Ришта или подкожный червь

Однажды в безлюдной местности, в маршруте, наткнулся я на палатку чабана-киргиза. Он обрадовался — людей месяца два не видел, одни бараны да волкодавы кругом осточертели, — и чуть ли не силой затащил к достархану своему, горячую еще лепешку выложил, мяса жареного килограмма два и все под чай, не «московский», как у нас тогда говорили, то есть в третий раз заваренный, а ядреный, плиточный, с молоком и бараньим жиром. Ну, сел порубать, хоть маршрута еще на шесть часов было с лишком, у нас ведь в лагерном меню одна тушенка, да буханки каменные, молотком геологическим не разобьешь. Сижу, беседую, объедаюсь практически деликатно. Парная ягнятина — пальчики оближешь! А перед лицом палочка какая-то зазубренная маячит, с верхняка палаточного свисая. Я, проглотив очередной кусок мяса,  спросил киргиза, что это за штука такая интересная, и видимо, нужная, если под рукой болтается. Он радостно мне объяснил:
— Это, — говорит, — палочка чтобы ришта наматывать. Червяк такой есть, тонкий и длинный, метр почти. Живет под кожа у человек, и один раз в год из нога вылезает яичка ложить. Если сраза будешь этот червяк вытаскивать, как маленький риба из вода, парвется, сдохнет в тебя, и ты от его гной умрешь или табиб нога проста отрежет прямо от жопа. А палка эта как катушка для нитка: вилезет чуть-чуть, чуть-чуть намотаешь, к нога привяжешь, пока опять не вилезет, тогда опять намотаешь.

Короче, меня чуть не вынесло от такой прозы жизни, тем более, в детстве много ночей не спал, увидев в журнале "Здоровье" картинку, на которой червь выползал из ноги на волю, то есть ко мне; я малодушно бежал, ведь лучше со скал сорваться, чем червяка из себя наматывать.

А это контрольный выстрел:

Не получилось! Рассказ Саддреттдина Айни "Ришта и бухарские медики" вымаран из Интернета. Многие в Средней Азии не хотят помнить, что русские врачи ликвидировали  ришту, трахому, паршу, что русские люди  вырвали эти страны из средневековья… Может, кто найдет этот удивительный рассказ...

Вместо него привожу отрывок из другого великолепного произведения. Прочтите его, не пожалеете. Да и узнаете, как свирепо боролась Советская власть со своими врагами.

ТОТ, КТО СПОРИЛ

Марк Поповский

Повесть о Леониде Исаеве

 Глава 3

Хоть ангел глотнет из бухарского хауза,
Прорвется ришта на ноге и у ангела.
 
Из народной песни

… Третий путь в борьбе с заразными болезнями состоит в том, чтобы нарушить механизм передачи возбудителя. Увы, при всей заманчивости этого пути, он не завоевал признания. За всю историю науки он был с успехом применен лишь один раз, когда Л.М. Исаев ликвидировал ришту в Бухаре.
 
Акад. Л.В. Громашевский


Британский врач доктор Вольф дважды, в 1843 и 1845 годах, побывал в Бухаре. Он оставил суховатые, но довольно точные воспоминания о городе и крае, мало еще тогда известном европейцам. Впрочем, по общему мнению, одно место его книги проникнуто непритворным чувством: то, где медик описывает, как он сам болел риштой. «Мое тело было настолько изъедено червями, что я не мог ходить… В течение пяти дней полковник Вильямс вынимал этих червей!»
В Европе и Соединенных Штатах рассказ Вольфа вызвал ужас и сострадание. Но на Востоке паразитическим червем риштой никого не удивишь. «Так же легко, как мы получаем насморк, заболевают этой болезнью бухарцы или иностранцы, живущие летом в Бухаре», — записал в 1867 году другой путешественник — венгр Арминий Вамбери.

За минувшие 100 лет мало что изменилось. Сегодня болезнь по-прежнему терзает миллионы людей в Африке, Азии и Южной Америке. Не так давно американский паразитолог Столл подсчитал, что в середине просвещенного XX века риштозом заражено по крайней мере сорок пять миллионов человек. Столл ошибся только в одном: в СССР нет трех миллионов больных, нет даже просто трех, нет ни одного больного. Это научный факт. И внес факт в мировую науку Леонид Михайлович Исаев.

Более двухсот лет спорят ученые о родине паразита и заодно о его имени. Dracunculus medinensis окрестил его Линней (1758), что может быть переведено как “Маленький дракон из арабского города Медина”. Dracunculus grecorum (греческий) назвал червя другой автор. Нет, это Vena medinensis — настаивал третий, убежденный, что перед ним не что иное, как патологически измененная человеческая вена. Филярия эфиопская — определил того же паразита четвертый, а пятый настойчиво твердил, что зоология имеет дело с Гвинейским червем.
Зоологи XVIII и XIX веков не придумали ничего нового. В их спорах мы снова слышали тот же разнобой, который господствовал в прошлые столетия, когда древнегреческие врачи называли паразита “маленьким драконом” — дракункулюсом, а самую болезнь — дракониазисом, арабы тот же зоологический объект именовали ирк-ал-хыблы — нитчатой веной, персы же звали ее “ришта”, что означает “нить, шнур, струна”. Впрочем, что там имя! И персы, и арабы, и гвинейские негры прекрасно понимали, о чем идет речь, когда на ноге, на руке или на боку у себя обнаруживали болезненный желвак, откуда в муках, порой неделями, приходилось вытягивать метрового червя. Бывали случаи, когда у человека оказывалось в теле одновременно до сорока — пятидесяти паразитов!
Лучше, чем названия и имена, люди запоминают перенесенную боль, физические страдания. С каменной плитки Ниппура через тысячелетия несется к нам вопль страдающей женщины: “Боли охватили тело мое. Боже мой, вынь их из меня...” Может быть, дочь вавилонского царя терзалась от ришты?
Если даже это не так, мы знаем: червь мучил тысячи тысяч других. Задолго до того как Линней дал риште звучное латинское имя, о ней сообщали египетские манускрипты, писали Гиппократ и Гален, о страданиях, вызванных паразитом, пели поэты Аравии, Индии, Средней Азии.
 
Послушайте, друзья, про горе риштозное.
Как обездолило меня горе риштозное...
Хожу измученный риштой, говорю про горе риштозное.
Изнемогая, ставши от ришты пастухом мух.
Чувствуя себя в клетке, говорю про горе риштозное.
Болезнь эта не поддается ни лекарствам, ни мазям.
Со слезами на глазах говорю про горе риштозное.
Ришта приводит в ужас даже Рустом и Барзуи Дехиапа.
Человек я с горем, болезненный, с головокружением,
Вечно с головной болью, говорю про горе риштозное...
 
