могила мамая

Тарас ДРОЗД

могила мамая

роман

1

По материнской плате я гражданин романтический.

Родился я в то время, когда в Ленинграде ещё верили, что если на
Дворцовый мост придешь с девушкой, то обязательно выстрелит пушка. И
юноши с комсомольскими значками старались приводить туда своих избранниц
к полудню. Знали, что если опоздаешь минут на десять, потом окажется,
что твоя избранница давно потеряла невинность. А артиллеристы на
Петропавловке чётко держали временной баланс нравственности. Мой папан
любит вспоминать эту легенду под хмельными парами

Матушка тоже ностальгически вздыхает, что тогда, конечно, магазинные
полки сияли чистым кафелем, особенно после Олимпиады, но жилось весело и
без боязни, на улицах не ездили, конечно, иномарки, но там же и менты не
бродили с автоматами. Она вращалась в компашках, где бывали зарубежные
гости, и вспоминала ни раз, как одна старушка-эмигрантка сказала им
тогда с восхищением: «Вы настолько счастливы, что даже не видите,
насколько бедны!» «Ну и что! – накинулись наивные подружки на бабушку
из-за бугра. – Зато мы внутренне богаты. У нас много книжек читают,
и кинематограф наш намного добрей». Матушка до сих пор любит повторять,
что духовная щедрость по карману только бедным.

Я помалкиваю. Иногда киваю головой. Что им докажешь, если они выросли в
эпоху виниловых пластинок? Папан любит иногда врубить «Дым над водой»
или «Лестницу на небо». Для меня это пыльная классика, а при нём эти
вещи появились на свет, и его современники тогда, как говорится,
«торчали». Как мы теперь с компакт-дисками у жидкокристаллических
мониторов. А к чужому «торчку» следует относиться с пониманием.
Поэтому я не лезу ничего им объяснять, хотя на себе тоже ощутил,
насколько бедность унижает.

Я уже смутно помню время после Московской олимпиады, антиалкогольная
компания меня никак не тронула, я ещё учился в школе, хотя первыми
опытами грешков живо интересовался. В армию мне совершенно не
хотелось, родители пытались дитятко своё отмазать, но липовые справки о
плоскостопии сердечно- сосудистой системы не убедили решающую
медкомиссию, и я загремел в кирзовые сапоги, не поступив в Универ в
восемьдесят девятом году. А дембельнулся глубокой осенью девяносто
первого, когда распалась страна, на верность которой служить я давал
присягу. Я был растерян больше моих родителей, которые бурно голосовали
за перемены, а потом, когда их зарплаты хватало только на туалетную
бумагу, поняли, как жидко обделались. Папан до сих пор тычет мне пальцем
в телевизор, как только там мелькнёт помеченная свыше плешка Горбачёва:
«Вот, запомни, будущий историк, это самый бездарный клоун из
коммунистических руководителей, потому что умудрился подрубить сук, на
котором сидел». Я киваю головой из вежливости, да, мол, согласен, хотя
сейчас мне как-то по венику, что он там подрубил. Но тогда, в девяносто
втором, я тихо офонаревал, так как исчезла прежняя страна, не стало
бесплатного образования, и не было работы. Куда было податься
демобилизованному защитнику Отечества? На сверхсрочную, чтобы как-то
перебиться на казённых харчах? За полгода до дембеля меня звали в
прапоры, начальство за что-то меня ценило, хотя знали, что я иногда
балуюсь травкой, но после уже не приняли бы в ряды, армия резко
сокращалась и трещала по всем гимнастёрочным швам. Да я бы и не пошёл.

Папан теперь лихо закладывает и клянёт на чём свет стоит тех, за кого
свой голос отдавал, не замечая, что повторяет по десять раз одни и те же
умозаключения. А матушка давно не обращает внимания на политические
испражнения в стране. Поэтому живут они мирно. Пробовали разводиться, но
потом завязали.



2

История, которую мне хочется поведать, случилась после миллениума, а её
предыстории остались в веке минувшем. Корешки плетутся оттуда, а
цветочки с ягодками вызрели сейчас.

Меня ещё в детстве удивляла сказка про вершки и корешки, я не мог
понять, зачем мужику так жестоко прокидывать медведя, ведь он же потом
ему голову отшибёт. А сейчас понятно, что народная сказка поучительна
темой безнаказанности. Сноровистый мужичок оставил в дураках своего
незадачливого помощника и ему за это ничего не было. Вот и бывшие
комсомольские лидеры, одемократившись, не боялись, что русский медведь
начнёт им хребты ломать после справедливой приватизации, знали, что
лохматый летом порычит, а зимой в спячке забудется, а потому и не
страшно, зима у нас дольше. Но это уже рассуждения моих родителей,
живущих не в особняках, как депутаты думы, а в однокомнатной квартире.
Мне же, отпрыску, должно быть по фигу, что их как-то где-то предали и
обманули. Но я-то им благодарен, что и сыну они отдельное жильё
приделали, а впереди у меня свои погремушки.

Поехать в Крым я собрался по трём причинам.

Во-первых, показать самой крутой из моих подружек, Малевской, что я
чего-то стою, кроме книжных знаний. А если уж ехать на юг со своим, как
говориться, самоваром, то уж с таким, чтобы другим завидно было. Я
тогда ещё смутно догадывался, что отдыхать с красивой девушкой – это не
только счастье, но и несчастье. Решил проверить, правду ли говорят
умудрённые опытом.

Матушка зимой нашла приличную халтуру, неплохо заработала, отца решила
свозить на турецкий берег, а мне взопревшему, по её мнению, от работы и
учёбы, купила путёвку на отдых в Партенит. Я бывал с родителями в Крыму.
Вместе, помнится, плескались, в Судаке, и дважды матушка брала меня в
Гурзуф, где тогда предпочитала отдыхать небогатая столичная
интеллигенция. Теперь же я сам целеустремлённо выдвинулся туда с
прицепом и сомнительными задачами. Партенит раньше назывался
Фрунзенское, живописное местечко с пансионатами от министерства обороны
у Медведь-горы. Путёвочка имелась в одноместный номер, а там заплатишь и
договоришься, что будешь не один, советовала мать. Малевскую она
переносила с трудом даже при редких встречах, и с юморком возмущалась,
зачем кого-то везти, если там можно познакомиться, а за деньги тебе
прямо в номер приведут хохлушку вот с такими галушками. Она с печалью
глядела за сына, который в свои за тридцать ещё ни разу не женился. А я
по этому поводу люблю цитировать Лермонтова. «Печально я гляжу на ваше
по колено!..»

С Малевской, Мальвиной, как её называли в глаза, за глаза и за другие
части тела, меня познакомила бывшая одноклассница Ходова. С Ходовой мы
учились с первого класса, жили по соседству, ходили друг к дружке в
гости и занимались разными шалостями. После шестого класса Ходова
поступила в хореографическое училище и вскоре гордилась тем, что знает
партию маленького лебедёнка. Но время шло, девушка воспринимала не
только классическую музыку, и выросла в конкретную лебедь, которой
больше нравились не пуанты, а путаны. Когда я пришёл из армии, она уже
побывала разок замужем, но в дружбе осталась верной, и не раз предлагала
мне варианты по устройству личной жизни. Душным летом у Казанского
собора она и представила мне юную подружку с ногами от коренных зубов,
тоже поступавшую разок в Университет. Ходова наивно полагала, что тема
будущей учёбы может стать в наших отношениях определяющей. Я-то
всё-таки в Большой поступил, а Мальвина каждую весну с восторгом
уверяла меня, что теперь-то знает, куда ей следует подавать документы, и
где её обучат самой верной профессии. Я догадывался, что это один из
весенних женских инстинктов, и надеялся, что определяющим всё-таки
станет идущий от разума. Да и когда фланируешь по улице с девушкой,
которая выше тебя на полголовы, то не важно, что у неё в этой половине
намешано. А Ходова вышла-таки замуж за иностранца и на этом её
балетная партия закончилась. Во всяком случае, для меня, потому что
больше я её на подмостках жизни не видел.

Мы сели с Мальвиной в купе севастопольского поезда. Моих карманных денег
хватало на первые широкие жесты. И оказались втроём. Шла вторая половина
июня, видимо, ещё не сезон, а потому четвёртое место так никто и не
занял. А пассажиром напротив оказался сорокалетний ловелас с большими
залысинами на коротко стриженной седой голове. Глаза у него сразу же
увеличились и почти не слезали с Малевской. Он даже обо мне спросил её,
меня не замечая.

– А чем занимается ваш кавалер?

– Да выставки в музеях оформляет, - сказала эта страусиха, не зная, как
получше расположить свои ноги.

Просто Валера, как назвался попутчик, отказываясь от обращения на «вы» и
по отчеству, выставил бутылку коньяка и пластиковый контейнер с
нарезанными колбаской и лимоном. Я знал, что мне лучше не пить,
а Малевская, с подзуживания просто Валеры, стала меня донимать. Ну,
Антон, ну, Антоний, ну, Антошечка. А когда голос её взвизгнул, обозначив
границу перехода к скандальным отношениям, я махнул одним глотком
наполненную мельхиоровую стопку.

– Ну, Крайнов, ну, хватит уже, блин, выпендриваться!..

А я терпеть не могу повышенных тонов.

Второе обострение произошло перед тем, как мы стали укладываться спать.
Я вызвал Малевскую из купе и сказал, что ей предназначается верхняя
полка. Она выразила на лице тупое недоумение.

– Почему это?

– Потому, - ответил я тихо. – Сделай, пожалуйста, как я прошу.

– Да пошёл ты на фиг!..

Дозы коньяка возбуждали её к демонстрации независимости, а потому
громкость она не контролировала.

Я часа три не мог уснуть на верхней полке, прислушиваясь, когда же
«просто Валера» полезет к ней, чтобы уронить ему на голову что-нибудь
тяжёлое. С мыслями, что же такое уронить, я задремал и несколько раз
вскидывался ночью в поту от духоты. Внизу белели простыни. Из-под одной
торчали смазливые ноги, из-под другой раздавался правдоподобный храп.

Утром Валера приволок с платформы в Курске шикарной черешни, мороженого
и ещё коньяка. На этот раз явно «палёного». Теперь он обращался больше
ко мне, а не к стонущей Малевской, подбадривая присоединиться. Я сначала
перекусил бутербродами с чаем, а потом выпил раз и не отказался другой.
Мне следовало расслабиться, чтобы на границе держаться непринуждённо.
В Белгороде мы купили ещё, и на затяжной стоянке таможенного
контроля меня развело от солнечной жары. Когда в купе вошла женщина в
пилотке и погонах на зелёной рубашке, я и выронил из рук приготовленную
папку с документами. На пол упали паспорта, путёвка и заполненные
бумажки для пересечения границы, а в проходе стоял толстяк точно в такой
же рубашке с казённым галстуком, но в фуражке. Я наклонился, но
Малевская оттолкнула меня, подняла документы и прошептала, что теперь
папка будет у неё, а мне пора в тамбур, потому что я надоел. Женщина
сверила фотографии в паспортах с нашими физиономиями, проштамповала
бумажки и вышла, а потный толстяк велел поднять полки для осмотра
рундуков. Я вышел, чтобы не мешать, и услышал вопрос.

– Это весь багаж?

– Да, весь, - ответила Малевская.

И я похолодел. Мой рюкзак лежал в глубине антресоли над дверью. Если
таможенник заглянет туда и обнаружит, что его обманули, то, наверняка,
захочет проверить содержимое. Но толстяку заленивилось производить
телодвижения, он поверил и вышел из купе. Я мгновенно вспотел так же,
как он, и понимающе улыбнулся ему на прощание. Дескать, мне тоже духота
поперёк горла. Но без слов сочувствия. Потому что у служаки в глазах
застыл интеллект времен Киевской Руси.

– Всё, Крайнов, - опять повысила голос Малевская, и повторила ещё раз,
как тугодуму. – Теперь документы будут только у меня! Ты понял? Ты всё
понял?

Я и ей от души улыбнулся и кивнул. Откуда ей было знать, какая гроза в
знойный день нас только что миновала. Сначала бы сняли с поезда, а потом
отправили в помещение, по-украински называющееся «вязн`ыця», а по-русски
с кавказским акцентом – «турма».

В моём рюкзаке лежала коробка, передать которую следовало встречающему в
Симферополе. За очень неплохие деньги. Я не только ехал прокатить
эффектную фифу по черноморскому побережью, но и заработать для
комфортного отдыха криминальным путём. Это во-вторых.

3

Проснулся я в темноте верхних полок, где по углам разметался мой
истерический сон, в котором распатланая Малевская пыталась бить меня по
лицу, замахивалась соединёнными ладонями то справа, то слева, и поэтому
не могла нанести удар, а я кричал ей: «Ну, прости, прости!..» – и
уворачивался, так как мои руки тоже были схвачены наручниками, но сзади…

Я приоткрыл дверь купе и увидел скомканные простыни на нижних полках.
Значит, они ещё не пришли. На руках часов я не носил, а электронный
таймер лежал в кармашке рюкзака. Я спустился, хлебнул
минералки со стола, и вышел, пошатываясь, в коридор. Там за окном
оказалось светлее. Поезд приближался к темно-зелёной горе с белыми
отрогами, под которыми теснились высокие строения какого-то
производства, потому что дымили трубы. Из служебного купе вышла
проводница и явно обрадовалась моему появлению. Смотрела и смотрела с
открытым ртом. Я улыбнулся в ответ и подошёл, не смущаясь босых грязных
ног.

– До Симферополя ещё далеко?

Мой вопрос изумил её так, что раздался не то смешливый выдох, не то
какой-то неприличный звук.

– Ты как тут?.. Ты же вышел в Симферополе!.. Со своей девушкой ты
выходил?.. Ты почему здесь опять?.. Мы проехали!..

– Вот как, - нисколько не удивился ваш покорный слуга, как и подобает
хладнокровному джентльмену из северной столицы. – И что же теперь?

После таможенного досмотра я на радостях взял в Харькове ещё спиртного.
А Мальвине светлого пива, чтобы она побыстрее заснула и не пилила мне
мозги тупой ножовкой. Но подруга только раззадорилась. В Запорожье мне
пришлось добавить, чтобы задремать самому, а когда я очнулся на её
постели, то ни Малевской, ни попутчика Валеры за столом не обнаружил.
Я вышел в тамбур, но, увы, Малевская там струек дыма не
пускала. Я прошёл в хвост состава, где-то вагонов пять-семь, затем до
вагона-ресторана, но и там не застал их чинно ужинающими. Они сейчас
в таком месте, понял я, где мне их застукать не удастся. Значит, просто
Валера добился своего.

Я вернулся в купе, подождал немного и решил сделать что-нибудь
назло неизвестно кому. Я допил остатки тепло-противного коньяка и
спустил вниз рюкзак. Опасный груз лежал сверху, чтобы не вызывать
подозрений, а почти безопасный на дне в кармане ветровки. Я достал пачку
«застроченных» папирос, сложил вещи обратно и закинул рюкзак наверх. И
чуть не упал при этом, вполне мог затылком подровнять стол, а потом
лежал бы со сломанной шеей… Но это уже предположения.

Закрывшись в туалете, я курнул, стараясь выдувать дым со специфическим
запахом в открытое окно. Я рассчитывал на приход кайфа с той весёлостью,
когда любые невзгоды по венику. Вернувшихся Малевскую с Валерой хотелось
встретить с презрительной иронией. Говорить им правдивые и хлёсткие
слова. Задавать едкие риторические вопросы. Хотя было и другое
предположение… А что, если Валера не так прост, подсажен следить за
мной, и накрыть в конечном пункте при передаче товара? А что если он
пытает сейчас Малевскую, закрывшись где-нибудь в другом туалете,
чтобы побольше вызнать обо мне и содержимом рюкзака?
Предположение рассеялось от глупости, но я всё-таки похвалил себя за то,
что не проболтался, ведь подмывало же меня рассказать этим лопухам, что
бы такое случилось, если б таможенник попросил вскрыть рюкзак и взял в
руки запечатанную коробку конфет. Не рассказал я, наверное, из боязни,
что Малевская меня убьёт, чего и добивалась сделать во сне. А возможно
ей бы понравилась острая ситуация в силу пофигического восприятия мира
авантюрным характером.

