Феерическая история. Наука смерти и любви

 

Руслан Белов

Когда до Бетты осталось километров десять, Смирнов решил на пару дней остановиться. Присмотрев место рядом со скалой, под которой можно было укрыться в случае дождя, он сел на камень, вытер пятерней пот и принялся вспоминать, сколько же дней назад высадился в Адлере. Вышло, что с начала путешествия прошла всего неделя, а не месяц, как казалось.
С трудом скинув рюкзак, кроссовки, майку, он погрузился в воду и скоро увидел в расщелине краба.  Схватив раззяву, отправил в полиэтиленовый пакетик.  Второй краб —  с десертную тарелку, — схватил Смирнова первым. За указательный палец.  Тот стал двухцветным.  Та часть, которую краб тщился откусить, стала синей.
— А если откусит!? — испугался Смирнов и попытался раздавить краба пальцами.  Синева пальца становилась мертвенной.
— Откусит ведь! А если камнем?
Камень нашелся, и гигант получил телесные повреждения, несовместимые с жизнью.
На пути к берегу попался третий краб.  Меньше первых.  Но тоже ничего.
Скоро все они варились в закопченной алюминиевой кастрюльке.
— Вы будете их есть?! — присев на корточки, спросил сухощавый мужчина с алюминиевым крестиком на массивной золотой цепочке.
— Нет, я их казню, — буркнул Смирнов, продолжая смотреть, как из ранки на пальце сочится кровь.
— За то, что кусаются? — не обидевшись, поинтересовался мужчина.
— Нет.  Такой у нас был уговор… Я вынужден их съесть… Краба, его супругу и сына.
— Почему вынужден?
Смирнов почувствовал, что заговорился.  Какой уговор? Уговор с крабами?
— Меня зовут Роман Аркадьевич, я из Вятки, — разрядил ситуацию мужчина.
Голубые его глаза были доверчиво-добрыми, как у верующих людей.  «Алюминиевый крестик остался ему  от матери. А цепочку подарила жена» — подумал Смирнов и усмехнулся:
— Вятские — мужики хватские, сколь семеро не заработают, столь один пропьет?
— Я уже год не пью.  А вы откуда, если не секрет?
Вода почти выкипела, однако крабы покраснели не полностью, и Смирнову пришлось сходить с кружкой к морю.  Подлив воды, он как можно дружелюбнее посмотрел на общительного  вятича и сказал:
— — Я — Евгений Евгеньевич, старший научный сотрудник Лаборатории короткохвостых раков Института морской биолингвистики Российской Академии Наук.
— Интересно… — проговорил мужчина с уважением, — А биолингвистика это, извините, куда?
— Это наука, изучающая язык животных… Наибольшего успеха она добилась в изучении языков обитателей моря.
— Слышал что-то о языке дельфинов.  А вы, значит, раками занимаетесь…
— Не раками вообще, а короткохвостыми раками.  В народе их еще крабами зовут. Есть будете?
— А в них заразы никакой нет?
— Не знаю… Пока не знаю.  Ну так будете?
— А вы?
— Интересный вы человек! Чтобы я вареного краба выбросил?
Евгений Евгеньевич, покивав, отломил клешню у большого краба, несильно тюкнул по ней булыжником и, вынув мясо, принялся есть.  Когда он, воодушевленный вкусом, принялся за вторую клешню, Роман Аркадьевич не выдержал искуса и, достав из миски меньшего краба, принялся повторять действия Смирнова.
— А чем ваш мудреный институт занимается? — спросил он, прожевав первый кусочек.
— Понимаете… Ну, как бы вам сказать… В общем, в нашем институте изучают способы, которыми животные передают друг другу информацию.  Давно уже ясно, что навешивать на крыс, мышей и тараканов микрокамеры и микрофоны бесполезно.  Контрразведки научились выявлять «жучков» на бионосителях…
— И вы ищете способы, как заставить мышей, тараканов, крыс, а также короткохвостых раков рассказывать дрессировщикам, что они видели в американском посольстве? — усмехнулся Роман Аркадьевич, решив, что собеседник его разыгрывает.
