половую потребность (представляющую потребность в определенной функции собственного организма) через контакт с человеком другого пола, одновременно удовлетворяя потребность в другом человеке вообще, потребность в общении, а через выбор конкретного партнера — потребность в самоутверждении. И таких примеров можно привести сколько угодно.
Удовлетворение человеком своих потребностей — необходимое условие его существования. Это относится не только к индивидуальным потребностям (что само собой разумеется, ибо снижение уровня их удовлетворения ниже определенного предела неизбежно приводит к разрушению человека как биологического существа), но и к потребностям общественным, неудовлетворение которых ведет к разрушению, деградации человека как существа общественного, т. е. именно как человека. И поскольку человек существует как человек, как биологическая особь и социальное существо — элемент "сверхорганизма", все эти потребности в той или иной мере, в той или иной форме удовлетворяются. Но форма и характер их удовлетворения исторически преходящи и определяются современным индивиду общественным устройством. И если способы удовлетворения индивидуальных, "биологических" потребностей зависят от него незначительно (иное дело — вопрос распределения средств удовлетворения этих потребностей, которого мы сейчас не касаемся), то способы удовлетворения общественных потребностей полностью им определяются.
В процессе антропосоциогенеза одновременно осуществлялось формирование общества как биологического организма (следующего за многоклеточным организмом уровня), человека как элемента этого нового целого, и конкретного характера общественного организма, определенной общественной организации — первобытного племени. Хотя ведущей стороной этих процессов являлся социогенез, образование общественного "сверхорганизма" как продолжение генеральной линии эволюции, все они происходили в неразрывном единстве, поскольку невозможны друг без друга. Таким образом, человек, формируясь как элемент общества, одновременно формировался и как член первобытного племени. Следовательно, его функционирование в этом качестве обеспечивало "естественное", адекватное его общественной сущности удовлетворение общественных потребностей.
Положение коренным образом меняется уже с началом разрушения первобытного племени. Если в нем человек непосредственно ощущал себя частью целого и не мыслил даже своего существования вне его и независимо от него и, следовательно, функционируя как его часть, тем самым имел возможность непосредственного удовлетворения своих общественных потребностей, то по мере разрушения первобытно-общинного строя, а особенно со становлением классового общества, это становится невозможным. Разобщение людей, развитие общественного антагонизма препятствуют непосредственному удовлетворению общественных потребностей человека.
Первая общественная потребность, согласно приведенной ранее классификации относящаяся к потребностям второго уровня, — потребность в обществе как таковом. Эта потребность отличается от остальных общественных потребностей тем, что не только она сама, но и способы ее удовлетворения отражают родовые свойств человека и потому не зависят от условий его существования (другое дело конкретный характер их осуществления, определяющийся конкретными условиями общественного бытия). Поэтому, несмотря на всю важность данного вопроса, мы не будем здесь рассматривать его подробно. Скажем только, что удовлетворение этой потребности основывается на обобщенной оценке общественной значимости всех без исключения объектов действительности, опосредуемой в эстетическом отношении к ним, и осуществляется в эстетически преобразующей деятельности, эмоциональным стимулом к которой является наслаждение красотой.
Иначе обстоит дело с другими видами общественных потребностей. Здесь только гармонические отношения человека и общества дают возможность их адекватного удовлетворения. Вторая общественная потребность человека — потребность в общении — непосредственно удовлетворяется только в том случае, когда он находится в окружении людей, цели которых в главных, определяющих чертах совпадают с его собственными, причем полнота этого удовлетворения зависит от представлений об общественной полезности этих целей (т. е. от их совпадения с целями общества). В этих же условиях удовлетворение третьей из общественных потребностей человека — потребности в самоутверждении — адекватно осуществляется посредством его общественно полезной деятельности. Но при нарушении непосредственной связи человека с обществом, когда включается длинная цепочка опосредований между ближайшей и конечной целями деятельности индивида, когда общественные условия его жизни становятся все менее соответствующими его общественной сущности, создаются и условия для неадекватности средств и способов удовлетворения общественных потребностей человека, вплоть до того, что, по словам Маркса, человеческая сущность человека опредмечивается бесчеловечным образом, в противоположность сама себе.
Человек не может не переживать самым болезненным образом этого противоречия и не стремиться к его разрешению. Но разрушенная классовой организацией гармония человека и общества, в условиях которой только и могут нормально, "естественным" путем удовлетворяться общественные потребности человека, в полном объеме будет восстановлена только в коммунистическом обществе. Поэтому борьба за его построение и есть единственно реальный путь ликвидации дисгармонии между общественной сущностью человека и не соответствующими ей условиями его существования, равно как и разрешения противоречия между конечной и непосредственной направленностью деятельности индивида.
Однако необходимость реакции на неадекватность человеческой сущности условиям удовлетворения общественных потребностей возникает одновременно с началом разрушения первобытного племени, т. е. задолго до того, как появляются реальные предпосылки образования новой человеческой общности (хотя мечты о ней жили всегда и периодически предпринимались попытки ее создать). Необходимость разрешения этого противоречия стоит перед каждым человеком на протяжении всей его жизни, поскольку удовлетворение общественных потребностей — столь же необходимое условие человеческого бытия, как и удовлетворения потребностей индивидуальных. Даже существуя в условиях не просто неадекватных, но и прямо противоположных его общественной сущности, человек, чтобы остаться человеком, должен все равно как-то удовлетворять свои общественные потребности. И если условия общественной жизни не способствуют этому, то возникает ряд способов социальной компенсации, позволяющих в известной мере преодолеть наличие общественной дисгармонии, в определенных пределах разрешить противоречие между сущностью человека и условиями его существования, создав таким образом возможность удовлетворения общественных потребностей человека в неадекватных условиях общественного бытия.
В принципе можно представить себе два пути, по которым могла бы осуществляться компенсация несоответствия сущности человека и условий его существования, препятствующего удовлетворению общественных потребностей. Первый состоит в такой организации отношений к обществу в целом или той или иной его части, когда антагонизму действительных общественных отношений противостоят отношения локальные, иллюзорные или опосредованные. Второй путь заключается в непосредственном воздействии на психику человека с целью устранения самого представления об общественной дисгармонии. Оба эти пути достаточно широко используются, причем формы их использования весьма разнообразны. Это относится к потребностям как в общении, так и в самоутверждении.
В антагонистическом, разорванном обществе человек воспринимает его как враждебную, подавляющую личность силу. Поэтому в качестве критерия своей деятельности он просто не в состоянии воспринять общественное благо во всем его объеме (тем более, что оно далеко не очевидно). В гораздо большей степени это может относиться к тем или иным частным социальным образованиям, в которые данный человек входит, противопоставляясь тем самым всем остальным, не входящим в него людям. Такую роль в различных условиях могут играть ощущения расовой, национальной, региональной, сословной, религиозной, классовой, профессиональной, половой, возрастной и т. п. принадлежности, как по отдельности, так и в самых разнообразных сочетаниях. Рассмотрим некоторые из них.
Социальным образованием, в которое обязательно входит, и вне которого немыслим любой человек, на протяжении многих веков господства классового общества являлось государство. Оно определяло основные общественные связи каждого человека, вне их он был немыслим. Все остальные связи поэтому должны были отступить на второй план по сравнению с этими, обеспечивающими саму возможность существования человека. Соответственно все более важную роль приобретает патриотизм, когда человек на место общества прежде всего ставит данное государственное образование и, если требуется, утверждает себя по отношению ко всем остальным как часть этого целого, защищает его, гордится им, удовлетворяя таким образом важнейшие свои потребности ("римлянам слава Рима заменяла бессмертие"). "Патриотизм — это одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств" (ПСС, т. 37, с. 190).
Но чем дальше шло развитие общества, тем более патриотизм из средства разрушения старых, локальных племенных связей и образования новых, более широких, превращается в свою противоположность. Наряду с выполнением защитных, консолидирующих функций, он все больше используется для разъединения людей, играя реакционную роль. И всегда находились люди, пользующиеся этим в корыстных целях. Своей двойственной природы, когда одновременно происходит и объединение, и разъединение людей, патриотизм не потерял и в настоящее время.
Исторически более поздними социальными образованиями являются этнические (нация и др.), которые до сих пор остаются одним из важнейших объединений людей. В силу того, что национальные отношения связаны с языком, культурой и другими специфическими особенностями, создающими как бы естественную интегрированность индивида в социальную группу, эти связи имеют исключительно важное значение, особенно при традиционном укладе жизни, при слабой включенности каждого человека в разнообразие других общественных связей. Другими словами, включенность в этнос удовлетворяет (конечно, только частично) потребности человека в обществе и в общении. Это обстоятельство обеспечивает формирование этнических групп как социальных образований и их устойчивость на протяжении длительного времени.
Но есть и другая сторона дела. В каждом народе всегда есть люди, использующие национальное еще и как средство самоутверждения. В конечном счете (хотя и не всегда осознанно) они исходят из того, что при "самоопределении" нации их собственный социальный статус повысится по сравнению с широким интегрированием их народа в сообщество наций — в последнем случае они всего лишь одни из многих, в первом же оказываются в особом положении: хоть пирамида и меньше, но зато они на самой ее вершине.
В связи с этими двумя тенденциями в национальном всегда присутствует как стремление широких слоев народа использовать его в качестве способа частичной компенсации несовершенства мира, его неполного соответствия на данном этапе истории общественной природе человека (развитие этой тенденции естественно ведет к преодолению национальной замкнутости, к установлению, в том числе и на индивидуальном уровне, все более широких межнациональных связей), так и стремление "избранных" использовать его как средство самоутверждения именно в таком мире (при этом, в частности, стремятся организовать связь своего народа с остальным миром не столько непосредственно, сколько через себя), что, наоборот, ведет к национальной замкнутости, обособленности и даже фактическому противопоставлению своего народа другим. Те, кто стремится использовать национальное как средство самоутверждения, в этих целях эксплуатируют упомянутые ранее потребности своего народа, воздействуя на них вплоть до шантажа "отлучением" несогласных, что грозило бы человеку разрывом важнейших, на данном этапе ничем невосполнимых связей.
Приведенные примеры достаточно полно характеризуют роль социальных образований в жизни человека. Ими можно было бы и ограничиться, но в силу его специфических особенностей и исключительной важности необходимо обратиться еще к одному общественному институту, имеющему непосредственное отношение к рассматриваемой проблеме — к религии. Религия — явление сложное и многоплановое. В упомянутом смысле религиозные объединения выполняют те же функции, что и остальные. И в них также четко различаются две тенденции — стремление к удовлетворению потребности в общении у большинства, и использование его в целях самоутверждения некоторой частью. Однако, в отличие от других объединений, здесь разделение людей на тех, кто использует ее как средство самоутверждения, и тех, кто обращается к религии ради компенсации несовершенства мира, в основном совпадает с формальным, организационным разделением на клир и мирян (хотя, конечно, и не сводится к нему полностью).
Но у современных, особенно монотеистических, религий есть и еще один чрезвычайно важный аспект. Реальные объединения все же не удовлетворяют полностью потребность в общении из-за наличия реальных же противоречий. Поэтому жажда непротиворечивости с обществом у человека приводит к тому, что на место реальных общественных отношений ставятся иллюзорные отношения с неким верховным существом. С эмоциональной стороны религия подменяет общество, другого человека вымышленным объектом — богом. Она "отнимает у другого человека то, чем я ему обязан, чтобы передать это богу". При этом "человеческая любовь должна превратиться в религиозную любовь, стремление к счастью в стремление к вечному блаженству, мирское удовлетворение в мирскую надежду, общение с людьми в общение с богом" (Соч., т. 2, с. 191, 192).
Итак, в религии мы имеем одновременно два способа компенсации — локальное объединение людей по религиозному признаку и замена отношений с обществом отношениями с одним существом, как бы воплощающим в себе все общество, весь мир. Последняя возможность основывается на том, что человек всегда воспринимает общество не непосредственно (ибо последнего, как самостоятельного, вне составляющих его элементов, физического объекта не существует), а через отдельных людей. Это обстоятельство создает возможность как расширения круга людей, репрезентующих общество, так и его сужения — в пределе до одного "партнера" — иллюзорного, как в религии, или же реального. Последнее выражается в виде дружбы и любви.
Сформировавшиеся в филогенезе потребности в обществе, в общении онтогенетически закладываются у человека с самого раннего возраста. Ощущение тесной связи с другими людьми, зависимость от них, большей частью положительное отношение окружающих — все это еще в детстве закладывает в каждом человеке "потребность в том величайшем богатстве, которым является другой человек" (Маркс). Но чем в большее число общественных отношений растущий человек вступает как равный, тем сильнее он сталкивается с реальными взаимоотношениями людей в данном обществе. Эти реальные отношения приходят в противоречие со сформировавшимся стремлением к непротиворечивым отношениям. Невозможность их реализации в полном объеме вызывает сужение до ограниченного круга (в пределе — до одного человека) тех людей, с которыми такая непротиворечивость возможна.
Дружба как социальное явление, реализующее данную тенденцию, в современном обществе играет ограниченную роль, в основном оказывая влияние на поведение людей в юности, когда общественные противоречия ощущаются особенно остро. Однако, в переломные моменты, во время общественных катаклизмов, дружба, товарищество — наиболее сильные человеческие чувства.
Половая любовь, в принципе, выполняет ту же социальную роль, что и дружба, но у нее есть и важные отличия, связанные с тем, что она, как общественное явление, имеет в антагонистическом обществе прочную материальную базу. Любовь возникла на основе моногамной семьи — ячейки общества, предназначенной для воспроизводства жизни, для обеспечения прежде всего материальных условий этого воспроизводства, и в которой, стало быть, экономические интересы участвующих в этом процессе супругов в конечном счете совпадают. Важную (хотя и не определяющую) роль играет также ее связь с удовлетворением половой потребности.
Чтобы закончить рассмотрение вопросов о способах удовлетворения потребности в общении, коснемся еще одной его стороны. Пока мы рассматривали так сказать внешние способы компенсации. Но, как было сказано, в принципе существует и другой ее путь, предполагающий воздействие на психику человека с целью устранения самого представления о дисгармонии человека и общества.
Такое воздействие может осуществляться различными способами и наиболее просто — при помощи наркотических веществ. Ясно, что как бы ни осуществлялось разрушение соответствующих психических структур, адекватно свою роль оно может играть только при временном характере, так как в противном случае привело бы к потере ориентации в реальном мире. Принципиально возможность такого воздействия базируется на том, что "инстинкт общности" является глубинным, родовым свойством человека, тогда как представления об общественном антагонизме — более позднее образование как в истории человечества, так и в жизни отдельного индивида, а поэтому последнее раньше разрушается при общем воздействии.
Мы не будем останавливаться на других способах компенсации "внутреннего" характера. Вследствие их общественной значимости упомянем только об использовании для этой цели средств, предоставляемых искусством. Бульварная литература, продукция "фабрик снов", определенного рода музыка и изобразительное искусство одурманивают не хуже наркотиков, выполняя аналогичную компенсаторную функцию.
Исключительную важность для человека представляет также его потребность в общественном самоутверждении. До сих пор мы касались этого вопроса только попутно, но особое значение данного момента в определении характера и направления деятельности человека требует его специального рассмотрения.
В принципе, потребность в самоутверждении связана со стремлением к положительной оценке функционирования индивида как элемента общества. Но многоэтажность опосредований в жизни человека затрудняет, а то и вообще делает невозможной непосредственную оценку, а потому и здесь важную роль приобретают те или иные способы социальной компенсации.
Трудности оценки человека в соответствии с его действительным значением как функционирующего элемента общества в условиях общественного антагонизма нередко приводят к оценке относительной, и соответственно к принципальной возможности разных видов компенсации. А здесь возможны два варианта: это либо стремление быть выше окружающих, подняться тем или иным путем над общим фоном, либо подавить, принизить, опустить в чем-то ниже себя других людей — если не всех, то по крайней мере некоторых. Хотя в обоих случаях в удовлетворение общественных по своей природе потребностей вносятся антиобщественные элементы, но тем не менее с точки зрения действительных потребностей общества эти два пути отнюдь не равноценны.
То, что называется "здоровым честолюбием", стремление к власти, к славе и почестям, хотя и приводит к известному противопоставлению обществу, тем не менее достаточно часто требует от человека для достижения своих целей объективно общественно полезных действий. В конечном счете именно это и является основой такого рода оценки.
На втором пути оценка способов компенсации может быть только однозначной. Пользующийся даже самой маленькой властью над зависимыми в чем-то от него людьми для удовлетворения своих амбиций бюрократ, унижающий достоинство более слабого человека, хулиган — вот типичные случаи такого рода. Здесь имеет место исключительно извращенное удовлетворение общественной по своей природе, но направленной в антиобщественное русло потребности в самоутверждении.
В общественно-экономических формациях с частной собственностью на средства производства главным способом достижения реальной власти становится экономическое могущество. Важнейшим средством его выражения являются деньги. Они — символ этого могущества, отраженным светом озаряющий своего владельца. Давая реальную власть, богатство дает также власть над умами людей. Собственно говоря, именно в этой последней оно прежде всего стремится найти выражение. Еще Апулей утверждал: "Не могут быть счастливы те, богатство которых никому не ведомо". А потому выработалось огромное количество способов наглядно представить общественное положение человека, воплотить его в конкретных предметах, в вещах. Становясь теми объектами, которые опосредованно удовлетворяют потребность человека в самоутверждении, предметы и действия как бы символизируют качества человека, становятся также непосредственной целью его стремления.
Использование предметов в качестве средства самоутверждения возникает уже в глубокой древности. Наиболее яркое воплощение оно нашло в украшениях, служащих для характеристики их владельца, а затем в одежде. Вот что крупнейший исследователь античной философии А. Ф. Лосев пишет о роли пояса как украшения у древних греков: "Когда Гера просит у Афродиты дать ей любовь и привлекательность, то Афродита дает ей свой пояс. Пояс в глазах грека был настолько существенной принадлежностью их платья, что Гомер употребляет даже такие эпитеты, как "глубоко-опоясанный" и "прекрасно-опоясанный" в применении к мужчинам и женщинам".
В тех местах, где благодаря более суровому климату одежда приобретала более важное значение с точки зрения удовлетворения индивидуальных потребностей, она же широко использовалась и как один из главных носителей функций общения (через указание на принадлежность к определенной социальной группе) и самоутверждения (через характеристику качеств и возможностей своего владельца). В средние века одежда представляла большую ценность, ее очень берегли, перешивали и донашивали до полной ветхости; применение находили все "остатки и обрески". И наряду с этим именно тогда мы видим удивительную расточительность столь ценного материала на казалось бы совершенно бесполезные детали — чрезмерную, не оправданную защитной функцией длину рукава на Руси, шлейф женского платья в Западной Европе и т. п. И неудобство этих деталей в практической жизни, и высокая стоимость материала служили одной и той же цели — общественному самоутверждению. В наше время использование этой репрезентативной функции одежды значительно модифицировалось, но по существу не изменилось.
Одежда — наиболее яркий, но далеко не единственный пример того, как потребность в общественном самоутверждении выражается в потребности в определенных вещах. Сейчас имеется значительное количество так называемых "престижных вещей", при приобретении которых утилитарность служит лишь предлогом, оправданием (в том числе и для приобретающего их). Получая широкое распространение те или иные вещи перестают выполнять "престижную" функцию. На смену им приходят новые, либо появляется стремление приобретать те же вещи, но имеющие какие-либо особые качества. Появляются новые потребности третьего уровня как потребности в новых вещах, создаются новые "ценности", которые опосредуют (естественно, неадекватно) действительные человеческие ценности.
Нарастание ложных ценностей, извращенных потребностей, раз начавшееся, развивается по имманентным законам и неизбежно приводит к девальвации действительных ценностей. Этот процесс в качестве реакции порождает вообще отрицание важности материальных ценностей многими философами. Так, например, Бергсон и Шелер критиковали эту тенденцию нарастания "вещизма", изображая ее в духе "дурной бесконечности", как безостановочную и бессмысленную гонку за все новыми материальными ценностями. Для ее обозначения Шелер даже ввел специальный термин "плеонексия" (от древнегреческого "плеон" — больше). Соответственно считается, что те, кто обнаруживает плеонексию, принадлежат к массе, толпе, каково бы ни было их образование и социальное положение, и, наоборот, к элите относится всякий, кто предпочитает аскетизм, укрощает себя, поднимается над своими стремлениями.
Но аскетизм вовсе не представляет собой индифферентность к вещам (точнее, к воплощенной в них функции самоутверждения), а негативизм по отношению к ним. Другими словами, аскетизм также предполагает использование вещей в целях самоутверждения, только путем их отрицания. Здесь для самоутверждения также используется репрезентативная функция вещей, только по различным причинам это самоутверждение приняло негативный по отношению к ней характер, и в таком качестве, являясь антитезой "плеонексии", в конечном счете смыкается с ней. Возвращение к "естественному" удовлетворению потребностей, отказ от самоутверждения в вещах вовсе не означает отказа от самих вещей. Это означает, что вещи в представлении людей будут только воплощением их утилитарной функции и потеряют значение символов качеств их владельцев. А это неизбежно приведет к уменьшению потребности в вещах вообще, создав возможность для человечества спастись от экологической катастрофы, которой грозит расширение производства. Но вопрос может ставиться только так, а ни в коем случае не наоборот. Ограничение потребления "волевым" или каким-либо другим путем не приведет к цели. Сами потребности должны стать другими, не выражаясь ближайшим образом в стремлении к личному обладанию теми или иными предметами в репрезентативных целях.
Коренным образом характер удовлетворения общественных потребностей изменится только при переходе к новой целостности, обеспечивающей соответствие условий существования человека его природе, т. е. к коммунистической организации общества. При этом "коммунистическая формация действует двояким образом на желания, вызываемыми в индивиде нынешними отношениями; часть этих желаний, а именно те, которые существуют при всяких отношениях и лишь по своей форме и направлению изменяются различными общественными отношениями, подвергаются и при этой общественной форме изменению, поскольку им доставляются средства для нормального развития; другая же часть, а именно те желания, которые обязаны своим происхождением лишь определенной общественной форме, определенным условиям производства и общения, совершенно лишаются необходимых для них условий жизни" (Соч., т. 3, с. 245). Новую форму приобретут те желания, которые адекватно отражают основные общественные потребности человека: стремление к красоте, общению, познанию, общественно-полезной деятельности, самоусовершенствованию и т. д., но исчезнут те, которые представляют эти потребности в искаженном и извращенном виде, те, которые в настоящее время, в частности, удовлетворяются репрезентативной функцией вещей. Вещи перестанут быть одним из основных средств удовлетворения общественных потребностей человека.
Мы уделили столь большое внимание удовлетворению общественных потребностей, поскольку без учета того, как это происходит в антагонистических обществах, невозможно исследовать характер общественного развития. Однако, еще раз следует подчеркнуть, что то, что сказано выше относительно роли вещей, касается только данной их функции. В целом же материальное производство было и остается основой существования общества. Как мы уже отмечали, величайшая заслуга классиков марксизма прежде всего и состояла в том, что они доказали определяющую роль материальных факторов в жизни общества, поставив во главу угла своей теории общественного развития представление о ведущей функции производства средств к жизни. На протяжении веков отношения, складывающиеся между людьми в процессе производства, оказываются базовыми, тем фундаментом, на котором строятся все остальные виды общественных отношений. И важнейшей частью производственных отношений, их сердцевиной, является собственность на средства производства. Поэтому прежде, чем перейти непосредственно к анализу процесса общественного развития, необходимо хотя бы кратко остановиться на этом вопросе. Здесь мы коснемся только общих аспектов проблемы собственности. Конкретные ее формы, равно как их взаимодействие и превращения мы будем рассматривать одновременно с рассмотрением изменения общественно-экономических формаций в процессе общественного развития, ибо это процессы взаимосвязанные и взаимозависимые.
Рассмотрение вопроса о собственности с изложенных выше позиций тем более важно, что он, будучи для нас прежде в известной степени академическим, в настоящее время приобрел исключительную важность и актуальность. И в то же время трудно найти другой вопрос, в обсуждении которого накопилось бы столько путаницы. Достаточно вспомнить, что еще в Законе о собственности в СССР наберется, пожалуй, больше десятка различных определений этого понятия, что, как известно, — лучшее свидетельство непонимания того, о чем, собственно, идет речь. Положение с тех пор не изменилось. Ничего удивительного здесь нет, поскольку отсутствующие теоретические основания пытаются заменить опытом (своим и чужим), а также "здравым смыслом" (который, как известно, представляет собой не более, чем комплекс предрассудков своего времени). На этом уровне интуитивные представления о собственности являются столь же убедительными, как видимое движение Солнца вокруг Земли, и неизбежно заводят в тупик, как только дело доходит до практических следствий. Только представление об обществе как организме и о двойственной природе человека дает основу объективного исследования этого социального явления.
Когда обсуждают этот вопрос, то обычно прежде всего имеют в виду определенные отношения между человеком и вещью. Но в том то и дело, что собственность по своей общественной сути таким отношением не является; по своей природе отношения собственности — это отношения между людьми по поводу вещей. И только как отражение, как одна из форм проявления это отношение воплощается в отношении человека к вещи. Непонимание или игнорирование этого приводит к фактическому сведению общественных отношений собственности к психологическому феномену отношения человека к вещи. Соответственно, все дальнейшие рассуждения, будучи основанными на неверной посылке, не приводят к истине, а уводят от нее.
Отношения собственности своей основой имеют явления присвоения и отчуждения; будучи явлением общественным, они возникают из этих процессов (хотя и не сводятся к ним) и базируются на том, что "вещи сами по себе внешни для человека и потому отчуждаемы" (Соч., т. 23, с. 97). Без понимания общественной сущности процессов присвоения и отчуждения у человека вопрос о собственности не решить.
Человек ощущает себя физической отдельностью в окружающем его мире. Но, будучи отдельностью, он не отделен от мира, между человеком и остальным миром осуществляется постоянный вещественный, энергетический, информационный обмен. Изменение материального баланса (или поддержание баланса) между этой отдельностью и всем остальным миром выражается в процессах присвоения и отчуждения. Эти процессы в своем физиологическом выражении составляют основу биологического существования человека. Они общи у человека и животного и, пока совершаются строго в пределах этой общности, не имеют социального значения, как и не требуют для своего описания специфических понятий, выходящих за рамки биологии. Но человек, будучи существом биологическим, одновременно также является существом общественным, а потому все его проявления с определенной точки зрения являются общественными.
Когда обезьяна при помощи палки достает банан, она не только по отношению к банану, но и по отношению к палке осуществляет присвоение. Присвоение банана происходит непосредственным введением его в организм и ассимиляцией. Палка, оставаясь "внешней" по отношению к организму вещью, становится как бы его частью, продолжением конечности в данной частной функции последней. Это присвоение (в отличие от первого) имеет случайный, кратковременный, относительный характер и в этом смысле мало чем отличается от случайного же использования животным других природных объектов (например, укрытия). Отброшенная после использования палка опять становится только палкой, но не орудием. У человека акт использования орудия труда превращается в закономерный и постоянный. На период производственных операций орудие труда становится как бы естественным продолжением руки, превращается в часть данного человека. Происходит процесс присвоения индивидом внешнего для него объекта.
Этот процесс носит общественный характер только в том смысле, что его совершает существо общественное, что только как общественное существо человек приобретает развернутую способность к совершению указанного процесса. Но сам процесс является сугубо индивидуальным. И говорить о собственности на "продолжение руки" так же бессмысленно, как бессмысленно говорить о собственности человека на саму свою руку, или о том, что растение или животное — собственник тех "растительных и животных органов, которые играют роль орудий производства в жизни растений и животных" (Соч., т. 23, с. 383).
Собственность появляется тогда, когда появляется принципиальная возможность отчуждения вещи от индивида внутри общественного организма. Другими словами, здесь уже об отчуждении можно говорить только как о процессе общественном, причем не только по форме, но и по существу. Утеря индивидом своей вещи не есть отчуждение в общественном смысле. Только отчуждение каких-то функций вещи от индивида в связи с их присвоением другим индивидом или группой людей связано с отношениями собственности. При таком частичном отчуждении применение вещи отдельными индивидами или коллективно не делает ее в общестсвенном смысле их частью. Но вещь, даже полностью отчужденная от конкретного индивида, остается частью общественного организма, если выполняет необходимые для него функции. Отчужденное от индивида орудие (в отличие от отброшенной обезьяной палки) не перестает быть орудием для общества, становясь общественной собственностью. Поэтому собственность как явление первоначально формируется именно как общественная собственность.
Характер отчуждения зависит от тех общественно-экономических отношений, которые имеют место в тот или иной исторический период. Однако, в принципе, виды отчуждения могут только соответствовать видам присвоения, которые вообще могут существовать. Общественная практика выделила всего три возможных вида присвоения (еще раз подчеркнем, что речь идет об общественном процессе, т. е. об отношениях не людей с вещами, а людей по поводу вещей, в отличие от индивидуального присвоения, присвоения как органического или функционального включения внешнего физического объекта в состав тела индивида). Они суть следующие: первый — представление о единстве субъекта с объектом; второй — функционирование объекта в соответствии с волей субъекта; третий — присвоение (в любом виде) результатов этого функционирования. Эти три момента могут в каждом конкретном случае, применительно к конкретным субъектам и объектам, существовать вместе, раздельно или в любой комбинации.
Существование трех моментов, связанных с присвоением (или отчуждением) как общественным процессом, в дальнейшем было юридически зафиксировано в трех различных моментах, характеризующих реально функционирующие отношения собственности: владение, распоряжение, пользование. В отличие от большинства юридических норм, которые только в критериальном (и, следовательно, релятивном) виде отражают общественно-экономические отношения, в данном случае они непосредственно фиксируют общественную сущность данных отношений, а потому как понятия столь же закономерно могут быть отнесены к области политэкономии (и даже социологии).
В полном объеме (т. е. с реализацией во всех трех аспектах) субъектом собственности может быть только некоторое целое, выступающее как целое во всех основных жизненных проявлениях. Как мы уже неоднократно пытались показать, в общественной жизни таких целых может быть два: общество как целостный организм, и индивид как элемент общества, обладающий, однако, высокой степенью самостоятельности. Соответственно этому различаются и два основных вида собственности — собственность общественная и собственность частная.
Во избежание терминологических недоразумений в этом исключительно важном вопросе следует, по-видимому, еще раз подчеркнуть, что понятие "частная собственность" мы здесь используем только в том смысле, который ему всегда придавался марксизмом. Другими словами, в каких бы условиях ни шла речь о частной собственности, она идет не о противопоставлении собственности частного лица, отдельного индивида с одной стороны, и собственности "казенной" (государственной), групповой или коллективной — с другой, не вообще о личной собственности на те или иные вещи, не о принадлежности данного имущества конкретному лицу, но только о собственности конкретного лица (равно как и группы лиц с достаточно определенно зафиксированными обществом отношениями между ними) на весьма специфические объекты — средства производства (специфичность которых заключается в том, что они являются условиями применения рабочей силы), включающей возможность владения, распоряжения и пользования этими средствами производства, а следовательно, и реальную возможность определять в полном объеме сам процесс производства — основу существования общества.
Что же касается собственности общественной, то о ней применительно к тому же объекту можно говорить только при наличии общества как некоторой целостности, сознающей самое себя (разумеется, через своих членов) как целостность и, стало быть, сформировавшегося как целостный субъект отношения собственности. Так было в первобытном обществе, когда человек ощущал себя не человеком вообще, но членом данного племени; так будет при коммунизме, где "нет классов (т. е. нет различия между членами общества по их отношению к общественным средствам производства" (ПСС, т. 33, с. 89), когда сам по себе статус человека без каких бы то ни было дополнительных оснований определит его отношение к любым общественным явлениям, в том числе и ко всему материальному достоянию общества, т. е. при полном нивелировании социальных (и, следовательно, при полном же раскрытии индивидуальных) различий между людьми. Очевидно, что при наличии классов, государства, других социальных образований, по самой своей природе предполагающих именно социальную дифференциацию между членами общества, этого быть не может, а следовательно, не может быть и речи об общественной собственности.
Что касается частной собственности, то различные производственные отношения предполагают существенную ее модификацию. При этом исторический опыт говорит о том, что различные формы частной собственности, хотя и определяющие различные уровни общественного развития, тем не менее, будучи только модификациями ее, вполне могут сосуществовать. Но частная и общественная собственность прямо противоположны друг другу, предполагая совершенно различную социально-психологическую атмосферу и, следовательно, взаимно исключают друг друга, а потому сосуществовать не могут. Однако столь коренной общественный перелом, как переход от одной фундаментальной формы собственности к другой, не может быть однократным актом. Переходный период от классового общества к бесклассовому (а в свое время наоборот), представляя собой коренное изменение общественной организации, является весьма длительным. И как таковой он может быть только периодом, где нет ни частной, ни общественной собственности на средства производства в их классическом виде, т. е. где нет целостного отношения собственности, где собственность расщеплена по формам своей реализации.
*  *  *
Подведем итоги нашего краткого теоретического экскурса. В основном они сводятся к следующему:
— общество как ступень в эволюции всего живого представляет собой биологический организм, обладающий функциональной целостностью, и в этой целостности противостоящий вероятностно-статистическим воздействиям внешней среды;
— человек есть элемент общества, не являющийся самостоятельным по отношению к среде, но такой элемент, который благодаря высокому уровню отражательного аппарата обладает также и собственной целостностью, и в этом смысле является существом "двойной природы";
-  поведением человека управляют его потребности, направленные на сохранение и развитие обеих целостностей, т. е. потребности индивидуальные и общественные, причем последние, отражая нужды общества, являются тем не менее собственными потребностями каждого человека;
— такие особенности человека предопределяют возможность и неизбежность эволюции общественного организма, первоначально сформировавшегося в виде первобытного племени, через раздробление его на "атомы" с последующим формированием новой целостности — объединенного человечества;
— переходный этап между двумя целостностями, будучи по условиям существования неадекватным природе человека, вызывает необходимость различных видов социальной компенсации при удовлетворении общественных потребностей человека, нередко принимающих антиобщественную форму;
— основой существования общества является материальное производство, отношения в котором строятся в значительной степени на отношениях собственности, отражающих общественные процессы присвоения и отчуждения;
— характер отношений собственности соответствует характеру общественного организма, при целостности которого она является общественной, а при раздробленности — частной, причем в переходные периоды между ними становится расщепленной по формам своей реализации: владению, распоряжению, пользованию.
Имея в виду перечисленные моменты, можно непосредственно приступать к анализу процесса развития общества.


