Голоса свыше (Это я мент позорный)

  За окнами темень. Январь. Луна где-то занавесилась снеговой тучкой в полнеба, а вторая половинка чистая звездочками сверкает. Сидим мы с Зобком темноте на кухне хозяйского дома да чайком балуемся. Звезды блестят через стекла веранды. Хозяйка послушная, как в туалет захочет сразу к нам: можно ребятки я на двор по нужде?


     Понятное дело, что можно. Я выскакиваю во двор с фонарем и пистолетом, осматриваю двор, сарай и сортир, чтобы не дай бог не проворонить злодея. Двери в сортире и в сарае специально открытыми оставили – провел лучом фонаря и все ясно. Потерпевшая шаль накидывает и через веранду за двери к дворовым удобствам на улице, а мы как два таракана впотьмах на веранду и из-за оконных стекол поглядываем – пасем нашу потерпевшую, чтобы чего такого не случилось.

     Есть дела важные и очень важные. Помните поговорку: «Война, войной, а обед — по расписанию». Так вот: война, это дело важное, обед, это очень важное дело, а «по нужде» – просто святое!

     Веранда не зимняя, не отапливаемая, однако, не холодно, хоть и зима на дворе и двор сугробами припорошен. Вот и луна вынырнула, сугробы те осветила – чистые, да свежие. Ни следочка на сугробах тех пушистых. Время уж за полночь, и напрасны ожидания наши пустые. Возвращается потерпевшая, а мы снова на кухню. Чаи гонять. Чай весь попили, а нет гостя нашего долгожданного.

     Верно, чует, поганец, что сидим мы тут по его поганую душу. В засаде сидим. Морды «лепешечками» — два капитана, два опера из УР. Да нет, не вчетвером — вдвоем. Просто Зобок капитан и опер одновременно, ну и я, однако, таков же. Ну, а то, что морды лепешечками — куда деваться? На маму с папой не пожалуешься. Старались они, со всех сил делали, как могли, а получилось, как всегда. Ну да мы не в обиде, лепешечкой, так лепешечкой. Лепешечки у нас распаренные, после чая-то – в сон тянет. А нельзя спать, должен он прибыть. Зря ждем что ли? Самое время ему пожаловать, насильнику грёбаному.

     Беру пустой чайник, заливаю «по самую завязку» и на газовую плиту. Свет от синих языков пламени тушит блеск звездного неба за окном. Бобок закатывает глаза: опять чай хлебать. Насчет чая он парень не тренированный – предпочитает что покрепче. Это я по чайной части приучен: чай не пил, откуда шее чистой быть? Мне проще всю жизнь пива не пить — а без чая полная смерть. Водохлеб, одним словом.

     Зобок лезет правой рукой под стол и достает полиэтиленовый пакет. На столе появляется полулитровая банка мутного свойского самогона. Следом — мелко порезанное сало. Каждый кусочек уложен на кусочек хлеба соответствующего микроскопического размера. Качаю головой отрицательно на вопросительный взгляд Зобка: судя по моему хронометру, время насильницкое вроде вышло, пора скорее вампирам или оборотням на подходе, по наши души, быть, но… вдруг наш батюшка беспредельщик сексуальный, таки, заявится? Да, не дай бог, стрелять по нему приведется.

     Не то чтобы я совсем не употребляю, но не со стволом же под мышкой. Кто-то должен и трезвым побыть. Вован машет рукой, ну ты, дескать, как хочешь, а я как хочу. Зобок он под мухой ни при каких обстоятельствах за макарычем своим не потянется, хоть с топором на него переть будут, хоть с оглоблей. Значит, мне стрелять, если каша какая заварится. А куда деваться, если он с плотницким топором, как накануне, нарисуется?

     В наших порядках такое: каждый сам себе голова. Не пьёшь, так никто заставлять и настаивать не будет. Пью я чай, а меня точит что-то, в башке потихонечку скребет. Или тикает? Размеренно так. Тик… Тик… Тик… У меня всегда так – выходишь из дому поутру и, вдруг, засвербит что-то. Слегка, неназойливо. Бывает не сразу и врубаешься. Предчувствие? Как сегодня. Что-то сегодня будет… И вот чем ближе подходит это самое «что-то будет», тем чаще во мне тикает. Проверенно уже. А перед самым-самым, так начинает тикать… Такой ритм отбивает… Отплясывать впору. Я уж по предыдущему опыту знаю, порою сам к себе прислушиваюсь, а не тикает ли у меня там? Сидим мы на кухне, я под чай, Зобок под самогон с салом, а во мне… тик… тик… тик…

     Потерпевшая наша сидит в комнате, вжавшись в угол за телевизором. Не до чая. Страшно ей. А ну как батюшка с топором заявится, да нас с Зобком покоцает, а следом и за нее возьмется, как ранее, по части секса, приставив топор к горлу. Что-то у него не в порядке по этой части, если «мужское начало» функционирует только при виде женского горла прижатого плотницким топором. Видуха у потерпевшей не приведи господь, словно с разума съехала, под откос, как паровоз с рельсов. Темная какая-то история. Непонятная.

      Началось все в понедельник утром. Только пришли на работу, дежурный по райотделу и обрадовал – изнасилование на Песчановке. Я по большому счету не при делах — не моя зона обслуживания. У меня горный и шинный заводы, да прилегающий жилой район. Своих приключений, что ни день-ночь, по самые уши. Песчановка надо признать, райончик не из добрых – сиделый, на сиделом сидит и сиделым погоняет. Шибко, однако, криминальный закуток, хуже в городе только мой Шинный завод.

     Опера, ответственные за тамошнюю криминальную жизнь, прихватили своих участковых и, руководимые заместителем начальника УР, помчались защищать сексуальную свободу Песчановских женщин. Только и слышно было, как громыхнули «канареечными» дверями старого УАЗика, да копоть по улице Ленинградской следом повисла.

     Вечером поделились – результатов никаких, одни гипотезы. Да и гипотез не густо. Проживает в частном доме женщина не старая, лет тридцати пяти. Муж ее лет пять, как бросил, и к другой на сожительство определился. За полночь кто-то и постучался к женщине. Она возьми да открой – думала, соседке не спится, поделиться, чем сердечным, в смысле по душам побеседовать, пришла.

     Открыла дверь, а за дверью батюшка при полном параде — борода «лопатой»,– ряса черная, да скуфейка. Это головной убор такой, островерхий как шлем богатырский. Редкая, надо сказать, вещь – не всякий священник ее носит. Служитель культа лицом красивый, станом стройный, плечищи как у штангиста. На шее цепь златая с большим крестом. Красив – спасу нет! Разбиватель женских сердец. Дробитель девичьих душ. Дама наша обрадовалась — мужчина все-таки. В руках у батюшки топоришко плотницкий.

     А у нее незадача какая-то с личной жизнью. Все пять лет определиться не может по вопросу взаимоотношений с противоположным полом. Полновата — не всякому на вкус. Попросту говоря, охотников на нее не густо. А с другой-то стороны, как говорит мой агент Жоржик: на всякую задницу — свой охотник. И то, правда. Ну, это особо и обсуждать не стоит, поскольку информация сугубо оперативная и разглашению не подлежит. Жоржик в таких вещах разбирается, не даром, он по камерам наседкой полжизни провел.

     Приставил батюшка инструмент плотницкий к горлу девоньке, по мужескому полу истосковавшейся, в дом завел и сотворил с ней дело непотребное, не по сану. Кабы, он, без топора попросил чего такого, думаю, ему не отказали бы. Не всякая перед таким витязем устоит. Но под топором – какое, же это удовольствие? Одна мысль только голову и сверлит – а ну как он нужду справив, голову топором отчикает. Не расслабиться.

     Развлекся батюшка, нарисовал девоньке топором пару «легких» узоров на руках, да на шее порез «нежно» оставил – кожу слегка подпортил над сонной артерией. Топор бросил и отправился восвояси.

    Собрали наши соколики, опера да участковые, вещдоки – топор с кровушкой потерпевшей на топорище в протокол осмотра вписали, по сусекам поскребли и ничего более не нашли. Топор то хозяйский, в сарае на стеночке красовался. От мужа остался, ушедшего безвременно к другой бабе. Участковые подворный опрос производят: кто видел, что видел, шумы какие подозрительные, стуки, бряки, может личности странные в сутанах через забор лезли? Нет ничего. И во дворе на сугробах ни следов, тебе никаких, ни ниточек, ни кончиков, ни узелков за какие потянуть можно было бы, дабы дельце это размотать. Одна только тропочка через двор и пробита – от крылечка к «удобствам на улице». Спали соседи, как ангелы, без тревог и забот.

     Отправил дежурный даму в судебно-медицинскую экспертизу мазки брать на предмет обнаружения злобных сперматозоидов этого злодея. Опера разбежались агентуру ориентировать по факту изнасилования, вдохновлять на добычу оперативной информации. Агентура, понятное дело, всю Песчановку наводнила, не протолкнуться – туда шныряет, сюда шныряет. Кто алкашом залётным прикидывается, типа, где похмелиться ищет. Кто бомжем придуривается, без роду, без племени — проездом из Урюпинска во Владивосток.

    А и в самом деле, не бомжи ли? Кто их разберет? Опять же по всем церквям рванули красавца батюшку в скуфейке, да с бородой лопатой искать. По комиссионным магазинам двинули, само собой – вдруг, коллекционер какой, с ума сбрендивший, себе раритетную форму иерейскую приобрел. Тут уже не до дележа где, чья зона обслуживания – всех припахали. Все дела бросили, одним батюшкой и занимаемся.

