О лопнувшем черепе (Это я мент позорный)

       Черная полоска на лбу, словно прочерченная рейсфедером стала расширяться,  превращаясь в темно-бордовую.  Потом шапка съехала с головы  вместе с теменной частью черепа и упала на землю.  Мелкими капельками  ударило  Серегу по лицу. Взгляду открылись извилины темно серого цвета, с капельками  сукровицы на мозговом веществе.
 
       Теменная часть черепа покачивалась за тем местом, которое раньше называлась затылком, повиснув на лоскуте кожи. Желудок среагировал раньше, чем Сергей понял, что это за брызги, вывернув  недавний ужин  в пищевод, а затем в рот. Сереге пришлось судорожно вывернуть голову, чтобы рвотные массы не попали прямо на мозг потерпевшего…
 
        Руки мужчины лежащего на коробках СЦБ близ железнодорожного полотна были странно гибкими и гнулись в тех местах, где вовсе не должны были сгибаться. Серега, недоуменно приглядываясь, удобнее перехватил руку в рукаве из чертовой кожи, поближе к плечу и потянул вверх,  к себе, почти прильнув своим лбом к голове клиента. Рудольф  пыхтел с другой стороны, также пытаясь удержать выскальзывающий  рукав левой руки трупа потерпевшего. Ноги скользили на притоптанном снегу.
 
       Из тьмы на мерцающий свет станционных огней выплыло бледное, спокойное лицо молодого мужчины. Чистое, неестественно белое лицо. Почти чистое, только у самого края меховой шапки нахлобученной на голову, в верхней части лба темнела тонкая темная полоска, будто прочерченная рейсфедером, окунутым  в мазут.
 
       Рукав  снова выскользнул из Серегиной руки, и лицо мужчины снова уплыло в темень.«Твою, мать,- пробурчал недовольно  Рудольф, — долго ты там корячиться будешь? У него руки сломаны. Хватай за ворот под шеей и за ногу — поднимаем и относим».
 
       Серега последовал совету, но когда он одновременно с Рудольфом рванул мужчину вверх, неестественно вывернувшаяся рука мужчины завалилась  Сереге меж ног  и  он замер, не имея возможности сделать хотя бы шаг, боясь доломать трупу руку.
 
       Пришлось снова, под ворчание Рудольфа,  отпустить тело потерпевшего  на землю и подсунуть кисть болтающейся руки за борт  куртки погибшего, а ля Наполеон, между застегнутыми пуговицами.
 
       Серега попытался представить, как все это произошло. Отдыхал мужик после работы с друзьями, ну усугубили естественно. Усугубили неплохо, потому, как дух спиртной от мужичка неслабый исходит, да еще чем-то резким незнакомым попахивает. Когда дошли до кондиции за разговорами, стали прощаться. И побрел пьяненький гражданин до дому до хаты.
 
       Богу одному известно, о чем он там задумался, а задумавшись, выперся на пешеходный переход через железнодорожную линию. Выперся,  погруженный в свои мысли.не глянув, ни в право, ни в лево, как в детстве в школе учили. Тут его товарным составом по организму и бацнуло, так, что организм улетел метров на тридцать вперед по ходу поезда, растеряв в полете штиблеты.
 
       Умер мужик  еще в полете, так и не поняв, что же на самом деле случилось. Так букашка размазывается о лобовое стекло автомобиля не проникнувшись осознанием того факта, что наступил предел существования ее в этом мире.
 
       Человек, он ведь из двух ипостасей состоит – из организма и духовной составляющей. Вот Серега  с Рудольфом сейчас возятся  с расплющенным и изломанным  организмом,  выбитым из штиблетов  на тридцать метров от места удара. А духовную составляющую, так называемый внутренний духовный мир, или просто душу,  поди,  метров на сто пятьдесят, а то и двести,  от организма шибануло.
 
       И валяется она сейчас под кустами в сугробе, и один Господь ведает, что с ней произойдет далее. То ли отлетит  на суд Божий в мир горний, то ли так и останется валяться в кустах, среди конфетных фантиков,  целлофановых пакетов и другого мусора выбрасываемого из поездов.
 
      За своими мыслями  Серега все выполнял как-то механически. Все его думы  о смерти были как бы отдельно, сам он отдельно, а труп на земле тоже сам по себе  — отдельно. Не доходила ситуация до души за завесой собственных мыслей и Рудольфовых  матерков. А потом черная полоса на лбу…
 
      И дошла до души вся эта несуразная ситуация с трупом, который тридцать минут назад был живым, здоровым, слегка пьяным мужиком и вдруг превратился в кусок расплющенного локомотивом мяса со сломанными руками и лопнувшим черепом.
 