ГЛАВА 2

КЛАССОВАЯ  ОРГАНИЗАЦИЯ

Итак, первобытное племя было не просто первой формой организации человеческого общества, оно было тем общественным организмом, соответствующим новому, наиболее высокому уровню биологической организации, который явился результатом всей предшествующей эволюции живого. Характер его организации адекватно соответствовал основным свойствам человека, ибо последний и развился как элемент данного целого. Однако высокая степень самостоятельности элементов и соответственно функциональный характер целостности общества как организма, обеспечиваемые высоким развитием и отвечающим двойственной задаче сохранения целостности характером функционирования отражательного аппарата, не только создали условия, но и предопределили неизбежность дальнейшей эволюции общества как целого, ибо содержали в себе потенциальную возможность повышения целостности общества до уровня всего человечества. Указанный процесс и составил глубинное содержание того, что представляет собой вся имевшая место до сих пор — и продолжающаяся сейчас — история. Первым результатом этого процесса стала замена первобытнообщинного строя классовой организацией общества.
По своему бытию общество имеет двойственный характер. Оно одновременно представляет собой и некоторое целостное образование, новый уровень в биологической эволюции, и в то же время оно — содержание сознания человека, своего элемента. Его становление осуществлялось именно в этой двойственности, где одна сторона существует и выражается через другую. Со становлением классовой организации общество и исчезло, и сохранилось. Оно исчезло как некоторое целостное образование, но сохранилось как внутреннее содержание человека, сохраняя тем самым потенцию к воссозданию этой целостности. Но и его исчезновение в первом смысле не могло быть абсолютным, ибо при этом было бы потеряно диалектическое единство его сторон и, стало быть, его качественная определенность. Исчезнув как четко оформленная целостность, оно временно воплотилось в разнообразии более или менее определенных связей, создав самим их разнообразием и неопределенностью принципиальную возможность перехода от одной целостности к другой.
В первобытном обществе вся его производственная деятельность направлялась только на удовлетворение индивидуальных потребностей человека; какое-либо ее использование для удовлетворения общественных потребностей исключалось. Положение начало меняться только с появлением по мере роста производительности труда статистически устойчивого избыточного продукта, избыточного по сравнению с самым необходимым минимумом, что создает материальную базу для изменений. У индивида возникает принципиальная возможность присваивать (в общественном смысле) объекты для удовлетворения своих потребностей в противовес остальным членам общества, а не в единении (хотя и обязательно во взаимодействии) с ними, тех потребностей, которые по своей природе не требуют для своего удовлетворения обязательного распределения между индивидами материальных объектов, — потребностей общественных.
В связи с указанной функцией удовлетворения общественных потребностей сущность избыточного продукта проявлялась именно в отношениях между людьми. Послушаем специалиста: "В избыточном продукте следует видеть прежде всего те вещи, в частности ту пищу, которая не являлась жизненно необходимой и, следовательно, могла свободно отчуждаться… Избыточный продукт выявляется лишь в отношениях между людьми, принимает форму дара, брачного выкупа, штрафа, пищи, приготовленной для устройства праздника и т. д.". Поэтому "под богатством стали понимать именно тот излишек материальной продукции, который мог использоваться для налаживания социальных связей", а не собственного индивидуального потребления, в связи с чем "повсюду создание такого рода богатства создавало один из наиболее эффективных и, что важно, вполне осознанных стимулов развития производства" (В. А. Шнирельман).
Теперь целью производственной деятельности может стать (и становится) не только удовлетворение индивидуальных "жизненных потребностей", но и возможность соответствующего общения и самоутверждения с использованием материальных благ, удовлетворение их посредством своих общественных потребностей. Создается даже так называемая "престижная экономика", специально направленная на достижение данной цели. В соответствии с этим возникает и принципиальная возможность парцеллизации отношений собственности (сначала только по функции пользования), что становится началом разложения первобытного коллектива. Начинается эпоха позднепервобытной общины, которая по существу уже не является в полном объеме целостным общественным организмом, а, скорее, первым этапом его разрушения.
Таким образом, процесс разрушения первобытно-родовой организации и становление классовой одновременно также являются процессом разрушения общественной собственности и образования частной. Мы уже отмечали несовместимость этих форм собственности. Ведь даже сами понятия общего и частного противоположны друг другу и друг друга взаимно отрицают. Собственность как целостное отношение может быть либо общественной, либо частной — третьего не дано. Это определяется действием социально-психологических факторов, имеющих противоположную направленность при господстве общественной и частной собственности. Поэтому особой проблемой становится период перехода от одного вида фундаментального отношения собственности к другому. Процесс парцеллизации собственности, начавшийся одновременно с разложением родового общества, приводит к частной собственности только на своем завершающем этапе, этапе "приватизации", одновременно с образованием классового общества. Весь же переходный период отличается расщепленным отношением собственности, причем на начальном его этапе расщепленная собственность может функционировать одновременно с общественной, а на последнем — с частной, что и обеспечивает возможность перехода.
Начало расщепления собственности, относящееся к началу разложения первобытного племени, привело к формированию многочисленных отношений собственности, базирующихся на различных вариантах сочетания владения, распоряжения и пользования. Весьма сложное, определяемое конкретными условиями существования, их переплетение по объектам и субъектам и создает всю гамму форм собственности в этот период.
Мы не ставим здесь задачи сколько-нибудь подробно проследить изменение форм собственности в период становления классового общества, хотя этот вопрос заслуживает самого пристального внимания. Отметим лишь, что при расщеплении по видам реализации наиболее обобществленной на протяжении длительного времени оставалась функция владения — сначала реально, а затем номинально; первой же "приватизации" подвергалась функция пользования. Прежде всего это положение касалось собственности на землю. Так, Энгельс отмечал, что в роде американских индейцев "земля является собственностью всего племени, только мелкие огороды предоставлены во временное пользование отдельным хозяйствам" (Соч., т. 21, с. 98). Иерархичность прав собственности в позднепервобытном обществе признается большинством современных исследователей. Обычно право владения землей закреплялось за общиной как целым; распоряжаться ею мог только род в лице своих органов управления; отдельным же семьям передавалось лишь право пользования земельными участками. Традиция общинного владения была настолько глубока, что номинально владение иногда признавалось за древними обитателями данной территории, даже когда никто из них на ней уже не жил, хотя такое "владение" не давало никаких реальных прав.
В качестве примера расчлененных отношений собственности в более позднюю эпоху, непосредственно предшествующую образованию классового государства, когда и функция владения теряет свой общественный характер, можно привести так называемое "условное владение землей" в Китае эпохи Чжоу. Здесь общество уже подверглось далеко зашедшей стратификации, образовалась многоуровневая иерархическая система. Земля, раньше бывшая в общественной собственности, теперь считалась принадлежащей верховному правителю, как бы олицетворяющему общество в целом. Находящуюся в его владении землю он передавал в распоряжение членов следующей иерархической ступени и в пользование простолюдинам; то же происходило и на каждой последующей ступени иерархии; и только простолюдины, непосредственно пользующиеся землей, не владели и не распоряжались ею.
Начало разложения первобытного строя связано с появлением избыточного продукта. Однако, если природные условия не способствовали взаимодействию (определенным формам его) между отдельными общественными образованиями, внутренние процессы переходили в стадию загнивания, характеризующуюся распадом родовых институтов и замедлением, а то и полным прекращением развития производительных сил. В таком положении цивилизация застала практически все сохранившиеся отсталые общества. Их характеризовали многовековой застой и отсутствие перспектив. Избыточный продукт приводил только к определенной (в конечном счете зависящей от его размера) стратификации общества, но не к классообразованию. Последнее вне контактов между общественными образованиями, на основе только внутренних процессов невозможно (как, впрочем, невозможно оно и без этих процессов).
Другой вариант, представляющий собой магистральный путь развития человечества, характерен для тех условий, в которых применение поливного земледелия создало условия для совместных действий, повышения производительности труда, гарантированного избыточного продукта. Возможность получения уже прибавочного продукта и целесообразность совместных производственных операций в свою очередь создали условия для классовой организации общества, для порабощения одних общин другими с присвоением последними создаваемого первыми прибавочного продукта. Так возникли великие рабовладельческие державы древности (Египет, Месопотамия, Центральная и Южная Америка и др.).
Итак, переходный период от первобытного к классовому обществу начинается с появлением избыточного продукта, т. е. с началом использования части самостоятельно полученных материальных благ для индивидуального, в противоположность остальным членам общества (но через них) удовлетворения общественных потребностей; кончается он с появлением прибавочного продукта, т. е. с использованием для той же цели (равно как и для удовлетворения индивидуальных потребностей) труда других людей, с разделением общества на тех, кто этот прибавочный продукт создает, и тех, кто его использует. Возникают условия для эксплуатации человека человеком как системы, которая в социальном смысле как раз и представляет присвоение результатов труда других людей, воплощенных в прибавочном продукте, для удовлетворения собственных потребностей.
На первых порах принудить человека к созданию прибавочного продукта, используемого другим, можно было только непосредственным насилием. Поэтому классовое общество возникает в виде рабовладельческого строя, в котором осуществляется вооруженное господство одной организованной социальной группы над другой, такой организации не имеющей. Переход к классовому обществу осуществляется в форме образования рабовладельческих государств, население которых делилось на два антагонистических, противостоящих друг другу класса — рабовладельцев и рабов. Рабовладельцы как организованная сила осуществляли внеэкономическое принуждение рабов к труду. На первом этапе классового общества в определенном смысле происходит возврат к утраченной целостности отношения собственности, но уже как собственности частной.
Рабовладельческий строй просуществовал несколько тысяч лет, что много дольше времени существования всех остальных классовых общественно-экономических формаций вместе взятых. Этой долговечностью он обязан своему консерватизму, вызванному столь тотальным, без оттенков и промежуточных слоев, противостоянием двух полярных социальных групп. Однако и он, хотя и в очень малой степени, был подвержен развитию. Развитие это медленно шло по пути от всеобъемлющей групповой формы частной собственности к индивидуальной ее форме. Если первая наиболее ярко была выражена в древних рабовладельческих государствах Египта и Месопотамии (по Марксу, "азиатский способ производства"), то вторая нашла свое воплощение в античном рабстве, особенно в Римской империи. Взятые сами по себе "азиатский способ производства" и античное рабство различаются весьма существенно. Но по своей классовой сути они представляют последовательные формы одной и той же общественно-экономической формации — рабовладельческого общества, с крайними модификациями одной и той же формы собственности. Закабаление рабов усиливалось по мере формирования индивидуальной частной собственности; одновременно шло снижение экономической эффективности рабства как социального института, что не могло в конечном счете не привести к его ликвидации. А с другой стороны, окончательное становление индивидуальной формы частной собственности, приведя к формированию класса индивидуальных владельцев средств производства, в долговременной перспективе надолго определило развитие общества, а непосредственно создало необходимые предпосылки для перехода к феодализму.
Сказанное, однако, не значит, что феодализм развился как прямой наследник классического рабовладельческого строя, хотя последний был его историческим предшественником и создал предпосылки для его становления. Формирование феодального строя осуществлялось не как следствие внутренних процессов, свойственных рабовладельческому строю, а в результате взаимодействия последнего с окружающей социальной средой. Когда внутренние противоречия в рабовладельческом государстве достигают такой степени, что приводят к его загниванию, они разрешаются "в большинстве случаев путем насильственного порабощения гибнущего общества другим, более сильным"; это может происходить неоднократно, пока "не происходит завоевание таким народом, который вместо рабства вводит новый способ производства" (Соч., т. 20, с. 643). Но вопрос заключается в том, откуда этот новый способ производства вообще берется.
Пути становления феодализма в различных регионах значительно отличаются. В Западной Европе феодализм сложился в результате воздействия античных общественно-экономических отношений на общественный строй завоевавших эту территорию германцев. "Все жизнеспособное и плодотворное, что германцы привили римскому миру, принадлежало варварству. Действительно, только варвары способны были омолодить дряхлый мир гибнущей цивилизации. И высшая степень варварства, до которой и на которую поднялись германцы перед переселением народов, была как раз наиболее благоприятной для этого процесса. Этим объясняется все" (Соч., т. 21, с. 155). Наличие стратификации в племенах варваров обеспечило возможность формирования из аристократии родоплеменной аристократии землевладельческой, феодальной, господствующей как над местным, завоеванным населением, так и впоследствии над разорившимися соплеменниками. В соседних регионах процесс феодализации шел под воздействием уже сложившихся феодальных государств, но часто на другой основе и более длительно. С крупными "варварскими" нашествиями связана также интенсификация процесса феодализации в таких странах, как Индия и Китай.
Перечень можно было бы продолжить, но какие бы регионы мы не взяли, всюду и всегда формирование феодализма было связано с взаимодействием различных общественных образований, при котором внешнее влияние накладывалось на подготовленную внутренними процессами почву. Благодаря влиянию рабовладельческих государств феодализм обычно формировался там, где вообще не имело места рабовладение. Но и тогда, когда оно предшествовало феодализму, нигде в мире развитие последнего не являлось непосредственным следствием прежде всего внутренних процессов в рабовладельческом обществе и, хотя и было с ними связано, никогда прямо не вытекало из этих процессов.
Здесь, по-видимому, необходимо сделать небольшое отступление. Если все то, что излагалось выше, с определенными оговорками укладывается в классическую марксистскую теорию общественного развития, то изложенные соображения о характере смены общественных формаций уже достаточно заметно от нее отличаются. Этот момент требует специальных пояснений.
Мы уже отмечали, что в анализе столь сложной системы, как общество, особо важную роль играют методологические моменты. В основе методологии Маркса лежала гегелевская диалектика. Маркс считал Гегеля своим учителем, что не помешало ему критически отнестись к тому, что тот процесс мышления, свою "абсолютную идею" превращает даже в "самостоятельный субъект". Но, по мнению Маркса, "мистификация диалектики" у Гегеля нисколько не меняет того, что он дал "всеобъемлющее изображение всеобщих форм движения". Дело стало, следовательно, только за тем, чтобы "поставить на ноги", сделать материалистической стоящую "на голове" идеалистическую гегелевскую диалектику, что и было выполнено.
Но остался неучтенным еще один существенный момент гегелевской диалектики. Его "абсолютная идея" представляла собой не только отмеченный Марксом "самостоятельный субъект", но и некий искусственно созданный объект развития. В этом не было бы ничего плохого (на модели легче решать задачу развития теории), если бы не то обстоятельство, что данный объект был единственным и, следовательно, лишенным взаимодействия с какими-либо другими объектами. Естественно, что при этом самодвижение становилось не просто основным, но и единственным фактором развития; учет внешних влияний принципиально не предполагался. Но реальные объекты столь же принципиально находятся во всеобщей взаимосвязи. На характер их развития не может не влиять наличие материального и информационного взаимодействия с другими объектами, как и вообще со средой.
Если сильно упростить взгляды классиков марксизма на общественное развитие, выделив в них основное, то можно сказать, что они представляли себе его как изменение некоторого объекта — общества — по диалектическим законам под действием внутренних противоречий, связанных с развитием производительных сил, того главного, что определяет производство — способ существования общества в его взаимодействии с природой. Развитие производительных сил по мере этого развития приводит их в противоречие с наличными общественными отношениями, в которых совершается производство; в результате происходит скачок общественного развития и старая, отжившая общественно-экономическая формация заменяется новой, в которой достигается временное соответствие характера производственных отношений уровню развития производительных сил. Общество при этом представляется в качестве единого объекта развития (конечно, с постоянной сменой его элементов — индивидов).
Но в том-то и дело, что общество как некоторая целостность — только потенциальный результат начавшегося процесса, как раз и представляющего собой по своей сути процесс формирования этой целостности. Стало быть, это развитие с самого начала невозможно без взаимодействия отдельных его объектов. Уже распад первобытнообщинного строя и ростки раннеклассового общества были бы невозможными без все учащающихся и приобретающих все большую интенсивность контактов между первичными самостоятельными образованиями — первобытными племенами. Только объединение множества племен могло привести к образованию первых рабовладельческих государств, "запустив" весь механизм интеграции человечества в единое целое. И далее развитие шло все время неравномерно и во взаимодействии различных частей, принадлежащих и не принадлежащих к единому (существующему и не существующему) целому, находящихся на одинаковых или различных уровнях. И это взаимодействие становится одним из наиболее существенных факторов общественного развития.
Таким образом, феодализм, как следующая за рабовладельческим строем форма классового общества, являлся таковой только в весьма широком понимании и не вытекал непосредственно из своего исторического предшественника; однако он не мог и сформироваться без его влияния. Переход рабовладельческого общества в феодализм — конкретный пример развития общества на этапе разорванности, когда не существует определенного и четко ограниченного объекта развития, в котором в соответствии с законами гегелевской диалектики в результате разрешения внутренних противоречий последовательно сменялись бы этапы развития; но в то же время развитие это еще не представляет и общечеловеческого процесса, объектом которого выступало бы человечество как единое целое. Первый целостный объект исчез вследствие разложения первобытного племени, второй же может возникнуть только как результат всего процесса общественного развития. Несмотря на максимальную раздробленность общества, а в известном смысле именно вследствие этой раздробленности, феодализм как общественная формация требует определенных средств общественной консолидации. Она достигается организационно — на уровне господствующего класса, и идеологически — в масштабе всего общества. В соответствии с этим два момента характерны для политической организации в эпоху феодализма: иерархическая организация господствующего класса и сквозная "идеологизация" общества посредством религии. Именно такая пирамидальная, устойчивая форма организации публичной власти с наследственным определением единственно возможного места в этой пирамиде каждого члена господствующего класса, с одной стороны, и освящающая такое состояние религия (сила воздействия которой заключалось в ее особой необходимости для социальной компенсации в этот период максимальной раздробленности людей) — с другой, могли совместно обеспечить устойчивое существование данного общественного строя.
В рабовладельческом обществе вначале в человеке еще не признавалась личность, и не только в представителе угнетенного, но и господствующего класса. И в известном смысле история рабовладельческого общества — это история индивидуализации человека. Естественно, это не относится к рабам, но тем не менее создает принципиальную возможность дальнейшей "нуклеаризации" общества, достигающей максимума при феодализме. Здесь индивидуальным становится уже само отношение между эксплуататором и эксплуатируемым: как бы ни воспринимал первый последних как некую безликую серую массу, эксплуатирует он их не всех вместе, а каждого в отдельности. Такое дробление снимает, наконец, антагонизм между "своими"  и "чужими", членами некоторой целостности, с одной стороны, и всеми остальными — с другой. "Чужой" и "свой" уравниваются — хотя только в негативном плане, как объекты эксплуатации: феодал к разорившемуся соплеменнику относится так же, как и к потомку раба. Первая половина сверхзадачи общественного развития (разъединительная, деструктивная) решена — старое целое уничтожено полностью. Объективно наступает пора выполнения второй ее половины (объединительной, конструктивной).
Но выполнение этой задачи предполагает в конечном счете исполнение каждым человеком функции элемента общества в его целостном виде, что возможно лишь в том случае, если его действия определяются только его собственными потребностями, для удовлетворения которых он действует в соответствии со своей собственной волей, т. е. необходима личная свобода. Расстояние от несвободы к свободе не преодолевается одним скачком. Ее достижение должно начинаться в ведущей области человеческой деятельности на данном этапе развития — в области производственной: только повышение уровня этой свободы возможно в данных условиях, поскольку оно обеспечивается соответствующим повышением производительности труда, т. е. соответствует также интересам господствующего класса. На первом этапе речь еще не может идти о политической свободе, так как именно ее отсутствие обеспечивает господствующему классу получение прибавочного продукта за счет внеэкономического принуждения, насильственного его отъема у производителя. Поэтому развитие феодализма, хотя и крайне медленно, происходит именно в этом направлении: барщина, натуральный оброк, денежный оброк — вот основные ступени повышения уровня самостоятельности производителя в области экономической деятельности.
На этом пути общество и проходит экстремум раздробленности: если при барщине еще остаются отдельные элементы общественного производства в виде совместной деятельности насильственно организованных больших или меньших групп, а при денежном оброке работник должен хотя бы в некоторой степени уже самостоятельно включаться в развивающееся общественное разделение труда, то при натуральном оброке производственные связи достигают абсолютного минимума, который как раз и представляет собой поворотный пункт в развитии общества — от деструктивных тенденций к конструктивным.
Общественное разделение труда — давнее изобретение человечества. Однако весь предшествующий период оно было лишь дополнением к основным формам хозяйственной деятельности, носящим автаркический характер. Только с появлением денежного оброка оно постепенно становится основой общественного производства, превращаясь при капитализме в определяющий фактор.
Но появление возможности коренных общественных изменений вовсе не означает их неизбежности, их перехода в необходимость. Внутренние процессы в общественном образовании не могут привести к таким переменам без включения внешних сил, без взаимодействия с другими общественными образованиями. В данном конкретном случае только рост "третьего сословия", в значительной степени вызванный расширением обмена, купеческой деятельностью, грабежом колоний — всем тем, что давало богатство представителям нового зарождающегося класса, создало материальную основу возникновения и развития буржуазной идеологии. Личная свобода, политическое равенство, неотчуждаемая насильственно собственность — вот те три условия, которые необходимы были для появления нового общественного строя. Они и стали знаменем буржуазной революции (это уже позднее из пропагандистских соображений столь существенная "собственность" была заменена в известном девизе на ничего реально не отражающее "братство").
Буржуазное общество на своей собственной основе проходит определенный путь развития. Сначала это в основном конгломерат лично свободных товаропроизводителей (мелкобуржуазное общество). Следующий этап — классический капитализм, столь подробно изученный Марксом. При этом вступают в договорные отношения владелец капитала и владелец рабочей силы — свободно, без какого-либо внешнего регулирования.
