Моя жена - утопленница

Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
 
 
А. С. Пушкин, «Утопленник: Простонародная сказка»




1.

Вторую неделю я обитал дикарем в узенькой щели, разрезавшей черноморские скалы, обитал среди сосен, черненых обычными здесь пожарами. С берега мою площадку и  палатку на ней совсем не видно, так что был я дикарем вдвойне, хотя и не вполне. Не вполне, потому что с обеда в соседней щели, — метрах в трехстах от моей в сторону Архипо-Осиповки (местные ее зовут Архипкой), — стояли местные из какой-то кубанской станицы на слуху. Я, форменный Робинзон, слушал их дальний пиратский смех, барски ужиная при свечах и в порывах симфонической музыки из радиоприемника, работавшего под крутым берегом на слабую «троечку». Барски, потому что прошлой ночью на резинку попалась кефаль — первый раз за многие годы диких стоянок! Не пара-тройка приевшихся морских ершей, охочих посмертно вырубить на несколько часов твою палаческую руку ядом плавников, ни синец, вкус которому придает лишь рыбацкий голод — роскошная кефаль на полкило! Ее-то я и ел, поджаренную фри костром и кроваво-красным закатом. Неплохо, надо сказать, у них получилось! Тем более, утром ходил в Архипку пивка попить с чебуреками и за вином — попалось, кстати, на удивление  отменное. Пусть красное вино, не к рыбному блюду, но это условности.
После второго куска рыбы (если честно, она представляла собой вовсе не кефаль, начисто отловленную Костей-рыбаком из известной песни Бернеса, но пиленгаса, ее близкого родственника, завезенного из дальневосточных морей) я закурил, тут  волна с симфонией ушла, но в соседней щели мужской смех сменился многоголосо девичьим. Они визжали в море от полноты жизни, слепившей их блеском прикорнувших на берегу лаковых внедорожников, углями мангалов, мерцавших оранжевыми всполохами, крепостью сладкого  вина! Они смеялись, барахтались в море, в теплой южной ночи, криками привлекая к себе мужчин, говоривших о пустом или деле за раскладным столом, оккупированным всяческой деликатной снедью, горделивыми заморскими бутылками, пачками невиданных сигарет. Конечно, я завидовал  самцам девушек, потому и выпил под этот смех полную кружку, выпил, чтоб не думать о женщинах, особенно той, которая уже как месяц назад лишь на сутки разорвала мое одиночество на две половинки.

Через пару часов соседский праздник жизни химически быстро выпал в осадок, и меня потянуло окунуться в ласковом море. Конечно же, я поплыл в сторону растаявшего в звездной ночи смеха, наверное, чтоб понежиться воришкой в чужой постели, то есть в воде, только что ласкавшей отзывчивые девичьи тела. В щели никого уж не было – уехали соседи на джипах тихо, как воры. Не скажу, что я расстроился, оставшись один, но было немного, оттого и вспомнил свою бутылочку, ждавшую меня наедине со свечей, едва удерживавшей тщедушным фитильком свою жар-птицу, свой огонек, растанцевавшийся в ночном бризе.


2.

Поплыл я к своей мечте, тьфу, бутылочке не быстро, боясь напороться на собственную закидушку с тридцатью свирепыми крючками, и скоро увидел ее в лунном свете, до дна морского достававшем. Нагая, она парила в призрачной воде, взявшей ее жизнь, парила в бессмысленно жадной толще, готовой переварить в слизь ее стройное, не рожавшее еще тело. Сообразив, что нарвался на утопленницу, — вот почему слиняли соседи в минуту! — взвинтился, со всех сил потянул ее к берегу, за волосы потянул, — русые, длинные и тонкие, — уложил там на песок ничком и головой к морю – из легких полилась вода, -  пощупал сонную артерию.
 Пульса не было. Перевернул утопленницу  на спину, — глаза ее, кажется, голубые, уставились в небо, — зажал нос пальцами, прильнул губами к губкам, когда-то алым, теперь синим, стал вдыхать воздух. Как полагается, двенадцать раз в минуту. Вдыхаю раз за разом, каждый раз отмечая, что губы у нее такие мяконькие, живо-тонкие, целовать такие в натуре – небесное наслаждение, если, конечно с взаимностью целовать…

Минут тридцать я дышал в нее, как проклятый, одновременно сдавливая грудину — не задышала, как ни старался, как не представлял ее живой, как не видел воочию ее улыбку, ее, с женской благодарностью смотрящую на меня, на своего спасителя, несомненно, посланного Богом.

Решив, что несчастная умерла, сел перед ней, перед трупом ее сел, стал смотреть…
Она лежала под луной в шелесте сонного прибоя. Широкий таз, узкая талия, лебединая шея, осевшие полные груди — все живое, готовое к жизни, радости, любви. Мне казалось, что жизнь девушки еще витает над  потерявшим ее телом, над моим телом витает, надо мной, как и она, утратившим душу, если не всю, то большую толику.

…Давным-давно, загорая у бурной южной реки, я увидел, как вынесло из заводи на дикую стремнину мальчика лет девяти, увидел, бросился к берегу, желая вытащить его, но замер, поняв, что реку с ее добычей никак не догнать. Меньший брат мальчика, рыдая:
— Вытащи его, вытащи!!! — толкнул меня в воду, я поплыл со всех сил, лишь с гребня очередной волны видя свою цель, уже отдавшуюся воле течения. Когда до водосбросной плотины, — преодолеть ее живым было невозможно — осталось метров сто, чувство самосохранения устремило мой взор к берегу, и тут же раздался пронзительный крик, рвавший слух в клочья:
— Вытащи меня, вытащи!!! – несомненно, это кричала витавшая надо мной душа только что утонувшего мальчика. Управляемый этим сгустком энергии, я бешено погреб к маленькой ниагаре, метрах в тридцати от нее углядел в воде маленькое обмякшее тело, вынес на берег, отдал набежавшим людям, и скрылся с их глаз, стыдясь дрожи, охватившей все тело…

И снова это! Снова я чувствовал, что душа девушки витает над  потерявшим ее телом, витает над моим. Витает, касаясь фибрами, витает,  алча проникнуть в меня, в мою жизнь, чтобы  подвигнуть на что-то безумное.
Ей удалось это, она  ворвалась в меня сквозь неотрывно смотревшие на нее глаза, по нервам и нейронам проникла до самого таза, и в самой его середке сладостно заныло. От этого ноя мой оголодавший член  вздыбился, взял власть над отключившимся мозгом. Почувствовав себя конченным, вконец конченным, почувствовав себя на пороге другой жизни — нечеловеческой  и преступной, я  взял ее…


3.

