Рассказы геолога-2

Так закалялось мое мясо

12.09.73. Лева с орлами ушел на канавы на северный контакт, меня оставили сторожить палатки от пастухов. Я сделал удочку с грузилом из пули и пошел ловить форель в Сеаке. До обеда поймал 6 штук. После обеда — 5. Икра оранжевая- посолишь и в рот. Сварили уху. Совсем заели "товарищи", то есть блохи, живущие в войлоке вьючных седел. Весь в пятнах. Лежу в ногах у Володи с Левой. Справа храпит Нур. Володя днем посылал меня посмотреть зону грейзенизации, на что я ответил:

  — Может лучше наловить рыбу и испечь?

  — Хорошо, но не показывайся на глаза Цориеву. Он должен сегодня подняться.

Но я попался. С Цориевым поднялся из Ромита Алик с водкой. Сели мы на лошадей и поехали на Интрузию. У меня было вьючное седло с вьюком. Его железки-крюки до сих пор напоминают о себе. Сегодня не смогу лежать на спине. Дорога была сложная. Несколько раз лошадь смотрела на меня, как бы спрашивая: — Стоит ли рисковать?

В лагере никто не встретил. Поели вчерашнего борща и жареной картошки. Цориев предупредил, что маршруты отныне будут каждый день. Володя Кузаев мне нравится все больше и больше. В жизни у него не все удалось, пьет, но не пьяница, работу любит, вернее атмосферу, ее окутывающую. Выпрашивал меня у Цориева, получив отказ, пожалел:

  — Загонит он тебя как лошадь…
А мне нипочем: в прошлом году уже ходил с Цориевым на Барзанги с жестоким поносом и не пал. С насморком почти покончено, но почти – еще знобит. Захотелось увидеть мать, отца и сестру. Хочется посидеть с ними за столом, поговорить, поругаться, поглядеть с пятого этажа вниз, высматривая красивых девушек, поиграть с ними волейбол, бросаясь рыбкой за мертвыми мячами. Еще захотелось увидеть Давлетшина, услышать его: Ну, как, братишка?
 

13.09.73. Сегодня ездил вниз за мылом, пробными мешками и описью служебных документов. Лошадь некованая, через речку шла, спотыкаясь, тащил силой, весь вымок. Со страхом ждал спуска у козырька (где разбился ишак). Лошадь там спотыкалась, было страшно, аж схватило в области диафрагмы. Внизу, метрах в 40, речка ревет. Но не слез — я ведь бессмертен, точно. Кое-как спустились на лошадиных карачках. В благодарность я позволил ей откусывать от каждого кустика по лакомой ветке. Пришел на своих двоих, чтоб отдохнула. Лагерные завтракают супом «Помни военные годы». Поел, пошел ловить форель. Не поймал ничего за 2 часа.
Вечером Лёва рассказывал о военном детстве. Как торговал «мясными» консервами, сделанными из двух банок, внутри – песок в чулке, чтобы не шуршал. Продавал на 10 руб дешевле настоящих. Как его мать выменяла за золотое кольцо и еще чего-то из тряпок коверкотовый отрез. Лева, тот еще отрок, посмотрел и хмыкнул:

  — На юбку, мамуля, хватит, повезло тебе.
Оказывается, коверкот был намотан на тугой газетный рулон и на два мотка тесьмы с торцов. Как сестра выменяла 1 кг хлеба на 1 кг сахара — сахар был насыпан сверху на кулек с речным песком (1947г). Еще рассказывал, как однажды в поле повариха наварила бражки в бутыли, а он ее спер. Ночь была безлунная, Лева падал несколько раз, но не разлил, дошел-таки до своей палатки.
Ложусь спать, очень устал, даже 2 кружки крепкого чая не отогнали сон. Костя лежит на возвышенности из нескольких спальных мешков и надувного матраса – радикулит его совсем замучил. Ночь отличная, луна еще не взошла и освещает лишь верхушки гор, звезды мерцают красиво и таинственно. Не зря, черт побери, стал геологом. А если бы у костра еще сидела какая-нибудь Наташа...
 