— Совершенно верно, — пристально посмотрел Смирнов.  — Дело в том, что память многих животных не отягощена сознанием.  Вот почему человек так трудно все запоминает? Потому, что сам себе мешает! Намеренно мешает, сознанием мешает! Эволюция сделала так, что человек вынужден напрягаться и сосредотачиваться, чтобы запомнить что-то.  А если бы он не был отягощен сознанием, то запоминал бы все на свете! Вы понимаете — все! И на всю жизнь! Номера билетов на «Королеву бензоколонки» с Румянцевой в главной роли, количество досок на бабушкином заборе, содержание всех прочитанных книг, даже все, что ему когда-либо говорили.
—Я об этом где-то читал… Так вы считаете, что животные, не отягощенные сознанием, все запоминают?…
— Не все, но некоторые.
— Какие?
— Это государственная тайна.  У вас по какой форме допуск?
— По третьей был.
— Мало!
— Я догадываюсь, что это короткохвостые раки…
Смирнов оглянулся по сторонам.  Никого поблизости не было.
— Да, короткохвостые раки, — понизил он голос. — Если вы об этом кому-нибудь скажете, то нанесете ущерб государственной безопасности России.  Вы понимаете, какая ответственность теперь на вас лежит?
— Вы шутите.  Я никак не могу поверить… — признался Роман Аркадьевич.
— Конечно, шучу.  Наши бывшие научные сотрудники, точнее, те из них, которые в настоящее время работают в Кремниевой долине, рассказали цэрэушникам о короткохвостых раках в первую голову.
— Так что же раки? Неужели они все запоминают?
— Да.  Один короткохвостый рак, его звали Евгений Николаевич Тринадцать Два Нуля Тире Восемьдесят Шесть Дробь Один-младший, с первого раза запомнил последовательность нулей и единиц длиной в сто пятьдесят миллионов пятьдесят три, нет, триста шестьдесят три тысячи девятьсот семьдесят восемь цифр.  Его подруга Эльвира Яковлевна Бэ Эн отсканировала выразительными глазками и запомнила рядовыми, надо сказать, мозгами, картину Карла Брюллова «Гибель Помпеи» с разрешением 300 ди  пи ай.  Вы знаете, что такое 300 ди  пи ай? Это триста точек на дюйм или два с половиной сантиметра! Вы не понимаете, что это такое!  Размеры этой картины примерно шесть с половиной метров на три с половиной.  Или  сто восемьдесят на двести пятьдесят… да, двести пятьдесят шесть дюймов. Из этого получается, что Эльвира Бэ Эн запомнила координаты и цветовые характеристики более чем четырех миллиардов точек! Вы представляете — более чем четырех миллиардов точек!
— Ну ладно, я могу представить, что некоторые животные имеют феноменальную память.  Птицы, по крайней мере, запоминают тысячекилометровые маршруты, лососи и другие рыбы тоже.  Но как ваши раки передают информацию друг другу и людям?
Смирнов молчал, смущенно поглядывая на Романа Аркадьевича
— Вы что так смотрите? — удивился тот.
— Там, у меня в рюкзаке бутылка «Черного полковника».  Ничего, если я немного выпью? Вас это не смутит?
— Пейте, пейте! — рассмеялся Роман Аркадьевич.  — Меня очень хорошо закодировали.
Евгений Евгеньевич вынул пластиковую полутора литровую бутылку и отпил глоток.  Вино было горячим и потому безвкусным.  Жалел об этом он недолго — крепости вино не потеряло.
— Так на чем мы с вами остановились? — спросил он, закурив и откинувшись на рюкзак.  Жизнь казалась ему райской штукой.
— Ну, я спрашивал, как раки передают информацию людям.
— Это так же просто, как на летней кухне приготовить из перебродившей алычовой бурды марочное виноградное вино типа этого «Черного полковника».  Черт, чего я только не пил в своем путешествии! Знаете, купишь у доброй, симпатичной женщины на рынке бутылочку, попробуешь — райский напиток, амброзия.  А утром не знаешь, куды бечь — люди ведь кругом загорают.  Чего они только в эту бурду не добавляют! Белену, димедрол, эфедру, одеколон! А…
— Так как же раки передают информацию? — перебил его заинтригованный Роман Аркадьевич. Спиртное его не интересовало.