Это было нечто. Это было упоительно! Я вовсе не чувствовал себя некрофилом, я чувствовал себя человеком, пытающимся обратить чужую смерть в существование! Я бил своим телом ее тело, я  доставал его до сердца, я кричал смертной ночи и ей:
— Живи, живи, живи!!!

Лишь только я кончил, все стало на страшные свои места.
Я изнасиловал мертвую душу, изнасиловал утопленницу. В ее влагалище – моя сперма.
Это конец! Что делать?!!
Опустошенный, я не смог ответить на этот вопрос. Решив, что ответит утро, пошел к себе, в щель, выпил водки, чтобы поскорее уйти в последний свой обыденно-человеческий сон.

…Обычно стакан водки отключает меня часов до шести  утра, но не в тот раз. Я не отключился, я видел  воочию мрачную зону в Пермском крае или Мордовии, видел зеков, насилующих меня, омертвевшего. Видел ее, лежащую на берегу, на холодном ночном песке. Видел, как она поднялась, посидела, припоминая последнюю жизнь. Видел, как обернулась, услышав оживший вдруг приемник, увидела свечу, горевшую ровно, как в склепе, потому что бриз замер, как напуганный свидетель. Она долго смотрела на нее, так долго, что пламя затряслось  от панического страха. Поднялась, пошла к щели на неверных ногах. Взобралась по крутизне, по которой я днем-то поднимаюсь, чертыхаясь и подворачивая ноги. Встала на площадке рядом с прахом костра – тот мигом вспыхнул от испуга. Подошла, к палатке, походя  опрокинув бутылку недопитого вина,  оно радостно забулькало, выливаясь на землю, из которой вышло.
Расстегнула медленно палаточную молнию, посмотрела пристально  глазами, казалось, наполненными водой. На меня посмотрела, к счастью, существовавшего по ту сторону сознания. Сжавшись в комок, я увидел в ней ведьму из «Вия», ведьму, утащившую Хому Брута в вечный сумрак безумия, увидел и сжался снова чуть ли не в человеческий зародыш. Увидев мои мысли, она протянула ко мне вымоченные серые руки, обдавшие холодом. Я сжался уже в точку. Ей было мало. Она проникла не резкой тенью в палатку, пронизанную луной, нависла сверху. Когда я вовсе обмер, прижалась холодным телом к тому, что было моим телом, и я начал медленно, клетка за клеткой, умирать. Благодарно умирать, ведь она, своим посмертным явлением, освобождала меня от тюрьмы, от унижений и липкой вины за нечеловеческий свой поступок.


4.

Разбудил меня шорох гальки – по берегу шли люди. Солнце уже проникло в щель, окатило палатку дневным жаром, сделало ее прозрачной. Голова невыносимо болела – опять намешал, выпивоха, красного с белой. Посмотрев наружу, «во двор», увидел опрокинутую бутыль с вином. Вяло порадовался: грамм триста осталось лежать на боку. Дотянулся, выпил, еще холодное. Полежав недвижно, задремал, чтобы тут же увидеть ее, нависшую над своим сжавшимся от страха телом. Вспомнив ночное происшествие, выскочил из сна, как из январской проруби.  Куда она делась?! Осталась на берегу? Нет! Все утро по нему взад-вперед ходят культурно отдыхающие из Архипки и дикие, вроде меня. Они бы подняли шум, поднялись ко мне с вопросами типа:
— Это не ваша супруга  там мертвенькой лежит?

Значит, ночью ничего не было. Приснилось-привиделось после литра вина и стакана водки – вот алкоголик! Или… или все-таки ожила?! Нет! Не может этого быть! Я ж час над ней бился, прежде чем изнасиловать, изнасиловать труп! Нет! Это все мне приснилось-привиделось! Приснилось-привиделось? А почему тогда в паху не ноет голодно, как вчера?

Тут я вспомнил, как много лет назад местный рыбак рассказывал мне, что, перед войной аккурат напортив этой щели, утопла девушка редкостной красоты, и с тех пор вокруг шастает в темное время суток близ сетей и рыбу пугает. Я не поверил ему тогда, смеялся в усы. Думал, опасается мужик, что по ночам улов красть стану, и решил отвадить от этого места.  Другой мужик, культивировавший в береговом лесу гриб рейши, весьма полезный для мужской потенции, рассказывал небылицы о ведьме, навязывавшей эти грибы заблудшим лицам мужского пола (он налил потом мне спиртовой настойки, выпив сто грамм, я тут же убежал в Архипку на танцы). Переварив эти фольклорно-исторические факты, я успокоился, ведь за изнасилование приведения статьи в УК РФ нет. А с утопленницей мы разберемся на базе материализма и безо всякой мистики.

В оптимистичном настроении я сварил ячневую кашку с парой бульонных кубиков – обожаю ячневую кашку, — и принялся есть прямо из кастрюльки, предвкушая, как ночью  полезу в воду, как найду снова свою утопленницу и возьму ее на гальке при лунном свете. Тут сверху скатился камень, да так удачно, что выбил кастрюльку из рук.
— Начинается, — подумал я. — По такому обрыву может шастать только приведение. Небось, есть хочет или влюбилась в мои данные и страдает, чтоб в толщину от каши питательной не раздался.
Скатился второй камень. Чуть не снес палатку. Доев, что осталось в кастрюльке, я сходил на берег, принес сеть, выброшенную бурей.  Приладил ее к соснам, росшим со стороны горы, подумал, что ее прорвет лишь глыба килограмм в двадцать пять, а то пятьдесят, сел пить чай – его я кипячу и завариваю в литровой банке из-под «Балтики» (к чему таскать чайник в рюкзаке, ведь много места занимает?).

Хм… В банке из-под «Балтики»… Вы наверняка подумали, что я бич, то есть «бывший интеллигентный человек» и живу на среднюю зарплату. Это не так, не совсем не так, хотя бы потому, что прошедшие Новогодние вакации я провел в Южной Америке, в туре за 11 000 баксов, а предстоящие собираюсь разменять на впечатления в круизе Австралия – Новая Зеландия – Тасмания. Деньги у меня водятся, честно заработанные деньги, но больше этих Бразилий и Тасманий, мне по душе дикие стоянки среди своих сограждан, которых я с удовольствием изумляю инсталляциями из берегового мусора.


5.