     Утром следующего дня сэпрайз пуще прежнего – новое изнасилование. В том же месте, в тот же час, фигуранты те же. Порез у дамы на шее был справа, а теперь еще и слева и роспись по груди и по фигуре филигранная, уже не топором, а стамеской. Прямо не поп, а краснодеревщик золотые руки. Стамеска из инструментального набора бывшего мужа потерпевшей — аккуратно так расписано, глубина порезов не более миллиметра. Это уже просто наглость с его стороны.

     Кто же думал, что сей идиот, второй раз намерен заявиться по свежим следам. Не иначе, полюбилась дама наша насильнику в рясе. Накрутило начальство на планерке нам хвосты на десять баллов, благо хвосты те не оторвало по-простому, и отправило разгребать енто г… Кого в церковь, кого в магазин, кого по притонам – может среди жульманов базар какой просочится. Пару ребят кинули в засаду на дом к даме, может «отец святой», вовсе, напрочь, спятил и в ночь заявится полюбить «подружку». С него станется – совсем свихнулся попик.

    Роемся мы в этом дерме, как жуки навозные, Роемся, роемся, разгребаем, а толку от рытья этого полный ноль. Или нуль? Это уж как кому на душу ляжет. Неважно. Полное отсутствие, какого бы то ни было присутствия. Я уж, было, снова за свои шинозаводские дела взяться собрался. Висунов, да глухарей – невпроворот. Сейф забит оперативно-поисковыми делами по нераскрытым преступлениям от 1972 года и по настоящее время. Вариантов по каждому масса, но основные два – либо раскрой преступление и жулика на зону отправь, либо папирусом набей, справками, то бишь. А в справках изложи о том, как ты везде и всюду искал следы этого преступника, но к превеликому сожалению, не нашел.

     Где искать жулика, который в 1972 году под угрозой ножа, отнял у Маруси Фокиной сумочку жемчужного окраса из кожемита, в коей зеркальце было за пятьдесят шесть копеек, да кошелек с сорока тремя рублями двадцатью восемью копейками и месячным проездным билетом на «транвай»? Поинтересовался я у пожилых людей, что это за кожемит такой. Представляете, это оказывается материал имитирующий кожу – кожеимитатор, в простонародии кожемит. Ни в жизнь бы не догадался.

  Это не я про транвай, это в деле так указано – «месячный проездной билет на транвай». Раскрывать их за меня никто не будет, если кто и поможет, так только участковый. Кто же еще? Только у участкового своих заморочек выше бровей: там муж жене в глаз дал, сям другой муж из-за бабы своей с соседскими мужиками повздорил и с топором за ними по подъездным пролетам наяривал. А алкоголиков в ЛТП кто направит, а наркоманов на принудительное лечение, а информацию в УР по нераскрытым? А протоколы на граждан за появление в нетрезвом виде? А за распитие алкогольных напитков в общественном месте? А ему еще и спать иногда, дураку, надо, а и жену свою в кино сводить. А может и чужую.

     Почему дураку? А потому, что умные, они участковыми не работают. И операми не работают. Умные, они без всяких там затей про борьбу с преступностью, про горячее сердце и чистые руки. Умные, они начальниками штабов работают, заместителями по ПВР (политико-воспитательная работа), заместителями по тылу, инспекторами паспортного стола. А остальные участковыми, да операми. Колея! Кому как не мне про все это знать, я из таких же участковых вылупился. Поэтому… На бога надейся, а сам не плошай.

    Это 1972 год, бог с ним, на дворе-то уже 1990-ый. Тут каждый день что-то происходит. Вот, к примеру, как ранее говаривали, «надысь произошло». Две недели назад дело уголовное возбудили. Вышла девушка лет двадцати восьми на автобусную остановку против своего дома покурить, да на людей посмотреть. Покурила. Пошла назад, к себе в квартиру. Сзади дверь хлоп и острое что-то в бок, аккуратненько так: не дыши девонька… Снял с нее ушкуйник серьги золотые с зелеными камушками «похожими» на изумруд, кулон золотой с таким же камешком, перстень, кольцо обручальное, набор косметики импортной, случайно оказавшийся в сумке и магнитофон кассетный Панасоник.

     Приметы хорошие – черный как смоль, похож на цыгана, возраст около тридцати, рост сто девяносто, телосложение атлетическое. Серьги, кулон, перстень дева, как на грех, у сестры мужа, который на зоне за кражу обретается, на прокат взяла. Сама потерпевшая молчит, как воды в рот набрала. А хозяйка похищенных золотых изделий, засыпала УВД и прокуратуру районную жалобами на зонального опера, на меня то есть: мер, дескать, не принимает, жуликов найти не может, похищенное найти не может, прошу принять меры и принудить такого сякого к действию. В УВД я уже был, да и в прокуратуре два раза.

     Ты, что это, говорят, совсем мышей не ловишь? Или на свободу захотелось? У нас на выход всегда двери открыты, раз-два и гуляй Вася. В кадрах, мол, очередь стоит желающих занять мое место. Я понятно, не возражаю ни словечка, встал во фрунт: бу сделано, виноват, исправлюсь, больше не повторится, в смысле яволь… Отпустили пока. Но предупредили: найди, а то… Вот я и собрался, дай, думаю, пробегусь по местам известным. Авось, «пичуга» какая насвистит, что, да как с изумрудами этими.

     Только не дали мне висунами позаниматься. Звонит дежурный и сообщает радостную весть. Через полчаса мне вместе с Зобком при оружии, в полной боевой готовности в засаду. От самого вечера и до самого утра. На хату этой изнасилованной священником женщины.

     За окнами темень. Январь. Луна где-то занавесилась снеговой тучкой в полнеба, а вторая половинка чистая звездочками сверкает. Сидим мы с Зобком темноте на кухне хозяйского дома да чайком балуемся. Звезды блестят через стекла веранды. Хозяйка послушная, как в туалет захочет сразу к нам: можно ребятки я на двор по нужде? Понятное дело, что можно. Она шаль накидывает и через веранду за двери к дворовым удобствам на улице, а мы, как два таракана впотьмах на веранду и из-за оконных стекол поглядываем – пасем нашу потерпевшую, чтобы чего такого не случилось.

    Веранда не зимняя, однако, не холодно, хоть и зима на дворе, да и двор сугробами припорошен. Вот и луна вынырнула, сугробы те осветила – чистые, да свежие. Ни следочка на сугробах тех пушистых. Время уж за полночь, и напрасны ожидания наши пустые. Возвращается потерпевшая, а мы снова на кухню. Чаи гонять. Чай весь попили, а нет гостя нашего долгожданного.

    Верно, чует поганец, что сидим мы тут по его поганую…

    Точно. Про это уже было. Зарапортовался слегка. По кругу пошел. Ну да ладно, бывает.

     К слову сказать, работал я за полярным кругом в качестве лоцмейстера, высадили меня с парохода на остров на Енисее. Остров всего ничего два на три километра. А мне надо было на противоположной стороне выйти в точку предполагаемого строительства навигационного знака.

     Для пароходов, какие по Енисею туда-сюда шарахаются, чтобы на мель не выперлись по случаю. Не помню, почему сразу к месту на пароходе не подошли, то ли глубина не позволяла, а может капитан поленился крюк вокруг острова загибать. Скорее он меня, молодого специалиста, по кустам размять решил – не велика, мол, персона и пешим порядком прогуляется.

     Выгрузили с катером чин-чинарем, вылез я на бережок. Сам в болотных сапогах по самое…, альпак на мне, аналог фуфайки, только с капюшоном. Капюшон затянут по максимуму, да еще физиономию сверху антикомарином сверху щедро залил. Комарья такие тучи вокруг летают, что порою белого света не видно. Лето, жарко, а я как старый узбек упакован не на шутку. Выбирать не приходится, хочешь чтобы прохладно было -рассупонивайся. Не вопрос. Только в этом случае комары обожрут до костей.

     На спине теодолит в ящике деревянном, на плече тренога, для установки теодолита. Идти поперек острова пару километров. Остров кустами весь зарос метра на три высотой, так что абсолютно не видно ничего вокруг, одни ветки, ветки, ветки. Идти мне с учетом дикости и буйности окружающей природы, минут тридцать – сорок. Чтобы на противоположную сторону острова выйти.

      Иду. Сорок минут иду, пятьдесят минут иду… Нет противоположного берега, нет реки, к какой я должен выйти. Упарился, как в хорошей парной. Снял теодолит и треногу, перекурил, от комаров отмахиваясь, и снова в сбрую – двигаю вперед. Иду. Гляжу, тропинка какая-то появилась. Я по тропинке – раз натоптана, значит, люди ходили, а раз люди ходили, наверное, знали куда. Ну и я туда же дойду. Иду сорок минут тропинка под ногами, все нормально, иду шестьдесят минут – нет берега, к какому мне край надо. Пот по спине рекой, в сапогах как в болоте хлюпает. Снимаю теодолит и треногу, присаживаюсь, пот вытираю со лба и закуриваю.

      Глянул себе под ноги, а там мой предыдущий окурок лежит. Это я себе тропинку сначала натоптал, а потом уже по ней и кружил. В общем, не уверен, какие я фигуры ногами выписывал, то ли круги то ли восьмерки, но гулял там еще два часа и три раза выходил к своим собственным окуркам. Тундра, север – это тебе не шутки. Вспомнил в детстве прочитанное – правая нога шагает шире. Подвернул влево от своего курса на девяносто градусов, а через пятнадцать минут еще раз также. Выбрался к нужному месту. Так, что бывает и закружишься на ровном месте.