— Очень просто! Есть информация в голове у раков? Есть! А если она есть, то бишь объективно существует, то вынуть ее оттуда — это уже техническая задача, это —  просто, это вам не Талмуд толковать.
— Так как же вы ее вынули эту информацию?
Смирнов хлебнул из бутылки и скривился.  Алкоголь уже вовсю резвился в его крови, и теперь ему хотелось еще и вкуса.
— Ну, это просто! — сказал он, вставая.  — Попытайтесь сами сообразить.  Представите себя младшим научным сотрудником с окладом в сто у.е. — у Владика Иванова-Ртищева именно такое звание было и такой оклад, когда он эту задачку  в курилке принципиально решил — и сообразите…
Минуту он молчал — закапывал бутылку в тени коряги, завязшей в песке в зоне прибоя.
К Роману Аркадьевичу тем временем приблизился серьезный мальчик лет одиннадцати.
— Пап, тебя мама зовет! Окрошка уже готова.  И баклажаны я на углях пожарил — сгореть могут.
— Пойдемте с нами обедать? — предложил Роман Аркадьевич Смирнову, когда тот вернулся.
— Спасибо, мне уже идти надо.  Меня в дельфинарии на Утришском мысу ждут.  Там дельфин по имени Синяя Красотка неделю назад такое выдал…
— Что выдал? — заинтересовался  Роман Аркадьевич.
— Он сказал, то есть передал своему дрессировщику, что хотел бы иметь от него…
— Иди, Митенька, к маме, скажи, что я через десять минут приду.
— А дельфины и в самом деле говорят? — уже уходя, обернулся мальчик.
— Конечно.  У них около четырехсот слов и понятий.  Это много больше, чем у некоторых диких народов Амазонки и Василия Васильевича, моего соседа по лестничной площадке.
— И вы их понимаете?
— Каце ооооеу о.
Мальчик был поражен.
— Что вы сказали??
— Каце ооооеу о — это «понимаю» по-дельфиньи.  «Понимаю» с иронической окраской, которую придает финальное «о».  А предекатив «каце» выражает род, в данном случае, мужской, у  них всякое слово имеет род.  Кстати, лучше меня  язык дельфинов знает только один человек.  Сейчас он читает на нем лекции в Штатах, в Массачусетском университете.  Десять тысяч долларов за час ему платят, вы представляете?
— Иди, сынок, иди к маме! У нас серьезный разговор.
Мальчик, повторяя «Каце ооооеу о», ушел.
— И что, эта Синяя Красотка действительно сказала дрессировщику, что хочет иметь от него детей?! — проводив его взглядом, спросил Роман Аркадьевич недоверчиво.
— Да, она действительно сказала своему дрессировщику, что хочет иметь от него детей и знает, как это сделать.  Как вы понимаете, в научном мире это заявление вызвало переполох.
— Переполох!?
— Да, научный переполох.  Доктор Каваленкер, его еще в шутку Бронетанкером зовут, весьма известный и пробивной ученый, занимающийся вирулентной семантикой дельфиньего языка, заявил на ученом совете Президиума Академии Наук, что есть основания полагать, что заявление Синей красотки основано на некоторых знаниях, закрепленных в подсознании дельфинов со времен Атлантиды, и потому есть смысл провести эксперимент…
— Какой эксперимент? — расширил глаза Роман Аркадьевич.
— Вы что, не понимаете? — Президиум Академии наук решил ну… их… ну, как  это по-русски сказать, спарить что ли…
— Дельфина с человеком?!
— Да, а что тут такого? Президиум решил, мне позвонили и попросили прибыть на Утриш к концу месяца, чтобы я поговорил с дельфином начистоту.  Дрессировщик мог и ошибиться, или просто соврать, чтобы привлечь к своему аттракциону нездоровое внимание праздно отдыхающей публики…
— Да, дела… — закачал головой Роман Аркадьевич.  — А как вы думаете, это и в самом деле возможно?