       Отмывался Серега долго, от того ощущения липкости рук, которыми таскал труп. От кисло-горького привкуса блевотины во рту. «Хорош баниться! Это дня на три, не меньше. Все казаться будет, что руки никак не отмыть. Пойдем я тебе нервы  поправлю. После первого раза святое дело остаканиться. А то так и будешь по ночам  это кино с лопнувшим черепом смотреть, — Рудольф откуда-то из-за спины подсунул полотенце тупо трущему руки под водяной струей Сереге.
 
       Рудольф вечный капитан милиции, лет сорока-сорока двух и шансов  стать майором  у него не много. Хотя может и произойдет в стране что-то такое, что Рудольфу впиндюрят на погон одну большую звезду на двух просветах, вместо четырех маленьких на одном. Причем чтобы это произошло событие  должно быть глобальным,  по уровню, никак  не менее  мировой  революции,  третьей мировой войны, или ... 
 
       Трудно представить, что кроме революции и мировой войны может  заставить начальство присвоить Рудольфу очередное звание. Впрочем, перед пенсией, надо думать,  таки звезду майорскую подбросят. Начальство оно конечно без совести, но не до такой же степени.
 
       Рудольф  служит в должности дознавателя линейного отделения милиции на маленькой железнодорожной станции на окраине областного города средней величины. Название станции чуть странное, чуть смешное и  дает основание думать, что когда-то, какой-то пьяный чиновник просто совершил,  грубо говоря, описку, грамматическую, то есть ошибку, при  написании названия станции.
 
      Станция называется Придача. В зону обслуживания Линейного отделения на сей станции входит еще энное количество километров железной дороги в южном направлении с энным количеством   малюсеньких станций, полустанков и просто остановочных пассажирских платформ.
 
       Дознаватель это такой человек в милиции, который производит дознание по самым различным вопросам не входящим в сферу деятельности следователей. По большому счету все здесь, за исключением следователей, являются дознавателями независимо от должности, и опера, и инспекторы по делам несовершеннолетних и прочая, прочая, прочая.
 
       Рудольф от всех прочих отличается тем, что только он дознаватель не только по существу, но еще и по должности, она так и называется  — инспектор дознания. В особую компетенцию дознавателя по должности входит дознание по фактам смерти граждан, если нет уверенности, что смерть сия произошла в результате чьих-то умышленных действий.
 
       Cпециалист  по трупам – Рудольфова профессия и Рудольфова планида. Рудольф настоящий профи, делающий свою работу скрупулезно и мастерски.
 
       Переедет гражданина товарный состав или  пассажирский, к примеру, размотает на запчасти вдоль железнодорожного полотна, вот и работа Рудольфу. Выезжает на труп, пишет протокол осмотра места происшествия, максимально скрупулезно собирает в кучку все запчасти, из которых ранее состоял потерпевший  и принимает меры к эвакуации кучки в морг.
 
       Производит дознание, устанавливает наличие или отсутствие фактов криминогенного характера и отказывает в возбуждении уголовного дела при их отсутствии, либо при их наличии  передает материал следователю для возбуждения уголовного дела   и  дальнейших следственных действий.  Это не значит, что Рудольф занимается только этим. Рудольф занимается всем, что поручит начальство. Но на все трупы у Рудольфа  эксклюзивные права, за исключением криминальных.
 
       Поводов для деятельности Рудольфа более чем предостаточно. Основную массу  фактов поставляют пешеходные переходы на самой станции Придача, пешеходный переход напротив поселка Алексеевка, напротив Машмета. Да мало ли народу прётся через железную дорогу  без всяких переходов и эстакад? 
 
       Пешеходный переход через железную дорогу  от неперехода  отличается пятком шпал уложенных меж рельсами, дабы граждане ноги себе не переломали «собственноручно». Ну а если уж ноги «паровозом» переедет, это личное дело граждан, глаза разувать надо, когда через рельсы прёшься. Государство себе не может позволить тратиться на всякие там эстакады и подземные переходы для придурков малахольных, проживающих близ железной дороги. Пяток шпал,  куда ни шло, а эстакады… Извиняйте!
 
    Рудольф  личность колоритная.Короткая стрижка, лоб с высокими залысинами, рост — сто шестьдесят, вес — сто пять. И всегда при пластиковом дипломате. В дипломате дежурная бутылочка водки, бутерброды, журналы «Огонек» и «Крокодил».
 