Мои надежды на оптимистический «торчок» не оправдались, в купе стало
противно, не хотелось видеть глаза предателей, если бы они вошли, и я
зарылся наверху в свои тряпки, а проснулся брошенным окончательно.

– Ты давай быстро! - засуетилась проводница. – Сейчас Бахчисарай будет,
стоянка две минуты, так что успеешь десантироваться.

Выскочив из вагона с рюкзаком за плечами, я действительно походил на
десантника. И повёл себя как десантник, быстро скрывшись в кустах. Мне
ярко запомнилось чистенькое, как на картинке, салатовое с белыми
колоннами здание вокзала, а на ступеньках перед входом двое в синей
униформе с шевронами и головными уборами, как у жандармов из французских
кинокомедий. Мне показалось, что украинские менты сразу же обратили на
меня внимание и двинулись в мою сторону. Была мысль, что именно так
проявляется мания преследования, но я не стал испытывать нервы на
прочность и демонстрировать кому-то силу воли. Другая мысль работала
чётче. У меня нет паспорта, нет проездного документа и нет путёвки в
пансионат, а в рюкзаке есть кое-что интересное для правоохранительных
органов. Поэтому я и ломанулся по утреннему холодку меж кустов вдоль
забора.

Малевская потом оправдывалась как на исповеди, что у них и мысли не было
меня бросать. Когда я отключился, они действительно пошли в ресторан,
где познакомились с такой же парочкой шурующих к морю, а те пригласили
их в себе в купе, где заболтались допоздна. Вернувшись, они тоже
прилегли вздремнуть, а подорвались от стука в дверь, что уже прибыли на
место. Она меня якобы толкала, а я ответил, что знать её не хочу, и
выйду только после них. Они покинули вагон, стали на перроне в сторонке
покурить, в ожидании меня, и тут их сгавчили менты. Предъявите
документы, какие деньги у вас в наличии, откуда у вас украинские гривны,
есть ли документ, что вы их приобрели официальным путём? Нет? Пройдёмте
в дежурную часть.

Мы действительно запаслись гривнами у поездных менял, снующих по вагонам
от Белгорода до Харькова, которые никаких квитанций, естественно, не
давали, что и стало причиной атаки ненасытных украинских постовых.
Традиция, запорожские казачки ещё покруче обирали встречных и
поперечных. Это был явный грабеж на утреннем вокзале, и Валера
возмутился, какое ваше дело, где я деньги приобрёл, не пойду я никуда,
мне товарища нужно дождаться, он из вагона почему-то не выходит. Хлопцы
в форме пригрозили силой, а Малевская недвусмысленно намекнула, что
лучше идти, никакого товарища дожидаться не стоит. Валера не так её
понял и согласился, а Малевская, оказывается, боялась, как бы меня с
рюкзаком не взяли, потому что я, наверное, все-таки похвастался ей под
коньячок, что везу кое-что доходное и достаточно серьёзное для
задержания. Я ещё не знал кое-каких подробностей. С Валеры в результате
содрали приличную сумму в виде штрафа, и в рублях, а в ответ на угрозы
дали адрес, куда он может подать жалобу.

Аналогичные истории происходят и в Питере, где местные волки в фуражках
трясут на вокзалах приезжающих из ближнего зарубежья. А можно никуда не
ездить и попасть. Я как-то вышел сентябрьским вечерком из музея, где мы
отмечали день рождения Михайлы, и при входе в метро меня остановили. Я
предъявил документы, и вежливо объяснил, по какому случаю выпил на
халтуре. Меня привезли в отделение, раздели и заперли в комнату с
заправленными кроватями, а выпустили через час, но уже без денег в
потайном кармане, которые на свою беду именно в этот день я получил за
сделанную ранее работу.

Когда попадаешь сам, то чувствуешь горечь унижения, обиду и злость, даже
отомстить хочется мерзавцам, которые получают содержание от нас же, с
налогов честных граждан, которых обирают. Но когда я слушал рассказ
Малевской, то внутренне злорадствовал, что её постигло наказание за
измену.

– Ты спасибо должен сказать за то, что с нами не оказался! – вскипела
Малевская, увидев мою сардоническую ухмылку.

Я попытался возбудить в душе чувство благодарности, но не смог.



4

Хмель из меня вышел ещё в поезде, а дурь улетучилась, когда я с
перрона уходил без оглядки по кустам. В голове стучали ясные мысли, а
вот ниже бродили ещё химические процессы. Терпеть не могу алкоголь за
его последствия. Водка хороша поначалу, особенно вечером, а вот утренние
реакции в организме – это проблема, которую долго ещё будут решать
прогрессивные учёные-химики. Возможно, кто-то получит Нобелевскую за
избавление от зависимости. Травка переносится организмом легче, хотя
жажда обуревает после того и другого. Язык буквально шуршал у меня по
деснам, и я со стоном вспоминал оставленную в купе минералку. Трезвый
рассудок подсказывал купить жидкости для гашения хмельных
внутренностей. Я сунул руку в карман шорт, затем в нагрудный карман
рубахи.

Этот день я потом занёс в список личных календарных дат. Отмечать его
буду каждый год как день камнепада неожиданных событий. Я достал из
карманов сдачу, которую мне давали в Харькове и Запорожье.
Остальные украинские деньги остались у Малевской, запас российских
рублей лежал под обложкой паспорта, который тоже находился у неё,
приличная сумма в долларах ожидала меня в Симферополе, а сам я
в это время «торчал» в Бахчисарае!

С купюр достоинством в две, пять и десять гривен на меня смотрели
портреты великих исторических деятелей, а мелкими буковками пояснялось,
что это Богдан Хмельницкий, Иван Мазепа и Ярослав Мудрый. У всех троих
под глазами выделялись характерные складки. Хоть и жили герои в разное
время, но употребляли один и тот же национальный напиток. И они будто
шептали мне: «Да хватит тебе на пиво, не паникуй, нам покруче
приходилось». И я приободрился. Судьба посылала мне испытания, но мне
же того и хотелось.

Я пошагал, пытаясь определиться на местности в рассветных сумерках.
Улочка вела меня грунтовая, неширокая, с канавками и густыми деревьями
вдоль высоких заборов. Пересекающая улица походила на неё как двойняшка.
И тройняшка, на которую пришлось свернуть, и следующая, ничем не
отличались от предыдущей. Я понял, что угодил в лабиринт частного
сектора, откуда не так-то просто выбраться. Прислушался, в надежде
услышать гудение машин или шум поезда. Кое-где птички приветствовали
зарю, но больше ни звука. Кое-где за заборами просматривались темные
окна, за которыми народ ещё спал. Захотелось обратно к вокзалу, уж
там-то есть ларьки, торгующие круглосуточно. Я свернул, в надежде
сократить возвращение к исходной точке, свернул ещё раз, однако
улочка оказалась тупиковой, пошёл назад и оказался на улице бесконечной
в оба конца. Даже горы вдали не просматривались, по которым хоть как-то
удалось бы сориентироваться. Тут ещё собаки залаяли для пущего страху.
Одна вдруг проснулась, остальные взялись подвывать. Я понял, что
заблудился окончательно.

Следующая неожиданность оказалась приятной. И даже полезной для
здоровья. Дерево, под которым я остановился, привлекло моё внимание.
Между большими темно-зелеными листьями болтались какие-то чёрные шарики.
Я пригнул ветку. Шарики оказались бордовыми. Парочка тут же очутилась на
зубах, которые осторожно выдавили живительный сок. Это была черешня! И
вкуснее, чем та, в поезде, купленная просто Валерой. Представьте
состояние жителя северного города, где растут клёны с тополями, который
оказался на улице, где ветки деревьев усыпаны фруктовыми плодами, причём
задаром. Столичная образованность тут же покидает этого человека, и он
превращается в дикаря. Я стал орудовать обеими руками. Засовывал в рот
по две-три ягоды и звучно выплёвывал косточки. За второй веткой пришлось
подпрыгнуть, не замечая тяжести рюкзака за плечами. И я не придал
значения тому, что ветка опасно затрещала, и не услышал, как меня
окликнули.

Следующее событие явилось со знаком минус.

– Ну ты нажрался, наконец?

Я обернулся. Сзади ко мне подходил мужичок неопределённого возраста, но
с определённым выражением лица.

– Угощайся, - ответил я как можно приветливей. Добродушный тон
сглаживает обострения.

– Мало того, что воруешь, - прорычал мужик, не оценив моей шутливой
интонации. – Мало того, что ветки ломаешь!.. Так ты ещё смеёся?

Я отпустил ветку, она зашелестела вверх, и мой взгляд проследил за ней,
чтобы определить, действительно ли она сломана. Обратив внимание на
ветку, я упустил из виду её хозяина. И, повернувшись к нему сказать, что
ветка цела, я не успел пригнуться. Он врезал мне с размаху дрыном по
лицу. Одним ударом по левой щеке по носу и в глаз. Я увидел салют, но
инстинктивно нырнул под дерево к забору и побежал по узкой бетонной
дорожке, отдалённо напоминающей тротуар.

Когда ругательства за моей спиной отдалились, я замедлил шаг и
почувствовал влажность на ладони, которую прижал к месту залепухи. А
вторым глазом увидел кровь. Она капала. Тут мне захотелось вернуться. Но
не с голыми же руками идти против дрына. Сверкнула мысль о складном ноже
в кармане рюкзака. Но я погасил её вместе с искрами в левом глазу.
Проморгавшись, я стал искать между деревьями. Сухие ветки должны же были
где-то валяться. Голос обидчика моего не стихал, продолжая посылать
проклятия. Из меня тоже посыпались разные слова. В траве под деревьями
не нашлось орудия возмездия, я поднял голову и увидел искомое перед
глазами. Верх каменной ограды удлинялся зубчатой решёткой из деревянных
штакетин. С метр длиной. То, что надо. Я попробовал одну, другую, изо
всех сил потянул на себя третью.

– Ты что делаешь? – прозвучал рядом голос, но уже другой.

Я обомлел. Если за ветку черешни мне двинули палкой, то за рейку из
забора могут и камнем долбануть, если не из двух стволов крупной солью.
Голос повторился, и это был женский голос.

– Прекрати сейчас же, слышишь?

Я пошёл на него и увидел, наконец, обладательницу. Она стояла за
металлической калиткой в высоченных воротах.

– Послушайте, уважаемая, извините, пожалуйста… Дайте что-нибудь
тяжёлое. Палку, полено какое-нибудь… Я сейчас этому козлу!..

– Не трогайте, не надо! Это очень злой человек.

– Он мне лицо разбил!.. Я весь в крови…

Щёлкнул замок, и я увидел её всю, а не только часть лица сквозь решётку
на калитке.

Это было событие с жирным плюсом. Значение которого мне ещё предстояло
определить.

5

Алёна, так её назвали в честь бабушки. Елена Григорьевна по паспорту,
как выяснилось потом. Я же до сих пор её называю про себя Бахчисарайская
Княжна, и не знаю почему.

Она закрыла на ключ металлическую дверь в поржавевших воротах и
прислушалась. Мужской голос неподалёку продолжал материться, но уже не
так громко и словно к кому-то обращаясь.

– Он не один, я как чувствовала, - с удовлетворением отметила
впустившая меня хозяйка двора и небольшого дома.

– Мне бы кровь остановить, - напомнил я нерешительно.

– Сейчас, - она указала мне рукой, продолжая на слух определять
происходящее за оградой. – Вы туда, в дом проходите. Я сейчас.

Она была чуть ниже среднего, мне по ноздри, а Малевской до подбородка, и
в теле, что говорится, упитанная в меру, талия пока ещё наблюдалась, но
в будущем могла исчезнуть, чуть полноватые руки, чуть полноватые ноги, и
впечатляющая грудь, как у большинства южных женщин, выросших на свежем
молоке. Лицо приятной округлости, бледное, не крупные карие глаза, ничем
не выделяющийся нос, губы не тонкие и не пухлые, как и волосы, не прямые
и не кучерявые, а подкрашенные хной. Вся какая-то средняя, лет двадцати
пяти, а то и больше, но язык не повернулся бы назвать её женщиной.
Чувствовалось, что она ещё замужем не была.

Я подошёл к невысокому бетонному крыльцу в две ступени, но шагнуть в
темноту за распахнутой дверью не решился, как человек воспитанный. Кровь
капала на белёсую дорожку, и тут я вспомнил про носовой платок. Но
хозяйка не позволила им воспользоваться.

– Не надо платком!.. В дом проходите, на кухню, там водой из крана.

– По моим следам крови, - сказал я как можно веселей, - легко найти,
где вы прячете преступника. Ведь я же воровал чужое, получается. Не
думал, что у вас такие строгие порядки. Каждый хозяин не спит по ночам и
караулит свои деревья? Зачем же тогда сажать их на улице? Не искушай,
гласит одна из заповедей.

Это я неуклюже блеснул эрудицией. А она включила свет и показала на
умывальник с зеркалом.

– Смойте аккуратно, хорошо промойте, - она пустила воду, уступила мне
место и сказала поясняющую фразу, на которую я не обратил внимания. – Вы
же им помешали.

Досталось мне прилично. Рассечение тянулось по щеке до виска, а место
удара напухало багровостью. Тампоном с чем-то жгучим она просушила рану,
нанесла мазь, приложила тампон с чем-то вонючим, накрыла его марлевым
прямоугольником и прихватила полосками лейкопластыря. С такой рожей
выходить на поиски напитков не хотелось.

– Вы не медсестра, случайно? – пошёл я на комплимент для сближения. –
Так профессионально всё делаете.

– Да, медучилище заканчивала. Ну, и так, сама умею. За что меня тут и
не любят.

Я опять не понял, о чём она толкует, и мы познакомились. Всю правду о
себе говорить не хотелось, я сказал, что ехал один и проспал
Симферополь. А вот надо ли говорить, что меня там встречали, не решил,
засомневался.

– Из Петербурга, значит, - повторила она как-то мечтательно. И скорбно
вздохнула. – У вас там красиво.

Говорить, что мне всё-таки надо в Симферополь, не стоило. Меня там на
вокзале уже никто не ждал, это было ясно. А куда потом оттуда ехать, я
пока не представлял. Сбежавшая Малевская могла направиться с моей
путёвкой в указанный на ней пансионат. Но могла и рвануть с простым
петербуржцем Валерой куда-нибудь в другое место. Он в поезде расписывал
красоты Алупкинского парка, куда и мог увлечь под буйный кусточек
Малевскую, которая любит природу всеми животными инстинктами, о чём не
устаёт повторять и к месту и не к месту. Правда, у неё мой паспорт. О
котором говорить Алёне тоже пока не хотелось. Ну как это, - ехал один,
проспал и оказался без паспорта и денег? В крайнем случае, скажу, что
меня в поезде обокрали, зачеканилась в мозгу версия на будущее.

Напомнила о себе жажда, я попросил попить, и вкратце рассказал, что меня
«сушняк» и завёл на фруктовые улочки, а так бы и не узнали друг друга.

– Сушняк – это ничего, - улыбнулась она опять как-то печально. – А вот
наркотиками вы зря балуетесь.

Я вдруг испытал чувство стыда, которого за собой давно не замечал.

