Мои севера

 Виктор Решетнев                       

                            По имени отчеству               

     1981-й год выдался для меня знаменательным, я окончил Брянский институт транспортного машиностроения, женился и вместе с молодой женой уехал по распределению на Крайний Север. Сначала мы летели лайнером ТУ-154 до Тюмени, потом самолётом поменьше, ЯК-40, до Берёзово, где скоротал свои последние дни Александр Данилович Меншиков, ближайший сподвижник  Петра, и, наконец, лайнером совсем маленьким, на двенадцать персон, со звучным именем АН-2, мы добрались до конечной точки нашего путешествия посёлка газовиков под названием Белоярский. Направление на работу мне было выдано в специализированное управление №8 треста «Тюменьнефтегазмонтаж».
    Встретили нас в организации, как родных. Начальник управления, Полонский Илья Маркович, молодой мужчина лет тридцати, а надо сказать, что основной костяк работников тогда составляли люди совсем молодые, если не сказать – юные, принял нас в своём кабинете и быстро ввёл в курс дела.
    — Поедете на северный участок, на КС Надым, — сказал он, — там есть благоустроенное жильё для молодых специалистов. Выделим вам полвагончика, на первое время хватит, во второй половинке обосновался прораб, ваш непосредственный начальник. Он, кстати, сейчас здесь, недавно прибыл с отчётом. Его можно найти либо в производственном отделе, либо в бухгалтерии. Можете с ним познакомиться, его Яков Романовичем зовут. Через пару дней он вылетает обратно на компрессорную станцию.  Желательно, чтобы и вы полетели вместе с ним.
   Мы поискали нашего непосредственного начальника, и нашли его в ПТО. Им оказался весёлый парень, года на три постарше меня.
    — Молодой специалист? – обрадовался он, протягивая мне руку, которую я крепко пожал, — прибыли вместе с женой?  Очень хорошо. Давайте знакомиться?
    — Меня, Виктор, зовут, — сказал я, хорохорясь и делая лицо серьёзным. С первых минут я решил показать себя взрослым человеком, всё же институт недавно окончил.
    — А по отчеству, как? – продолжил расспрашивать он.
    — Сергеевич, — прибавил я.
    — А жену как?
    — Елена, — сказал я и запнулся, припоминая её отчество, то бишь имя моего тестя.
    — Её можно без отчества, — заулыбался весёлый начальник, — Лена – красивое имя. А меня Яков Романовичем зовут,  работаю я прорабом на КС Надым.
    Что такое Надым, я слышал, это был новый город в приполярном крае Тюменской области, а вот, что такое КС, слышал впервые.
    — Мы знаем, что вы наш начальник, — ответила жена и улыбнулась.
    — Вот и славненько, — подытожил наше знакомство весёлый прораб, -  послезавтра мы вылетаем. В девять утра я вас жду в аэропорту Белый Яр. Полетим на вертолёте. 
    — А билеты где купить? — поинтересовался я.
    — Привыкай летать без билетов, — веско сказал Яков Романович, — здесь север, тут всё по-другому. Ни замков на балках, ни билетов на вертолёт… и  ни зависти, ни злости, — тихо прибавил он.
     Два дня пролетели быстро,  провели мы их в «Деревяшке», гостинице для мастеров и прорабов. Её построили недавно из бруса сибирской лиственницы. Запах древесины ещё полностью не выветрился, потому её и прозвали – «Деревяшкой». Правда, когда приезжали с отчётом мастера и прорабы, то запах в ней появлялся и другой. Но об этом я узнаю позже, когда сам впервые приеду сюда с отчётом.
     А пока в половине девятого утра мы были с женой в аэропорту. Непосредственный наш начальник уже ждал нас. Он был по-прежнему в приподнятом настроении, взял наши паспорта и отправился к диспетчеру. Через пять минут он вернулся всё с тем же весёлым видом и отрапортовал нам. 
    — Записал всех, — сказал он, — вылетаем с третьей площадки на вертолёте МИ- 8. Номер нашего борта двести двенадцать.
     Через полчаса мы уже сидели в вертолёте на откидной скамье выкрашенной синим цветом. Сам борт был окрашен в оранжевый. Пассажиров набралось восемь человек, остальное место занимал груз. Тут была и спецодежда, и инструмент и различные материалы для предстоящей работы.
     Включили турбины, и лопасти начали потихоньку раскручиваться. Сначала они разрезали воздух с шипящим звуком, но очень скоро шум этот превратился в свист. Посвистев минут пять лопастями и набрав необходимые обороты, машина резко взмыла вверх. Я машинально ухватился за лавку, а потом прильнул к иллюминатору. Я и в наземном транспорте не всегда себя хорошо чувствую, меня частенько укачивает, а тут тошнотворный комок сразу подкатил к моему горлу. Чтобы утренний завтрак не вывалился наружу, я ещё теснее уткнулся лбом в иллюминатор и начал рассматривать проплывавший под нами пейзаж. Посмотреть было на что, бескрайняя зелёная тайга, чуть припорошенная первым снегом, тянулась до самого горизонта. Признаков жилья не наблюдалось вовсе.
    — А, ну, как упадём и останемся живы, — подумал я, — в какую сторону тогда выходить. До ближайшего жилья и за год не доберёшься...
     Разглядывание пейзажа несколько успокоило моё нутро. Теперь можно было время от времени отрывать свой взор от иллюминатора смотреть, как ведут себя остальные. Весёлый прораб, интересно, а как он себя чувствует?
     Яков Романович, в отличие от меня, чувствовал себя гораздо лучше моего, потому что он уже давно спал. Голова его слегка покачивалась в такт дёрганью вертолёта, а на губах застыла благостная улыбка.
    — Как же так, — удивился я, — вертолёт гудит, летит рывками, а он спит и ноль внимания...
     Тогда это был мой первый полёт на вертолёте, а потому в течение двух часов я не только не уснул ни на минуту, я  просидел всё это время как на иголках. Чего я только не пробовал: и равномерно дышать, и прислонять свой лоб к холодному иллюминатору, и смотреть вдаль, чтобы дёрганье было не таким явным, но всё равно мне было постоянно плохо. Но, всё кончается в этом мире, кончились и мои мучения. Командир заглянул в салон и, наконец,  объявил посадку. Мы приземлились на небольшую бетонную площадку, примерно десять на десять метров. Я первым вывалился из вертолёта и глотнул спасительного воздуха.
    — Ладно, — подумал я, — главное, дотерпел. Интересно, и часто мне придётся летать?
     Спрашивать об этом прораба я не стал, решив, что скоро всё, само собой разумеется.
     Так и вышло, уже через полгода я летал и на МИ-6, и на МИ-8, и засыпал в них быстрее всех, сразу же после взлёта.
     А пока, разгрузив вертолёт, мы пошли обустраиваться. Благоустроенным жильём оказался передвижной вагончик с удобствами на улице. Более того, я запомнил, что нам полагалась только одна половинка, во второй уже целый год шиковал Яков Романович. Отделяла его от нас тонкая перегородка из оргалита и тамбур, шириной чуть более метра.
    — Ничего, — подбодрил он нас, — половинка хоть и небольшая, зато своя. И в гости друг к другу ходить недалеко.
     Спали мы в ту ночь с женой без задних ног, а проснулись рано утром от стука в наружную дверь вагончика.
     Не дождавшись нашего ответа, кто-то тихонько её отворил и вошёл в тамбур. Судя по шагам, это были два человека. 
    — Не пугайтесь молодожёны, — услышали мы тихий приглушённый мужской бас. За ним раздался другой, чуть звонче, который хихикнул. Потом первый продолжил.
    — Мы знаем, что вы только вчера прилетели, а мы вчера на охоте были и немного порыбачили. Принесли вот вам гостинцев — два селезня и две щучки. Можете пока не вставать, — предупредил нас басовитый голос, сделавшись чуть громче, — мы оставим для вас всё в тамбуре, на линолеум положим. Когда отоспитесь, приготовите себе на обед что-нибудь вкусненькое.   
     Когда наружная дверь за ними закрылась, и шаги потихоньку стихли, мы с женой подхватились и наперегонки бросились в тамбур. Нам было интересно посмотреть, что же оставили незваные гости. На полу под раковиной умывальника лежали две птицы в ярких оперениях и две щуки, одна из которых была килограммов на пять, не меньше.
     Я сразу понял, что мы на Крайнем Севере, и что здесь всё по-другому, чем на Большой земле. На уроках научного коммунизма нас учили, как построить социализм в отдельно взятой стране. Но он почему-то упорно не строился, хотя прошло уже столько лет после революции. А здесь все  давно жили при коммунизме. Замков на дверях ни у кого не было, и это нисколько не провоцировало воровства. Рассказывали, правда, об одном случае, когда местный хант забрался к поварихе и утащил у неё духи на опохмелку. Флакон с французской жидкостью стоял в серванте на той же полке, где и деньги лежали, целая пачка – пятьсот рублей, и страждущий местный житель духи утащил, а на деньги не позарился. Потом через месяц он их вернул хозяйке, об этом мне сама повариха рассказывала. Так что случай тот получается не в счёт и на воровство не тянет.
     Зато, если надо было срочно ехать с отчётом, а сделать это было не на чем, то на трассе тебя подбирал любой попутный водитель и довозил до нужного места.  На чём я только потом не ездил по зимнику: на отечественных КРАЗах и КАМАЗах, на немецких «Магирусах», на чешских «Татрах»,  на автомобильном стодвадцатитонном кране «Демаг».  Один раз даже прокатился километров двести на гусеничном военном вездеходе. Три дня потом в голове гудело, и лязг от гусениц стоял в ушах.   
     На вертолётах приходилось летать очень часто. В середине восьмидесятых под моим началом было пять компрессорных станций, отстоявших друг от друга на сотни километров, так что налетал я за эти годы не меньше, чем мой родной брат – военный лётчик. И куда я только потом не летал…и с кем…но эти две щуки и два селезня, преподнесённые нам в первое наше северное утро, остались в моей памяти навсегда. Потом я и сам проделывал этот трюк не раз, сделавшись заядлым рыболовом, рыбка-то пока ещё на севере водится.  Я раздаривал свой улов направо и налево почти полностью. Угощал и знакомых и не знакомых мне людей, особенно нравилось дарить улов только что приехавшим на север молодым специалистам. Угостить ближнего – это всегда приятнее, чем съесть самому. Ну, а какую вкуснятину жена приготовила нам тогда на обед, вспоминаю до сих пор, и до сих пор у меня бегут слюнки от этих воспоминаний. На первое она приготовила жаркое из птицы, а на второе котлеты из щуки, так что мы с Яков Романовичем ели и нахваливали мою супругу.
      Отдыхали мы только день, а на следующее утро мой непосредственный начальник повёл меня на компрессорную станцию знакомить с бригадой.
    — Вот ваш новый мастер – Виктор Сергеевич, — представил он меня.
      И все рабочие, а это были высококвалифицированные специалисты по монтажу турбин, не первый год зарабатывавшие «длинный  рубль» на севере, жали мне по очереди руку и с улыбкой заглядывали в глаза. Потом в прорабке я спросил у Якова Романовича, непосредственного моего начальника, которому самому было только 26-ть,  не смешно ли выглядят мои «Виктор Сергеевич» по отношению к сорока-пятидесятилетним мужикам.
       — Нисколько, — ответил он мне, — и я тебе объясню, почему? То, что знают они, ты будешь знать, максимум, через год. А вот то, что знаешь ты, они не будут знать никогда…
      Так, с первых дней строительства газопровода «Уренгой-Петровск» я стал Виктором Сергеевичем, отныне и навсегда.  И никогда об этом не жалел впоследствии…
      Потом, несмотря на разницу в возрасте, все мы подружились, и коллектив у нас получился не разлей вода. На  Крайнем Севере иначе нельзя. Много раз потом я выручал моих «ребят» из разных ситуаций, и они всегда стояли за меня горой.