…День прошел заметно, зримо. Купался, ходил за водой к роднику, заменил заржавевшие крючки на закидушке. Пообедал печеной картошкой со шпротами, и вот вам сумерки. Наживив снасть, занес ее в море, сел ждать клева. Первым, конечно, попался ерш. Когда возился с ним, со стороны Архипки появился дочерна загоревший парень с фонариком. Он был в белых плавках. Приблизившись, остановился, стал светить в глаза. Я хотел сказать, что-то грубое, но смолчал – парень был не промах, гибкий, явно спортсмен каких-нибудь единоборств.
— Послушай, мужик, как тебя зовут?— сказал, усевшись рядом на песок. Его сумасшедшие глаза сверкали. Он был пьян.
— Евгений.
– Так вот, Женя, ты здорово попал.
— Куда? – спросил я, по возможности невозмутимо.
— Не финти. Я по лицу твоему вижу, что ты в курсах.
— В курсах чего?
— Хорошо, объясню по буквам. Вчера, поздно вечером, вон там, утонула девушка, моя… — запнулся, — моя хорошая знакомая. Береговое течение должно было вынести ее именно сюда.
— Искренне сочувствую. Вчера там люди серьезные гуляли, спросил бы у них – лесник наверняка их номера записал. А я никого не видел.
— Людей тех я нашел и, — усмехнулся, — расспросил. Они сказали, что девушка действительно была, но не их, а с твоей стороны. И, посидев с ними, уплыла сюда и больше не возвращалась. И что криков о помощи не было.
— Действительно не было. А те люди слиняли в две минуты, и ночью слиняли. Я уверен…
Тут мне, дошлому береговому дикарю, пришло в голову, что, уезжая спешно, эти богатенькие буратины наверняка оставили на своей стоянке массу нетронутых продуктов и бухла. Столько, что, срочно забив на рыбалку и подобрав все это, я избавился бы от необходимости ходить в далекую Архипку за провиантом и прочими «ништяками».
— Ты что замолчал?
— Я все сказал, — распрощавшись в мыслях с дармовыми продуктами. — Эти люди слиняли спешно. Тебе это не кажется странным?
— Нет, — продырявил он мои глаза своими неподвижно-змеиными.
— А мне кажется. Тем более, я никаких утопленниц не видел.
— Брешешь! Я нутром чувствую, видел ты ее!  И пахнет от тебя ею, пахнет!
— Ты намекаешь, что я спрятал труп в скалах и сегодня утром его частями завтракал?
Ночной пришелец влепил мне пощечину. Я бросился на него. Он неуловимым ударом послал меня в нокаут. Последнее, что я услышал, было досадливое: — Твою мать!..


6.

Я открыл глаза. Увидел луну, светившую со всех сил. Голова болела невыносимо. И со стороны побитой, и с другой — ею я, слетев с ног, трахнулся об камень. Полежал, глядя на совершенно беззаботные лунные моря и континенты. Пришел в себя. Поднялся на ноги, потянув за собой закидушку – один из крючков, вот собака!  впился в плавки. Стало обидно до слез. Побежден, побит, вырублен, а тут еще он! Освободившись с трудом, увидел на галечнике гадюку. Прямо под собой. Голова размозжена камнем. Вспомнил досадливое: — Твою мать!.. — опустился, ошарашенный, на землю. Мистика! Что получается? Мужика долбанули сзади камнем по черепушке, и смерть превратила его в змею?
Нет, в это невозможно поверить. Но что тогда было? Так… Положим, кто-то,  выручая меня, вырубил парня. Очнувшись раньше, тот не смог ничего вспомнить и ушел к себе. Шутки ради, мой спаситель или спасители оставили вместо него змею, которых в этом году уродилась тьма (недаром следующая к Иналу щель называется Змеиной. А может, это моя утопленница спасла меня от пыток?!!
Тут чуть в стороне от змеи я углядел что-то белое. Это были плавки моего обидчика. Змеиный хвост был в них.
Пока я глядел на это, мозг лихорадочно искал материалистическое объяснение сему факту. Я перестал глядеть на плавки, тогда лишь, когда он выдал единственное мнение:
— Над тобой издеваются.
Это меня устроило. Сначала подсунули якобы утопленницу, потом — по морде. Значит, следующее действие не будет брутальным, а то ведь сбегу.

Тут считаю необходимым заявить,  что никогда не верил в разного рода мистику – в приведения, русалок, упырей, летающие тарелки и даже снежного человека. Все чудеса, которые я наблюдал, в конечном счете, оказывались вполне материальными проявлениями турбулентно текущей жизни. Конечно, верующим во все эти мистические чертополохи легче жить, надеясь на волшебника в голубом вертолете или беззаботную жизнь на том свете, но я привык полагаться на свои силы.


7.