Прислушайтесь к унылому и трагическому ритму этой газели, к безнадежному ее рефрену: “Говорю про горе риштозное...” Даже Рустем и Барзуи, богатыри народных сказок, бессильны перед болезнью. Даже они, бесстрашные, превращаются в “пастухов мух”, ибо мириады мух вьются вокруг гниющих ран, откуда выползает проклятая ришта. “Болезнь эта не поддастся ни лекарствам, ни мазям”. Когда измученный риштой поэт Амир Хосрови Дехлеви (1253 — 1320) обратился к самому видному врачу города с просьбой указать верное средство против риштоза, медик ответил: “От этой болезни есть тысяча лекарств”. Поэт понял, что обречен. Обилие лечебных средств всегда знак того, что болезнь неизлечима.
 
Лекарств против ришты было действительно много. Великий Ибн-Сина (980 — 1037) в своем “Врачебном каноне” говорил о благодетельном действии алоэ, пиявок, хлопкового масла и свежего молока. Ибн-Аваз рекомендовал (1424) теплые ножные ванны, Баха уд-Давла (1501) советовал избавляться от ришты с помощью семян тыквы и миндаля. Мухаммед Юсуф Табиб для этой же цели применял горох и нутряное сало козы с чесноком. Но все эти рецепты, несомненно, меркли перед рекомендациями Убайдуллы ибн-Юсуф Али аль-Каххала, который пользовал риштозных больных измельченным стеклом и голубиным пометом.
По счастью, здравый народный смысл, как правило, торжествовал над высокомудрыми советами табибов. В Бухаре, в одном из древнейших очагов ришты, более сотни цирюльников попросту вытаскивали высунувшуюся из-под кожи ришту, наматывая червя на палочку или на кусок олова. Ничто другое не помогало. Правда, с давних пор ученые и неученые наблюдатели вполне резонно заметили связь между болезнью и питьем сырой стоячей воды из хаузов. Кое-кто из врачей даже советовал во избежание риштоза пользоваться водой проточной. Но в Бухаре, где других источников, кроме искусственных прудов, почти не существовало, даже его высочество эмир пил стоячую воду из Бола-хауза. Пил — и болел риштозом. Что уж говорить о ремесленниках, торговцах, многочисленных учениках медресе, а тем более о разносчиках воды. Искони повелось, что всякий, кого томит жажда, может сойти по каменным ступеням хауза и, опустив в прохладную воду истомленные ноги, черпать пригоршнями воду до полного насыщения. Правом пить из хаузов в Бухаре пользовались не только люди, но и собаки.

Летом 1921 года, еще до приезда Исаева, Бухару посетил профессор (впоследствии академик) Константин Иванович Скрябин. Основатель науки о паразитических червях, он привез в Туркестан из Москвы Пятую гельминтологическую экспедицию и, конечно, заинтересовался бухарской риштой. То, что Константин Иванович увидел на берегу Ляби-хауза, очевидно, мало чем отличалось от того, что год-два спустя мог наблюдать Леонид Исаев.
"Цирюльника — извлекателя ришты нам удалось найти в одном из переулков вблизи Ляби-хауза, причем в небольшой комнате на двух гвоздях были навешаны какие-то странные мотки длинных сухих струн, оказавшиеся экземплярами ришты, извлеченными из-под кожи человека. Знахаря дома не было… Около цирюльни находилось несколько пациентов, больных риштой, с забинтованными ногами. По нашей просьбе несколько молодых бухарцев сняли повязки, пропитанные маслом, и обнажили фистулезные ходы, из которых торчали обрывки нематод около вершка длиною… Присматриваясь к босым ногам гуляющей по набережной хауза толпы, мы заметили у громадного большинства туземцев темно-багровые пятна, чаще всего на голени — следы прежнего пребывания ришты".

Скрябин увоз из Бухары приятные воспоминания об экзотическом городе и богатую коллекцию паразитических червей. Нельзя сказать, что он остался равнодушен к страданиям бухарцев. Но для творца гельминтологии риштоз был частным, сугубо местным случаем зачервления. Четыре года спустя Константин Иванович выдвинул теорию дегельминтизации, начертил, так сказать, катехизис борьбы с паразитами в масштабах планеты. У Исаева же встреча с цирюльниками и с больными вызвала стремление уничтожить именно ришту. И притом немедленно, сейчас же. В 1922 и 1923 годах главным врагом города оставалась малярия. Но уже в те дни Леонид Михайлович в одном из писем заметил: “С риштой после покончим, собрал пока 92 случая”.

Девяносто два случая — это не карточки, составленные на прочитанную литературу, и не заспиртованные черви. Это — больные люди, у которых удалось выспросить все обстоятельства их заражения, которым оказана медицинская помощь. Это начало учета больных, начало научной борьбы.

Но в науке так: пока не узнаешь, что сделали другие, нельзя двигаться вперед. Самым серьезным исследователем ришты в прошлом был натуралист XIX века А.П. Федченко. Исаев взялся перечитывать его труды.
Алексей Павлович Федченко (1844 — 1873) — личность в науке исключительная. Мало кто успел в жизни столь короткой (он погиб двадцати девяти лет на Монблане) сделать так много. Судьбу его можно сравнить разве что с судьбой Шелли в поэзии или Добролюбова в критике. Творческая пора его жизни продолжалась всего пять-шесть лет, а самые главные открытия свои совершил он за те три года (1869 — 1871), что путешествовал по Туркестану. Этому рослому, мужицкой складки ученому таланта и трудолюбия отпущено было на троих. И действительно: он преуспел и в зоологии, и в ботанике, и в географии. Федченко был первым натуралистом, вступившим на только что присоединенные к России среднеазиатские территории. Он открыл русскому обществу целый, почти неизвестный прежде мир, по размерам едва ли не превышающий половину Европы. Доныне значатся эти открытия на географических картах, в учебниках зоологии и ботаники. А свежо написанное “Путешествие в Туркестан” и сегодня доставляет читателю истинное удовольствие. В его честь назван открытый в 1878 году ледник Федченко.

Должен сказать, однако, что лично меня книга Федченко и его переписка с генерал-губернатором Туркестана Кауфманом привлекли не столько хорошим слогом, сколько подробностями одного открытия. Открытие было сделано в Самарканде в июне — июле 1869 года. “Главный предмет моих занятий в эти месяцы составлял… изучение паразита, от которого страдает здешнее население — ришта (Fillaria)”, — писал Федченко К.П. Кауфману 3 августа. И в другом послании снова: “Несмотря на близкое отношение ришты к человеку, строение ее было крайне мало известно… Причина тому, конечно, редкость ришты в европейских музеях и нахождение ее в таких странах, куда редко попадает микроскоп… Мне удалось разъяснить почти все вопросы относительно ее строения”.