– А моя царапина скоро заживёт? – спросил я, сбивая тему.

– За неделю. Шрам останется небольшой. Но я могу и быстрей вам всё
убрать. За день и ночь. Если не боитесь.

Я начал теряться.

– Послушай, Алёна, давай перейдём на «ты»? Да, я попал, сам виноват,
мне с таким фэйсом на люди лучше не показываться. Но я почему-то рад.
Мне повезло с тобой. И без твоей помощи мне никак не обойтись. Ты
знахарка, что ли? Как ты просекла, что я травку потягиваю? Я ведь по
чуть-чуть.

– Наверное, знахарка. Не знаю, как правильно назвать. Я просто
умею.

– А почему ты сказала «если не боитесь»? Кого я должен бояться? Или
чего?

– Да нет, неправильно, - она ещё раз печально улыбнулась. – Бояться не
за чем. Нужно верить. Потому что, если вы не поверите, то ничего не
получится.

– Мы договорились на «ты», - напомнил я как старший младшему. – А во
что я должен верить?

– Ну, в эту… В народные средства. В Бога тут верить не надо. Не
обязательно.

– Я постараюсь верить, конечно. Я буду верить в твои способности. Ты
бесстрашная такая девушка. Не побоялась пустить среди ночи голодного
пожирателя черешни с рюкзаком. Ведь ты же в доме одна, как я понял?

– Одной тут ещё страшней. Если они ещё раз полезут, вы мне поможете?

Я выразил недоумение. Кто такие они? Бандиты, воры, насильники?

– А пойдёмте, проверим, - встала она из-за кухонного стола. – Уже
светло, всё видно.

Мы вышли, и она повела меня от ворот вглубь небольшого двора, под низкие
и густые ветви деревьев.

– Ну вот, смотрите. Так я и знала.

По сухой земле, под кустом с редкими листьями, белели разбросанные
карты. Несколько игральных карт черной масти. Это была явная чертовщина.

6

Отец Алёны умер давно. Всю жизнь достраивал и ремонтировал вот этот дом
в четыре комнаты. Стены, крыша и столярные изделия ещё ничего, а газовая
колонка и отопительный котёл старые, вот-вот накроются, и закукует она
здесь в холода без горячей воды. Я примерно догадался о чём речь, и
удивился её, девичьим, познаниям в хозяйственных делах.

Мать Алёны работала, где только могла, и продавщицей, и поварихой, и
уборщицей, и свои фрукты с овощами продавала, и таскала вёдрами персики
из совхозных посадок на вокзал к проходящим поездам. Деньги тратила и
откладывала только на дочку, чтобы выучилась, профессию обрела и в люди
вышла, а не мыкалась, как они. По этой же причине и местных парней
отваживала в жениховую пору, наставляя дочь искать супруга с головой и
богатыми родителями на стороне, и лучше в Симферополе. Так что вовремя,
в шестнадцать-двадцать лет, у Алёны с образованием семьи не
сложилось, а теперь выйти замуж намного трудней. Но профессиональное
образование получить удалось.

Здесь, на юге, чтобы попасть в государственную бюджетную структуру,
нужно как можно больше нести и давать. Вековая традиция. Хочешь ты
устроиться административным служащим, попасть в милицию, в
здравоохранение, в систему железнодорожного транспорта или народного
образования, - готовь деньги и волоки со двора фрукты, овощи, сало,
яйца, кролей, хорошо, если имеются молочные продукты, стройматериалы,
даже банками с домашним консервированием не побрезгуют, - здесь берут
всё.

Мать без труда нашла специального человека при приёмной комиссии
медучилища, и тот объяснил, куда и сколько нужно принести, чтобы дитё
стопроцентно зачислили на учёбу, не смотря на успешно сданные
вступительные экзамены. Сокурсницы и педагоги удивлялись, как легко
Алёне даётся не только учение, но и попутные навыки. Она и массаж
освоила на курсах, и терапию приборами и грязями, и познания из народной
медицины гребла к себе двумя руками, которые обладали даром чувствовать
и распознавать, где что болит, каким лечением поправить. Работа после
училища нашлась легко, её нагрузили дополнительными ухаживаниями за
домашними больными, но тут вскрылись и человеческие недостатки Алёны.
Она не желала брать много денег, не понимала, за что должна отдавать
часть приработка начальству, и говорила правду, когда что-то происходило
не по справедливости. Она увольнялась сама, если ей не нравилась
обстановка и отношения в коллективе. За пять лет сменила больше десяти
мест работы, но так бы и продолжала мотаться ежедневно в столицу Крыма,
тратя на дорогу и питание половину заработка, если б не случилась беда.

Мама жаловалась на боли внизу живота, и когда грянул приступ, Алёна
договорилась положить её в одну из лучших центральных больниц.
Договорилась об умеренной оплате, прекрасно зная, что за одну зарплату
медработники в любой больнице никого лечить не станут, какими законами
ты их не обложи.

Светило крымской хирургии, профессор мединститута, имя которого
запомнилось ей навсегда, поставил диагноз. Ущемлённая грыжа. Нужна
срочная операция. А его ассистент назвал цену. Алёна ужаснулась, но ей
пояснили, что оперировать-то будет не хрен с крымской горы, а профессор.
И она правдами и неправдами набрала в долг нужную сумму, не представляя
даже, как будет отдавать. Операция прошла успешно, но через несколько
дней началось обострение. На личной встрече профессор, проникновенно
глядя в глаза, подробно рассказал ей, человеку понимающему, как и что
делал, какие спайки пришлось ему рассечь, а слабое заживление с
непроходимостью обусловлено плохой работой иммунной системы стареющего
организма. Поэтому требуется повторное хирургическое вмешательство.
Алёна инстинктивно почувствовало несогласие, и попросила выписать
матушку под её ответственность, она её дома долечит. Но ей не разрешили
трогать тяжёлую больную, которую нужно срочно оперировать повторно.
Ассистент назвал ещё одну сумму и подсказал вариант, как добыть деньги.
У вас есть дом, под залог которого можно взять кредит в банке. И дал
телефон нотариуса, который поможет с оформлением. Алёна бросилась к
знакомым врачам за консультацией. Те выразили недоумение. Повторная
операция теперь-то, возможно, и необходима, но зачем было делать первую
операцию, рассекать спайки? Люди живут с грыжами, болевые воспалительные
процессы которых снимаются медикаментозно. О самом профессоре Жебровском
они старались не говорить в силу корпоративной этики, но за их молчанием
чувствовалось неуважение к медицинскому светиле, активно разъезжающим по
симпозиумам и крапающем научные труды. Она и сама знала, что в медицину
идут в большинстве желающие хорошо зарабатывать на человеческой
потребности в лечении. Выздоровление чаще всего случается по
необъяснимым причинам, и если оно происходит, то врачи ставят данные
факт себе в заслугу, а если не происходит, то ухудшение самочувствия
списывается на состояние организма. Раньше её возмущал цинизм
работников самой гуманной профессии, теперь пришлось столкнуться лицом к
лицу с бесчеловечностью, и она не знала, как бороться с интеллигентным
разбоем. Кто-то когда-то по доброте или слепоте пропускал таких, как
господин Жебровский, на вышезанимаемые должности, не заметив, малодушно
смирившись, или просто махнув рукой на их животную алчность, а когда они
заматерели, то с ними уже не справиться. Из паразитов они превращаются в
хищников с дипломами и положением.

Алёна задумала вывезти мать из больницы, чтобы заняться её лечением
по-своему, она даже чувствовала, как надо взяться. Медсестрам
приходилось давать при каждом посещении деньги, но лишь одна из них,
татарочка, брала очень мало и возмущалась аппетитом своих сослуживец.
Она и рассказала Алёне, что профессор две трети платных операций делает
тем, кто в них не очень-то нуждается, а над матерью Алёны он поставил
какой-то эксперимент, потому что пишет сейчас диссертацию. Она же
согласилась помочь осуществить побег больной наступающей ночью. Но мать
наотрез отказалась. Оказывается, профессор, будучи неплохим психологом,
убедил её в необходимости повторно оперироваться. Полночи Алёна билась
над ней, объясняя и доказывая, что будет лучше вырваться отсюда, но мать
твёрдо стояла на своём, делай так, как сказал Викентий Викентьевич.

Кредит ей оформили легко. После операции три дня не пускали в
реанимацию, а на пятую ночь позвонили о смерти по причине низкого
гемоглобина и сердечной недостаточности. А мать на сердце
никогда не жаловалась, она в свои пятьдесят по два ведра груш бегом на
станцию доставляла, держала поросят и до тридцати кур, чтобы на продукты
не тратиться. Всё тот же ассистент печально развёл руками, досматривали
больную после второй операции не они, а другие врачи, которых надо было
как-то заинтересовать.

Я, слушая печальный не придуманный рассказ, вспомнил слова моей матушки,
что демократическое равнодушие пострашней социалистического.

Теперь Алёна бросилась к юристам, но ей объяснили, что привлечь к
ответственности профессора никак не удастся, он защищён по всем статьям,
вплоть до расписки матери о добровольном согласии.

– Давай сейчас отомстим, - непроизвольно вырвалось у меня. –
Киллера наймём. Кирпич по голове недорого стоит.

– Была и такая мысль, - печально улыбнулась Алёна. – Даже человек есть,
предлагавший сделать. Лишь бы я стала его любовницей. Но я не захотела.

Предлагали ей это год назад, когда встала проблема расплачиваться с
долгами. И она распахнула двери на приём больных. Если раньше врачевала
только знакомых за подарки, то после похорон матери объявила, что у неё
цены чуть ниже, чем по негласному прейскуранту. И желающие повалили. Что
и стало причиной вспышек ненависти к ней.

В Бахчисарае, как и в любом южном городишке, чуть ли каждая третья
жительница умеет ворожить, колдовать, врачевать, наводить и снимать
порчу. И готова со свету сжить конкурентку, перебивающую клиентов. Вот
и соседка, живущая пятью дворами ближе к вокзалу, почти год лечила
наговорами одну семью, троих человек, а бедной Алёне понадобилась
неделя, чтобы избавить их от грибковой экземы. Ведунья стала проклинать
её по всем закоулкам, дважды бросала во двор магические заберухи, а этой
ночью решилась на самое чёрное дело, подбросила карты, вороженные на
смерть.

– Я как почувствовала, представляете? Проснулась в тревоге, ничего
понять не могу, и решила во двор выйти. И даже шорохи
слышала, но боялась подойти. А ей муж помогал, потому что на забор она
без него не залезла бы. И тут вас, получается, не то нелегкая, не то
светлая сила принесла. Муж её очень недобрый человек, собаку мою
отравил, хлеб ей подкидывал, когда меня не было, соседи видели, а она на
него прямо рвалась, ни на кого так не кидалась. Он потом кого-то
подговорил отраву сунуть, я знаю. Они, получается, полезли, а вы тут
вдруг черешню ихнюю стали обдирать. Он, значит, на вас бросился, и тем
самым не дал ей колдовство до конца довести. Нужно ведь не только карты
бросить, а ещё заклятие какое-то прочесть. Мне подружка говорила, она
тут многим гадает. Он, значит, к вам, а она с забора и слетела. Я
слышала. Жадность помешала недоброму делу. Он потом не столько вас
проклинал, сколько перед ней оправдывался. Сам как зверь, а её боится.

Я рассмеялся, гордясь своим нелепым поступком, оказавшим неожиданную
пользу.

– Теперь я просто обязан пройти у тебя курс лечения. За любую
оплату.

– Заплатите, когда всё получится. Сейчас мы покушаем, я первую мазь
нанесу, и вы спать ляжете. После обеда вторую, а на ночь процедуру
сделаем. Хорошо?

В моем положении не хотелось отказываться даже от совершенно
бесполезного лечения. А тут меня интерес захватил.

– Только, пожалуйста, Алёна, давай всё-таки на «ты».

7

Она перешла на «ты» поздним вечером.

Когда в её комнате погасла настольная лампа, я проскрипел половицами, и
она сказала.

– А ну, прекрати! Ты что, с ума сошёл, что ли? Прекрати сейчас же.

Я выразил извечное мужское удивление. А почему бы и нет? Что мешает двум
здоровым организмам получить удовлетворение? Говорил я тихо, вполголоса,
хотя в доме находились мы одни. Её ответ удивил меня
по-настоящему.

– Мне нужен муж, а не любовник. Ты уедешь, и что я тут потом буду
делать?

От питерских девиц я таких откровений не слышал. Мой первый спарринг с
Мальвиной произошёл вообще без вопросов и ответов. Ох уж эта
провинциальность, иронично размышлял я, вернувшись на предоставленную
мне чистую постель в комнате напротив. Надо было не так, зароились
сожаления, надо было ещё днём сделать первые попытки, подготовить почву,
наладить мосты, выразить симпатии. Она возбуждала своей женственной
аппетитностью, и мысли возникали. Но, если честно, я отважился на ночное
проявление активности в знак благодарности за гостеприимство. Скребла
по совести укоризна, что вот-де женщина к тебе со всей душой, а ты ну
никакого внимания. Почему же я полез по темноте, а не во время беседы у
телевизора? От стыда, наверное, потому что днём не позволил себе пошлых
намёков и телодвижений из чувства той же благодарности, что-де к тебе
тут по-человечески, а ты как животное. А если уж совсем честно, то я
предпринял попытку из желания сделать хоть что-то в отместку Малевской.
Глупо, но так. Её выходка не давала мне покоя. Мне, конечно, надо было
сделать выводы и постараться всё забыть. Раз уж она проявилась по своей
«сучности» на негативной плёнке жизни, то всё, спасибо за внимание, и до
свидания. Но голове не прикажешь.

Утром я просто обалдел. У виска осталась тонкая засыхающая царапина. И
это после трёх процедур в течение дня. Порез на руке заживает с неделю,
я сколько раз кровавил пальцы при монтажных работах. А тут разодранная
кожа на щеке затянулась за сутки, надо же. И я поверил в уникальные
способности Алёны, да и не сомневался, так как за прошедший день к ней
приходило человек десять благодарных пациентов, а за ужином она сказала,
что продуктами теперь обеспечена почти на месяц. Пришёл мой черёд
рассчитываться за лечение. И я растерялся, не зная, что же рассказать о
себе. По какой тропинке правды или лжи повести Алёну?

На завтрак хозяйка приготовила яичницу, какой мне сроду не доводилось
пробовать. Скорее даже омлет, обжаренные свежие овощи с зеленью, а
сверху яйца, взбитые с молоком. Ну и специи. Я даже слов благодарности
не смог вымолвить от счастья. Жрал взахлёб, позабыв, что являюсь
представителем города культурных манер. По мере насыщения взошла и
разветвилась тревожная догадка. Почему она не спрашивает, куда мне надо
и когда я собираюсь отваливать? Вообще не задаёт вопросов. Ей нравится,
что я здесь поселился? Но ведь мне надо на море. И срочно позвонить!
Позвонить в первую очередь, пусть даже на последние деньги. Не зная, что
же мне врать, я решил тактично выждать, пусть она сначала
поинтересуется, а я по ходу решу, какие спагетти на уши развешать.

– Мне бы надо в город, - предложил я, прихлёбывая чай. – Ты бы не
смогла меня проводить? Без тебя назад я не вернусь. Начну блуждать по
вашему шанхаю, увижу опять спелую черешню, не сдержусь, и мне на этот
раз вообще череп проломят.

Она засмеялась.

– Заодно покажешь местные достопримечательности.

– У нас есть что посмотреть, - сказала она не без гордости. - Ханский,
Чуфут-Кале, город караимов.

Я чуть не закрыл лицо от стыда. Здесь же находится знаменитый ханский
дворец! Как у меня из башки-то вылетело? Видимо, не слабо получил.