                      Немцы на Правохеттинской

     Всё повторяется в нашем мире, и в этом нет ничего особенного. Сейчас для России вновь настают нелёгкие времена. Что ж, для нас это не впервой, и нам не привыкать к санкциям, против нас вводимым. Это не что-то новое, всё уже было под Луной. В 1981-м году Рональд Рэйган, тогдашний  президент Америки, уже вводил против Советского Союза, аналогичные санкции. Тогда он запретил ввозить в нашу страну материалы, технику и высокотехнологичное оборудование для строительства  газопровода «Уренгой-Помары-Ужгород». Ничего, справились тогда, справимся и сейчас.
     По договору с европейцами газопровод нужно было построить в кратчайшие сроки, меньше, чем за год, и волею судеб я тоже принял участие в этом строительстве. Правда, тогдашние наши европейские друзья-партнёры оказались покрепче нынешних. Наверное, потому что в те времена ещё не так была развита демократия, и однополые отношения ещё не набрали полную силу и не были так распропагандированы в средствах массовой информации. Европейские мужики всё ещё были мужиками, и мужские качества в них превалировали.  Политики ещё не женились на политиках и не венчались в церкви друг с другом. А раз так, то они не пошли на поводу у Вашингтона, стали действовать самостоятельно, поставили нам вовремя необходимое оборудование, прислали квалифицированные кадры, с которыми мы и построили этот газопровод в обещанный срок и надёжного качества.
     Проект этого трансконтинентального сооружения, общей протяжённостью 4451 километр, был разработан ещё в 1978-м году. Он предполагал поставку российского газа непосредственно из Уренгойского месторождения в Западную Европу. Газопровод должен был пересечь Уральский хребет, пройти по дну более шестисот больших и малых рек, включая такие, как Обь, Волга, Дон и Днепр, и  после ввода в эксплуатацию перекачивать в европейские страны порядка тридцати миллиардов кубометров газа в год.
     Итак, как же всё начиналось?…
     В 1983-м году я – молодой мастер, но уже достаточно опытный, к тому времени смонтировавший со своей бригадой два цеха турбин на газопроводах Уренгой – Петровск и Уренгой – Новопсков, переехал с компрессорной станции Надым, на Правохеттинскую компрессорную станцию. Через неё и должен был пролегать этот газопровод. Определили новый коридор, проложили новый маршрут по местам, где ещё не ступала нога человека, где ещё не было ни обустроенного жилья, ни дорог, а будущий посёлок Правая Хетта только начинал зарождаться, и работа началась.
     Я перевёз свой жилой вагончик, в котором прожил два года, на подвеске вертолёта МИ-6  и подключил  к теплотрассе. Работники моей бригады помогли его утеплить и сделать пристройку. Соорудили её из деревянной обшивки, в которую упаковывалось импортное оборудование. Тут была и упаковка от японских шаровых кранов, с помощью которых осуществлялось управление подачей газа в трубах большого диаметра, и обшивка турбин и нагнетателей, а также поддоны, на которые ставилось оборудование. Главное, вся эта упаковка была изготовлена из первоклассной древесины, из которой потом были построены целые трассовые посёлки для рабочих и ИТР. В обиходе мы прозвали их «шанхаями», по аналогии с перенаселённым беднотой китайским городом. Знали бы мы тогда, в какой суперсовременный мегаполис он превратится в скором времени... 
     Прибыв на место, первым делом я отправился на рабочую площадку определить готовность фундаментов под такелаж турбин и нагнетателей. Мощные бульдозеры «Катерпиллер» и «Комацу», натужно урча двигателями, выравнивали место под будущую компрессорную станцию. На залитых бетоном основаниях для фундаментов сварщики генподрядной организации варили оголовники.  На них в скором времени я должен был установить турбины немецкой фирмы «AEG – Kanis», отцентровать их с нагнетателями, навесить вспомогательное оборудование, опробовать его и потом передать всё в лучшем виде заказчику. Помнится, как, впервые придя на место такелажа, я был поражён увиденной мною картиной. Двое сварщиков, лежа на брезенте, варили арматуру под реперные точки, а недалеко от них на небольшом кедре, ещё не сваленном ножом бульдозера, сидела семейка глухарей и с любопытством наблюдала их за работой. Красивые, огромные птицы, качаясь на ветках, спокойно взирали на происходящее. Ещё они не были ничем напуганы, ещё не боялись они ни рёва «катерпиллеров», ни сварочных сполохов, ни громких криков. Ещё не слышали они выстрелов в них направленных и не попадались в силки, а потому не понимали всей той опасности, которая исходит от странных пришельцев без спросу вторгшихся в их среду. Пока им было просто любопытно, не более. Но очень скоро эти птицы поймут, да и другая живность тоже, что спокойная жизнь в этих краях для них навсегда закончилась. Когда мы начнём строительство второй нитки газопровода, эти величественные птицы уже не будут подлетать к  компрессорной и на пушечный выстрел...
     Осмотрев фундаменты, я отправился к заказчику принимать оборудование. Оно уже прибыло на склад, вернее, было выгружено на открытой площадке, огороженной по периметру сеткой рабицей. Эта площадка и считалась пока складом. Я внимательно осмотрел упаковку турбин, нагнетателей, тщательно проверил её сохранность, а потом пошёл знакомиться с шефперсоналом, прибывшим в посёлок. Это были инженеры тех фирм, которые поставляли нам оборудование. Они должны были осуществлять надзор за всеми нашими работами. На Хетту прибыли представители различных западных фирм из разных стран. Им предстояло прожить вместе с нами на Крайнем Севере в течение года, то есть отбыть весь договорной срок от начала и до конца строительства, вплоть до полного ввода в эксплуатацию газопровода.    
     Кстати, работать они согласись только с двумя выходными, а до этого у нас  был только один – воскресенье. Пришлось руководству нашего «Миннефтегазстроя» пойти на их требования и, так как, работать нам без их ведома не разрешалось, то и у нас появилось два выходных. Потом они и остались после отъезда импортного шефперсонала.
     Надзор за моими работами осуществляли сразу два специалиста. Немец Буркхард, который смотрел за монтажом турбин, и француз Андрэ из фирмы «Крезо – Луар», который обязан был наблюдать за монтажом нагнетателей. Всего иностранных специалистов приехало на Правую Хетту человек двадцать, а общее руководство шефперсоналом было поручено представителю немецкой фирмы «Маннесманн». Этим представителем оказался пятидесятилетний упитанный мужик под два метра роста, которого звали Манфред. Ему было поручено общее руководство потому, что именно с его фирмой был заключён наиболее крупный контракт, а именно, на поставку труб большого диаметра. В результате в нашем посёлке немцев оказалось двое: мой — шеф по турбинам и чужой — главный по трубам, ну… и главный по отношению ко всем другим иностранцам. Эти два немца с самого начала взяли в оборот весь остальной импортный персонал компрессорной и на какое-то время установили на ней маленький Третий Рейх. 
     Но только не для нас, русских.  Нас они уважали, не то что моего бедного француза.
     В первый же день нашего знакомства, Буркхард попросил меня привести к нему всю бригаду. Он изъявил желание познакомиться с каждым лично. Более того, немец переписал всех моих людей в блокнот и даже спросил у каждого его национальность, которую потом занёс в отдельную графу!!!
     В этот же блокнот он потом запишет зимой показания наружного термометра, которые сразят его наповал.
    — Боже, — скажет он мне тогда, — я ходил на работу в минус пятьдесят три градуса. Это надо «записальт в мой записной книжка, а то, вернувшись в Эссен,  мне никто не поверит».
     А пока я поинтересовался у него, зачем это он переписывает моих работников себе в блокнот.
    — Чтобы потом было с кого спрашивать, — объяснит он.
    — Это что, значит, ты мне не доверяешь? – поинтересуюсь я.
    — Дело не в этом, — успокоит он меня, — я тебе доверяю и не сомневаюсь в твоей компетенции, но пусть и рабочий класс знает, что, если сделает что-то не так, то и с него тоже спросится. А, видя, что я их записал в тетрадь, они будут стараться. По крайней мере, это не помешает строительству, – прибавит он, улыбнувшись.    
    — Немец, есть немец, – подумаю я, — и от этого никуда не деться.
     К немцам я тогда относился нормально. Я думал, что Великая Отечественная Война уже давно закончилась, прошло столько лет. Все мы теперь люди-братья, и впереди нас ждёт рай на земле. Но время – это такой своеобразный продукт с такими противоречивыми свойствами… который бывает и длинным и коротким одновременно. Я вспомню потом об этих своих мыслях, когда буду бродить по высокому берегу Правой Хетты между бараков для заключённых, строивших здесь когда-то сталинскую узкоколейку. Тогда эти бараки были ещё целы, и железная дорога была видна с высокого берега. По плану она должна была соединить Воркуту с Норильском, протянувшись по побережью Северного Ледовитого океана.  По ней планировалось перевозить полезные ископаемые круглогодично, а не только в короткую летнюю навигацию.