Впрочем, для Федченко главный интерес представляло не строение ришты, а ее физиология, характер поведения в природе и в теле человека. Было известно, что зрелая самка ришты высовывает из-под кожи свою головку для того, чтобы выбросить наружу восемь — десять миллионов зародышей — микрофиллярий. Все это воинство для жизни нуждается в воде, на суше оно быстро гибнет. А дальше? Как зародыш ришты возвращается в тело животного или человека, чтобы продлить свой вечный биологический круговорот? С питьем? С пищей? Ученые кормили микрофилляриями собак, но псы упорно не хотели заражаться риштозом. Из этой неудачи зоологи сделали вывод, что ришта заражает свои жертвы не через питье, а как-то иначе. Очевидно, плавающая в воде пруда микрофиллярия попросту внедряется в кожу хозяина и пребывает в его теле, пока не вырастет и не высунет голову, чтобы извергать наружу новые миллионы зародышей.
Внедряется — не внедряется… Сто лет назад проблема эта даже специалистам-зоологам представлялась не столь уж значительной. Нужен был острый ум и недюжинная проницательность, чтобы в этом узко зоологическом вопросе увидеть человеческие судьбы, нащупать путь, который ведет к спасению тысяч людей от червя-паразита.
Алексей Федченко уловил социальную сторону скромной зоологической проблемы. Если паразит входит в человека с питьевой водой, нужны одни меры борьбы с ним, если же микрофиллярия активно внедряется через кожу, то и бороться с ней придется по-другому.

Летом 1868 года, собираясь в Среднюю Азию, Алексей Павлович провел несколько месяцев в научной командировке в Австрии и Италии. В Вене он познакомился с зоологом, который интересовался гельминтами домашних птиц. Оказалось, что один из видов птичьего паразита тоже имеет обыкновение выбрасывать свои микроскопические зародыши в воду. Эти личинки быстро находят в пруду нового хозяина — мелкого прудового рачка и в нем как бы дозревают. Гуси или утки снова заглатывают паразита, уже зрелого, в “живой упаковке”. Может быть, и зародыши ришты находят в воде стоячих хаузов такого же временного хозяина?
В Самарканде Алексей Павлович попытался проверить эту гипотезу. Он долго бродил по берегам окрестных прудов и разыскал немало рачков, очевидно пригодных в качестве временного пристанища для микрофиллярии. Но в хаузах Самарканда не оказалось зародышей ришты. Риштоз — болезнь очаговая, в Средней Азии ею были поражены всего три города: Бухара, Карши и Джизак. Ни в один из этих городов летом 1869 года Федченко не собирался. Поэтому он временно оставил мысль о физиологии ришты и решил заняться пока анатомией червя. Для этого попросил знахаря-табиба доставить ему из Бухары несколько экземпляров ришты, чтобы детально исследовать ее строение. Так как возить огромных червей по июльской жаре предприятие рискованное, Федченко, чтобы уберечь гельминтов от порчи, дал табибу бутыль со спиртом. Заспиртованная ришта могла сохраняться месяцами. Но тут в расчеты ученого вмещалось обстоятельство непредвиденное. Хотя коран запрещает правоверным вкушать вино и водку, табиб выпил весь спирт, а несколько экземпляров ришты привез из Бухары в воде, зачерпнув ее из какого-то хауза. Этот, мягко выражаясь, самовольный поступок и положил начало замечательному открытию.

Злополучную бутыль Алексей Павлович получил пятого июля. Он сразу заметил, что ришта лопнула, и вода буквально кишит микроскопическими червячками — живыми микрофилляриями. В бутыли резвились также циклопы — маленькие рачки, каких немало в каждом среднеазиатском пруду. Натуралист, не теряя времени, сел за микроскоп, навел объектив на циклопа и сквозь полупрозрачную оболочку тельца его увидел внутри рачка несколько опять-таки живых микрофиллярий. Как они туда попали? Федченко поставил опыт, тот самый, который описал в письме к Кауфману. На часовом стекле в капле воды поместил филлярий и двух рачков. Очень скоро зародыши ришты оказались в желудках у циклопов.

“Мне удалось проследить и дальнейшие изменения, которым подвергается зародыш, вошедший в рачка, и проследить первую линьку, сопровождающуюся изменениями… зародыша, что окончательно убедило меня, что зародыши попали именно в то животное, в котором они проводят часть жизни, прежде чем попадут в человека”.

Дальнейшие опыты открыли и весь последующий жизненный путь микрофиллярий. Из хаузов вместе с питьевой водой зараженные циклопы попадают в организм человека, разрушаются в желудке, и освобожденные при этом личинки ришты начинают самостоятельное развитие в своем ионом доме. У молодого зоолога не оставалось сомнения: “Человек заражается риштой через питье, а не через кожу, как до сих пор предполагали”.
Из своих личных наблюдений Федченко сделал, как мы уже говорили, социальные выводы:
“Развитие ришты, по-видимому, стоит в связи с тем, что за недостатком воды жители этих городов вынуждены употреблять воду из прудов, в которых она меняется в Джизаке дважды, а в Бухаре один раз в месяц” .
 
Когда читаешь отчеты и научные доклады Федченко, видишь, что этот неравнодушный к человеческим страданиям натуралист упорно несколько раз возвращается к мысли о том, как помочь жертвам ришты. В 1871 году он даже выпустил в свет популярную книжку на эту тему. Книжку “для народного чтения” перевели на узбекский язык. Но рекомендация пить только кипяченую воду, а на крайний случай проточную (циклоп с зародышами ришты никогда не встречается в проточной воде), произвела на бухарцев в 1871 году ничуть не больше впечатления, чем в 1921-м, когда город посетил профессор Скрябин. Константин Иванович даже произнес по этому поводу обличительную филиппику.
“И невзирая на то что свыше пятидесяти лет назад профессор Федченко установил связь между заболеванием ришты и бухарскими хаузами, невзирая на наше знание цикла развития и способа заражения риштой, невзирая на все эти научные завоевания, бухарские туземцы и поныне омывают ноги, изъязвленные паразитом, в этих хаузах, засевают мириадами личинок паразита свои водоемы и, утоляя тою же водой свою жажду, самозаражаются, так сказать, при посредстве рачков-циклопов, этим филлярным заболеванием. Получается заколдованный, бесконечный замкнутый круг вследствие того, что завоевание науки не смогло до сих пор проникнуть сквозь толщу невежества туземцев”.
 
В этой речи вроде бы все правильно. Древние традиции, предписания шариата действительно веками поддерживали в народе гигиеническую безграмотность. Но кто и когда за пятьдесят лет после Алексея Павловича Федченко попытался всерьез осветить мрак туземной жизни факелом науки? Не речи нужны были гражданам молодой Бухарской республики, а дела. И Леонид Исаев еще летом 1923 года, в разгар борьбы с малярией, включил проблему ришты в план работы Бухарской экспедиции. А два года спустя писал Марциновскому: “Я ставлю определенную задачу — в 1927 году ришты в Средней Азии не будет.