     Оно и по жизни так – запрёшься на проторенную дорожку и катишь в колее, как все. Раз люди здесь впереди меня идут, да и со мной, да и позади, значит, знают куда идут. И я с ними. Невдомек что кругами вместе со всеми по колее этой наяриваешь. Хорошо, если очнешься, да из колеи выскочишь. А если нет? Так по кругу всю жизнь и проходишь. Как в овечьем стаде. Впереди баран, за ним овцы:

— Ведет, значит, знает куда. Куда, куда!? К светлому будущему. –

     Невдомек овцам, что баран у них только с виду умный, а на самом деле всем баранам баран. Довести до места доведет, это точно. Только, в светлом том будущем, три шкуры снимут, а то и вовсе на шашлык разделают.

     Сидим с Зобком. Тиканье в моей башке потихоньку стихает. Спать хочется, сил нет. Время, слава богу, четыре пятнадцать. Ночь почитай кончилась. Кабы не зима, а лето было, уже рассвело бы. Бобок себе из банки по дюз грамм в стакан граненый подливает, да салом… Смотрю на него, да за собой слежу, чтобы слюной не захлебнуться. Он так аппетитно выпивает и закусывает, что я уж подумываю: а не присоединится ли мне к нему? Засаде-то нашей кирдык получается – артель «Напрасный труд».

     Время разбойничье кончается, все жулики свои воровские дела поделали, да по домам разбредаться начинают. На боковую. Пистолет мой лежит здесь же на столе, под правой рукой. На случай, если что, так чтобы махом. А то кобура оперативная еще та сбруя – из нее порою невозможно выдернуть пистолет быстро, а то он сам, как по щучьему велению без спроса вываливается. Это я сегодня при сборах в засаду впопыхах прихватил первое, что в сейфе на глаза попалось. Куда спешил? Вон Зобок, как капитально к операции приготовился, все при нем, и закусь, и… настоящий опер.

     Был у меня такой случай в восемьдесят пятом году. Пасли мы жуликов по ночам на Левобережной нефтебазе. Там команда целая с нефтебазовской ВОХРой в сговоре была. Подъезжают по ночам на машинах, ставят их гуртом в кустах, сами в руки по четыре канистры каждый и шест, на каком канистры эти таскать. Бензин сливают в канистры, восемь канистр нанизывают на шест и, как верблюды в караване, попарно прут к машинам. Укладывают канистры и снова на территорию нефтебазы, уже с другими канистрами. Внутри ВОХР пасет, чтобы кто посторонний на эти караваны не напоролся, а снаружи у жуликов часовые, ну и караванбаши здесь же, какой руководство осуществляет всей транспортной операцией.

     Надо было сразу их хлопнуть, и все дела. Но начальству захотелось со страшной силой повысить раскрываемость. А потому мы ползали вокруг этой братии на четырех костях и фиксировали на фото весь этот беспредел: номера машин, количество канистр… Ночью ползаем. А днем устанавливаем: кто такие, куда сгружают канистры, кому сбывают краденый бензин. Чем больше сопрут, тем больше у нас «палок» следак на раскрытие выставит, тем больше этим парням потом в зоне обретаться.

     Начальство как-то со «старшими братьями» договорилось. Фотопленку нам выдали со страшной светочувствительностью, не то три тысячи светоединиц, не то пять тысяч. Ночью на эту пленку можно снимать, без фотовспышки. Ну и снимаем. Ползаем по кустам и снимаем. Дали мне команду послушать, о чем эти часовые с караванбаши своим гутарят. Пополз я на четырех костях по полыни. На четырех, это уже не фигурально, а буквально – полынь с метр высотой – в рост не пойдешь, заметят. А расстояние метров тридцать до них от места нашей дислокации.

     Осень, каждая травинка норовит треснуть или лопнуть. Иду, осторожно руками и ногами перебираю. Чистый ослик Иа, без хвоста. Минут двадцать я эти тридцать метров преодолевал. Подполз к жуликам метров на пять. Бугорком прикинулся, лежу себе слушаю, о чем у них базар. Минут тридцать около них валялся. Да все впустую. Весь их базар нам неинтересен. Одна бытовуха. Свои бабы. Чужие жены. Водка. Баня. Прочая хрень.

     Решил назад двигать. Таким же манером обратно еще двадцать минут крался. Все свои ладошки истоптал. Хорошо, еще не нагадили на меня жулики. А ведь могли. Когда вернулся, Марченко, своему начальнику отделения, доложил, что ничего у них в разговорах представляющего оперативный интерес нет. Доложил, а потом под мышку под левую к себе лезу, где оперативная кобура… а пистолета нет. Выронил по дороге, пока ползал.

     Твою, в дышло! Это надо? Ну не объявлять же начальству, что я пистолет посеял. Я от коллег своих боком, боком, отползаю раком и потихоньку вылезаю на протоптанную мною тропу. По какой я до того целый час на коленках елозил.

     Полтора часа ползал я в той полыни. Уж и свои, и жулики меня услышали. Жульманы фонарем посветить хотели, да старшой им запретил:

— С глузду съехали? Посвети, посвети – разом кодла ментов на огонёк примчится. Это
кабан, небось, себе на завтрак корешки роет. Слышь, как чушкан пыхтит? -

     Это я кабан. Это я, как чушкан пыхчу. Запыхтишь, когда каждую травинку в поисках пистолета осмотришь. Нашел все-таки, в конце концов. С тех пор я пистолет таскаю за ремнем на пояснице, рукоятью вправо. Очень, кстати, удобно. Практически постоянно пистолет задницей чувствуешь – систематический, сиюминутный контроль. Я до того привык, что когда в отпуске с женой куда-нибудь уезжаем, я порою вздрагиваю и потом холодным покрываюсь оттого, что вдруг осознаю, что моя задница не ощущает мой пистолет. Потом отпускает: я же в отпуске, какой к Аллаху пистолет?

     Зобок опять плескает себе в стопку:

— Хозяйка, у Вас огурчика солененького там случаем не завалялось? А то сало уже в
зубах навязло. –

     Понятное дело, завалялось. Хозяйка разве откажет, если такой борец с преступностью, как Зобок огурчика солененького попросит. Однозначно не откажет. Подпол под верандой. Я, как входили, обратил внимание на квадрат в полу – крышку подпола. Потерпевшая наша берет литровую банку из кухонного стола. Прополаскивает под струей воды в раковине и отправляется на веранду. Огурчики, похоже, бочечные. Я предвкушаю, какая это вкуснятина, под полтинничек самогона и сглатываю набежавшую в рот слюну. У-у-у!

     В доме натоплено жарко, потому мы с Зобком рассупонились по полной программе, почти на грани приличия. Сидим в брюках, тельниках и босые, потому как, даже носки скинули, дабы не запариться. Я только чайный пот полотенцем смахиваю. Слышу, крышка подпола хлопнула. Отвлекся на чай. А через минутку громыхнула банка. Звон почти хрустальный. Я даже представил, как солененькие огурчики на пол шмякаются…

     Потом был вопль! Или визг? Классика! Голливуд отдыхает! Я настроение настолько прочувствовал – мороз по шкуре. Задница, будто, инеем покрылась. Пришел! Язви его в душу! Насильник наш пришел!

     Хапаю я пистолет, а Зобок уже впереди меня. Ворвались на веранду. Потерпевшая наша сидит на полу, ноги еще в погребе, визжит как поросеночек, которому мясник яйца откручивает, и рукой на окно указывает. Света на веранде нет, на улице снег, так, что через стекло все отличненько видно – и сарай, и сортир, и … Плывет от окна к сортиру тихохонько не то тень, не то сгусток черный. Доплыл до сортира, внутрь втянулся и дверью хлоп. Баба наша, как Зобок ей руку на плечо положил, сразу заткнулась. Чушь какая-то. Только думать–то особо времени нет. Что думать? Прыгать надо.

     Рванули в сени, Зобок впереди, я в арьергарде. Ухватился он за ручку дверную и на себя. Хрен! Не открывается. Приперто. Зобок он килограммов на сто десять потянет, а я тоже надо сказать не пушинка, до Зобка не дотягиваю, но килограммов сто пять во мне наберется за вычетом барахла тряпочного, это я про одежонку, да пистолета.

     Мне тут мысль в голову мимоходом:

— А не вовнутрь ли дверь открывается? –

     Куда там! Это она раньше вовнутрь открывалась. Так шибанули, с ходу, что дверь во двор плашмя упала на ступени крыльца вместе с дверным проемом. Так и ехали втроем по ступеням – снизу дверь, на ней Зобок, на Зобке я. Обломки дверного проема на моих ушах. Пистолеты в руках, ноги босые, как у деревенских мальчиков. Приехали мордами, прямо в сугроб. Отряхиваться некогда. Подпрыгнули и, как были босиком, мчимся к сортиру по сугробу. Пистолеты приставили к двери, орем что есть мочи:

— Стоять,.ля! Стоять — стреляю! -

     Это для пущего страху. Жути на жулика нагоняем. Он на нас жути уже нагнал. Надо и нам, чтобы, значит, не лыком шиты. Стрелять, как понятно, никто, ни в кого не собирается. Это нам понятно, а ему мы должны совершенно противоположное мнение создать. Зобок за ручку дверную хвать, плечом придавил. Не открывается. Держит двери, вражина. Не открывается. Отступили на шаг, в две ноги как… Мне тут опять мысль в голову:

— А не наружу ли дверь открывается? –

     Мысли думаю, а ноги сами по себе отдельно от мозгов работают. Завалились двери прямо внутрь сортира. Мы с Зобком прямо на двери прыг-скок. Ну, чтобы насильника придавить слегка. Я, да Зобок –двести пятнадцать килограммов живого веса. Двери пополам. Благо стульчак не проломили, а то кто бы нас, из дерма вытаскивал?

     Не оказалось там никакого насильника. Мы уже и двери вытащили, надо ведь посмотреть, кого там придавили. Нет никого. Сразу весь двор с Зобком проскакали по сугробам, сараи как рентгеном просветили. Не никого. Минут пятнадцать метались. Я сам видел эту тень. Кому другому не поверил бы, а себе-то? Как самому себе не верить? Следов — никаких. Кроме наших, голыми пятками в снегу натоптанных.