В общем, будущее в тот момент предвиделось мне хрустально-сверкающим, ну, на время, конечно. Так и получилось. Заведя свою рыболовную снасть в море, я, развел костер и уселся на берегу ждать клева. Он не заставил себя ждать: минут через двадцать со стороны Инала подошли две девушки со светодиодными фонариками на головах и небольшими рюкзачками на плечах. Они были возбуждены, если не напуганы.
— Можно мы тут у вас переночуем? – сказала одна из них, 90/60/90 плюс-минус какие-то сантиметры, да еще яркая блондинка, такая яркая и хрупкая, что я усомнился, что она есть доморощенная туристка, мотающаяся по не асфальтированному берегу в целях сохранения мышечного тонуса.
— А вы откуда идете?
— Да мы тут недалеко стоим, — махнула одна в сторону Инала, — километрах в двух отсюда. Решили прогуляться, посмотреть, кто тут стоит – у нас ты притча во языцех, то есть Робинзон таинственного происхождения. А по дороге Виктор встретился, он рядом с нами стоит; хороший мужик — тихий, слова от него не услышишь.  А тут, нате, голова в крови, весь из себя свирепый, сказал матом, что умоется сейчас и побьет нас и эту ведьму камнями, чтобы не мотались по ночам. И нырнул в море, а мы к тебе побежали, — добавила другая, в темноте походившая на Синди Кроуфорд с родинкой.
— Берег не мой, паркуйтесь, — сказал я. – Меня зовут Женей.
— А меня Катей, — обрадовалась блондинка.
— Меня Дианой, — жеманно протянула Синди Кроуфорд божественную ручку.
— А мужик тот трезвый был? – спросил я, поцеловав ее галантно, хотя в обед уел чесночка зубочков пять.
— Пьяный, я, кажется, говорила, — поморщилась Катя. – В Архипке, точно, набрался.
— А у меня ни капли, — вздохнул я. – Все израсходовал, нечем будет знакомство обмыть.
— Об этом, Евгений, не беспокойтесь, — показала пальчиками о’кей Диана. — У нас коньяк приличненький с собой, дорогой. Специально для вас взяли.
— Во флаконе из-под лака до ногтей?
— А вы, что, алкоголик? – пристально посмотрела Катя, и я подумал, что один из красавцев-мужчин, а по совместительству невольник зеленого змея, изрядно попортил ее кровь соответствующей зависимостью.
-Да нет, просто… просто… — я замолчал, подбирая слова.
— Понятно. Если не напьетесь, полезете к одной из нас в спальный мешок, то ночь для вас будет безнадежно испорчена?
— Испорчена? – засмеялся я. – Я бы не стал выражаться столь категорично.
Тут зазвенел колокольчик, прикрепленный к леске, тут же стояк, к которому крепилась последняя, выскочил из груды камней и махнул в море. Я бросился за ним, поймал, схватил леску: на ней, судя по всему, торопилась к ужину огромная рыбина!
 Это была кефаль килограмма на полтора. «Плохая примета, — подумал я мельком, взяв ее за жабры. Ночью опять будет утопленница».
Когда девушки, увидев рыбу, захлопали в ладоши, я усмехнулся: «Или, наоборот,  хорошая – будет под утро секс и, судя по всему, вовсе не с утопленницей!».
Пока они разбирали свои вещи и умывались, я  разжег второй костер, в углях первого зарыл рыбу, предварительно обернув ее алюминиевой  фольгой. Палаточку их мы ставили все вместе, постоянно встречаясь глазами. О, сколько в них можно было увидеть! И неважную оценку моей внешности, не замятый еще общением страх, просто любопытство.
В полной мере любопытство они проявили, выпив по 50 граммов коньяка и закусив  рыбой.
— Ты тут один стоишь? – спросила Катя.
— Да.
— А почему один? Где твоя женщина?
Я попытался вспомнить свою женщину, не утопленницу, а «свою женщину» приходившую ко мне на одни всего лишь сутки, чтобы разругаться на всю жизнь. Вспомнить не получилось, как не старался, и я покрутил головой:
— Не знаю…
— Как это не знаешь? Мы с мыска того, — указала на каменную гряду, уходившую в море со стороны Инала, — видели с тобой стройную девушку. И одна она туда-сюда ходила.
— Не знаю, мало ли здесь народу может купаться, но я никого не видел, — пробормотал я, поняв, что девушек интересует моя утопленница, и пришли они ко мне с единственной целью о ней разузнать. Или обнаружить.
— Так ты и в самом деле один здесь обитаешь?
— Да.
— Один, без женщины… — удивилась Диана. – Может к тебе кто из Темной приходит? — Темная щель – первая в сторону Архипки.
— Как это без женщины? А вы? Или одна из вас? Не зря же я торчу тут месяц, у моря чего-то жду.
— И мы сюда, черт знает зачем, поперлись! — посмотрела Катя на Диану. – Может, это Бог нас сюда привел?
— К нему Бог привел? – стала рассматривать Диана мою небритую личность. -  Это легко выяснить.
— Как? – удивилась Катя
— Сейчас мы нальем нашему Евгению  стаканчик, и он расскажет нам о себе, о своем банковском счете, машине и где у него дача — во Флориде или в Зюкайке. Думаю, из этого рассказа мы легко выясним, в какой степени божественное провидение поспособствовало нашей встрече.
— Я вас обожаю, Диана! – стал я ерничать, уверенный, что моя утопленница за нами наблюдает, а может, даже подслушивает – Я всю жизнь мечтал о такой обстоятельной девушке, мечтал увидеть ее, говорить с ней! И вот, моя мечта сбылась. В благодарность за это я по первой возможности узнаю, где располагается эта Зюкайка и куплю вам там дачку на два этажа и обязательно на берегу реки.
— Не надо мне там дачи, я там родилась. Это в Пермском крае.
— А я родилась во Флориде. Купите мне там дачу? – спросила Катя.
— А почему не купить? Куплю! Я уже месяц тут сижу, и всем угощающим меня коньяком дачи покупаю. Во Флориде, на Канарах и даже в Анапе одну купил.
— Она в Щёлке родилась, — сказала Диана. – И там же у нее дача.
— В щёлке родилась? – удивился я. — Ты имеешь в виду...
— Я имею в виду подмосковный город Щёлково.
— Кажется, мы не о том говорим, — переменила тему Катя, разлив коньяк по рюмкам. — Расскажи о себе, Женя.
— Рассказывать мне особенно нечего. Живу в Москве, работаю, относительно неплохо зарабатываю, все есть.
Я пытался сам себя заговорить, потому что мне снова показалась, что моя утопленница где-то рядом. Кликни ее, негромко даже, и явится она, и дел наделает с этими девицами, мало не покажется…
— Ты кто по профессии? — это Диана прервала мои мысли.
— Специалист. Одной  консалтинговой фирмы. Родину, понимаете, продаю иностранному капиталу.
— Родину?!
— Ну, заводы, дома, пароходы, а также поля и просторы.
Как только я это сказал, между подружками возникла прозрачная стена, видимая одному мне, и стало ясно, что бороться они будут за меня порознь. Это был не худший вариант времяпрепровождения, хотя я, честно говоря, мечтал об организованном штурме своей не твердой пока твердыни.
— Значит, денежки у тебя водятся… – заключила Диана.
— Денежки бывают разные. Моих мне хватает.
— Тысяч десять баксов имеешь?
— Нет. Двести тысяч.
— Рублей, — догадалась Катя.  – Значит, ты не принц.
— Нет. Я – старший консультант-эколог. Мог бы зарабатывать больше, но не хочется. Понимаешь, мне в жизни давно все перестало нравиться. Эти пляжи, набитые отдыхающими, работа, женщины, которые женятся по расчету, а потом разводятся из житейских соображений или скуки, надоели рестораны и заморские курорты all inclusive. Все надоело. И живу я только потому, что верю, что есть что-то другое.
— Пустынные пляжи и женщины, которые прилетают ночью?
— Хотя бы это.
— Понятно. Давайте тогда напиваться, — сказала Диана, доставая из рюкзака вторую бутылку коньяка.
— Вот это дело, — обрадовался я. – А то работа, деньги, яхта. Нафиг это если есть сказочный берег, коньяк и такие захватывающие воображение девушки.
— И что же, Женя, разыгралось в твоем воображении? Групповуха? – спросила Диана открывая бутылку. «Хорошая женщина, — подумал я. – Все делает сама». И ответил:
— Это пошло. Я предпочитаю по любви. Вот влюблюсь в тебя, и весь пустой этот мир наполнится тобой.
— И будешь целовать песок, по которому я ходила?
— Обязательно.
— А по которому я ходила? — спросила Катя.
— Обязательно. Если влюблюсь  в тебя.
— «В  тебя» или  «и в тебя»? – уточнила Диана.
— Это как себя будете вести, — посмотрел я по очереди на обеих. – Кстати, кто-то недавно предлагал напиться. Надеюсь, предложение остается в силе?

