Шекспир - мой храм

                                                                     «All the world’s a stage»
              Поэма в прозе
 
Тысячи томов и миллион статей, и всё о нём, о творчестве прекрасном.
Моё эссе немного не о том,  но с пафосом, надеюсь, не напрасном.
 
С высот столетий четырёх мне видится Шекспир во временах, в пространствах трёх,
что были до меня, со мной и после наступают.  Стою, а он всё выше вверх взмывает.  
Приходит смена в новое пространство, ещё не созданного царства.   А он – всё выше,
к поколениям новым, обмахивая их крылом знакомым зачитанных страниц и шелестом томов.  Но что я слышу!? Стон и рёв! Толпа и хаос!  Звон цепей, оков!.. Запоров скрежет слух мне режет! Огнём всё косится, что жить должно. Ползёт невидимое что-то и замертво всё полегло. На камнях камни не лежат. Всё почернело от дождя…  
Тут я проснулся от видения во сне. Сел и задумался над всем, привидившимся мне. Прилёг опять. Хотелось спать. Я заказал другой картины, чтоб жарко не было, чтоб были снег и льдины. Чтоб солнце ночью не светило и улыбалась мне холодная Луна всё так же мило. И листва, шепча о чём-то с ветром за окном, меня не разбудила ...
 
Шекспир.   Он – тело, в которое вселился гений.  И стало тело тленом, что в храме англиканском возлежит под божескою сенью.
Шекспир – душа, что в нас отражена, кто хоть бы раз рукою прикоснулся к его до дыр зачитанным страницам, кто жил героями подмостков театра «Глобус».  В нём жизнь как в зеркале картиной отражалась, а в зрителях к героям – гнев и жалость. О них писал Шекспир, о зрителях  своих, сменяя им одежды, безжалостно лишая их надежды, давая странные, чужие имена, переселяя их в иные времена, в далёкие, недосягаемые земли.  И зритель, затаив дыхание, внемлил.  И кажется ему – есть хуже племена, потяжелее жизнь, опасностей полна. Он выучил простую фразу с детства – «Всё сгнило в Датском королевстве».  Потом обрадовался возвращению домой, устроился уютно и укрылся с головой.
 
Как странно, от себя устранены – себя не видим мы со стороны. Не видим и в себе, не видим изнутри,  ни лучшего, ни худшего, до самой глубины. Так, хоть на сцене в зеркало заглянем.  На всё, что нам писал Шекспир и до сих пор в театрах есть, мы всей душой в ответ воспрянем.  А юный зритель скажет: «Жесть!»
 
Приходят и уходят люди. Сменяются народы и эпохи. C потоком обывателей прибудет  
поток талантов и лжецы, и лохи.  Но суть людей всё той же остаётся,  как бы жестоко их не полоскало в чудовищных потоках испытаний и даже в истреблениях друг друга,
как в жутких снах и мрачных прозябаний.  
 
Шекспир своей драматургией открыл, что вечно в человеке – и к жизни страсть до умопомрачения, и с той же страстью тяга к истреблению.  Внутри себя герой не разберётся. Чёрт ногу в человеке сломит, но до души не доберётся.  Тщеславие ценой своей же жизни и жизни окружающих потомков.  Метание в запутанных сетях поступков глупых и надуманных интриг, какой-нибудь ничтожности заради, что неожиданно ударит сзади.
 
Тут и забытый в битвах «casus belli».  Мол, в чём причина, в самом деле!? Все жертвы для чего!?  А лишь для одного – чтобы была в руке Победа!    Звериное тщеславие самца. Но что с героем!?  От коня нет следа!  Поддели! Рухнул!  Нет лица! 
И спрашивается – что потом!?  – «Полцарства за коня!»  (Наверное, с кнутом.)
 
Война отыграна.  Борьба проиграна. Презренья избегая взгляды, герой  ждёт милости, пощады, каким бы он жестоким не был сам. Теперь в смиреньи к небесам. Не жалко разве?   Виноват был сам.  
Герой всё тот же, с теми же страстями, в порывах наглых полный сил,  жестокий изверг и коварный деспот, он в зрителе презренье заслужил. Отходчив если, или станет милосердным, то вызовет восторг и всепрощенье, и умиленья слёзы зрительских симпатий.  Ведь, он не их дитя до этого убил. Так зверь, так хищник, в битвах пострадавший, израненный борьбою непрерывной, и то сочувствия и жалости достойный, но только если силою убойной не наше дорогое зарубил.  
 
Во времени нетлеющая мудрость, впечатанная в тексты как закон, открытый гением в эпоху просвещения,  и как любой закон природы вечен во времени, да и в пространстве бесконечен.  Мы узнаваемы в героях драмы и в мудрости сонетов потому, что мы не созданы по произволу, но по закону одному. Как существуют по закону любая твердь и вкруг неё – пространство, ведь!  Что в человеке, что в Природе – всё повторяется, слона рождает слон. Что повторяется системно, есть закон.   А мастер, что открыл закон и выразил его в отобранных в гормонии словах, тот мастер гением останется в веках.
 