– В Ханский дворец мне нужно обязательно. Как историку.

– Я там работала в прошлом году. Экскурсии водила. Так что можно пройти
бесплатно.

– Ну, зачем же бесплатно, - непроизвольно вырвалось у меня.

А почему ты сказал «как историку»?

Ну вот и началось. Сам виноват, проболтался. Пришлось, напуская
скромность, рассказать, где я учусь и чем интересуюсь. И промолчать о
том, что бесплатное посещение экспозиций вообще моя стихия, потому как
участвуя в оформлении выставок по питерским музеям, я забыл, что туда
ходят по билетам. Да и на какие шиши мне тут у них брать билет, если
надо сперва позвонить, затем каким-то образом доехать до пансионата, да
и расплатиться за лечение желательно. А в кармане всего семнадцать
гривен. Я чувствовал себя растерянным настолько, что мне данная сумма
украинских денег казалась идентичной российским. А у нас на такое
количество рублей можно проехать только на метро или трамвае, да и то
лишь в один конец. Это потом я узнал, что мне бы хватило на электричку
до Симферополя, на ялтинский троллейбус до Партенита, и дальше пешком.
А за столом и вкусным завтраком я чувствовал, что попал конкретно, и не
представлял, как выбраться отсюда.



8

По длинной, узкой дороге к ханскому дворцу Алена неторопливо
рассказывала мне про историю города, в котором ей выпало родиться и
вырасти. Но я не воспринимал рассказ как будущий историк. В голове
повторялись фразы короткого телефонного разговора. Я позвонил в Питер из
почтового отделения, что рядом с вокзалом. Протянул в окошко пять
гривен, и мне назвали номер кабины.

– Рыжий, привет! Это я, Край…

– Алло, кто говорит?..

– Рыжий, это я, Антон Крайнов!.. У меня тут засада, я проспал
Симферополь, вышел в каком-то долбаном Бахчисарае, поэтому не смог
передать передачу, понимаешь?

– Алло, вас плохо слышно. Вы куда звоните?..

– Да это я, Антон!.. Я проехал нужную остановку, понимаешь? А кроме
того, пропала моя подруга, с которой вместе ехали. Проснулся, а её нет,
блин. Но товар на месте, поэтому скажи, ты можешь сказать, как мне
передать коробку? Я могу как-то позвонить тому человеку…

– Алло, извините, я не понимаю, о чём идёт речь, вы ошиблись номером.

И понеслись короткие гудки.

Я с минуту истекал потом в душной кабине, тупо рассматривая телефонный
аппарат и список городов, куда можно позвонить. Набрал номер ещё раз.
Рыжий вновь ответил своей любимой дебильной фразой.

– Я вас аллё?..

– Серёга, это я, Антон Крайнов!.. Я действительно проехал на одну
станцию дальше, Малевская исчезла с моими документами, а я теперь не
знаю, что делать!.. Но товар при мне!..

– Алло, вы что, не поняли? Я же сказал, вы ошиблись номером. Не звоните
сюда больше, пожалуйста!..

С третьей и четвёртой попытки аппарат гудками отвечал, что абонент
занят. Из окошка меня окликнули и дали сдачу. Я вышел на улицу
и мысленно поблагодарил Алёну за то, что она не поджидала меня внутри, а
потому не слышала про Малевскую.

Но её проницательность меня сразила.

– Ну и что ты сказал своей жене? Что доехал нормально?

Я расхохотался.

– Да я другу звонил!.. Чтобы он… Ну, неважно… Попозже надо будет ещё
раз позвонить.

А мне было не до смеха. Шагая под припекающим солнцем, под обстоятельный
рассказ личного экскурсовода, я повторял про себя услышанные фразы и
анализировал ситуацию.

С Рыжим я познакомился во время первой своей сессии в Герцена, куда
поступил через три года после ухода из Университета. Из Большого, как
его у нас называют. Рыжий стоял в укромном закутке для курящих, я
подошёл, почувствовал знакомый запах и улыбнулся приветливо: «Хорошая
травка!» «Хочешь потянуть?» – предложил он. Все последующие перекуры мы
проводили вместе. А когда сессия закончилась, созванивались и
встречались в «Вене», там лучшее разливное пиво, и до закрытия на ремонт
зал с длинными столами и лавками более других располагал к душевному
раскрепощению. Рыжий познакомил меня со своими друзьями, они ровняли
тротуары на Васильевском, и один из них, Фиолет, предложил мне как-то
«колёса». Я отказался. В другой раз он предложил мне диаметр послабже. Я
сказал, что вообще не «катаюсь», но могу дать афишку своим знакомым. Ещё
со школы знавал компашки «торчков-наркомов». Так пошли через меня
экстэзи, кислотные марки, а затем и таблетки местных химиков. Я не
борзел, наваривался понемногу и категорически отказывался брать ампулы,
героин и синтетические порошки для укалывания. Во мне на уровне
тревожного инстинкта сидело неприятие ко всякой гадости, которую для
кайфа вводят в кровь. Хотя любил повторять известный прикол «хорошие
вены – мечта наркомана».

Когда Рыжий узнал, что я собираюсь на юг, то долго расспрашивал, куда
именно, есть ли там знакомые, есть ли вообще в Крыму знакомые, и с кем
именно собираюсь поехать. Я сказал, что у меня есть знакомый в
Севастополе, школьный товарищ моего товарища, служит мичманом на флоте.
Нет, это не тот вариант, однозначно, засмеялся Рыжий. Когда же он
поинтересовался моим финансовым положением, я напрямую спросил, что ему
от меня надо, так как за деньги готов на многое, потому что еду не один.
Малевскую он знал, я как-то привёл её к ним на вечеринку, мы
"хэппибёздили" до самого утра, где лахудра попробовала кислоты, и я
«запарился» её оттаскивать, злясь на собственную ревность, потому что
приятели Рыжего были не прочь использовать мою девушку по прямому
назначению, отчего у меня теперь язык не повернётся назвать их друзьями.
Короче, Рыжий, предложил мне кое-что провезти. На вокзале, под головой
Петра, к тебе подойдёт некий гражданчик и сунет в дорожную сумку коробку
конфет, которую самому трогать категорически неможно. У меня будет
рюкзак, сказал я, а положить туда груз лучше по дороге на вокзал, в
метро, чтобы коробку не увидела любопытная Малевская. В Симферополе я
должен буду подойти к троллейбусным кассам на Ялту, где увижу мужика с
газетой «МК» и спрошу, не он ли Семён Семёныч. Я ещё прикололся,
дескать, всерьёз воспринимать информацию из такой газеты могут только
наркоманы, однако Рыжий в юмор не въехал. Он дважды повторил, что мужик
сам заберёт коробку, достанет из рюкзака и проверит её на сохранность,
там будет секретная мулька, после чего отблагодарит меня за доставку
приличной суммой денег. Но если посылочку вдруг у меня изымут на
таможне, то я не знаю, что в ней, всучили мне её перед отправлением
поезда, встретить должен кто-то с газетой при выходе из вагона и неплохо
заплатить за доставку, отчего трудно отказаться. Легенда убедительная и
никаких отпечатков пальцев на целлофановой обёртке.

Итак, меня не задержали, неприятностей на таможне я избежал, но и до
места встречи груз не доставил, за что предполагались другие
неприятности. И вдруг со мной не желают контачить. Понятно, что мужик с
«МК» сообщил в Питер о несостоявшейся встрече. Сразу же, через час или
через два. Курьер не прибыл, и адресаты заволновались, что же со мной
произошло. Неужели сгавчили на таможне? Значит, груз пропал, а меня
допрашивают, а то и пытают? Мы-то в Питере наслышаны о методах работы с
задержанными на Литейном-4, и, думаю, они мало отличаются от методов
украинских следаков, корни-то одни, славянские. Мне бы, конечно, надо
было позвонить в Питер ещё вчера, сразу же по прибытию в Бахчисарай. Но
я испугался ментов, не знал, где находится переговорный пункт,
заблудился ночью в частном секторе, получил по башке, и оказался на
лечении у местной знахарки, где не было телефона. В результате мне уже
сейчас не верят, потому что я звоню через сутки, и при встрече не
поверят, потому что шрама на лице не останется! Со мной не желают
вступать в контакт, меня не знают, говорят, что я ошибся номером, потому
что сомневаются в моей правдивости. Думают, что я раскололся, согласился
сотрудничать с органами по борьбе с наркотиками, которым надо вычислить
всю цепочку от поставщиков до потребителей. Отчасти логично, я
действительно мог под пыткой рассказать им про Рыжего, но не больше. А
он теперь не желает меня признавать. Это уже не совсем логично с его
стороны. Если меня взяли, то раскрыли записную книжку, где его номер
телефона не с балды появился. Но ему бы со мной поговорить, как со
знакомым, а вот ни о каком грузе, посылочке или коробке конфет, он
понятия не имеет, сказал кому-то, что я буду ехать в Крым, а кто и что
мне передавал, это не его дело. Так было бы правдоподобней. Но
разговор-то получился иной. Значит?..

«Не звоните сюда больше, пожалуйста…» Вот! Вот ключевая фраза. Со мной
не только обрубают связь, но и дают сигнал. Мне дают понять, чтобы я не
лез, не появлялся, не возникал в эфире, забыл номер телефона. Почему?
Потому что я оказался ненадёжным человеком? Но ведь у меня ценный груз,
за стоимость которого можно и голову оторвать. Отсюда один вывод. У них
в Питере какие-то неприятности. Накрыли группу, в которой Рыжий всего
лишь посредник, связной, он как-то намекал под кайфом на своё
незначительное участие, а теперь они обрубают концы. А я с грузом -
всего лишь вещественное доказательство. Которое, при необходимости,
можно и убрать. Логично без всяких отпечатков.

Ну и как же мне быть дальше?

9

Мы вошли в тенистый двор за стены с минаретами, где я, довольно
равнодушный мужлан, поразился благоуханию цветов. Алёна быстро вернулась
и сказала, что какой-то её знакомой женщины сейчас нет, а на контроле
очень злая бабка, которой она тоже перешла дорогу, а потому бесплатно не
пройти. Я даже не стал спрашивать, сколько стоят билеты, а пошёл на
выход, где что-то незначительное привлекло моё внимание. Теперь объект
притянул меня к себе как магнит. На стенде у лотка с газетами,
брошюрами, книгами и канцелярской дребеденью висела развёрнутая карта
Крыма. Вот что мне требовалось в данной ситуации.

– Десять гривен? – удивилась Алёна, когда продавец назвала цену. – Да у
меня дома есть такая, не надо покупать. А тебе зачем?

Она поняла, что у меня мало денег. Пришло время что-то врать.

– Понимаешь, Алёна… - я улыбался, изучая её глаза, не решаясь запустить
в их глубину правдивую информацию. – Мне очень надо пройти пешком до
Ялты. По горам. С детства мечтал, можно сказать.

– Так это просто, чего тут, - она пожала плечами. – Раньше у нас
турбаза была, ходили по маршрутам. Потом всё рухнуло, потом её
приватизировали, жгли несколько раз…

– Зачем? – наивно спросил я для развития темы.

– Или конкурентов палили, а, может, следы заметали, кто много
наворовал. Откуда я знаю? Разное говорят. Это ж демократия. А сейчас
один дядька взялся поднимать это дело, вроде бы есть у него и
снаряжение, и проводники есть, но им же платить надо. За просто так
никто ничего, сам понимаешь.

Да, её не обмануть, она уверена, что у меня нет денег. Но почему
же сама помогает за просто так? На что-то надеется? Вероятно, потому как
я пообещал щедро вознаградить за лечение.

– А вот и мой защитник, - увидела кого-то Алёна. – Который хочет, чтобы
я стала его полюбовницей. Может быть, он что подскажет?

Мы подошли к смуглому худощавому обладателю подержанного 200-го
мерседеса.

– Алё-о-на! – запел он, раскинув руки. – Как дела, дорогая? Когда в
гости говори заехать? Сколько дней я у тебя не был? Дней пять? Извини,
моя волшебница. Как дела?

– Дела не очень, но про них потом как-нибудь. Вот, познакомься. Мой
хороший знакомый из Петербурга.

Он с почтением подал руку. Звали его Ибрагим. Видимо слово «Петербург»
имело для них магическое значение. Если ты оттуда, то изначально как бы
имеешь на руках козырный марьяж, который остаётся лишь по-умному
разыграть. Когда-то и Екатерина Великая прикатила сюда из Петербурга,
породив массу легенд. У неё-то имелась не одна колода козырных карт, а
от ханского владычества тогда уже почти ничего не осталось. Так что
нынешнее уважительное отношение к петербуржцам имеет не совсем
уважительную историческую подоплёку. Та же Екатерина уничтожила
запорожскую вольницу, и с тех пор самостийные украинцы смотрят на нас не
как на русских, а как на москалей.

– Он историк, - лихо играла за меня Алёна. – Ему надо пешком пройти до
моря через Ялтинский хребет. По историческим местам. С научной целью,
понимаешь?

Вряд ли он разбирался в научных целях, но что-то по-своему понял.

– Пусть подойдёт к двенадцати на Севастопольскую, к мечети. Я там
буду, помогу.

– К двенадцати часам? – уточнил я, ещё раз подавая руку.

– Встретимся у михраба, - сказал Ибрагим, и его глаза блеснули
озорством.

И я не просёк мусульманского лукавства. По сути, он даже не пошутил, а
вот я опростоволосился в силу личного невежества. Мы вернулись к Алёне,
перекусили опять чем-то вкусным, затем притопали к указанной
недостроенной мечети, где у крыльца мирно беседовали трое смуглых
соплеменников Ибрагима, судя по худобе, не употребляющих свинину. Я
подошел и дружелюбно спросил.

– Кто из вас Михраб? Или он ещё не пришёл?

– Слушай, чего тебе надо? – не сразу, но как-то уж резко спросил один
из них, видимо, недовольный тем, что я нарушил мирный характер беседы.

– Ему Ибрагим тут назначил! – крикнула на них Алёна. – Сказал, что
встретимся у Михраба. Где он есть, этот Михраб?

От потока слов, посыпавшихся на наши головы, я вспомнил, что михраб –
это не человек, а окно любой мечети, глядящее в сторону Мекки. Причем я
же знал, но забыл! Русские слова с акцентом пересыпались татарскими,
будто соревнуясь в ругательствах. Одно из них мне понравилось, и я бы
отдал ему пальму бранного первенства. «Гад-паскуда-сатана-урод».

Приехал Ибрагим, и по его сияющей физиономии стало ясно, как он
относится к историкам из Петербурга.

– Отвезёшь его деревня Кудрино, - сказал он одному из прекративших
ругань. – А ты, - это уже ко мне, - заплатишь ему пять гривен. – И лишь
потом, как и подобает у мусульман, обратился к женщине. – Так нормально
будет, Алёна? Я всё сделал. Когда в гости говори заехать? Сегодня?

– Потом скажу, когда он вернётся, - весело ему ответила Алёна. –
Смотри, если с ним что-то случится, порчу наведу!

– Я и так с тобой совсем испортился, слушай! – воскликнул Ибрагим,
вскинув руки. – Никакой женщина мне совсем не надо. Только про тибе
думаю!

– Да-да, то-то я смотрю, каждый день новую на машине возишь! – ответила
ему так же весело и громко Алёна.

– Какую новую? Где ты видишь новую? – уже прокричал Ибрагим.

Я понял, что у них принято выражать радость на повышенных тонах, а
потому покорно молчал, как человек не отсюда. Да и что я мог добавить,
если уже высказался?

