Как я был антисемитом

 
— Что тебе подарить на день рождения? — уже попрощавшись, шепнул я дочери.
— Мужа Сусе, — ответила девочка, лукаво улыбаясь.
У меня упало сердце.
… Сусю, розеточную морскую свинку, я подарил Полине (так звали семилетнюю хозяйку моей души) на предыдущий день рождения — первый, после развода со Светой. Хотя дочь была несказанно рада, тетка Лиза затеяла скандал.
— Вот старый дурак! — закричала она в лицо. — Подложил свинью! Ты что, не знаешь, Полина поиграет, поиграет с ней, да и забудет? И она сдохнет где-нибудь под кроватью!

***

Лиза, грузная шестидесятилетняя женщина, до женитьбы моей на Свете Циринской(ее племяннице) была полновластной хозяйкой большого болшевского дома и двадцати окружающих его соток. По бумагам он принадлежал Свете и дочери Лизы, Люсе; обе они обретались по родителям и долгое время в нем жили лишь в дачный сезон. Но через три года после того, как Света привела в него меня, Люся вышла замуж, и тетка с мужем переехали в одну из трех комнат. Вскоре после этого я предложил жене разделить дом на деньги, заработанные мною в иранской командировке, но получил отказ.
Позже я узнал, что решение было принято матерью Светы. «Он старше тебя на двадцать лет, трижды был женат, не имеет ни жилплощади, ни имущества, — сказала она дочери в присутствии Лизы. — И если вы разведетесь, а это случиться, не через пару лет, так через пять, — то он будет иметь юридические права на твою часть дома».
Я обожал жену и боготворил Полину. Я все проглотил, пытался быть мудрее, но...

***

Суся не умерла, наоборот, под Новый год родила крохотного детеныша, зачатого ею, по  видимости, в зоомагазине. Полина праздники провела у бабушки, вернувшись домой, узнала от Лизы, что новорожденный сдох под кроватью. Раздумывая о подарке на свой день рождения, девочка вспомнила этот трагический для нее и свинки случай. И решила дать Сусе возможность восполнить свою потерю.
— Ты понимаешь, что они сделают со мной, когда я появлюсь со второй свинкой? — придя в себя, зашептал я (Лиза притихла на кухне). — Как минимум месяц после этого я не смогу тебя видеть… Как после волнистого попугайчика и черепашки.
— Хочу Сусе мужа, — твердо повторила дочь и, помахав мне на прощанье, убежала в комнату тетки смотреть мультфильм.
***

За несколько дней до дня рождения, точнее, до дня визита по этому поводу, я позвонил Полине и, как ни в чем не бывало, поинтересовался, какой подарок она хотела бы получить.
— Пап, ты что, забыл? — удивленно воскликнула девочка.
В трубке было слышны приглушенные голоса тетки Лизы и ее мужа.
— Что я забыл?
— Ты же дважды спрашивал меня, и я дважды тебе ответила, — проговорила Полина с укором.
Эта маленькая женщина знала, что такое конспирация.
— Сусе мужа? Ну, ладно, готовься тогда к поросячьей свадьбе, — помрачнел я, поняв, что день рождения дочери не станет для меня праздником.

***

Получилось гораздо хуже, чем он ожидал. Получился постыдный межнациональный скандал. Когда ждешь плохого, всегда приходит отвратительное.
Свинка была куплена. Красивая. Черно-белая, большая, с умильной, умной мордочкой. Дешевая, за сто пятьдесят рублей. К чему покупать дорогую, если все равно кому-нибудь отдадут?
Руслик-Суслик (так я его назвал) быстро освоился в моем жилище. Он все время ел и потому на руки шел неохотно. Несколько дней до поездки к дочери я спешил уйти с работы, покупал морковку свежее, яблоки. Старался угодить, чувствуя, что этой живности предстоит перенести в скором времени.