— Скрещивание человека с дельфином?
— Да…
— Знаете, я до конца в этом не уверен.  Есть у меня кое-какие соображения на этот счет.  Но, надо сказать, я внимательно прочитал статью Бронетанкера, и у меня появились сомнения в своей правоте.  Но в науке, знаете ли, на веру ничего не принимается.  Все должно проверяться экспериментально, и не раз проверяться.  Каце ооуоо, маце ууоуу о ат ла инш а ла, как говорят дельфины.
— Занятно…
— Да уж.
— А как же все-таки насчет короткохвостых раков-шпионов? Как все-таки они передают информацию?
— Очень просто.  Иванов-Ртищев как-то в курилке сказал глубокомысленно, что если у раков в голове действительно хранится огромный объем информации, то, скорее всего, они не могут ею не обмениваться.  Ну, представьте, что вы много знаете? Представьте, что ваш мозг распирает четыре миллиарда бит информации! Или точнее, что вы — это печка-буржуйка, докрасна раскаленная информацией.  Конечно же, она должна ее излучать.
— Получается, что они переговариваются друг с другом?
— Да.  Они стучат зубами.  Слышали, когда-нибудь, как крабы стучат зубами?
— Нет.
— Хотите послушать? Я могу поймать вам одного.
— Не надо, я и так верю.  Так вы говорите, они передают информацию стуком, как передают морзянку?
— Да.  Но гораздо быстрее.  Они стучат зубами сто тысяч раз в секунду.  И содержание картины Карла Брюллова «Гибель Помпеи» они могут передать соплеменнику всего за десять часов.
— Мне пора идти, но мне очень хочется узнать, что вы имели в виду, когда сказали, что у вас был уговор с этим крабом, — Роман Аркадьевич указал пальцем на то, что осталось от самого большого короткохвостого рака.
— Уговор с раком?!
— Ну да. Вы же говорили? — опешил собеседник.
— Что говорил?
— Ну, что условились с ним, что съедите его вместе с женой и сыном.
Смирнов заморгал.
— Вы это для смеха  придумали? — догадался Роман Аркадьевич.  — Как и все остальное, про дельфинов и крабов?
— Неужели вы не поняли, что мне не хочется говорить об этом? Я уехал от всего этого из Москвы, я…
Смирнов сделал лицо несчастным, отвернулся к морю и попытался завершить разговор:
— Вам пора, Роман Аркадьевич, окрошка выкипит на солнце…
— Ничего с окрошкой не станет — смотрите, вон, Митенька ее в котелке нам несет.
Смирнов посмотрел и увидел сына Романа Аркадьевича.  Тот приближался с туристским котелком в одной руке и пластиковым пакетом в другой.
— Похоже, жена у вас золото, — завистливо проговорил Смирнов.
— Что есть, то есть, — застенчиво заулыбался Роман Аркадьевич.  — И жена, и сын, и дочь у меня на зависть всем.
Спустя минуту между ними на клеенке с ананасами стоял котелок с окрошкой и пластиковая тарелочка с печеными на углях баклажанами.  Во второй тарелочке лежали ровно порезанный белый хлеб и две большие металлические ложки.
Окрошка оказалось холодной и вкусной.  Вино остыло и приобрело вкус.
— Ну, так как вы договаривались с крабами? — спросил Роман Аркадьевич, когда с едой было покончено.
Смирнов достал сигарету, закурил.  Солнце закрыло большое облако, и стало совсем хорошо.
— Это долгая история...  — начал он, расположившись удобнее.  — Как вы уже, наверное, догадались, я не женат, уже который раз не женат.  Нет, я, наверное, женился бы, если бы не Жанна Сергеевна...
— А кто она такая? — не смог вытерпеть паузы Роман Аркадьевич.
— Жанна Сергеевна — начальник химической лаборатории нашего института.  Вы не представляете, какая это выдающаяся женщина...
— Красивая?..