15.09.73 Маршрут с Костей Цориевым. Были моменты, когда очень хотелось сказать ему: — Все, больше не могу.
Решил даже бросить геологию. А завтра будет такой же маршрут в 20 км с превышениями по 2 км. Все вверх и вверх. Здорово ослаб от поноса. К концу маршрута настолько отупел от усталости, что последние 10 км прошел легко. Вернулись в 10 вечера, несколько раз теряли тропу. Тащил около 15 кг проб и прибор СРП. Посмотрим, что будет завтра, буду держаться до последнего. Повариха мне постирала, ее зовут Маргарита Михайловна (Ритка). У нее красный нос, веснушчатое лицо и стеклянный глаз. С Бабаджоном срубили детонирующим шнуром большую арчу. Заштопал джинсы, Ритка сказала, что так и женщина не сделает. Перечитал записи за 13 сентября — как глупо, страх — ничто перед усталостью. Дневник я прячу в спальный мешок и сплю с ним.
 

17.09.73. Только что из-за гор взошло солнце. Стало чуть теплее. Сплю плохо. Усталость. Разбудил Цориев – вставай! Расчесался, глядя в стереоскоп. Ну и морда! Поел супа с недоваренными макаронами, сказал пару слов по этому поводу поварихе и сейчас лежу в углу палатки задом к начальству. Вчера шел хорошо. Позавчера пытался угнаться за Цориевым и устал. Забрались на водораздел – 4107 м. Вид на речку Мушкрут изумителен, перевалы в снегу. Резкий холодный ветер и удивительный контраст гор и неба. Мог пройти еще км 10. Скоро все поедут в отгул. Если и я спущусь, то опять грядут пьянки и головная боль. Ночью снились Эдгар с Игорем. Оба в пальто. Встретились в гастрономе у оперы-балета. Я взял бутылку водки и еще сухое. Соскучился по однокурсникам. Хочу увидеть их всех вместе у окна на втором этаже у кабинета Минералогии. Не то снилось, не то фантазия разыгралась, а видел еще, будто стою с Ирой и Наташей на нашем пятачке и предлагаю им руку и сердце...
Осталось пахать около месяца. Искупался в тазу, вместо мочалки — носок. Окунулся потом в ледяной речке — выскочил как угорелый. Приехал Шариф. Сидит, курит носовой. Привел с собой ишаков, которые сейчас, усиленно пропуская через себя воздух, грызут палаточные растяжки. Ритка готовит ужин, солнце зашло. Вечерку за 10 сентября прочитал до дыр. Полутьма, лежу на мешках с ячменем ногами к выходу. На колу палатки мое устройство для хранения зубной щетки, мыла и карандашей. В отгул не поеду.

19.09.73. Все насмарку. Все расчеты – растаяли как облачко. Пошли вчера в маршрут. Цориев говорил, что остались только легкие прогулки (от последней он всю ночь стонал в унисон со мной). Поднялись с 1800 до 3800. До верху дошел хорошо, настолько хорошо, насколько был хорош рюкзак с 20кг проб. Я перепутал сай (ущелье), по которому надо было спускаться. Цориев меня послушал (наверно из-за того, что в предыдущем маршруте ошибся он). Костя плохо видит в темноте. Мы кое-как добрались до обрыва, спуститься с которого можно было лишь в царствие небесное. Пришлось переваливать в соседний сай. И вот, когда до последнего обрыва оставалось 5 мин хода, Костя, гад, сказал, что к 9-ти доберемся. Подошли к уступу, высотой около 180 см. Я стал раздумывать, как бы поудобнее спуститься. Сел на краю и стал выискивать лучшее продолжение. Было уже на все наплевать — доконал переход в этот сай. И тут Костя крикнул:

— Прыгай!
В любой другой ситуации я бы его не послушал. Но тут спрыгнул на откос градусов в 30. Нога подвернулась, в следующий миг рюкзак, чуть задержавшийся в полете, догнал мой зад… Вскрикнул дико. Нога распухла сразу. До лагеря 2 км спуска по крутому, скалистому склону. Перекурили. Потом сел, оперся руками о землю. Выкинув больную ногу вперед, здоровой отталкивался. Следом шел Костя с куриной слепотой, моим рюкзаком, а потом и радиометром. Очень умилительно видеть, как начальник тащит твою поклажу. Как всегда заблудились, так как мне было удобнее ползти вниз, и я избегал поворотов. Уткнулись в обрыв. Мы предполагали, что он здесь, но все же пошли. Бросив камешек, досчитали до пяти. Пришлось ползти вверх на карачках. Костя совсем запыхался — теперь точно будет в маршрутах меньше брать проб и образцов. Подошли к обрыву метра в 2 глубиной. Костя жег юган, я по прилепившейся арче спустился вниз на руках. Ниже был еще один обрыв — 30м. Вдоль него надо было перевалить в соседний сай, который спускался прямо к лагерю. Долго спорили, как идти, чтобы не сорваться. Под конец Цориев так устал, что стал передвигаться моим способом, т.е. на заду. По осыпи спустились, осветив дорогу подожженным юганом. В лагере нас услышали — Костя кричал:

  — К мосту, к мосту! — но они к нему не бежали. Потом оказалось, что им послышалось:

  — Веревку, веревку!

Пришли в полночь. Нога здорово распухла, но боли я не чувствовал. Ее опустили в ледяную воду и облили йодом. Принесли еду, я поел и заснул. Спал урывками, дико заболела нога. Утром пальцы и суставная сумка распухли вдвое. Машина будет 24-го. Наверняка меня уволят в целях экономии, как только спущусь в город. Поев, Цориев ушел в маршрут. Смотрю на себя в зеркало стереоскопа и чумею — пыль смешалась с потом, образовав застывшие грязевые потоки. Повариха, посмотрев на меня, вскричала:

  — Ты плакал?!

Где-то в глубине души я доволен случившимся, если, конечно у меня нет перелома или разрыва суставной сумки.

 

Везунчик — вот и не косой!

Сегодня был у офтальмолога — все нормально, все по возрасту. Одно удивило: врач сказал, что у меня был поврежден край зрачка, да так, что глаз не мог не вытечь.

Я сразу все вспомнил. Осень 1990-го года, одиночный маршрут в Приморской тайге. Сначала, отбирая пробу на геохимию, я сорвался со скалы, но удачно, правда, матерился от боли в побитой голени так, что в Японии, думаю, слышали. Потом заблудился, незаметно перевалившись из одной долины в другую. На путь истинный ненароком вернул меня разъяренный медведь — от страха и бега чуть не выскочило сердце. Не мудрено, что от всего этого я припозднился, и темной уже ночью в еловом лесу наткнулся глазом на ветку, и боль прошла лишь наутро перед следующим маршрутом...


Из "Войны в "Стране Дураков":