Что это такое: полностью уничтожить болезнь? Это значит, говорят ученые, уничтожить на данной территории ее возбудителя. Полностью, как биологический вид. Убить всех микробов? Покончить со всеми вирусами? Погубить всех животных-паразитов? Но ведь это, простите, фантазия! Да, фантазия. Большинство паразитологов и эпидемиологов в этом абсолютно убеждены.
Совершенно уничтожить инфекционную болезнь невозможно, — заявил в июле 1966 года на IX Международном конгрессе микробиологов в Москве виднейший американский ученый, автор многочисленных вакцин Гарри Копровский.
— Невозможно? — возразил советский эпидемиолог Лев Громашевский, — Но разве в природе не вымирают постоянно целые виды живых существ? Этот процесс вечен, как мир. Палеонтология и палеоботаника — науки о прошлом животного и растительного мира — рассказывают о сотнях катастроф, которые свели на нет сотни тысяч видов. Жестокий суд природы не знает апелляций. Всякий раз, когда среда обитания изменяется слишком резко и в слишком короткие исторические сроки, когда отступают океаны, надвигаются ледники, изменяется климат, неизменно погибают все те, кто не успел приспособиться к новым условиям. Вместе с ящерами и первоптицами, вместе с гигантскими хвощами и ископаемыми рыбами ушли их болезни, их микробы и паразиты. Почему бы человеку с его концентрированной волей не попробовать свои силы там, где до нас буйствовала лишь стихия? Возбудитель болезни всегда паразит. Его среда обитания — тело животного, человека и некое пространство вокруг них. Может ли современная наука создать в среде обитания паразита невыносимые для него условия? Я считаю, что может.

Дойдя в своем докладе до этого места, профессор Громашевский вынужден был остановиться и признать, что ему неизвестно пока ни одного случая в человеческой истории, когда хоть одна заразная болезнь была бы полностью сметена с лица Земли. И это неудивительно. Земля разделена на более чем сто пятьдесят суверенных государств, где и болезни распространены по-разному, и медицинские возможности различны. И тем не менее ученый верит: уничтожить болезни возможно. Не все и не по всей планете, но добрые 15 — 20 наименований вполне можно сдать в архив.
Профессор Лев Васильевич Громашевский видит три пути, следуя которым современный медик может приблизить эту благословенную пору.
Первый: обезвредить, очистить от заразы тело больного. Для этого у нас есть многочисленные химические лекарства и антибиотики. Подчас болезнь можно сводить на нет и более простыми средствами — изолируя больного (проказа, сыпной и возвратный тифы) или забивая зараженный скот (сап, бешенство).
Второй путь — с помощью вакцин и сывороток сделать человека, вернее, человечество иммунным, невосприимчивым к той или иной болезни.
Наконец, третий путь для медика-максималиста состоит в том, чтобы разрушать природные механизмы, с помощью которых возбудители проникают в наш организм.
В борьбе с червем-паразитом доктор Исаев избрал самый нехоженый, самый малоизученный — третий путь. Медики очень редко прибегали до сих пор к этому методу, да и то лишь когда пытались предотвратить сыпняк, малярию, чесотку. Впрочем, им никогда не удавалось создать действительно непроницаемый барьер между своими пациентами и кишащими вокруг насекомыми — передатчиками заразы. Исаев же решил каждого из пятидесяти тысяч жителей Бухары оградить от ришты абсолютно, навсегда.
Он задумал сделать то, что до сих пор было лишь прерогативой природы: уничтожить возбудителя риштоза как биологический вид.

Передо мной карта Бухары, которую в 1924 году вычертили сотрудники Бухарского тропического института. Производить топографическую съемку научился Исаев еще на фронте, владел этим мастерством отлично. И, тем не менее, карта, вычерченная под его руководством, кое в чем походит на те средневековые изображения города, где вместо условных значков картографы рисовали реальные дома, башни и кораблики. В исаевской Бухаре (сто саженей в дюйме) обозначены и пронумерованы все до единого десять тысяч жилых строений. Нанесена на карту и система, поящая город водой: канал Шахр-руд (Городская река) и его двести двадцать отводов, которые то явно, то скрыто подходят к ста двум хаузам, чтобы дважды в месяц залить в них шесть с половиной миллионов ведер воды.

Зачем понадобилась медикам эта карта? Тысяча девятьсот двадцать четвертый год был для Исаева годом рекогносцировки. Директор института осматривал и в деталях изучал будущее поле боя. Из трех звеньев цепи: больной человек — рачок-циклоп — восприимчивый коллектив, он собирался выбить два звена — человека и рачка. Людей вылечить, циклопов уничтожить. Но сначала надо разыскать больных и узнать все подробности о жизни рачков. Для такой операции нужна детальная карта и четкий, не побоюсь сказать — жесткий режим в рядах медиков. Порядок и бесконечный труд. Двадцать пять сотрудников ТропИна работали между 1924-м и 1930-м как заведенные. Врачи и студенты-практиканты разделились на отряды и по строгому плану обходили дом за домом. Это были разведчики. Они составляли списки больных, выясняли, из какого хауза люди пьют воду, осматривали без различия пола и возраста всех членов семьи. Исаев требовал списки по каждому дому, по кварталу (махалле), по всем десяти районам города. Не пропустить ни одного человека! — гласил приказ директора. — Пропущенный риштозный больной завтра может заразить десять новых.
Выполнить такой приказ не так-то просто и в европейском городе, а в Бухаре, где женщины все еще вели жизнь затворниц, где ни один посторонний мужчина не имел права взглянуть на неприкрытое лицо жены и дочери хозяина дома, а врачи-женщины, наоборот, не имели доступа в медресе, труд медика  превращался в сложнейшее дипломатическое искусство. Научный корреспондент журнала “Человек и природа”, навестивший Бухару в 1925 году, писал об этом:
“В стране, где еще сильна власть Корана, нужно проявить бездну знаний и такта, Чтобы решиться на ту или иную меру борьбы: чтобы при этом как-нибудь не задеть туземцев, не оскорбить их веками сложившихся верований и обычаев. Такое знание есть у директора ТропИна Л.М. Исаева. Это видно из успешно проведенных им мер борьбы с риштой, мер, которые не раз затрагивали жизненные интересы населения”.
Леонид Михайлович действительно умело обходил многочисленные подводные рифы и течения Старой Бухары. При всей твердости своего характера, при том, что Совет назиров во главе с Файзуллой Ходжаевым снова предоставил ему в начале 1924 года огромные полномочия, Исаев не приказал медикам, чтобы те осмотрели все женское население города. Он сделал обходный маневр — терпеливо дождался весны и пригласил из Ташкента на практику студенток — таджичек и узбечек. Будущие медики вошли в заповедные ичкари  -  женская половина дома у мусульман.