     Однажды, прогуливаясь там вместе с женой, мы зашли в один из бараков. В нём ещё были целы нары, на которых спали заключённые, варочные котлы ещё стояли нетронутыми и выглядели так, будто только вчера в них готовилась еда. Внутри они даже блестели на солнце, лучи которого пробивались через дырявую крышу. Я тогда ещё не понимал, что меня отделяют от тех времён какие-то тридцать лет – совсем короткий промежуток времени. Всего лишь три десятилетия назад здесь жили люди, строившие узкоколейку. Они надрывались от непосильного труда, мёрзли, недоедали, недосыпали. Многие так и остались здесь лежать в безымянных могилах…
     А тогда мне казалось – тридцать лет, это такой огромный срок, что всё это так давно было, да и было ли…
     Потом бараки эти снесут перед самым приездом иностранцев. Пошлют бульдозер и столкнут их в Хетту, чтобы никто не спрашивал, что здесь было до нас…
     К концу строительства с Буркхардом мы подружились. Никакой он оказался не «нацик», нормальный немецкий парень, с которым мы построим лучшую компрессорную станцию на Крайнем Севере. Не раз и не два он будет приходить ко мне в гости, прихватив с собой пол-литра «Столичной» из магазина в Финском комплексе, у нас-то на трассе сухой закон так и останется до конца строительства. Мы будем говорить с ним за жизнь, обсуждать волнующие нас  проблемы. Обсудим размещение Першингов-2 в Европе. Я буду наседать на него, указывая, что американцы разместили их на немецкой территории без всякого разрешения со стороны хозяев.
    — Эти янки ни черта не понимают, — начнёт возражать Буркхард, разгорячившись после первой рюмки «Столичной», — до них не доходит, что вас, русских, не победить, поэтому и навязали нам этот дрянной контракт.  Случись что, и всем нам станет хуже. Но у вас в магазинах и так ничего нет, а вы живёте, как ни в чём не бывало. За окном минус пятьдесят, а вы всё равно на работу ходите и не бастуете. Американцам этого не понять. Если их солдатам вовремя мороженое не подвезут, то они и воевать не станут. А вот наша молодёжь в последнее время о вас, русских, тоже почти ничего не знает, но, в отличие от американцев, все мы помним, кто победил во Второй Мировой войне. Отсюда и уважение к вам и вашей стране.
     Я соглашался с ним, говорил, что, да, что-то у них было не так, что-то у нас, но друг друга мы уважали. А вот к своим европейским соседям у немцев уже тогда было совсем иное отношение.  Сколько раз я просил Буркхарда пригласить француза, посидеть втроём с нами за рюмкой  чая, но немец не привёл его ни разу. Подразумеваю, что он это нарочно делал. Мало того, находясь на компрессорной, он старался вообще не разговаривать с Андрэ и всегда поворачивался к нему спиной.
    — Буркхард, ты ведёшь себя неэтично, — пенял я нему, — где же твоя хвалёная демократичность?
    — Она у меня всегда с собой, — отвечал он мне бойко, — но с французом я не буду себя вести так, как с тобой. И ты знаешь почему. Мы их за четыре недели победили. И вообще, французам нечего делать в нашей компании.
     А мне всё же иногда хотелось поговорить с Андрэ по душам, тем более, что в школе я изучал французский. Поэтому однажды я не вытерпел, выучил одну фразу на его языке (французский словарик у меня в балке лежал, я его с Большой земли привёз и всё ещё не терял надежды освоить этот язык), и выдал ему эту фразу на компрессорной. Сказал я примерно следующее:
    — Эскё ву зэт вёню прёмьер фуа а л’Юньон Совьетик? – 
     Что по-нашему означало:
    — Вы впервые в Советском Союзе?
     Андрэ сразу поменялся в лице, потом выронил портфель, быстро подобрал его и куда-то убежал. Больше со мной без переводчика он уже не общался.
     А Буркхард русский язык знал неплохо. За три года до приезда на Север и нашей с ним встречи здесь, он принимал участие в строительстве компрессорной станции на Украине. Там он познакомился с местной девушкой и неожиданно для себя женился на ней. Но почему-то остался не очень доволен этой женитьбой.
     Однажды за рюмкой водки, когда она уже была не первая и даже не вторая, он пожалуется мне:
    — Одну ошибку совершил я в жизни, но очень большую, — с горечью скажет он, — не надо было мне на русской жениться.
    — А что так, — попеняю я ему, — немки лучше?
    — Не то, чтобы лучше, но с этой украинкой у меня одни проблемы. Три года живу с ней, а детей нет. Но, может, это и к лучшему, — добавит он и махнёт рукой.
    — Так она украинка, или русская? – уточню я.
  Хотя тогда для нас… не только для русских, но и для всех живущих на территории Советского Союза национальность не имела значения.  Украинцем ты был, белорусом, евреем или татарином – какая разница, все были братьями, все были с русской душой, раз разговаривали на русском языке.
     Частенько, принимая Буркхарда в своём балке (рюмок после трёх он как-то объяснит мне, что Буркхард – это старинное немецкое имя), я буду жарить ему яичницу на электроплитке, а он будет хвалить меня за моё кулинарное искусство, говоря, что я готовлю гораздо лучше, чем их русский повар в Финском комплексе.
     Будут и курьёзы в нашем общении, куда ж без них. Однажды, когда мы  разгуливали с ним по компрессорной станции, а, значит, всё это происходило по абсолютной трезвости, я решил подшутить над ним. Как оказалось, сделал я это не совсем удачно. Подкравшись к нему сзади, я исподтишка ткнул ему пальцем между лопаток и громко произнёс известную немецкую фразу:
    — Хенде Хох! – сказал я.
     Реакция оказалась неожиданной. Буркхард сначала замер, да так, словно окаменел, потом обмяк, ноги у него подкосились, и он начал оседать. Я еле успел его подхватить, чтобы он не упал. Приходил он в себя долго, а когда пришёл, то слёзно просил меня больше так никогда не делать.
     Что значит гены! Они передаются из поколения в поколение, а потому на некоторые события наш организм реагирует автоматически, чисто рефлекторно. Признаемся, кому из нас даже сейчас приятно слышать немецкую речь. Мелодичную английскую – ладно, грассирующую французскую – куда ни шло, а вот немецкую – это вопрос.
     На компрессорной станции всему шефперсоналу разрешалось разговаривать только на английском языке и делать это в присутствии переводчика. И, даже если  беседа велась гражданами одной страны между собой, всё равно они были обязаны говорить по-английски. Так было прописано в договоре, и так должно было происходить везде, но… не на Хетте. Там это правило постоянно нарушалось, и основными нарушителями были немцы. Когда они оставались вдвоём, то начинали общаться только на родном языке и делали это так громко, что их отрывистая лающая речь была слышна далеко вокруг. Как мне тогда хотелось взять в руки воображаемый «Шмайсер» направить его в их сторону и прокричать:
    — Тра-та-та-та…
     А почему? Да потому, что все наши страхи растут из детства. В детстве все мы вдоволь насмотрелись фильмов про войну, вот и режет нам до сих пор наш слух немецкая речь. 
     Но… всё проходит в этом мире, как всегда незаметно. Компрессорную мы построили, настало время расставания. К середине лета 84-го года я закончил монтаж турбоагрегатов «AEG-Kanis», каждую мощностью по 25-ть мегаватт, и собрался в отпуск. Буркхард подписал мне все акты приёмки, и я отнёс их заказчику.
     Начальник отделения Надымской Дирекции, Петросьянц Павел Саркисович, принял меня радушно в своём кабинете.
    — А-а-а, первый на получение денег, — поздравил он меня, — молодец!
     Но потом на планёрке, ещё до моего отъезда, он вдруг неожиданно заявит управляющему, что, дескать,  турбинист, то есть я, всё время пил водку с немцем, и тот, не глядя, подписал ему все акты.
    — Надо бы местному КГБисту пожаловаться, — скажет он, — пусть их обоих вызовет и как следует разберётся.
     Но управляющий не принял всерьёз возражения Петросьянца, лично ознакомился с актами, подписанными Буркхардом, и отпустил меня в отпуск.
     Перед отъездом я устроил прощальный банкет. Привёз из Надыма литровую бутылку «Столичной», купленную в ресторане «65-я Параллель», там же я приобрёл две баночки икры: красной и чёрной, а на пекарне в посёлке Хетта достал два огромных ещё горячих батона. Разрезал их пополам и намазал все четыре половинки сначала сливочным маслом, а потом сверху чёрной и красной икрой.
    — Молодцы русские, — похвалит меня Буркхард, когда мы будем стоять с ним в ожидании моего отлёта на вертолётной площадке, — твой отъезд я запомню надолго.  Дома, в Эссене, я расскажу и о тебе и обо всех русских людях своим друзьям. Пусть знают, что вы не такие уж и дикие. Хотя, — он рассмеялся, — в Надыме в «65-й Параллели» мне ухо в шапке-ушанке оторвали во время драки, которую ты мне подарил. Но – это чепуха. Настоящий мужик, да ещё после рюмки иногда обязан подраться. Особенно, если была замешана женщина… Даст Бог, свидимся! – сказал он, обнял меня и уронил слезу.
     Я запрыгнул в вертолёт, который быстро домчал меня до Надыма.
     Прилетев в Брянск, уже на следующий день я обнаружил в своём почтовом ящике повестку из КГБ.
    — Вот те, на, — опешил я, — не успел приехать, а уже в компетентные органы вызывают. И попробуй не пойти…Неужели Петросьянц настучал на меня?
     Но, всё оказалось гораздо прозаичней. Мой институтский друг решил продолжить карьеру в этой организации, а она в свою очередь, прежде, чем его принять в свои ряды, решила провести опрос всех его близких и знакомых. В конечном счёте, попасть ему в эту организацию не удалось, но это уже другая история.