… Маршрут в приморской тайге! Это что-то! Сколько раз слезы навертывались на глаза, когда я намертво застревал в подлеске, густо переплетенном лианами лимонника и прочей ползучести. Тайга схватывает расползшиеся ноги, вывернутые руки и шею, грызет компасную кобуру, отрывает полевую сумку и присваивает молоток. И все, что ты можешь сделать — это сдаться на милость победителю минуты на три, и лишь потом он выпустит тебя из своей ловушки, чтобы через несколько десятков метров снова играючи поймать, но уже в буреломе или болоте.
Маршрут в приморской тайге… Да это невозможное дело! Особенно вдали от ручьев и речек. Разве можно заниматься геологией, когда каждую минуту ты должен определять по карте свое положение на местности? Стоит отвлечься на прослеживание какой-нибудь рудной зоны, и ты заблудился! И надо лезть на ближайшую сопку, потом, когда выяснится, что с нее ничего не видно, возвращаться на то место, положение которого на карте ты знаешь или вовсе на исходную точку. Или просто наугад наносить точки наблюдений на карту.
А энцефалитные клещи! Со всех кустов они сыплются на тебя десятками, если не сотнями. Целым их отделениям удается проникнуть к твоему беззащитному телу и они, в жадном восторге предвкушения крови, начинают возбужденно бегать по груди, спине, голове. И тогда надо раздеваться, брать в руки карманное зеркальце и снимать с себя этих ненасытных паразитов! Однако через неделю таежных маршрутов ко всему этому безобразию привыкаешь, перестаешь осматриваться сначала ежечасно, а потом и ежедневно и тогда клещи вгрызаются в тебя сначала по самые уши, а потом и по самую задницу...

Зато берега Японского моря неописуемо красивы. Обрывистые, покрытые кучерявыми дубовыми рощами… Причудливые скалы… Искрящиеся слюдяные пляжи… Лиманы, полные рыбы...
На море мы ставили палатки на их перемычках, купались, ныряли за гребешками, а бархатными вечерами прогуливались с девушками по уютным лунным пляжам. Однажды днем, накупавшись до изнеможения, я заснул под скалой на теплом песке. И спал, как, наверное, спят в раю, глубоко и безмятежно. А проснувшись, увидел милое, любящее и любимое лицо Марины… Я не верю, что испытанное мною тогда, хоть кто-нибудь испытывал на седьмом небе.

 

Жертва кулинарии

Однажды, проводя аспирантские полевые работы, оказался я на базе Чоринской ГРП, базировавшейся в километрах пяти от поселка Айни. Оказался, потому что рядом была река Зеравшан (транскрипция тех лет), полная рыбой, а командовал партией мой друг и однокурсник Коля Байгутов, время от времени наезжавший с оравой бутылок. На базе в то время квартировали две мелкие партии: научная, из ВИМСа, другая из львовского института геологии. Они были полностью обезглавлены, если не колесованы, потому как их начальники вместе с поварихами, по совместительству исполнявшими обязанности любовниц, отбыли на многодневные исследования живописных окрестностей замечательного озера Искандеркуль, а также Фан-Ягнобского подземного пожара, по Плинию полыхающего второе уже тысячелетие.
Так вот, однажды я заметил, что во время завтраков, обедов и ужинов, число сотрудников упомянутых научных партий, прогуливающихся вокруг нашего стола, существенно увеличивается. Одни, походя, завистливо косили глазами, другие, стоя за деревьями, бурно втягивали в себя воздух, пропитанный ароматами кухни моей поварихи Татьяны из МИИГАИКа, третьи вовсе вызывались помыть посуду. Я пригласил к столу одного из последних, чтоб строго спросить:
— Чего мотаетесь вокруг как мухи несытые?
— Да пожрать вкусненько хочется, а поварихи смылись.
— А сами не можете приготовить? Или продуктов нет?
— Продукты есть, даже баран, но не умеем… — глянул голодающий Зеравшанья на котелок с фаршированной форелью, жаренной на арчевых углях. — Уж третий день всухомятку.
— А сколько вас?
— Человек десять.
— Будешь им готовить? – обратил я взор на Татьяну.
— Разбежалась и плюхнулась, — презрительно ответила девушка, по совместительству исполнявшая обязанности моей любовницы.
Второй день безделье одолевало меня, и потому я отрубил:
— Ладно! Буду вам готовить.