Зато против табибов и парикмахеров, которые тайно уговаривали пациентов не лечиться в амбулатории, директор выступил во всеоружии своей власти. По его настоянию городской Совет запретил знахарям врачевать риштозных больных, а затем и вовсе закрыл их лавочки. Вся “частная” клиентура волей-неволей попала в амбулаторию Тропического института.

Труднее пришлось Исаеву в его “войне” с разносчиками воды. Машкобы считали своим прямым покровителем святого Аббаса, дядю Магомета. (По преданию, Аббас поил водой мусульманских воинов во время битвы с неверными.) Имея такого высокого патрона, машкобы упорно уклонялись от вмешательства медиков в свои дела. Между тем как раз они-то и были главными жертвами и одновременно главными распространителями червя-паразита. Для блага горожан водоносов следовало держать под особенно строгим врачебным надзором и, конечно же, освобождать от работы каждого, пораженного риштой. Машкобы (их в Бухаре насчитывалось более четырехсот) осмотров избегали, а лечиться предпочитали у табибов и парикмахеров. У них был свой резон. Тысячу лет их прадеды и деды поили город водой (профессия водоноса в Бухаре чаще всего наследственна), и никто не мешал им собственным тяжелым трудом зарабатывать на хлеб. Есть ришта, нет ришты — машкоб вешает на плечо кожаный мешок — турсук и идет к хаузу, за которым закреплен. Теперь же врачи заставляют его ходить в амбулаторию и, что хуже, приказывают до полного излечения не снимать с ноги коллодийную повязку. С такой повязкой в хауз не полезешь. Значит, сиди без работы, а заодно и без денег.
 
…Исаев ловил машкобов возле хаузов. Тут же у воды произносил перед ними зажигательные речи и популярные лекции. Вежливые водоносы выслушивали врача и удалялись, не произнеся ни слова. На осмотры они по-прежнему не являлись. Исаев писал свирепые письма в профсоюз машкобов. Эти сочинения напоминали обличительные речи Цицерона в римском сенате: “До каких пор...” В конце концов Леонид Михайлович все-таки нашел способ заставить водоносов лечиться. Он отправился в профсоюз и добился, чтобы временно отрешенным от службы машкобам выплачивали возмещение. И сразу пламя конфликта погасло. Уверившись, что они не потеряют заработка, машкобы пошли на осмотры и лечение.

В амбулатории после этого стало еще теснее, дел у медиков прибавилось. Исаева это не беспокоило. Казалось, он даже получал удовлетворение от того, что сотрудники его загружены по горло. Амбулатория при институте, где у больных извлекали ришту, работала круглые сутки. Когда риштозная эпопея кончилась, врачи подсчитали, что маленькая амбулатория пропустила более тринадцати тысяч пациентов. Члены обследовательских отрядов подбили еще более солидный итог: в Бухаре и в окрестных кишлаках они навестили тридцать пять тысяч домов, осмотрели почти сто двадцать тысяч человек! Впрочем, что там цифры. О том, как медики работали в Бухарском ТропИне, куда больше говорит невеселая шутка тех лет. Самое слово “ТропИн” сотрудники расшифровывали так: “Торопись, Ребята, Отдыхать, Пока Исаева Нет”. Под острым взглядом директора отдыхать действительно приходилось не часто.

Но и самому себе Леонид Михайлович потачки не давал. “Проверяю метод хирургического лечения ришты, безбожно режу даже без кокаина, — сообщает он Марциновскому в июне 1924 года. — В нескольких случаях имел очень большой успех, у 15 — 20 человек извлек ришту целиком. Больные уходили, славя меня. Сейчас приводят новых зараженных… Едва успеваю справляться с притоком больных, тем более что пошел материал как раз неподходящий: люди, испытавшие на себе руку табибов, с громадными флегмонами”  *. Едва покончив с хирургическим приемом, он мчался к хаузам, чтобы столь же увлеченно заняться гидробиологией. Именно мчался: спокойно ходить oн не умел.
* Письмо из Старой Бухары от 24 июня 1924 г. (подлинник). В 1924 году ему исполнилось тридцать восемь. “Выглядел он гораздо моложе, — вспоминает один из сотрудников. — Худощавый шатен, чуть ниже среднего роста, с пышной шевелюрой, имел он лицо узкое, энергичное. Из-под косматых бровей пронзителыю глядели прозрачные серые глаза. Одевался небрежно. Носил видавший виды френч неопределенного цвета, с отложным воротником и брюки галифе. Галстук, как правило, повязывал косо, кое-как” *.
* П. Чинаев. “Об Исаеве Л.М.” (рукопись). Ноябрь 1967 г.
Тропический шлем к этому времени был заменен неким подобием матерчатой панамы, обмотки — шерстяными гетрами. Всегда запыленные стоптанные ботинки завершали туалет. Одежда и обувь явно не играли в жизни Исаева никакой роли.