10

Теперь я откровенно боялся своих благодетелей. Какой будет следующая
мусульманская шутка? Постоять за себя в прямом столкновении я смогу.
Они народ горячий, ножи с собой носят, но и у меня есть выкидной
складень в кармане наплечной сумки под правой рукой.

Главное – не надо в кофе! – этот зарок я усвоил в питерских уличных
махаловках. Особенно при столкновении с нашими шакалами, когда на
одного-двух-трех выходит свора. Сначала цепляются низкорослые
молокососы, за ними подходят пятнадцатилетние уроды в большом числе,
малым числом они напасть не отважатся никогда, а за их спинами стоят
великовозрастные дебилы, у которых руки чешутся, а они своими пальцами
даже клавиатуру компьютера не могут осилить, способны лишь нажимать
кнопку игрового автомата, и только одну, если две – уже думать надо.
Эти скоты оставили меня без мобильника за месяц до отъезда. Но и мы с
Симоном в грязь лицом не ударили.

Здесь же я оказался в непредсказуемой ситуации. На меня смотрели как на
туриста, отдыхающего, приезжего иностранца, и как на представителя того
племени, которое повоевало их предков восемнадцатого века. Они запросто
могут завести подальше в горы и указать тропу, ведущую к шайтану.
Поделиться сомнениями с Алёной я не решался, она меня свела, оказывая
помощь, и отступать на попятную казалось глупым. И я не представлял, как
самому добраться до нужного места с двенадцатью гривнами в кармане.

Тот, кому было велено меня сопроводить, сказал, что в четыре часа вечера
заберёт меня со стоянки на Чуфут-Кале. Сказал категоричным тоном,
поэтому я не осмелился спросить, во сколько мы будем на месте, и успею
ли я оттуда и до полуночи перейти к морю. Он привёз меня в оговоренное
место в шесть вечера, и я пожалел, что связался. За три часа ожидания
мне бы удалось пешком дальше уйти, а к шести я был бы уже на Ай Петри.
Я, конечно, изучил за это время убогую горную обитель монахов, посетил
храм, который назвал бы скорее церквушкой, а
внутреннее убранство посчитал делом рук художников-любителей, но
задача-то передо мной стояла иная, не познавательная, поэтому и
воспринимались мною местные красоты с раздражением. Приехали мы на
самосвале ЗИЛ-130, грохот которого не располагал к общению, да и водила
не походил на разговорчивого попутчика. Первую фразу он сказал, когда мы
заехали во двор разобранного дома этой самой деревни Кудрино.

– Я с тибе деньги не вазму, если поможешь машина грузить.

Я согласился. Ещё бы, сохранить на будущее жалкую наличность в моем
положении казалось делом разумным. И опять нарвался на восточную
хитрость. Ракушечник, пористые кирпичные блоки размером где-то пятьдесят
на двадцать пять сантиметров, грузились играючи, но полный кузов
набрался за час работы. То есть, за час физического труда без перекура я
заработал пять гривен. Тридцать рублей на наши деньги! Один доллар,
мать-перемать!

Я впервые физически ощутил взаимосвязь пространства со временем. Вечер
наступал, но я к горам не приближался, а ведь ещё предстояло взойти и
спуститься. Когда и где, я не ведал, лихо швыряя части разобранного дома
на краю села. Кто хозяин этого дома мой шофёр-проводник не знал, просто
грузил и увозил. Он пожал мне руку, поблагодарил за работу и сказал, что
всё, поехал.

– Как это всё? – вскричал я с восточной жестикуляцией. – А мне куда
идти дальше? Здесь ночевать, что ли? В доме без крыши?

– А куда тебе надо? – участливо спросил хитрый татарин.

В моей голове прозвучало запомнившееся ругательство.
Я развернул карту, подаренную Алёной, показал населённый пункт, где мы
находились, затем ялтинскую трассу, куда хотел бы попасть.

Он долго и с интересом рассматривал желтую полосу, вьющуюся по зеленому
полю, наверное, впервые увидел такое изображение местности, затем ткнул
в неё пальцем знатока.

– Тебе надо сюда.

Я выругался вслух.

– Да мне и самому как-то понятно, что нужно по дороге на Счастливое, а
потом на Многоречье. Но как туда добраться? На чём? Сколько туда
километров?

– Километров так двадцать-тридцать…

Ему на самосвале плюс-минус десять километров казались пустяками.

– Ладно, садись, я тибе Верхоречье довезу.

Эта деревня оказалась в минутах десяти езды и побольше количеством
домов. Здесь на дороге играли пацаны. Один из них сразу привлёк моё
вниманье, я попросил около него остановиться и сказал шофёру «спасибо»,
все-таки он пошел мне навстречу. А сэкономленную своими руками и горбом
пятёрку показал запылённому подростку на допотопном мотоцикле. Пацан
обрадовался, я решил, что мне повезло, и вновь просчитался. Ехать на
гремящем, стреляющем, чадящем и периодически глохнущем драндулете
оказалось мучительным подвигом. Я одурел от трясучки и вони, а когда мы,
наконец, доехали, то спросил пацана про топливо, на котором до сих пор
кашляет его чудо техники.

– Бензин дорогой, - пояснил пилот местных дорог, явно без прав на
вождение. – Но мы с батей движок так приспособили, что он на фруктовом
самогоне фурычит.

Я порадовался, что не перевелись ещё умельцы не только на Руси, но и
русскоязычные за границей, а пацану объяснил, куда бы мне хотелось
переместиться дальше по самому короткому пути. Он довёз меня до лесной
грунтовой дороги, а по ней доехал до первого серьезного подъема в
гору. Благо недалеко, тут уже подбрасывало так, что я похвалил себя за
пустой желудок. Мы расстались друзьями, хоть я и забыл его имя, а
угостить куревом не решился. Нечего баловать привозной травкой, у них
своя должна расти в изобилии. Пацан лихо утрещал расходовать
заработанную пятёрку, а передо мной начало резко темнеть.

И я понял, что мне всё-таки повезло.



11

Дорога сузилась до тропы, а природа вокруг затихла в предночной молитве.


Ветру надоели шалые порывы, птицы уединились на разбор дневных полетов,
и насекомые, настрекотавшись за день до изнеможения, предались бессилию.
А листья на деревьях и кустах, наоборот, словно воспряли, ветки
натянулись до легкой дрожи, и стебли трав распрямились от гнета
солнечных лучей к принятию прохлады. Когда животный мир спит,
растительность, без подглядывающих глаз, полносочно бдеет.

Я не чувствовал усталости от подъёма по дороге, шагать бы и шагать без
отдышки, но понял вдруг на слух, что моя шумная ходьба противоречит
наступающей умиротворённости. Я нарушал небесную тишь, опускавшуюся на
твердь земную. Захотелось из состояния фауны перейти к восприятию мира
флорой. Когда суть жизни определяется не физическими движениями, а
смещением энергии внутри.

Тут я с радостью вспомнил, что уже два дня не баловался «дурью». Я
сначала похвалил себя за столь длительное воздержание, а потом за то,
что взял-таки с собой косячки «кумара», не оставил их под внушающим
женским взглядом Алёны лежать в рюкзаке под кроватью, а потому они в
нужный час у меня с собой есть!

Эти глупые противоречивые мысли вызвали у меня истинный восторг, и я
чуть не исполнил танец горного аборигена, открывшего источник
наслаждений. Теперь не стоило торопиться. Хотелось найти место, как
наивернейшую точку соприкосновения себя с действительностью. Я сначала
прикинул расстояние. Дойти вон до тех деревьев, ещё метров двести, и,
если по пути кайфного места не подвернётся, то именно там и присесть.
Однако пришлось сделать ещё два перехода в поиске лучшего камня
преткновения. Затем я дал отметку по времени. Минут пятнадцать постоять
и оглядеться, сесть и прислушаться, нет ли чего мешающего душевному
комфорту. А потом я принял третью установку. «Торчать» не больше
получаса, и двинуться дальше, когда нарастающий месяц засияет мощностью
в пол-луны.

Психологическими установками я выводил себя раньше из алкоголических
клинчей. Когда праздничные трехдневные застолья, особенно рождественские
святки, переходили в недельный загул, я ставил перед собой
трудновыполнимые задачи. Пока не сделаешь такой-то объём работы, строго
– ни грамма, как бы организм не желал подлечиться. Оттягивайся
минералкой, и суетись, крутись, старайся. Сделал? Молодец! Есть за что
выпить. За маленький подвиг, а не просто так. Полегчало? Отлично. Ставим
следующую задачу, а за её решение новый приз. Когда же делать ну
абсолютно нечего, отмеряешь дистанцию по времени. С утра до
четырнадцати ноль-ноль колотись, молотись, оттягивайся минералкой, даже
предвкушай, но не притрагивайся. Затем увеличивай количество минут от
стакана к стакану, через два, три, через пять часов следующий, и
количеством поменьше. Так и выхаживался. День болеешь, на следующий
полегче, а потом ты снова адекватный человек, без сосущего изнутри
глиста противоречий. Неплохо справлялся, даже гордился собой, а когда
сила воли стала всё чаще проигрывать силе искушения, пришлось
сознательно пойти на кардинальные меры. Главное – не надо в кофе.

Короче, сделал я «тяжек» пять и вошёл в результат. Состояние это я бы
назвал «разговоры с Богом». Поймёт меня только истинно верующий. Тех
верующих, которых показывают по телевизору, в дорогих костюмах
прикатывающих к храмам на иномарках, Иисус называл лицемерами. Это я для
тех, кто читал евангилия. Помните, легче верблюду пройти в игольное
ушко, чем богатому попасть в царствие небесное? А им хоть кол на голове
теши, они книжек не читают, поэтому богатеют исправно и ненасытно, а
церкви посещают для отмазки.

Существует утверждение, что история нас ничему не учит. Как бы ни так.
Рожденный прохиндеем с детства на исторических примерах усваивает, что
ради личного блага стоит попирать чужие права, законы и лубочные истины,
ибо потом покаешься и прощён будешь. Читаешь описания древнейших времён
Соловьёва и диву даешься, как прежние князья наши поручались, клялись,
договоры скрепляли, целовали кресты на верность, и буквально тут же
предавали, шли повоёвывать ослабевшего соседа-брата, и стучали друг на
друга в Орду ради ярлыка, права на владение богатой волостью. И не
боялись, смерды их погибали, бояр казнили за предательства хозяев, а
князь князя лишить жизни не смел по правилам игры. Побеждённый отдавал
земли, откуп, шёл в плен, пока за него не заплатят, заключал новый мир,
каялся перед архимандритом в подлостях своих и получал прощение. Чем не
показательные примеры? Поэтому и ныне наворовавшие под завязку и ушедшие
от возмездия всплывают вдруг на телеэкранах в новых государственных
должностях. Отсюда и вывод простой напрашивается для новых поколений.
Воровать из всеобщей казны на словах постыдно, а на деле полезно, если
ты и на общенародные нужды частичку денег потратишь. Лично я не согласен
с данным положением отношений, я внутренне кричу: «Нет! Так не должно
быть!» Я знаю, что большинство, мои сверстники и более молодые честные
парни, высмеивают существующее гражданское устройство, не говоря уже о
старших, обманутых. Но система как блочная стена, сколько ни плюй и
обличающих надписей ни ставь, - она непоколебима, потому что изо дня в
день всё новые и новые кирпичи закладываются во всеобщую кладку
лицемерия. А ты взрослеешь, смиряешься, глядь, и уже сам паришься в
тенёчке под стеной.

Показателен и другой пример из истории. Внук Ивана Калиты Дмитрий
объединил князей, отказался платить б`ольшую дань татарам, разбил Мамая
на Куликовом поле, сам чуть не погиб, еле отыскали великого князя среди
трупов, и что в результате получилось? Пришлось бежать ему подальше,
оставив Тахтомышу на разорение Москву и волости, потому что ослабели в
результате исторического подвига земли русские людьми и нажитым добром.
А до этого князь Дмитрий ходил на Тверь против завистливого князя
Михаила, ходил на продажную Рязань, мирил Псков с Новгородом,
договаривался и платил хану, то есть прощал подлости, сам их совершал,
но в результате Московия крепла. Потому История не Библия, и не Коран, в
ней грехи не осуждаются, а конкретно показывается «как от трудов
праведных не поставишь палат каменных».

В состоянии «откровения» хочется объяснять, доказывать, высмеивать и
осуждать, одним словом, делиться открывшимся пониманием. Перед тобой
словно распахивается иное видение мира. Особо контрастное изображение.
Панорама через широкоугольный объектив без штор. Ты видишь не только
глазами вокруг, через линзы и призмы особой чистоты, но и внутри. Через
коды и шифры читаешь значения понятий и ощущений.

Европейские художники, писатели и композиторы, в начале прошлого века и
дальше, да и раньше, пристрастились к кокаину не как скучающие
обыватели, а со значением, в поисках неизведанного восприятия
действительности.

Вяло текущая каждодневность, как пассивная шизофрения, засасывает в
тоску, а монотонность доводит до истерики протеста. В уныло чередующихся
днях и часах бывают минуты кайфа и мгновения «торчка», когда ты увидел
что-то, услышал, понял, завершил, победил, насытился, задремал, поехал в
опьянении, достиг апогея в возбуждении, и перед тобой мелькнула истина.
«Жизнь без счастья не имеет смысла», - очень верно заметила современная
поэтесса. Но жизнь в ожидании счастливых мгновений утомляет, надежды
чаще не оправдываются, а тебе нужно, хочется сейчас, тебя грызёт
потребность хоть в кратких наслаждениях, иначе в психике пойдёт цепная
реакция, так как атомы наших клеток наполнены энергетическими
составляющими, и с открытиями физиков приходится считаться лирикам. А
потому и тянется рука за дозой, за стаканом, к игорному столу, к
телеэкрану, за имититацией любви. Искусственный возбудитель гуманен по
сути, он решает вопрос количества «приходов» во времени, наполненности
жизненными ощущениями в отпущенный тебе срок. Персиков хочется круглый
год, а созревают они лишь в конце лета, и люди растягивают урожай,
изобретая варенья, начинки, джемы и разный мармелад, а так же эссенции,
порошки, ампулы и таблетки. Симулякр принимается по необходимости, он
предсказуем, в отличие от естественных возбудителей блаженства, которые
неизвестно когда появятся. Если больно, ты же принимаешь анальгетики или
транквилизаторы, а тоску души чем глушить? Не обойтись человеку без
наркоты во всех её проявлениях, пока животные потребности главенствуют,
а духовные подавляются и не удовлетворены...

Жажда обогащения, обладания большим количеством – это инстинкт
животного самосохранения, уравнивающий мыслящего индивидуума с жующим
траву самцом стада. Каждый сам решает свои финансовые проблемы, и
становится их рабом, потому что на других ему наплевать, это не его
проблемы. Пока люди не объединятся против тирании денег, не возьмутся
решать задачи справедливого экономического распределения ресурсов
планеты, им не перейти из класса пресмыкающихся обывателей в общество
созидательных граждан…

Особо ценен тот «приход», который попадает в точку и по времени, и по
внутреннему состоянию и по месту нахождению тебя. После двухдневных
терзаний я оказался в тишине сумерек, на подъёме в гору, вокруг ни души,
наедине со звёздами, где могу честно и счастливо сказать Создателю, что
не верю в Бога…

Я наблюдаю необъяснимое движение энергий хаоса, объективного вокруг и
субъективного внутри, а богов придумывали человеческие племена в разное
время на особый лад. Религия примитивно понимает законы хаоса для
примирения с ними. А вот искусство открывает дали и шири восприятия
хаоса и отношения к нему по законам эстетики… Наука же ведёт нас по
неизведанным дорожкам поиска закономерностей в физическом, химическом и
энергетическом движениях хаоса…

Все три ипостаси постижения мира – деятельность ума и эмоций. Но
боготворчество убеждает тебя, как солдата, совершать клятвенные обряды
на верность. Мусульманская религия возникла в противовес воинствующей
религии запада и, отстаивая свою правоту, называет другие конфессии
«неверными». А произведения искусства могут возбуждать воинственность
или неприязнь, агрессивность или отвращение, но ты волен отвернуться и
не воспринимать, ты свободен. Как и в науке, ты можешь соглашаться, либо
оспаривать, чтобы идти дальше. Горизонты искусства и науки бесконечны и
тем интересны для человеческого восприятия, а догмы вероисповеданий, где
ты повязан, как и догмы идеологий, устаревают, время их проходит,
творческие силы усыхают…

Что нравится особо в искусстве и науке, в силу непонятности, так это
построение композиций, закономерных схем и целостностных форм в
постижении хаоса, то есть упорно ищется смысл там, где его нет!..
Человек по сути конечен, а потому и важен для него поиск смысла, откуда
и духовная неудовлетворённость происходит. А если попытаться ощутить и
осмыслить себя частичкой бесконечности, может быть тогда станет легче?
Не для того ли растет на планете наркота, как лекарство от душевных
недугов?..