                                              18 октября 2017г

                          Впервые на Ямбурге

       Раздался звонок. Звонили из Белого Яра из конторы, сказали, надо срочно вылетать на Ямбург монтировать турбины для ГТЭСки. Я отдал под козырёк и начал собираться. Главное, что мне сообщили, это чтобы я нашёл где-нибудь два домкрата и взял их с собой.
     — А что там нет домкратов? – хотел возразить я, но спорить с руководством не стал.
     — Надо, значит надо, и точка!
       По моим сведениям работы на Ямбургском месторождении шли уже полным ходом целый год. Посёлок строителей рос и расширялся, не хватало только электроэнергии, подключенной по постоянной схеме. Временные дизель генераторы давно не справлялись со всё увеличивавшейся нагрузкой.
       Вылетать было велено с Хасырейской компрессорной, где через день должен был приземлиться вертолёт и забрать меня вместе с домкратами. По крайней мере, мне так сказали...
       И вот я сижу с двумя тяжеленными масляными штуковинами на вертолётной площадке и жду борта. Провожает меня Худин Владимир Анатольевич – прораб с Головной компрессорной станции, что в Пангодах. Хасырейская и Ныдинская – тоже наша с ним вотчина.  Хорошо, что он вызвался мне помочь, а то бы я один надорвался с этими железяками.
       На календаре седьмое июля, середина лета. От Хасырейской до Полярного Круга всего каких-то десять километров. Правда, до Заполярья она расположена или после, я точно не знаю, но солнце в это время года здесь почти не заходит. Кружится весь день над тундрой, к вечеру опустится к горизонту, скользнёт по мхам и лишайникам, слегка погрузившись в них, и, оттолкнувшись, поднимается обратно в небо. Так продолжается до конца июля, но затем оно начинает уходить за горизонт полностью. Сначала ненадолго, потом остаётся там всё дольше и дольше и, наконец, ближе к Новому Году прячется за невидимой чертой совсем. Наступает полярная зима.
       А пока – длинный-длинный полярный день, самая его середина. И пусть солнце  невысоко кружится, но так как светит оно двадцать четыре часа в сутки, то успевает нагреть тундру и разбудить в ней разнообразнейшую жизнь. Сколько цветов в это время расцветает среди мхов и лишайников, сколько птиц вьют свои гнёзда по берегам многочисленных болот и озёр, сколько рыбы поднимается по малым и большим рекам, чтобы у истоков оставить своё потомство. Да, лето в тундре короткое, как бикфордов шнур, но бывает оно тёплым, иногда даже жарким.
      Вот и сегодня с самого утра на термометре плюс двадцать шесть. Потаскав домкраты, сначала из склада в кузов нашего «Захара» (ЗИЛ- 157-го), а потом из него на вертолётку, мы с Володей сидим потные и изнываем от жары. К тому же, я напялил на себя тёплую рубашку, мало ли, какая погода сейчас на Ямбурге. И пусть лететь до него не больше часа, но лишняя одёжка не помешает. На мне ещё джинсы и кепка с откидными ушами, также я взял с собой резиновые сапоги, которые запихнул в рюкзак. Сверху на них положил мохеровый свитер, который связала мне недавно жена. Короче, укомплектовался как следует! А что, неизвестно ещё, где мне придётся ночевать на новом месте. Хорошо, если встречу кого-то из знакомых, которые там давно обосновались, а если нет?
    — На вот, возьми, — Володя протягивает мне свою тёплую куртку, — специально для тебя взял. Ямбург – это всё-таки дальнее Заполярье.
     «Не такое уж оно дальнее», — думаю я, но куртку на всякий пожарный беру, и она мне сразу же пригождается.
      Как только вертолёт отрывается от бетонки и берёт курс на север, я стелю её себе под голову и укладываюсь в горизонтальном положении. Шум винтов и дёрганье летательного аппарата давно уже мне не мешают. За время пребывания на Крайнем севере, ко многому привыкаешь. Это при первом полёте меня чуть не стошнило…а сейчас.
      Улёгшись на боковую, я начинаю вспоминать, как  после института попал на север. Распределили меня в Белый Яр, куда я прилетел самолётом из Тюмени. Прибыл я в выходной день, и меня, молодого специалиста, до понедельника  поселили в жилом городке недалеко от конторы в вагончике на четверых. Кроме меня в нём обитало ещё три человека: двое газорезчиков и один сварщик. Все трое – молодые, но достаточно образованные ребята. Такими в последствии окажутся и большинство рабочих предприятия СУ-8. Недаром на компрессорных станциях нас будут величать «белой костью». 
      Пока я устраивался, ребята играли в карты в преферанс. Неожиданно совсем близко от нас раздался гул вертолёта. Это заходил на посадку очередной борт. Жилой комплекс СУ-8 находился недалеко от аэропорта, поэтому машины взлетали и приземлялись прямо над нашей головой.
      Сварщик с любопытством посмотрел на меня, как я отреагирую на шум, но я постарался сохранить спокойствие, потом он положил свои карты на стол и, не глядя в окно, уверенным тоном произнёс:
    — Шестёрка полетела, первая за день.
     «Дурят молодого специалиста, — подумал я, -  как это он определил, не глядя, шестёрка полетела, восьмёрка, или ещё что-то»…
      Потом, отработав больше года и налетав не менее сотни часов на разных типах бортов, я сам уже легко определял по звуку, что и куда полетело, и делал это не хуже того сварщика…
      Под шум винтов и под приятные воспоминания, я неожиданно засыпаю, а просыпаюсь, когда уже мы заходим на посадку. Выглянув в окно, я не сразу понимаю, что за странный пейзаж простирается под нами. Всё белым-бело до самого горизонта.
    — Что это? – интересуюсь я у одного из пассажиров, который старательно натягивает на себя дублёнку.
    — Как это что? -  удивляется тот, — лёд в Обскую Губу пригнало. За бортом сейчас плюс семь и белые мухи. Вы разве не слышали объявление командира?
    — Какие мухи? – я по-прежнему не могу прийти в себя.
    — Обыкновенные белые… снежок пошёл. – Он хлопает  меня по плечу и смеётся.
      Остальные пассажиры тоже смеются.
     «Двести километров от Хасырейской, — думаю я, — и такая разница». 
      Я беру в руки куртку и с благодарностью вспоминаю Худина. Молодец парень! Вовремя позаботился о своём начальнике!   
      Высадив пассажиров, вертолёт отрывается от бетонной площадки и стремительно уходит ввысь. Я с трудом поднимаю один из домкратов и вопросительно смотрю на второй. Его тут же подхватывает мужик в полушубке и помогает дотащить мне его до края площадки. В это время по направлению к нам по непролазной грязи медленно движется вахтовый автобус. Он будто плывёт по этой серой расквашенной жиже. Поравнявшись с нами, он ловко причаливает к бетонному основанию. Все пассажиры скоренько бегут к открывшейся дверце. Вахтовка УРАЛ — самый проходимый транспорт на севере, а сейчас ещё и самый тёплый для меня.
    — В Барановку едем, — объявляет шофёр.
      Что такое Барановка, я понятия не имею, но если бы и имел, всё равно бы не вылез из тёплой машины…
      Так я впервые оказался на Ямбурге.
      Потом, прибыв в Барановку — жилой посёлок, прозванный так по фамилии первого прораба, который его строил, я нашёл в нём знакомых. Поселился у начальника участка СУ-5, которого знал ещё по Правой Хетте. Принял он меня как родного. В его вагончике имелась печка буржуйка, которую мы с ним по очереди топили деревянными упаковками от оборудования и, которая неплохо нас грела в прохладные ночи. Были у него также неплохие книги из местной библиотеки, которые я читал в перерывах между сменами. Одну даже успел прочесть целиком о русско-американском создателе телевидения Владимире Зворыкине. Совместил, так сказать,  приятное с полезным. Многие вещи тогда меня поразили из американской жизни тридцатых годов. Оказывается, уже тогда почти в каждой семье имелся холодильник, а у нас эти агрегаты появились только в начале пятидесятых. И на счёт женского труда, меня поразила одна фраза, высказанная американским дедом своей взрослой внучке, которая после института захотела пойти на работу:
    — Не позорь меня! – сказал он ей, — когда умру, тогда можешь делать, что хочешь. Можешь даже на работу пойти!
      А у нас в тридцатых годах женский труд был уже повсеместным, и не только в конторах и учреждениях. На железных дорогах женщины укладывали шпалы и забивали костыли, в сельском хозяйстве пахали на тракторах не хуже мужчин. Да, полезной информацией я обзавёлся на Ямбурге помимо работы...
      Но вот монтаж турбин на электростанции закончен, её пустили в строй, надо было срочно уезжать. К тому времени в вагончике у нас стало гораздо теплее, подключили масляные батареи. Буржуйка больше не понадобилась, и мы вынесли её в тамбур, но я всё равно иногда просыпался по ночам, чтобы её топить. Однажды проснулся, а снаружи ветер такой свистит, что жуть. Вдруг, думаю, оторвёт бочку от опоры и докатит до Ледовитого океана. И зацепиться ей будет не за что, деревьев-то нет…
      На следующий день, подписав акты приёмки и дочитав книгу до конца, я улетел в Надым. Домкраты я оставил своему квартирному хозяину, начальнику участка СУ-6 в качестве платы за жильё (смеюсь!), не тащить же их обратно. Затем из Надыма я отправился в Белый Яр. Отчитавшись по нарядам и закрыв зарплату, через Тюмень я вернулся обратно. Переправился на барже в Старый Надым и по сталинской узкоколейке добрался до Правой Хетты – постоянного места моей дислокации. Северная эпопея, а по-тогдашнему обыкновенная трудовая деятельность, продолжилась. Сколько бы она ещё продолжалась – неизвестно, но настали лихие девяностые, и всё в один миг поменялось. Предприятие наше закрылось, а я улетел на Большую землю. Но это уже другая история.

                                  Росомаха

      Вернулся как-то из очередной поездки с отчётом Яков Романович и рассказал мне преинтереснейшую историю с элементами страшилки. Добирался он в Белый Яр на перекладных, и пришлось ему заночевать на Ягельной компрессорной у тамошнего прораба Люботы Валерия Михайловича. А надо сказать, что Любота слыл заядлым рыболовом и охотником. Он держал собак в пристройке к жилому балку, двух лаек для охоты на лося, дома у него имелось ружьё – двустволка, которое он привёз с Большой земли, а ещё он построил на берегу Левой Хетты небольшой бункер, где прятал от постороннего глаза лодку с мотором и набор всевозможных рыбацких снастей. Уточню – любительских, не браконьерских! Плюс к этому он соорудил ещё деревянный помост, по которому было удобно эту лодку спускать к воде и поднимать обратно. Несколько раз и я бывал у него в гостях, и тоже ездил вместе с ним  на рыбалку. Поэтому я не с чужих слов знал об увлечениях Валерия Михайловича и сопутствующему им азарту. На охоту, правда, я с ним не ходил, но бочки с засоленной лосятиной видел у него в зимней пристройке. Как-то он угостил меня этим яством, которое оказалось на любителя, по крайней мере, для меня, а вот вяленая рыбка мне очень даже понравилась.
      Вообще Любота был хозяйственным парнем, и жена у него была под стать ему. Однажды она даже червей нам копать помогала для предстоящей рыбалки. Сколько я не просил Валеру запретить ей это делать, но Любота только улыбался, глядя на старания супруги.
      Но вернусь к рассказу Якова Романовича и постараюсь передать его как можно ближе к оригиналу.
    — Переночевал я на Ягельной за милую душу, — рассказывал он, — постель Валерина жена постелила мне чистую, мягкую, с хрустящими белыми простынями.  Выспался, будто в раю. И вот утром после завтрака приглашает он меня на рыбалку. Успеешь, говорит, ещё со своим отчётом наездиться, никуда твой Белый Яр не денется.
      Оделись мы с ним потеплее, намазались антикомариновой мазью и отправились к реке. Сели в лодку и поплыли к месту рыбалки. Клевало в тот день отменно. Плотвы и окуней я надёргал половину полиэтиленового мешка из-под удобрений. Потом на живца ещё несколько щук поймал, одну крупную, килограмма на четыре. А Валера за это время наловил столько, что еле в другой мешок поместилось.
      Возвращаемся домой довольные, почти два мешка рыбы с собой везём. Ветерок обдувает наши лица, короче, красота, а не жизнь! Вот уже и деревянный сарай показался, куда нам причаливать, осталось до него каких-то полсотни метров. И тут вдруг мотор начинает барахлить. Сначала чихнул два раза, а потом и вовсе заглох. Подёргал Любота за шнурок, раз дёрнул, другой, мотор не заводится. Тогда он достаёт со дна лодки весло и давай им загребать.
      А я в это время замечаю, как от берега отплывает и направляется в нашу сторону росомаха. Я не охотник, а потому испугался не на шутку, кричу Валере:
    — Загребай в другую сторону...
      А он и не думает этого делать, наоборот, гребёт наперерез дикому зверю. Я понимаю, охотничий азарт захватил его целиком, и он меня не слышит, но мы ведь безоружны, мало ли что может произойти.
      Поравнявшись с росомахой, Валера открывает в лодке ящик, приделанный к борту, и шарит в нём рукой, пытаясь что-то нащупать. Оказывается, там он обычно возит с собой ружьё, но на этот раз он забыл его туда положить.
      Что делать? Другой бы на его месте опомнился и начал отгребать назад, но только не Валера. Забыв об инстинкте самосохранении, он поднялся во весь рост и хрясь зверя веслом по голове. Весло пополам, я в шоке, медведь рычит, а все мы знаем, что росомаха – это маленький медведь, по крайней мере, такой же злой и опасный, и только Любота сохраняет полное спокойствие. Мне даже показалось, что ещё чуть-чуть, и он бросится за росомахой в воду и голыми руками её задушит.
      Как потом мы добрались домой, я толком не помнил. Соображать начал, только когда Валера налил мне полстакана коньяка, и я выпил.
    — Что там с медведем? — поинтересовался я.
    — Ничего, уплыл, — ответил он спокойно, — следующий раз обязательно ружьё возьму, когда на рыбалку поедем.
      Окончательно в себя я пришёл уже будучи в Белом Яре, и там дал зарок, с Люботой на рыбалку больше никогда не ездить…
      Так закончил свой рассказ Яков Романович.
      Ну а я был ещё несколько раз у Валерия Михайловича и ездил с ним на рыбалку, и от каждой такой поездки получал несравненное удовольствие. Наверное, потому что в душе сам такой же бесшабашный и азартный человек.
   