Приобретя этот специфический товар — рабочую силу — капиталист ведет производство ради прибавочного продукта. "Но из чего состоит этот прибавочный продукт? Быть может, из предметов, предназначенных для удовлетворения потребностей и прихотей класса капиталистов, — предметов, входящих, таким образом, в их потребительский фонд? Если бы это было так, то прибавочная стоимость была бы прокучена вся без остатка, и имело бы место всего лишь простое воспроизводство" (Соч., т. 23, с. 593). Поэтому, анализируя процесс капиталистического производства, Маркс говорил: "Мы отвлекаемся здесь от той части прибавочной стоимости, которая проедается самим капиталистом" (Соч., т. 23, с. 595). Такое "проедание" тоже, конечно, имеет место, но обычно капиталист основную часть прибавочной стоимости вкладывает в развитие производства. Это касается любого нормально развивающегося общества, не только капиталистического: "Устранение капиталистической формы производства позволит ограничить рабочий день необходимым трудом. Однако необходимый труд, при прочих равных условиях, расширит свои рамки… к необходимому труду будет причислена часть теперешнего прибавочного труда, именно тот труд, который требуется для образования общественного фонда резервов и накопления" (Соч., т. 23, с. 539).
Почему же при капитализме эта часть труда, которая ведь тоже является необходимой (на будущее), включается Марксом в прибавочную и учитывается при определении уровня эксплуатации? Да потому, что и эту часть, объективно направляемую на развитие производства, капиталист тем не менее также умудряется использовать для удовлетворения своих собственных потребностей, но только другим способом, не "проедая" ее. Суть дела заключается в том, что, распоряжаясь произведенной прибавочной стоимостью, капиталист тем самым приобретает власть — тем большую, чем больше капитал и выше прибавочная стоимость (это, в частности, касается и непосредственной власти — "всякий индивидуальный капитал есть большая или меньшая концентрация средств производства и соответствующее командование над большей или меньшей армией рабочих" (Соч., т. 23, с. 639) — но, конечно, не сводится к ней). Становясь таким образом (через власть) средством самоутверждения капиталиста, прибавочная стоимость становится его главной целью — в пользовании этим нематериальным "продуктом" для него субъективно в значительной степени заключается смысл производства (Маркс цитирует Лютера: "… каждая власть есть один из элементов страсти к обогащению").
Стремясь к удовлетворению собственных потребностей, капиталист тем самым стремится развить производство; но производство не может существовать без потребления. Таким образом, независимо от субъективных целей капиталист объективно ведет дело к повышению уровня потребления, и не только своего собственного, но и большинства населения. Здесь, однако, необходимо отметить один весьма существенный момент. Мы ранее видели на примере феодализма, как общественный строй в своем развитии проходит точку экстремума, когда его противоречия выражаются наиболее полно. Нечто подобное имело место и для капитализма. Эта точка совпадает по времени с созданием Марксом своей теории, что не могло не сказаться на некоторых особенностях последней. Именно в это время действует тот закон обнищания пролетариата, который Маркс в "Капитале" назвал абсолютным. Причиной такого положения явились интенсивное развитие производства, поглощающее почти весь прибавочный продукт, какой только капиталист может выколотить из рабочего. Возможность этого связана со слабостью рабочего движения, а необходимость — с характером технического развития. Первая половина XIX века — время бурного развития механических технологий, имеющего, как и всякое техническое развитие, S-образный характер (т. е. сначала медленное развитие, затем резкий подъем и, при достижении определенного уровня, спад темпов). Этот подъем вызвал необходимость в постоянном техническом перевооружении производства, настоятельно диктуемом конкурентной борьбой, и, следовательно, существенно более быстрый рост производства средств производства, чем предметов потребления (такой же работой "на себя" было развитие промышленности и у нас в стране в период индустриализации; но в отличие от рассмотренного случая оно так и не было преодолено и до сих пор продолжает сказываться на соотношении производства средств производства и предметов потребления).
В дальнейшем по мере развития положение существенно меняется. Конечно, при этом достижения цивилизации, как говорил Энгельс, есть результат приведения в действие низменных страстей. Но объективно эта тенденция носила, несомненно, прогрессивный характер. Однако в настоящий момент нарастание производства ради самоутверждения и стимулирование роста потребления ради дальнейшего роста производства привели к тому, что поставлена под вопрос сама возможность выживания человечества как биологического вида. Дальнейшее развитие в том же направлении неизбежно ведет к экологической катастрофе. Но остановка, прекращение раскручивания спирали "производство-потребление" капитализму как системе органически не свойственны, поскольку только постоянное повышение уровня потребления всего населения капиталистических стран может обеспечить перманентное развитие производства и, следовательно, рост прибавочной стоимости. А только это дает возможность капиталисту удовлетворять свои общественные потребности в наиболее полном и близком к адекватному виде, оставляя остальным удовлетворение их в более извращенной форме.
Когда одна (меньшая) часть монополизировала возможности самоутверждения, связанные с реальным влиянием на судьбы общества, тогда большинство неизбежно обращается к извращенным формам удовлетворения данной потребности, к методам социальной компенсации, прежде всего к "вещизму".  За то, что наемные работники соглашаются оставаться людьми второго сорта, довольствуясь иллюзорным удовлетворением своих общественных потребностей, они получают возможность все более интенсивного их удовлетворения <197> но таким образом, как барон Мюнхгаузен поил своего коня с отрубленной задней половиной. Это столь же неизбежно ведет к гипертрофированию потребления и раскручиванию спирали производства с хищническим истреблением ресурсов, а в результате — к экологической катастрофе.
Итак, буржуазное общество, оставаясь внутренне единым, базирующимся на единой основе — существовании свободных товаровладельцев, прошло длительный путь развития. Маркс подробнейшим образом проследил два этапа его развития. Он показал, что неизбежно с ростом производительных сил происходит преобразование общества мелких товаропроизводителей в другое, в такое, где собственность на средства производства отделяется от работника, где владелец материальных условий производства на рынке противостоит владельцу рабочей силы, лишенному средств производства. Маркс считал, что этой экспроприацией мелких товаропроизводителей обобществление средств производства достигает уровня, при котором частнокапиталистическая форма приходит в противоречие с общественным содержанием производства; отжившая оболочка взрывается и форма приводится в соответствие с содержанием. Но, как оказалось, развитие буржуазного общества на этом не закончилось. Оно показало, что "экспроприация экспроприаторов", дальнейшее обобществление производства может идти в рамках все той же общественно-экономической формации, без ликвидации частной собственности. Еще сам Маркс видел, что "дальнейшая экспроприация частной собственности приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий самостоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих… Один капиталист побивает многих капиталистов" (Соч., т. 23, с. 772). Но только уже после Маркса, в начале XX века достиг расцвета монополистический капитализм, характеризующийся экономическим господством финансовой олигархии, войдя тем самым в высшую стадию своего развития -империализм. Анализ этого этапа развития буржуазного общества достался на долю Ленину. Это третий, завершающий этап развития общества на той же базе -частной собственности на средства производства и личной свободе наемного работника. Дальше теоретически мыслим только переход общества в новое качество, к новому общественному строю. Но это — в рамках формальной диалектики Гегеля. Объективная диалектика оказалась другой.
Выполняя новые исторические задачи, капитализм сам по себе развивался по той же схеме, что и другие классовые общественно-экономические формации. Он последовательно проходил естественные этапы своего развития до тех пор, пока полностью не исчерпал всех заложенных в нем возможностей, после чего столь же естественно, как и другие формации (например, рабство в Римской империи или крепостничество в России), стал перед перспективой загнивания, что вообще означает господство социальной группы, полностью выполнившей свою историческую роль в развитии общества. Конкретно в данном случае это означает усиление олигархических тенденций в политической сфере. Но есть и одно весьма существенное отличие данного строя от остальных общественно-экономических формаций. Если, скажем, судьба того или иного (пусть очень даже крупного) рабовладельческого государства имела сугубо локальное значение, так как рабовладельческий строй находился еще у самого начала интеграционного процесса, то судьба капитализма, находящегося на завершающем этапе данного процесса, имела принципиально международное, глобальное, общечеловеческое значение. Капитализм обеспечил себе монополию во всемирном масштабе, а, "как всякая монополия, она порождает неизбежно стремление к застою и загниванию" (ПСС, т. 27, с. 397). При этом перед угрозой загнивания, перед угрозой господства олигархии оказалась не та или иная страна, не тот или иной регион, но все человечество. Столь глобальной угрозы человечеству в его истории еще не было. Но такой, закономерный на данной общественно-экономической базе, путь развития был прерван — грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, коренным образом изменившая ситуацию.
Непосредственной причиной социалистической революции, как и революций буржуазных, явилось нарастание противоречий внутри общества. А отличие заключается в том, что эти противоречия не могли в новых условиях разрешаться так же, как и ранее, т. е. путем установления господства буржуазии. Буржуазные революции двигались не только сознанием несправедливости существующего положения, но и положительными идеалами утверждающегося прогрессивного класса — буржуазии, идеалами, которые воспринимались как общечеловеческие. Однако со временем развитие капитализма показало, что провозглашенная этой идеологией свобода — это свобода для имущих, что равенство формально и не имеет ничего общего с реальной жизнью, что "священная собственность" — это собственность буржуазная, позволяющая меньшинству эксплуатировать большинство. Таким образом, в конце прошлого и в начале нынешнего века буржуазные идеалы полностью проявили свою классовую сущность и в качестве таковых потеряли былую привлекательность для широких масс.
В России, где назрели революционные преобразования, вообще не могло быть той классической буржуазной революции, когда новая, прогрессивная буржуазная идеология пробивает путь к политическому господству прогрессивному классу — буржуазии: капитализм в ней еще не развился в достаточной степени, а буржуазные идеалы уже не работали, будучи к этому времени дискредитированными развитием мирового империализма. Поэтому никаких двух революций не было. Была одна — социалистическая — революция со своими этапами, характеризующимися различными задачами и движущими силами, смена которых вызывалась уже самой логикой начавшегося процесса, т. е. политическими, а не экономическими факторами. Таким образом, и здесь становление нового общественного строя осуществлялось по общему (для всех случаев смены общественно-экономических формаций) сценарию, т. е. первоначально в стране, где еще не развился предшествующий строй, но под действием окружения, где он не только развился, но прошел все этапы своего развития на собственной основе вплоть до загнивания.
То, что капитализм — последний общественный строй в ряду формаций классовой организации общества, последний уклад, опирающийся на частную собственность, существенно усложняло процесс общественно-экономических преобразований, так как делало предстоящий скачок более фундаментальным, имеющим более высокий порядок, чем все, что имело место внутри классовой организации. Связанные с этим трудности перехода настолько велики, что, быть может, только счастливой случайности — появлению на исторической арене ленинского гения — мы обязаны тем, что этот переход произошел вовремя, избавив человечество от участи длительного глобального господства олигархии, всепланетного загнивания как "естественного" хода дальнейшей эволюции капитализма на собственной основе. Всегда хватало, а сейчас появилось еще больше критиков Ленина, возлагающих на него ответственность за негативные общественные процессы, имевшие место в нашей истории, принижающих его роль в истории мировой. В действительности дело обстоит прямо противоположным образом. Роль Ленина в истории пока что еще далеко не оценена по достоинству. По-видимому, только будущие поколения по-настоящему поймут, что в истории человечества еще не было личности такого масштаба, личности, роль которой была бы столь велика для его судеб, поскольку это человек, в критический момент спасший человечество от коллапса.
История не имеет сослагательного наклонения — это общеизвестно. И все же то один, то другой исследователь задается мыслью: как пошла бы всемирная история, если бы не победил Октябрь? В начале XX века в развитых капиталистических странах вполне явственно проявились олигархические тенденции. Будущее мира при дальнейшем развитии и укреплении этих, подмеченных им в США, тенденций рисует Джек Лондон в "Железной пяте". И так ли уж фантастичен был нарисованный им мир? Заметим, что фашизма, доведшего эту тенденцию до реального политического воплощения, тогда еще и в помине не было, но не так-то много времени прошло до его появления. Оно явилось "естественной" тенденцией развития, ибо "политически империализм есть вообще стремление к насилию и к реакции" (ПСС, т. 27, с. 388). Уже в конце первой трети нашего века фашизм пришел к власти в Италии и в Германии, вскоре в Испании, близкая по духу идеология господствовала в Японии, мощные профашистские движения существовали в Скандинавии, в странах Южной и Восточной Европы, были они и в Англии, и во Франции. В тех конкретных условиях политически именно фашизм (в различных разновидностях) явился логическим завершением развития империализма — конкретной политической формой его загнивания. На мировое господство фашизма (или какого-либо другого политического воплощения власти "железной пяты" олигархии) внутренней логикой развития капитализма были обречены "западные демократии" (а следовательно, и весь мир). Но этого не произошло — потому, что в мире свершилась социалистическая революция, нарушившая "всемирную монополию" капитализма, создав тем самым возможность дальнейшего развития.
Можно ли считать сколько-нибудь серьезным предположение, что столь значительные социальные изменения на одной шестой поверхности Земли не сказались самым кардинальным образом на всем мировом развитии, не преобразовали его самым существенным образом? Глобальная миссия социализма на начальном этапе объективно состояла именно в том, чтобы прервать гибельную линию мирового развития, не допустить тупика, и он эту миссию выполнил. И не только тем, что первая социалистическая страна встала на пути триумфального шествия фашизма, ценой невероятных жертв сломала ему хребет, хотя переоценить значение этого факта невозможно. Еще более важно другое: само существование мощного социалистического государства (а затем и целого социалистического лагеря), сам факт наличия в мире нового общественного строя изменил весь ход общественных процессов, в том числе и в капиталистических странах. Существование социализма позволило трудящимся капиталистических стран более успешно добиваться удовлетворения многих своих требований; оно способствовало крушению колониальной системы; оно заставило капиталистические государства перед лицом всеобщей угрозы положению господствующих классов отнести на задний план противоречия между ними, усилив интеграционные тенденции. Что могло бы обусловить эти (и многие другие) процессы, не будь в мире реального социализма?
Влияние социалистической революции сказывается на соотношении борющихся сил в капиталистических странах немедленно. Ответом на возникновение нового общественного строя в них становится буржуазный реформизм. Не случайно, что как раз с 1919 года, когда стало ясно, что революцию не задушить, положение в этих странах начинает существенно меняться: вводится восьмичасовой рабочий день, появляются пособия по безработице, возникает социальное страхование и т. д. (что не мешало в то же время нарастанию реакции там, где для этого были соответствующие условия, приведшей затем к временной победе в ряде стран олигархических тенденций). Конечно, это не значит, что империализм делает такие преобразования добровольно. Социальные завоевания — результат борьбы самого рабочего класса за свои права, ставшей на порядок более успешной с появлением на планете социализма.
Что же касается обратного воздействия — давления на Страну Советов со стороны мирового капитализма, то оно постоянно представляло собой чрезвычайно важный фактор, в огромной мере сказывающийся на характере и темпах нашего развития. Вспомним: сначала интервенция, затем блокада двадцатых годов, небезуспешные попытки направить нацистские поиски "жизненного пространства" на восток в тридцатых, надежда на взаимное ослабление двух борющихся сил (до осознания реальной опасности для себя) в сороковых, атомный шантаж и опять фактическая блокада в пятидесятые годы, затем "холодная война" и гонка вооружений — все это реальные факты такого давления, которому Советский Союз вынужден был (сначала вообще в одиночку) противостоять с колоссальной затратой сил и средств. Не учитывать этот фактор в развитии как капитализма, так и социализма, по меньшей мере, нелогично.
Те, кто, рассматривая современное общественное развитие, отбрасывают марксистскую теорию, часто сами по сути дела находятся у нее в плену, причем в плену как раз тех застывших догм, которые и следовало бы отбросить. Это прежде всего относится к положению об исключительной роли внутренних факторов в развитии. Они рассматривают развитие капиталистических и социалистических стран фактически (ибо на словах все признают всеобщую взаимосвязь) как изолированное, совершенно самостоятельное, практически независимое друг от друга; "третий мир" вообще как бы выносится за скобки и в расчет не принимается. В этих условиях неизменно декларируемое единство мирового процесса приобретает в некотором роде мистический характер.
Говорят: современный капитализм уже совсем не тот, каким он был во времена Маркса и даже Ленина, он сильно изменился. Капитализм в самом деле сильно изменился, но в определенном смысле скорее по форме, чем по сути. Он и прежде стремился эксплуатировать одних, подкармливая в то же время других. Но раньше это явление имело преимущественно внутренний характер, а сейчас окончательно приняло глобальные масштабы. Еще со времени образования рабовладельческого общества система эксплуатации связана с разделением на классы в пределах единого структурного образования — государства. При капитализме, когда общественные процессы начали все больше приобретать общечеловеческий характер, социальная дифференциация дополнительно приняла глобальный масштаб с разделением государств на эксплуатирующих и эксплуатируемых. Конечно, первое разделение также сохраняется (вспомним хотя бы теорию "двух третей", согласно которой при капитализме для его успешного функционирования треть населения неизбежно должна находиться за чертой бедности). Но за счет эксплуатации природных богатств стран "третьего мира", как и населения этих стран, внутренние противоречия существенно сглаживаются. Внутри своих стран капитализм действительно во многом стал (не по своей воле) "гуманным", но вовне и сейчас он обращен своим "звериным ликом".
Еще в начале века "капитализм перерос во всемирную систему колониального угнетения и финансового удушения горстью "передовых" стран гигантского большинства населения Земли" (ПСС, т. 27, с. 305), таким он остается и сейчас. Та небольшая (всего порядка 15 %) часть человечества, которая наслаждается сейчас высоким уровнем жизни, заработала это, конечно, собственным упорным трудом, но далеко не только им одним. Уже первоначальное накопление осуществлялось за счет ограбления колоний, и сегодня это происходит за счет остального человечества, прежде всего за счет природных ресурсов всей планеты. Сейчас мы уже знаем, как они ограничены. В так называемых цивилизованных странах идет их непропорциональное потребление. Например, Соединенными Штатами, имеющими 5 % населения Земли, потребляется четверть вырабатываемой на ней энергии и сорок процентов природных ресурсов. Верхом цинизма было бы утверждать, что только леность и тупость остальных мешают им приблизиться к "цивилизованному" уровню потребления. Мир находится на грани экологической катастрофы — пока только на грани. Но если бы — представим себе это — все человечество скачком вышло на тот же уровень потребления (а, стало быть, и производства), что в промышленно развитых странах, жить на планете стало бы попросту невозможно.
Мы сожалеем, что не оказались в числе столь же обильно потребляющих, но гораздо реже вспоминаем, что огромная часть человечества действительно страдает от недоедания (только в Африке голодает больше 140 миллионов человек, и число это не снижается, а растет), что миллионы детей в мире ежегодно умирают от голода (а в то же время Общий рынок в качестве условия вступления в него требует снижения производства продуктов). Где только возможно, выкачивается нефть, а в результате — повышение энерговооруженности (и, следовательно, уровня жизни) одним, а загрязнение окружающей среды, парниковый эффект и т. п. — для всех; изводятся в невероятном темпе тропические леса — легкие планеты, а в результате прибыль одним (причем тем, кто для сжигания органического топлива потребляет больше кислорода), а задыхаться будем все; кислотные дожди, утоньшение озонового слоя, другие экологические беды касаются всех, а следствием они являются неудержимого развития производства ради потребления в "цивилизованных" странах. Причем существенно, что эти беды затрагивают прежде всего как раз менее развитые страны, у которых меньше возможности противостоять их разрушительным следствиям (к сожалению, в этом насилии над природой и мы достаточно преуспели; сомнительным утешением служит только то, что в собственной стране, и прежде всего сами от этого страдаем).
При этом не исключается и прямая эксплуатация большинства человечества "цивилизованными" странами, и не только непосредственно в так сказать классическом виде, но и за счет несправедливого международного разделения труда, ограбления интеллектуальных ресурсов, опутывания долгами и т. п. Вследствие всего этого противоречие между эксплуататорами и эксплуатируемыми сейчас нарастает прежде всего в международном масштабе, и мы неизбежно окажемся перед лицом глобального противостояния, чреватого разрушительным взрывом. И нет другой силы, кроме социализма, которая могла бы его предотвратить.
Итак, пройдя все три стадии развития, капитализм как система неизбежно вступает в период загнивания. Конкретной, слишком хорошо нам знакомой политической формой этого процесса явился фашизм — раковая опухоль человечества, грозившая ему гибелью. В результате столь дорого обошедшейся "операции" непосредственная угроза ликвидирована. Но как раковые клетки постоянно рождаются самим организмом человека, так и буржуазное общество, начиная с определенного уровня развития, само из себя все снова и снова рождает олигархические тенденции. Благодаря действию иммунной системы — демократических институтов, достигших значительного развития в буржуазных странах под влиянием угрозы самому существованию капитализма как общественного строя в связи с наличием в мире социализма, этим "клеткам" не удается превратиться в опухоль.
Более того, в капиталистическом обществе начались весьма явственные конвергентные процессы, развитие которых может привести к очень существенным общественным последствиям. Благодаря им создается возможность перехода развитых капиталистических стран к социализму не революционным, а эволюционным путем (путем постепенного введения элементов расщепленной собственности), но только при условии не просто сохранения, а коренного изменения указанного влияния, — в противном случае остается реальная вероятность возврата капитализма к "естественному" ходу развития. Уже сейчас можно видеть определенные тенденции такого рода. Распад мирового социалистического лагеря, внутренние процессы в нашей стране, вызывающие экономическую и политическую нестабильность, привели к существенному ослаблению влияния социализма на мировые процессы; и это немедленно же привело к явственному усилению империалистических тенденций, прежде всего в политике Соединенных Штатов Америки, которые, несомненно, будут усиливаться и дальше по мере снижения нашего влияния в мире, даже не столько за счет ослабления военной мощи или экономического потенциала, сколько за счет дискредитации социалистической идеи, ослабления социализма как противоядия власти олигархии. Уже с самого начала снижения своей международной роли мы безропотно благословили США на крупную жандармскую акцию. Помнится, во время проигранной "грязной войны" во Вьетнаме любимым занятием американской прессы был подсчет соотношения трупов — своих и вьетнамских. Во время победоносной операции в Персидском заливе этого уже не понадобилось, поскольку и войны никакой не было — имел место массированный отстрел иракцев во имя справедливости, свободы и демократии. То ли будет теперь, после развала Союза и торжественно провозглашенной президентом США "победы над оплотом коммунизма"!
Общее поправение, "консервативные революции" в "цивилизованном мире" в наше время — тоже результат ослабления мировой системы социализма. Сейчас же, при ее развале, процессы эти активизируются, и "цивилизованный мир" еще больше качнется вправо. И такие тенденции неизбежно будут нарастать, пока социализм не преодолеет кризис, не справится со своими проблемами, не выйдет на очередной этап своего развития. Тогда, как и в 20-30-х годах, когда социализм был на подъеме, резко повысится его влияние на мировые процессы, усилятся конвергентные процессы в капиталистических странах, опять начнется общее полевение. Поэтому направление дальнейшего развития процессов в мире, а тем более сохранение и углубление существующих благоприятных тенденций в развитых капиталистических странах сегодня полностью зависит от судеб социализма, к рассмотрению которых мы теперь и переходим.