Компьютер появился закономерно в постижении хаоса и в движении к
бесконечности. Он красив, эстетичен, а стремление человека к духовному
совершенству через окружающую естественную и искусственную красоту – это
тоже путь в вечность. С помощью электронных технологий человечество
перенесёт жизнь с остывающей планеты на другие, заложив энергетические
коды возникновения белка, деления клеток и развития видов в атомы
твёрдого вещества. Вот куда ведёт нас наука, а искусство помогает делать
это красиво. Религия же ведёт тебя к престолу Господню, где ты получишь
последнее прощение, и всё… И всё?..

Нет, я лучше буду понимать себя частичкой хаоса бесконечности, не
понимая своей роли…

Я конечен и не появлюсь вновь, потому что моё сочетание генов уникально
и неповторимо. Буддийская теория реинкарнации, по которой моя грешная
душа появится в теле животного или растения, не убедительна, у этих
видов иная кодировка в хромосомах. А благодарить судьбу, или бога, за
появление на свет глупо, факт зачатия не известен и не всегда радостен
даже для родителей. Мои папан с матушкой вряд ли представляли в
счастливое мгновенье именно меня, а займись они творческим актом на день
раньше или позже, то вообще появился бы какой-нибудь Моцарт, или
Джек-потрошитель, или девочка с патологической тягой к клептомании, а
моё сочетание кануло бы в лету, и я бы не узнал, как легли генные карты
родителей в хаотическом пасьянсе жизни…

В закономерности рождения моё появление случайно, как и неизвестная
смерть будет случайна в закономерности умирания всего живого. А потому
стоит ли бояться кончины? Уходят же добровольно из жизни, кому не
нравится выпавшая масть. Ты можешь быть правителем, но тебя скрючит
естественная болезнь, а мог бы жить богатым торговцем, но в городе
Помпее под Везувием, или солдатом-победителем Наполеоновской армии
оказаться под Смоленском поздней осенью, или очаровательной секретаршей
брокерской компании с завидным окладом вознестись в лифте на верхний
этаж одной из башен Всемирного торгового центра сентябрьским утром… Ты
не знаешь, где встретишься с нелепой случайностью. Да и какой вариант
лучше, если ужас перед смертью для всех одинаков? А если таковая
данность для живущих всеобща, то зачем же мы грызём друг друга?
По-моему, не я первый задаюсь этим вопросом…

Да, свершивший зло отвергается по инстинкту природы, я принимаю эту
красивую формулу, но всё больше сомневаюсь, что срабатывает она всегда…

Мне противны лоснящиеся богатеи, благодарящие Бога за то, что им
повезло, как и неприятны нищие, бредущие с протянутой рукой по вагону
электрички и желающие вам здоровья от имени Бога. Я могу радоваться,
как олигофрен, счастливыми мгновениями существования, но существующим
социальным устройством я недоволен!..

Мне скучно ходить в церковь замаливать грехи, как и просто зарабатывать
деньги, то есть быть рабом религии материального обогащения, и как рабу
жить в ожидании восстания…

Потребность в справедливости, в правде, – это духовная потребность. А
если ты живешь в мире лжи, свободном и демократическом, то вся твоя
сущность на генном уровне кричит «Нет!»

Вот, примерно, каково моё понимание себя в действительности, а
вероисповеданий, которые людей разъединяют, я не приемлю, потому что
племена хаотично живущих существ объединяет планета, законченная
композиция, зовущая к творческому совершенству!..

Мне остаётся лишь слепо надеяться, что дезо-рибо-нуклеиновые кислоты,
определяющие меня сейчас, и в дальнейшем, проходя вековые мутации, будут
создавать не раз похожий на меня генотип, которому тоже будет многое не
нравится, многое будет по венику, но он будет радоваться жизни, увидит
её другой, без угнетающих денег, с другими социальными отношениями, где
обеспеченность каждого будет пропорциональна его полезной деятельности.
Ученые обещают нам ещё несколько миллиардов лет до остывания солнца, так
что…

Да, но чтобы мир в будущем изменялся к лучшему, нужно сейчас делать
что-либо полезное мне, частичке хаоса, от которой ничего не зависит… А
что, и как, и где?.. Что я могу, на что способен? Нужно дать хотя бы
самому себе отчёт, потому что никто другой этого отчёта не примет…

Я с горем пополам поступил на очный факультет Большого, но через год сам
ушёл, по истории у меня дела шли на отлично, но я чувствовал, что
английский, философию и литературу дальше не потяну и сломался. Через
три года я поступил на аналогичный факультет в Герцена, и опять каким-то
чудом на бесплатное, а точнее не без помощи моей практичной матушки. Мне
нравится учиться, перелистывать книги, вычерпывать информацию из
Интернета, но попаду ли я в научные деятели, где вакансии забиты, а
сотрудники влачат нищенское существование, да и сама историография с
точки зрения полезности для будущего сомнительна, а потому стоит ли ею
заниматься, только интереса ради?..

Перспективы были, через четыре годы учёбы я уже считаюсь бакалавром, но
мой научный руководитель укатил в Москву, за оставшиеся два года я
получу степень магистра, но без связей дальше никуда не пролезешь… Мне
повезло, я попал в бригаду оформителей выставок по музеям Петербурга,
работа не постоянная, но интересная, с неплохим доходом, однако во мне
отсутствуют художественные таланты, я не напишу картину о девятом вале,
могу лишь рассказать, как ощущается девятый вал «прихода», и не сочиню
балета про лебедей, хотя их человеческие воплощения изучил достаточно, и
могу в их честь долго стучать на барабане, так что же мне и дальше
только собирать витрины и занимать монтажом экспонатов до конца жизни,
без всяких перспектив?.. И социальная активность во мне не бурлит, я
многим недоволен, но в толпу демонстрантов не пойду, как и не появлюсь
на стадионе в стаде болельщиков, я могу спокойно пройти мимо валяющегося
на улице, не уточняя, действительно ли он пьян, или человеку плохо, и
телесюжеты о человеческих бедствиях не вызывают у меня сострадания…
Репортаж об атаке смертников 11 сентября я смотрел как хорошо
поставленный голливудский боевик, потому что американцы подготовили нас
к здоровому бессердечию своими фильмами…

Значит, если я законченный эгоист, то так мне и надо?.. Если я способен
лишь «торчать», то есть наслаждаться бесконечными разговорами с
предполагаемым собеседником, а на рискованные поступки не способен, то и
не хрен называть себя гражданином?..

12

Такой вот, примерно, компот размышлений выплеснул я в равнодушные уши
небес и вернулся в реальность.

Звук шагов закрыл формат моего собеседования. Я
почувствовал озноб, пришёл в себя и огляделся. Двое прошли в пяти шагах
от меня и удалились. Хрустящие шаги затихли. Неужели не заметили? Но
ведь я сидел на видном месте у дорожки, откинувшись на ствол чахлого
дерева. И просидел не час, как прикидывал по внутреннему таймеру, а
больше, ночь стояла конкретная, темень вокруг, россыпь ярких звёзд
сверху и прохлада снизу. Остывающая земля и вызвала у меня дрожь через
заднее место. Или тело содрогнулось испугом от постороннего звука?

Я встал, анализируя ощущения, и содрогнулся уже весь, от колен до плеч.
Похолодало значительно, а значит, очнулся я не от страха. И это был
импульс двигаться, идти дальше. Вызревший месяц хорошо освещал открытые
участки дороги, но прошедших только что по ней вверх я не увидел. Они
как-то быстро скрылись, и я решил поспешить за ними. Брести одному в
гору, да ещё ночью, не очень-то весело, поэтому захотелось их догнать,
наверняка они знают дорогу. Я вскинул сумку на плечо, пошёл было, но тут
взбодрился и мой расслабленный мозг, а возникшие сомнения, как тормоза,
плавно замедлили шаг.

Почему я думаю, что их двое? Определил на слух? Молодец, конечно, только
две пары глаз не одна, и сидел я не в самом тёмном месте. Оглянувшись с
шагов пятнадцати, я хорошо рассмотрел дерево и камень, возле которого
только что находился. А они прошли рядом! И ни словом не обмолвились.
Возможно, брели в полудрёме, тоже в своих мыслях, тоже после косяка, а
потому им было не до разговоров? Возможно… Но возможны и другие
варианты. Почему неизвестные отправились бродить ночью? Не потому ли,
что путь у них тайный? Им есть что скрывать от посторонних глаз?

Я быстро прошёл метров тридцать и прислушался. Шаги доносились явно
сдвоенные, я не ошибся. Я пошёл ещё быстрее, чтобы догнать и убедиться,
что их не трое и не четверо, и рассмотреть ношу, которую им приходится
скрывать. Но мысли, проклятые мысли опять затормозили мои резвые ноги. А
что, если ночные ходоки желают остаться незамеченными? Не нужен им
свидетель передвижения. Наверняка они видели сидящего у дорожки, но даже
не остановились уточнить, задремал ли человек, или плохо ему,
отключился, нуждается в помощи, а то и помер. Они же без слов прошли
мимо и, возможно, обменялись знаками, как в фильмах о спецназе. Мне
захотелось их всё-таки догнать, чтобы рассмотреть одежду. Если они в
пятнистой униформе, то я не стану напрашиваться в попутчики. И я прошёл
ещё какое-то расстояние, дорожка свернула к спуску, и тут пришлось
остановиться поневоле.

Спуск просматривался метров на двести, но впереди никого не было. И шаги
давно стихли. Тишина, люди растворились, как эльфы крымских гор. Вполне
возможно, услышали меня и притаились узнать, кто же их преследует. Если
просто узнать, то ничего, пропустят вперёд, шагай себе дальше, а мы
следом двинемся не спеша. А если факт преследования для них недопустим?
Если никто не должен их видеть, а таковой вдруг обнаружился, то что им
нужно сделать? Устранить свидетеля. Дать по затылку и оттащить в
пропасть. Тоже как в фильме. Только на экране это происходит при твоём
равнодушном соучастии, а вот когда ты реально участвуешь, тут и ощущения
другие, которых бы не надо. Я прочувствовал дрожь внутри уже не от
холода и вытащил из кармана сумки нож с выкидным лезвием. И проверил
действие пружины. И пожалел, лязгнуло громко, те, кто затаились,
наверняка, услышали.

Простоял я так минут пять и понял, что выгляжу полным идиотом. Стою в
ночи с ножом на горе в ожидании чего? Если скрывающиеся от меня
услышали, что я вооружился и выжидаю, а, значит, действительно их
преследуют, то вполне могут решиться напасть сами. Мне нужно было идти,
шагать, как ни в чем ни бывало, изображая прохожего. Ну заблудился
турист-одиночка, мало ли их шляется, ведь сезон-то начался. Но почему
шел и вдруг остановился, зачем достал нож? Да веточку срезать! Срезать
веточку, чтобы отмахиваться от комаров, которых почему-то нет, да
подлиннее, чтобы использовать её в случае надобности как хлыст. И я стал
шарить по ближайшим кустам, сожалея, что вообще встал и пошёл, сидел бы
и кайфовал себе под деревцем.

Пережив самый истинный страх перед неизвестностью, я заставил себя идти,
преодолел спуск, взял на той же скорости подъём, ещё быстрее оставил
позади следующий спуск, поднялся на симпатичный своей оголенностью от
кустов бугорок, и остановился перевести дух. Никто передо мной не
появился и никто не догонял. Я вытащил из сумки пластиковую бутыль и
сделал несколько блаженных глотков. В горле чертовски пересохло. Я с
благодарностью вспомнил ту, кто заботливо снабдил меня в дорогу водой.
Она ещё говорила, что в Бахчисарае самая вкусная вода в Крыму. Не зря же
там ханы обитали, выбрали место со вкусом.

А ещё она чуть ли не взахлёб рассказывала о трагической судьбе одного
крымского узника. Князя Шереметева, плененного воеводу, хан велел
заточить его в горную тюрьму, где ранее сидели литовский посол Лез,
позже гетман Потоцкий, да и русских послов немало, например, князь
Ромодановский. Он видел только вот это небо. Лет десять. Всё это время
московиты договаривались об освобождении видного защитника Отечества. И
умаслили подарками кого надо, пришли к соглашению о выкупе, князя
вывели в назначенный день, сняли оковы, он увидел своих спасителей,
услышал их ободряющие слова, слёзы счастья, наверняка, хлынули по его
щекам, но тут хану что-то нашептали недруги русских, либо ему долбанула
в голову большая доза курева из кальяна, и он велел снова бросить
освобождаемого в яму на Чуфут-Кале. Ещё на десять лет. Четыре хана
сменились за время заточения, пока ослепшего, тяжелобольного старика не
выкупили родственники. В это же время горный тюремный каземат посетил
турецкий историк-путешественник Эвлия Челеби, который оставил об
уникальном месте лаконичную запись. «Выбраться из тюрьмы в Чуфут-кале
никоим образом невозможно, разве что человека оттуда вознесут».

Алёна рассказывала историю про князя так печально, как будто являлась
его родственницей в десятом колене. Видно не раз она взирала на те же
звёзды, что видел он. Поэтому я и назвал её уважительно про себя
Княжной.

13

Короче, из пребывания на волнах блаженства размышлений я окунулся в
неподдельный страх и замер перед скукотой дороги. Идти, а может не идти?
Или ещё разочек «дёрнуть»? Если б захотелось спать, прилёг бы не
задумываясь, наплевав на прохладу. Но именно свежесть ночи бодрила и
предавала сил, и я потопал, отмахиваясь от сомнений. А может лучше
подождать? А верно ли я иду? А есть ли тут змеи?

Поднявшись на прилично высокий гребень, я всмотрелся туда, где ждало
меня море. Наша встреча затянулась. Я ещё в поезде хотел напялить
плавки, чтобы приехать и сразу окунуться, а потом уже всё остальное. Из
чёрной мглы не мелькнуло мне и проблеска надежды. Ни огоньков жилищ, ни
искорок костров. Я вслушался, но ни звука не дождался. Опять
возникли сомнения. Туда ли я тащусь? Может быть, лучше выждать?