… От 20-х годов осталась в институте картина, которая и сегодня радует глаз свежестью красок и реальным ощущением жизни. Художник М. Коркин изобразил выложенный известняком хауз как бы снизу, со дна. В зеленой, пронизанной солнцем толще воды, совершая парящие движения, плывет изящная личинка ришты. Предаваясь радости бытия, она тихо опускается на дно, а наперерез ей, мрачно сверкая красноватым глазом, поднимается хищник циклоп. Вся поза его, с угрожающе поднятыми передними антеннами, говорит о дурных намерениях. Любой ребенок, глядя на картину, мог бы сказать, кто тут Серый волк, а кто Красная Шапочка. Но то, что ясно художнику и ребенку, не всегда убедительно для ученого. Алексею Федченко, например, картина наверняка не понравилась бы. Откуда художник взял, что рачок агрессивен? Ведь он, Федченко, ясно написал в своей статье о том, что личинка филлярии внедряется в циклопа помимо воли рачка. Этот усатый гигант, достигающий полутора миллиметров в длину, попросту жертва полумиллиметровой личинки, которая ищет в нем временное пристанище.
А вот доктор Исаев решительно убежден, что Федченко ошибался и на картине все правильно. Он многократно и досконально проверил это. “Мнение об активном проникновении микрофиллярии в циклопа совершенно неверно, — писал Леонид Михайлович Марциновскому летом 1924 года. — Я наблюдал все стадии заглатывания микрофиллярии циклопом… Бинокулярная лупа принесла мне огромную пользу. Циклоп быстро замечает микрофиллярию и бросается на нее. Он хватает ее чаще всего за хвостовой конец. При жевательных движениях (рачка) микрофиллярия втягивается в пищеварительный канал”. Да, Федченко ошибся. Все оказалось сложнее. В зеленых глубинах хаузов разворачивалась феерия, далеко превосходящая все сказки и в том числе сказку о Сером волке и Красной Шапочке.
На первый взгляд, природа противоречила сама себе. Личинка, которой следовало бы спокойно забираться в тело рачка, ибо, не пройдя известной стадии в его теле, она не могла заразить человека, наоборот, вырывалась из лап циклопа и даже убегала, сохраняя на теле следы жестокой борьбы. А циклоп, которому вроде бы не было никакого проку от заглоченной личинки (она все равно выбирается из его желудка), тем не менее, всячески ловчился схватить лукавую пигалицу. Но то, что с первого взгляда казалось бессмыслицей, обрело смысл после долгого и внимательного наблюдения. Может быть, миллионы лет циклопы ловили и пожирали личинок ришты прежде, чем микрофиллярия, если позволено будет так выразиться, сделала для себя правильный вывод из этой ситуации.
Исаев наблюдал, как помятые и даже раненые личинки в желудке рачка приходят в себя, пробуравливают стенку желудка и оказываются в полости тела циклопа. Тут им уже ничто не грозит. Они спокойно могут линять и преображаться, готовясь вместе со своим хозяином попасть в тело человека. Приспособление это произошло, очевидно, исторически сравнительно недавно, и новые отношения рачка и личинки как бы наложились на старые, древние, когда циклоп был только пожирателем, а личинка только пищей.
Итак, доказано: личинка неактивна, она не может попадать в тело циклопа иначе как через его рот. Но, может быть, в прудах Бухары есть другие рачки, также способные глотать микрофиллярии? Исаев затевает новую серию опытов: он заглядывает в рот каждому микроскопическому хищнику. Нет, нет и еще раз нет! Фильтрационный аппарат дафнии слишком тесен, личинке через него не пробраться. А рачки диаптомусы, хотя и затягивают порой зародышей ришты, но тут же спешат от них избавиться. Только циклоп приспособлен к неблагодарной роли временного хозяина микрофиллярии.
Зачем понадобилось Леониду Михайловичу месяцами склоняться над микроскопическими объектами, лазить с сачком по хаузам и собирать коллекцию циклопов по всему Туркестану? Только ради того, чтобы доказать ошибку пятидесятилетней давности? Опровергать в науке чужие ошибки — занятие достойное. Но поиски в хаузах и под лупой имели и чисто практический смысл. После них стало ясно, кто враг, кто друг, кого в хаузах надо уничтожать, а на кого не стоит тратить сил.

После этих открытий Леонид Михайлович, наконец, смог отложить в сторону бинокулярную лупу, однако бегать к хаузам не перестал. Познав врага, занялся изучением крепости, в которой противник укрепился. Взять хотя бы каменные ступени, которые спускаются сверху почти до самого дна водоема. Количество ступенек, качество камня, освещенность воды — все имеет отношение к судьбе ришты. По ступеням больные машкобы спускались к воде, заражая ее новыми порциями зародышей. На этих же ступенях циклопы подхватывают и пожирают “парящих” в водной толще личинок. Правда, как всякие хищники, они не любят прямых солнечных лучей и предпочитают терзать свои жертвы в тени. Но выщелоченные за века известковые ступени с бесчисленными щелями и ямками дают любителям тени прекрасное укрытие.
Может показаться, что изучение хаузов — занятие почти идиллическое. Так оно, может быть, и выглядело бы, если бы занимался им не Исаев. Он умудрился и в это мирное дело внести элементы военного распорядка, железный ритм. Сотрудники ТропИна приходили к водоемам на рассвете. За день надо было сделать множество операций: несколько раз измерить температуру воды, взять многочисленные пробы, выяснить глубины, выловить образцы флоры и фауны. (Десять — двенадцать тысяч промеров в год!) Мученики науки торчали со своими пробирками и сачками на берегах хаузов и в январские холода, и в июльскую жару. Зато они установили, какие из хаузов заражены риштой, а какие нет, как зависит зараженность рачков от температуры воды, от ее количества в хаузе.

Главным бедствием города оказался Ляби-хауз, тот самый красавец Ляби-хауз у подножия медресе, окруженный мощными тутовыми деревьями, возле которого с восторгом замер доктор Исаев в первый день своего пребывания в Бухаре. Из этого, самого большого водоема города, сорок семь машкобов ежедневно разносили по домам самую зараженную воду — воду, полную циклопов, начиненных личинками ришты. Исаев с ненавистью разглядывал пробирки с зеленой водой Ляби-хауза. Ему хотелось немедленно закрыть, засыпать все эти пруды вместе с населяющей их нечистью. Но чем станут утолять жажду 50 тысяч горожан? Говорить о строительстве водопровода в Бухаре в 1924 — 1925 годах было еще рано. БНСР только что вошла в состав Советского Союза, превратилась в часть Узбекистана. У руководителей новой республики были дела и важнее. Но Исаева это не смущало. Он даже был доволен, что может действовать самостоятельно. У правительства он просил только одного: полномочий, абсолютных, если понадобится, даже диктаторских полномочий в управлении водным режимом города. Документы свидетельствуют: такие полномочия он получил.
Осенью 1925 года Леонид Михайлович сообщил Марциновскому: “Опыт этого года показал, что практическая борьба с риштой профилактического характера вполне возможна. Надо только подойти серьезно и дать решительный бой. Сейчас разрабатываю весь план кампании будущего года...” План был тот самый, о котором мы уже говорили: людей вылечить, циклопов уничтожить. С людьми все было ясно. Медицинские отряды в поисках риштозных больных прочесывали город. Система обследования и лечения работала не хуже заводского конвейера. Перспектива тоже ясна: после того как будет вылечен последний больной, люди не смогут заносить в хаузы новые порции личинок. Но это вовсе не значит, что бухарцы оставят скверную привычку пить кишащую циклопами сырую воду. Если не разорвать это последнее звено риштозной цепи, вся работа института пойдет насмарку. Итак, смерть циклопам!

Но как погубить все эти миллиарды рачков, великолепно приспособленных к среде своего обитания? Попробовали обрабатывать воду хлором — не помогло. Обратились к марганцевому кали и медному купоросу. Растворили в хаузе среднего размера триста килограммов ядохимиката. Вода в пруду приобрела вишневый, потом ядовито-зеленый цвет, стала совершенно непригодной для питья, но циклопы продолжали благоденствовать. А между тем природа обходится в таких случаях куда более простыми средствами. В Джизаке, который славился как “город ришты”, болезнь исчезла в 90-х годах XIX века после того, как оказался разрушенным канал, снабжавший город водой. Городские хаузы высохли, погибли циклопы, а вместе с ними и микрофиллярии. В Карши водоемы опустели в годы гражданской войны, когда, спасаясь от междоусобицы, население покинуло город. Итог тот же — в Карши нет больше ни одного риштозного. Что и говорить, история подсказывает весьма радикальные методы. Но мыслимо ли повторить нечто подобное в мирное время в довольно большом населенном пункте, на краю пустыни? Кто решится бросить вызов привычкам и просто естественным потребностям города, где живы не только традиции шариата, но и живут сотни реальных врагов новой власти, новой культуры? Доктор Исаев но мог не задуматься о последствиях эксперимента, который собирался предпринять. И все-таки он твердо решил повторить в Бухаре нечто подобное тому, что пережили Карши и Джизак.