ГЛАВА 3

СОЦИАЛИЗМ КАК ПЕРЕХОДНЫЙ ЭТАП

Идея социализма родилась и развивалась как представление о торжестве социальной справедливости. Имея многовековую историю, определенно оформилась она в учении социалистов-утопистов, которые конструировали данное общественное устройство как идеальное и рассчитывали достичь такого состояния, убедив остальных в его преимуществах, полагая, что "истинный разум и истинная справедливость до сих пор не господствовали в мире только потому, что они не были еще надлежащим образом поняты" (Соч., т. 20, с. 18). Классики марксизма, напротив, никогда не ставили своей целью сконструировать некое "идеальное общество". По словам Ленина, "никаких собственно перспектив будущего никогда научный социализм не рисовал: он ограничивался тем, что давал анализ современного буржуазного режима, изучая тенденции развития капиталистической общественной организации — и только" (ПСС, т. 1, с. 186-187).
Понятие социализма, генетически связанное с одним из источников марксизма, для классиков марксизма хотя в определенной мере и отождествлялось с будущим общественным устройством, но уже не означало идеального, наиболее соответствующего человеческой природе общественного устройства, а только первую ступень к "царству свободы, необходимость которой объективно предопределена невозможностью перехода к коммунизму в виде однократного акта.
Таким образом, в марксистской теории понятие социализма определяется (и определялось всегда в той мере, в какой это была теория, а не пропаганда) не столько некоторым набором характеристик ("Капитал" — это главное и основное сочинение, излагающее научный социализм, ограничивается самыми общими намеками насчет будущего" (ПСС, т. 1, с. 187), сколько местом в общественном развитии, занимаемым данным социальным устройством. И только исходя из этого представления о социализме как промежуточном, переходном этапе между обществом классовым и обществом бесклассовым, всей до сих пор имевшей место "предысторией" человечества и его ">подлинной историей, которая начнется с достижением полного единства, можно понять суть данной общественной формации, ее основные черты и закономерности.
В историческом плане существенные особенности социализма определены особым характером смены капиталистической формации социалистической, особым относительно других известных нам процессов смены общественных формаций. Лучше всего этот процесс изучен для периода смены феодальной формации капиталистической. "Одно из основных различий между буржуазной и социалистической революцией, — писал Ленин, — состоит в том, что для буржуазной революции, вырастающей из феодализма, в недрах старого строя постепенно создаются новые экономическое организации, которые изменяют постепенно все органы феодального общества. Перед буржуазной революцией была только одна задача — смести, отбросить, разрушить все путы прежнего общества. Выполняя эту задачу, всякая буржуазная революция выполняет все, что от нее требуется — она усиливает рост капитализма.
В совершенно ином положении революция социалистическая" (ПСС, т. 36, с. 5). Процесс перехода от капитализма к социализму, как процесс уже не внутри классового общества, а приводящий в конечном счете к смене классового общества бесклассовым, носит качественно отличный характер. Дело здесь прежде всего в том, что в недрах капиталистического строя не могут зародиться ростки социалистических общественно-экономических отношений, поскольку их зарождение должно быть связано с коренной сменой отношений собственности (а не только изменением ее формы как при преобразованиях в пределах классовой организации общества), которая может произойти только революционным путем. Следовательно, не может и возникнуть социального слоя, в силу своего общественно-экономического положения в обществе генерирующего социалистическую идеологию. Возникая на базе реальных противоречий капитализма, она может быть только плодом научных разработок. Затем социалистическая идеология внедряется в среду рабочего класса, своим общественно-экономическим бытием наиболее подготовленного к ее восприятию. Овладевая массами, она становится реальной силой, способной изменить общество.
Но никакое внесение извне не может заменить реальных экономических отношений, когда дело касается формирования идеологии той или иной социальной группы во всей ее совокупности, отражающей (и определяющей) место данной группы в процессе производства, ее отношение к средствам производства. Буржуазная идеология — идеология правящего класса, но не только. Будучи господствующей, она пронизывает все слои общества: "Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями" (Соч., т. 3, с. 45). Господство буржуазии над пролетариатом обеспечивалось также тем, что и рабочий класс — в своеобразной форме, можно сказать, большей частью в виде "негатива", — тоже в своем большинстве воспринимал эту идеологию, поскольку он, как и буржуазия, представляет собой неотъемлемую составную часть той же общественно-экономической формации, тех же производственных отношений, которые данную идеологию порождают и которые она обслуживает и поддерживает. Социальное положение пролетариата как класса гарантировало только его готовность принять социалистические взгляды, а не само их наличие, не их выработку в массах благодаря этому положению: "о самостоятельной самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи" (ПСС, т. 6, с. 39).
Пролетариат — в своей массе, как класс — может под руководством революционной партии произвести переворот, взять власть в свои руки и осуществлять диктатуру до тех пор, пока не будет в основном ликвидирован его класс-антагонист — буржуазия. Этим исчерпывается действие той негативной стороны (части) идеологии, которая выработалась в определенных общественно-экономических условиях в результате противостояния с классом капиталистов, исчерпывается с окончанием в основном этого противостояния на уровне классов. В целом же идеология рабочего класса в момент взятия власти еще не может соответствовать социалистическим общественно-экономическим отношениям (т. е. быть социалистической), поскольку последних попросту нет. Их еще не создает сам факт экспроприации буржуазной собственности, да и процесс этого создания весьма длителен, поскольку "дело идет об организации по-новому самых глубоких, экономических основ жизни десятков и десятков миллионов людей" (ПСС, т. 36, с. 173). Идеология класса как целого в своей основе долго остается той же, что и раньше, т. е. буржуазной (и мелкобуржуазной), а потому "перевоспитывать надо в длительной борьбе, на почве диктатуры пролетариата, и самих пролетариев" (ПСС, т. 41, с. 101).
И опыт Парижской Коммуны, и опыт первых лет Советской власти говорит об одном и том же: на первом этапе революции, когда речь идет прежде всего о подавлении эксплуататорских классов, осуществляется диктатура пролетариата как класса, как вооруженного народа, когда отсутствует "учреждение общественной власти, которая уже не совпадает непосредственно с населением, организующая самое себя как вооруженная сила" (Соч., т. 21, с. 170).
Когда положение изменилось, когда на первый план постепенно стали выходить конструктивные задачи, оказалось, что буржуазная идеология живуча и до победы новых общественно-экономических отношений воспроизводится, в том числе и в среде рабочего класса, что отсутствие соответствующих общественно-экономических отношений во всем объеме не позволяет рассчитывать на самоорганизацию рабочего класса в процессе производства, что для этого нужен специальный аппарат и что "жить без этого аппарата мы не можем, всякие отрасли управления создают потребность в таком аппарате" (ПСС, т. 36, с. 169). И тогда уже не весь пролетариат как масса, а только "авангард пролетариата взял в свои руки строительство власти", начала устанавливаться "диктатура революционных элементов класса" (ПСС, т. 39, с. 295, 267).
Формировалась (преимущественно из рабочих) новая социальная группа, в функции которой первоначально входило только управление социалистической собственностью, находящейся под широким рабочим контролем. Но те же интересы производства потребовали резкого усиления единоначалия. Необходимость "бороться с недостатками в рабочей среде сознания общности интересов, с отдельными проявлениями синдикализма" (ПСС, т. 39, с. 309) потребовала усиления влияния социалистического государства — неизбежно за счет уменьшения контроля "снизу". "Это прошлое, когда царил хаос и энтузиазм, ушло". Единоначалие потребовало руководителя, который "умеет утвердить, осуществить твердую власть, хотя бы и единоличную, но осуществить ее во имя интересов пролетариата", когда "волю класса… осуществляет диктатор, который иногда более сделает и часто более необходим", чем "сплошная коллегиальность" (ПСС, т. 40, с. 254, 219, 272). Но такой "диктатор" уже подотчетен не массам, а тем, кто его таковым сделал, т. е. государственному аппарату. По мере структурной организации этого слоя представителей государства из них формируется особая группа партийных, административных, хозяйственных руководителей-профессионалов, в своей совокупности осуществляющая диктатуру по отношению ко всем остальным слоям "во имя интересов пролетариата" — с целью построения общественно-экономической базы социалистического общества.
Итак, с победой социалистической революции возникает ситуация, когда в развитии общества образуется как бы потенциальный барьер, который создают "старые предрассудки, приковывающие рабочего к старому миру" (ПСС, т. 43, с. 308), и когда общественно-экономические преобразования должны осуществляться против действия социально-психологического фактора. В предыдущих революционных преобразованиях, в преобразованиях в пределах классового общества новые политические институты давали свободу развития новых, но уже проявившихся и доказавших свою более высокую эффективность общественно-экономических отношений. Здесь же они оказываются перед задачей формирования таких отношений, имея для этого три предпосылки: теоретически разработанную социалистическую идеологию, новую форму собственности на средства производства и политическую власть. В этих условиях именно политическая власть, диктатура революционного авангарда, опираясь на первые две предпосылки, могла обеспечить преодоление указанного потенциального барьера, вывести общество в ту точку социально-экономического развития, начиная с которой социалистическое сознание в массах вырабатывается автоматически, опираясь на социалистические общественно-экономические отношения.
Необходимость организации в новых условиях производства вызывала все возрастающее внеэкономическое давление со стороны формирующихся иерархических структур на большинство населения, в том числе и на большинство рабочего класса. И столь же естественно оно вызывало ответную реакцию, стремление сохранить уже достигнутый уровень демократии и самоуправления. Это приводило, с одной стороны, к подъему общедемократического движения, в том числе и выливающегося в ряд акций, подобных кронштадтскому мятежу, а с другой — в соответствии со своими демократическими убеждениями новым явлениям в стране и в партии оказывала сопротивление старая гвардия. В результате указанных процессов вполне явственно возникает угроза отката назад — сначала на основе анархо-синдикалистских устремлений, на мелкобуржуазно-демократической основе, — что неизбежно привело бы в конечном счете к реставрации капитализма. Объективная логика движения требовала изменения общественных отношений, перехода к новому этапу.
Этот качественно новый (второй) этап в построении социализма наступил в начале двадцатых годов. Первый этап завершился так называемой "дискуссией о профсоюзах", формально направленной на определение роли профсоюзов в новых условиях, а в действительности посвященный судьбе диктатуры пролетариата. Фактически решался вопрос: может ли диктатура пролетариата на данном этапе строительства социализма осуществляться так сказать в классической форме посредством самоорганизации пролетариата как класса, или же политическая власть должна пойти по пути организации такой структуры, когда происходит "выделение именно революционной и только революционной части пролетариата в партию и такой же части партии в руководящие центры ее" (ПСС, т. 41, с. 448).
"Для нас принципиально не может быть сомнения в том, — говорил Ленин, — что должно быть главенство коммунистической партии… которая господствует и должна господствовать над громадным государственным аппаратом" (ПСС, т. 41, с. 404). Поскольку еще достаточно долго после победы революции буржуазная и мелкобуржуазная идеология имели господствующее положение (в том числе охватывая и подавляющее большинство рабочего класса), только диктатура узкой сплоченной группы, опирающейся на передовую часть трудящихся, могла привести к построению социализма в первой стране, вставшей на путь социалистического развития. В тот момент, на том этапе построения социализма для преодоления "потенциального барьера" нужна была именно диктатура меньшинства, как бы ни были привержены идее демократии основатели Советского государства — "революционная целесообразность выше формального демократизма" (ПСС, т. 42, с. 246). Осуждением Х съездом партии анархо-синдикалистского уклона фактически завершилась смена непосредственной диктатуры пролетариата как класса, как самоорганизующейся массы (когда "сам вооруженный пролетариат был правительством" (ПСС, т. 33, с. 118), сохранившей то же название, но коренным образом от нее отличающейся диктатурой его "революционного авангарда" — "руководящих центров" партии. Что касается противодействующих сил в самой партии, то на их нейтрализацию была направлена резолюция "О единстве партии".
Это был первый кризис социализма, закономерно вызванный объективной необходимостью смены его этапов в соответствии со сменой задач — от разрушения старого к созиданию нового, первая "узловая точка" развития. Переход этот оказался чрезвычайно болезненным, ибо новые задачи требовали соответствующей смены ориентиров, а это исключительно трудно для активных участников процесса, а для кого-то и совершенно невозможно. Поэтому многими такая смена ориентиров воспринималась как измена делу революции. В результате партия, до сих пор, несмотря на большие потери в гражданской войне, быстро растущая, сразу потеряла 27 % своих членов. Многие были в растерянности. Одной из причин такого положения было отсутствие теории социализма, но условий для ее создания к тому времени еще не было. И только благодаря гению Ленина, практически интуитивно определявшего требуемое направление развития, его воле и авторитету удалось выйти из кризиса с относительно небольшими потерями. Но все же произошла неизбежная потеря темпа социалистических преобразований, что потребовало проведения новой экономической политики.
Новая экономическая политика, несмотря на широкое распространение противоположного мнения, представляла собой не более чем тактический ход, а отнюдь не органический этап развития социализма. Один из ведущих наших экономистов сравнил как-то экономику с самолетом. Если продолжить данное сравнение, то НЭП — это пикирование самолета, двигатель которого еще не обрел требуемой мощности, с целью набрать необходимую для дальнейшего полета скорость. Пикирование опасно, можно врезаться в землю, но и без скорости самолету не удержаться в воздухе, а других способов повысить ее не имеется. Но это отнюдь не нормальный режим полета, а увеличение скорости — не смена курса. И долго так лететь нельзя, выйти из пикирования нужно вовремя. У нас в свое время применительно к НЭПу из конъюнктурных соображений ухватились за слова "всерьез и надолго" (которые и Ленину-то не принадлежат) и знать не желали того, что Ленин всегда — именно всегда! — говорил о НЭПе как о временном отступлении; он же сам вскоре и объявил: "отступление, которое мы начали, мы уже можем приостановить и приостанавливаем. Достаточно. Мы совершенно ясно видим и не скрываем, что новая экономическая политика есть отступление, мы зашли дальше, чем могли удержать, но такова логика борьбы" (ПСС, т. 45, с. 5). Это "всерьез и надолго"? Но вернемся к рассмотрению основного пути развития социализма.
Капиталистическое общество, будучи нецелостным, "разорванным" в социально-психологическом смысле (отсутствие общества — субъекта), как общественно-экономическая формация является целостным образованием. Социализм же, историческая задача которого как раз и состоит в ликвидации этой разорванности, обеспечении перехода к новому целостному обществу — коммунизму, в смысле общественно-экономических отношений целостным не является и, как уже отмечалось, может быть понят только в контексте этой своей роли промежуточного этапа. Ленин писал: "Теоретически не подлежит сомнению, что между капитализмом и коммунизмом лежит известный переходный период. Он не может не соединить в себе черты или свойства обоих этих укладов общественного хозяйства" (ПСС, т. 39, с. 271). И главной характеристикой социализма, которая определяет все его основные особенности, является осуществление в нем перехода от законов классового общества к законам общества бесклассового. С изменением соотношения этих "черт или свойств" по мере развития социализма неизбежно изменяются отношения собственности на средства производства — то главное, что отличает капитализм и коммунизм как "уклады общественного хозяйства".
Как переход от классового общества к бесклассовому (а раньше наоборот) невозможен без прохождения промежуточных ступеней, так и невозможно превращение собственности общественной в частную (и соответственно обратное) без ступеней расщепленной собственности. Именно такой характер она имеет на переходном этапе, а вовсе не представляет собой в это время какой-то смеси двух фундаментальных ее видов. Вообще недиалектическое мышление любой переходный период представляет как некую смесь "старого" и "нового" с постепенным вытеснением первого последним. На самом же деле это особый период трансформации "старого" в "новое", когда они представляют собой не смесь, а сплав, который характеризуется своей "диаграммой состояния" с узловыми "критическими точками", а не плавным переходом с увеличением одного и уменьшением другого, как это имеет место в смеси. И здесь количественные изменения, накапливаясь при относительно неизменном качестве, приводят к революционным изменениям в этих "узловых точках". Это же относится и к внутренней структуре социализма как переходного этапа, и в частности касается изменения форм собственности.
При победе социалистической революции государственную власть под руководством партии берет рабочий класс, пролетариат; и "первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества — взятие во владение средств производства от имени общества" (Соч., т. 20, с. 291). Характер политической власти, направленной на построение социализма и с этой целью использующей собственность на основные средства производства, делает последнюю социалистической, но не общественной — государство здесь ведь не представляет общество как целое, и даже все население страны. Поскольку в то время "вооруженный пролетариат был правительством", то и собственность на основе средства производства, являясь государственной, тем самым относилась именно к пролетариату как целому. Последний ею и распоряжался через свои органы самоуправления — Советы. А "все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, которым являются вооруженные рабочие" (ПСС, т. 33, с. 101).
Что касается владения, то в дальнейшем на следующем этапе развития социализма собственность так и осталась государственной. Иначе дело обстоит с другими ее аспектами. С ликвидацией эксплуататорских классов социалистическая собственность, обращенная "на пользу всего народа" (ПСС, т. 35, с. 192), в конечном счете и использовалась для обеспечения средств к жизни населения страны. Это даже принято было выражать в так называемом "основном законе социализма". Но бесплодность попыток придать этому "основному закону" такую же универсальность, какую имеет основной закон капиталистического производства, понятна, если принять во внимание, что сказанное относится только к одной "ипостаси" собственности на средства производства — пользованию. В этом смысле собственность действительно является национальной, общенародной.
Иначе обстоит дело с распоряжением. Как мы видели, в условиях "потенциального барьера" организация производства, развитие которого конечным направлением имело создание общественно-экономических отношений социализма, возможна была только посредством диктатуры сравнительно узкой, сплоченной и дисциплинированной группы функционеров. Эта социальная группа и взяла на себя в своей совокупности распоряжение социалистической собственностью, средствами производства. Люди, составляющие данную группу (не каждый в отдельности, разумеется, а именно в совокупности, как определенная, связанная общностью интересов социальная группа), оказались поставленными в особое отношение к средствам производства. Группу же, поставленную общественным развитием в особое отношение к средствам производства, в марксистской социологии принято называть классом.
Особое положение указанной общественной группы в социалистическом государстве слишком очевидно, чтобы не вызвать попыток определить ее в качестве особого класса. Но исследователи, не являющиеся марксистами, в принципе иначе смотрят на эту проблему; марксисты же были зажаты в жесткие рамки официальных доктрин, не признающих такой постановки вопроса. И тем не менее такие попытки делались. Упомянем здесь Милована Джиласа, который еще в 1957 году и, по-видимому, первым заговорил об этой группе как о "новом классе". Но, по его же словам, это определение у него носило, скорее, пропагандистский характер; оно не было (и у него, и у других — последний пример работа М. Восленского "Номенклатура") наполнено общественно-экономическим содержанием. А без развернутой общественно-экономической характеристики данного класса с учетом характера собственности при социализме оно и не могло быть другим. Проблема классового деления — это прежде всего проблема различного отношения устойчивых социальных групп к средствам производства. Это касается классов в любом обществе. У нас "классы остались, но каждый видоизменился" (ПСС, т. 39, с. 279). Различие же, оставаясь на почве марксизма, нужно искать не во властных функциях, политических правах, привилегиях, уровне жизни, образовании и т. п., но прежде всего в отношениях собственности на средства производства, характерных для данного этапа развития социализма.
Рассмотрим некоторые особенности "номенклатурного класса" (назовем его так за отсутствием лучшего наименования). Конституирующим признаком класса является отношение его представителей к средствам производства, следовательно, и отношение к другим классам общества, а не отношения входящих в него людей между собой, хотя без этих последних класс не имел бы качественной определенности. Господствующий класс при экономической форме господства не нуждается во внутренней структурной организации. Но она необходима при осуществлении государственной власти по поручению господствующего класса административной системой, состоящей из общественного слоя чиновников. Именно такое положение имеет место в буржуазном обществе в отличие, например, от феодального, где наличие внеэкономического принуждения вызывает отождествление экономически господствующего класса с иерархической управляющей системой. Необходимость в жесткой внутренней организации существует и для "номенклатурного класса", распоряжающегося социалистической собственностью. Целостность же свойственна этой социальной группе постольку, поскольку социалистическая собственность во владении выступает как единое целое.
Устойчивость такой системы обеспечивается ее иерархической организацией, когда она представляет собой пирамиду — наиболее устойчивое сооружение, в котором управляющее воздействие передается сверху вниз. Каждый очередной этаж имеет при этом строго фиксированный статус — ни одна иерархия не может существовать без этого весьма важного средства самоутверждения ее членов, гарантирующего их статус независимо ни от каких других обстоятельств — формально установленных различий по рангам (а уж "Табелью о рангах", номенклатурой различного уровня, степенями, званиями и т. п. — это все равно). В этой системе важны все этажи, причем Ленин даже считал необходимым "на коммунистов, занимающих должность внизу иерархической лестницы, обратить особое внимание, ибо они часто важнее, чем стоящие наверху" (ПСС, т. 45, с. 155).
Рассмотрим последствия для социальной структуры общества, вызванные становлением "номенклатурного класса" как господствующего, осуществляющего диктатуру на втором этапе развития социализма. Принятая на себя "номенклатурным классом" роль класса-распорядителя социалистической собственности не оставляла в процессе производства для других социальных групп, в нем занятых, иных ролей, кроме роли класса-исполнителя. Рабочие, крестьяне, техническая интеллигенция — эти социальные группы внутри класса-исполнителя различаются только конкретным характером труда, но не отношением к средствам производства. В этом смысле все они — наемные работники, за зарплату выполняющие порученные задания. На начальном этапе такое преобразование всех имеющих отношение к производству социальных групп в класс-исполнитель оказалось исключительно сложной задачей. Проще всего это было применительно к рабочим, поскольку они по своему положению в процессе производства уже были подготовлены для выполнения указанной роли. Сложнее обстояло дело с другими социальными группами.
Формирующаяся иерархическая система для успешного функционирования, более того, для самого своего сохранения и развития с необходимостью должна была преобразовать все без исключения области жизни общества, организовать в некие поддающиеся управлению целостности все его социальные группы и слои. И, конечно же, в первую очередь это касалось самой многочисленной части населения страны — крестьянства. Средством и формой такой организации стали колхозы.
"Номенклатурный класс" из-за угрозы выполнению своей исторической миссии, как, впрочем, и самому существованию, не мог допустить наличия в стране какой-либо производительной, по самому существу своего функционирования связанной со средствами производства группы людей (тем более такой многочисленной и жизненно важной для народного хозяйства, как крестьянство), не вписывающейся в рамки формирующихся в то время основных отношений собственности, т. е. выходящей за рамки двух производственных классов — класса-распорядителя и класса-исполнителя. Поэтому были приняты самые жесткие меры, чтобы лишить крестьянина индивидуальных средств производства. В социально-психологическом плане для этого было важным изменить идеологические установки крестьянина, изменить психологию мелкого собственника, всем своим существом сросшегося со средствами производства, то самое пресловутое "чувство хозяина", утрату которого мы столь дружно оплакиваем сейчас, но и без ликвидации которого на том этапе ни о каком построении социализма не могло быть и речи.
Процесс таких преобразований чрезвычайно сложен и болезнен. Психология мелкого собственника представляла исключительно мощную силу, и только исключительное политическое давление (читай — насилие) могло преодолеть личный экономический интерес, базирующийся на мелкобуржуазной собственности. В этом — а не в ошибках или злой воле — главным образом заключена причина так называемых перегибов коллективизации, раскулачивания середняков, ссылок и т. п. Это были только средства — достойные сожаления, но, по-видимому, тогда единственно возможные. Другое дело, насколько осторожно ими пользовались. Шла классовая борьба в самом чистом виде, во всей своей неприглядности, со всей присущей ей жестокостью, с колоссальными моральными, социальными, политическими, материальными потерями, со страданиями ни в чем не повинных людей, но — увы! — объективно абсолютно неизбежная. Победил тот класс, который оказался более организованным.
В плане победы новых общественно-экономических отношений ликвидация крестьянства как класса была важнейшей задачей, которую поставил перед собой "номенклатурный класс". Но не единственной. В составе нашего общества были сформированы тогда и сохранились до сегодняшнего дня, две важные прослойки, играющие весьма существенную роль в функционировании общественного организма.
Реальное воздействие класса-распорядителя на класс-исполнитель осуществляется, как правило, не непосредственно, а через многочисленную (существенно превышающую по численности сам "номенклатурный класс") прослойку служащих — мелких чиновников. Представители этого слоя не входят непосредственно в рассмотренную иерархическую структуру "номенклатурного класса", но соединены с ним плотью и кровью, составляют как бы его основание и продолжение, являются его функциональным органом.
Другая социальная группа, также не имеющая самостоятельного отношения к средствам производства и, следовательно, не являющаяся классом, но как и в других формациях, обслуживающая интересы господствующего класса, — интеллигенция. В капиталистическом обществе беспокойное и внешне как бы неуправляемое племя работников умственного труда, не связанных непосредственно с производством, в действительности управляется тысячами различных видимых, а чаще невидимых, достаточно гибких и эластичных, экономических в своей основе нитей, благодаря чему в массе своей оно верой и правдой служит интересам буржуазии, сохраняя при этом респектабельность и видимость независимости от господствующего класса.
Иначе дело обстоит при наличии внеэкономических факторов господствования. В этом случае управление приобретает недопустимую для столь тонких материй грубую осязаемость, способную ощутимо снизить интеллектуальный потенциал и продуктивность данного слоя. Поэтому у нас "номенклатурный класс" для подчинения интеллигенции своим целям, для обеспечения ее управляемости при сохранении в необходимых для достаточно успешного функционирования дозах иллюзии самостоятельности избрал другой, не связанный с непосредственным индивидуальным воздействием путь — путь ее структурирования, создания некоторых управляемых целостностей с внутренней организацией, аналогичной собственной и обеспечивающей эту целостность, — путь своеобразной "коллективизации" интеллигенции. Такими "колхозами" здесь стали многочисленные творческие союзы, академии и другие подобные им образования. Они позволили внести организационное начало в высшие слои художественной, научной и другой интеллигенции, приручить, ввести в иерархические структуры, заставить выполнять роль элементов этих структур в обмен на предоставление средств самоутверждения элите и кормушки рядовым членам, а также соответствующих рангу каждого льгот и привилегий. Способ ранжирования — главным образом введение многочисленных и строго субординированных степеней и званий, жестко связанных с этими привилегиями, с возможностью самореализации (но вовсе не обязательно отражающими фактическую роль и значение индивида).
То, что указанные преобразования осуществлялись господствующим классом в соответствии с его собственными интересами, притом нередко весьма болезненно, ни в коем случае не снижает их исключительной эффективности для развития страны, в том числе и в области экономики. В освещении роли социализма в развитии нашей страны многолетняя ложь "с одной стороны" сменилась опять же ложью, но уже "с другой стороны". И сейчас нам с упоением рассказывают сказки, как славно развивалась "Россия, которую мы потеряли", когда коварные большевики оторвали ее от лона мировой цивилизации и ввергли в экономический хаос.
На самом же деле в России начала века, при многих несомненных успехах, в целом нарастало прогрессирующее отставание народного хозяйства от уровня промышленно развитых стран Запада, и она полным ходом шла к положению колонии. Это позднее можно было позволить себе иронизировать по поводу количества "чугуна и стали на душу населения в стране"; в те же времена это был, может быть, самый точный показатель уровня развития. И не то ведь было самым плохим, что Россия в 1900 году отставала от США по производству чугуна в 8 раз, по стали — в 7,7 раза, а то, что в 1913 году, году своего наивысшего дореволюционного развития, уже гораздо сильнее — в 11 и 9 раз. Не лучше обстояло дело и по отношению к европейским странам; например, указанное "возрастание отставания" по отношению к Германии составляло соответственно от 6 и 5,7 до 8 и 7,4; по отношению к Франции — от 3 и 2 до 4 и 3,5 раза. Почти весь свинец и цинк, весь алюминий и никель в 1913 году импортировались; импортировалось 58 % сельскохозяйственных машин, 60 % оборудования для промышленности (а металлорежущие станки — и вовсе 80 %), автомобили и тракторы — 100 %. Поневоле, даже при периодически повторяющемся голоде, будешь "пол-Европы" снабжать зерном (имперский министр финансов Вышнеградский определил политику так: "Недоедим, но вывезем!"). Да и культурное развитие имело весьма специфический характер: в том же году в России высших учебных заведений было 91, театров 177, а монастырей 1000, церквей 78000; количество "служителей культа" превышало количество врачей почти в шесть раз.
Таково было положение, и оно, повторим, неуклонно усугублялось. И только залитый сейчас потоками грязи, многократно оболганный "демократами" всей мастей социализм коренным образом изменил положение. Он не только, несмотря на экономические трудности, достаточно быстро практически ликвидировал неграмотность, но и в исторически короткий срок вывел отсталую полуколониальную страну на положение второй индустриальной державы мира, создал экономическую базу, без которой была бы невозможной победа в самой страшной в истории человечества войне. Посмотрим, как это конкретно происходило.
Разруха, вызванная первой мировой войной, затронула практически все (разве что кроме США) страны, но особенно пострадала наша страна. А потом была еще не менее разрушительная война гражданская. Тем не менее уже в начале двадцатых годов в СССР начинается бурный рост промышленности, темпы развития которой еще до "великой депрессии" намного превышали темпы развития в капиталистических промышленно развитых странах. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на таблицу, представляющую годовые темпы роста (в процентах) промышленности в СССР и странах капиталистического мира в предвоенное время:

год       1922, 1923, 1924, 1925, 1926, 1927, 1928, 1929, 1930
СССР      30,7, 52,9, 16,4, 66,1, 43,2, 14,4, 24,8, 25,9, 29,7
кап. мир, 19,1,  9,2,  2,4,  7,1,  1,0,  6,8,  4,2,  5,7, -13,8

год       1931, 1932, 1933, 1934, 1935, 1936, 1937, 1938,
СССР       24,9, 14,3, 8,3, 20,1, 23,1, 30,2, 11,4, 11,3,
кап. мир, -13,3,-16,0, 13,2, 8,0, 10,9, 11,8, 6,7, -10,0,

Нельзя не видеть, что все это время весьма резким колебаниям в капиталистическом мире противостоит значительный и неуклонный рост промышленности в некогда отстававшей стране. Как бы мы ни относились к достоверности приведенных цифр, результаты этого развития — превращение СССР в мощную индустриальную державу — сомнению не подлежит. Противники социализма толкуют теперь о рабском труде, представляя страну как один сплошной ГУЛАГ, как будто не знают, что рабский труд никогда не был и быть не может производительным, вроде бы им ничего не известно о том поистине огромном энтузиазме, который действительно овладел самыми широкими массами тружеников и без которого о подобных успехах не могло быть и речи. И не "обман" и "пропаганда" тому причиной, а реальные преимущества социализма — ведь все это сопровождалось широчайшей культурной революцией, плоды которой признаны во всем мире. Кроме трагического тридцать третьего, только начавшиеся массовые репрессии конца тридцатых годов затормозили стремительный рост производства. Окончился второй этап развития социализма.
Формирование в нашей стране социалистических общественно-экономических отношений, соответствующих данному этапу социализма, в которой ничем не заменимую роль сыграл "номенклатурный класс", было практически завершено к концу тридцатых годов. Вот как по некоторым данным выглядел рост социалистического сектора в народном хозяйстве страны: в 1924 году — 35 %; в 1928 году — 44 %; в 1937 году — 99,1 %. С окончательным становлением социалистических общественно-экономических отношений полностью был ликвидирован "потенциальный барьер" в развитии социализма, создались условия спонтанного генерирования социалистического сознания. Следствием этого явилась возможность (и необходимость!) дальнейшего развития социализма на основе объективно действующих внутренних законов. Но тем самым изжил себя как исторически необходимая общественная сила класс людей, в интересах построения социализма распоряжающихся социалистической собственностью на средства производства. Дальнейшее "внедрение" социализма с непосредственной опорой на политическую власть не только потеряло смысл, но стало тормозом общественного развития: искусственное дыхание в критические моменты нужно только до тех пор, пока не заработает автоматическая дыхательная функция организма, дальше оно может только мешать.
Таким образом, развитием, окончательной победой социализма в нашей стране "номенклатурный класс", обеспечивший эту победу в качестве основной движущей силы, как общественное явление был обречен на исчезновение. Но никогда ни один класс в истории не мог безропотно принять такую перспективу. То, что произошло в конце тридцатых годов в политической жизни страны, и было реакцией данного класса на требование истории, а потому и нельзя все, что тогда (как, впрочем, и позже) происходило, просто сводить к неким ошибкам, недомыслию, злой воле и т. п., а тем более объяснять все действиями одного человека, как бы ни усугублялись объективные тенденции особенностями его личности. Маркс писал: "При исследовании явлений государственной жизни слишком легко поддаются искушению упускать из виду объективную природу отношений и все объяснять волей действующих лиц" (Соч., т. 1, с. 192). Сталин прежде всего выполнял волю партийно-хозяйственной бюрократии, стремящейся в качестве класса к обеспечению своей устойчивости в условиях, когда общественное развитие объективно потребовало его ликвидации.
Под потребности этой социальной группы подводилась и теоретическая база, в частности, так возникла печально знаменитая теория усиления классовой борьбы по мере построения социализма. Парадокс же заключался в том, что эта теория по-своему, в искаженном виде отражала объективную реальность, то обстоятельство, что по мере становления социалистических общественно-экономических отношений нарастало действительное противоречие между интересами "номенклатурного класса" и основной массы трудящихся. Это противоречие наиболее остро чувствовали (и тем или иным образом на него реагировали) передовые представители этого же самого класса. Против них и было в основном направлено острие репрессий (хотя они, конечно, задевали и многих других): достаточно сказать, что между XVII и XVIII съездами партия потеряла 700 тыс. членов. Устранялись старые бойцы, у которых идеи коммунизма и социализма превалировали над соображениями "номенклатурной солидарности". Они в широких масштабах заменялись новыми людьми, уже полностью проникшимися корпоративным духом, для которых средства, по необходимости применяемые на определенном этапе, приобрели статус единственной цели. Преобразования, назревшие к тому моменту, стали невозможными. Дальнейшее общественное развитие затормозилось. Социализм как система вступил в стадию загнивания.
Сейчас трудно себе представить, да и вряд ли стоит гадать, к чему привело бы дальнейшее развитие указанных тенденций, однако внутренние процессы в нашей стране были существенно модифицированы войной и послевоенным восстановительным периодом. Во-первых, вновь понадобилась жесткая дисциплина, без которой невозможно было бы противостоять столь мощной враждебной силе, и сформировавшаяся структура, несомненно, сыграла здесь положительную роль. Во-вторых, война, будучи величайшим общенародным бедствием, восстановила в значительной степени положение, когда окружающая среда оказывает давление не только на всю иерархическую структуру "номенклатурного класса" в целом, но и на каждый ее элемент в отдельности, что делает ее менее замкнутой в себе. Поневоле вводились новые порядки, приходили новые люди; критерий компетентности получил более высокий статус. Все это притупило остроту болезни, а в послевоенный период она в основном перешла в хроническую форму. "Искусственное дыхание" продолжали делать, но уже стремясь как-то приноровиться к естественным ритмам организма. Но беда в том, что ритмы эти сложны, приноровиться невозможно и процесс постоянно дает сбои. А перестать делать "искусственное дыхание", т. е. централизованно управлять жизнью страны как в общем, так и в частностях "номенклатурный класс" не в состоянии: ведь это и значит потерять свою общественную роль, сойти с арены истории. Добровольно это не делается никогда. Реформы ничего не решают — необходимы революционные преобразования, которые привели бы к изменению формы собственности на средства производства и как следствие — к новой классовой организации, к новому этапу развития социализма.
Социализм — последний строй в разделенном мире (коммунизм будет уже иметь глобальный характер). Поэтому то внешнее воздействие на него, без которого не происходит революционных преобразований, на переходных этапах может оказать только все тот же, но измененный под его воздействием капитализм. Еще раз отметим, что вне взаимодействия социализма и капитализма понять характер современного общественного развития как одной, так и другой системы не представляется возможным. Развитие социализма, как и остальных формаций, происходит на основе внутренних законов, но в переломные моменты, как и в них, в нем важную роль играет внешний фактор — ведь "мы живем не только в государстве, но и в системе государств" (ПСС, т. 38, с. 139). Пока темпы нашего экономического развития, хотя и снижающиеся по мере удаления от "естественной" генеральной линии развития, превышали совокупные темпы развития капиталистических государств, мы имели достаточно ясные перспективы и во внутреннем, и в международном плане.
А темпы эти все еще были достаточно высокими. Сколь ни трудно было без внешней помощи восстанавливать народное хозяйство после новой разрухи, вызванной второй мировой войной (в то время как Западной Европе значительную помощь оказали США, промышленный потенциал которых в годы войны вырос на 50 %, а сельскохозяйственное производство — на 36 %), но и эта задача была решена достаточно быстро. Восстановившиеся темпы развития опять оказались значительно выше темпов роста в капиталистических государствах (кстати, высокие темпы развития были и в странах "социалистического лагеря"). Вот среднегодовые темпы роста за 1951-1976 гг.(в процентах) :

,                 Нац. доход Объем пром.пр-ва Объем с/х пр-ва

СССР                   8,0         9,4          3,4
Страны-члены СЭВ       7,7         9,5          3,2
США                    3,4         4,2          1,6
Страны-члены ЕЭС       3,4         4,9          2,1

Даже за столь длительный период, даже с учетом постоянного снижения темпов развития с течением времени, они у нас более чем вдвое превышали темпы развития капиталистических государств. В результате промышленный потенциал СССР по отношению к США из менее чем 30 % в 1950 году вырос до более 80 % в 1976 году. Какой же огромный "запас прочности", какую громадную положительную инерцию должен был накопить социализм, чтобы, несмотря на крайне неблагоприятные условия (действие реакционных сил внутри, последствия разрушительной войны, внешнее давление "цивилизованного мира" и т. п.), продолжать, пусть и с замедлением, вызванным прогрессирующим загниванием, движение в темпе, столь существенно превышающем темп развитых капиталистических государств! Это обеспечило стабильность нашего социалистического государства, всей социалистической системы в мире, а также — что чрезвычайно важно ввиду роли социализма в развитии всего человечества — выполнение нашего интернационального долга, поскольку "главное свое воздействие на международную революцию мы оказываем своей хозяйственной политикой" (ПСС, т. 43, с. 341). Но даже такой колоссальный запас инерции не вечен, и если его не пополнять, неизбежно должен израсходоваться с течением времени. А внутренний источник исчерпался полностью. Достаточно взглянуть на приведенные ниже цифры, характеризующие "динамику застоя", — среднегодовые темпы роста национального дохода страны по пятилеткам (в процентах):

8 (1966-1970)    9 (1971-1975)    10 (1976-1980)    11 (1981-1985)
7,8               5,7               4,3               3,6

Приведенные значения просто-таки с поразительной точностью укладываются в классическую экспоненту, описывающую замедляющееся движение системы без активного движущего начала под действием сил торможения. "За последнее перед апрельским Пленумом десятилетие (1976-1986 гг.), — писал Е. Примаков, — темпы роста национального дохода в СССР лишь в 1,3 раза превышали соответствующий показатель в США. Следовательно, разрыв в национальном доходе между СССР и США не только не сокращался, но увеличивался". В международном плане мы потеряли свои главные преимущества, что сказалось и на положении страны, и на международном коммунистическом движении в целом. Пришла пора революционных преобразований.
Идущие сейчас в стране преобразования начались "сверху". Изменение нашего положения в мире к худшему непосредственно затрагивало прежде всего статус самого верхнего этажа управляющей иерархической системы, поскольку, в отличие от групп остальных уровней, данная группа отождествляла свои интересы с интересами системы, свои судьбы с судьбами страны. Таким образом, на данном этапе развития интересы высшего руководства совпали с интересами всего народа. Появилась реальная возможность коренных, революционных преобразований. Но прежде чем перейти в анализу перспектив развития социализма, необходимо рассмотреть еще один его аспект.
Хотя социализм в своем развитии связан с конкретными странами, по своей глубинной сути он — явление глобальное, ибо, как мы уже неоднократно отмечали выше, представляет собой переход от общества разрозненного к обществу-человечеству. Поэтому международные аспекты развития социализма не менее важны, чем характер его развития в данной стране.
Рассмотренные выше особенности второго этапа развития социализма, наличие в каждой стране иерархической структуры господствующего класса, отстаивающего свои собственные интересы, привели в международном плане к тому, что, несмотря на широкое коммунистическое движение во всем мире и даже наличие весьма большой группы стран, вставших на путь социалистического строительства, далеко не всегда существовало единство даже по идейным, не говоря уж об организационных вопросах. Давно был ликвидирован единый коммунистический центр, который классики марксизма всегда считали важнейшим условием успешной борьбы за коммунистические преобразования. Сепаратистские тенденции, связанные с нежеланием "верхов" терять свое особое положение, возобладали над интеграционными. Естественно, тенденции такого рода были и раньше. Еще во время организации III Интернационала Ленин писал: "Признание интернационализма на словах и подмена его на деле, во всей пропаганде, агитации и практической работе мещанским национализмом и пацифизмом составляет самое обычное явление не только среди партий II Интернационала, но и тех, кои вышли из этого Интернационала, и даже нередко среди тех, кои называют себя коммунистическими" (ПСС, т. 41, с. 165). Эти его слова не потеряли своей актуальности и сегодня как в международном плане, так и (учитывая существующие национал-коммунистические тенденции) в наших условиях.
Особенно ясно это видно на примере стран, где коммунистические партии были правящими. Образ действия при победе социализма в нескольких странах был определен Лениным четко и однозначно: "Федерация является переходной формой к полному единству трудящихся разных наций… Признавая федерацию переходной формой к полному единству, необходимо стремиться к более и более тесному федеративному союзу, имея в виду… тенденцию к созданию единого, по общему плану регулируемого пролетариатом всех наций, всемирного хозяйства как целого, каковая тенденция вполне явственно обнаружена уже при капитализме и безусловно подлежит дальнейшему развитию и полному завершению при социализме" (ПСС, т. 41, с. 164). И действительно, при капитализме обнаружившиеся тенденции в некоторых случаях получили дальнейшее развитие в согласовании хозяйственных вопросов (конечно, в той мере, в какой это вообще мыслимо при капитализме), и в свободе передвижения граждан через границы ряда стран, и в образовании некоторых политических структур. А о каких стремлениях к федерализму можно было говорить применительно к социалистическим странам, если даже в рамках СЭВ объединялась только часть их, причем с уровнем интеграции значительно ниже, чем в ЕЭС? Стремление верхушки иерархии каждой страны к полновластию, препятствующее федеративным тенденциям, иногда выражалось так, как у нас в тридцатые годы, иногда как в Китае в период "культурной революции", а чаще в более "мягкой" форме, но неизменно имели место практически во всех социалистических странах.
Надо отдавать себе отчет в том, что не кто иной, как мы, — причина повторения (а в известной степени и усугубления) наших недостатков в странах Восточной Европы. Положение в этих странах отличалось прежде всего тем, что там социалистические преобразования не были доведены до конца. Они не произошли естественным путем, как это было в нашей стране, не прошли через этап диктатуры пролетариата, их правящий класс не сформировался в результате внутренних процессов. Основные задачи по подавлению сопротивления эксплуататорских классов были выполнены Советской Армией. Установлены же новые общественные отношения у них были уже тогда, когда у нас в стране социализм, не перейдя к следующему этапу развития, находился в состоянии загнивания. Это не могло не сказаться и на характере социализма в этих странах (как, кстати, и в некоторых наших республиках и регионах). Зрелая "диктатура номенклатуры" в Советском Союзе, получив возможность оказывать существенное влияние на общественные процессы в этих странах, не могла допустить хотя бы той первоначальной демократии, которая имела место у нас на начальном этапе, создавала местные структуры по своему образу и подобию, следствием чего стало внешнее, неорганическое формирование иерархических структур господствующего класса. Благодаря такой внешней поддержке и не было жизненно необходимо довести внутренние преобразования до логического конца (тем более что этому мешало и давление со стороны мирового капитализма).
Социализм, прошедший стадии своего развития не полностью и в ускоренном порядке, воспринимался многими как нечто внешнее, навязанное, а не являющееся закономерным результатом собственного развития. Поэтому нынешние преобразования в нашей стране закономерно привели к бурным процессам в странах Восточной Европы, принявшим в том числе и форму отторжения социализма. Не следует, однако, думать, что данные процессы этим и завершатся; реальные, хотя извращенные и неполные, социалистические преобразования не могли не сказаться на социально-психологической атмосфере, которая еще внесет свои коррективы в характер дальнейшего развития.
Социализм как переходный этап к бесклассовому обществу, к объединенному человечеству, "когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся", — неизбежный этап общественного развития, через который пройдут все народы мира. Но нигде и никогда он уже не может быть и не будет таким, как у нас — именно потому, что он был у нас. Его становление и развитие будет направляться другими законами (точно так же, как, к примеру, разными были пути становления феодализма в "варварских" странах и в странах античной культуры). Сколько горькой, а иногда и злобной иронии слышно сейчас по поводу нашего "особого пути"! Но что поделаешь — такова объективная действительность. Да, мы прошли особый путь. Именно мы приняли на себя всю тяжесть самого сложного периода в развитии человечества. Это советский народ, принеся колоссальные жертвы, изменил весь ход мировой истории, лишив империализм безраздельного господства, изменив соотношение сил в глобальном классовом противостоянии и отвратив тем самым реально нависшую перспективу всемирной олигархической "железной пяты". Нам нечем хвастаться — не по осознанному выбору мы получили эту судьбу; независимо от нашего желания, в соответствии с объективными законами общественного развития именно нам выпал этот жребий. Но мы по праву можем гордиться выполненной исторической миссией. Остальным будет легче; мы же, ошибаясь и так тяжело расплачиваясь за ошибки, вынуждены были пройти в конечном счете единственный в данных исторических условиях путь, диктуемый объективной необходимостью развития общества, выжили в труднейших условиях, и как бы ни было трудно наше нынешнее положение, непременно выйдем на новый рубеж, открывающий широчайшие перспективы <197> не только для нас, но и для всего человечества.
Социализм, как переходный этап от общества классового к обществу бесклассовому, в миниатюре (и, естественно, в другой, относящейся к следующему витку спирали развития, форме) отражает основные черты, свойственные предшествующему классовому периоду, как бы повторяя все три его стадии. Это происходит потому, что в обоих случаях имеет место переход от одного состояния общества к другому, сопровождающийся сменой форм собственности. Разница же заключается в том, что весь период классового общества как переход от общественной собственности к общественной же (при различном характере субъекта собственности) через собственность частную имеет на всем протяжении целостное отношение собственности, а социализм, как непосредственно осуществляющий смену разнородных форм собственности — расщепленное, являющееся важнейшим признаком социализма вообще, на любом этапе развития. Как и любой переходный период, оба они состоят из трех этапов и проходят деструктивную и конструктивную фазы развития.
Каждый этап развития в обоих случаях выполняет определенную роль. Первый этап, непосредственно следующий за насильственным преобразованием собственности, выполняет функцию окончательного разрушения и подавления ее прежней формы и утверждения новой; он связан с вооруженным господством одной (заинтересованной в новой форме собственности) большой группы населения, имеющей самостоятельную роль в процессе производства, над другой (поставленной новой формой собственности в невыгодные условия), достигающимся только тотальным насилием. Задача второго этапа — привести все общественные отношения в соответствие новой форме собственности, привести в соответствие с ней направленность социально-психологического фактора, сделать ее "естественной" для большинства населения: насилие здесь, действуя совместно с идеологическим фактором и опираясь на него, обеспечивает не столько принуждение к труду, сколько внеэкономическое отчуждение его результатов, и осуществляется господствующим классом, чья иерархическая организация облегчает решение указанных задач. И, наконец, в третьем периоде, благодаря уже достигнутому на базе данной формы собственности соответствию между общественно-экономическим и социально-психологическим факторам, насилие в отчуждении результатов труда заменяется обменом между равноправными экономическими субъектами, создающим возможность саморегулирования экономической жизни общества.
С большой задержкой, представляющей длительный период загнивания нашего общества, вызванный противодействием назревшим переменам со стороны господствующего класса, мы как раз и подошли к порогу третьего, завершающего этапа развития социализма. Переход этот объективно составляет содержание революционных преобразований, еще недавно называвшихся перестройкой. И теперь мы приступаем к рассмотрению характера этих перемен, движущих сил революции, перспектив ее развития в соответствии с общими методологическими принципами, изложенными выше. Другими словами, речь идет о попытке экстраполяции тенденций, выявившихся в общем характере развития общества, применительно к анализу и (несмотря на всю неблагодарность этого занятия) прогнозу создавшейся сегодня общественной ситуации.