Продуктов действительно было полно, включая свежее мясо, и я оторвался. Один кулинарный шедевр сменялся другим, даже ячневая каша на гребне вдохновения выходила у меня царской. Пять дней пролетели незаметно, и вот, пришла пора ехать в местное Управление геологии представлять диссертацию тамошнему начальству. Прощальный ужин, как мне кажется, затмил по вкусу все ужины в Кремле и Версале за последние десять лет, завтрак был с ностальгическими нотками, а машина не завелась.
Мой водитель Валера не знал, что и делать, хорошо, к вечеру приехал Коля Байгутов, и его шофер-самородок все наладил, недоуменно покачивая головой.
Ночь мне пришлось провести под машиной, но это не помогло. Взобравшись наутро в кабину, я обнаружил, что на поясном брелке нет печати и ключа от вьючного ящика с «секретами», а для геолога это полный песец. Проискав его полдня безрезультатно (для этого пришлось разгрузить машину), я собрал всю свою столовавшуюся ораву – щеки у всех лоснились, будь здоров – и холодно сказал:
— Послушайте, братцы! Если вы не вернете мне ключей и печати, я отравлю сегодняшний ужин таблетками для дрыста, и вы его сожрете, таким он будет смачным.

Они отдали мне печать, но вовсе и не с испуга. Просто назавтра приезжало начальство с любовницами, исполнявшими обязанности поварих…

кстати, сборник "Кулинария от Белова" ( www.proza.ru/2012/06/24/807 ) обновлен

 

Геологи — люди простые

Геологи — люди простые, но интересные. И потому перейду прямо к сути. Один наш геологический корифей, великий геолог, не буду называть имени из соображений, писал отчеты, а также эпохальные монографии, в чукотской избе, наглухо запертой изнутри, причем одна из форточек оставалась открытой. Через нее раз в сутки в избу ближайшими соратниками передавался алюминиевый чайник со спиртом и ничего более. Спустя неделю дверь избы открывалась, корифей на нестойких ногах направлялся к ближайшей природе, радуясь незатейливой незабудке или просто изумленной мыши, а в избе заинтересованные лица находили великолепный отчет, прибавлявший стране тысячу тонн золота или монографию, изменявшую ход российской геологической мысли в практическом направлении.
Я использовал этот метод при написании диссертации, вынужден был использовать, когда моя научная мысль иссякла от, думаю, обычной человеческой тупости. И что? Наутро, нет, следующим вечером, я, пробудившись, обнаружил на своем рабочем столе 2 (две) порожние бутылки водки и одну машинописную страницу. Через год из этой страницы была сделана докторская диссертация (разумеется, не мною, но внимательными лицами).
К чему я все это пишу? Да выпил немного, и пришло в голову организовать новую ветвь литературного творчества в состоянии стойкого алкогольного опьянения. Присоединяйтесь! Черт! Ничто не ново под луной! Вспомнил, что Эдгар По писал, лишь принявши на душу литруху джина… Еще вспомнил одного человека. Каждый вечер после тяжелого маршрута, он шел к соседям справа поиграть в преферанс. 10 км шел, а утром без разговоров и намеков шел в маршрут, после аналогичного лично я съедал тазик борща и тазик гречневой каши, чтоб после компота заснуть в своей палатке, в чем был. Какой тут преферанс? Какие взятки? А эти измены городских жен? Впрочем, о них я где-то писал...
Фотография впереди дорога мне. Это Зомбарская партия ЮТГРЭ. Крайний слева — Лева-взрывник. Он рассказывал мне, как его мать выносила во влагалище мясо с мяскомбината, чтобы они с сестрой не умерли в войну с голода. Чтоб мать не умерла с голода, он продавал на толкучке банки сгущенки, в которых вместо молока был песок. Второй слева — Володя Кузаев, — одинокий человек, однажды он спас мне жизнь, рискуя своей жизнью. Он бы и вашу спас, если бы вы были с ним. Посередине — Костя Цориев, начальник партии — он научил меня работать, идти вперед, невзирая ни на что, научил, постоянно повторяя: — Много говоришь, Руслан.
Рядом с ним стоит геофизичка, не помню имени (Лида?), настоящая геологическая женщина. Справа располагается Мельников — толковый геолог, добрый, но по семейным обстоятельствам оказавшийся в расположении зеленого змия. Младший брат Кости Цориева, служил на расстрельной должности главного инженера экспедиции. Красавец, франт, любимец женщин, он умер от инфаркта в своих сороковых, умер после гибели очередного проходчика. Или геолога, не помню уж… Он тоже многому меня научил — прежде всего брать на себя ответственность и не валить ее на других. Это от него я на всю жизнь усвоил фразу: "Испугался — погиб!