                                                            2 ноября 2017г.

                                   Ягенетта

     На открытой платформе, усевшись на одну из бетонных плит, уложенных стопками и привязанных стропами к невысоким бортам, по сталинской узкоколейке я еду из Пангод в Новый Уренгой. Маневровый тепловоз пыхтит изо всех сил, таща за собой небольшой состав, в котором основном открытые платформы с нагруженными на них дорожными плитами. Тепловоз очень старается, но разогнаться больше пятнадцати километров в час не может. Сил маловато, да и рельсы под ним настолько кривые, что не ровён час, можно и под откос свалиться.
     На дворе середина лета. Жарко, тучи комаров противно звеня, вьются над моей головой. Они назойливо лезут в глаза, в уши, норовят сесть на лицо и попить моей кровушки. Я лениво отмахиваюсь от них сложенной вчетверо газетой «Рабочий Надыма». Делаю это чисто из спортивного интереса. Эту живность трудно отогнать, да и привык я уже к ней. Правда, не настолько, чтобы совсем её не замечать, но и раздражаться по поводу назойливости этих божьих тварей я не намерен. Они выполняют своё предназначение в этом мире, я своё. На Севере я работаю уже пятый год, и ко многому привык. Зимой к холодам, к трескучим морозам под пятьдесят, летом к мошкаре и комарам, которые иногда готовы сгрызть тебя до костей. Особенно злобствуют эта живность, когда я езжу на рыбалку. Там над водой её целые тучи, и без накомарника делать на рыбалке нечего.
     Жена моя за эти годы, в отличие от меня, так и не привыкла к этим божьим созданиям, хотя иногда хочется обозвать их совсем другим словом. Но делать этого я  не буду, памятуя, что в природе всё взаимосвязано и всё существует в полной гармонии.
     Но, как бы там ни было, у себя дома в своей новой квартире, которую мы недавно получили  в Финском комплексе, мы с женой решили обезопасить себя от этих божьих тварей.  На входные двери и на окна жена в два слоя натянула марлю, через которую, не то, что комар не просочится, но и воздух едва проникает, а ещё она принесла откуда-то электрические пластины «Раптор» и попросила меня понатыкать их в розетки. Это новомодное средство отбивает охоту кусать у тех комаров, которые всё же просачиваются в нашу квартиру.
     Честно говоря, основную работу по борьбе с кровососами выполнял не я. Сделала это жена, пока я мотался по командировкам. Я только воткнул рапторы в розетку да гвозди забил в дверной косяк и в оконные рамы. А она, молодец (она у меня вообще – молодец), и марлю где-то нашла, и ровненько её на части разрезала, и края обшила на швейной машинке. Кроме этого она однажды и клопов потравила, которые неведомо как завелись в наших новых апартаментах. Этих созданий я бы уже поостерёгся называть божьими. Но жена и с ними справилась, пока я был с отчётом в Белом Яре. Засыпала всю квартиру дустом и всех их изничтожила, а потом ещё поклеила новые обои (и всё это без меня). Ночевать ей, правда, пришлось пару дней у своей подруги, но зато потом мы с ней зажили в новой нашей квартире, словно в раю.
     Пожив в ней месячишко, она меня потом попросила вбить ещё несколько гвоздей чуть выше оконных рам, возле самых карнизов, чтобы повесить на них одеяла. В июне в Приполярье начинаются белые ночи, а при свете жена заснуть не может, вот и приходится занавешивать на ночь окна. 
     Мне-то всё равно, я даже сплю на рыбалке облепленный с ног до головы комарами! А солнце… мне оно вообще не мешает. И пусть на Правой Хетте летом солнце почти не заходит, потому что посёлок расположен всего в сотне километров от Полярного круга, но зато оно успевает прогреть окружающую среду до нужной температуры. Столько грибов и ягод успевают за это время созреть в тайге, сколько цветов расцвести в тундре, сколько живности прилететь с Большой Земли всем этим полакомиться и произвести потомство. Есть в северных краях своя притягательная красота…
     Сняв кепку, я вытираю пот и поднимаюсь с бетонной плиты, чтобы размять затёкшие ноги. Я потягиваюсь и начинаю по ней ходить взад-вперёд. Тучи комаров следуют за мной. Я делаю туда обратно по шесть шагов. Это примерная длина плит, а по ширине они чуть больше двух шагов. Вообще-то это не дорожные плиты, скорее, аэродромные. Они и шире дорожных почти в два раза, и толще, и, говорят, гораздо прочнее.
     Походив туда-сюда и размяв ноги, я снова усаживаюсь на плиту. Она тёплая, почти горячая. Ехать мне ещё почти пять часов, но к вечеру,  я надеюсь, доберусь до Нового Уренгоя. Найду там ночлег у Генподрядчика в каком-нибудь завалящем бараке, а на завтра продолжу свой путь. Конечная цель моего путешествия – Ягенетская компрессорная станция…
     Неожиданно состав подо мной начал скрипеть и накренятся набок. Я понимаю почему. Рельсы впереди по ходу движения изогнулись на жаре так, что стали похожи на змеи, только что не шипят. Зато вовсю шипит и пыхтит тепловоз, тянущий состав из последних сил. Мне кажется, что шипит он не только от натуги, но и от недовольства, слишком уж медленно мы плетёмся. Но поехать быстрее, мы не можем, есть риск свалиться под откос. 
     От Пангод до Нового Уренгоя расстояние километров сто двадцать, а, значит, ехать нам из конца в конец – плюс-минус десять часов. Это, если не слишком часто останавливаться.  Обычно машинист и его помощник пару-тройку раз за это время бегают за грибами, и это всё. Но  если они ещё и охотиться начнут, а я езжу этим маршрутом не в первый раз и знаю, что в локомотиве обязательно есть ружьё, и, может быть, даже не одно, то ехать нам придётся  дольше. Перед поездкой ночь я провёл на Головной компрессорной в посёлке Пангоды. Прорабом там работает Худин Владимир Анатольевич, с которым мы вчера столько грибов собрали, а потом нажарили.
     Он пока, как и моя жена, к комарам не привык. На ночь развешивает в «бочке» над кроватью марлевый полог. Мне он тоже приготовил такой же, и надо отдать должное, ни один кровосос не проник ко мне за всю ночь. Зато одна мышка забралась под полог и влезла мне прямо в штанину. Это случилось во сне, хорошо, что спал я в штанах, поэтому мышка успела добраться только колена. Спросонья я подхватился и так дрыгнул ногой, что зверёк пулей вылетел из штанины и долетел до тамбура. Я потом долго не мог прийти в себя, и, прежде чем улечься спать снова, натянул на себя носки и заправил в них брюки. Технику безопасности надо соблюдать всегда. А ну как она проникла бы выше колена?
     Я улыбнулся, припомнив свой ночлег, и поёрзал на плите. Она уже стала совсем горячей, пришлось подстелить под себя газету. Но, как бы то ни было, тепло я люблю, и всегда любил. И никакие комары этому не помеха. 
     Вот шеф-инженер Буркхард относился к этому зверью иначе, называя их маленькими мушками, и говорил, что нигде не встречал более злых и неотвязных тварей. Кажется, ещё совсем недавно я натирал его демитилфталатом, который только и помогал защититься от них. Привезённые им из Европы новомодные спреи были бессильны против наших комаров. На его родине демитилфталата днём с огнём не сыщешь, жидкость эта уже давно там запрещена в силу своей ядовитости, а у нас мы только ей и спасаемся. Я получал демитилфталат из Белого Яра, плюс к ней мне прислали ещё мазь «Рэдет», тюбик которой я подарил Буркхарду, когда он улетал в свой Эссен. Ну и ещё, конечно, пару баночек красной икры.
     Сразу после его отъезда, меня назначили начальником северного участка и в моё распоряжение отдали пять компрессорных станций. Разбросаны они по всему приполярью. Правая Хетта на юго-западе, севернее её по старому коридору расположена Головная компрессорная, западнее её и ещё севернее – Хасырейская, а сейчас я еду на  Ягенетскую. Она расположена в другом коридоре далеко от Правой Хетты, основного места моего базирования. Поэтому Новый Уренгой — это не конечная точка моего путешествия. От него до будущей компрессорной ещё примерно пара сотен километров. Хотелось бы, конечно, пролететь их на вертолёте, но это – как повезёт. В крайнем случае, доберусь на комфортабельном поезде. Из Нового Уренгоя до Сургута уже ходит такой…
     Неожиданно мои мысли прерываются резким скрипом тормозов, и состав, замедлив ход, останавливается. Я иду к голове поезда, к тепловозу узнать, в чём дело.
    — Ни в чём, — отвечает мне машинист, -  просто  на обочине помощник заметил семейку подосиновиков, и  решил собрать их на ужин.
     Семейкой красноголовиков, он не ограничился и продолжил сборы. Машинист, тем временем, достал из локомотива корзину и вручил её мне.
    — Если в грибах разбираешься, помоги моему помощнику в благородном деле, — попросил он меня.
     Я отправился вслед за помощником. А что мне оставалось, сидеть на плите и кормить комаров?!.
     Кроме подосиновиков и подберёзовиков я нашёл несколько белых грибов. Грибы собирать я умею и всегда нахожу их больше всех.
     Собрав две полных корзины, мы трогаемся дальше. Машинист приглашает меня в кабину, я соглашаюсь, и он начинает рассказывать нам с помощником о своём житье-бытье. Ездит по этому маршруту Старый Надым – Новый Уренгой он уже второй год, и работа эта ему нравится.