… Случалось ли вам посещать Бухару летом? Представляете вы состояние человека, вынужденного в сорокаградусную жару принимать серьезные решения за конторским столом, стоять за прилавком магазина или у заводского станка? Не станем углубляться в физиологию человека, пребывающего в условиях сухих тропиков. Вернемся на четыре с половиной десятилетия назад и вообразим себя в Бухаре приезжими, которых июльский жар гонит к единственному источнику воды — хаузу. Узкие перекаленные улицы, начисто лишенные растительности, в конце концов, выводят нас к Ляби-хаузу. Усталый взгляд уже угадывает вдали тень раскидистых деревьев, слух ловит плеск воды. Мы спешим на этот сладостный мираж, но, увы, водоем пуст. Рабочие кетменями выгребают донный ил. Прохожий советует пройти к Бола-хаузу. Тащимся по нестерпимой жаре, но, не доходя квартала, уже слышим рев механического насоса, который откачивает воду, разливая ее прямо по земле. Пусты Аталык и Гаукушон, нет воды в хаузе Газион и Ходжа-Булгар, вонь стоит над сохнущими хаузами Ходжа-Зайнетдин и Мулла-хаи. Хаузы Hay, Рашид и Кази-Колон полны водой, но поверхность ее черна от жирного слоя нефти. Чайханщик разводит руками — нет чая, уборщик улиц — фаррош — не поливает пыльную мостовую — нет воды, хозяйки в домах печально вздыхают, их вместительные, врытые в землю кувшины — хумбы — пусты: машкоб не успевает их наполнять, вода осталась лишь в дальних хаузах, да и там ее очень мало...
Почему мало? Это еще один исаевский метод уничтожения циклопов. Опыт показал, что рачки не терпят высоких температур. Тем лучше. Если наполнить хауз на треть, на четверть, вода сильно прогревается и миллионы погибших рачков опускаются на дно вместе с убитой личинкой. Что? Недостаток воды сказывается на людях? Пусть потерпят. Ришта смертельно ранена, ее необходимо добить. Пусть потерпят...
Так продолжается не день и не месяц, а целых два года, пока не удается осушить и самым решительным образом очистить все хаузы Старой Бухары. Кто практически производил эту работу? Те, кого мы видели с лопатами и кетменями на дне Ляби-хауза — жители близлежащих кварталов. Они должны были своими руками вычерпать воду (насосы появились лишь в конце 1926 года, да и то не везде), очистить метровый слой донных отложений, отскоблить заросшие водорослями каменные ступени. Это тоже идея Исаева. “Хозяин воды” — его так и зовут в городе — снова, как в пору борьбы с малярией, использует “хошар” — коллективный, добровольный труд населения.
“Хозяин воды” строг. Некоторые даже считают его жестоким. Во всяком случае, он никому не желает верить на слово. Ни большому начальнику, ни седобородому аксакалу. Он должен все увидеть сам. Каждое утро во дворе института его встречают представители общественности, председатели махаллинских (квартальных) комитетов. Они с поклоном подают доктору составленную по всем правилам бумагу. Что-нибудь вроде: “Сообщаем, в нашей махалле из хауза Кори-Комол выпустили старую нечистую воду и очистили всё в соответствии с законами здравоохранения. Поэтому просим для нужд населения разрешить пуск свежей воды в хауз”. Есть и угловой штамп: “Кори-Комол, Махаллинский комитет, гор. Старая Бухара” и порядковый номер и дата — 23 июля 1926 года. Но Исаев не торопится с разрешением. По сумасшедшей жаре сам отправляется принимать очищенные хаузы. Аксакалы с трудом поспевают за ним. Но главное впереди. Прием превращается в почти бесконечную процедуру. Исаев мечется по дну водоема, прыгает по ступенькам, заглядывает в каждый угол. Почему на ступенях не зацементированы все щели? Циклоп только и ждет, чтобы разгильдяи оставили ему местечко в тени. Зачем сохранили зеленые водоросли? Эта зелень имеет обыкновение выделять пузырьки кислорода, которые опять-таки чрезвычайно милы циклопу. А выбранный со дна ил надо немедленно увезти подальше от берега, желательно за город, на поля.
Солнце печет. Аксакалы терпеливо переминаются с ноги на ногу, кивают в знак согласия, но Исаев не верит поклонам и улыбкам. Он не уходит от хауза, пока в руках одного из жителей не появляется ведерко с цементом, а другие вооружаются лопатами, чтобы соскоблить с каменных плит злополучные водоросли. Только тогда, будто нехотя, “хозяин воды” достает из кармана красный карандаш и выводит на заявлении размашистое: “Пуск воды разрешается. Л. Исаев”. Вечером на карте, висящей в кабинете директора института, появляются новые обозначения: очищенный хауз будет обведен красным кружком, осушенный — желтым, на место засыпанного водоема появится крест. Ставить кресты — любимое занятие Исаева.
… Статистика равнодушна, она с одинаковым спокойствием подводит итоги жертвам войны, эпидемии и успехам экономического строительства. Но люди, читающие статистические сборники, неравнодушны. В цифрах — жизнь. Можно ли оставаться безразличным к жизни? В 1925 году в Старой Бухаре было осушено 50 хаузов, очищено — 32, в 1926 году осушено — 40, очищено — 20. Не пробегайте холодным взглядом эти цифры. В них концентрат исаевского характера, квинтэссенция убежденности и воли ученого. А ведь было всякое. В мечетях и на базарах Бухары шептали проклятия тому неверному, который лишает добрых мусульман возможности совершить богоугодное омовение. Родственники умершего с проклятиями подступали к врачу — им негде достать воды, чтобы по законам Корана обмыть тело усопшего; устроители праздничного тоя жаловались: воду на традиционный чай приходится тащить с другого конца города. Исаев не уступал, не шел ни на какие компромиссы, не обещал поблажек. С пересохшим горлом, с растрескавшимися губами, он продолжал бегать от хауза к хаузу, заглядывал в хумбы, приказывал, подгонял, командовал. И все лишь с единственной целью — спасти этих недовольных, раздраженных, озлобленных людей от власти ришты, от “горя риштозного”.
Последний больной в городе Бухаре был зарегистрирован в доме номер 10, квартал Мирдуст, осенью 1931 года. Еще через несколько месяцев медики вылечили риштозного старика из пригородного кишлака Науметан. Это была последняя жертва ришты на территории Советского Союза. Но неизбежность победы была ясна значительно раньше. 23 декабря 1928 года, выступая на Третьем съезде врачей Средней Азии, доктор Исаев уже мог сообщить:
“В результате планомерной пятилетней борьбы заболеваемость риштой, доходившая раньше до 20 процентов, снизилась в 1928 году до 1 — 3 процентов: в минувший сезон при тщательных поисках риштозных больных на 50 тысяч населения города нам удалось учесть всего 171 больного. Мы имеем все основания сделать заключение, что в 1931 — 1932 годах ришта в Средней Азии исчезнет”.
Медики встретили это сообщение восторженными аплодисментами. Но сам Леонид Михайлович, как рассказывают, долго не мог простить себе, что не добил червя-паразита раньше, как обещал Марциновскому, к 1927 году. Для окончательной победы не хватало ему тогда завершающего штриха — водопровода. Белые будочки водоразборных колонок на перекрестках Бухары и ажурная конструкция водонапорной башни появились только в 1929 году.
Подводя на Третьем съезде врачей итоги риштозной эпопеи, Леонид Михайлович помянул добрым словом и верных помощников, сотрудников Бухарского ТропИна и славного предшественника Федченко. Первооткрыватель Алексей Федченко только мечтал, что когда-нибудь его теоретические заключения смогут “содействовать уничтожению паразита”. Доктор Исаев шел вторым, но был из породы созидателей. После таких, как он, мечты обретают материальную плоть, слово становится делом. Он говорил о Федченко: “Почти шестьдесят лот назад этот исследователь-одиночка сумел наметить основные моменты эпидемиологии ришты. Сейчас мы большим коллективом заканчиваем начатое им дело, отворяем ключом познания двери к здоровой жизни”. Это был разговор на равных.
… Осенью 1967 года я приехал в Бухару, чтобы собственными глазами увидеть, что осталось от титанической деятельности моего героя. Я нашел бывшее здание Тропического института, разыскал бывшее постпредство РСФСР в Бухарской республике, зашел в городской музей, который разместился в некогда неприступном Арке. Но напрасно искал я знаков памяти о моем герое, напрасно бродил от стенда к стенду в музее. Там ни слова не было сказано о победе над риштой. Ни слова о создателе первого Бухарского научно-исследовательского института. В музее не нашлось даже места для портрета доктора Исаева. Не оказалось в городе и памятной доски, посвященной Леониду Михайловичу. Я знаю, как переменчиво время, как коротка человеческая память. Но не могли же за какие-нибудь сорок лет выветриться из людской памяти все события, связанные с риштой, все то хорошее, что принес людям “хозяин воды”. Неужели и впрямь подвиг ученых забыт народом начисто, совсем, навсегда?
Гостеприимные хозяева повели меня по Бухаре снова. Мы обходили старинные мечети и медресе, базары и кварталы новых домов. Мои хозяева поили меня зеленым чаем в чайхане, расположенной в тени великолепного парка. Деревья росли на месте засыпанных хаузов. Любезные бухарцы услаждали слух гостя рассказами о том, как изменяется и хорошеет их город. Они обращали мое внимание на сеть стальных труб, несущих газ в каждую квартиру. Трубы змеями вились по стенам домов, огибали деревянные, редкой резьбы старинные двери. Двери нравились мне больше труб. Но хозяева с этим не соглашались. Их восторгал также лес телевизионных антенн над плоскими крышами. К подножию водонапорной башни мы подошли уже под вечер. Голубая дымка опускалась на город. Сквозь черный переплет железных опор, на фоне оранжевого неба я увидел силуэт минарета Калян. Величественный и строгий, с неизменным гнездом аиста на вершине, тысячелетний Калян стоял, как живой укор грубой водокачке. Но странно, мои спутники как будто не замечали несоответствия между прелестью древней архитектуры и рациональной грубостью нового сооружения. Эти коренные бухарцы вовсе не считали водонапорную башню некрасивой, Она казалась им даже изящной, а главное, символизировала новый быт, новую эпоху.
И вдруг я подумал, что у моих друзей есть, пожалуй, свой собственный, недоступный мне резон: в городе, лежащем на краю пустыни, не может казаться уродливой постройка, назначение которой давать людям воду. В глазах бухарца водонапорная башня, может быть, даже более величественное сооружение, чем медресе Мир-Араб или минарет Калян. Я старался не заводить больше разговоров о риште, малярии, Исаеве. И вдруг, когда мы вышли на середину площади, оставив позади тень железного чудовища, один из моих собеседников заметил:
— А знаете, как в народе зовут нашу башню-поилицу? Башня Исаева.
Да, таково ее имя. Оно известно любому мальчишке в городе...