ГЛАВА 4

ПЕРСПЕКТИВЫ ДАЛЬНЕЙШЕГО РАЗВИТИЯ

Поскольку всякая социальная революция есть изменение общественно-экономического строя, она неизбежно сопровождается классовыми преобразованиями общества, являющимися одним из главных следствий этих изменений. Но коль скоро речь идет о тех изменениях, которые еще не завершены, так как революция пока продолжается, то чтобы рассчитывать на положительные результаты в их прогнозировании, следует рассматривать ожидаемые изменения как закономерное продолжение процессов, которые имели место в прошлом, — процессов изменения тех социальных объединений, в составе которых существовал человек на протяжении длительного исторического периода.
Сама возможность существования общества, как известно, связана с воспроизводством как самой жизни, так и ее материальных условий. Когда речь идет о воспроизводстве жизни, имеется в виду, естественно, не просто воспроизводство биологического существования индивидов — без этого вообще ни о чем другом речи быть не может, — а воспроизводство общества и общественного человека. Учитывая двойственный характер задачи, каждый человек должен быть поставлен в положение некоторой двуединой целостности, способной выполнить эту задачу. В первобытном обществе эта задача решалась его дуальной организацией — разделением племени на две равноправные фратрии.
При распаде первобытнообщинного строя исчезло и общество как конкретная целостность, как конкретный организм. Его место на протяжении всей известной нам истории занимал некий "квазиорганизм" — государство, в пределах которого совершались все внутренние социальные преобразования. В его пределах решалась и указанная выше двуединая задача сохранения и развития общества. Приобретя в качестве "квазиорганизма" определенную структуру с централизованным управлением (не свойственную общественному "сверхорганизму" с функциональной целостностью), государство уже не могло обеспечить равных условий различным социальным группам, того их полного и всестороннего равенства, которое было характерно для фратрий внутри первобытного племени. Более того, само государство и возникает как аппарат господства одной социальной группы над другой как раз в процессе решения одной из этих задач — обеспечения средств существования. Формируются новые общественные институты: классы как производственные единицы, организующие определенным образом взаимоотношения между людьми в процессе производства, и нации как социокультурные общности, обеспечивающие эффективную передачу во времени наличной культуры, т. е. фактически постоянное воспроизводство данного конкретного социального образования. При этом, естественно, возникает еще одна задача, которая в первобытном обществе не требовала выделения в качестве самостоятельной — воспроизводства элемента общества, индивида. В новых условиях эта задача решается при помощи вновь возникшего общественного института, начало которому было положено уже на стадии позднепервобытной общины, — семьи.
С точки зрения характеристик властных структур "государство есть продукт и проявление непримиримости классовых противоречий" (ПСС, т. 33, с. 7), но оно в то же время и некоторое единое социальное образование, обеспечивающее протекание внутренних процессов, в том числе тот котел, в котором в нечто единое сплавляются разнородные в этническом отношении элементы. Объединение их общей организацией для обеспечения возможности производства приводит в результате этого "сплавления" к образованию нации, обладающей общей культурой. Но происходит это только в результате долгого и противоречивого процесса.
Таким образом, в государстве параллельно идут два процесса — этнический, связанный с воспроизводством общественной жизни, и классовый, связанный с производством материальных условий жизни. Процессы, приведшие к образованию современных наций и современных классов — это две стороны одной медали, две составляющие единого процесса общественного развития на этапе разорванности общества, процесса, имеющего в конечном счете интеграционный характер, хотя первоначально идущего в сторону разрушения изначальной целостности, для частичной замены которой и осуществлялось формирование и развитие этих социальных общностей.
По мере общественного развития характер взаимодействия классового и этнического существенно менялся. Первоначально, на ранних стадиях рабовладельческого общества, классовое и этническое практически совпадают, причем этническое понимается здесь не только в культурном, но прежде всего — в генетическом смысле. В пределах государства имеет место единство в противоречии двух различных как по происхождению, так и по социальной роли в этом процессе групп. Затем в этих же пределах интеграционные процессы (и внутренние, и под внешним воздействием) приводят к слиянию, к формированию единого этнического целого, внутри которого существует классовое расслоение. Одновременно идут два процесса — смешение разнородных этносов в нацию, объединение их по некоторому критерию, и формирование в ней отдельных групп — сословий, т. е. разъединение по другому. Человек, относясь к тому же этническому целому, уже с рождения входит в класс-сословие, составляющий часть этого этнического целого. Осуществляется этот процесс на стадии феодализма. В буржуазном обществе интеграционные процессы продвинулись значительно дальше. С одной стороны, завершается процесс формирования этнического целого — нации, преодолевая былую феодальную разобщенность и раздробленность. С другой стороны, сколь бы ни было сильным (и во многом результативным) желание господствующего класса превратить его в замкнутую касту, в полной мере это уже невозможно: в принципе теперь "поверхность раздела" между классами допускает двухстороннюю фильтрацию.
Рассматривая вопросы изменения классовой организации, Ленин писал: "Известно, что в рабском и феодальном обществе различие классов фиксировалось и в сословном делении населения, сопровождалось установлением особого юридического места в государстве для каждого класса. Поэтому классы рабского и феодального (а также крепостного) общества были также и особыми сословиями. Напротив, в капиталистическом, буржуазном обществе юридически все граждане равноправны, сословные деления уничтожены (по крайней мере, в принципе), и потому классы перестали быть сословными. Деление общества на классы обще и рабскому, и феодальному, и буржуазному обществам, но в первых двух существовали классы-сословия, а в последнем классы бессословные" (ПСС, т. 6, с. 311). Выше мы видели, что положение о сословности верно только в отношении феодального общества, но не рабовладельческого.
Изменения эти происходят соответственно изменению той базы, на которой основывается господство одного класса над другим — отношений собственности. Если в рабовладельческом обществе собственность господствующего класса распространялась также и на источник труда, т. е. самого производителя, а в феодальном — на результаты его труда, то в обществе буржуазном — уже только на условия труда (средства производства). И во времени, по наследству теперь передается уже не строго фиксированное место в обществе, а только отношение к средствам производства. Отношение к средствам производства (но уже не передающееся по наследству) остается той основой, на которой базируется деление на классы также и в социалистическом обществе, но уже в другом виде, опять же с учетом изменения характера отношений собственности, ее расщепленности. Главное же для всего процесса в целом заключается в том, что по мере изменения отношений собственности глобальность противостояния классов снижается, границы классов размываются; другими словами, процесс с начала и до конца имеет затухающий характер. И весь он происходит внутри упомянутого "квазиорганизма" — государства.
Одновременно идет и другой процесс, но он уже гораздо менее ограничивается указанными рамками. С одной стороны, также в основном в рамках государства происходит этническая консолидация, приводящая в конечном счете к образованию наций, с другой же — процесс передачи культуры следующим поколениям не может ограничиваться рамками только того или иного государственного образования, в той или иной мере он неизбежно включает в себя также результаты культурного развития в рамках других государственных образований. Другими словами, одновременно и здесь идут два процесса: формирование особой национальной культуры (язык, традиции, искусство, религия, другие общественные установления) и формирование культуры общечеловеческой, не ограниченной никакими рамками, когда те или иные явления локальной культуры получают общечеловеческое значение. Процесс, конечно, идет совсем не гладко вследствие постоянного взаимодействия не только людей, но и самих этих "квазиорганизмов", сопровождающегося нередко их разрушением, слиянием, изменением и т. п. Тем не менее общий характер развития прослеживается достаточно четко.
Первая составляющая указанного процесса культурного строительства представляет собой постоянное поступательное движение; вторая имеет резко выраженную нелинейность: вначале движение имеет чрезвычайно ограниченные темпы, но затем, по мере усиления интеграционных тенденций, темпы прогрессивно нарастают. Процесс такого рода (в отличие от первого, т. е. процесса классообразования, монотонно затухающего) всегда имеет экстремальный (т. е. с явно выраженными "переломными" точками) характер. В данном случае максимум приходится на буржуазное общество, когда, с одной стороны, формирование общего этнического целого практически полностью завершилось, а с другой  — интеграционные процессы весьма резко усилились. Воплотился он в формировании буржуазных наций. Дальше процессы общечеловеческой консолидации начинают неизбежно доминировать, и по мере истончения связывающей государственной оболочки будет происходить постепенно растворение этих образований в общечеловеческом объединении.
Вернемся, однако, к изменениям классов. Как было сказано, это процесс, связанный с изменением форм собственности на средства производства, а потому постепенно затухающий по мере обобществления производства и соответственно ведущий к полной ликвидации классов с достижением в будущем полного же обобществления производства на основе общественной собственности на средства производства. И важным этапом этого процесса, этапом завершающим, являются классовые преобразования в социалистическом обществе.
Сущность классовых преобразований при переходе от второго к третьему этапу развития социализма заключается в ликвидации противоположности (относительной, частичной, поскольку нет целостного отношения собственности) между классом-распорядителем и классом-исполнителем. Прежде чем перейти к результатам этой ликвидации, отметим, что сегодня в промышленно развитых странах производственные классы уже не составляют, как прежде, абсолютного большинства населения, поскольку разрослись слои общества, обеспечивающие его нужды вне сферы производства. Вообще уже давно отношения в обществе не ограничиваются отношениями между основными производственными классами, хотя именно последние определяют сущность данного общественного строя. По мере усложнения общественных отношений, по мере возникновения новых областей общественной жизни появляются также новые социальные группы, занимающие возникшие "экологические ниши" и обслуживающие так или иначе потребности господствующего класса. Отношения господствующего класса с этими новыми слоями включаются в общую систему общественных отношений, занимая в ней все большее место по мере роста численности и социальной роли этих групп, возможность которого обеспечивается ростом производительности труда, а необходимость — усложнением социальной организации и расширением форм удовлетворения общественных потребностей.
Это явление имеет тенденцию к дальнейшему и все ускоряющемуся (особенно в последнее время) развитию. Поэтому-то еще до полной ликвидации классов возникает совершенно уникальная в истории человечества возможность существования всего одного производственного класса — класса-производителя, взаимодействующего с обслуживающими слоями населения. И этот класс приобретает статус основного социального образования в обществе, сохраняющийся постольку и до тех пор, пока и поскольку производство остается основной, наиболее важной сферой общественной деятельности.
Таким образом, для классовой структуры социализма характерно поэтапное изменение самого характера классов. На первом этапе мы имеем еще вроде бы все те же классы, которые были раньше, но с изменившимися, как бы "перевернутыми" отношениями между ними (а, стало быть, уже не совсем те); господство здесь всестороннее и опирается на прямое насилие. На втором этапе классы являются уже совершенно специфичными для социализма, поскольку полностью и исключительно базируются на расщепленных отношениях собственности; господство носит внеэкономический характер и относительно. И, наконец, на третьем этапе вообще останется только один производственный класс — класс-производитель; о его "господстве" говорить уже не приходится, а особое положение в обществе будет существовать лишь постольку, поскольку производство все еще останется некоторое время основной сферой деятельности общества и отомрет по мере того, как оно перестанет ею быть. В конце этапа исчезнет любая социальная неоднородность; закончится "предыстория" человечества, наступит "царство свободы", свободы не только в социальном смысле, но и свободы от материальной нужды, от необходимости основное внимание и основные силы направлять на добывание средств к существованию, ибо "царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства" (Соч., т. 25, ч. II, с. 386-387). При этом производство, как процесс взаимодействия общества с окружающей средой с целью обеспечения его сохранения и развития, естественно, не только останется, но будет и дальше развиваться, однако оно перестанет быть четко ограниченной и определяющей все остальные общественные отношения сферой деятельности человека.
В основном общественно-экономические отношения определяет система собственности. И если старая система собственности перестала обеспечивать эффективность экономики, то вполне естественно попытаться найти другую. Вопрос только в том, как это делается. Новые условия требуют новых решений. А вместо этого нам предлагают еще более старую систему частной собственности на том сомнительном основании, что в других условиях она оказалась эффективней.
Сейчас за новейшее достижение теоретической мысли выдается идея сосуществования различных форм собственности. Но, во-первых, в этой идее нет ничего нового. Многоукладность экономики — обычное явление в истории человечества. Более того, она представляет собой непременное условие самой смены форм собственности, которая была бы попросту невозможна, если бы различные формы собственности (но, конечно, не какие угодно) не могли сосуществовать. Но смена форм собственности происходит еще и потому, что они не могут сосуществовать мирно, "на равных" — вопрос "кто кого" присутствует постоянно. Буржуазная собственность развилась при господстве собственности феодальной; набрав силу, она революционным путем обеспечила свое господство. Да и в рамках буржуазного строя капиталистическая собственность постепенно подчиняла себе (хотя и не вытеснила полностью) собственность мелких товаропроизводителей и сама в свою очередь и в свое время попала под власть монополий и финансового капитала, заняв подчиненное положение.
Так что возможность сосуществования различных форм собственности не подлежит сомнению. А вот возможность их равенства (даже при юридическом равноправии) представляется чрезвычайно сомнительной. Поэтому при практическом воплощении данной идеи необходимо иметь в виду и второй момент. Казалось бы, что может быть безобиднее и полезнее, чем соревнование на равных различных форм собственности: какая бы из них ни выиграла, положительный результат будет для всех. Но в том то и дело, что если сейчас законодательным путем ввести формы собственности, органически не соответствующие общественным условиям, то никаких положительных результатов не будет, а проиграем мы все, ибо опять же придется возвращаться назад, а это в лучшем случае моральные и материальные издержки, чьи-то потерянные годы и разбитые судьбы, а в худшем — общественные катаклизмы.
Какую же форму собственности можно считать органичной для третьего этапа социализма, закономерно вытекающей из всего предшествующего его развития, соответствующей социально-психологическим условиям в нашем обществе и обеспечивающей высокую эффективность производства? Прежде всего следует еще раз подчеркнуть, что для этого этапа, как и для предыдущих этапов социализма, характерным является расщепление отношений собственности по владению, распоряжению и пользованию. На данном этапе реализация отношений собственности будет осуществляться через государственное владение, общенародное пользование и коллективное распоряжение средствами производства. Посмотрим, каким образом это может быть осуществлено и к каким социальным последствиям приведет.
На третьем этапе развития социализма владение средствами производства, как и на первых двух этапах, останется государственным, но будет осуществляться через систему Советов. У нас последним временем распространилась мода называть Верховные Советы парламентами, местные советские органы — муниципальными и т. п. Это совершенно не соответствует существу дела, ибо советская система в принципе значительно отличается от парламентской представительной системы в буржуазном обществе. Отличается она прежде всего тем, что здесь речь идет не только о политической (и тем более не только о законодательной) власти. Тот лозунг времен революции, который еще недавно призывали воплотить наконец в жизнь, гласил: "Вся власть Советам!". Именно вся, а не только политическая, т. е. и экономическая власть — через владение средствами производства. Без этого нет Советской власти. Только вся полнота власти у Советов каждого уровня обеспечивает реальную возможность народовластия, возможность определять всю (в том числе и экономическую) жизнь советского народа им самим во всех его частях сверху донизу (в том числе она представляет единственный способ преодоления пресловутого "группового эгоизма"). Только Совет, будучи владельцем практически всех средств производства, расположенных на его территории, будет иметь также реальную возможность обеспечить социальную защищенность всех проживающих на этой территории граждан через создание каждому условий общественной самореализации, а не условную  посредством социального вспомоществования, закрепляющего за вполне дееспособными гражданами статус "людей второго сорта", питающихся, говоря словами Маркса, "унизительным хлебом благотворительности" — частной ли, государственной ли.
Для обеспечения целостности социалистического государства как зародыша будущей целостности общества владение средствами производства должно носить иерархический характер (и в этом отличие характера владения на третьем этапе развития социализма от второго, где государство функции владельца выполняло через свои центральные органы, создавая таким образом возможность распоряжаться сверху вниз принадлежащими ему средствами производства организованному в иерархическую систему господствующему классу). Это значит, что непосредственным владельцем средств производства, расположенных на его территории, выступает местный Совет. Только он может принимать решения как их владелец, и никто, кроме Совета более высокого уровня, не может изменить эти решения. Что же касается Совета более высокого уровня, то он, как представитель всего населения более широкого региона, также выступает в качестве владельца, но уже всех находящихся в данном регионе средств производства, каждая часть которых одновременно находится также во владении Советов более низкого уровня. Так выстроится вся пирамида владения всеми основными средствами производства страны — вплоть до Верховного Совета, являющегося воплощением всеобщего государственного владения (но не распоряжения!) всей совокупностью ее средств производства, поскольку он представляет в совокупности весь советский народ. Такая иерархическая система владения допускает сколь угодно большое расширение количества входящих в нее элементов, создавая возможности дальнейшего объединения. Основная власть при этом сосредоточится в низовых Советах, причем их относительное значение будет все время возрастать.
Не такие ли формы организации производства имел в виду Ленин, когда писал, что "строй цивилизованных кооперативов при общественной собственности на средства производства… — это и есть строй социализма" (ПСС, т. 45, с. 373)? В своей в последнее время часто упоминавшейся статье "О кооперации" он ведь говорил вовсе не о той кооперации, которую у нас старались развивать. В ней он специально (и неоднократно!) обращает внимание на то, что "с принципиальной стороны" кооперация в его понимании (т. е. специфически социалистическая кооперация) сохраняет "собственность на средства производства в руках государства" (ПСС, т. 45, с. 370). И уж конечно никакой "перемены взглядов на социализм" здесь у Ленина нет — он последовательно развивает взгляды на кооперацию основателей марксизма. Вот как они выглядят у Энгельса: "Что при переходе к полному коммунистическому хозяйству нам придется в широких размерах применять в качестве промежуточного звена кооперативное производство, — в этом Маркс и я никогда не сомневаюсь. Но дело должно быть поставлено так, чтобы общество — следовательно, на первое время государство — сохранило за собой собственность на средства производства и, таким образом, особые интересы кооперативного товарищества не могли возобладать над интересами общества в целом" (Соч., т. 36, с. 361). Ленин совершенно определенно считал кооперацию буржуазной, если в ней "выделяется слой пайщиков, составляющих меньшинство населения", и если она "дает выгоды (дивиденды на паи и т. п.) группе особых пайщиков" (ПСС, т. 37, с. 471), т. е. если она является как раз такой, какой сейчас является кооперация у нас. Так какой же выход из этого положения? "А выход один — слияние кооперации с Советской властью" (ПСС, т. 37, с. 351). Только в этом случае можно получить предприятия, в которых их члены, во-первых, равноправны, а во-вторых, свободно распоряжаясь средствами производства, соблюдают тем не менее интересы общества в целом — именно потому, что не им, а "государственной власти принадлежат все средства производства" (ПСС, т. 45, с. 369).
Сказанное, естественно, вовсе не означает, что нынешние кооперативы не нужны. Более того, в настоящее время на них, как и на ряд других вновь возникающих экономических структур возлагается важнейшая функция — придать начальное ускорение изменениям в экономике, расшатывая существовавшую систему распоряжения средствами производства. Но мы должны отдавать себе отчет в их буржуазной природе и в том, что не они, а те "кооперативы" в ленинском понимании, т. е. трудовые "арендные" коллективы, базирующиеся на находящихся во владении государства средствах производства, определяют будущее нашей экономики. Что же касается других форм собственности, в том числе и кооперативной, то они вполне могут (в той мере, в какой они совместимы с социалистической собственностью) существовать и в дальнейшем — многоукладность народного хозяйства вполне сочетается с господством форм собственности, определяющих саму сущность производственных отношений на данном этапе развития общества.
Мы стоим еще только на пороге третьего этапа развития социализма, а потому трудно сколько-нибудь определенно говорить о конкретных формах осуществления распорядительной функции. Демократизация всей нашей, в том числе экономической, жизни, открыв свободу творчества трудящихся, позволит отыскать оптимальные формы, а пока наиболее целесообразно "не связывать себе… рук какими-либо предписаниями, директивами или правилами, пока мы недостаточно собрали фактов хозжизни на местах" (ПСС, т. 45, с. 133). Исходя из изложенных соображений, можно только предположить, что в наиболее вероятном варианте отношений в сфере материального производства (как в промышленности, так и в сельском хозяйстве) основной ячейкой станет трудовой коллектив, "арендующий" находящиеся во владении государства средства производства, которыми он распоряжается непосредственно или через демократически избранный совет трудового коллектива, а управляет средствами производства по его поручению назначаемая и сменяемая советом трудового коллектива администрация. И это все при условии, что производственная деятельность данного коллектива в конечном счете направлена на пользу всего народа. Это последнее имеет важнейшее значение и обеспечивается именно государственным владением средствами производства через Советы.
Политическая власть в обществе всегда базируется на экономических отношениях, конкретно воплощаясь в определенные политические институты. В капиталистическом обществе экономическая власть полностью сконцентрирована в руках буржуазии как класса, а политическая осуществляется по ее поручению административной системой, организация которой должна быть максимально эффективной для достижения поставленной цели. Управляющая административная система должна выражать волю буржуазии именно как класса. Но существование различных групп буржуазии, имеющих определенные (хотя бы и частные по отношению к коренным интересам класса) различия в интересах, может приводить, и иногда приводит, к тому, что политическая власть склоняется в ту или иную сторону, что, в свою очередь, ведет к дестабилизации общественной жизни и в пределе может поставить под угрозу интересы класса как целого. Этому противостоит демократия как форма организации господствующего класса, выражающая его совокупную волю и своими механизмами наиболее полно обеспечивающая его интересы как целого. Одним из главных таких механизмов, предотвращающим указанную угрозу, является разделение властей, обеспечивающее стабильность и баланс интересов различных групп господствующего класса в соответствии с его коренными общими интересами.
Переход к третьему этапу социализма при отсутствии внеэкономических факторов организации (как это было на предыдущих его этапах) также требует создания специальных стабилизационных механизмов, способных согласовывать интересы различных социальных групп и слоев. Как и в предыдущем случае, они неизбежно будут связаны с определенным взаимодействием экономических и политических факторов. Однако, если в буржуазном обществе господствующий класс объективно заинтересован в сохранении экономических механизмов своего господства над остальными социальными группами политическими методами, то при отсутствии господствующего класса, при сохранении только одного производственного класса механизмы стабилизации должны быть направлены только на "внутреннее<175". Становление и развитие народовластия, самоуправления через Советы (то есть без особой административной системы, базирующейся на представительной демократии) не оставляет места для "разделения власти, вообще столь дорогого буржуазии" (Соч., т. 23, с. 435). Поскольку народу не с кем разделять свою власть, то нет и необходимости в каком-либо ограничении политического полновластия Советов (и их органов).
Но это не означает, что проблема общественной стабилизации, обеспечения баланса интересов снимается, ибо на данном этапе общественного развития еще сохраняется наличие общественных групп с различными интересами, сохраняется до полного обобществления средств производства, которое произойдет только в конце этапа. Следовательно, сохраняется и необходимость в специальных стабилизационных механизмах. Их роль будет выполнять упомянутое ранее разделение экономической власти, связанное с юридическим разделением субъектов владения, распоряжения и пользования, при их значительном и все усиливающемся физическом совпадении (что является также базой политической власти через Советы). Именно это разделение (при общей базе) станет противоядием для вызываемого существованием таких групп "группового эгоизма".
Таким образом, на третьем этапе социализма разделение по владению, распоряжению и пользованию будет иметь юридический характер, связанный с функционированием собственности, но не произойдет разделения физического субъекта, поскольку в основном здесь действуют одни и те же люди. Они пользуются собственностью для создания средств своего жизнеобеспечения, но они же владеют ею через органы самоуправления — Советы, и распоряжаются как члены трудового, производящего коллектива. Собственно, именно поэтому они и имеют возможность пользования. Естественно, что такое совпадение на начальном этапе будет только частичным. По мере развития отношений, характерных для третьего этапа социализма, оно будет становиться все более полным, что фактически означает постепенное формирование целостного отношения теперь уже действительно общественной собственности на средства производства. Но уже на начальном этапе такие отношения, даже если их за неимением нового термина назвать арендными, существенно отличаются от классических отношений имущественного найма при разделении вступающих в них физических субъектов. Соответственно меняется и характер обмена между производителями.
Новые отношения собственности изменят весь характер экономики, в том числе дадут толчок развитию рыночных отношений, о необходимости которых сейчас так много говорится. Утверждают, что именно рыночные отношения могут помочь нам поднять экономику, насытить потребительский рынок товарами. Но что касается особенностей такой экономики в условиях социализма, то здесь не идут дальше рассуждений о необходимости сочетания рыночных и плановых начал или о регулируемом рынке. Но что это все означает, понять довольно трудно, особенно если учесть, что сам рынок по своей сути как раз и является регулятором функционирования экономики; о каком же "регулируемом рынке" может идти речь? Ну, а последним временем в связи с ударным "строительством капитализма" все больше приходят к выводу, что рыночные отношения вообще возможны только на основе частной собственности.
Однако необходимо принять во внимание следующее. Опыт показал, что классическая, отработанная капитализмом рыночная экономика действительно может создавать условия для насыщения рынка товарами, их относительный избыток. Но нужно иметь в виду, что это касается всех товаров, следовательно, та же судьба прежде всего ожидает такой специфический товар, как рабочая сила. Изобилие товаров на рынке, диктат потребителя над производителем, превышение предложения над спросом включает в этом случае также избыток рабочей силы, т. е. безработицу. Такого ли будущего мы хотим? Можно с уверенностью сказать, что советские люди, которые — что бы там ни говорили — сейчас все еще практически полностью проникнуты социалистической идеологией, никогда не согласятся на такое снижение социальной защищенности. А потому и социалистический рынок будет иметь существенно отличный характер, т. е. будет именно социалистическим.
Понятно, что на втором этапе развития социализма экономика не могла быть рыночной, так как, во-первых, существовало внеэкономическое принуждение, неразрывно связанное с нормативным распределением (являющимся базой власти "номенклатурного класса"), а во-вторых, в связи с иерархической системой распоряжения со стороны этого класса, не было в наличии множества суверенных экономических субъектов, которые в совокупности могли бы образовать рынок. Кроме того, государственное владение средствами производства приводит к тому, что отдельный индивид теряет качества экономического субъекта. На третьем этапе развития социализма положение изменится в том смысле, что экономическим субъектом станет не отдельный индивид или их группа, т. е. индивидуальный или коллективный собственник средств производства, но производящий коллектив, распоряжающийся средствами производства, не владея ими.