    — Платят здесь хорошо, не то, что на Большой земле, — говорит он, — и с продуктами тут получше. А если консервы надоедают, — прибавляет он, доставая из-за спального места  двустволку и показывая её мне, — то я пиф-паф, и на ужин у меня либо глухарь, либо тетерев, а то и целый олень. Вот так и живём, — заканчивает он свой разговор. 
     Дальше мы едем молча. Я смотрю на незаходящее здесь солнце, плывущее среди белых облаков, на кривые рельсы, блестящие в его лучах, на зелёные кедры, выстроившиеся рядами вдоль насыпи, и на душе у меня становится хорошо. Я молод, здоров, а впереди меня ожидает ещё столько всего интересного…
     На площадке Ягенетской компрессорной станции встречает меня сам управляющий генподрядной организацией Владимир Степанович Бузорин.
    — Выручай, турбинист, — говорит он, — завтра надо начинать строительство цехи и отчитаться об этом перед замминистра, а турбины твои всё ещё на базе заказчика, а не на фундаментах.
    — Так мы их мигом, — самоуверенно говорю я, — нужна только пара трубоукладчиков «Катерпиллер» или «Комацу», и они будут на фундаментах как миленькие.
    — Не всё так просто,- вздыхает управляющий, — сломался экскаватор, и нечем делать отсыпку. Я думаю, чтобы выйти из положения,  набросать вместо песка аэродромных плит под трубоукладчики. Сможешь ты по ним заехать и поставить турбины? — Он смотрит на меня вопросительно.
    — Попробую, — говорю я, но в голосе моём изрядная доля сомнения, — только я плиты все раздавлю. Турбина 60-т тонн весит, да трубоукладчик ещё столько же, одна труха от них останется. По назначению эти плиты уже  нельзя будет использовать.
    — Я на это и не рассчитываю,  — успокаивает меня Владимир Степанович, — главное такелаж  сделать. А для строительства дороги я новые выпишу.
     И вот прямо по болотной жиже без горсти песка я подтаскиваю трубоукладчиками турбины к фундаментам. Потом даю команду машинистам поднять их к самому верху стрел, и мощные трактора начинают медленно наезжать с двух сторон на фундамент. Один из них едет передом, второй задом. Стараюсь командовать так, чтобы всё происходило синхронно, иначе груз может упасть, а трактора опрокинуться. Но думать об этом мне совершенно не хочется, да и признаться, и некогда. Я бодро вышагиваю вслед за поднятой турбиной, стараясь не терять из виду обоих машинистов. Их взоры обращены только ко мне. Понятно, что всё теперь зависит от их слаженных действий, и от верно поданных мною команд. И вот трактора, поравнявшись с фундаментом, начинают одновременно наезжать на первую стопку плит. Она поддаётся, проседает  в грязную жижу оттаявшей почвы, от неё отваливаются крупные куски бетона, но трубоукладчики уверенно продолжают движение. Они наезжают на следующую стопку, которая выше предыдущей. Двухтонные аэродромные плиты пляшут под их мощными гусеницами, словно те едут по волнам, а не по твёрдому грунту, и я вижу, как застыл управляющий в позе истукана с острова Пасхи, глядя на происходящее. Он отлично понимает, что может случиться в любой момент. Под нами болото, отсыпки никакой, чуть что, и всё полетит в тартарары. Но, глаза боятся, а руки делают. Именно ими, моими руками, я, как дирижёр оркестром, руковожу опасным процессом. Тем временем один трубоукладчик притормаживает, другому я отдаю команду двигаться немного быстрее. Главное, чтобы они всегда находились друг напротив друга. Плавно покачиваясь, огромные машины, наконец, взбираются на третью, последнюю стопку плит, самую высокую, и я даю команду опускать турбину на фундамент. Есть первый агрегат.
     Я вытираю пот со лба, а Бузорин радуется словно мальчишка. Машинисты трубоукладчиков тоже радуются, они вылезают из своих кабин и прохаживаются перед фундаментом, на который установлена первая турбина. Я чувствую, как пот течёт по моей спине, и рубашка прилипает к телу. Но улице совсем не жарко.
     Порадовавшись вместе со всеми, я даю команду затаскивать вторую турбину. Всё происходит без эксцессов, после второй турбины, устанавливаем третью, а вот с четвёртой с самого начала идёт что-то не так. Один трубоукладчик, как и в предыдущие разы, сразу наезжает на самую высокую стопку плит, а другой почему-то этого сделать не может. Он карабкается, задирая нос всё выше и выше, и по-прежнему остаётся на месте. Плиты под ним трещат, крошатся, выстреливая из-под себя груды камней вместе с огненными искрами, но последняя высота никак не даётся.
Я лихорадочно соображаю, что делать дальше. 
     Трубоукладчик в любой момент может опрокинуться, потянуть за собой турбину, за ней последует другой трубоукладчик, и всё. Моя карьера на этом будет закончена, если не хуже. Короче, вся моя жизнь пролетает у меня перед глазами за несколько секунд. А дальше всё начинает идти, будто в замедленной съёмке.
     Я отдаю команду начать движение второму трубоукладчику, который уже находится на самом верху и стоит без движения. Делаю я это в надежде на то, что он потянет за собой первый трубоукладчик, и тот дополнительным усилием всё же преодолеет последний барьер. Это является прямым нарушением инструкции, как, впрочем, и вся затеянная авантюра, но именно это спасает положение. Когда турбина разворачивается и встаёт почти поперёк фундамента и уже грозит ударить по стреле, первый трубоукладчик, наконец, страгивается с места и, покачавшись туда-сюда, словно на гребне волны, взбирается на самую высокую стопку плит.
     Рукавом рубахи я вытираю пот с лица и  даю знак машинистам опускать груз. Всё, мы победили… Как я потом затаскиваю пятую, последнюю турбину, я уже помнить не буду, да это и неважно. Владимир Степанович пожимает всем участникам благополучно завершённой авантюры руки, а меня приглашает вечером в баню.
  -  Мой человек сегодня там дежурит, — говорит он, — приходи, попаримся…ну и всё остальное. Это дело надо отметить.
     Я рад, что управляющий генподрядного треста так по-дружески общается со мной, всего лишь начальником субподрядного участка. Приглашает меня в баню, будет там чем-то угощать.
     Вечером в сильно натопленном деревянном строении, напарившись, как следует берёзовыми вениками, мы сидим в предбаннике и молчим. Полный мужчина, которому на вид далеко за шестьдесят, приносит нам что-то булькающее в эмалированном чайнике. На трассе сухой закон, а потому употребление спиртного не приветствуется…да и где его достать.
    — Чай будем пить, что ли, — думаю я, — ладно, невелика беда. Хотя я сейчас бы лучше кваску холодненького выпил.
    — Это напиток свойского приготовления, — улыбается мне Бузорин, будто читая мои мысли, — сейчас примем по маленькой.
     Он наливает прозрачную жидкость в кружку, которая у нас она одна на двоих.
     По запаху я определяю, что это за напиток. Мой отец в своё время тоже такую же гнал и тоже величал её свойским напитком.
    — Давай ты первый, — говорит мне Владимир Степанович, -  тяни до дна.
     Свойские напитки употреблять я умею, в своё время отец их здорово приготавливал на деда Гришки аппарате.
     Я, не спеша, с расстановкой тяну пахучую жидкость, опустошая кружку до дна, и крякаю. Тут же в руки мне втыкается малосольный огурец.
    — Подожди, — говорю я, переходя с управляющим на «ты», — дай отдышусь. А вообще-то, — прибавляю я, — сегодня я чуть турбину не уронил.
    — А я видел, — спокойно говорит управляющий, наливая себе полную кружку напитка. Он тоже медленно и с расстановкой вытягивает её до дна.  Потом крякает и с улыбкой смотрит на меня. В ответ я смеюсь нервным смехом.
     Потом он наливает ещё по кружке, мы выпиваем, занюхиваем хлебом и закусываем салом с малосольными огурцами. Приглашаем за импровизированный стол хозяина напитка, нашего человека (после второй кружки он становится уже и моим, а не только Бузорина). Вскоре тот  приносит ещё один чайник пахучего напитка, и мы все вместе его осушаем. Заканчивается вечер в генподрядной гостинице в личном номере управляющего.
На утро голова у меня тяжёлая, словно свинцом налитая, а Владимиру Степановичу хоть бы хны. Да, далеко мне ещё до него.
    — Я позвонил своему начальнику участка, — говорит он мне, — чтобы тот принёс тебе уже подписанные заказчиком акты на такелаж, потом к обеду сюда прилетит начальник Главка Наливайко Андрей Иванович. Я попрошу у него вертолёт, чтобы доставить тебя куда надо. А тебе куда надо? – интересуется он.
    — На Правую Хетту.
    — Ха Хетту, так на Хетту, — качает он головой и начинает звонить по рации.
     Через час я, чисто выбритый и напившийся чаю, тоже свойского, заваренного и принесённого мне теперь уже нашим общим с Бузориным другом, стою на вертолётной площадке и жду обещанного борта. 
     И вот на посадку заходит новенькая восьмёрка, а в это же самое время к вертолётке подъезжает УАЗик. Из него выскакивает Владимир Степанович и направляется к вертолёту встречать начальника Главуренгойгазстроя.
     Андрей Иванович Наливайко в Новом Уренгое человек известный. Горожане называют его отцом строительства и через тридцать лет установят ему памятник в красивейшем городском сквере. А пока ему едва за пятьдесят, и он полон сил. Владимир Степанович ведёт его к УАЗику, что-то говоря ему на ухо, потом возвращается на вертолётную площадку.