 

Маленькие трагедии или Вишня в цвету


Странно, когда я был молод, и впереди были десятки лет жизни и несколько лет счастья, я не боялся все это потерять, не боялся смерти. Теперь боюсь. Боюсь, хотя впереди — одни потери. Почему? Может быть потому что смерть в молодости и в старости — это разные вещи?
Вот Витька-Помидор, шебутной горный мастер и многолетний мой компаньон по преферансу и междусобойчикам смерти своей и в глаза не видел. А как ее увидеть, если она пришла в виде «чемодана» килограммов в девятьсот? Когда этот «чемодан», свалившийся с кровли штрека, зацепили тросом и с помощью электровоза поставили на попа, то каску снимать было не перед кем: от Помидора осталось одно мокрое место — потеки давленого мяса, да прорванная костями роба.
А Крылов Борис в маршруте полез в лоб, на отвесные скалы, хотел рудную зону до конца проследить. Ему тоже повезло: летел секунды три всего, а потом шмяк — и готова посылочка на тот свет! Всего три секунды отчаяния! Или даже меньше — потом врач с санитарного вертолета сказал, что он, скорее всего, в полете умер.
Женька Гаврилов, друг детства, о чем только мы не переговорили в его заветном чердачке! речку ночью по перекату переходил, курице по колено, оступился — и, бац, затылком об камень! Глупо, конечно, но как романтично...
Взрывник наш Михал Михалыч тоже романтично кончил. На гребне жизни, можно сказать, хоть пьесу пиши. Спустился в отгул и домой, дурак, сразу пошел. Не сообщив супруге по телефону о своем скоропостижном явлении. Что с него возьмешь? Джентльменом никогда не был, все хамил и вперед лез… Ну, пришел, позвонил, не открыли. Соседки улыбаются, запасной аэродром предлагают, знают, стервы, каков мужик орел после трех месяцев голодухи… А он нервный стал, засуетился. Подпер дверь доской подвернувшейся и во двор пошел проветриться, выход ментальный сообразить. Покурил там под вишнями в цвету, в окно свое на втором этаже посматривая, потом в рюкзачке покопался и боевик снарядил. Снарядил, поджег шнур и стал в форточку закидывать. Но, видимо, сильно не в себе был. Промахнулся дважды, а как в третий раз бросил, боевик-то у него аккурат за головой взорвался. Вот зануда! Жена, говорят, сильно потом переживала. Когда ей мужнин глаз на жилочке показали. На цветущей вишневой веточке висел, то так, то эдак повертываясь...

Все это грустно, но в таких смертях есть своя прелесть. Конечно, каждый из живущих, будь у него такая возможность, выбрал бы менее оригинальную смерть, то есть смерть от старости. Но уверен — каждый, беспомощно ожидающий смерти на восьмом десятке, выбрал бы, будь у него такая возможность, смерть Женьки Гаврилова. Или Михал Михалыча, на худой конец.

 

День Геолога

День геолога — это первое воскресение апреля. За всю свою геологическую жизнь ни разу не отмечал его в воскресение — он всегда и всеми отмечался и отмечается в пятницу перед первым воскресением апреля. Отмечался в поле под весенним снегом или в Колонном Зале, но всегда в пятницу.
В этот день никто и не думал работать. Одних посылали в магазины, другие сдвигали столы или строгали салаты.
Начиналось все около часу (для тех, кто не шел в Колонные Залы). Радостное профессиональное единение шло единой волной. Все были счастливы, что они — геологи, то есть люди, которые могут все!