— Красивая — это мало сказать...  Красивая, породистая, сексапильная, умная, добрая, остроумная, находчивая, строгая...  Прибавьте ко всему этому еще родинку над правой грудью, интимную такую, малюсенькую родинку… И крохотный изюмистый шрамик точно там, где брахманы себе кляксу ставят.  Все у нее, короче,  по теме, хоть и одевается безвкусно и бижутерию копеечную любит.  Короче, вцепилась она в меня своими этими клешнями, ну, кроме бижутерии и желтых штанов, конечно, и ни туда мне, ни сюда.  Как почувствует, что у меня на стороне интимные отношения образуются, так сразу цап-царап.  Пригласит к себе в кабинет, к груди прижмет, поцелует жарко, нальет коктейля из своей органической химии, запрется на ключик, и час я на облаках...  Да таких облаках, что неделю после них ни о чем и мечтать невозможно.  После нее любая женщина на полдня как воздух невидимой становилась...
— Ну и женились бы, если она такая...
— Конечно, женился бы...  Но она замужем, и муж — инвалид.  Представляете, на собственной свадьбе позвоночник сломал и обездвижил навеки.  Спускались они из ресторана к машине с куклами на капоте, так он то ли запутался в ее шлейфе, то ли нога в бантик на подоле попала, то ли просто в глазах ее утонул своим жениховским вниманием —  и бряк на ступеньки. Жанна Сергеевна всегда навзрыд плачет, когда об этом рассказывает.  Они даже не спали не разу, представляете?
— А втроем жить не пробовали?
— Как же не пробовали! Пробовали… Неделю я продержался...
— А почему всего неделю?
— Ну, вы же знаете, у человека, если одно чувство отключается, то другое обостряется...
— Да, знаю, — грустно покивал Роман Аркадьевич.
— Так у Владислава Андреевича слух и обоняние обострились...  Он своим носом все слышал.  Разденется Жанна в соседней комнате — он слышит.  А как не слышать — запах-то у нее ой какой! Божественный...
Смирнов, недавно прочитавший «Парфюмера», прикрыл глаза, медленно втянул в легкие воздух.  Ноздри его трепетали от вожделения.
— И все по-своему пахнет, — продолжил он мечтательно. —  Ручка, животик, груди… Да, груди… Одна, знаете ли, лесной земляникой чуть-чуть, а другая вовсю майским вечером.  А как все остальное! Вы понимаете, что я имею в виду...  Полуобморочно, сладко полуобморочно… О, Господи, что же я так разоткровенничался? Я вас не шокирую своей открытостью? Не кажусь беспринципным?
— Да нет, — пожал плечами Роман Аркадьевич, немного недовольный тем, что Смирнов завершил свои интимные реминисценции.  — Вот только я не пойму, как вы от этих запахов ушли? Не хотели мучить инвалида?
— Инвалида...  — повторил Смирнов, неприязненно скривив губы.  — Однажды утром, когда она его на утку сажала, этот инвалид, желчно улыбаясь,  рассказал, что между нами в прошедшую ночь было.  Куда я ее целовал, куда она меня, что она делала, что я, и сколько.  Да так подробно и с деталями, как будто своими глазами все видел.  А ведь от нашей с Жанной спальни до его спальни — метров десять с тремя поворотами и тремя дверьми...  Короче, не смог я интимной жизнью под наблюдением жить, не смог на него, несчастного, смотреть — на ужин она ведь его выкатывала, и он ел меня, глазами ел, — не смог жить жалостью, и ушел, малодушный и сам себе противный.
— Я вас понимаю...  — проговорил Роман Аркадьевич, находясь мыслями и обонянием в доме Жанны Сергеевны.  — Но вы все время уходите от истории с крабами.
— Ничего я не ухожу.  После ухода от Жанны, я взял отпуск и уехал в Железноводск водички минеральной попить от такой нервозной жизни.  И там познакомился с саратовчанкой Ларисой.  Они с Жанной были как лед и пламень, как плюс и минус, в общем, были диаметрально разными.  Нет, не подумайте, Лариса тоже была красива, сексапильна, породиста, умна и добра, но как-то по-другому.  Жанна, знаете ли, больше снаружи красива была, а Лариса вся изнутри светилась...
— Почему вы говорите о них «была»? Они умерли? — округлил глаза Роман Аркадьевич.