Я достал из сумки ветровку и уселся на неё, вспомнив матушкины наказы
беречь нервы идущие от заднего места. И опять всмотрелся в
небо. От композиции хаоса звёзд я на этот раз ждал сеанса обратной
связи. Хотелось услышать хоть что-то в ответ после того, как я столько
наговорил. Как мне относиться к произошедшей со мной нелепости?
Воспринимать как наказание за бесчеловечный поступок? А что я такого
сделал? Не я, так другие привезут в Крым всякую дурь, если в элитных
барах Ялтинского побережья есть спрос на качественный товар из Питера.
Мне предложили, а я должен был отказаться, когда очень нужны деньги? Я,
конечно, подрубил «бабосов» на выставках в Эрмитаже. Там был
нескончаемый объём работы, временные выставки и монтаж постоянных
экспозиций после ремонта залов. Закончив работу в одном,
мы в этот же день переходили в другой, а монтажники-эрмитажники просто
валились с ног от пахоты без выходных. Мой начальник и благодетель дядя
Вова-капитан говорил, что у них подобные запарки в мае и декабре
постоянно, ещё со времён социализма. Потом я неплохо заколотил у него
же на подсобных работах. Он в десятый раз модернизировал свой корабль,
яхту с катерным мотором, и ему нужен был помощник, не обременённый
надобностью ходить каждый день на службу, а я, великовозрастный
студент, у которого руки выросли от головы, а не из другого места, ему
подходил. Платил он исправно за каждый рабочий день с десяти до
восемнадцати, и я был счастлив колотиться на свежем воздухе в яхт-клубе,
среди замерших на приколе романтичных судов и прикольных разговоров.

Да, заработал я очень даже неплохо, но перед выездом имел на кармане
меньше половины в наличии, так как главный музей страны, Эрмитаж,
расплачивался за проделанную в нём работу минимум через полгода. Тоже,
видимо, традиция с прежних времён. Я понимал, что ехать в Крым с
Мальвиной – удовольствие дорогое и сознательно хотел шикануть. Потому и
согласился провезти коробку с отравой для кого-то. Да и рискнуть
хотелось, если честно. Испытать, а смогу ли я? Не подведут ли нервишки?
Не обдамся ли тёплой струйкой при задержании? Сумею ли не расколоться,
когда менты станут прессовать?

Рыжий готовил меня и психологически. Главная установка – тебе нужны
деньги, а всё остальное – похер. Он и раньше внушал мне статус-кво
эпикурейства, находясь в котором, по его рассказам, весьма кайфово себя
чувствовал. Как я понял, больше всего «торчал» он как раз от своих
рассказов о кайфомании. От того, как «фиксировать кайф». Но я, напялив
предложенное им альтер эго, сразу почувствовал, что размерчик не мой. Не
то пальто, как говориться.

У меня уже был период, когда я, как ихтиандр, жил в бассейне чувственных
наслаждений, но мне быстро надоело. Безразмерные трусы гедонизма долго с
удовольствием не поносишь, их часто нужно застирывать от поллюций. После
долгого опьянения неизбежно похмелье, а химические процессы в организме
никакими психологическими установками не собьёшь. Я могу загрузиться
программой «главное – деньги», но чем же я тогда буду отличаться от
голубей свободы, которые хрюкали у корыта президента прошлого века? Не
зря же этих невинных голубков со стальными клювами прозывают в народе
как голубых более точным русским словом. Да я из принципа не хочу
походить на примитивных хищников!

Моделируя предполагаемые ответы «оттуда», я заметил, что звёзды
померкли, а горизонт слева порозовел, и не от стыда за мои примитивные
рассуждения. Жесткие контуры созвездий на глазах менялись на плывущие
контуры облаков. И вдруг всё остановилось! Движение света, звука и
стихий замерли в безвременье. Даже я, наблюдатель слияния застывшего
мгновенья с вечностью, не помню, сколько просидел с отвисшей челюстью.
Но чётко помню, потому что сам ощутил, толчок. Как будто сверху кто-то
тронул остановившиеся часы. И вокруг зазвучало, рассвет стал наливаться
силой, подул ветер. Я готов был поверить, что Он всё-таки есть, потому
что Она всё-таки вертится. От чудес природы поневоле становишься
религиозным.

Увиденное и осмысленное подкинуло меня, и я от полученного заряда
необъяснимой энергии понёсся навстречу заре, подгоняемый дуновением в
спину. Я не смогу передать словами кайфа вхождения с горы в утро. Я
летел без тормозов по тропе вниз, даже ног не чувствовал, а потому
подъёмов не замечал. Море вдали обозначилось плотной синевой, и теперь
оттуда чувствовался зов. Я, наверное, потерял себя, потому что мчался
безумной частичкой хаоса на магнит красоты, в её законченную композицию.

На приятно заасфальтированную трассу я вышел, когда солнце поднялось в
десяти часам. Мне показали, в какую сторону ехать, и я туда пошёл. Если
уж по горной дороге намотал столько вёрст, то по гладкой автостраде
два-три километра покажутся отдыхом. А перед нужным спуском вниз я
остановился, не зная, что выбрать. Постоять ли с ожидающими маршрутку
или «поструячить» дальше? И я вдруг решил поберечь ноги. Иногда
поступаешь вопреки разуму. Я не был уверен, что найду тех, ради кого
сюда припёрся, после чего мне предстоит как-то выбираться, имея на
кармане почти ничего. Ещё раз по горам? Холодок пробирал от одной только
мысли, не смотря на то, что я там пережил счастливые мгновенья. Просто
мне сказали, что маршрутка стоит всего лишь гривну, и я решил поставить
на везение. Да и надоело топать.

Радостный возглас «Идёт!» отвлёк меня от анализа худших вариантов
продолжения сегодняшнего дня, и я увидел, отчего проезд стоит так
дёшево. Я давно не ездил за такие деньги, но вообще не ездил на такой
маршрутке. Прикатил автобус с единственной дверью справа от водителя,
какие мне доводилось видеть в отечественных фильмах 60-х годов, а мои
родители, наверняка, в детстве на таком даже катались. Бегемотообразное
уродище с утлым носом радиатора, который заклеймили буквами «ГАЗ». Я
вошёл в него, как в музей, и настроение приободрилось.

На одном из поворотов узкой дороги среди густых кипарисов я увидел
надпись, вызвавшую недоумение. Как, неужели, поинтересовался я у
соседки.

– А шо, вы не знали? – удивилась и она. – У нас тут известный
дельфинарий. Пионеров сюда привозят из «Артека».

Вот где вернее всего можно найти Малевскую, понял я. Среди пионеров,
которых привозят сюда топить за плохое поведение. С её животным
инстинктом любопытства она должна резвиться именно здесь.

Выйдя на конечной остановке, я вновь впал в уныние. Матушка
рассказывала, что слева будет гора, справа огромная гора, а между ними
зелень и море. Таким ей запомнился чудный уголок в конце семидесятых.
Теперь между склонами гор стояли разномастные застройки, через которые
море не просматривалось вообще. Особенно давил на психику железобетонный
многоэтажный недостроенный монстр в центре. Здесь люди тоже уничтожили
природный оазис ради прибыли.

Я быстро сориентировался и подошёл к нужной мне вывеске «пансионат
КРЫМ». Мелкими буквами значилось «центр реабилитации зброенных сил
Украины». В голове промчались, как на видеоперемотке, прежние мысли, что
Украина на Беловежской делёжке лихо за одну ночь отхватила себе
полуостров, за который Россия не один век проливала кровь.

Я стоял у цели, дошёл через горы, до корпусов было рукой подать, но
финишных двести метров пройти не удалось. В домике за решёткой женщина в
белом халате и толстая рожа в камуфляжной форме не желали меня понять.
Сначала я объяснил, что в санатории отдыхают знакомые, которых срочно
нужно увидеть, кое-что передать. Номер корпуса, фамилия, в каком номере?
Они позавчера заехали, ответил я, номера не знаю, и назвал фамилию
Малевской. Тётка позвонила, спросила, подождала и передала, что такой
отдыхающей у них нет, а всех из Петербурга тут знают на перечёт. В омут
моих сомнений плюхнулся камень, и от надежд разбежались круги.
Понимаете, не сдавался я, девушка могла и не зарегистрироваться, потому
что путёвка у них имелась только на молодого человека, а фамилии этого
козла я не знал, я только предполагал, что если они явились-таки
сюда, то оформиться с чужой путёвкой Валера мог лишь по своему паспорту.


– Мне нужно только зайти, чтобы поискать, понимаете?

– Ну, хорошо, - сказала рожа в камуфляже. – Оставь документы и поищи.

Я чуть было не сказал, что мои документы у них. Возможно, именно так и
надо было поступить, чтобы ускорить поиски. Но у меня внутри плюхнулся
другой камень страха. Если их здесь нет, а я без документов пытаюсь
проникнуть на территорию военного пансионата, то, что может за этим
последовать? Стой, иди сюда?

– Хорошо, сейчас, - заверил я охранника. – У меня документы в
машине остались.

Я вышел за ограду и понял, что отрезал себе возможность пройти
официальным путём, и теперь мне моих попутчиков точно не достать. Даже
если они там есть.

Но я их всё-таки нашёл!



14

Получилось вновь каким-то парадоксальным образом.

Я побрёл к морю, как уничтоженный файл в корзину. Не зная дороги,
наугад вышел на набережную, где не радовало ни море, ни солнце, ни пляж.
Пляж и не мог радовать, узкий, сплошь устеленный отдыхающими, с
надписями на волнорезах и переполненными мусорными бачками. Вдали, под
горой берега, в море выперлась симпатичная скала, на которую захотелось
усесться, как демону, и забыть обо всём, отрешиться от мира. Я
пошёл, но дорогу туда преграждала крашенная решётка. Ограда территории
с катерами, недостроенным ангаром, тельфером на высоченной металлической
балке и ступеньками наверх, к экзотичному домику, в
котором никто бы пожить не отказался. Пройти сквозь лодочную станцию к
скале, наверняка, можно было, но не хотелось ни с кем встречаться и
отвечать на вопросы какого-нибудь дебильного охранника. От причала у
скалы и до первого волнореза берег дыбился гранитными глыбами, а
желающие загорать на каменном пляже отсутствовали. Только плеск волн.
То, что надо. Я спустился, выбрал плоскость поровнее и разделся на ней,
не смущаясь вида семейных трусов. Заходить с камней в воду показалось
опасным, и я выбрался на волнорез, и прошел к его носу, там ещё
какие-то подростки резвились. И нырнул, показав им класс, и
натянув под водой слетевшие на пятки трусера.

Вода пронзила меня студёностью. Вынырнув, я издал рык моржа под кайфом
и погрёб, чтобы согреться. Спасибо матушке, которая гоняла меня в
бассейн с искривлением позвоночника. Я проплыл до усталости,
вывернулся на спину и в просвежевшей голове мгновенно созрел план
действий. Пляж интересующего меня пансионата был здесь, недалеко, за
бетонными конструкциями причала для теплоходов. Ещё не всё потеряно,
прокричал я солнцу в благодарность за жару. В пасмурный день я бы в воду
не полез, и дальнейшая игра событий покатилась бы через наоборот.

Быстренько вернувшись, я попытался уложить вещи в сумку и пересчитал
деньги. Кроссовки не втискивались, а с купюр достоинством в 5, 2 и 1
гривну смотрели глаза вождей не моего племени, то есть далёкие от науки.
Владимир Великий и ушёл от меня в ларёк на набережной, в обмен на два
больших полиэтиленовых пакета и один маленький для двух оставшихся
бумажек. Я сунул манатки в один кулёк, как назвала его продавщица,
плотно завязал, и во второй, затянув узел перекрученной горловины ещё
надёжней. И вот с таким буйком отплыл от волнореза к известной горе,
похожей на медведя, пьющего воду.

А выбрался из воды на краю первого пляжа от причала, чтобы не пропустить
ни одного загорающего тела, которые валялись там во множестве. Перейдя
на следующий пляж, я чуть не бросился бежать от пристального взгляда
служительницы в белом халате. Но понял в чем дело и ленивой походкой
направился к кабинке для переодевания, где пришлось натянуть однотонные
плавки и спрятать трусы в цветочек, так понравившиеся своим размером
наблюдательной медсестре. Неторопливым шагом следопыта я изучил все
пляжи до горы и ещё медленней прошёлся обратно. Картина вызывала уныние:
солнце, жарко, фрукты, мороженое, а в воде ненасытные тела. Затем я
пробежался по тенистым аллеям парка и по дорожкам у корпусов пансионата.
Узнал, где столовая, диско-зал и спортплощадка. И обнаружил дорогих мне
земляков, когда совсем разуверился в продолжение поиска. Я даже полюбил
их в эту минуту. Но появился на глаза не сразу, так как застал их в
интимном местечке.

Они сидели на бетонном выступе, поросшим ковровой зеленью под густыми
ветками с розовыми цветочками, названий которых я не знал. Но
благоуханиями растительности они почему-то не наслаждались. Сидели
как-то отрешённо, чуть ли не спиной друг к другу. Он читал газету,
вернее, листал и просматривал еженедельник объявлений, что-то типа «Из
рук в задницу», а на высохшей хвое у ног стояла ополовиненная бутылка
вина. Малевская в одной руке держала белый пластиковый стакан, а
другой закидывала в рот семечки, шумно выплёвывая лузгу. Типичная
представительница северной культуры, дорвавшаяся до южной красоты.
Чувствовалось, что интима ждать не стоит. Они сидели одетыми, пристойно
себя вели, но я отчего-то вспомнил картину «Любовная сцена» итальянского
художника шестнадцатого века, где она требует продолжения, а он,
посиневший от близости, не знает, как от подруги избавиться. Поняв, что
любовными взаимоотношениями здесь и не пахнет, я приблизился и
миролюбиво сказал: «Привет».

Реакция Валеры меня приятно удивила. Я думал он испугается, станет
виновато прятать глаза, или приготовится нагло врать и оправдываться.
Либо мужественно примется отстаивать своё право на обладание Мальвиной,
и мы ощетинимся друг перед другом, как два дикаря на картине
«Битва за женщину», что висит в зале импрессионистов на третьем этаже
Эрмитажа. А он вскочил и воскликнул: «Ну наконец-то!» И протянул
руку для приветствия. А в уставших глазах светилась искренняя радость,
что срок его отдыха с великолепным телом закончился, и он благополучно
передаёт её другому.



15

Короче, у Мальвины тут же началась истерика. То ли от страха, то ли
от радости, но вряд ли от стыда. Да какой же я молодец, что нашёлся, да
какой же негодяй, где я шлялся, да они тут испереживались, да мы из-за
тебя, блин, попали, а ты лишь о себе думаешь, только заторчать тебя
интересует, а остальное по венику. Ноги, лицо и плечи у неё полыхали
нездоровой краснотой, подруга сдуру хапнула загара через край. Я даже
прикрыл глаза от её словесной пурги и раз в десятый зарёкся не
употреблять в речи слова-паразиты типа «как бы», «чисто», «в натуре»,
«реально», «короче» и «типа».

А Валера отхлебнул из горлышка и протянул мне бутылку выпить за встречу.

– Секундочку, - я попытался остановить поток эмоций, делающий меня
дураком. – Мне нужен только паспорт. Только документ и деньги. И больше
я не смею вам мешать.

– Что!? – взревела Малевская. – А я!?.. Да ты!.. Меня?.. Ты что?..

Пришлось выслушать ещё один монолог, густо пересыпанный и перчеными
словами. Современные девушки считают особым шиком громко материться,
демонстрируя тем самым независимость и смелость. Нахватались из
американских фильмов среднего пошиба. Там-то не было европейского
развития речи на светскую, изысканную, и примитивную, мужланскую.
Американцы с принятием конституции манерный английский язык упростили до
общедемократического, которым до сих пор и гордятся. А нашим куклам лишь
бы объект для подражания был легкодоступным, чтобы мозги не напрягать.

– Антон, подождите, - обратился ко мне Валера вдруг
на вы. – Давайте объяснимся. Я не мог бросить вашу девушку, понимаете? Я
вынужден был ей помочь. Я заплатил за её проживание, между прочим.