    — Полетишь этим бортом, — говорит он, — я с Андреем Ивановичем договорился. Он здесь пробудет до завтрашнего утра, а на сегодня вертолёт в полном твоём распоряжении. Я сейчас дам задание командиру, вернее, командирше. Этим МИ-8  управляет женщина, Инесса. Между прочим, чемпионка мира по вертолётному спорту, — прибавляет он, — а чтобы тебе удобнее было сидеть в вертолёте и потом, по прибытии, было чем поправить голову, я сделаю тебе небольшой подарок.
     Он машет в сторону УАЗика, из которого тут же выбегает водитель и направляется к нам. В руках он тащит что-то тяжёлое в картонной коробке.
    — Это пиво, чешское, полная коробка, — спокойным тоном говорит управляющий, — вчера мне пришлось нарушить инструкцию, за это тебе причитается небольшая компенсация.
     Я готов его расцеловать. Не каждый управляющий трестом относится так к простому начальнику субподрядного участка. Личный вертолёт предоставляет, в котором командир – женщина, ящик чешского пива даёт в дорогу, а главное, мне – всего лишь двадцать шесть. И это, наверное, пока самое большое для меня счастье. Вообще, Владимир Степанович — необыкновенный человек. Сын его после армии устроился к нам в управление и будет работать обычным слесарем четвёртого разряда. Сам заработает себе на жигули. Лет через тридцать это будет выглядеть нонсенсом. Золотая молодёжь начнёт разъезжать на крутых «тачках», подаренных им родителями… Владимир Степанович такого не мог себе позволить.
     Но всё это будет потом, а пока я лечу в вертолёте на Правую Хетту. Меня приглашает в кабину командир экипажа, прелестная женщина — Инесса.
    — Садитесь между нами посередине, — говорит она, — будем вместе прокладывать путь. На Хетту я лечу впервые, и мне надо так рассчитать путь, чтобы хватило заправки на обратную дорогу.
     В кабине вертолёта я ещё не летал. Впереди и подо мной выпуклое прозрачное стекло. Через него видно всё, как на ладони. Зрелище потрясающее. Мы летим невысоко, метров сто, может быть чуть выше. Под нами и впереди до самого горизонта простирается зелёная тайга. Изредка мелькают блюдца болот и небольшие речушки. Дух захватывает от такого полёта. Инесса раскладывает передо мной маршрутную карту.
     Вот Ягенетская компрессорная, -  говорит она, — вот Новый Уренгой, куда мне сегодня надо возвратиться, показывай, где твоя Хетта. Тут у меня на карте обозначено несколько вертолётных площадок между Старым Надымом и Пангодами. Которая из них твоя?
     Я смотрю на карту, нахожу на ней Надым, потом Старый Надым, следом за ним посёлок Пангоды, там, где Головная компрессорная в моём подчинении, прикидываю серединку между Пангодами и Старым Надымом и уверенно тычу пальцем в одну из площадок, которая ближе всех к реке Правая Хетта.
    — Кажется, это моя, — говорю я, — нам сюда.
     Инесса отдаёт карту бортинженеру, чтобы тот нарисовал маршрут, а я возвращаюсь в салон сторожить своё пиво. Но делаю это недолго, мне становится скучно лететь одному, и я снова прошу разрешения сесть вместе со всеми в кабину.
     Инесса разрешает. К тому же она оказывается разговорчивой женщиной. Рассказывает всякие истории из своей жизни. О том, что пять раз становилась Чемпионкой мира в составе нашей вертолётной сборной, но вот уже второй год не выступает на чемпионатах и работает по контракту на Крайнем Севере. Работает вахтовым методом, месяц летает на севере, а месяц отдыхает дома в Москве.
    — Я живу на одной площадке с Николаем Рыбниковым, — делится она со мной, — нашим известным актёром. Он всё дочь замуж никак выдать не может, а ей уже двадцать девять.
     Незаметно за разговором пролетает два часа.
    — Пора быть твоей Правой Хетте, — говорит она, — есть там у вам что-нибудь заметное? Ориентир какой-нибудь?
    — Есть, — говорю я, — вышка телевизионная. Её недавно построили, сто метров высотой.
    — А вон она, — показывает мне взглядом Инесса немного в строну от нашего курса и закладывает крен для посадки.
     Через десять минут я вылезаю из вертолёта, таща на плече ящик пива. Это большая ценность на трассовом посёлке, на котором сухой закон. Не успеваю отойти от вертолётной площадки, как навстречу мне попадается начальник участка технологов СУ-5 Старцев А.И.
    — Куда это ты летал? – интересуется он.
    — За пивом, — отвечаю я довольным голосом.
     Конечно же, он думает, что я шучу. Приходится его разуверить. Я сбрасываю ящик с плеча и достаю из него бутылку чешского пива.
    — На, угощайся, — я протягиваю ему пузырящуюся на свету золотистую жидкость. Старцев смотрит на меня такими глазами, будто я иллюзионист Кио и извлёк из своего картонного ящика золотой самородок.
    — Бери-бери, — говорю я, — я потом тебе расскажу, как оно у меня оказалось. А сейчас мне надо домой, жена ждёт, будем с ней пировать и соседей пригласим.
    — Так она же у тебя не пьёт, — смеётся Старцев.
    — Ничего страшного. Мне и соседям больше достанется, — улыбаюсь я. 
    — Везёт же твоим соседям, — вздыхает начальник участка СУ-5 и прячет бутылку в карман пиджака.
     Вечером жена приносит из магазина банку селёдки иваси, я чищу картошку, начищаю полную кастрюлю, жена её отваривает, и мы пируем с гостями почти до полуночи...
     Следующей зимой я снова уехал на Ягенету. Предстояли пуски турбин в трассу. После пусков нужно было подписать у заказчика акты приёмки агрегатов в эксплуатацию, и можно было уезжать обратно на Хетту. Всё прошло успешно, мне подписали все акты, я прикидывал, какую получу премию для себя и для своей бригады. Настроение было отличным. Проведя неделю на компрессорной, нужно было возвращаться и делать это нужно было опять через новый Уренгой. Борта с женщинами-командирами часто не летают, а если и летают, то такое событие бывает в жизни только раз. В день моего отъезда мороз установился с утра в районе пятидесяти градусов. В такие дни вертолёты обычно не летают, но тут по какой-то надобности один борт всё же прилетел на компрессорную. Наверное, привезли кого-то из руководства. Пассажиров на обратный рейс набралось всего двое: я и начальник Генподрядного участка.
     Долетели до Нового Уренгоя мы быстро, а вот сесть в аэропорту помешал туман. В морозные дни, когда стоит абсолютное безветрие, это обычное дело. Тепло от котельных, от жилых зданий и обогреваемых промышленных сооружений, выхлопы от автомобилей, всё это превращается в туман, который стоит и при полном отсутствии ветра никуда не рассеивается. Наоборот, чем дольше трещат морозы, тем гуще скапливается над городом туман. Особенно опасно ездить в такие дни по зимнику. Встречная машина окутывает вас непроглядной дымкой, и ехать становится почти невозможно. Недалеко от Хетты в такой мороз однажды произошла страшная авария. УАЗик, который вёз Пангодинскго председателя исполкома, попытался обогнать вахтовку и нырнул под встречный КРАЗ. Водителю отрубило обе ноги, его вытаскивал из машины слесарь монтажник из моей бригады Юра Ельников. Потом он мне рассказывал, как этот водитель УАЗика умер у него на руках, а вот председателя исполкома спасли. У него только два ребра и ключица оказались переломанными. Основной удар пришёлся на сторону водителя.
     И вот под нами точно такой же туман. Вертолёт покружил над городом и, не найдя площадки, сел прямо на автомобильную трассу, которая на какое-то время выглянула из тумана.
    — Выходить будете? – спросил нас командир, — или полетим дальше? Но учтите, на сегодня конечный пункт наших полётов – это не Новый Уренгой.
     Я вопросительно посмотрел на своего ви-за-ви, дескать, ты тут местный, тебе и решать. 
    — Вылезаем, — бодренько сказал начальник Генподрядного участка, и мы с ним выскочили на заснеженную бетонку. 
     Мы не сразу поняли, какая холодина снаружи, в вертолёте-то было достаточно тепло, даже жарко.
    — В какую сторону идти? – спросил я своего попутчика.
     Тот начал неуверенно озираться, и по его виду я понял, что он не знает, в какую сторону идти.
    — Может, в ту? — показал я рукой туда, где был гуще туман, — по всей видимости, там жильё. От него теплее, а потому туман втой стороне гуще.
     Но не успели мы пройти и ста метров, как нас подобрал вахтовый автобус. Нам даже сигналить не пришлось, остановился он сам. В автобусе ехала вахтовая смена с дожимной компрессорной станции.
    — Куда это вас несёт, в такую холодину? – поинтересовался бригадир.
    — В Новый Уренгой путь держим, — ответил я, — а что, мы не в ту сторону идём?
    — В ту, в ту – усмехнулся он, — только до города ещё пятнадцать километров, а на сегодня наша вахтовка последняя. Следующая пойдёт только завтра утром…   
     Что ж, Бог уберёг меня тогда, бережёт и сейчас. Зачем-то я Ему нужен…Может быть, для того, чтобы вместе с друзьями-северянами написать книгу о нашей молодости, и о нашем житье-бытье на севере. Рассказать в ней, как мы жили, как трудились на благо отчизны, поведать теперешней молодёжи о мужском братстве и обо всём таком, что на сегодняшний день стало уже историей нашей страны. Написать обо всём откровенно, ничего и никого не стесняясь.   
     Что ж, я постараюсь это сделать с честью…
                                          