     Вернулись в дом. Трясёт обоих не по-детски. Что уж потерпевшая, коли мы сами, два опера в штаны просто чудом не наложили? Я Зобку:

— Что видел?
— Попа… в рясе… с топором! А ты?
— Тень какую-то черную. От окна к сортиру пролетела.

     Потерпевшая, заикаясь в слезах, да соплях, поведала, что видела рожу бородатую, с носом, прижатым к стеклу, да топор в руке. Больше мы от нее ничего не добились. Что за тень, которую видел я? Кого видел Зобок? То ли действительно видел, то ли под самогоном ему приглючилось? Чего только под самогоном не увидишь? А если еще самогон гнали на продажу, да для большей дури, с куриным пометом, как на Песчановке водится…

     Зобок хозяйку под руки поддерживает, ведет в кухню, да далее в комнату – уложил на кровать, пледом накрывает. А меня все еще трусит мелкой дрожью. Засунул я пистолет к себе за ремень, на поясницу, вернулся на веранду, поднял с полу огурчик, под струей из крана обмыл. А мурашки по моей спине, словно в футбол гоняют.

     На кухне из Зобковской банки нацедил половину стакана и… огурчиком закусил. А как закурил, тут и руки у меня в норму приходить стали. Я уж потом думал над этим. Сидели на кухне, я пил чай и смотрел в окно, а на стекле, над занавеской, отражение лампочки кухонной. Яркое. Прямо по глазам. Может это мне та лампочка кусок в поле зрения выгрызла, когда я со света да во тьму веранды нырнул? Вот мне и пригрезилась черная тень на снегу. Ну, не приведение же я, в самом деле, видел!? До сей поры мурашки по шкуре бегать начинают, как вспомню...

     Заходит Зобок на кухню, наливает себе, берет у меня из руки обкусанный огурец, а я ему и говорю:

— знаешь, Вовка, давай-ка мы про этот сегодняшний чудильник никому ни слова, ни
полслова. Иначе нас в лучшем случае в ведомственную поликлинику, к психиатру загонят, а могут и похуже, что удумать. Кто поверит, что у нас кукушки в порядке, на бекрень не съехали? -

     Так и решили: никаких рапортов, никаких докладов – не было ничего, все прошло тихо, без приключений. А что двери повыбиты, так это мы не знаем. Оно, может, так и раньше было.

      Утром пришли нас менять, сержанты из патрульно-постовой службы. Их на сутки загоняют к потерпевшей, согласно указания сверху. Посмотрели, как мы собираемся. Двор весь обнюхали, сарай, осмотрели, сортир, и к нам:

— Чё это, у вас видуха, будто на вас бегемоты всю ночь верхом скакали? Двери в сенях выбиты, двери в сортире и вовсе напополам. Да и во дворе все сугробы босыми ногами истоптаны. Тарзан к вам в гости приходил? -

     Что тут скажешь? Сказали, что так оно и ..., до нас значит. А насчет следов, это, говорю, мы с Зобком со скуки моржеванием ночью занимались, здоровье укрепляли путем хождения по сугробам голыми пятками. Зобок такой способ давно практикует, лет уже десять, вон какую морду себе наморжевал, вот и меня сманил попробовать … Сержанты ехидно так похихикали, вроде того:

— Набрали идиотов в опера, вот они всякой хренью и занимаются. Хе-хе!
Моржеванием…

    Жоржик позвонил на следующий день. Нашел де, вашего красавца, во исполнение данного оперативного поручения. Приметы сходятся на сто процентов – ряса, скуфейка, борода лопатой, плечищи на зависть громилам с большой дороги. Пошептал я Толяну, из оперов наших, старому розыскному волку, дескать, есть Толян наколка от старого агентурного змея с пятидесятилетним стажем сидения по камерам: попик наш прорезался. Жоржик калач тертый, прокола быть не должно, на три метра под землю видит, не говоря уже о жуликах. Жулики, они для него вовсе прозрачные, как стеклянные. Да что там стеклянные!? Просто из богемского хрусталя.

     Я уже успокоился по поводу наших с Зобком ночных приключений – навыдумывал всяких научных объяснений. В общем, жизнь идет дальше, и все у нас тип-топ. Или, как говорит Жоржик:

— Абсолютно чуки-пуки! -

     Толян старый опер. Тоже не пальцем деланный. К сорока пяти годикам со дня на день подкатит. Руки потирает, молодец говорит, молодой, правильно с агентурой работаешь. Это я молодой — у нас с Толяном разница лет в пятнадцать. Толян и говорит:

— Смотри, как твои барабаны по городу зашуршали, как муравьи снуют. Это я, своихбездельников никак не раскачаю. По домам сидят на задницах мох наращивают. Старый кадр он и есть старый, сила духа, понимаешь, с возрастом в ём выдыхается. Собирайся, щас мы в церквуху эту шмыгнем, да батюшку под белы руки тепленького и… заломаем. Да ствол смотри не бери. Тебе по молодости еще рано со стволом по церквям шастать, да, и не положено в церкви-то с оружием появляться. Религия, она этого не одобряет. И я ствол не буду брать. А то еще осерчает Всевышний. Нам это надо? Нам этого не надо! Да мы попика этого на раз голыми руками! Что ли мы не орлы? А, Серега? -

     Ну, я-то ладно, со своими ста пятью кило живого веса. Может и не орел. Но уж сокол-то точно. Было дело, голыми руками людей оружных хапал. А Толян, тот действительно орел, легкий, правда, всего килограммов на пятьдесят пять, ну шестьдесят от силы, хотя за свою оперскую жизнь повидал немало. Вот только насчет стволов я тут засомневался. Толян он, без всякого сомнения, орел, да только мне до плеча головой не достает. Батюшка наш по описанию статей мужских непревзойденных, ну плечи там, борода, рост с оглоблю, не говоря уже о плотницком топоре под рясой. А ну, как он нам с Толяном полное туше устроит в церквухе той? А мы без стволов. А? Аргументировать нечем!

    А потом помыслил логично: не, думаю, прав Толян, а ну, как не сладим мы с этим Алешей Поповичем? Ладно, еще, если он нам просто трендюлей надает по ушам. А ну как стволы отнимет? Вот, позорище будет! Не! Стволы не берем. В крайнем случае, просто по ушам получим. Оно, знамо дело, по ушам получить двум бравым операм из уголовного розыка тоже позор. Кто бы сомневался? Но так мы ведь с Толяном не будем ходить по городу и всем рассказывать, что попик нам уши надрал. Однозначно не будем. А и рапортов на имя высокого начальства писать не будем. А коли стволы отнимет, да еще у обоих, тут уж в молчанку не поиграешь. Решено. Стволы не берем.

    Короче, собрались мы на пару и вихрем помчались на трамвае к церквухе, у которой нас Жоржик с полным оперативным раскладом ожидает, дабы пальцем ткнуть в искомого нами попика. Вот он, дескать, тот самый злодей со всеми своими злобными сперматозоидами – полный серийный сексуальный маньяк. Машину у дежурного просить не стали. Оно и понятно. Все равно не даст. Кроме того, нам ведь самим маньяка хлопнуть хочется. А доложи сейчас по начальству, мигом из управы куча прилипал налетит, в задержании поучаствовать. Нам помочь. Потом рапортов понапишут, и окажется, что это они тут всех позадерживали, а мы с Толяном только помогали, а то и вовсе мешали — под ногами путались, проведение оперативной комбинации чуть не завалили.

     Было уже такое. В соседней школе, в зоне обслуживания Башки, года два назад, злоумышленники вскрыли оружейку и сбондили учебные автоматы и мелкокалиберные винтовки. Я еще участковым был. Так мы всем опорным пунктом с участковыми и операми, с Башкой во главе, трое суток по округе копытили, пока злодеев с автоматами, да мелкашками изловили и раскололи. А как раскололи, так начальству и доложили. Что тут было. Я столько народа в милицейской форме только на День Советской милиции видел. Даже от «старшего брата» представители приехали.

     Потом по телевизору передачу показывали, как в результате превентивной оперативной комбинации «старшие братья» прознали о готовящемся преступлении, проникли в планы злоумышленников, приняли меры и успешно реализовали хитроумную оперативную комбинацию. Мы с нашими соколами себе все копыта обтоптали, а все лавры… Вот уж хренушки. Недаром Толян руки без конца потирает. Чует старый опер — премией пахнет. Рублей по тридцать, не меньше! Мы уж без посторонней помощи. Не надо нам помощников. Сами с усами.

     Примчались к церквухе, а то вовсе и не церквуха – цельный Собор. Все чин-чинарем: купола в золоте, кресты на солнце блестят, колокольня колокольцем негромко так гукает – служба идет. Ан и Жоржик нарисовался из толпы, и к нам прётся. Не напрямую, конечно, противолодочным зигзагом, чтобы никто не понял, что он нами интересуется. А мы хоть и в гражданском платье, а конспирация есть конспирация. Притулился, он ко мне, и шепотом:

— Батюшка в церкви, на амвоне, службу служит. –

     Твою…, думаю я сам себе. Где этот амвон? Я в жизни до сей поры всего-то пару раз в церкви был, первый раз, когда в младенчестве крестили. Во второй раз вот сей час, в сей момент. Шепчу ему:

— Жоржик, не дури! Что такое амвон? Сей же час веди нас туда и просто покажи пальцем. Ясно? –

     Жоржик губы скривил, не иначе обиделся. А и не мудрено, он мне в папы годится, а я ему по-начальницки: Жоржик, да Жоржик. Он уже полжизни отсидел в зоне, когда меня еще и в планах не держали.