Помню две хохмы, связанные с Днем Геолога. Однажды веселый еврей Сеня Глатер (это было в Душанбе), всем нашептал, что празднование состоится не в театре Оперы и Балета, но в доме Правительства, и весь почти разряженный люд направился туда, а не в театр, где лилось шампанское и была легкая музыка для тех, кто знал, что такое Сеня Глатер.

В другой раз — пахал тогда в Карелии — наехал многочисленный журналистско-репортерский люд, и я три часа ходил по снежной целине почему-то с теодолитом (с ним, вообще-то ходят маркшейдеры и прочие геодезисты), разжигал костер на снегу, опускался в обледеневший шурф. Из всего этого вышла одна лишь фотка в петрозаводской газетке.

А стал я геологом просто. Мать сначала кормила нас с сестрой, потом садились они с отцом. Моя комната была рядом с кухней, и я, завороженный, слушал, как поломанный N не дополз всего ста метров до лагеря, как много рыбы в диких местах, как NN откопали из лавины, но откачать не смогли, как здорово камералить после пяти маршрутных дней, как разбился вертолет, не сумев сесть, где надо, какие здоровские пирожки печет Францевна в Гиссарской партии, как сорвался со скал NNN, как его собирали в ведра, как Ефименко хотел продать друзьям убитого кабана, как пришедший ночью медведь слопал сгущенку, а не повара, как мать чуть не погибла на Дарвазе...
Частенько не допив на двоих с мамой 0.5 "Душанбинки" (сухое вино "Душанбе"; допивать его стали лишь когда я заделался первокурсником геолфака), отец брал гитару, и мы пели народно-геологическую песню, достававшую душу мою и сердце:


Я смотрю на костер догорающий —
Пляшет розовый отблеск огня.
После трудного дня спят товарищи.
Почему среди них нет тебя?

Где теперь ты по свету скитаешься
С молотком, с рюкзаком за спиной?
И в какую сторонку заброшена
Ты бродячею нашей судьбой?

Может быть, по тайге пробираешься,
До колен увязая в топи,
Иль под солнцем безжалостным жаришься
Где-нибудь в казахстанской степи?

Запорошена пылью дорожною,
В сотнях верст от жилья в стороне,
Эту ночь коротая тревожную,
Вспоминаешь ли ты обо мне?

Ты не знаешь, как часто ночами я,
Подвигаясь поближе к огню,
Так тоскую, тебя вспоминая,
Эту грустную песню пою.

Я смотрю на костер догорающий —
Гаснет розовый отблеск огня.
После трудного дня спят товарищи…
Почему среди них нет тебя?


Как после этого я мог стать юристом или даже моряком?

 

Как ампутировали повара

Мужчины ушли в многодневный маршрут, оставив приболевшую маму-практикантку со стариком-поваром. Ночью пришла медведица с медвежатами. И до утра они что-то ели в палатке повара. Когда чавканье стихло, мама решилась посмотреть, что осталось от повара. Оказалось, что медведи, сорвав палатку и оттащив ее в сторону, ели сгущенку из обычных тогда пятилитровых банок. А повар сидел на яблоне, к которой крепилась палатка.
Мужчины пришли через три дня.
Повар держался мертвой хваткой. Руки его одеревенели.
Яблоню пришлось спилить и разделать на чурбаны.
Чурбан с бедным стариком отправили в базовый лагерь на лошади, дальше — в город — на полуторке.
От бревна повара смогли ампутировать лишь в республиканской больнице. Потом мать говорила, что чурбан старик взял домой. И в минуты неприятности, крепко его обнимая, думал, что все проходит, как проходят медведи.