Тщеславные, но бесталанные людишки из зависти, по примитивности ума заставили, тому примерно века полтора в шекспировском таланте усомниться, над гением какой-то глупой выдумкой глумиться, мол, он не сам творил и не своё писал, но «очевидно» крал.    Такое в голову могло прийти лишь вору самому или со склонностью к тому, когда украсть для славы грешной талантов не нашлось, конечно.
Но в то же время, впрочем, есть рассказ, великие дарили темы щедро очень. К примеру, Пушкин Гоголю, не раз.   Лишь гений мог из маленькой подсказки, интрижки неприметной в грандиозной сказке словами вечное создать.  
 
Так, на великом, беззащитном мёртвом, его себе уподобляя, отыгрались. Два века имя гения порочили в умах,   как будто поколений просвещённых!  И люди, как ни далеки они от предков тёмных, всё так же склонны верить негодяю, мерзавцу с громким титулом, что не моргнув, святое оболжёт и жизнь кругом отравит. 
А настоящий автор в той среде с народом и живёт, и жизнь ему сюжеты подаёт,
подталкивает думать и мечтать, фантазиями образ создавать.  Известно, не дойдёт до скучных дураков, что такова и жизнь, и мир таков.
Себя в тех пьесах поищи в тиши. Оглядывайся только, не спеши!  Себя и современников переодень, перенеси во времена любые, в ночь и день. И сказка станет всеми и любима, и ценна. Пусть будет мир в ней и война.  Ты только не забудь о самом  главном. События, интриги и герои, удачники или изгои, их отношения, переживания их должны в читателе такую бурю всколыхнуть, что в сером бытии мирском не часто кто такое сможет.  Вот, в этом гениальность моего Шекспира. Он смог всё это. Потому и признан лучшим за тысячилетие, завистникам слепым, глухим и малодушным вопреки.
 
Не сохранился деревянный театр. Давно дровами он сгорел – свидетелях и звуков, и видений. Сгорел и обогрел  ушедшее с театром поколение. 
Жгли и погромщики из варварского бытия, вломившись в дом.  Непостижимы!   Теперь, столетия спустя, из камня строят, из обожжённой глины.     Трудом искусства высечены в камне, обратно в камни взрывом превращают, бомбя и по пустыне разметая. 
А мир стоит опять у края.   Ни варварство, ни предрассудки, ни ложь, ни подлость с мерзостью неистребимы.  Гибридно вежливые ублюдки захватывают по пути, что пролегает мимо.   Хоть сколько тысяч лет уроками истории, уроками морали и в мудрых поучениях, в оживших ярких образах, прозрачной, ясной речью со сцен своих Театр щедро просвещал. Что в книжках, в фильмах детских прививалось, растоптано теперь, забыта жалость.     Что ж ныне?    Ныне драматургом          советник президента стал.   Он так сценарий расписал,   что от кровищи стало дурно!   
Мораль разжёванная мечется веками как бисер в уши паствы во церквах. Всё толку нет! На дикость нет управы, и правил нет, и снова в мире крах!     Так, может быть неверен мысли ход?  Слова не те?  Стал глух ко всему народ?    Во храмах – Лютер, в театрах шёл Шекспир.  Тот проповедовал, а этот действия творил.  О Стену Плача, как об лёд, слова напрасно птицей бьются. Мольбой, слезами не дойдёт.  К кому-то к сердцу проберуться.  Иной всё с лёгкостью поймёт.   Но в большинстве и холодно,  и равнодушно посмеются.       А то себе дороже – толпа на площади распнёт.      
А их кумир – избранник вечный – как вампир, высасывает голос лир, и струны рвёт. Так смолкнет мир. 
Мерзавцы в масках благородства, ревнители чужой любви, у них простое с Яго сходство – в могилы любящих свели.  До смерти довели доверчивых и честных.  Раскол в семье, в среде друзей. Столкнули в пропасть, слов не жалея лестных, творители вражды от лжеидей.  И месть, и море ненависти разожгли без никакой нужды трагедии реальной драматурги с фантазией «в сортирах замочить», но не актёров на подмостках чудных, а миллионы, что хотели жить, творить, любить, детей растить.   Они народы сталкивают лбами и травят всех  гибридной ложью под страхом всё накрыть «цунами».  Гудит от топота земля.  То – не вулканов стоны. Погнали беженцев поток.  Назвав несчастных миллионы, что реками пересекают материк, очередным переселением народов. И от бессилия слышен крик. Земля дрожит от сострадания, не выдержав безумств и смертью испытания.  Стихии по Земле бушуют, пытаясь взрывов гром перекричать. Но Тьмы посланцев это не волнует. Их жертв войны не сосчитать.   
Суд праведный не войдёт, никто не встанет — накроет «облачком» и не перед кем будет лгать.    Вот, потому разбой творится на Земле, что люди мечутся во мгле и не находят виноватых.   Нет  Гения и Бог бессилен, чтоб как-то справиться с безумием проклятых!
Мораль и мудрость  искусством виртуальности ни в церкви, ни в театре не привить. Придётся рукава реально засучить и зло в своём же доме истребить.  Сперва не хватит, как всегда, ни смелости и ни ума.  Потом из страха и отчаяния на подвиги решатся…  
От дыма, как всегда, Земля проветрится сама.  Потоками дождей с лица отраву смоет и пепелища зеленью покроет.  
А люди, что остануться, воздвигнут снова       свой храм Театра рядом с храмом Слова.
Шекспир продолжит свой полёт от человека к человеку и неуверенно войдёт в ещё нехоженную реку...
Тут я проснулся, сон свой бегло записал, пока не хлынул серых будней шквал.           
                                                                                                                                                   07.04.2018