Короче, мы восхитительно напились,  купались в море, визжали в ночи от накатившей дури, а потом затеяли по предложению Кати играть в прятки – луна спряталась за горами, и ночь, черная и таинственная, потянула нас в себя, повлекла, как в мышеловку, набитую приключениями. Диана, хитровато глядя, назначила меня водящим, завязала глаза своим нашейным платочком, и они побежали прятаться. Подождав минут десять – такое было условие, — я пошел искать, вожделея  скоротечного секса с найденной в укромном месте Дианой. И никого не нашел, хотя искал до утра в радиусе километра от своей стоянки.

Можете себе представить, о чем только я не передумал, даже летающую тарелку воображал, летающую тарелку, увлекшую девушек на Альфу Центавра с целью продажи их в качестве жен на межпланетном невольничьем рынке. Конечно, я видел перед глазами и прочие фантастические истории, старался видеть, чтобы не впасть в отчаяние. Потом же, когда поиски стали бессмысленными, я взял голову в руки и придумал, что девушки заблудились. Это тоже было маловероятно, ведь на берегу две дороги   - туда и сюда, потому что в море далеко не уплывешь, а вверх по скалам или расщелинам, заваленным буреломом и полусгнившими деревьями, далеко не уйдешь. Либо утонули как моя утопленница, или их убил и утопил Виктор. Под утро, все допив, я взял рюкзаки, предварительно сунув в них вещи девушек и, отнес их на берег. Посидев рядом с ними, пошел к себе и скоро забылся в тени тента.


8.

Разбудил меня шорох гальки. Привстав на своем ложе, я увидел, что парень, бивший меня ночью, надел сиреневый рюкзак Дианы на спину, а Катин — красный — на грудь, и  двинулся в сторону Инала, предварительно дружески помахав  мне рукой. Как я уже, кажется, упоминал, километрах в полутора от моего лагеря в той стороне была стоянка палаток на пять-шесть. Чтобы расставить все точки над i, я выждал пару часов, пошел на стоянку и обнаружил там девушек. Они не захотели со мной разговаривать, и даже смотреть, как и приютившие их лагерные аборигены. «Ну и ладно, главное, живы», — подумал я и вернулся к себе.

День прошел быстро. Я купался, ловил крабиков — наживку для рыбной ловли, готовил обед и ужин и делал это как во сне. Мне казалось, что этой полнолунной ночью все определится, и все тайны раскроются или развеются. Примерно так и получилось.

Я ловил рыбу, точнее, она совсем не ловилась, хоть плачь. На завтра еды у меня не оставалось. Все, что было более-менее съедобно, подмели ночные девы, и надо было выловить несколько штук хотя бы скорпен, чтобы не переться в поселок за харчами. Тащиться пять километров по жаре после всего того, что случилось в последние дни, не хотелось, да ведь еще пойдешь, да наберешь все больше бухла, не съестного, а пить больше не хотелось. Короче, я решил занести свою снасть подальше в море, туда, где ходит кефаль, но запутался в ней и потом захлебнулся.

Умирать совсем не интересно, это я усвоил в первую голову. Может быть, утопление не самый неприятный вид смерти, но у меня вышло все впечатляюще. Я запутался в леске, штуки три больших тройника впились мне в руку, живот и спину, еще несколько обычных крючков вцепились намертво в морскую траву, росшую под ногами, и тут еще, метрах в двадцати мористее прошел катер, подняв высокую волну с десятком ее сестер чуток пониже. До этого смертного своего часа я был уверен, что лет на сорок практически бессмертен, а тут, совершив нескольких неудачных попыток выбраться на твердую почву, нахлебался морской воды и тупо утонул, И что вы думаете? После этого фатального случая прошло всего лишь несколько минут, и дух мой вышел из меня и свечкой взмыл в небо. Там, удивленный неожиданно подвалившей свободой, принялся ошарашено рассматривать горы, поросшие лесом, волшебные под лунной лампадой, саму луну и море, блистательно прозрачное до дна, а в нем — свой труп, навзничь взвешенный морем.
Труп мало заинтересовал мою душевную внутренность, а вот человек, бросившийся к нему с берега, внимание привлек. Это была девушка, она плыла быстрыми саженками; подплыв, схватила то, что было когда-то мною, за волосы и потащила к пляжу, совершенно не обращая внимания на леску с крючками, решительно намеревавшуюся интереса ради сплести спасателя с утопленником в единый смертельный кокон. Возникшая коллизия заинтриговала свободный мой дух, и тот перестал пялиться на картины, старательно высвечиваемые луной в окружающей природе, не улетел, увлекаемый врожденным стремлением к месту посмертного  сбора душевных человеческих субстанций, но стал витать над сценой, вольно или невольно поставленной обстоятельствами. Спустившись ниже, чтобы увидеть того, кто яростно пытался вернуть его в только что покинутое тело, дух разглядел утопленницу, днями раньше им спасенную, им, бывшим тогда еще в теле. Увидев  ее, разъяренную борьбой с утонувшей и потому тяжелой бренной оболочкой, борьбой с леской и впившимися крючками, борьбой со скользкими камнями, надолбами вросшими в морское дно, мой дух потерял интерес к земному существованию, то есть к надоевшей вечной борьбе за качество жизни, за вкусную пищу, за сносного полового партнера, и круто взмыл в небо. Он бы улетел по своим партикулярным делам, если бы не вспомнил, какой потрясающей картиной закончилось предыдущее спасение, спасение утопленницы. Вспомнив это, дух решил повременить, чтобы посмотреть, чем же все кончится. А утопленница, пересиливая себя, тащила отяжелевший от смерти труп к берегу. Достигнув его на последнем дыхании, уложила на галечник, принялась делать искусственное дыхание, совмещая его с непрямым массажем сердца, остервенело била по щекам – ничего не помогало, дух не хотел возвращаться в давно приевшееся тело с несносными привычками, своевольное, ленивое и слабеющее с каждым годом тело. Зевнув по-своему, по-душевному, он полетел к проходившему вдалеке большому круизному лайнеру, освещенному мириадами ярких лапочек, к заливистому женскому смеху, победительному мужскому, но далеко не улетел, потому что сладко заныло в области паха, там заныло, где когда-то  был половые органы. Резко обернувшись к берегу, дух увидел, что утопленница делает его бывшей оболочке минет. Она так  старательно и глубоко сосала,  что улететь было невозможно, невозможно было остаться сторонним наблюдателем, можно лишь было, что есть сил, лететь к ним, к нему, чтобы слиться с собой, мертвым, воедино и вместе с ним почувствовать ее мягкие губы крайней своей плотью, никак не желавшей оживать.