    Повел. Прямо к парадному входу в Собор. Мы за ним гуськом. Идет Жоржик, а сам шепотом нудит:

— На паперти остановитесь, да на Господа нашего три раза с поклонами креститесь. –

     А мне и слово-то паперть знакомо только потому, что присказку когда-то слышал: «как нищий на паперти». Остановился за Жоржиком, крещусь и кланяюсь как велено, сам пистолет в оперативной кобуре под левой мышкой прижимаю, по привычке. А пистолета-то нет — не взял. И начинает у меня сердчишко в груди бухать, словно кузнечный паровой молот – бум… бум… бум… Шутка ли? Насильник в церкви молебен служит, а под рясой у него плотницкий топор, которым, он, может, через пять минут наши черепушки колоть начнет. Тут я еще вспомнил, как он по ночам по снегу, не оставляя следов, ходит. Демон, а не поп. Жуть!

     Входим. Снова крестимся, кланяемся. Прошли чуть вперед – вот он! Толян мне до плеча своей лысиной не достает, а я этому батюшке хорошо, если до подмышки дотянусь макушкой. Ха! Задерживать приехали! Да он десяток таких, как я, словно горох по Собору рассыплет, а Толянов и пару десятков. Запросто. Ему бы гири пятипудовые в цирке под купол кидать, как Дикуль, а потом их затылком ловить.

     Батюшка только службу отслужил, весь в ризу упакован, сошел с амвона, так вроде это у них называется. К нему бабульки, с бабками, да старушками под благословение спешат. Руки целуют батюшке, он их крестит и благословляет. Тут у меня в голове затикало:

— Ну, не может такого быть, чтобы этот верзила, этот Алеша Попович, которому
старушки, подходя под благословение, руки целуют, мог с топором молодух
насиловать. Не мог! А потом сам себе думаю: кабы все маньяки, маньяками
выглядели, их уже давно бы всех переловили, с перевыполнением плана на сто три процента. Кто их разберет придурков этих сексуальных, на чем и от чего у них крыша съезжает?

     Толян тоже смотрит на эту картину и говорит:

— Ладно, Серега, подстрахуй. Я пошел на задержание. Пока сей молодец
старушкам ручищу для поцелуев протягивает, подойду и я, якобы под благословение. Да подойду сзади. Видишь, он руку правую под поцелуи сует. А я ему загиб руки за спину при подходе сзади на левую рученьку. Слышь? Как в боевом самбо учили. Тут ему и кирдык. Хоть и здоров, орясина, а от моего загиба руки за спину никуда не денется. И сам двигает вперед, к батюшке.

     А я ему:

— Сам, ты, подстрахуй! Толя, ты для чего к нему идешь? В пупок ему дышать?

     И тоже в сторону батюшки движение начинаю.

     Жоржик как услышал такие наши речи, сразу хвать Толяна рукой. Хвать меня другой рукой. И тормознул. Вы чё, говорит, менты, с дуба рухнули? Ты батюшке загиб руки за спину при подходе сзади из боевого самбо, а старушки, какие ему руки целуют, да благословения просят, стоять смиренно, что ли будут? Да они тебя родимого за такое богохульство на сто маленьких Толянчиков растащат. А если и не растащат, глаза точно выцарапают, поверь уж моему опыту. И тебе мало не покажется, не посмотрят, что молодой, да симпатичный. Они махом вам суд Линча устроят. Родственники в морге не опознают.

     Это я симпатичный! Смотрю, Толян-то мой задумался. А то не так? Я молодой, а и то понимаю, что выцарапают. Ведомо, выцарапают. Однозначно! Был со мной такой случай, вместе с Башкой малого задерживали с ножом, так рядом бабульки какие-то отирались. Не долго думая, старушенции напали на нас и дали такого чёсу, что варнак только чудом не ушел, да и сами мы едва живы остались. Бабульки понятно не въехали что мы с Башкой из угро, а жулик, которого мы пытаемся задержать, в кармане ножище в кулаке греет. Момент только ждет, кого из нас двоих на него первым насадить, а то и обоих одним движением. Думали, это мы хулиганим. Вот и напали. На выручку жулику пришли. Старушки с бабульками, они такие, с ними шутки плохи.

     Вышли мы из Собора, поскольку понятно, что там нам батюшку не заломать. Покурили. Жоржика от греха домой отправили. Срисует кто из его друзей жульманов, что он с операми у Собора отирается — его однозначно не поймут. Придется потом еще и Жоржиково бренное тело где-либо в болоте притопленое разыскивать. Нам этого не надо. Да и Жоржика таки жалко, коли его собственные коллеги закабанят. Он хоть и судимый не раз и не два, а мужик полезный в нашем непростом деле. Да, что там полезный! По мне, так ему цена: ого-го! Как у картины Эдгара Дега «Две танцовщицы в голубом». А то и пуще того. Во всяком случае, пользы от него много больше, чем от Дега. В данном конкретном случае.

     Жоржик, как понимаете, не настоящее его имя. Они у меня все Жоржики. Ну, агентура в смысле, Жоржики. А этот Жоржик, всем Жоржикам Жоржик. Он еще во времена НКВД по зонам затеревшихся в серую уголовную массу лесных братьев, бандеровцев, полицаев, немецкую агентуру и иже с ними выявлял. Я его собственно и не вербовал, он мне по наследству достался, так скажем. Сам пришел. Скучно и пресно ему на пенсии тихо жизнь доживать, а воровать — уже возраст не тот, здоровьице по зонам растратил.

     Минут через двадцать батюшка вышел. Не мудрствуя лукаво, сунули мы ему под нос наши удостоверения и предложили проследовать… Он, как ни странно, плотницкий топор из-под рясы не выхватил. Вроде и не маньяк он и вовсе ему ни к чему колоть топором наши черепушки. Попросил, правда, разрешения по начальству своему доложиться – приглашают вот, дескать, неясно с какой целью, но приглашают.

      Тут уж мы за ним проследовали прямиком до самого его высокого начальства, чтобы он, значит, по пути без присмотра стрекача с перепугу не дал. Лови его потом по селам и весям. Начальник его по церковной части поинтересовался, куда вы мол, моего иерея отца Тимофея приглашаете и по какому вопросу? Толян ему что-то нечленораздельно-туманное пробуробил. Тот, конечно, понял, что ему морскую капусту на ушах развешивают, но виду не подал — удостоверения наши посмотрел, да звания и фамилии записал.

     И повезли мы батюшку под белы руки в райотдел. На трамвае. Он поначалу удивлен слегка был таким оборотом дел. Видно думал, что его на черной Волге повезут с синими мигалками, под звуки ментовской сирены. Ан, нет! Советские опера они все больше на трамвае, да на троллейбусе ездят. Это только на Мосфильме менты в черных Волгах раскатывают.

     Как только мы батюшку не кололи, и чай с ним пили, и по душам беседовали. Даже покурить по душам с ним пытались, но на беду батюшка оказался некурящий. Даже на мужское его достоинство давили. Не в буквальном, конечно смысле, не звери в конце концов, а, так сказать, фигурально. Не колется батюшка ни так, ни сяк:

— Не, чада мои во Христе, не насиловал я никого. Вот вам истинный крест, не
насиловал, да и не в моем это характере насиловать кого-либо. Христос учил… -

     Ну и далее, в том же духе. Не колется ни в какую. Беседуем мы с батюшкой по очереди уже пятый час. Я беседую – Толян отдыхает. Толян беседует – я отдыхаю.

     Старый опер Толян уже на грани нервного срыва. Притаскивают нам от следователя протокол опознания батюшки по фотографии. Нашей потерпевшей предъявили несколько фото бородатых мужиков и среди них фото батюшки. Это уж ребята подсуетились, через паспортный стол его фото вытащили и следаку на опознание притащили. Потерпевшая на раз указала среди прочих фотографию нашего задержанного. Вот он, говорит и есть тот злодей, что дважды сотворил со мной половой акт против всякого моего на то согласия, да и желания. Мы протокол батюшке под нос – на тебе, читай, злодей такой сякой. Видишь, женщина опознала тебя, как лицо, которое злонамеренно совершило сексуальное насилие над ней, причем приставив ей к горлу плотницкий топор.

     Вскипело во мне все. Ах, думаю, витязь, твою перетак… Оно ведь как? По перву, да по началу, вроде он, а вроде и не он. Да и хрен его знает — он ли? Колоть то мы его колем, да только наобум Лазаря. Уверенности никакой. А тут уж полный точняк! Потерпевшая опознала. Точнее не бывает! Другие в такой ситуации уже во всю явку с повинной рисуют, да еще причитают, я дескать сам, добровольно, мне в суде послабление должно быть. А этот не колется и все тут!

     Толян, тот вовсе в крике заходится:

— Признавайся, так, распрастак, твою маму в дышло. Опознала тебя потерпевшая! Не
признаешься, все равно в тюрягу упечем, да еще ославим на всю епархию. Да, что там епархию – на всю православную церковь прогремишь, до Иерусалима и Вашингтона, как насильник, опоганивший свою сестру во Христе, без её согласия на то. Признавайся! А признаешься добровольно, мы тебе явку с повинной нарисуем, тихо в тюрьму посадим и никому, ничего не скажем. Будешь себе там тихонько сидеть лет
семь. С зэками на зоне церковь построишь и будешь им молебны служить. Если на то их согласие будет. На зоне тоже насильников не любят. Ох, и не любят!