                                          18 января 2018г

                 Большое видится на расстоянии

      По прошествии лет, можно с уверенностью сказать, что времена нашей молодости прошли не зря. Более того, именно те дни были самыми яркими, самыми значимыми, самыми насыщенными и счастливыми в нашей жизни. Дружба, взаимопомощь, чувство локтя, всё это не было для нас пустым звуком. Мы много трудились на благо страны, работали с энтузиазмом, с задором, и всерьёз никогда не задумывались о личном благе. Общественные интересы мы всегда ставили выше личных, но не из-за того, что были какими-то особенными людьми, тогда многие так поступали. Зато сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, мы не только занимались  перекачкой газа, главное, мы жили интересной, достойной, полноценной жизнью. А потому сейчас нам есть, что вспомнить… 
      Окончив в 1981-м году БИТМ (Брянский институт транспортного машиностроения) по специальности инженер-механик, я приехал по распределению в СУ-8 треста «Тюменнефтегазмонтаж» и сразу попал на компрессорную станцию «Надым», или как мы её в просторечии называли – КС «Ноль». Хотя она так называлась, но по счёту от месторождения «Медвежье» была второй.  Первая — «Головная», находилась севернее, километрах в ста от неё, рядом с посёлком Пангоды. Начальником участка на тот момент на этой станции был Харитонов Виктор Фёдорович. А на «Нуле» командовал старший прораб Бенькович Яков Романович, который получил эту должность незадолго до моего приезда. Под его начало я и попал. Оба эти руководители: и Харитонов В.Ф., и Бенькович Я.Р. в своё время тоже окончили БИТМ.
      Прибыв на компрессорную станцию, я сразу с головой окунулся в гущу событий. На ней уже полным ходом шли пусконаладочные работы. Они велись в цехе строящегося газопровода «Уренгой – Петровск» в помещении на пять турбоагрегатов ГТК-10-4.  Пристройки на три агрегата на тот момент ещё не было. Но я тогда и не знал, что цех десяточных турбин, мощностью по десять тысяч киловатт каждая, должен состоять из восьми агрегатов. Это выяснится позже. Окажется,  существуют два варианта: цех строится либо по схеме пять плюс три турбины, либо шесть плюс две. Обычно в цехе постоянно работают в трассу три агрегата. Они нагнетают газ в трубу, поднимая его давление с 54-х атмосфер до 75-ти.  Один агрегат при этом всегда находится в  резерве.
      Но я к тому времени ещё и турбин никаких не видел, потому как учился в группе 76 ДС-1 и окончил институт по специальности «Судовые дизели», или «дизеля», как мы их называли.
      Так вот, когда мы поднялись с Яков Романовичем, с моим начальником, на отметку 5,1 (потом я узнаю, что на эту высоту устанавливаются турбины), то увидели такую картину. Всё вокруг в сизом дыму, шум стоит такой, что в двух шагах ничего не слышно и нужно кричать, чтобы услышать друг друга. Вокруг нас бегают какие-то люди, периодически поглядывая на приборы.
    — Что это за шум? – поинтересовался я.
    — Турбины «на боёк» испытывают, — прокричал мне на ухо Яков Романович.
      Ну, я побоялся его переспросить, что такое «боёк», и зачем на него нужно испытывать турбины, а то подумал бы, бог весть что. Да и где эта самая турбина находилась в тот момент, я тоже не знал.
      Потом я всё узнаю и достаточно быстро. Пусконаладкой окажутся работы по пуску турбин в трассу и будут они очень специфическими, потому что, зачастую, будут продолжаться круглосуточно день и ночь, так что иногда нам и еду из столовой будут привозить на компрессорную. Так Генподрядчик всё устроит, чтобы было меньше перерывов в нашей работе, работе турбинистов. Потом я буду рад, что с самого начала пришлось окунуться в самое пекло и изнутри узнать эту интересную работу.
      Бригада турбинистов, то есть теперь это будет и моя бригада, окажется состоящей из двенадцати человек. Среди них будут слесари монтажники, газорезчики, сварщики, стропальщики, даже крановщица мостового крана будет своей. Во главе этой бригады будет стоять бригадир со стажем, слесарь шестого разряда, Шпайзер Владимир Семёнович. Вскоре мы с ним подружимся, тем более, что балки наши в посёлке окажутся рядом, и частенько мы потом семьями будем ходить друг к другу в гости. В этой же бригаде слесарем монтажником будет работать младший брат бригадира Юрий. Я тоже с ним познакомлюсь и подружусь. А с Ушаковым Николаем Васильевичем, сварщиком бригады, я вообще сойдусь близко на почве рыбалки – нашего общего увлечения. Николай всегда будет работать в паре с газорезчиком, слесарем шестого разряда, Ивановым Сергеем Васильевичем. Этот Иванов окажется интересной личностью, из семьи москвичей, сплошь академиков и докторов наук.
    — Но… я один  у них такой уродился, — будет потом он мне жаловаться, хитро улыбаясь при этом, — здесь на севере мне больше нравится, чем в Москве, и денег я здесь зарабатываю больше, чем мои родственники.
      Сергей Васильевич, впрочем, как и сварщик Николай Васильевич, окажутся подверженными известному русскому недугу, а именно, тягой к спиртным напиткам. В перерывах в работе, а на компрессорной перебои при переходе от одного цеха к другому нередко случаются,  друзья эти будут запивать. А вот выходить из пике им окажется совсем непросто. Потом придётся навёрстывать упущенное и работать после загулов день и ночь.
      Не умываясь,  как мы тогда говорили
Николай Васильевич уедет с севера в начале девяностых, а вот Сергей Васильевич не доживёт до этих дней. Его бездыханное тело найдут в одной из теплотрасс города Надыма. Почему всё так произойдёт, никто не узнает. Такова судьба, как говорят в народе.
      Но в то время, когда я только приехал на «Нулевую», все были живы здоровы и работали, как звери. Включился  в трудовой процесс и я.
      Где-то, через месяц Яков Романович повёл меня на первую планёрку знакомить с генподрядчиком. Планёрка, как я потом понял, проходила в штабе стройки. Там в семнадцать ноль-ноль шесть раз в неделю собирались руководители генподрядной организации и начальники участков смежных предприятий, которые участвовали в строительстве компрессорной. Все они отчитывались о проделанной работе и намечали план дальнейших действий. Имелась в штабе стройки и рация, по которой я потом связывался со своей конторой.
    — Приучайся, — сказал мне тогда Яков Романович наставительно, — ты теперь ИТЭровец, турбинист, белая кость, при моём отсутствии будешь отвечать  на компрессорной за всё.
      Я кивнул головой, не подозревая, насколько быстро наступит эта самая ответственность при отсутствии непосредственного моего начальника. Уже через неделю он засобирается в отпуск.
    — С генподрядчиком я тебя познакомил, поэтому не дрейфь, во всём остальном тебе поможет Володя Шпайзер.
      Не успел Яков Романович улететь, как пришёл приказ об установке трёх турбин на фундаменты.  Называлось это – сделать такелаж. Без выполнения этих работ генподрядчик не может начать  возводить пристройку к основному цеху.
      И вот я на площадке, где мне предстоит впервые  самостоятельно сделать такую сложную работу. Подъехали два трубоукладчика «Катерпиллер», прибыла на платформе вездехода Ураган первая турбина, ребята одели стропа на проушины рамы маслобака, и такелаж начался.
    — Командуй! – сказал мне Володя Шпайзер.
    — А как командовать? – поинтересовался я.
    — Маши руками машинистам трубоукладчиков, и все дела. Не волнуйся, они уже не в первый раз делают эту работу… Но если что, — веско прибавил он, — отвечать  будешь ты.
      Я посмотрел на своего бригадира, шутит он или нет, но тот был серьёзен. Более того, Владимир Семёнович отошёл в сторонку и встал позади меня.
    — Давай, начинай, — сказал он тихо.
      Я махнул рукой, и трактора взревели.
      Сначала турбину приподняли с платформы, потом из-под неё выехал Ураган, затем её чуть опустили, и я дал знак машинистам двигаться к фундаментам.
      Правильно я махал руками, или нет, точно не знаю. Шпайзер в это время стоял позади меня и подстраховывал. По крайней мере, мне хотелось так думать. Может, и он тоже что-то показывал машинистам, но я уже ни на что не отвлекался, понимая, вся ответственность теперь на мне.
      И вот первая турбина затащена на фундамент, за ней вторая, и, наконец, третья. Никаких сложностей и инцидентов не происходит, всё прошло, как по маслу.
      Когда последний агрегат был установлен на положенное место, откуда ни возьмись, появился начальник участка генподрядной организации.
    — Яков улетел, — сказал он мне, — теперь ты старший. Бери  бригадира и айда в столовую в ИТРовский зал, отмечать будем. Традиция у нас такая,- прибавил он, — первый такелаж и  первый пуск в трассу мы всегда обмываем.
      Я согласился на такое лестное для меня приглашение, даже обрадовался ему. Теперь я чувствовал себя командиром на производстве.
    — А ты молодец, — выпив первую рюмку, начали все меня нахваливать, — лихо командовал.
    — Я ещё и не такое могу, — похвастался я, — наливайте.
      Через три месяца пристройка к основному цеху будет закончена, начнётся пусконаладка. Опять придётся работать без  выходных, но никто не будет роптать и  возмущаться, потому что на севере это не принято, более того — не должно быть иначе.
      По прошествии полугода мне присвоили первую полярку, я получил к зарплате квартальную премию, вышла солидная сумма.
    — Вот он, длинный рубль, — обрадовался я, — теперь с севера просто так не уеду, останусь здесь надолго, пока не заработаю на квартиру на Большой земле. 
      К этому времени моя жена устроилась в ЛПУ секретарём-машинисткой, и совместная наша северная жизнь началась.
      Ещё через год мы закончили все работы на газопроводе Уренгой – Новопсков, которыми я руководил с нуля, нужно было перебираться на новый участок.  Газопровод Уренгой – Помары – Ужгород проходил уже по новому коридору. Предстоял переезд в посёлок Правая Хетта, который только недавно начал отстраиваться на высоком берегу одноимённой реки.
      Многие ребята из моей бригады переезжать не стали, сильно много хлопот. Кто-то из них перешёл работать в эксплуатацию, а кто-то уехал на Большую землю насовсем.
      Я начал готовить свой вагончик для переправки на Правую Хетту.
      Бригадиром на новой стройке у меня сначала был  Шинарёв Геннадий Михайлович, потом, начиная со второй очереди, Михайлов Кирилл Александрович. Оба профессионалы в своей прфессии. Ко второй очереди, когда прибыл импортный персонал, курировавший строительство газопровода «Уренгой-Помары-Ужгород», заказчик возвёл финский жилой комплекс, и в нём нам с женой дали квартиру. В кои-то веки у нас с ней появился свой благоустроенный кров над головой. Теперь, мотаясь по командировкам, я уже не переживал за неё, да и за себя тоже, потому что знал, мне есть, куда возвращаться.
      В новом посёлке вскоре появился первый магазин, потом пекарня, библиотека, детский садик и школа. Школу помогали возводить всем миром, даже жена моя принимала участие в субботнике по уборке и благоустройству окружающей  её территории.
      Потом зимой мы часто ходили с ней гулять по новому финскому комплексу. Красивые здания на сваях, клумбы с яркими цветами, тротуары с гранитной плиткой. Зимой всё это покрывалось полутораметровыми сугробами, и снег был такой чистый и  белый, что слепило глаза. Никогда я потом  не встречал такого белого чистого снега. Помнится, куропатки повадились прилетать к нам в посёлок. Зимой на фоне сугробов их было совсем не видно, заметны были только две чёрные крапинки на хвосте, и то, когда они взлетали…
      После окончания строительства газопровода «Уренгой Помары-Ужгород», я получил задание перебраться на Ягельную компрессорную станцию. Там нам предстояло построить вторую очередь с невскими турбинами ГТК-10-4. Снова нужно было начинать с такелажа, потом делать монтаж,  пусконаладку, короче, опять работа день и ночь. Бригадиром на этой станции был назначен Павлов Борис Степанович, слесарь шестого разряда, признанный специалист по десяткам. Цех генподрядчик строил зимой, отапливая его изнутри газовыми пушками, а мы параллельно обвязывали турбины. Частенько мне приходилось ездить на Ягельную по зимнику через Новый Уренгой. Своей машины на участке не было, поэтому нередко я выстаивал на трассе в лютый мороз не один час, прежде чем меня подбирала попутка. Однажды даже с температурой 39 я вышел на зимник и простоял там два часа. А что, работа есть работа…
       После Ягенетской была командировка на Ямбург. Там силами нашей бригады была смонтировано и пущена в строй ГТЭС на четыре турбины.  Потом я строил девятую дожимную компрессорную, Хасырейскую, Ныдинскую. К тому времени мне прислали в помощь  нового мастера, вскоре ставшего прорабом – Худина Владимира Анатольевича.
       В 1990-м году моя  трудовая деятельность на севере была завершена, и я уехал на Большую землю. Там меня ждали серьёзные перемены, впрочем, как и всю нашу страну.
       Но время, проведённое на севере, друзья, с которыми я там познакомился, природные красоты, которых нет больше нигде, не забудутся никогда. Всё это мне и сейчас порой снится…
………………………………………………………………….
       И ещё. В конце повествования мне хотелось бы вспомнить и сказать несколько благодарственных слов в адрес тех работников СУ-8, с которыми я пересекался в Белом Яре ненадолго,  когда бывал с отчётом, но о которых я помню до настоящего момента. В разные годы они занимали различные должности.
       Это Рушинг Виктор Игоревич, принявший эстафету от Полонского Ильи Марковича и возглавлявший СУ-8 до конца его существования. Сейчас, к моему сожалению,  Виктора Игоревича с нами нет, он рано ушёл. Но мы помним о нём, как о человеке интеллигентном, умном, трудолюбивом, с лёгким весёлым характером. Светлая ему память.
       Ещё это Ключко Владимир Иванович, главный инженер СУ-8.
       Кармацких Александр Георгиевич, зам. начальника предприятия.
       Беляев Александр Григорьевич, зам. начальника СУ-8.
       Воробьёв Геннадий Антонович, главный механик организации.
       Смолянов Александр Гергиевич, начальник ПИЛ — лаборатории по контролю сварных соединений на газопроводах.
       Кармацких Раиса Фёдоровна, начальник Отдела кадров.
       Это Нейгум Нина Петровна, заведующая центральным складом. Наша мама, как мы все её ласково величали.
       В разное время возглавляли Плановый отдел:
       Кислицына Мария Николаевна,
       Малетина Галина Михайловна,
       Микляева Татьяна Михайловна, до этого работавшая инженером экономистом первой категории.
       Иванов Евгений Владимирович, инженер по технике безопасности первой категории.
       Мельникова Раиса Семёновна, инженер по организации и нормированию труда первой категории.
       Инженеры: Смирнова Татьяна Яковлевна и Кажаева Мария Петровна.
       Бухгалтера: Соколова Валентина Владимировна, Михайличенко Алла Борисовна.
       Инженер отдела подготовки производства,
       Лукомская Нелли Витальевна.
       Техник, Тюстина Галина Владимировна.
       А также машинистка первой категории,
       Ткаченко Нинель Евгеньевна.
       И ещё. Я хочу поблагодарить всех тех, с кем пришлось работать в то счастливое время, но чьих имён и фамилий я уже сейчас не помню. Знайте, память о вас навсегда сохранится в моей душе.
                                             
                                                    4ноября 2017г