Дух ворвался в меня теплым ночным бризом. Я ожил,  член мой набух, придав жизненных сил, море жизненных сил, часть которых изверглась в уста мой спасительницы.
Я лежал и смотрел на нее. Она, довольная своей победой над судьбой и смертью, размазывала по лицу сперму, которую все женщины считают целительной, размазывала, чтобы быть лицом краше, чтобы чувствовать, что есть мужчина, который может сделать ее краше и таким особенным способом. Я чувствовал эти ее мысли, чувствовал, что попался на всю жизнь, что буду чувствовать себя обязанным ей всю оставшуюся жизнь, по-человечески думая при том, хорошо это или плохо. Она развеяла эти мысли, улегшись на меня и впившись в мои губы своими мягкими губами, на которых оставалась еще сперма. На вкус она была не хороша, но вызывала жалость к мужчинам, которые через такое не прошли и никогда не пройдут по своему малодушию.
Через некоторое время я взял ее, она стонала от счастья. Устав совершенно (ведь тонул не в шутку), я забылся от слабости и очнулся лишь от ночного холода. Ее рядом не было. Как и в прошлый раз...
— Что ты будешь делать! – сказал я себе. – Вечно исчезает…


9.

Подымаясь к себе на стоянку, я размышлял. Иметь женщину, которая живет под твоим  боком, которая готовит манную кашу с изюмом по будням и гуся с яблоками под Новый год, которая ложиться с тобой в постель и которая просыпается на твоем плече – это бесспорное земное счастье. А что я имею со своей утопленницей? Что еще буду иметь? И вообще, какое это счастье? бесспорным его не назовешь, но это счастье. Космическое, может быть? И что лучше? Земное счастье или космическое? Решаем ли этот вопрос? Наверное, нет. Более того, он не решаем трагично, ведь счастье может быть только земным или только космическим.
Укладываясь спать, я мещански думал, что синица в руках лучше журавля в небе, то есть, в космосе.

Утро было тихое и теплое. Со стороны Инала ветерок приносил всполохи женского смеха, и я вспомнил Катю с Дианой. Их появление на моей стоянке, таинственное исчезновение ночью,  выглядели какими-то странными событиями, вплетенными в жгут событий, тащивший меня в неведомое. Они появились в моем расположении как актеры, попавшие не в свой театр, не на свою сцену, не в свое действие. Попавшие на этот берег, они были как персонажи писателя, вдруг потерявшего путеводную нить своего романа. Да, так. Значит, и в самом деле, какие-то силы колдуют вокруг, пытаясь чего-то своего добиться или что-то привести к общему знаменателю. И потому, чтобы не стать чьим-то орудием, мне надо бы немедленно снять палатку и переселился куда-нибудь под Туапсе, под скалу Киселева. Конечно, я бы так и сделал, если бы не моя утопленница.
Моя утопленница… Мы ведь и словом не перемолвились, имени даже не знаю. Может, он немая? А я? Я ведь тоже слова ей не сказал. Скажешь тут. В таких драмах встречаемся. Нет, надо переговорить с Катей и Дианой. Выяснить, почему они сбежали от меня. Кто-то нашептал, что я маньяк? А тот парень, унесший рюкзаки? Кто он? Почему мотается по берегу? Зарежет еще ночью. Нет, надо уходить. А моя утопленница? Соберу вещи, сниму палатку, уложу рюкзак, уйду в Архипку, на автостанцию. И ведь вернусь. Не смогу уйти и на сто метров от загадочной судьбы. Значит, надо оставаться. И ждать ее. Ждать… Может, спровоцировать ее появление? Да. Надо просто переговорить с Катей или Дианой, и она появится. Появится… Появится и разберется с девушками. А их жалко, люди ведь. Значит, надо держаться от них подальше. А поговорить надо с тем парнем. Сходить, что ли в их лагерь? Может, накормят? Нет, сначала надо сходить в Архипку за продуктами…