       Дежурная бутылочка водки вовсе не означает, что Альберт занимается дознанием по происшествиям в пьяном виде. Нет, во время работы спиртное – ни-ни. Вот после работы, это совсем другой коленкор, можно  и …
 
       Эта бутылка водки, как пистолет – придется стрелять, или не придется, а пистолет должен быть в кобуре на поясе. Так и бутылка. Она порой по две недели в дипломате не целованная болтается.  Должна быть и всё тут! Бывают, конечно, и из ряда вон выходящие случаи. Но это редкость. А журналы — надо чем-то занимать время между происшествиями с гражданами на железной дороге.
 
       Любимая поговорка Рудольфа:  «Если ты сам себе не можешь найти время для отдыха, то никто тебе его искать не будет». Дознаватель  по натуре «тихий философ», и иной раз выдает весьма глубокие мысли, но тихо, не выпячиваясь.  Последний выданный афоризм был: «Жизнь состоит из неприятностей – больших и маленьких, И вот когда они, неприятности маленькие, это и прокатывает за счастье».
 
       Суть сего заявления сводится к тому, что если тебя еще не сбило локомотивом на железнодорожном переходе, или вне его, то ты, как личность, имеешь полное право считать себя счастливым человеком. Счастливым независимо от наличия всяких жизненных передряг, вроде выговора на работе или ушедшей к другому жены.
 
       Потому, как не счастлив вот он, субъект дознания, распластанный локомотивом на составляющие организм, отдельно лежащие руки, ноги, голову, грудину, кишки  и… печень. А все остальные, кого чаша сия миновала, счастливы — просто они этого не понимают.
 
      Водка в запотевшем стакане ледяная. Зима на улице. Часа три болтались по темени, на свежем морозном воздухе с заботами о погибшем. Со своим дипломатом Рудольф не расстается даже в экстремальных ситуациях. Вот пузырь на морозе  и заиндевел слегка.
 
      Серегу все еще потряхивает от пережитого, в голове между ушами тупой звон, а во рту противный горько-кислый привкус. На столе одинокий стакан и пара бутербродов от щедрот Рудольфа:  « Накатывай. У дежурного возьми овчинный тулуп и вали в камеру, толку от тебя сегодня уже не будет, да и до смены часа четыре, я думаю, тихо будет. А коли и не тихо, так  я без тебя обойдусь.
 
      Отделение милиции небольшое, помещение соответственно мизерное. Если есть возможность покемарить на суточном дежурстве, кемарят обычно на овчинном тулупе в камере. В том случае если задержанных граждан нет, ну, а, если уж они наличествуют, то на письменном столе или на составленных в ряд стульях. Серега берет стакан,  глядя на Рудольфа: «Сам не будешь что ли, или мне ополовинить?
 
       «Пей всё, я не буду. Не хватало еще, чтобы про нас потом шептались, дескать, мы тут пьяные в стельку трудимся. Пей и вали в камеру. Да не высовывайся до утра. Я разбужу»,-Рудольф закрывает свой дипломат и бережно устанавливает на пол справа от письменного стола.
 
       Водка перебивает рвотный вкус во рту.  По организму разбегается горячая волна.  Мизерный цунами мощно прокатывает вниз по телу, до самых пяток.Серега думает о том, что всё-таки Рудольф молодец, понимает,  что к чему – на себе испытал.
 
       Сереге становится чуток веселей, а потом и вовсе радостно оттого, что он живой. Живой, и пьет водку, и закусывает бутербродом с колбасой, а не валяется, порубанный на части чугунными колесами локомотива в городском морге.
 
       Тулуп воняет какой –то гадостью, двери камеры раскрыты настежь, чтобы хоть чуть можно было дышать.
 
       «Бедные жулики, как они тут при закрытых дверях. Да летом. Да в компании?», — думает Серега. Потом мысли его переключаются на последнее происшествие, с лопнувшей головой  гражданина  Ахтубова М. С. Нашлись, таки, в кармане потерпевшего документы.
 
       «А, ведь правда, это счастье, если тебя не переехал паровоз», — Серега прижимается щекой к своей ментовской шапке и счастливый проваливается в сон, как в колодец -с головой  и до самого дна.
 
       Серега в отделении без году неделя — новенький. Только перешел в транспортную милицию из батальона дорожно-патрульной службы ГАИ. Надоело размахивать жезлом на солнцепеке, да  дуть в металлический свисток, примерзающий к губам на морозе.
 