     А батюшка, знай одно, твердит:

— Это Господь меня испытывает… -

     Вышел я покурить на свежем воздухе, в отсутствие всяких смрадных сексуальных маньяков. Курю и все думаю: больной что-ли? Девку по добру без топора уговорить на любовь не может? Вот! Вот! Больной!? Больной! Бросил сигарету и бегом в райотдел, к себе на этаж. Дай-ка, думаю, такую штуку проверну. Захожу в соседний кабинет. Там у нас практикант от безделья мается. Беру того практиканта-стажера за хобот и объясняю: лети, молодой, аллюр три креста, к дежурному, пусть он тебе нарисует запрос в областной психоневрологический диспансер: а не проходил ли такой сякой гражданин имярек такой-то лечение по психиатрической части. А не находится ли он под наблюдением психиатра?

     А буде дежурный заартачится и не станет писать запрос, скажи, что это по батюшке, какой по изнасилованию. При буром, дескать, дело на контроле у генерала. В общем базлай, как хочешь, а добейся, чтобы он тебе запрос написал. А то сам напиши, да у дежурного чекуху поставь. И бегом с тем запросом на 20-летия Октября к психам, ставь их на уши любым способом, потому как они вот-вот закроются, а ответ на запрос мне принеси всенепременно. Можешь перед дежурным на колени упасть. Не факт, но может случиться чудо и он тебе даст машину туда-сюда смотаться. Дерзай!

     Через час на столе перед иереем отцом Тимофеем лежала справочка из областного психоневрологического диспансера, в коей утверждалось, что имярек такой-то (фамилия, имя, отчество нашего батюшки, в миру) находится под наблюдением психиатра, за последние семь лет, пять раз находился на излечении в областной психоневрологической больнице с диагнозом Delirium tremens.

     Ну, что же, болезнь известная с доисторических времен. Попросту – белая горячка. Еще Нерон с перепою Рим спалил. Тот же Нерон маму свою любил явно не по-сыновнему. ВанГог вовсе себе ухо ножом отчекрыжил – тоже винцом не брезговал. Такие-то вещи белой горячкой только и можно объяснить. Отравление алкоголем. Хреновым, как правило, алкоголем. Или ударной дозой. Развивается после сильного опьянения, длительного вдыхания паров алкоголя или продолжительного обмывания тела одеколоном.

     Однако, наш батюшка, похоже, паров алкоголя не вдыхает, а принимает скорее как все, общеизвестным способом, под огурчик. Да и одеколоном не умывается. Хотя? Может, надышался во время службы винца, каким народ верующий причащают? Случай с одеколоном наблюдался Шлезингером у дамы преклонного возраста. Впрочем в преклонном возрасте чего только не бывает. Да и не только с дамами. И не только в преклонном возрасте. Знал я одного молодца лет двадцати пяти. Тоже, все встречные фуфырики с одеколоном опоражнивал, без закуски. Сахаром просто присыпал сверху, чтобы язык сильно не щипало.

     При Delirium tremens язык покрыт толстым налетом, дрожит при высовывании; аппетит почти вполне отсутствует; больной беспокоен; выражение лица испуганное и беспокойное. Хм! Точно наш батюшка. Сидит напротив меня, на лице испуг, и уверяет, что его вовсе не от белой горячки лечили. То есть лечили то от белой горячки, но плуты врачи диагноз поставили неверно.

     Никакой у него абсолютно ни Delirium tremens. Просто он вечером перед ужином имеет обыкновение выпивать пару-тройку стопок. Пару-тройку – не более того. Она ведь, водочка, что? Повышает врожденную чувствительность организма, расслабляет и освобождает разум. Что и приводит к проявлениям повышенной чувствительности.

     Вот эта повышенная чувствительность и позволяет батюшке слышать ГОЛОСА СВЫШЕ. Что эти голоса говорят батюшке я так и не добился, или просто не понял. Он до того разнервничался, до того часто начал облизывать дрожащим языком с белым налетом губы, что я уж начал подумывать, а не рецидив ли у него намечается с Delirium tremens? И считает батюшка, что ГОЛОСА эти, Свыше, от Бога, потому, как плохого ему не советуют. А вот здесь надо бы большой вопросительный знак поставить! Не советуют ли плохого?

     Мог бы я еще много чего вам про Delirium tremens рассказать. К примеру, что различают четыре стадии течения болезни, что сон в процессе неудовлетворителен и непродолжителен, а то и вовсе отсутствует. Далее бессонница, дрожание, галлюцинации. Больные выскакивают из окна, чтобы убежать от преследователей, или наоборот заскакивают в окна, чтобы догнать кого-либо. Могут развиться паралитические явления, эпилептические припадки; повышенная чувствительность, сменяемая потерей ее; ненормальности пульса и т. п. Надо Вам это? Неинтересно!

      Стоит отец Тимофей по-прежнему, как спартанцы при Фермопилах — насмерть стоит. Не насиловал, не резал, топор под рясой не носил, стамеской девушку не разрисовывал. Одно ясно – не вызывает у меня батюшка никакого доверия, не говоря уже об уверенности в его непричастности к данным изнасилованиям. Не вызывает, и я бы даже сказал, что вовсе даже наоборот. И алиби никакого: в интересующий период был дома, но дома был один. Попадья, жена то есть, с детьми уехала на недельку погостить к маме в рядом расположенный районный центр. Если все в горсть собрать, что мы на батюшку имеем, сразу становится ясно, что вот он и есть тот самый… Все вкупе – просто железные улики.


    В общем, голова кругом. Вижу ничего у нас не получается с отцом Тимофеем. В смысле никак мы с ним общего языка не найдем. Плюнул я на это дело, решил пойти в дежурку физиономию лица освежить, ополоснуть проще говоря. Спустился на первый этаж и сразу же носом завертел. Духан стоит, не приведи Господь, словно рота диарейных дезертиров под окнами райотдела по нужде присела. Я к дежурке, дверь распахнул, а оттуда сей самый духан тугой струей, едва с ног не сбивает.

     Дежурный с двумя сержантами разбирается. При них же мужичок, чуть менее меня по комплекции, в гражданском, вроде, как задержанный. Все вроде прилично выглядят – не могут служить источником запашка этого. Беседа меж ними правда на повышенных тонах, ну да кто в райотделе спокойно беседует. Здесь все и всегда на взводе. От начальника, до уборщицы. Работа такая. Нервы у всех ни к черту. Просочился я промеж них в закулисное пространство дежурки. За кулисами у дежурного чего только нет. И оружейка тебе тут, и умывальник, а за умывальником что-то вроде предбанника и две камеры, для задержанных.

     Открыл дверь к умывальнику. Вот он источник. Над умывальником, в котором я физиономию лица освежить собирался, бомжара перышки чистит. Таких кадров, даже среди бомжей, днем с огнём поискать надо. Дух от него, как раз, и исходит. Под краном личико свое обмывает. Меня в дрожь бросило при виде картины ползающих по его голове вшей. Они не просто по голове ползают, а организованными группировками, да еще с головы в умывальник и на пол такими же группировками падают. Такого я еще в своей жизни не видел. Страсть.

    Освежаться, я, естественно, сразу передумал. Возвращаюсь снова в дежурку и дежурному от дверей кричу:

— Тихоныч, ты, что это тут вшивый бивак для бомжей организовал, они же нам весь
райотдел заразят – завтра всем личным составом чесаться будем во главе с
начальником.-

     А у Тихоныча в дежурке какой-то кипеж. И дежурный и сержанты, и задержанный руками размахивают, правда, исключительно по воздуху, в целях пущего выражения своих эмоций. Я от дверей к ним, и снова голос подаю:

— Что за шум, а драки нет?

    Пошутил себе на голову. Мужичок в гражданском вдруг разворачивается и тресь мне прямо в челюсть кулачищем. Сам-то он поменьше меня ростом, а кулачки ничего так, несколько поболе моих будут. Глазом моргнуть не успел, как челюсть моя окружающую действительность чувствовать перестала, да во рту кровушкой соленой завкуснело. Второй раз паренек этот бацнуть меня не успел – сержанты коршунами сзади налетели. Налетели и в бараний рог скручивать его, на пару, стали, используя методы самого, что ни на есть, боевого самбо. Как учили.

     Вот, когда он меня в челюсть бацнул, тут мне параллельно с мыслью о бесчувственной челюсти, другая мысль в голову пришла. Ну, об этом позже. Крутят сержанты злодея, что напал на меня врасплох, нежданно-негаданно, а я челюсть щупаю и за процессом наблюдаю. Смотрю, а они вроде уже лишнего начали загибать, еще чуток и сломают парня напрочь. Тут уж я ему на защиту бросился: сломают малого пополам потом греха не оберешься. Сам ни сном, ни духом, можно сказать почти потерпевший, а по заднице сверху наотмашь надают, да в сообщники прицепят к ментовскому беспределу. Зашумел на сержантов:

— Табань, пацаны, вы же ему хребтину сломите!

     Одного оттащил, а второй сам потихоньку отходить от ярости своей начал. В общем-то, понять их можно – не знаю, что у них за тема беседы была с этим кадром, но в челюсть он меня долбанул, явно не в тему. В процессе сгибания в бараний рог парня этого успели перетащить в предбанник к камерным дверям. Да спеленали на вязки как следует. Вязки потом слегка ослабили. Дежурный заскочил, сам малинового цвета и пот с лысины платком вытирает – переволновался. Шумит мне:

— Иди, Серега, рапорт пиши! Нападение на сотрудника милиции. Мы его, засранца, махом на пару лет в зону определим.

     А какое тут нападение на сотрудника милиции, если из всей ментовской компании я один и есть без милицейской формы. Оттого злодей, судя по всему, и выбрал меня объектом своей агрессии. Не бить же ментов в красных фуражках, да с резиновыми палками и пистолетами на поясах. А ярость, накопленную в процессе предшествовавшей беседы, куда-то сбросить надо. Вот он мне в челюсть её и переадресовал.