… Света была дома. Зато не было зловредного Макарыча, мужа тетки. Полина (вот женщина!) подбежала ко мне со словами:
— Ну что, что ты мне принес?
Я опешил.
— Как? Ты же сама просила...
— Что я просила? — довольно искренне удивилась дочь.
— Вот это… — растерянно проговорил я, вынимая из коробки брыкавшегося Руслика-Суслика.
Полина завизжала от восторга, кинулась к свинке. Света, став выше, застыла. Тетка посерела лицом, заклокотала:
— Вот сволочь! Посмотри, что он принес! Да он издевается над нами!
— Да, ты издеваешься над нами! — согласилась Света.
Она всегда соглашалась с теткой.
— Мамочка, мамочка, смотри, какой он красивый! — пытаясь разрядить ситуацию, приблизилась к матери Полина. — Возьми его, возьми, он тебе понравиться!
Вера отдернула руку, потянувшуюся к свинке.
— Я унесу его через неделю, — пережив «сволочь», сказал я заранее приготовленную фразу.
Женщина, с которой я бок об бок прожил шесть лет, казалась мне механической.
— Унесешь! — подбоченилась тетка. — Да он за неделю Суську трижды обрюхатит!
Глаза ее озабоченно бегали от моих глаз к глазам племянницы. «Есть еще что-то между ними, есть! Не дай бог, помирятся!»
— Принес подарок за сто рублей… — почувствовав беспокойство тетки, выдала Света.
— Да он нищий! — довольно осклабилась Лиза. — Посмотри, на нем все тобою куплено!
Тетка была права. В бытность супругом Светы (90-стые годы) зарплаты старшего научного сотрудника хватало мне лишь на проездные билеты и покупку основных продуктов питания. Все остальное по своему разумению покупала жена, зарабатывавшая много больше.
— Даже носки и те твои! Два года прошло, а твои! — мстительно блеснули глаза тетки.
Шесть с половиной  лет она терпела меня, своевольного, в доме, шесть лет с половиной  она была вынуждена молчать, но, вот, мои разверстые раны в полном ее распоряжении!
Оскорбленный, я принялся делать дыхательные упражнения, но йоговские штучки не помогли. В относительно приличных выражениях я сообщил Лизе нечто такое, что та, несколько секунд похватав ртом воздух, ретировалась к себе.
Следом побежала Света. Успокаивать — тетка могла отказаться сидеть с Полиной вечерами.
Я подошел к дочери.
— Дай хоть поцелую тебя на прощанье.
Полина, выронив Руслика-Суслика, отшатнулась, споткнулась об самокат, подаренный матерью, и нырнула под стол.
— Ты что!? — вскричал я, пытаясь поднять дочь на ноги.
— Не целуй меня, не целуй! Бабушка вчера сказала, что холостые мужчины все болеют от нехороших женщин. Забирай свою свинку и уходи!

***

На станции я зашел в бар выпить стакан вина. Руслику-Суслику, скребшемуся в коробке, купил чипсов.
Макарыч, крепкий, высокий шестидесятилетний мужчина, нашел нас на платформе, в двух шагах от милицейского пункта.
— Ты что, подлец, моей жене сказал? — схватив за грудки бывшего свояка, закричал он на весь перрон.
Я втянул в себя воздух и понял, что влип: Макарыч, в отличие от меня, был безнадежно трезв. Будь он выпившим (как обычно под вечер), я, конечно, немедленно бы освободился от захвата. А в существующем контексте, понял я, стоит хоть легонько оттолкнуть правозащитника, как тот мешком упадет на асфальт, закричит благим матом, и ночь, а, может быть, и не только ночь, мне придется провести в милицейской клетке. Если бы Макарыч хотел посчитаться за кратковременное (и, в общем-то, извинительное) лишение его жены дара речи по-свойски, он наверняка обошелся бы привычными русскому уху оскорблениями.
Плотнее сжав коробку с Русликом под мышкой, я сделал робкую попытку самоопределиться.
Макарыч обрадовался — «Все идет так, как задумано!» — и, готовясь упасть и крича: «Милиция, милиция!», потащил меня к дверям пункта. «Сейчас ты узнаешь, почем ментовские сапоги в ночное время!» — было написано у него на лице всеми красками злорадства.
«Что делать?! – закусил я губу. — Черт, ведь зарплату еще получил, утром останусь без копейки!»
Черт оказался рядом и подсказал выход. И я, не раздумывая, ухватился за предложенную бесом антисемитскую соломинку.
— Евреи! Евреи! — закричал я во весь голос, зная, что в Болшове постоянно и не безрезультатно пасутся активисты РНЕ. — Вы хотите отнять у меня дочь! Не выйдет!!! Не отдам!
Макарыч опешил, разжал железные пальцы и, окидывая взглядом заметно оживившуюся перронную публику, растерянно проговорил:
— Я не евр-е-ей, я мордви-и-н...
— Нет, ты еврей! — затряс я указательным пальцем. — Ты всю жизнь был еврейской служкой! Прочь с моих глаз, не то Баркашова позову!
К огромному облегчению нас обоих на станцию влетела электричка. Вскочив в первую попавшуюся дверь, я уселся подальше от людей.
Мне было стыдно.
Я поднял голову, взглянул в окно и, увидев Макарыча, почесывающего затылок, горько усмехнулся: «Дожил… Разыграл антисемитскую карту. Теперь дочь увижу только через суд… Если, конечно, его выиграю...»

Я никогда не был антисемитом. Сын геологов, я с трехлетнего возраста мотался с родителями по всему многоплеменному Союзу, учился в Душанбе в классе, в котором редкая национальность могла похвастаться более чем тремя представителями. О том, что евреи нехороши, я, поступив в московскую аспирантуру узнал от коллег коренной национальности. Но лишь пожал плечами. И жена-еврейка была ничем не хуже первой жены-украинки, или второй русской. И в том, что я не прижился в окружении ее сплоченных родственников, была не их вина. Но так легко, так обычно сваливать все на евреев...

(Из "Руслика-суслика", повести о многострадальной морской свинке