P.S.  Кстати, вы знаете, как коммунистический Китай победил свиной грипп? Всех чихающих и кашляющих в один день вывезли из городов в концентрационные лагеря.

P.P.S. Этот рассказ прочитали сотни людей.  И никто не задался вопросом, почему в 1973 году в палатке киргиза чабана висела палочка для наматывания ришты? Ведь ее вывели?
Думаю, дело в баранах. Они пьют из луж, заражаются риштой, и та переходит к человеку — множество азиатов не могут отказать себе в удовольствии съесть свежатинки — печени чуток, курдючного жирка, нутряного и т.д.


P.P.P.S. За месяц мой рассказ "Ришта или подкожный червь" прочитали в 3-х только эл.библиотеках  тысячи человек, хотя эту вещь я написал (компилировал) лет пять назад и пять лет она в Инете висела. Откуда такая популярность?
Может, еще написать что-то подобное? Рассказ "Пендинка", например?

Пендинка -  «ташкентская» болезнь, наблюдаемая из­редка и в других местах. Начинается она маленькой ранкой на ноздре, которая постепенно увеличивается и выедает всю ноздрю переходя на вторую. На этом большей частью болезнь и останавливается, но иногда распространяется на щеку, оставляя рубцы.  Этой болезнью болеют в Ташкентском округе тысячи людей, и она считается неизлечимой.

Потом пойдет трагедия под названием "Геморрагическая лихорадка", о том, как семь человек погибло, лишь подышав в помещении, населенным мышами-переносчиками, а трое — поев хлеба, покусанного такими мышами.
Есть еще воспоминания о трагическом потреблении шашлыков из  кабанятины. Но это трагикомедия — погибли лишь не набравшиеся до поросячьего визга.

 Вообще, это страшная история, есть история проникновения белого человека на Восток.
 Мало кто знает, что Миклухо-Маклай умер в молодых годах, причем при вскрытии патологоанатомы не обнаружили в нем  ни одного здорового органа...
Мало кто знает, что известнейший писатель Джек Лондон умер после  кругосветного путешествия на "Снарке". В нем тоже не обнаружили ни одного здорового органа
А сколько людей на Востоке умерло от болезней, занесенных европейцами? 90%!