     Пощупал я челюсть свою – вроде цела, не треснула, не лопнула. Побаливает слегка. А и ладно, впервой что ли? Присел на корточки, по-зэковски, рядом с повязанным разбойником, выкурил сигареточку, закурил вторую. Злости, как ни странно, у меня на него ну никакой. Я курю и сам себе мысль тихонечко думаю, какую злодей из моей челюсти кулаком вышиб:
     а) выяснить у дежурного, что это за злодеи – этот драчливый и второй — вонючий. И, за что их собираются определить в камеру? А то, что в камеру они попадут, совершенно однозначно – к бабушке не ходи.
     б) Время уже позднее. Опознание потерпевшей батюшки Тимофея, как насильника, хоть и по фото, но имеется. Следовательно, если я что-то в этом деле понимаю, следак постановление о задержании подозреваемого в совершении изнасилования гражданки Х. отца Тимофея в уголовное дело по любому подошьет. А, иначе, его высокое следственное начальство из прокуратуры просто не поймет. Батюшке камеры однозначно не миновать, по крайней мере, сегодня ночью. А там, как фишка ляжет.
     в) Моя задача организовать, чтобы эти трое оказались в одной камере. Зачем? А чтобы отец Тимофей слегка прочувствовал все прелести тюремной жизни. А эти двое – дебошир и бомж, у меня зараз и психологическим и бактериологическим оружием послужат. Мне потом с подозреваемым легче общаться будет.

     Сварил потихонечку в голове всю эту кашу, а тут, слышу, гражданин на вязках сипит мне:

— Кореш, дай пару раз зобнуть. –

   Затянуться сигаретой ему пару раз захотелось. Лежит себе на левом боку, руки за спиной к пяткам подвязаны – «ласточкой» позиция называется. Почти успокоился. Смотрит на меня чистыми глазами, вроде и не он меня по челюсти оприходовал. А и я уже успокоился. Да и не волновался я особо. Засунул я ему свою недокуренную сигарету меж зубов, дымит он ею потихоньку и мне:

— Слышь, брат, ты, как докурю, бычок пригаси, будь ласка. А то эти держиморды увидят
меня с бычком, замордуют напрочь.

    Помрачение на гражданина нашло, он уже и не помнит, что десять минут назад творил. Такое бывает. Дождался я, пока он докурил. Окурок забрал, под краном погасил и здесь же в урну бросил.

     Обговорил диспозицию с дежурным. Получил от него одобрение. Рапорт, правда, по факту нападения на свою персону, писать отказался. Не стоит моя челюсть того, чтобы за нее два года на зоне кто-либо парился. Сколько мне в челюсть пытались бить, если всех за это сажать, уже народу в городе не осталось бы. Утрирую, конечно, слегка. Но только слегка. Лицо у меня, верно, такое – всякая пьяная рожа, при виде моего лица…

     Сдали мы батюшку на руки дежурному, честь по чести, со всеми положенными для задержания бумажками. А уж тот определил слугу божьего, как оговорено, на ночевку с этими злодеями. И совесть меня не замучила. Если, думаю, он насильник (а я так и думаю, что насильник), то так ему и надо. А если не насильник и «Господь испытывает его крепость в вере», то это Промысел Божий. Это я от батюшки терминологии нахватался. Знать такова у батюшки планида – в загазованной камере с бомжами и хулиганами посидеть. На все воля Божья. Засим, мы с Толяном, по домам и разбежались.

     Можете представить наши лица наутро, когда дежурный объявил, что у нас новое изнасилование, с уже известной нам потерпевшей, совершенное тем же злодеем в рясе, что и два предыдущих, и по тому же адресу. Третье по счету. Засаду-то дальновидно сняли. Поскольку преступник был нами установлен, изловлен, опознан потерпевшей и определен в камеру в компании других менее злобных негодяев.

    Страшнее наших лиц, были лица наших начальников. Они так таращили глаза в нашу сторону и скрипели зубами, что мне боязно, вдруг, стало, как бы с ними чего плохого не приключилось. Да и с нами тоже. От начальства теперь любой пакости ждать можно. Им теперь заслонка нужна. К тому месту, на котором сидеть полагается. А и то! Это ведь им, поначалу, перед генералом оправдываться. Мы в этой очереди на ковер не первые — команду на отмену засады не мы давали.

     По церковной линии скандал разгорается. Церковное начальство отца Тимофея в набат бьет – где он есть, почему, и за что? А в наличии одно опознание по фотографии. Чистосердечного признания нет и, похоже, уже не будет. А чистосердечное признание – царица доказательств. Проще сказать, доказательств — кот наплакал! Полный пшик!

   Надерут нам задницы сверху до состояния частичной лохматости, как пить дать. И пуще всех надерут мне, поскольку это мой Жоржик информацию притащил, а я и есть инициатор задержания отца Тимофея. «Премия! Не меньше тридцати рублей!». Тьфу! Дернул же … инициативу проявить…

     Помчался я в дежурку, подозреваемого своего вытаскивать, дабы от вшей отряхнуть, ну и, вообще, чтобы прилично выглядел. Вдруг его сокамерники за ночь помяли слегка…

     Прицелился в камерный глазок, посмотреть, как жулики его по камере гоняют. Ан, нет! Сидят жулики тихо, мирно, с открытыми ртами. Даже духан их уже в трепет не вводит – принюхались. Сидят и батюшке внимают. Он им наизусть из библии шпарит: о вреде криминального образа жизни для общества, и пагубности такого образа жизни для души каждого отдельно взятого субъекта. И доходчиво так излагает, похоже, достал жульманов, до самого донышка, своей религиозной мотивацией.

    Потерпевшая в райотделе мается. Дежурный сдал дежурство вновь заступившему, рапорт пишет: задержанный такой-то всю ночь находился в камере в компании с сокамерниками такими-то, никуда, ни под каким видом не выводили, вплоть до отказа в отправлении естественных потребностей. Это он, с перепугу: а вдруг удумают, что подозреваемый, будучи выведен для отправления естественных потребностей, воспользовался халатностью сотрудников, успел из сортира смотаться на адрес к потерпевшей изнасиловать её и незаметно вернуться в камеру.

     Следак сокамерников вытащил на допрос: а не выпускал ли кто такого сякого из камеры в ночное время, из каких непонятных, а может и корыстных побуждений? Убедился, что не при делах подозреваемый, по последнему изнасилованию, и затребовал организовать опознание в живую. А что такое священника опознать в живую? Это надо еще минимум двух других священнослужителей в рясах, чтобы борода лопатой и по комплекции схожих. А батюшка такой «облом» по комплекции, что аналогов в природе вряд ли существует. Содом и Гомора!

    Созвонились с религиозными инстанциями. Там пошли нам навстречу и выделили троих священнослужителей для участия в опознании. На опознании жертва изнасилования уверенно указала на отца Тимофея – вот он злодей. Причем опознала по всем трем фактам, включая, произошедший сегодняшней ночью. А мы-то знаем, что не мог батюшка никого изнасиловать нынешней ночью. Он в камере всю ночь вел беседы на религиозные темы, спасая души овец заблудших, чад своих в грехе закосневших…

    Как туман начал рассеиваться, смотрю, Зобок мне от дверей руками знаки делает, дескать, давай сюда, к выходу. Выбрался я к нему, вышли за двери, а он, мне взахлеб:

— Порезы-то порезами. А ты топор видел? А ты порезы видел? Порезы, будто опасной бритвой, нанесены. Куда там топору! Ну-ка, собирайся! Мы к мадам на хату еще раз заглянем. Думаю, не додумалась она мусорное ведро опростать. А, ну, как мы там что найдем? Или в шкафчике бритвочку дедушкину, трофейную Золинген, в партизанах на трупе шарфюрера из СС взятую? Баба та уж лет пять никем по женской части не употребляется, с тех пор, как муж к другой ушел. Соседи все в один голос, дескать, ни-ни она по мужской части все пять лет. В ней женский гормон играет. Куда там гармошке. Он ведь как хороший орган, тестостерон этот, или как его там? Женский гормон он не то, что кукушку набекрень спихнет, он и ноги вывихнуть может. Слышь, батюшку мы по «тихому дому» проверили, а потерпевшую не додумались. А ну, как у нее башка набекрень съехала? С этого, с недоё..? А и сперматозоидов-то, кстати, злобных в потерпевшей нашей не нашли. Не с презервативом же он её насиловал? Фигня какая-то! Понятых на месте найдем. Поехали, одним словом, нутром чую, найдем… -

     Ну и рванули мы. Водилу какого-то на москвичке тормознули и силой данной нам власти мобилизовали его на пару часов, на борьбу с преступностью. Гони, шумим, дескать, гони, водила, что есть мочи, а сами ему в лицо своими оперскими удостоверениями тычем. Ну, водила и погнал. Погнал, что есть духу, какой в его москвичке еще сохранился. На улице Новосибирской на перерез с полосатой палкой выскакивает мент. И полный нам стоп. Макей. Лейтенант. Участковый с нашего опорного пункта милиции.

    Зобок аж подпрыгнул, едва крышу москвичевскую головой не погнул. А Макей в развалку к водительскому оконцу:

– гражданин вы превысили допустимую скорость… -

    А сам из кармана рублевый штрафной талон вытаскивает для наказания пешеходов, за переход проезжей части вне пешеходного перехода. Интересно, каким таким прибором он скорость нашего москвича определил? Тут уж Бобок высунулся и рот, как разинет:

– Макей, ты какого хрена ГАИшником заделался? У тебя, что на участке всепреступления раскрыты? Все алкоголики в принудиловку отправлены? Тебе, что, нахрен, заняться нечем? –

    Зобок-то он Зобок, а должность у него — заместитель начальника уголовного розыска райотдела.

– Замначальника розыска, понимаешь, по засадам носится, а ты тут водителейобилечиваешь, бензинчиком разживаешься. Твою, в дышло… -

   И мне:

– Ты понял, Серьга? Это мы с тобой, два идиота, преступность победить норовим, а вонему по хренам преступность… -

– Наказывать его будешь?