Только я собрался иди в город за провизией и прочим, на пляже нарисовался парень, меня ударивший двумя днями назад, а день назад унесший рюкзаки девушек на соседнюю стоянку. Спустившись к нему, я ударил его в лицо, ведь долг платежом красен. Парень утер кулаком струйку крови, побежавшую из носа и сказал:
— Вот и в расчете. Может быть погутарим?
Не дождавшись ответа, он уселся у камня, любезно согласившегося сыграть роль столика, вынул из сумки сигареты с зажигалкой, две литровые банки третьей «Балтики», пакет сушеной корюшки.
— Погутарим, — сказал я, усевшись напротив.
— Вот и ладненько, — открыв банку с пивом, он протянул ее мне. – Ты вообще понимаешь, что тут происходит, и как с этим бороться?
Парень выглядел дружелюбно, так дружелюбно, как не мог выглядеть человек, только что получивший в лицо. «Значит, он действительно нуждается в сведениях, которыми, по его мнению, я располагаю», — подумал я, прежде чем рассказать ему, как недавно спас девушку посредством искусственного дыхания. И как она этой ночью отплатила мне той же монетой. Потом рассказал о ночном визите Кати с Дианой и их таинственном исчезновении.
Виктор, послушав меня, сказал.
— Дело в том, что она моя девушка, по крайней мере,  я имею основания так полагать.
— А как ее зовут?
— У нее чудесное имя. Настя…
— Кстати, тебя как зовут?
— Витя. А тебя?
— Меня — Женей.
— Очень приятно, — мы пожали друг другу руки.
— Ты с ней жил? – спросил я, закурив «Парламент» Виктора.
— Не знаю. Все что у нас происходило, происходило как во сне. Иногда я даже сомневаюсь, что она существует наяву. Хотя запах помню, смех, наши диалоги помню.
— А я был с ней… Два раза. После того, как ее спас, и после того, как она меня спасла.
— Ты уверен, что это было? – не изменился в лице Виктор.
— Не совсем. Она исчезала, а у меня оставалось только удовлетворение. Моральное и физическое.
— Какие-нибудь физические приметы помнишь? Родинка, шрамик, еще что-нибудь замечал?
— Нет. Она идеальна, — вздохнул я мечтательно. — Никаких примет, изюминок, скелетных изменений. А ты ведь мент, да?
— Да, — пристально посмотрел он мне в глаза. – Но к делу это не относится.
— Но к делу относится то, что я тебе рассказал все, что знаю о девушке Насте, а ты — нет. Так что рассказывай, как вы на трех джипах приехали в устье щели Темной, и что потом случилось.
Виктор молчал, разглядывая водную гладь.
— Вон, смотри, дельфины! – указательный его палец уткнулся в место, где только была крутая дельфинья голова. Их целых пять!
— А вас было семеро. Трое фактических хозяев одной большой станицы, трое их девушек и ты, мент для порядка. Правильно?
— Правильно. Все было хорошо. Девушки нажрались, как и было задумано, оставалось их чпокнуть, но с Настей что-то случилось, не пошла она под… под  суд, то есть под судью, а после скандала, упреков и пощечин пошла в море и пропала. Ну, станичный голова поручил мне разобраться, оставил машину и Катю с Дианой, как свидетелей и помощников, и они уехали, сказав, что их и близко не было. Персонал кемпинга в Темной под ними ходит, потому их точно здесь не было…
— А что потом?
— Потом я прошелся почти до Инала, тебя встретил, еще кое-кого, никто Насти не видел. Наутро Катя с Дианой пошли с тобой поговорить, потому как к тому времени я был уверен, что ты с Настей общался и знаешь, где она и что собирается делать.
— А с Катей с Дианой? Почему они от меня сбежали?
— Я их недавно расспрашивал, когда они в себя пришли.
— В себя пришли?!
— Ну да. В лагерь ведь явились чумные, говорить не могли, заикались. Кто-то их сильно напугал.
— Наверное, на Настю напоролись, — засмеялся я. — Она ведь утонула, я ее откачал, и с тех пор вокруг меня ходит, но не показывается.
— Я так и знал, что утопилась! Вот дура! Судья нормальный человек, постонала бы часок, и все бы были бы довольны и смеялись! Так говоришь, она где-то рядом ошивается?..
— Да. И возможно нас сейчас видит.
— Здесь ошивается… — задумался Виктор.
— А где же еще. И мне почему-то кажется, что тебе надо опасаться. С ней что-то произошло.
— Что?
— Утопление как-то не человечески на нее повлияло…
Как только я это сказал, со скал покатился камень килограммов в десять. Путь он завершил недалеко от Виктора. Виктор занервничал, закурил, попил пива, глядя на скалы, густо поросшие сосной.
— Пойдем, поищем? – предложил я, уверенный в отказе.
— Надо сначала все хорошенько обдумать… — сказал он.
— Кто тут третий лишний?
— Я бы на твоем месте не ****ел, Женя. Ты тут живешь одиноко, там, в лагере, — махнул в сторону Инала, — удивляются, как это ты лихих людей не боишься и ночами спокойно спишь. Так что не надо тебе ни с кем ссориться, а то ведь…
— Ты меня не пугай, меня Настя бережет, давеча вот с того света вытащила.
— А я не пугаю, — то, что со мной случилось ночью, его никак не интересовало. — Боюсь только, как бы с обоими вами что-нибудь не случилось. Понял или по буквам повторить?
— Понял, — ответил я кисло. – То есть подумаю.
— Подумаешь?! А это видел? Он весьма способствует процессу мышления, – он приоткрыл сумку, и я увидел зев «Макара», заинтересованно на меня смотревший.
Если бы он все это не сказал, я бы продолжал верить, что Настя утопилась в добром уме и здравии, а не как результат какой-то дикой выходки зарвавшихся станичных голов. Но в принципе это дела не меняло, и я сказал:
— Знаешь, я уверен, что трупов никому не надо. И потому вам Настю бояться надо, потому что ни вы, ни я, не знаем, что она сейчас такое есть.
— Не понял. Ты что думаешь, что не человек она теперь?!
— Не знаю. Но одно могу сказать точно – она живая утопленница. И вполне возможно обладает какими-то особенными свойствами, возможно, сверхъестественными.
— Заливаешь, — не поверил Виктор.
Я действительно заливал, но в этой «заливке» была доля правды, и я ее эту долю выложил.
— Я ведь утонул, был на небе и вернулся.  И она утонула или была утоплена, но не умерла…
= Сумасшедший дом… — только и мог сказать Виктор. — Может, и мне утонуть?
— А ты уверен, что она тебя спасать станет? Вот. Не уверен. И потому будь спокоен и не дергайся.
— Да я не дергаюсь. А эти девки, Диана с Катей, злые на нее, видимо круто Настя с ними обошлась.
— Ну, они не опасные, — махнул я рукой.
— Не опасных женщин не бывает. Эти суки детей своих в детских домах держат, чтобы всегда быть в сексуальной форме, а надо будет кого зарезать – зарежут.
— Заливаешь. Не дали что ли? Отказала мне два раза, на хочу, сказала ты?
— Да я к ним близко не подойду.
— Бог с ними. Чувствую я, сегодня ночью все решиться. И жирные коты будут сыты, и кошки целы...
— Нет, мне кажется, ты не все понимаешь, — покачал головой Виктор.
— Понимаю. Все понимаю. Если нарисуется полиция с родителями Насти, я клятвенно заверю их, что она – моя невеста, и что проблем ни у нас, ни у них нет никаких. Такой поворот событий тебя устраивает?
Как только я это сказал, мир вокруг изменился в чудесную сторону. Я изменился, Виктор изменился, даже моя палатка, казалось, расправила плечи и стала голубее.
— Это Настя колдует! – подумал я, ликуя. – Приняла мое предложение!
— Дурак, совсем тронулся, — сказал Виктор и удалился.
10.