В таком характере собственности одновременно заключается и возможность рыночных отношений, и противовес рыночной стихии, т. е. только они позволяют успешно разрешить альтернативу планового и рыночного хозяйства. Влияние государства — владельца средств производства — приводит к тому, что "продукт социалистической фабрики… не есть товар в политико-экономическом смысле, во всяком случае не только товар, уже не товар, перестает быть товаром" (ПСС, т. 43, с. 267). Другими словами, это товар, но не в том смысле, который ему придает классическая политэкономия — нецелостный характер социалистической собственности накладывает отпечаток и на эту категорию.
"Новые" рыночные отношения есть повторение "старых" на новом этапе и, следовательно, не сводятся к последним. Они будут различаться прежде всего разделением сфер обращения средств производства и предметов потребления. На третьем этапе развития социализма наступает такой момент, когда экономический субъект, вступающий в отношения обмена продуктами производства, не совпадает с субъектом потребностей, ради удовлетворения которых вообще ведется производство. Соответственно разделяются и сферы обращения. В условиях капиталистической системы рынок всех товаров принципиально един, сколь бы ни были различны его варианты для их различных типов. Рынок социалистический столь же принципиально будет разделен на два различных рынка. Рынок, связанный с обращением средств производства, и рынок потребительских товаров составят как бы два круга кровообращения, имеющихся в организме, которые пересекаются в его сердце, являющемся двигателем всей системы, — социалистическом предприятии. Деньги, насыщенные кислородом на рынке потребительских товаров, будут совершенно иначе, чем сейчас, функционировать и в системе производства.
Экономическим субъектом в первой сфере может являться только производящий коллектив, а это исключает возможность продажи индивидом своей рабочей силы и, следовательно, эксплуатации. Не являясь экономическим субъектом, индивид не может выходить на рынок с этим специфическим товаром. Да и кто будет покупателем? Не может же работник, становясь членом экономически самостоятельного производящего коллектива, сам быть покупателем своей же рабочей силы. Иначе придется прийти к высмеянному еще в свое время Марксом выводу, что "рабочий, ссужающий самого себя не только жизненными средствами, но и средствами труда, является в действительности своим собственным наемным рабочим" (Соч., т. 23, с. 526). Труд здесь перестает быть наемным; совершается очередной важный шаг к его освобождению. Во вторую сферу индивид в этом случае попадает только как потребитель, как производитель — лишь в качестве члена производящего коллектива. Другими словами, расщепленность отношений собственности вызывает и расщепленность субъектов рыночных отношений.
Мы достаточно подробно остановились на характеристике социалистических рыночных отношений как регулятора общественного производства на третьем этапе социализма. Но хотелось бы еще хотя бы в общих чертах обсудить вопрос о способах регулирования экономики, и в этой связи о будущей судьбе рыночных отношений.
"Обратная связь" производства с потреблением, ради которого оно и осуществляется, уже по одной этой причине существовала всегда, но в разное время она носила различный характер, и вовсе не всегда регулирование экономики осуществлялось посредством рыночных механизмов. Так, в феодальном обществе, производительные силы которого находились на весьма низком уровне, производимого никогда не хватало вполне для удовлетворения потребностей, а потому и обратная связь между производством и потреблением осуществлялась всего лишь в виде большего или меньшего побудительного стимула к производству, имевшего различный характер, но неизменно направленного исключительно на максимально возможное возрастание производства. Таким образом, развитие последнего определялось не степенью удовлетворения потребностей, а только уровнем развития производительных сил.
Капиталистические производственные отношения устанавливаются тогда, когда производительные силы достигают уровня, при котором в принципе возникает возможность перепроизводства жизненных благ. Следовательно, возникает возможность того, что применительно к техническим системам с автоматическим управлением называют перерегулированием, т. е. "проскакивания" по инерции необходимого уровня регулируемого параметра. Если возникает новая модификация потребности, она вызывает к жизни производство средств своего удовлетворения. При настоятельной потребности и наличии достаточных возможностей рост производства идет весьма быстро, и его уровень в какой-то момент оказывается выше того, который характеризует необходимый для удовлетворения (зачастую не абсолютно, а с учетом общих возможностей) данной потребности. Начинают действовать противоположные факторы, производство снижается, уже с другой стороны приближается к нужному уровню, который "сходу" опять проскакивается. Дальше процесс повторяется в виде колебаний, в идеале более или менее быстро затухающих. Действие указанных факторов осуществляется посредством рыночного механизма.
Именно рыночный механизм играет роль регулятора капиталистической экономики, которого, по причине отсутствия в нем надобности, не было в феодальном обществе. "Рынок, — писал Ленин, — есть категория товарного хозяйства, которое в своем развитии превращается в капиталистическое хозяйство и только при этом последнем приобретает полное господство и всеобщую распространенность" (ПСС, т. 3, с. 21). По мере развития экономических связей (сначала внутренних для каждого государства, а затем и международных), взаимодействие отдельных экономических механизмов, постепенно сливающихся — посредством все того же рынка — в единую общехозяйственную систему, происходит синхронизация указанных колебательных процессов, в результате которых возникают периодические кризисы.
Мы уже отмечали, что второй этап социализма по своей общественной роли в соответствующем переходном периоде, а следовательно, и по целому ряду характеристик, с известными оговорками можно считать аналогичным феодализму. И в этом качестве он имеет аналогичный (но существенно модифицированный соответственно форме собственности) тип регулирования экономики. Стимулом к развитию производства непосредственно становятся потребности (вспомним опять "основной закон социализма"). Эти потребности в соответствии с новыми возможностями производства возросли, но они опять же не удовлетворялись полностью, а потому опять требовали всемерного развития производства, ограниченного не некоторым желательным по тем или иным соображениям уровнем, а только уровнем развития производительных сил. А потому — в полном противоречии с господствующим мнением — никакого планового хозяйства у нас не было.
Регулирование "по общему плану" народного хозяйства предполагает установление по тем или иным соображениям (скажем, в соответствии с научным расчетом) желательного уровня производства необходимых продуктов и такого управления производством, которое позволило бы его достичь. Но ничего такого у нас никогда не было. Имело место стремление всемерно увеличивать производство — и только. Больше, больше, больше — вот главная идеология этого периода. А потому и многократно обруганное и высмеянное "планирование от достигнутого" было не результатом чей-то тупости или злой воли, а объективным выражением реального процесса, естественной необходимостью определенного этапа общественного развития. А то, что называли планом, было не более чем попыткой сохранения определенных пропорций народного хозяйства и обеспечения в нем необходимых связей в процессе его неограниченного поступательного развития.
Плановой экономики в смысле предварительного определения необходимого — согласно имеющимся потребностям и возможностям — уровня развития как отдельных отраслей, так и всего народного хозяйства, у нас и быть не могло. Для этого на том этапе не было ни возможности (ибо не был достигнут необходимый для непосредственного общественного регулирования уровень обобществления производства), ни необходимости (ибо как природные, так и общественные условия, позволяя неограниченный рост производства соответственно росту производительных сил — которому недаром отдавался приоритет, — этого не требовали).
По мере роста производства и оскудения природных ресурсов (не говоря о расширении потребностей) возникает настоятельная необходимость изменения такого положения. При все еще недостаточном уровне обобществления средств производства это требует включения механизмов саморегулирования экономики, т. е. опять же рыночных механизмов, но применительно к другим формам собственности на средства производства. Это и должно произойти на третьем этапе социализма.
В начале перестройки у нас теоретически существовала возможность непосредственного перехода к такой общественной организации. В свое время так и случилось при смене первого этапа социализма вторым. Но для этого необходимо либо руководство на ленинском уровне, либо хотя бы наличие соответствующей теории. И если на первое рассчитывать не приходилось, то создание теории (в отличие от двадцатых годов) уже было вполне возможным, ибо социализм к этому времени прошел достаточно длинный путь, и по крайней мере некоторые закономерности его развития проявились достаточно четко. Однако ясно, что угодливая апологетика и комментирование "исторических решений пленумов" — не лучшая питательная среда для научных исследований. А позднее многие подвизавшиеся на этом поприще наши теоретики с атрофированными многолетней застойной "невесомостью" интеллектуальными мышцами уже не в состоянии были преодолеть мощного притяжения западных супермаркетов.
Столь же теоретически возможность эффективного перехода к третьему этапу социализма, внедрение социалистических рыночных отношений без разрухи и катаклизмов пока сохраняется в некоторых социалистических странах с еще достаточно прочной иерархической структурой господствующего класса. Естественно, номенклатура в этих странах также отнюдь не жаждет потерять свое особое положение. Однако при определенной дозе реализма в оценке современного положения в мире, а также с учетом судьбы коллег в СССР и странах Восточной Европы, возможность такого хода событий для нее полностью исключить нельзя. И тогда вполне могло бы оказаться так, что именно эти страны совершат мощный рывок в социальном и экономическом развитии, как в свое время сделала его наша страна. К сожалению, вследствие консервативности "номенклатурного класса" на стадии загнивания социализма, вероятность такого развития событий весьма невелика.
То, что рынок необходим и неизбежен на последнем (третьем) этапе развития социализма, вовсе не означает, что раз возникнув, рынок в дальнейшем превращается в неизменный механизм регулирования экономики, допускающий разве что определенные модификации. Как и любые другие общественные институты, рынок возникает на определенном этапе общественного развития, когда в нем возникает надобность, и неизбежно исчезает, выполнив свою функцию. В дальнейшем рыночные отношения обречены на исчезновение, ибо в изменяющихся условиях они не смогут обеспечить эффективное функционирование экономики. И это вовсе не дело отдаленного будущего: соответствующие процессы начались, и с ними приходится считаться уже сегодня.
Возьмем реально функционирующие капиталистические рыночные отношения. В идеале они существуют как некоторые процессы в относительно непрерывной и безграничной среде, в которой капитал (а за ним и рабочая сила) могут более или менее свободно переливаться в те области, где выше прибыль, вызывая именно там рост производства. Политические изменения в капиталистическом мире неизменно были направлены на создание именно таких условий и в этом отношении достигнуты значительные успехи. Но поскольку экономика — не замкнутая система и ее важнейшая часть — производство — представляет собой связь общества с природой, то необходимо учитывать не только внутренние, но и внешние условия ее функционирования.
Любой организм нормально функционирует в соответствии со своими "внутренними" законами только до тех пор, пока ему обеспечено бесперебойное снабжение продуктами питания и столь же бесперебойный отвод продуктов метаболизма. Только при этом условии можно считать пространство его существования безграничным, процессы линейными и ограничиваться изучением внутренних процессов. Но если такое положение нарушается, начинают сказываться внешние обстоятельства, существенно влияя на внутренние процессы. По мере количественного роста населения и производительных сил, по мере оскудения природных ресурсов этот момент наступает и для общественного организма. Отсутствие подлинной целостности последнего приводит к тому, что появление соответствующих симптомов воспринимается как отдельные явления, не имеющие принципиального характера. Но постепенно эти симптомы усиливаются, в том числе и в экономике, и не замечать их становится невозможным.
Изменение характера экономических процессов началось с сельского хозяйства, а именно с проблемы ограниченности земли, где впервые ограниченность природных ресурсов начинает сказываться на экономических характеристиках. Уже в прошлом веке пахотная земля в Европе оказалась полностью введенной в хозяйственный оборот. И сразу же меняются экономические характеристики процессов в этой области, поскольку "ограниченность земли ведет к тому, что цену хлеба определяют условия производства не на среднем качестве земли, а на худшей возделываемой земле" (ПСС, т. 5, с. 115). И далее: "Эта ограниченность — совершенно независимо от какой бы то ни было собственности на землю — создает известного рода монополию, именно: так как земля вся занята фермерами, так как спрос предъявляется на весь хлеб, производимый на всей земле, в том числе и на худших и на самых удаленных от рынка участках, то понятно, что цену хлеба определяет цена производства на худшей земле (или цена производства при последней, наименее производительной затрате капитала)… Чтобы образовалась… "средняя производительность" и определяла собой цены, для этого необходимо, чтобы каждый капиталист не только мог вообще приложить капитал к земледелию..., но также, чтобы каждый капиталист мог всегда — сверх наличного количества земледельческих предприятий — основать новое земледельческое предприятие. Будь это так, тогда между земледелием и промышленностью никакой разницы не было бы… Но именно ограниченность земли делает то, что это не так" (ПСС, т. 5, с. 118). Как видим, здесь в первый раз происходит своеобразное нарушение "святая святых" рынка — закона стоимости.
Но в те времена данный процесс только начинался. Сегодня его результаты проявляются вполне определенно. В тех странах, где это произошло, практически полностью ликвидированы свободные рыночные отношения в данной области. Первенство здесь держит Япония как страна с наиболее ограниченными земельными ресурсами. По этой причине, как и благодаря высокому уровню промышленного развития, уровень дотаций сельскому хозяйству тут исключительно высок. Практически так же обстоит дело в Западной Европе (50-70 % стоимости производимой продукции дотируется). Здесь не только сельское хозяйство полностью регулируется государством, но и в ряде стран на надгосударственном уровне определяется необходимое количество продукции, квоты для каждой страны и региона, цены на нее и т. п., т. е. осуществляется действительно плановое регулирование производства. Другими словами, никакого "вольного хлебопашца на вольной земле" в "цивилизованных" странах Западной Европы давно не существует.
Аналогичные процессы происходят в США, хотя и не достигли еще указанного уровня как вследствие более позднего начала, масштабным факторам, так и в силу некоторых исторических причин и социально-психологической атмосферы американского индивидуализма. Здесь только крупные капиталистические хозяйства с наемной рабочей силой являются прибыльными (всего 1,4 % крупных фермеров производят 32 %сельскохозяйственной продукции и дают доход в 21,6 млрд. долларов в год), в то время как мелкие совершенно нерентабельны (34 % мелких фермеров производят всего 3,2 % сельскохозяйственной продукции, принося убыток в 0,7 млрд. долларов) и существуют только благодаря поддержке буржуазного государства, озабоченного наличием "среднего класса". Так что и здесь ни о каком  "вольном хлебопашце" нет и речи. (Заметим в скобках, что приходится только удивляться нашим радетелям крестьянства, в основном с городского асфальта, толкающим его в нигде не существующее единоличное рыночное "фермерство"). Постепенно указанные процессы распространяются и на другие отрасли народного хозяйства, особенно добывающие, по мере выработки ресурсов и нарастания проблемы отходов, загрязнения окружающей среды. Колониализм в XIX веке, как и сегодняшний неоколониализм несколько смягчают эти проблемы для промышленно развитых стран, но это только оттягивает неизбежные последствия.
Такие ограничения "внешних связей" экономики кардинально меняют процессы в ней самой. В ней все меньше остается места для "свободной игры" капиталов, т. е. все сильнее сужается сфера действия законов рынка как регулятора экономики, процессов саморегулирования, все большую роль приобретает управление как бы "со стороны", сфера которого расширяется по мере увеличения числа объективных ограничителей, постепенно сводя на нет свободные рыночные отношения. "Началом конца" "истинно рыночной" экономики явилась "великая депрессия" начала тридцатых годов. Только введение элементов "внешнего" (планового) регулирования обеспечило выход из кризиса и продолжение развития экономики ведущих капиталистических стран. Сейчас подходит следующий этап. Плановое управление во всем мире со временем неизбежно заменит рыночные отношения. Но произойти это может двумя принципиально разными путями: либо в коммунистическом обществе посредством общественного самоуправления на основе изменения характера потребностей в соответствии с природой человека, либо олигархическим путем, посредством жесткого монополистического (и империалистического) контроля за производством и потреблением — третьего не дано.
Вернемся, однако, к проблемам функционирования экономики на третьем этапе социализма. Упомянутое ранее разделение сфер обращения, другие особенности социалистического рынка, как, впрочем, и сама необходимость в нем — следствие неполного обобществления средств производства, что связано с переходом к общественной собственности от частной. В это время сохраняется также индивидуальный характер потребления — но только частично. Удовлетворение индивидуальных потребностей соответственно всегда индивидуально; что же касается потребностей общественных, то оно разделяется на две части. Одна часть их удовлетворяется адекватно в производящем коллективе (ее адекватность обуславливается общенародным характером пользования), вторая — посредством "социальной компенсации", все еще необходимой из-за того, что социализм также не является (даже на третьем этапе) обществом, адекватным природе человека. Но государственное владение и общенародное пользование собственностью создадут условия для доминирования и постепенного вытеснения извращенных форм удовлетворения общественных потребностей людей адекватными, соответствующими их общественной природе. Следовательно, существенно изменится также характер мотивации у индивидов в отношении трудовой деятельности.
Проблема мотивации трудовой деятельности — одна из сложнейших, однако, не только на уровне обыденного сознания, но часто и учеными этот вопрос решается чрезвычайно просто. Ответ известен любому нашему либералу — наиболее эффективное побуждение к труду осуществляется посредством экономического принуждения. Рабочий разучился работать? Ну, что же, поприжмем его слегка, устроим небольшую безработицу. Есть захочет, так небось заработает. Но поскольку все либералы — сплошь гуманисты, то такие соображения сопровождались разговорами о социальной защите, о пособиях по безработице и т. п.; суть их, однако, именно такова. Для подтверждения эффективности такого подхода ссылаются на Запад. Но насколько вообще оправданным можно сегодня считать расчет на экономическое принуждение?
Система экономического принуждения достигает максимума эффективности тогда, когда речь идет прежде всего об удовлетворении индивидуальных потребностей человека. Капитализм на протяжении столетий именно прессом голода и холода вырабатывал у рабочего привычку обеспечивать свое существование, продавая свою рабочую силу: "если бы рабочие могли питаться воздухом, их нельзя было бы купить ни за какую цену" (Соч., т. 23, с. 613). В дальнейшем, по мере развития производства и роста потребления, в промышленно развитых странах индивидуальные потребности удовлетворялись все более гарантировано, и по мере этого к ним все больше добавлялись потребности общественные, образуя целую систему потребностей, создающую стимулы к трудовой деятельности.
В условиях относительной обеспеченности индивидуальных жизненных потребностей общественные потребности все сильнее выходят на роль определяющих, все четче прослеживаются, а значит, неизбежно все больше будет выявляться их истинная сущность, до сих пор опосредованная деньгами, вещами и т. п. Это не значит, естественно, что в принципе капитализм как строй изменился. Капиталисты-"собственники" как и раньше удовлетворяют свои потребности за счет прибавочной стоимости, но их сравнительно немного (это только у нас собираются устроить мелкобуржуазный рай поголовного собственничества, а в реальной жизни такого не бывает: в США в 70-х годах, когда там начинала распространяться акционерная система, 1,6 % взрослого населения страны владело 82,4 % размещенных среди публики акций, а сейчас один процент самых богатых граждан Америки владеет сорока процентами всех материальных ценностей; в Западной Европе вообще 80 % населения отчуждено от собственности на средства производства — и это несмотря на наличие множества мелких предприятий). Для остальных же появляется ряд новых проблем и эти проблемы уже не могут решаться традиционно за счет извращенных способов удовлетворения потребностей. Все больше выступают наружу коренные требования природы человека, коренные потребности в красоте, общении, общественно-значимой деятельности в чистом, неопосредованном виде. Эти потребности должны удовлетворяться и там, где в настоящее время человек реализует главные свои потенции, — в производительном труде, что резко меняет роль и соотношение тех факторов, которые у нас называли моральными и материальными стимулами.
Посмотрим на то положение, которое создалось сегодня в ведущих капиталистических странах. Например, в Соединенных Штатах, где угрозы голода уже практически нет ни для кого, наряду с традиционным стремлением к обладанию вещами в качестве стимула к труду все больше выступает "американская мечта" об успехе в широком смысле этого понятия. А в практическом плане американские предприниматели все чаще стремятся поставить рабочего (отнюдь не только экономически) по отношению к другим в зависимость от его трудовых достижений, фактически применяя таким образом отбрасываемую нами систему "моральных стимулов".
Но то, что с большим трудом (вследствие традиционного индивидуализма американцев) пробивает себе дорогу в США, находит исключительно широкое применение в Японии. Сам феномен Японии, ее недавнее бурное развитие объясняется прежде всего тем, что наряду с обычными здесь были использованы другие стимулы к труду. Работник в силу специфических традиций здесь с самого начала оказался включенным в целую систему взаимоотношений, не определяемых полностью непосредственными экономическими интересами. Именно не полностью свободный (в европейском, а тем более американском понимании, т. е. в смысле чисто экономического интереса в качестве движущей силы) японский работник оказался наиболее производительным.
В современных условиях только там, где удается достаточно полно использовать внеэкономические стимулы к труду, возможно резкое повышение производительности труда. Одна из американских организаций ежегодно определяет, какие  работники в мире являются наиболее добросовестными и производительными. Когда в 1988 году в качестве такового был признан сингапурский рабочий, управляющий одной из сингапурских компаний так прокомментировал это сообщение: "Я думаю, что главное — в соревновательном настрое сингапурского рабочего. В результате этого он стремится улучшить свои показатели и обойти коллег".
У нас много лет ситуация была таковой, что при общем низком уровне жизни обеспечивалась сравнительно высокая социальная защищенность. У наших людей нет выработанной многими годами привычки полагаться только на себя. Зато есть привычка удовлетворяться достаточно скромными благами. А потому рассчитывать, что у нас будет эффективно действовать стимул, который и "у них" не работает уже в былую силу, вряд ли разумно.
Попытки применять систему прямого удовлетворения общественных потребностей, систему "моральных стимулов", давали ощутимые результаты на втором этапе социализма, особенно в его начале, но уже тогда специфические интересы "номенклатурного класса" препятствовали их эффективному использованию. В дальнейшем же, когда социализм перешел в стадию загнивания, эти стимулы стали использоваться представителями соответствующих уровней номенклатуры главным образом для достижения собственных целей (для укрепления своего положения и продвижения в иерархической системе), практически не связанных с интересами производства. Это, естественно, привело к их вырождению: и сам поощряемый, и окружающие прекрасно знали, как и для чего это делается; понятно, что такие "игры" никем не воспринимались всерьез. Но это, конечно, никак не доказывает порочности самой системы "морального поощрения", которая по своей сути, базируясь на важнейших потребностях человека, способна обеспечить эффективность производства и качество продукции (в условиях социальной защищенности) гораздо лучше, чем любая система экономического принуждения, позволив при этом избежать негативных следствий, обязательно сопутствующих последней в ее классическом виде (прежде всего безработицы и социального неравенства). Однако действенной эта система может быть исключительно в том случае, если средства поощрения всецело окажутся в руках самого производственного коллектива.
Естественно, что данная система стимулирования вовсе не означает какого бы то ни было принижения принципа оплаты по труду. Наоборот, именно в ней этот принцип только и может найти свое наиболее полное воплощение, поскольку сам уровень оплаты становится одним из важнейших показателей положения человека в коллективе и, следовательно, реализуется в удовлетворении основных потребностей не только вне, но и в самом коллективе (а чем ближе к человеку объединение, в которое он входит, тем сильнее оно влияет на его поведение), т. е. с одной стороны, окончательно теряет значение цены рабочей силы, а с другой — приобретет качество еще и "морального стимула". Будучи приведенной в действие, такая система способна обеспечить производительность труда в качество продукции, недостижимые никакими другими способами.
Преобразования, о которых шла речь ранее, имеют объективный характер, предопределены всем ходом общественного развития и произойдут независимо ни от нашего уровня понимания данного процесса, ни от сознательных намерений как отдельных людей, так и социальных групп. Однако, тем не менее, эти преобразования совершаются людьми, преследующими свои цели, социальными группами, руководствующимися своими интересами. Именно благодаря этой деятельности, а не велению некоей "высшей силы", реализующей диалектические законы общественного развития, осуществляется последнее. А потому необходим конкретный анализ действующих сил, определяющих конкретное течение нынешних революционных преобразований.
Поскольку каждая революция решает двуединую задачу разрушения старого общественного порядка и становления нового, то она неизбежно должна проходить деструктивную и конструктивную фазу развития. Конечно, было бы прекрасно, если бы обе задачи могли решаться параллельно, и новое возникало по мере разрушения старого, занимая его место. Но характер движущих сил революции делает это недостижимым. В первой фазе революции ее движущие силы вдохновляются главным образом неприятием существующего порядка вещей; именно эта неудовлетворенность является основным стимулом разрушения старого порядка, тем стимулом, который позволяет преодолеть сопротивление его защитников. В определенной степени люди движимы "жаждой мести, которая в революционные времена является одним из самых могучих стимулов к энергичной и страстной деятельности" (Соч., т. 8, с. 80). На первый план поэтому выходит отрицание старого.
Положительные идеалы находятся как бы на втором плане и, как правило, носят "негативный" характер по отношению к существующему состоянию общества и также строятся на его отрицании. Что же касается собственно положительной части этих идеалов, то для придания последним конкретности в них обычно в том или ином виде включаются элементы прошлого, представляемого в качестве "золотого века", разрушенного злыми силами, против которых и ведется борьба за его "возрождение". Но поскольку никому еще не удавалось дважды войти в ту же реку, то осуществление этого идеала в его положительной части в изменившемся обществе неизменно наталкивается на непреодолимые препятствия. Только тогда — и никак не ранее — приходит время того истинного положительного идеала революции, который будет более или менее полно воплощен ею в жизнь.
Соответственно этому меняются и те социальные силы, которые в соответствии со своими интересами берут на себя основную тяжесть революционных преобразований. При этом следует иметь в виду, что поскольку задачи деструктивной и конструктивной фаз различны, то истории неизвестны такие революции, в которых все связанные с ними преобразования с начала до конца были бы выполнены под воздействием одних и тех же движущих сил.
Чтобы хотя бы в первом приближении представить себе ход революционных преобразований, необходимо проанализировать расстановку общественных сил в начале революционного процесса, определить коренные интересы различных социальных групп, связанные с их общественным положением, а затем проследить неизбежное изменение как этого положения, так и интересов в ходе революционных преобразований. В соответствии с изложенным ранее это значит, что прежде всего необходимо определить общественные группы, заинтересованные в сохранении существующего положения, которые поэтому оказывают наибольшее сопротивление революционным изменениям.
Главной социальной группой, положение которой было затронуто начавшимися революционными преобразованиями, является "номенклатурный класс", занимавший в наших общественно-экономических отношениях ключевое место. В ходе революционных преобразований функция распоряжения основными средствами производства в конечном счете должна перейти от особой социальной группы — класса-распорядителя, — стоящей как целое как бы над производством, непосредственно к производящим коллективам (для этого, как мы видели, вовсе не требуется никакого "разгосударствливания" собственности; наоборот, скорее, необходимо укрепление роли государства в лице Советов, ибо владение ими средствами производства представляется необходимым условием таких преобразований).