– Да ладно! Его накажешь! Жена у него на рынке от санэпидстанции чекухи на справки ставит торговцам мясом. Теперь всегда при мясе. А где мясо, там и связи. Погоди, управленцы этот вопрос раскусят, он карьеру моментом сделает. Если уже нераскусили. Чуть погодя в управе сидеть будет на солидной должности. Ну, да хрен сним. А пока вон, рубли с водил собирает. Погнали водила, погнали… -

    Нашли! В мусорном ведре окровавленные ватки, бинты, лезвиями от безопасной бритвы. «Самострелом» наша потерпевшая оказалась – сама себя резала, а потом в милицию с заявлением об изнасиловании звонила.

     На лезвиях эксперты ее отпечатки пальцев обнаружили. Группа крови на бинтах да ватках с группой крови потерпевшей совпали. Судмедэксперт бумаги прислал – материальных данных подтверждающих факт изнасилования не обнаружено.

    Не иначе решила изнасилованием приподнять подмоченный авторитет? Да и мы не подкачали – нашли под представленный её больным разумом образец, реально существующего плечистого, бородатого красавца в рясе. А и то! Такому мужичку-молодцу любая самая разнеможная паненка не откажет и в здравом то уме, а уж при больном воображении...

    Соседи потом вспомнили, что горазда, наша потерпевшая, по Соборам, да церквям, монастырям, да прочим святым местам. Похоже, где-то отца Тимофея она и высмотрела во время службы, да образ его в голову забила…

     А я вот последнее время все думаю, если уж у бабы этой крыша настолько набекрень съехала, что она себя бритвенными лезвиями резала, так что ей помешало нас с Бобком той ночью со страшной силой изнасиловать, а потом теми же лезвиями покоцать на нет? Может только то и спасло, что мы не в рясах, да без скуфеек были. Женщины они такие! От них чего угодно ожидать можно!

   Отца Тимофея отпустили с миром. Кстати. Забыл совсем. Про грабителя, того что девку в подъезде ограбил. Помните? Черный как смоль, похож на цыгана, возраст около тридцати, рост сто девяносто, телосложение атлетическое. Нашел я его. Оказалось, что не черный вовсе он, а рыжий — лет двадцати, тщедушный, как жизнь Робинзона Крузо. Не богатырь, словом. Как нашел? Вам это надо?

     Фишка была в том, что девонька покурить из дома вышла, да уже во хмелю была. Покурила на остановке, а мимо этот кавалер чешет. Ну, она его сходу и «сняла». Одиноко женщине – муж на зоне второй год за кражу обретается. А тут под стопочку, под сигарету — подвернулся мужичок. Домой пригласила. Посидели. Выпили. Полюбил он ее, во всю силу, какая в нем была. Она, потом, во хмелю и придремала. А ему не спится. Собрал он, что под руку попалось путного с изумрудами, да, что выпить-закусить осталось. В память о любви. Сувениры. И пошел себе тихо домой.

     Дева, поутру пошарила рукой по кровати – нет кавалера. Хватилась пропажи – нет золота с изумрудами. Тут и заметалась, как угорь на сковороде. Что делать? Золото, кабы, свое было, так и хрен с ним. А так возвращать надо, мужниной сестричке. Выдумала наобум Лазаря приметы по принципу «от противоположного» и заявила в милицию о выдуманном ограблении.

     Перед родственницей вроде очистилась – ограбили. Милиция ищет чернявого грабителя атлетического телосложения, какого в природе не существует, поскольку грабитель рыжий и тщедушный. А и как нормальные приметы назвать? А, ну, как найдут его, а он, как на духу, скажет, что не было никакого ножа в бок и ограбления не было – собрал просто сувениры в память о любимой женщине. А муж с зоны вернется? Да он любимой жене голову, за ту любовь, напрочь отобьет!

     В общем, разобрался я с ними, и девицу на чистую воду вывел и рыжего. Только легче мне от этого не стало. Пока я рыжего искал, мне под давлением «общественности» успели в личное дело два выговора впиндюрить «за халатное отношение к раскрытию преступления». Вот такие тут у нас, что ни день, приключения. Одно хлеще другого.

    Определили нашу паненку на лечение в психоневрологическую лечебницу. Как далее всё у нее в жизни сложилось не знаю, не интересовался как-то. Да, верно, вылечили. Лечение нехитрое — ударную дозу успокоительного, пару недель крепкого сна, а потом мужика хорошего и строгий постельный режим. Женщинам это от всех болезней, без исключения, помогает. Если бы каждой хорошего мужика, да в сочетании со строгим постельным режимом… Женщины вовсе не болели бы. Ничем!

     Батюшку, безусловно, жалко – натерпелся без вины виноватый. В камере с вшивыми бомжами и пару часов отсидеть, жуткое наказание, а уж целую ночь – просто дец! Один духан чего стоит, не считая психологического давления вшей, осыпающихся с соседских голов на твои башмаки. А вши, они ведь не просто осыпаются на пол, они еще со всех сторон ползут, ползут. Ползут прямо к тебе… Бр-р-р!

     С другой стороны как рассудить, не было бы ему «голосов свыше» в состоянии чрезмерного злоупотребления алкоголем, да не носил бы он скуфейку один на всю окрестную церковную братию, глядишь, все и уладилось бы без урона для чести. У нас ведь на его «голоса свыше» официальный документ имеется, справка из «Тенистого», то бишь из психушки городской, что там его пяток раз пользовали на предмет излечения от белой горячки.

     Что оставалось? Логика, есть логика. Потерпевшая опознаёт насильника по фотографии, потом опознает вживую, лицом к лицу. Опознанный — полный псих, согласно медицинского документа. Ну? Кому же еще женщин насиловать, как не сумасшедшим? Нормальный он ведь просто попросит – и все дела. Кто же нормальному мужчине откажет, коли он знает, как просить? Ну и скуфейка эта! В заблуждение ввела...

     Вот тебе и железные улики! Извинялись мы перед батюшкой все оперативным составом, привлеченным к раскрытию данной серии изнасилований. Я Ложкова, ну Толяна (фамилия у него такая) уколол, однако:

– А ты хотел батюшку перед амвоном скрутить в бараний рог, посредством боевогосамбо. Иди в церковь, да свечку поставь, во искупление грехов своих. -

   Мне и самому не грех бы свечку поставить. С меня, в свое время, еще спросится, за что это я, иерея отца Тимофея, в камеру за компанию с завшивевшим бомжом определил. Прости меня, Господи! А батюшка нас простил, да еще благословил. Так и сказал:

– Прощаю с чистым сердцем, чада мои. Вы, хоть и менты, но без переборов. Творите, во Благо! А, что в кутузке посидел, так это Промысел Божий. Господь меня испытывает – крепость мою в вере.

     Действительно, какой с нас спрос? Все мы, только орудия в руках Господа. Мы с Зобком при встрече вспоминаем, как у нас волосы дыбом стояли, и задницы инеем покрылись при виде фантома сексуального попа. Ну, Зобок-то ладно, под самогоном был, а я то? Трезвый, как стекло. Массовый психоз — Кашпировский отдыхает. Шибко мы, однако, насильника ждали, вот он нам и привиделся. Заглючило!

   Смеемся над концовкой этой истории. А смеяться то не над чем. Грустно. Мне, почему-то, жаль по человечески ту некрасивую толстую бабу. Как надо было ее довести, чтобы она сам себе наносила порезы на тело и выдумывала изнасилования. А что делать? Выдумывать! Потому, что она настолько в этой жизни никому не нужна, что и изнасиловать-то ни у кого мысли не возникает, не говоря уже о чем-то другом.

     Так вот без злого умысла и оконфузиться можно до «неполного служебного соответствия»! Понятно? Может, это вовсе и не белая горячка была? Бог он ведь есть и все видит – не оставил батюшку. Голоса свыше неспроста слышатся, да не всякому. А мы его — в зиндан. В кутузку, то бишь. То-то у меня в голове не укладывалось: священник и изнасилование. Правильно не укладывалось – теперь я знаю, что быть такого не может. С той поры, я нет-нет, да и захожу в церковь. Жоржику я объявил выговор. Устный. Без занесения. За политическую близорукость.

    Толяна уже нет на белом свете. Царство ему небесное, упокой Господи его душу. Интересно: попеняли ему на том свете за то, что он батюшку в ранге иерея посредством боевого самбо заломать хотел? А Макей сделал карьеру. Полковник. В областном управлении внутренних дел обретается. Мясо, оно и в Африке – мясо. Ныне поговаривают, что он будучи в ранге лейтенанта и карманы не брезговал у пьяных выворачивать, но я по этому поводу ничего сказать не могу — чего не знаю, того не знаю.

     Понимаю все, про честь мундира там, и… только, уж, что по жизни было, то и было – не вымараешь. Если грязные пятна на мундире фиговыми листочками прикрывать, не возникает желания от пятен избавиться. Да и мундир, не мундир уже, а полная фигня.

     Сумочку жемчужного окраса из кожемита, в коей зеркальце было за пятьдесят шесть копеек, да кошелек с сорока тремя рублями двадцатью восемью копейками и месячным проездным билетом на «транвай», принадлежащие Марусе Фокиной, и злодея, ограбившего её, я так и не нашел.

     Да. Кстати. Во избежание неприятностей. Вся эта история, как говорил мой дед, «наскрозь выдуманная». А, если кто Вовку Зобка из Левобережного знает, так это не тот Вовка, просто недоразумение – чистой воды случайность. Не дай Бог, Вовка эту мою писанину прочитает — хвоста накрутит по полной программе. Договаривались же – ни слова, ни полслова…