       Дело конечно не в этом — не в свистке и жезле. Просто Серега забил себе в голову, что ему надо работать в уголовном розыске. Собственно он и просился в уголовный розыск, да получил полный отлуп по всем направлениям. Так ему и сказали:«Давай-ка,  дружок, поработай «детским», а мы посмотрим на тебя – уголовный розыск заслужить надо, туда абы кому хода нет».
 
       И работает Серега уже неделю «детским». «Детский» — это инспектор по делам несовершеннолетних. Должность так называется. Почему ее тут ввели не совсем понятно. В  отделении детьми и не пахнет, специфика – транспортная милиция.
 
       По разговорам, с  детьми тут приходится заниматься раз в году. По весне, как травка зазеленеет, местная пацанвадуромпрёт на железную дорогу. Милое дело — бродяжничать, светофоры разукомплектовывать на предмет цветных линз для светомузыки.  Из рогаток по окнам пассажирских составов пострелять. Гвозди на рельсы разложить, а то иной раз и не гвозди, а костыли, какими рельсы к шпалам крепятся.
 
       Вот тогда  «детский» и носится недели две к ряду вдоль железнодорожного полотна -пацанву  ловит, Потом уведомления родителям на работу строчит, дескать, не занимаются воспитанием своих чад, допускают безнадзорность, что может привести к травмам и гибели оных подростков и сходу грузовых и пассажирских составов с железнодорожного  полотна. Родителей лишают на работе премий,  они в назидание дерут задницысвоим чадам и всё успокаивается до следующей весны.
 
       Однако, на улице февраль,  до весны еще далеко и Серегу определили первым помощником Рудольфа по линии травматизма на железной дороге. Сегодня Серега поимел свой первый опыт в этом многотрудном деле.
 
       Предыдущую неделю он обучался работе с документами по нарушенным вагонам и контейнерам у инспектора ОБППГ. Нарушенные – значит прибывшие на место назначения без пломб и закруток, а то и вовсе открытые. Смешное название ОБППГ, здесь так уголовный розыск именуют – извечная страсть к аббревиатурам. ОБППГ – отделение борьбы с преступным посягательством на грузы.
 
       Одни смешные люди грузят в вагоны и контейнеры всякого добра, начиная с домашних вещей, кончая мехами норки и соболя, и отправляют по просторам Родины, навесив на двери, две свинцовые пломбы и закрутку из алюминиевой проволоки в три  миллиметра толщиной, которую на раз указательным пальцем отчекрыжить можно. Другие смешные люди в дороге чекрыжат эти проволочные закрутки и тащат из вагонов и контейнеров добро, какое под руку попалось.
 
       А третьи люди — оперуполномоченные ОБППГ, которым все это уже вовсе не смешно, пишут представления в разные инстанции на первых и пытаются изловить вторых. Исписывают кучу бумаги, пытаясь установить, на какой станции пломбы и закрутки еще были, а на какой их уже не стало, дабы хоть как-то определиться в какой точке огромной страны Советский Союз жулики  разделались с конкретным вагоном, как Бог с черепахой.
 
       В сталинские времена железнодорожные вагоны имели площадку, на которой мог поместиться стрелок Вохр с трехлинейным карабином Мосина образца 1891/1938 года или с револьвером Наган образца 1895 года. Если, паче чаяния, какие злоумышленники задумывали умыкнуть из вагона какого-либо  народного добра, сей архаровец браво расстреливал их из мосинки, без жалоб, стонов и горьких сожалений. А так им врагам народа и надо. Подумаешь: жрать нечего. Так всем ведь нечего…
 
       В хрущевские времена как-то все вроде держалось на испуге, оставшемся от сталинских лагерей, а при Брежневе на Вохре сэкономили – разогнали к чертовой маме. Некому стало палить из карабина Мосина по  железнодорожным грабителям. Время шло, наука двигалась вперед, и придумали умные авторитетные мужи от железнодорожного ведомства  грузы возить в контейнерах. Пока контейнеры возили, расставив на платформах, как бог на душу положит, жулики исправно чикали пломбы и закрутки, да дербанили то самое народное добро, не опасаясь получить пулю в спину.
 