— Да… Одна фактически, а другая виртуально, — почернел Смирнов и, торопливо закурив, продолжил:
— Короче, влюбился я до потери твердости голоса.  Вы не представляете, как мы гуляли по окрестностям Железноводска.  Целовались на скамеечках, лицо к лицу вино вкусное в кафешках пили… Пили, пьянея от любви, в чащи уходили, кизил кушали из ладошек, рука в руке шли, решали, сколько мальчиков заведем, сколько девочек, куда отдыхать будем ездить...  Потом в Москву я ее увез.  В свое Люблино.  Вы не представляете, как моя холостяцкая квартирка преобразилась! Она вмиг все переставила,  с моей помощью, конечно, занавески повесила, все вычистила.  Я и вообразить не мог, что мое гнездышко может превратиться в Эдем, тем более, я, честно, говоря, считал его весьма уютным и хорошо приспособленным, как для умственной, так и фактической жизни...
— А как Жанна Сергеевна?
— Когда отпуск кончился — в науке он длинный, тридцать шесть рабочих дней — и я пришел на работу, все счастье мое прекратилось.  Жанна Сергеевна увидела меня и, сразу все поняв, потащила в свой кабинет и там сказала, что отравится ядом, если я от нее уйду.  И мужа своего отравит, чтобы в богадельне не жил.
— Да, запахи там, не позавидуешь...
Смирнов покивал замечанию и продолжил:
— И стали мы опять втроем жить — я, Лариса и Жанна…
— Втроем?!
— Ну да.  Лариса, правда, об этом не знала.  Ничего, справлялся, тем более, в химической лаборатории с этими короткохвостыми раками работы стало много, и Жанна Сергеевна большую часть себя отдавала банкам, склянкам и прочим ретортам...
— Ну а крабы? Что за договор у вас с ними был?
— А вы слушайте.  Я уже говорил, что в тот самый момент наш институт вплотную занялся короткохвостыми раками.  Навезли их — вагон и маленькую тележку.  Они по всем коридорам и комнатам туда-сюда лазали, в шкафах одежных на рукавах висели, сухари и печенье с чайных столиков воровали и даже в холодильники лазили.  Короче, везде они были — маленькие и большие, серые и коричневые.  И как-то в пятницу я одного маленького домой в кейсе принес.  Он как таракан в него заскочил, я не заметил и принес.  И зря, надо было его в сугроб вытрясти, чтоб замерз до смерти...
Смирнов замолчал, закурил сигарету и сразу же о ней забыв, напряженно уставился в горизонт.
— А что он у вас наделал?
— Ничего он не наделал.  Ел мясо, как лошадь, бегал туда-сюда, на занавесках висел.  В ванну прыгал...  И смотрел, паразит, смотрел.  А нам с Ларисой хорошо было, мы часто этим самым занимались.  На полу, на кровати, на диване, в прихожей, в ванной...  А он сядет удобно так, чтоб все видно было, и смотрит, смотрит, глазками своими крутя.  Иногда я даже кончить из-за этого никак не мог...
— Ну, краб тут, скорее всего, не причем.  Если вы по три раза на дню этим занимались, да еще, хм, в лаборатории на полставки, то, скорее всего, дело именно в этом.
— Может быть, вы и правы, но, сами понимаете, мне было на кого сваливать мелкие неприятности, и я сваливал...  Однако, в целом, жили мы довольно-таки хорошо, если не сказать лучше всех.  Но однажды, через месяц после того, как этот короткохвостый паразит у меня поселился, — Смирнов, брезгливо морщась, указал на останки съеденного им краба, — мне что-то не по себе стало.  Вы знаете, у меня интуиция неплохо развита, и я остро почувствовал, что он готовит мне горе, неизбывное горе, которое всю оставшуюся жизнь будет сидеть у меня в печенках...  Я взял его за панцирь, крепко взял — у него даже конечности повисли, и поклялся, что зверски съем его и всех его ближайших родственников, если он мне гадость какую сделает.