Ночью, а точнее ранним утром, все действительно решилось. После того, как Виктор ушел в свой лагерь, мне захотелось есть, и пришлось-таки идти в Архипку. Дошел по дикой жаре, купил там разных консервов, овощей с фруктами, литруху виски (и что меня на него потянуло?), поел чебуреков с пивом и вернулся к себе – был уже вечер, и темнело. Разложив покупки по схронам (подальше от наглых енотов, наивно считавших себя членом моей семьи), я взял бутылку и спустился на берег. Уселся там на выброшенном морем чурбане, другой, побольше, пристроившийся рядом, послужил мне столиком; он принял на себя бутылку «Красного лейбла», кружок колбасы, большой, готовившийся перезреть помидор и половину среднеазиатской лепешки, к сожалению, уже остывшей. Пропустив стопарик, я любовался закатом и радовался, что не буду ставить на ночь закидушку, потому что ее нет, а новую будет изготовлена, в лучшем случае, дня через два.
Когда закат слинял за горизонт, я достал из рюкзачка садовый светильник, работавший от встроенной в него  солнечной батареи, воткнул его в полулитровую  бутылку с песком и налил себе еще виски, но побольше, чем в первый раз, чтобы обстоятельно закусить. Все было хорошо и вкусно, портила мой душевный микроклимат лишь мысль, что может появиться Виктор со своими разговорами и «Макаром».
Скоро бутылка стала наполовину полной (или наполовину пустой, в момент посещения моей головы мыслей о Насте), я увидел, что метрах в двадцати от меня в прибое что-то продолговатое катается. Допив виски, остававшееся в стакане, я подошел к тому месту и увидел… свою утопленницу. На ее обнаженном теле было несколько колотых ран, сочившихся сукровицей. Вытащив девушку на берег, я очистил ее от берегового мусора, затем побежал за виски, чтобы обработать  раны. Насколько они серьезны, я установить не мог, как и наличие дыхания с сердцебиением, совершенно не определявшиеся в том состоянии, в котором я пребывал. Обработав раны виски, я стал думать, что делать дальше. Ничего не придумав, понес девушку наверх, на свою стоянку. Руки, ноги и голова у нее безжизненно болтались, но в смерть ее я не верил или не хотел верить.
 У себя я положил Настю на спальный мешок, тут же растолок в кружке несколько таблеток антибиотиков; разбавив водой, влил мешанину в горло, стараясь не попасть в легкие. Затем обработал раны йодом, смывая его водой, чтобы не ожечь ткани. Ран было семь. Нанесены они были ножом с небольшой силой – орудовала, скорее всего, женщина средней комплекции или псих. Именно потому раны были не проникающими, и смерть, скорее всего, наступила от обильной кровопотери. Подумав, я решил, что надо немедленно звонить в милицию, и тут она дернулась!
— Жива!!! – обрадовался я и стал щупать пульс. Его не было. Зеркало, которое я поднес к ее дыхательным путям, не запотело. Девушка была мертва, движение ее было всего лишь конвульсией мертвеца.
Я снова взял телефон, набрал номер, сказал ответившему оператору:
  — Алло, — и тут девушка снова дернулась, не тело ее дернулась, но рука, ощутимо ударив меня в бедро. Сказав оператору, что набрал номер ошибочно, я задумался. Придумав в который раз, что Настя вообще-то не совсем человек, но утопленница, со своей, может быть, хитрой утопленницкой физиологией, крикнул ей в лицо:
— Дай знак! Хоть какой-нибудь знак!!!
Она снова дернулась, и тут я испугался вконец. Одно дело  утопленница, а другое дело неизвестный науке организм с неизвестными свойствами. Закурив сигарету, я успокоился, то есть захохотал:
— Точно организм, возможно, секретный. Секретный инвентарь военно-морского флота. И Катя с Дианой, и Витя, недаром вокруг него ошиваются. А может, ей вискаря налить? И очухается от неприятия?
Это пришло мне в голову, вероятно, потому что  самому захотелось выпить для разрядки. Или просто от нее разило виски, ведь на обработку ран ушло граммов триста. Опрометью сбежав к морю, я вернулся с заморским самогоном и влил ей чуток в горло прямо из бутылки. Остаток, посетовав на его мизерность, выпил сам.
Виски ей не помог, как и мне. Я пригорюнился, посидев рядом с ней, возбуждавшей во мне море чувств, решил снова звонить в МЧС. И только нашел мобильный телефон, как сзади, от костра раздался замогильный голос:
— Не надо никуда звонить…
Резко обернувшись, я увидел Виктора. Он тяжело дышал, видимо подъем на площадку нелегко ему дался. Его пистолет был направлен на меня. В зеве ствола чернела решимость немедленно покончить со мной.
— Почему не надо? Все равно все вскроется… — промямлил я, чувствуя приближение смерти.
— Полчаса назад я спал. И увидел Настю. Она умоляла прислать тебя к ней. Как можно скорее… прислать. Повернись спиной!
— Да стреляй так. Какая разница?
— Нет, стрелять не велено. Повернись…
Я повернулся к нему спиной. Настя лежала передо мной, как живая. Мне захотелось поцеловать ее на прощание, но тут Виктор охватил мою шею удавкой и задушил. Второй раз за сутки я, лишившись воздуха, разделился надвое – на бездыханный труп и дух, мгновенно из него выскочивший.

Выбравшись на белый свет, точнее – в ночь, подсвеченную горящей нодьей, мой дух, — а если хотите душа (наверное, нужно писать это слово с большой буквы), — хотела осмотреться, ее живо интересовало, что будет делать Виктор со мной и Настей. Но она не смогла этого сделать. Как только я поднялся над соснами, на меня что-то жаркое нашло, перемешиваясь своими частичками с каждой моей частичкой. Конечно, это была душа Насти, она жаждала полного со мной единения, она жаждала, чтобы между нами не осталось ничего чужого, не осталось лжи, человеческого эгоизма, подлости. Она смешалась со мной, взращивая во мне невозможную любовь, отдавая себя как лекарство. Я же влюблялся в нее со скоростью звука, глубоко жалея, что не сделал этого раньше, я становился ее лежащим под сердцем ребеночком, ее мужчиной, ее всевластным повелителем и защитником. Одновременно из меня по капельке высачивалась всякая житейская гадость, накопившаяся за время моего несчастного человеческого существования. Эта гадость высачивалась, падала на землю едким туманом, даже ржой, а мы из-за того становились Адамом и Евой. От этого божественного перерождения вокруг стало хорошо и надежно, даже сумасшедший Виктор, спускавшийся к берегу, кричал в небо:
— Благословляю вас, благословляю! Возвращайтесь! – и по щекам его текли слезы теплой зависти.

Нам  было не до него, мы жаждали чего-то земного, мы ждали от себя чего-то нового, жаждали возрождения. Вдруг поняв, что жаждем не Рая с его сомнительными удобствами и строгими правилами общежития, а полного  единения наших душ и тел, мы упали в самих себя, упали в свои тела и, не чувствуя затянувшихся  ран и заживших болячек, занялись любовью.

Потом мы долго говорили, рассказывали про себя, я интересовался, почему она от меня пряталась, не боясь плутать по лесам. Она отвечала, что стеснялось, ведь все, что  было ею пережито, не лезло ни в какие житейские ворота. А это порхание по небесам, бестелесное и не обязывающее? Оно отваживало от разговоров при содействии слов, научая общаться при помощи чутких материй и тонкого движения душевных флюидов, распространявшихся дуновениями бризов, солнечными и лунными лучами, шелестом листвы и ручья.
— Разве ты не слышал меня, глядя на луну и сосны, не слышал, ощущая лицом горный воздух? – спрашивала она, и мы замолкали, лицами ловя вечерний бриз, пропитанный сосновым духом, луной и шепотом моря.

P.S. Через несколько дней мне позвонили из офиса и отправили в командировку в Екатеринбург. Как раз испортилась погода, море вздыбилось, а в столице Урала все было тип-топ, то есть +28.
— Поедешь со мной? – спросил я Настю. – Мне нужен помощник.
-А что мне надо будет делать?
— Это мы придумаем.
— Надеюсь, придумывать будешь ты.
— Или ты. Кстати, закажи прямо сейчас авиабилеты из Геленджика и гостиницу  в Екатеринбурге…

Р.Р.S. Мы так и не узнали, кто изрезал Настю ножом и бросил потом в море. Катя с Дианой? Или случайный грибник, набредший  на  ее палатку в лесу? В мире много происходит случайного, тем более, если ты один.