        Мужи из МПС (Министерства путей сообщения) призадумались и докумекали, что контейнеры на платформах надо ставить таким кандибобером, дабы двери сих контейнеров оказались прижаты к дверям близстоящих. Разработали целую систему установки контейнеров и разослали на места инструктивные письма. Вот тебе бабушка и Юрьев день: ну-ка, жулик, попробуй пломбу и закрутку с двери контейнера сдернуть, да дверь открыть. Для этого как минимум кран надобен, чтобы контейнер поднять, да дверьми  наружу поставить. 
 
       М… да! Призадумались жулики. Грабеж дело тонкое. Потом просто залезли на контейнер сверху, благо метал, из которого сделан контейнер, всего-то миллиметра два толщиной будет, и по-простому, без затей, с помощью топора и набора всем известных слов из великого и могучего русского языка,  вскрыли крышу контейнера, вроде консервной банки  с килькой в томате. Супротив русского топора ни гарсоны в 1812 не устояли, ни бюргеры  в 1942 в брянских лесах, а уж контейнеры и подавно.  Не из танковой же брони, в самом деле, их отливать.
 
      Сереге уже в третий или в четвертый раз прокручивают во сне «кино», в котором верхушка черепа соскакивает с головы «терпилы», как крышка с чайника. Однако пропущенный стакан водки не дает ему  чувствовать остроту момента, как это было в реалии. Рудольф курит в кабинете. Тупо, упершись взглядом в развернутый на первой странице «Крокодил»,  капитан думает о своем:«До пенсии дойду — и  в монастырь. Они, люди-то, отчего в монастырь уходят? Оттого что жизнь проживут и только в конце понимают, что пустое это все – вся жизнь. Живут, детей рожают, суетятся, деньги копят. Стремятся куда-то, кто жизнью и здоровьем рискует,  для достижения какой-то одной им известной цели, кто  ближним своим и дальним подляны строит ради той же цели. А потом выясняется, что все в пустую, что вся жизнь плевок – тьфу и улетела, Ногой только растереть остается, настолько всё ни к чему...
 
        Нет в ней никакого смысла, в жизни этой. Какие только блестящие умы не пытались дорыться до этого исконного смысла – смысла жизни. Не дорылись. Трудно дорыться до того, что в принципе не существует. Да и не трудно даже – просто невозможно. Это надо!? До майора дослужиться не могу. Тьфу…!».
 
      Дежурный по отделению -  высокий, худой  как жердь, капитан Юра  Кошелев клюет носом, сидя за пультом – тащит суточное дежурство.
 
       « Первий, первий – я фытарой! Пирхажу пирьём! Первий, первий – я фытарой! Пирхажу  пирьём!», — раздается громко из носимой радиостанции, висящей на спинке стула за спиной капитана Юры.
 
       Юра вздрагивает и плюется, стягивая радиостанцию со спинки стула:«Ну? Я первый».«Товарищ капитан, слющай, я тибе с кантэнирной плащадки  званю, тут на адын  кантэнир есть адын  свинчовый  блёмба, а другой нет, на фытарой  кантэнир нет ни адын  свинчовый  блёмба, — выдает носимая радиостанция «чистым» русским языком с азербайджанским акцентом, — Груз важный, балшой–каленчитыи валы на искаватар. Давай суда пирхади,  пратакола  смотра писать будем».
 
       Капитан устало растирает лицо и уши обеими ладонями, чтобы, хотя чуть прийти в себя. Кровь приливает к голове,  Юра начинает себя чувствовать бодрее и быстрее шевелит мозгами: «Лучше, действительно, пойти и написать самому протокол осмотра, чем поутру разбираться в каракулях постового милиционера Мамеда Панахлы оглы. Какой хрен его к нам из Азербайджана занес? Говорить он через пень колоду научился, а вот с писаниной беда.  Пойми потом из его протокола осмотра почему «адын  свинчовый  блёмба на кантэнир  биль, а другой  свинчовый  блёмба  савсэм где-то не биль…».
 
       Дежурный одевает овчинный постовой полушубок, как и тот на котором в камере дрыхнет Серега, берет фонарь и выйдя в коридор отстегивает стальной засов на входной двери :«Рудольф, ты за главного, закройся, я ушел на контейнерную площадку. Мамед нарушенные контейнеры обнаружил, с коленвалами к экскаватору. Служака хренов -  Панахлы его оглы».
 
       Юра толкает входную дверь и предбанник наполняется холодным ветром,  щедро сдобренным  мелкими снежинками. Капитан зябко передергивает плечами и выходит навстречу метели тащить свою нелегкую службу, бормоча сквозь зубы:«Наша служба и опасна  и трудна…Адын  свинчовый блёмба! Мля!».