Но он сделал.  Не осознанно, но сделал.  Представляете, — вот мистика! — скоро крабы в институте начали один за другим дохнуть от какой-то неизвестной аденовирусной болезни.  А мы как раз  вплотную подобрались  к решению задачи съема информации с памяти короткохвостых, точнее, эта задача была уже решена и решена, как ни странно Жанной Сергеевной.  Это она придумала помещать крабов в атмосферу, содержащую пары этилового спирта, да, да, этилового спирта, не смейтесь — все великое просто, а иногда и вульгарно.  Короче, задача съема информации была решена, как всегда, случайно — мензурка со спиртом разбилась, и капелька его попала в камеру цифрующего датчика, и оставалось только научиться записывать ее и выводить на периферию.
И тут такое дело — сплошной падеж всех подряд короткохвостых.  И надо же — зимой! Отечественные крабы все окоченели в зимней спячке, а купить зарубежных мы, сами понимаете, не могли — институт, хоть и номерной, но долларов в кассе не было ни одного.  И надо же было дернуть меня за язык! Представляете, на Ученом совете я предложил коллегам пожертвовать науке своих домашних крабов — к тому времени они уже у всех сотрудников жили, и даже у их родственников и соседей.
Вы не представляете, какая буря поднялась — многие уже сжились со своими короткохвостыми меньшими братьями, имена им  дали, своего я Гошей назвал. А один научный сотрудник, как сплетничали в коридорах, даже разводил их на продажу, то бишь на мясо — представляете, всю кухню аквариумами сверху донизу уставил и разводил.  Не знаю, сколько он там зарабатывал — жадность — это жадность, ей деньги в принципе не важны, но отслюнил он одного дохлого крабика без одной клешни.  Но все остальные принесли вполне приличных, некоторые, конечно, со слезами на глазах, но принесли, после дезинфекции институтских помещений, естественно.  К вечеру следующего дня целых сто девяносто семь штук набрали...
— Вы опять уходите от темы...
— Да вот, ухожу...  Хотя, что уходить — сто слов осталось сказать...  А может, и меньше.
Смирнов замолчал.  Он скорбел по системе Станиславского.
— Ну, говорите же, не томите! — взмолился Роман Аркадьевич.
— Через три дня Жанна Сергеевна покрылась пятнами и перестала меня замечать.  А еще через день ее нашли мертвой в запертом кабинете — его пришлось взламывать.  Она такую дозу цианистого калия приняла, что была вся синяя и в пупырышках.  И представьте картинку: стоим мы все вокруг нее, кто в трансе, кто всхлипывает, кто бледный, как хлористый натрий, кто спиртом халявным в порядок нервы приводит, а этот научный сотрудник, ну, тот, который крабов на дому коммерчески разводил, Грум-Грижимайло его фамилия, между прочим, весьма известная научная фамилия, подходит к видеомагнитофону, нажимает кнопку…
— Ну и что? Почему вы замолчали?
— Потому что через десять секунд после этого я чуть не умер от разрыва сердца...
— А почему? Я ничего не пойму, — растерянно проговорил Роман Аркадьевич.
— Что же тут непонятного? На экране телевизора пошел трехчасовой, не меньше, порнографический фильм...
— Порнографический фильм!?
— Да.  И главные роли в этом фильме играли я и Лариса.
— Как это?
— Да так!  Жанна Сергеевна все вытащила из мозгов Гоши.  Представляете — все.  И фильм, как вы, по-видимому, подумали, был отнюдь не черно-белым, а цветным и очень хорошего качества.  И это еще не все.  Фильм, как я говорил, был трехчасовым, и, пока мои коллеги, раззявив рты и забыв о холодеющем трупе заведующей лабораторией, смотрели, какие мы с Ларисой выделываем коленца и позиции, я поехал к Жанне на квартиру.  Дверь  была заперта, но я не стал звонить, стучать, кричать, просто вызвал службу спасения, и в пять минут они вырезали замки...
— И что? Мужа она тоже убила?
