ермак

Ермак (Фёдоров)
(Зарифмованные эпизоды, подменённые измышлениями
сценариста, считавшего пассионарность и верную любовь
недостойными внимания)
Часть 1(возвращение)
Занялся жар-цветом июльский денёчек,
Вдруг вспыхнули ярко церковные главки.
На луковках их заиграл огонёчек,
На тоненьких шейках, как будто купавки.

Вдруг засеребрились чешуйчаты крыши,
И весь городок сразу встал перед взором.
И гомон казацкий в один миг стал тише,
Лишь звук удивленья прошёл по просторам.

И слышно вдруг стало, как лают собаки,
Как по-деревенски ругаются бабы.
Валы с тыном, рвы увидали казаки;
В такой-то дали – и такие масштабы!

Дозорные башни с углов возвышались,
Друг дружке кричат сторожа на них звонко.
Над избами кверху дымки поднимались,
И синего неба касались тихонько.

Ермак охватил городок тёплым взором,
И сердце забилось его учащённо.
Толпа разноцветным пестрела узором,
Гудел-гомонил народ в ней возбуждённо.

Все с ранней зари казаков поджидали:
Рубахи, платки, сарафаны пестрели.
С яров загорелые дети кричали,
Повольников первыми встретить хотели.

Тут струги как лебеди стаей подплыли,
На утреннем солнышке крылья расправив.
И ткнувшись о пристань, их быстро сложили
Полоску лишь белую сверху оставив.

Замолкли казачьи лихие распевы,
Что с ласковым ветром неслись по просторам.
Погас огонёк, что горел для согрева,
Другое тут зрелище стало пред взором.

Со струга на берег сошёл Ермак первым,
Хоть кряжистый, всё же довольно проворный.
Толпа волновалась, гудела чуть нервно;
И было на что посмотреть им бесспорно.

Хоругви военные ярко сверкают,
На берег казаки горохом скатились,
От их жупанов берег весь расцветает,
Один к одному все в ряды становились.

Малиновый, синий и алый наряды,
В руках бердыши, шестопёры и пики.
Войти в город-крепость желают парадом;
В толпе восхищённые слышатся крики:

«Вот это народ! Удальцы то какие!
Все молодец к молодцу! Все по ранжиру!
Вон раны на лицах, видать боевые.
Плечистые, бороды все по мундиру».

Повольников ждёт атаман терпеливо,
Довольным, весёлым на всех смотрит взглядом.
На крыже лежит рука сабли красивой,
Каменья на ней дорогие нарядом.

Казаки построились в стройный порядок,
Потешники тут же вперёд забежали.
Они разоделись, как все, для парада,
И с музыкой к городу все зашагали.

Рога загудели, свирели взыграли,
И трубы на весь городок затрубили.
Из города люди им встречь побежали,
Вокруг ребятишки стрижами кружили.

От варниц, посадов народ торопился,
Все радостным криком ватагу встречали.
У жёнок из глаз огонёк тёплый лился:
Они бы повольников, ох, приласкали.

Одна вековуша Алёна застыла,
Стоит ни жива, ни мертва в сарафане.
Полвека годков добрых ей уже было,
А вот красотой сердца всё ещё манит.

Стоит как берёзка осенняя в поле,
До пола плакучие ветки спустила.
Такая по жизни досталась ей доля:
Всю жизнь одного человека любила.

И вспомнилось старое ей, всё былое,
Запавшие в душу черты вдруг узнала.
В ухватке стремительной то дорогое,
Что в сердце своём с давних пор сохраняла.
Что девичье сердце давно волновало.

И чёрные брови всё так же густые,
Такой же пронзительный взгляд атамана.
Какие ж тогда были все молодые!
И вскрылась с тех пор незажившая рана.

«Так это же Васенька, свет мой, Аленин!» -
Чуть слышно её губы лишь прошептали.
Как много уже лет прошло в безвременье,
И слёзы глаза голубые застлали.

И молодость сразу вдруг стало так жалко,
Она ж, улетев, никогда не вернётся.
Крутила всю жизнь одну ниточку прялка,
Погасшая радость, как боль отдаётся.

Не слышит Алёнушка, не замечает,
Приветствует как атаман всех встречавших.
Ей думы и слёзы весь мир затмевают,
Где много таких же, любовь потерявших.

Ермак у Алёнушки остановился,
Знать, вспомнил и он времена молодые,
И низко, до пояса ей поклонился.
Спросил, посмотрев ей в глаза голубые:

«Меня ль признаёшь ты, родимая, Лена?»
«Да как не признать мне кровинушки близкой».
И вспыхнула факелом вся от смущенья,
При этом склонив свою голову низко.