С точки зрения классовой структуры нашего общества такие изменения в отношениях собственности означают ликвидацию данной социальной группы как производственного класса. Следует сразу же отметить, что эта "ликвидация" ни в коем случае не может и не должна иметь ничего общего с методами ликвидации классов, столь характерными для нашей истории. Это связано со следующими моментами. Во-первых, какие-либо репрессии относительно тех, кто входил в данный класс, не соответствовали бы гуманным целям преобразования социализма, тем более, что, как мы видели выше, это класс "неполный", а составляющие его люди — те же советские люди, так же проникнутые в основном социалистической идеологией, как и все остальные, хотя она у них модифицирована на групповом уровне в соответствии с социальной ролью данного класса. Во-вторых, потеря данного контингента для активного и соответствующего их возможностям участия в общественных процессах означало бы ощутимое снижение общего потенциала общества. И, наконец, в-третьих, оттеснить, особенно вначале, их на обочину общественной жизни вообще не так-то просто, поскольку данная группа в определенном смысле являлась достаточно хорошо организованными целыми, и при существенной угрозе жизненным интересам своих членов могла оказать мощное организованное сопротивление с большими потерями для общества. Эти люди должны быть использованы с наибольшей выгодой для общества в целом и наименьшими потерями для них самих. Опыт, знания и энергию многие из них могли бы применять на верхних этажах управленческой лестницы, но уже не в качестве членов класса-распорядителя, а как менеджеры.
Ни один класс не исчезает с социальной арены физически. С разложением того или иного класса его члены вливаются во вновь возникающие социальные группы, характерные для формирующегося общественно-экономического строя. Те члены "номенклатурного класса", которые не войдут в слой служащих-управленцев, будут либо вытеснены в сферу непосредственного производства (сравнительно редкий результат), либо будут стремиться занять место в формирующемся на данном этапе революционных преобразований "третьем сословии".
В настоящее время это и происходит. Поскольку вследствие специфических социальных условий периода загнивания социализма в своей массе члены "номенклатурного класса" давно потеряли социалистическую (и коммунистическую) ориентацию, то никаких препятствий идеологического или морального плана для многих из них не возникает, зато благодаря опыту, положению в системе производственных отношений, связям в иерархической пирамиде им легче, чем кому-либо другому, включиться в нарождающиеся коммерческие структуры (что мы сейчас и наблюдаем наряду с экспансией "теневиков"  и  "дикой" капиталистической поросли мелких хищников). Кто вовремя сориентировался, давно уже превратился в записного демократа — "нынче всякий перебежчик зовет себя демократом" (ПСС, т. 11, с. 385) — и вовсю честит "коммунистическое рабство", прославляя "свободное предпринимательство". Еще большее число действует втихую.
Чем дальше будут идти преобразования, характерные для деструктивной фазы нынешней революции, тем сильнее будут проявляться указанные тенденции (характерный пример изменения интересов социальных групп в соответствии с общественными преобразованиями). Это процесс объективно неизбежный, но он и субъективно необходим, ибо переход от второго этапа социализма к третьему невозможен без ликвидации "номенклатурного класса", весьма устойчивого не только благодаря своей организации, но и потому, что интересы его членов все же в определенной мере совпадали с интересами других слоев. "Капитализация" прямо противопоставляет их основной массе трудящихся, что значительно облегчает преобразования в конечной фазе революции.
Следует, по-видимому, упомянуть еще о судьбе слоя служащих-управленцев. Этот слой мелких чиновников, социальная задача которого состоит в проведении в жизнь воли господствующего класса, по самому своему существу является общественно пассивным, не способным на самостоятельные действия в качестве более или менее организованной, осознающей себя в качестве некоторой целостности, группы. Он будет верой и правдой служить в том же качестве любой обладающей властью и обеспечивающей ему пропитание социальной группе, тем более, что данный слой еще долго будет необходим в качестве составного элемента общественной организации.
Рассматривая социальные силы, разбуженные преобразованиями (первоначально начавшимися "сверху"), прежде всего следует отметить чрезвычайно важную роль интеллигенции. Будучи интеллектом народа, она всегда наиболее чувствительна к любым симптомам общественного неблагополучия. Нуждающаяся в свободе для своего эффективного функционирования и имеющая определенную, пусть даже очень урезанную, свободу, по необходимости предоставляемую ей с этой целью господствующим классом, она наиболее оперативно отреагировала на изменившуюся ситуацию, внеся огромный положительный вклад в преобразования нашего общества. То, что делала интеллигенция в процессе перестройки, особенно в ее начале, она делала в интересах всего народа. Однако, как и каждой социальной группе с определенным общественным положением, интеллигенции свойственны и свои специфические интересы, которые не могут не сказываться на характере ее деятельности. И эти интересы вовсе не всегда совпадают с интересами большинства населения страны.
Как мы уже говорили, интеллигенция как особая социальная группа не является производственным классом, т. е. она не имеет собственного отношения к средствам производства, не участвует непосредственно в основных общественно-экономических отношениях, характеризующих общественный строй. Но, выполняя определенную общественную роль, интеллигенция также ведет некоторое "производство" — производство духовных ценностей. "Производство" в данной сфере большей частью по своему существу носит индивидуальный характер и независимо от формы реализации его результатов является "мелкотоварным". Отсюда склонность интеллигенции к мелкобуржуазной идеологии. Личная политическая свобода — изначальное и совершенно необходимое условие эффективности мелкотоварного производства. Отсюда роль соответствующих лозунгов во всех мелкобуржуазных идеологических течениях, в которых всегда видную роль играла интеллигенция.
Не являясь производственным классом, интеллигенция сама по себе не может перестроить производственные отношения. Максимум, что ей доступно — это дезорганизовать существующие (и в этом есть резон, так как не сломав старых производственных отношений нельзя построить новые). Но активно способствуя отстранению от экономической власти господствующего класса, она не может (да и не стремится) сама взять эту власть. Кто же это может сделать? Либо трудовые коллективы и Советы — в соответствии с изложенными ранее соображениями, либо новые буржуа; больше некому. Мелкобуржуазная идеология, свойственная интеллигенции, толкает ее ко второму решению. Создалось парадоксальное положение: интеллигенция у нас проводит идеологию класса, который еще и не сформировался. Это было бы совершенно невозможно, если бы между государствами в современном мире существовала "китайская стена". Но надгосударственные процессы приобретают все большее значение. Господствующее положение в мире "международной" буржуазии неизбежно оказывает идеологическое влияние и в странах, где ее не существует. Именно это влияние, даже независимо от намерений, проводит наша либеральная интеллигенция, его она в конечном счете пропагандирует всеми доступными ей средствами. А поскольку сегодня это практически все существующие средства идеологического воздействия, то такое регулярное "промывание мозгов" не может, естественно, не дать определенных результатов. Другое дело, что результаты эти поверхностные, только до появления реальных следствий предполагаемых перемен.
Идея "деидеологизации", под флагом которой наши либералы поначалу сражались с социалистической идеологией, сегодня практически полностью показала свою несостоятельность. Без определенного идеологического стержня, организующего и направляющего в основных чертах его функционирование, общество существовать не может. Та или иная идеология неизбежно приобретает доминирующее положение. Но не какая угодно. Господствующей идеологией, подчиняющей себе все остальные ее виды, всегда является идеология, связанная с общественно-экономическими отношениями — как известно, прежде, чем заниматься, скажем, политикой, люди должны питаться, одеваться, иметь жилище. Сегодня, несмотря на множество оттенков, имеются только два основных типа такой идеологии: социалистическая и буржуазная. Новые идеологи капитализма сделали все возможное, чтобы развенчать идеологию социалистическую и внедрить буржуазную. Пока ни того, ни другого до конца сделать не удалось, и целостной идеологии у нас сейчас нет; но и идеологический вакуум также невозможен. Поэтому до кардинального решения вопроса возможно — но исключительно временное — в качестве ведущей использование идеологии, связанной с той или иной общностью людей, т. е. идей национальных, патриотических, религиозных и др. Их, как и любые другие идеи, вырабатывает и стремится широко внедрить "в массы" интеллигенция.
Первым следствием освобождения интеллигенции из-под постоянного пресса господствующего класса, учитывая специфику нашей страны, явился рост национализма: желание занять лучшее место под солнцем привело ее к попыткам использовать тот рычаг, который ближе всего оказался под рукой. Это мы видим во всех республиках — от самых малых до самых больших. Вовсе того не желая, выпустили джинна из бутылки, и сама же национальная интеллигенция, попытавшаяся использовать национальный фактор в своих целях, во многих случаях оказалась заложницей пробужденных сил.
Национализм как общественное явление есть такой подход к любому вопросу, когда в основу его решения кладется национальная идея, превращаемая таким образом из одного из факторов в решающий. Как мы видели, на определенном историческом этапе, а именно на этапе формирования наций, это явление, безусловно, прогрессивное, ибо лежит в русле интеграционных процессов: разнородные части, оказавшиеся в пределах единой территории, справляются в единое целое — нацию, объединительные процессы превалируют над разъединительными. Иное дело — национализм в нашу эпоху. Конечно, там, где указанные процессы интеграции данного типа в самом разгаре, национализм — явление столь же прогрессивное (например, в ряде стран Африки, где он противостоит трайбализму). А вот в "цивилизованных" странах, где сегодня столь явственно проявляются надгосударственные интеграционные процессы, национализм олицетворяет противоположную тенденцию — сепаратистскую, разъединительную и однозначно имеет реакционный характер.
Безусловно реакционны и деструктивные процессы в "бывшем" Советском Союзе. Мы вместе прошли длительный (и "особый") путь развития, и как бы не раздражало это националистов всех мастей, все же реально составляем ту самую "новую социальную общность" — советский народ, объявленный коварной выдумкой сталинистов. Эта общность еще не раз обнаружит себя на всем пространстве того самого Советского Союза, который действительно разрушен сейчас деструктивными силами как политическая реальность, но все еще сохраняется как реальность социально-психологическая, и не учитывать этой реальности нельзя.
Но нельзя не считаться также и с другими реальностями (в том числе и связанными с расчленением Союза против ясно выраженной воли народа), которые еще принесут нам немало бед. К сожалению, приходится констатировать, что основные движущие импульсы национализма исходят от интеллигенции. Они имеют весьма ограниченную поддержку у населения в целом, но зато достаточно активную в некоторых слоях.
Одна из сил, активно поддерживающих разрушение старого уклада — это социальные слои с низким уровнем социализации. Здесь прежде всего следует назвать молодежь, которую любые радикальные движения всегда стремились использовать в своих целях. Но нужно иметь в виду еще один момент. В настоящее время классовая структура общества (а у нас особенно) уже далеко не имеет прежней четкости, границы между классами размыты. Тем не менее основная масса людей, относящаяся к тому или иному классу, если и не осознает этого, то по крайней мере достаточно ясно ощущает свою социальную принадлежность. Но есть немало людей, которых в этом смысле можно было бы назвать деклассированными. Они не ощущают себя частью той или иной социальной группы, и их гораздо проще использовать, направить их активность в нужную сторону, особенно если предоставить им новые эффективные средства самоутверждения, дать возможность играть более значительную социальную роль. Такие люди широко рекрутируются каждым радикальным движением, являясь для них одной из главных движущих сил. Благодаря влиянию на эти силы интеллигенция может проводить свою политику разрушения отживших структур, столь необходимую на первом этапе революции.
Положение меняется по мере развития революционных процессов. Если роль "номенклатурного класса" как определенной социальной группы в нынешней общественной ситуации однозначно реакционна, то роль такого общественного слоя, как интеллигенция, не поддается однозначной оценке. Безусловно прогрессивная в начале преобразований, когда интеллигенция выражает интересы большинства населения, по мере их осуществления эта роль существенно модифицируется собственными интересами данной социальной группы. Ее основой все больше становится буржуазно-либеральная и социал-демократическая идеология, а основным направлением деятельности — реставрация капиталистических общественных отношений. Учитывая социалистический характер нашего общества и столь же социалистический в конечном счете характер нынешних революционных преобразований, эта деятельность, не имея объективных возможностей достичь успеха, становится в результате контрреволюционной, соответственно объективно вступая в противоречие с интересами большинства населения страны.
Такое положение не может не сказываться на общем состоянии интеллигенции. Фактический отказ "общественного интеллекта" выполнять свою социальную функцию, перевод его работы как бы "на самого себя", приводит даже к чему-то вроде "социальной шизофрении". Началось увлечение парапсихологией, оккультизмом, восточными и другими экзотическими религиозно-философскими системами, а уж "заигрывание с боженькой" (Ленин) и православной (и не только) церковью в среде интеллигенции (особенно художественной) вообще приобрело характер повальной моды. Соответственно снижается и результативность деятельности в интеллектуальных сферах. Тяжелое положение в нашей науке хорошо известно, хотя оно зависит не только от желаний и возможностей ученых. Еще более показательным в этом отношении является искусство, в котором "качество продукции" зависит от художника самым непосредственным образом, и состояние которого сегодня в комментариях не нуждается. Но, конечно, положение это временное. По завершении социальных преобразований интеллигенция займет опять подобающее ей место в общественной жизни и будет снова успешно выполнять роль интеллекта советского народа.
Мы уделили столь большое внимание интеллигенции, поскольку в переходные периоды, т. е. в те периоды, когда процессы в обществе идут, подчиняясь логике скорее политических, чем экономических факторов, она всегда играет основную роль, в том числе и в настоящее время, время "внутреннего" развития нынешней революции. Множество партий и движений — не более чем "интеллигентские игры", оставляющие подавляющее большинство населения совершенно равнодушными, — пока что "народ безмолвствует".
Наиболее важно — но и наиболее сложно — проанализировать роль самого многочисленного класса нашего общества, составляющего его основу и фундамент — класса-исполнителя, состоящего из тех, кто непосредственно обеспечивает функционирование производства, т. е. рабочих, крестьян и технической интеллигенции. важно, ибо и количественно, и по роли в общественно-экономических отношениях этот класс своим поведением окажет решающее влияние на развитие социальных процессов. И сложно, поскольку, несмотря на появление признаков политической активности (например, в движении шахтеров), класс-исполнитель еще не занял подобающего ему места в политической жизни страны.
Мы не станем давать сколько-нибудь подробную характеристику таким его важным социальным группам как "рабочий класс" и "крестьянство" — о них существует огромная литература. Отметим только один существенный момент, важный с точки зрения анализа сегодняшних общественных процессов в нашей стране. Положение класса-исполнителя, в соответствии с тем местом, которое он занимает в обществе, носит двойственный характер. Представляя собой подавляющее большинство трудящихся в нашей стране, обеспечивая своим трудом материальную основу существования всех слоев нашего общества, класс-исполнитель во всех своих "отрядах" является хранителем лучших народных традиций и нравственных устоев. Именно он на данном этапе является социальной силой, которая объективно наиболее заинтересована в общественных изменениях. Именно на него ляжет основная тяжесть преобразований на конечном этапе нынешней революции (особую роль здесь, по-видимому, предстоит сыграть инженерному корпусу, как готовому резерву интеллектуальных сил, преданному интересам своего класса). Он же, превратившись в свободный класс-производитель, составит основную общественную силу на третьем этапе развития социализма.
Но проявить себя в настоящее время классу-исполнителю мешает то, что, как "парный" к "номенклатурному классу" производственный класс, он неизбежно был заражен (с известной модификацией) всеми пороками господствующего класса. Например, для них обоих характерен низкий уровень правосознания. Влияние длительного загнивания общественного строя привело к определенному развращению различных групп класса-исполнителя, конкретный характер которого в значительной мере определяется конкретной же спецификой непосредственной производственной деятельности этих групп. Общими же для них всех сегодня являются социальная апатия, пассивность, недоверие к лозунгам и призывам, а также к власть предержащим ("начальству") — в общественной жизни, и низкая трудовая и технологическая дисциплина, безразличие к конечному результату труда, непрофессионализм — в производственной сфере.
Как мы уже видели, изменение общественно-экономической формации обязательно сопровождается изменениями классов; классы "старого" общества никогда не сохраняются в "старом" виде — они всегда трансформируются соответственно изменившимся условиям. Скажем, в буржуазном обществе "крестьянство не представляет из себя особого класса" — это при феодализме оно действительно "выступает как класс, но только как класс крепостнического общества" в противостоянии феодалам-крепостникам, а с развитием капитализма "внутри его самого складываются классы буржуазии и пролетариата" (ПСС, т. I, с. 289). Точно так же и рабочий класс (пролетариат) существует только там и до тех пор, пока существует буржуазия. При социализме произошли изменения общественно-экономических и социально-психологических характеристик соответствующей социальной группы с одновременным разложением на тех (меньшинство), из которых в значительной степени формировался "номенклатурный класс", и тех (подавляющее большинство), которые входят  в класс-исполнитель — ту социальную группу людей, которую мы в целом, несмотря на различия в конкретном характере труда, справедливо называли одним общим именем — "трудящиеся". Но, существуя только как "парный" к "номенклатурному" производственный класс, класс-исполнитель не может сохранить своей социальной сущности в отсутствии последнего. По мере распада "номенклатурного класса" класс-исполнитель неизбежно трансформируется — либо опять в рабочий класс (пролетариат), продающий свою рабочую силу и противостоящий эксплуатирующему его классу предпринимателей (буржуа), либо в свободный класс-производитель, члены которого в первый раз в истории в качестве свободных тружеников сами организуют производство, самостоятельно выполняя все необходимые производственные функции или нанимая для некоторых из них профессионалов-управленцев.
Класс-исполнитель как целое пробудится от социальной апатии только тогда, когда под угрозу будут поставлены его наиболее важные классовые интересы. Сколь бы упорно не декларировали отрицательное отношение к классовой борьбе, сколь бы не открещивались от нее, от объективной действительности декларациями не отделаешься. Рано или поздно придется признать, что пока производство является основной областью деятельности людей и пока условием применения их рабочей силы в процессе производства являются средства производства, а также пока существуют общественные группы, социальным развитием поставленные в различные отношения к этим средствам производства, до тех пор существуют классы, и существуют отношения между ними, определяющим образом влияющие на общественную жизнь. При существенной разнице интересов эти взаимоотношения перерастают в борьбу, подспудную в относительно спокойные периоды и обостряющуюся в периоды переходные, когда под удар ставятся коренные интересы классов.
Советские люди, к сожалению, вынуждены были научиться переносить "временные трудности". Потому опасения господ-демократов по поводу "голодных бунтов" безосновательны — в сколько-нибудь широких масштабах их не было и не будет. Но не будет только до тех пор, пока прогрессирующее обнищание воспринимается как своего рода стихийное бедствие, затрагивающее всех. Первым же следствием введения даже начал капиталистических рыночных отношений явится то, что богатые станут богаче (причем значительно), а бедные — еще беднее. Самое же главное в том, что именно за счет перераспределения и приобретут главным образом свое богатство первые еще задолго до предполагаемых изменений в общественной производительности (а, следовательно, и в оплате) труда вторых. По меньшей мере наивно предполагать, что ограбленное большинство трудящихся с этим безропотно примирится. Когда внедряемые элементы капитализма, ликвидация социалистических завоеваний зайдут настолько далеко, что приведут к осязаемым результатам, рабочий, крестьянин, специалист остро осознают грозящую им опасность и будут на нее соответственно реагировать. Тогда начнется конструктивная фаза революции, и тогда придет время коммунистической идеологии.
У нас идет сейчас бурная политизация общества. Возникает масса различных политических движений (в том числе и опереточных, вроде анархо-синдикалистов или православных монархистов). Но даже и более серьезные из них не имеют под собой основы и, следовательно, вряд ли можно ожидать, что они окажут сколько-нибудь существенное влияние на жизнь общества. Сейчас, например, стараниями определенных кругов идеи частного предпринимательства если не глубоко, то достаточно широко "овладели массами", но они не имеют реальной социальной базы в народе, а потому недолговечны. Но сказанное не относится к различным видам социал-демократии. Как мы видели ранее, она имеет весьма серьезную основу, прежде всего в лице интеллигенции, а потому со временем станет главным противником прогрессивных преобразований. Поэтому на социал-демократической идеологии, на ее соотношении с идеологией коммунистической, следует остановиться подробнее.
Между социал-демократической и коммунистической идеологиями, в основе которых лежит стремление к лучшему устройству общества, много общего, но немало и различий. Последнее в конечном счете сводится к одному, самому глубинному, хотя и весьма редко сколько-нибудь четко осознаваемому различию — к разным представлениям о природе человека.
С социал-демократической точки зрения человек по природе своей индивидуалистичен; ему изначально присущ эгоизм, агрессивность и другие аналогичные свойства. Только влияние общества, существовать вне которого человек не в состоянии (именно в этом смысле являясь существом общественным) оказывает на него облагораживающее воздействие. Опираясь на положительные качества, также в определенной степени присущие человеку, цивилизация по мере своего развития все сильнее "обуздывает" его природный индивидуализм, приучая постепенно к выгодным как для каждого человека, как и для окружающих, учету им интересов других людей. По мере развития цивилизации человек из "дикого", "варварского" состояния войны "всех против всех" постепенно приходит к осознанию пользы кооперации с другими людьми, основанный на неких "общечеловеческих", вневременных нравственных нормах, обеспечивающих достижение каждым своей выгоды в условиях уважения выгоды других. Если бы была возможна полная и совершенная кооперация для достижения своих индивидуальных целей с учетом законных интересов других людей, то это было бы идеальное состояние общества — социализм. Вследствие индивидуалистической природы человека идеал этот недостижим, но к нему можно и должно постоянно стремиться — в этом заключается глобальная цель социал-демократического движения.
С точки зрения коммунистической идеологии, человек — существо общественное не потому только, что общество обеспечивает ему возможность существования, а по самой своей природе. Не общество накладывает ограничения на поведение человека, делая его социально приемлемым, но он сам, будучи существом общественным, носит в себе общество как свою сущность; его общественные потребности, отражающие нужды общества как целого, не навязаны ему обществом в качестве внешней силы, но являются его собственными, отражающими эту его общественную сущность. Таким человек был изначально, и только нечеловеческие условия существования на определенных этапах развития общества приводят к "грехопадению", деформируют личность, вызывают, в противоположность его общественной сущности, антиобщественное поведение человека. Поэтому не воспитание человека, а изменение общественных отношений (т. е. условий существования) изменяет его поведение (естественно, речь идет о человеке вообще, а не о конкретном индивиде). Конечным результатом общественных изменений (происходящих не по желанию людей, а с неуклонностью естественного процесса) является "царство свободы" — коммунизм, в котором условия существования человека опять приходят в соответствие с его общественной сущностью, являясь в этом смысле повторением на более высоком (общечеловеческом) уровне тех отношений между людьми, которые уже имели место в локальном объединении — первобытном племени. Социализм же с этой точки зрения составляет только последний этап перехода, последнее историческое усилие на пути к достижению такого состояния, то устье, в котором многочисленные и разрозненные страны и народы сливаются в безбрежном океане объединенного человечества. Им заканчивается "предыстория" человечества; дальше начнется его "подлинная история" когда на базе отвечающих природе человека общественных условий каждый индивид приобретает безграничные возможности развития своей неповторимой личности.
Сколь бы ни было упрощенным такое изложение основных положений социал-демократической и коммунистической идеологии, именно их развитие (не всегда, правда, последовательное) в конечном счете определяет весь комплекс как теоретических представлений, так и пропагандистских приемов.
Когда говорим об особой опасности для нас социал-демократических тенденций, это вовсе не означает вообще отрицания роли и значения социал-демократических движений. Но их оценка должна быть конкретной. В западных странах социал-демократия способствует конвергентным процессам, "социализации" капитализма, и ее роль, безусловно, оказывается прогрессивной. В наших условиях далеко зашедших социалистических преобразований социал-демократические тенденции, наоборот, связаны с введением элементов капитализма, т. е. объективно с движением назад, и, следовательно, их приходится расценивать как реакционные.
Но в плане мирового развития социализма коммунисты, ставящие своей задачей революционное преобразование общества, и социал-демократы, являющиеся приверженцами постепенного его совершенствования путем реформ, как бы дополняют друг друга. В свое время коммунисты России не смогли бы достичь своих целей без широкой мировой поддержки социал-демократических движений. Но и социал-демократы Запада не имели бы никаких перспектив достичь своих, не будь на планете реального социализма. И здесь только постоянное взаимодействие различных социальных образований обеспечивает прогрессивное развитие всего человечества.
Вернемся, однако, к революционным преобразованиям в нашей стране. Для тех, кто стоит на коммунистической точке зрения, сейчас создалось чрезвычайно сложное положение. Идеи коммунизма, которыми столько лет спекулировали, практически полностью дискредитированы. С политической точки зрения несущественно, что это касается только имитации коммунистических идей, поскольку в настоящее время отрицание догм, имеющих столько же общего с коммунистической теорией, сколько чучело с живой птицей, приводит к отрицанию и всего того, что с ними связано в общественном представлении. Существенную роль играет также отсутствие современной теории марксизма. Поэтому, хотя людей, потенциально готовых принять коммунистическую точку зрения, у нас в стране весьма много, шансов завоевать поддержку большинства в настоящий момент она не имеет.
Ситуация такова, что за власть все еще цепляются те, кто социализм отождествляет с одним из его этапов, с тем этапом, время которого давно прошло, фактически поддерживающих не социализм, а состояние его загнивания, а потому давно потерявших веру в коммунистические идеалы. На смену же им идут те, кто вообще отрицает социализм (иногда только потому, что отрицает его отживший этап) и уж во всяком случае не приемлет коммунистическую перспективу. На этой базе — отождествления социализма с его одним, уже отжившим этапом, парадоксально смыкаются реакция и контрреволюция. Но отрицание отжившего — настолько сильная позиция, что в настоящее время изменить ситуацию нельзя. Происходит то, что должно произойти, т. е. победа контрреволюции над реакцией. Но, поскольку такая победа по своим результатам не устроит подавляющее большинство советского народа и вызовет его мощное сопротивление, необходимо самым активным образом создавать теоретическую и организационную базу, чтобы суметь возглавить стихийно возникающее массовое движение и с минимальными потерями привести общественные преобразования к объективно необходимому завершению. Те, кто действительно стоят на коммунистических позициях, прийти сегодня к власти не могут да и не должны, — они не в состоянии остановить сползание общества в опасном направлении. Сегодня, по отношению к нынешней революции, справедливы слова, сказанные Энгельсом в свое время по отношению к революции социалистической: "Для того, чтобы условия созрели для нас, а мы для них, все промежуточные партии должны поочередно прийти к власти и обанкротиться. Тогда придет наша очередь"(Соч., т. 36, с. 33). Так и произошло во время социалистической революции, так будет и теперь. Но это вовсе не значит, что пока не создадутся соответствующие условия, нужно, подобно обезьяне из китайской сказки, сидя на горе наблюдать за схваткой двух тигров в долине. Эти "тигры" — и реакция, и контрреволюция — в живом теле народа. И нужно сделать все, чтобы неизбежные разрушительные последствия их схватки были минимальными.
Таким образом, сегодня главная задача тех, кто считает себя коммунистами не по названию, а по убеждению, это консолидация, анализ современной ситуации, в стране и в мире с научных, т. е. марксистских позиций, разработка и пропаганда теории марксизма и коммунистических идей, а также диктуемые конкретной обстановкой практические действия, направленные на всемерное снижение отрицательных следствий деструктивной фазы нынешней революции.







ГРИФФЕН
Леонид Александрович

ДИАЛЕКТИКА
ОБЩЕСТВЕННОГО
РАЗВИТИЯ
(опыт современного марксизма)









Редактор Н.Б.Иванова
Технический редактор В.А.Краснова
Корректор Л.М.Тищенко
Операторы Н.А.Заколодяжная, М.А.Кравченко

Подп. в печ. 08.05.94. Формат 84х108/32. Офс. друк. Гарн. Тип Таймс. Усл. печ. л. Усл. кр.отт. Уч.-изд. л.

Оригинал-макет изготовлен в издательстве "Наукова думка"
252601 Киев 4, ул.Терещенковская, 3.