— Да.  Он тоже был синим и в пупырышках...  Но лицо у него было довольное.  Жанна, наверное, ему сказала, перед тем, как яд дать, что на том свете у них все тип-топ будет, там ведь хребтов позвоночных нет, они душам ни к чему.  Увидев его труп, я бросился назад в институт с единственной целью утопить в царской водке подлейшего из подлейших короткохвостых раков.  Однако ничего не вышло. Я узнал, что Жанна Сергеевна за день до смерти отправила Витю Ященко, своего лаборанта, на черноморское побережье Кавказа с приказом выпустить Гошу на волю.  Зачем она эта сделала? — вы можете спросить. Не знаю.  Может, потому что в его рачьей памяти был я, любимый ею человек? Когда лаборант вернулся, я поставил ему три бутылки водки, и, выпив, он рассказал, где выпустил подлеца, из-за которого погибла красивая женщина в расцвете творческих и сексуальных сил.  Найти его было несложно — всех институтских крабов мы кольцуем…
Минуту они молчали, переживая драму.  Роман Аркадьевич смотрел в сторону.
— Вы что затихли? Глаза отводите? — спросил, наконец, Смирнов.  — Считаете меня виновником смерти Жанны и ее мужа?
— Ну, может быть, косвенным...
— Нет, вы считаете...
— Бог вам судья, — натянуто улыбнулся Роман Аркадьевич.  — А что случилось с Ларисой? Вы говорили, что она умерла виртуально?
— Жадной она оказалась, и дурой к тому же, потому и умерла, для меня умерла.  Больше всего на свете не люблю жадных дур, с тех пор не люблю…
— А что случилось?
— Смех и грех, а как вспомню, внутри все вянет и чернеет от злости.  Представляете, через пару недель после этой истории мы с ней решили устроить праздник.  На Госпремию, полученную за крабов, я купил Лоре новое белье, туфельки на высочайших каблуках, шампанского, естественно.  И вот, только мы выпили по бокалу и в постельку легли, она мне говорит, вместо того, чтобы прижаться:
— Ми-и-лый, у меня для тебя сюрприз!
И давит на кнопку пульта… Вы все поняли?
— Нет…
— На наш интимный праздник она купила лицензионную кассету с порнографическим фильмом.  Теперь вы поняли?
— Что-то доходит.
— Ну ладно, слушайте по буквам.  Этот тип, Грум-Грижимайло, ну, который крабами торговал, никому ничего не сказав, за большие деньги продал кассету Жанны Сергеевны в видеофирму, и эти беспринципные торгаши размножили ее огромным тиражом.  И надо же было такому случиться, что Лариса купила именно нас.
— Из-за этого она ушла?!
— Да.  Она меня бросила.
— Вот дура…
— Почему дура? Напротив… Увидев себя на экране, она, невзирая на мою принципиальную позицию и моления на коленях, в ту видеофирму работать пошла, порнографическая звезда она теперь по всей Европе и прочей Швеции.  Меня приглашали ей в пару, по всей Москве преследовали, многомиллионные контракты предлагали, но я категорически отказался.  За деньги задницу показывать? Не-е-т, не то у меня воспитание.
— Мне кажется, вы правы… Я бы тоже не показывал…
Некоторое время они молчали, потом Роман Аркадьевич засобирался:
— Ну ладушки, Евгений, до свидания.  Я, пожалуй, пойду, час уже с вами беседуем, жена, наверное, уже сердится…
— Да, да,  конечно.  И знаете, что я вам скажу на прощанье…
— Что?
— Ваша жена — я это чувствую, — в тысячу раз лучше Жанны Сергеевны.  Лучше, потому что у нее есть вы и ваши дети.  Любите ее больше, доверяйте, и вас минуют жизненные трагедии.  И еще, вы, наверное, поняли, что я несколько привирал… описывая достоинства своих женщин.  Они, конечно, были заметными, но прекрасными их делала моя любовь…
Роман Аркадьевич благодарно заулыбался.  Когда Смирнов рассказывал о красоте Жанны Сергеевны и Ларисы, он испытал соблазн и вожделение не супружеской любви, ибо жена его была обычная по наружности женщина.  Пожав руку Смирнову, он ушел, ни разу не оглянувшись.
— Счастливый человек, — думал ему вслед Смирнов.  — А счастливому не надо ничего выдумывать —  у него все есть.