И чувство былое её охватило,
Из сердца по телу теплом разливаясь.
Как будто вчера это прошлое было.
Подумала, тихо душой улыбаясь:

«Каким тебя в юности ясным знавала,
Таким же на весь век и в жизни остался».
И сразу на сердце спокойнее стало,
И лишь ветерок седины чуть касался.

Тряхнув головой, посмотрев в глаза прямо,
Поблагодарила, уже не смущаясь:
«Спасибо, что ты не забыл меня сам то!
Что вспомнил, на Каму назад возвращаясь».
Часть 2 (год спустя)
Стоял тихий вечер, тянуло прохладой,
По улочкам долго Ермак пробирался.
С трудом узнавал переулки посада,
Алёну давно навестить собирался.

Мешок с добром, снедью он ей приготовил:
Посадскую жизнь он воочию знает.
Увидеться с ней когда ж сможет он снова,
Ведь днями за Камень-Урал отплывает.

Ну, вот и пришёл он к домишку Алёны,
И вот распахнул он к избёнке калитку…
Открылась тут дверь у хибарки тихонько,
Девчушка сбежала с крыльца к нему прытко.

«А мне бы Алёну» - сказал Ермак тихо;
И вдруг оробел атаман перед встречей.
В глазах у девчушки погасла шутиха,
Потупилась вдруг, опустились вниз плечи.

«Нет больше Алёнушки тут» - прошептала.
«Куда же ушла, и вернётся ли скоро?»
И тут на ресничках слеза задрожала,
И слёзы на землю закапали споро.

«К нам больше теперь не вернётся Алёна.
Обратно она никогда не вернётся.
Вчера на погост отнесли, за тем склоном.
И жить без неё теперь здесь нам придётся».

Ермак, сняв шелом, низко голову свесил,
Во рту пересохло, в ногах тяжесть давит.
Не ждал он отсюда подобных известий.
Кто ж жизнями нашими в жизни то правит?

Ворочая чуть языком непослушным,
Спросил, чтобы как-то хоть горечь разбавить:
«А ты кто такая? Тебе тут не скушно,
Козявушка?» - смог через силу добавить.

«А я не козявушка. Я же Анютка.
Я мамкина. Тут за старшую осталась.
Ещё две сестрицы есть, вовсе малютки,
Они ползунки» - и немного замялась.

«А что это там у тебя-то в мешке то?»
«Да Строганов хлебушком нам разорился».
«Ой, родненький! Дай хоть кусочек же мне то.
Уже третий день, как водой лишь постилась!

На варнице мамка всё время бывает,
А тятька неведомо где давно сгинул».
«Пусти меня в избу?» - и та разрешает:
«Входи, входи, дядя. Пригни только спину».

«А ты с ермаков, верно, дяденька будешь?»
Девчурка уставилась на атамана:
«Они, я слыхала, особые люди».
И ясненьких глаз не спускала с жупана.

«Из них, ермаков» - атаман ей ответил,
И низко пригнувшись, вошёл за Анютой.
«Хоть пусто, бедно, но опрятно» - отметил;
На лавочке в горнице сел на минуту.

И вспомнил, как в давние юные годы,
Сюда забегал молодым он парнишкой.
И жизнь не казалась тогда тоже мёдом,
За счастьем ушёл из родного домишка.

Алёнушка вспомнилась та, молодая,
Красивая, ладная на загляденье.
В чужие края навсегда провожая,
Дала поясок на удачу, везенье.

Певучим своим голоском говорила:
«На счастье тебе поясок вышивался.
Найдёшь, может, счастье то, Васенька, милый».
С Алёнушкой так вот тогда он расстался.

Но так не нашёл своего нигде счастья,
Гнезда так не свил, семьёй не обзавёлся.
Родню растерял в пору злого ненастья,
С Алёной теперь земной путь разошёлся.

Сутулясь, сидел атаман на скамейке,
И часто ресницы его заморгали.
Эх, воля казацкая! Доля-злодейка!
Печаль вместе с горечью душу сковали.

«Тебе худо, дяденька?» «Нет, дорогая» -
Ермак отозвался, с лавчонки вставая.
На руки Анютку поднял, отвлекаясь,
И расцеловал, к груди чуть прижимая.

«Прощай! Будь весёленькой, как и Алёна».
Подавленный вышел во двор из избушки.
Побрёл к Чусовой потихоньку по склону,
Минувшим придавленный, словно старушка.

Но на повороте он всё ж оглянулся:
Какой стала крохотной, ветхой избёнка…
За счастьем то путь эвон как обернулся.
А там, у калитки стояла…Алёнка!!!

Засунув в рот пальчик, вдогонку смотрела,
Свой взгляд очарованный не отрывая.
«Лебёдушкой вслед бы за ним полетела!!!
Ведь счастье не там. Счастье здесь оставляешь!»