Он более внятно пересказал легенду Малевской о том, что в поезде
случилось недоразумение, о том, как их задержали привокзальные
волкодавы, и о том, как они доехали и оформились в пансионат по моему
паспорту, и никто не обратил внимания на несхожесть фотографии с лицом
предъявителя документа. Валера дважды страдальчески отметил, что ему
дважды пришлось раскошелиться, дать озверевшим ментам в отделении
железнодорожного вокзала, и деньгами закрепить право Малевской за
проживание в одноместном номере пансионата с мужчиной.

– Если вы здесь устроились, то и живите, - перебил я не столько Валеру,
сколько Мальвину, добавлявшую к каждому его слову причастные обороты. –
Живите на здоровье! Я только прошу вернуть мне деньги за путёвку. Деньги
моей матушки.

Мелькнула даже мысль потребовать с него и за пользование девушкой,
которую всё-таки я привёз на юг. Точнее, вывез.

Но Валеру обескуражило требование заплатить в третий раз. Получалось,
что его напрочь обдирают.

– Нет-нет! – заявил он категорично. – Вы здесь оформлены, вот вы здесь
и живите. Я всего лишь помог.

Я чуть было не сказал ему «спасибо».

Мы прошли в номер на четвёртом этаже, где я забрал паспорт и проверил
наличие наличных под обложкой. А Валера быстро сложил разбросанные вещи
в мягкую сумку-чемодан с выдвижной ручкой.

Теперь Малевская выглядела обескураженной. У неё даже потекли слёзы,
которые я видел за лет семь знакомства всего лишь раз, когда девушка
перебрала и жаловалась, как она несчастна, потому что никто замуж не
берёт.

Я ещё раз предложил Валере остаться, и назвал стоимость путёвки.

– Да это вы должны мне деньги за неё, - таким же спокойным тоном
парировал Валера.

Мне понравилось, что мы разговариваем как тактичные петербуржцы. Которые
знают, что вилку нужно держать в левой руке, чтобы поточнее бросить нож
правой. А вот Мальвина разоралась как базарная хабалка из Жмеринки.

– Да я сама тебе заплачу, понял?.. Когда приеду, понял?.. Ты ещё
узнаешь, понял?..

– Спасибо, не надо, - сказал не без гордости Валера и быстро вышел.

Так быстро, что мы обалдели. Замолчали от неожиданности минуты на три.
Мы остались вдвоём, и всё. Конфликт исчерпан. Даже не поцапались. Я ещё
раз вспомнил картину «Битва за женщину». Как было проще когда-то. А
теперь я здесь полновластный хозяин. За Малевскую уплачено. Номер
шикарный, с телевизором. Полуторная тахта. И раскладушка для второго
человека. Они якобы спали порознь.

– Антоша, ты что, ты хочешь меня здесь бросить? Да у меня с ним ничего
не было, ты что?

Эту женскую песнь я слышал ни раз, и не стал даже обсуждать её
поэтические подробности. Я всерьёз задумался над решением. Как же мне
дальше поступить? Жильё, море, питание и женское тело имеются, - ну, а
что тебе ещё надо для двухнедельного отдыха? Ты хотел проверить девушку
в бою, и проверил. Она не вариант для совместного проживания на будущее.
Но дружеские отношения зачем же прерывать? Ну подумаешь, ну бывает.
Обидно, конечно, но такова жизнь с женщинами. Потом забудется, в первый
раз, что ли, приходится терпеть её выходки? Для тебя же важна её
внешность, сам себя уверял, а к её праву на самоопределение ты старался
относиться с уважением.

Захотелось поесть, захотелось принять душ, захотелось прилечь, выпить и
«дунуть косячок», захотелось в море. И тут только я вспомнил, что кроме
документов мне ещё очень нужно позвонить.

– Дай-ка мне мобильник, - попросил я Малевскую.

Она вытащила свой розовенький «Сименс» и сказала.

– Тебе тут Рыжий звонил, между прочим. С какого-то не со своего
телефона. Сказал, чтобы ты передал мне груз на сохранение.

Теперь пришла моя очередь застыть обескуражено.



16

Я позвонил Симону и напряг его срочно разыскать Рыжего, назначить ему
встречу, и чтобы он при нём позвонил Малевской на трубу. По мобильному
или с междугородки, как угодно, даже пусть заставить его, если тот будет
отнекиваться. Номер он знает, я жду на связи в течение двух часов.

– А потом? – спросила Малевская. – Что будет потом?

Вопрос прозвучал так наивно и трогательно, что у человека
мягкосердечного навернулись бы слёзы. Но я, прошедший через крымские
горы, ответил довольно черствым встречным вопросом.

– Откуда у Рыжего номер твоего телефона?

– Не знаю, - она растерялась под моим пристальным взглядом. – Я не
помню… А ты разве не давал ему?

– Ты знала, что я везу в рюкзаке?

– Не знала… Ничего я не знала. Ты пригласил меня на отдых, а остальное
– это ваши проблемы!

Как она любит повторять лозунг демократической молодёжи «это ваши
проблемы!»

– Рыжий просто попросил меня забрать какую-то коробку, если ты
появишься. Чисто попросил.

– А если не появлюсь, то это мои проблемы? – язвительно уточнил я.

– Антон, ну что ты начинаешь? – она ещё раз показала умение наполнять
глаза слезами. – Если б знала, что ты такой, вообще бы с тобой не
поехала, понял?

Какая прелесть! За семь лет нашего знакомства она не знала, что я такой!
Меня очень подмывало спросить, как же ей наказал Рыжий обойтись с
товаром, если я посылочку ей всё-таки отдам? Выстраивалась одна версия
не в пользу Рыжего. Но я заставил себя воздержаться. Инстинктивно решил,
что лучше подождать.

– У тебя перекусить тут ничего нету? – резко перевёл я разговор на
бытовую тему.

– Скоро уже обед, здесь очень шикарно кормят, - сказала Мальвина и
посмотрела на свои часики. Которые я ей подарил.

– А тут, в номере? - грубо и настойчиво повторил я. - У тебя что,
никаких продуктов?

Малевская открыла холодильник, осмотрела сияющие полки и закрыла. Будто
не знала, что там пусто.

– Валера покупал вчера абрикосы, но мы их съели.

Я чётко представил на её месте Алёну. Она бы накормила немедленно даже
при пустом холодильнике. Малевская что-то почувствовала, смутилась и
предложила идти в столовую. Придем пораньше, немножко подождем. Я
согласился. Находиться в номере переполненном лжи становилось
невыносимо. Хотя мне он принадлежал по оформлению. Мобильник я сунул в
нагрудный карман. На него я имел право, Малевская купила его тоже на
мои деньги. Я шёл в столовую и размышлял. Номер для отдыха у меня есть,
девушка в наличии к нему имеется, куплена и мобильная связь на свои
средства, но как бы мне разгрузиться от такого количества собственности?

За чистым столом наше молчание затянулось, и Малевская задала-таки
долгожданный вопрос.

– А где твой рюкзак? Ты его спрятал?

– Рюкзак менты отобрали, - ответил я со злостью для пущей важности. – Я
был задержан. В Бахчисарае.

– И что? И тебя отпустили? И тебе ничего не было?

– Я убежал, - самодовольно ответил я.

Доволен я был собой на самом деле. Как мне ловко удалось расколоть
Малевскую. По моей ухмылке она поняла, что проболталась, что ей-таки
известно было про криминальный груз. Да, она знала! А потому сразу же
переключилась и стала возмущенно пересказывать в третий раз о том, как
их задержали в Симферополе, и какие сволочи эти вокзальные патрули.
Я наблюдал за ней с интересом. Кое в каких способностях ей
всё-таки не откажешь.

Обед из моих тарелок переместился в желудок легким фокусом иллюзиониста.
И глаза жадно уставились на тарелки Малевской. Она лениво ковыряла
вилкой салат, демонстрируя свои глубокие переживания. Пришлось отвести
взгляд напряжением воли, затем встать и выйти первым. Я переключился на
работу мысли, анализируя странную перемену в организме. Раньше, глядя на
Малевскую, я всегда желал её тела. Даже когда не мог физически, хотел
теоретически, визуально или на словах. Теперь же от её вида мне хотелось
только жевать.

На пляже я «догнался» пирожками от бродячих торговцев, с
облегчением потратив, наконец, сэкономленные гривны. А
Малевская извертелась передо мной, поворачиваясь животом, грудью и
бедрами. Купальник она прилепила к телу самый тонкий, в ниточку,
закрывающий только так называемый срам, и выставляя напоказ возбуждающие
места предсрамия. Мусульмане все-таки правы, законодательно на давая
возможности женщинам искушать мужчин. И я взялся с интересом
рассматривать близлежащую девушку, которая тоже вся извертелась. Но
понял, что могу её возжелать лишь с иронией, в красном цвете, как на
картине Матисса «Нимфа и сатир».

Малевская пошла на хитрость.

– Почеши мне спинку, пожалуйста.

– А что, Валера совсем ушёл? – задал я вопрос невинным тоном.

– Дурак! – фыркнула Мальвина и пошла в воду, виляя аппетитными
полушариями.

А я пошёл купить пива, чтобы залить вставшие колом в желудке не
прожаренные пирожки. Я мысленно умолял Рыжего позвонить именно сейчас,
когда Малевской нет рядом. Мне тоже хотелось в море, но я не мог
оставить телефон, чтобы она не ответила ему первой.

Звонок раздался, когда мы задремали в тёнечке под навесом,
разуверившись, что дождёмся.

– Рыжий, - задал я вопрос напрямую, - Мальвина тут сказала, чтобы я
груз передал ей, это так? Как я должен понимать такие заявки?

Секунды молчания в ответ отсчитывали уровень нечистоплотности Рыжего.

– Она не так поняла, - наконец придумал он, что сказать. – Я просил
забрать посылочку, если с тобой что-то случиться.

– Так она знала, что именно я везу? Значит, она должна была меня
контролировать? Значит, ты её инструктировал перед отъездом? Если у тебя
есть номер её мобильника, значит, ты держал с ней связь? Без моего
ведома, да? Ты звонил ей вчера, после моего звонка из Бахчисарая?

Я сыпал вопросами, на которые он не успевал отвечать «нет», что
подразумевало мою правоту.

– Как я понял, мне по твоим номерам больше звонить нельзя, так? Поэтому
я и связался с Симоном, чтобы уточнить. Но ты не бойся, он не в
курсе наших дел. А что у вас там случилось, ты можешь сказать?

– Ну, это не по телефону, - на этот раз быстро ответил Рыжий. – И когда
приедешь, ты никого не ищи из наших знакомых. Затихни на время. До конца
лета. Встретимся в институте. Ваша задача – привезти всё обратно.
Запомни, пожалуйста, Антоний, коробочку ты должен вернуть в целости.
Это серьёзные бабки, так что головой отвечаешь. Понял?

«Да пошёл ты!» – хотел крикнуть я, но лишь нажал красную кнопку.

Аппарат запиликал вновь через полминуты.

– Аллё-у, - непроизвольно сымитировал я голос Мальвины.

– Наташенька, он там далеко? – прозвучал знакомый гнусный голос.

– Да, милый, слушаю, - игриво продолжил я, но неудачно.

– А, это ты, - догадался Рыжий, в голосе прозвучала досада.

– Я могу передать трубку, - предложил я ему. – Ты хочешь сообщить ей
кое-что личное?

– Нет, ты не понял, - заговорил он раздражённо и с угрозой. – Я хочу
повторить тебе вот что!.. Да, звонить больше не надо!.. Но за груз
ты отвечаешь!.. И всё, конец связи. В Питере я сам тебя найду.

И он отключился, сказав тем самым последнее слово.

Я нажал кнопку меню. Звонил он не с мобильника Симона, а с какого-то
длинного номера, определять который не имело смысла.

– А почему ты не сказал ему, что у тебя рюкзак менты отобрали?

Услышав этот вопрос, я посмотрел на Малевскую и расхохотался. Я готов
был расцеловать её в эту минуту. И даже всё простить.



17

Но минута восхищения прошла, и я отошёл в сторону от Малевской. Я не
знал, как отблагодарить милую лгунью за напоминание о моей шутке, но был
уверен, что платить ей надо той же монетой, полуправдивыми словами. Я
сказал неправду, а она восприняла всерьёз, и тем самым предложила мне
вход в другую реальность. В виртуальной реальности обмана ты играешь на
равных, изначально не веришь, по сравнению с осточертевшей реальностью,
где тебя обманывают на каждом шагу.

Для надёжности хотелось кое-что уточнить. Я вновь набрал номер Симона и
поблагодарил, сказал, что Рыжий позвонил мне с его подачи, но
разговаривал как-то странно, просил на связь больше не выходить, так что
объясни, что у вас там, в Питере, происходит?

– Он звонил при тебе? Как он выглядел, нормально? Не в конец
обдолбаным?

– Да я случайно его надыбал! – закричал Симон как всегда чересчур
эмоционально. – По телефонам его нет, дома сказали, что уехал, друзей
тоже никого, а мне торчок его Фиолет денег задолжал. Я знал их одну
стрелку, ну и пошёл туда от балды, а там вдруг Рыжий, в прикиде
каком-то, еле узнал его, вообще туман. Я ему про тебя, давай звони,
а он такой: ты меня не видел, я тебя не знаю, потом позвоню. Я
ему: мне Фиолет нужен, кто бабосы отдавать будет? А он такой: ничего не
знаю, у нас засада, никого не ищи до конца сентября. И слинял,
представляешь? Даже пиво не допил. Как я понял, они кого-то развели, а,
может быть, товар левый впёрли. Не знаю, как Рыжий, а Филет очень мутная
личность. Я, в принципе, сам виноват, поверил, ну да ладно, потом
разберёмся. Они тебя тоже кинули, да? Ну, козероги. Ты не расстраивайся,
Край, торчи там на здоровье, привет Наташке передавай, а когда приедешь,
мы их мокнём, обещаю. Фиолет у меня торжественно ислам примет. Сам себе
обрезание сделает на стрелке Васильевского острова. Так что не надо в
кофе.

Симон любил похорохориться, нахватался уличной крутизны, где словесный
героизм придаёт значимости. Мне с такими обычно становится грустно,
начинаешь сам тупеть, но Симон был из ценных друзей детства, этот парень
всегда готов рискнуть за товарища, и способен на бескорыстную помощь, в
отличие от «пидарилок» всё измеряющих выгодой. Это с ним хорошо
«вдетыми» столкнулись мы с шакальём, и он показал себя надёжным пацаном,
а я лишился мобильника и поехал в Крым без связи. Но связь была у
Малевской. И не только со мной. За что хотелось ответить
взаимностью.

Я вернул ей аппарат и сказал, что мне пора.

– Ты хочешь меня здесь бросить? – возмутилась Малевская.

– Да нет, ну что ты, дорогая! - воскликнул я, но понял, что переигрывать
нельзя, актёр я всё-таки некудышний. – Как я могу тебя бросить? Мы же в
ответе за тех, кого приручили. А потом не знаем, куда деваться с таким
ответом.

– Ты о чём? – спросила она, не «врубившись», и я в очередной раз понял,
отчего она не поступила в институт и почему не повторяла попыток.

– Я должен вернуться за рюкзаком, - сказал я как можно серьёзней. –
Меня отпустили за паспортом, понимаешь? Я должен подтвердить свою
личность. Тогда мне и рюкзак с вещами отдадут.

– Ты что! – ахнула Малевская. – Если они вскроют коробку, тебе же
крандец, тебя повяжут.

Она любила употреблять это слово по соответствию с моей фамилией. Если я
Крайнов, и мне конец, то, соответственно… Глупышка даже не поняла, что
«прокололась» вторично.

– Если вскроют, тогда конечно, - продолжил я развивать легенду. – Но я
почти не рискую. Я же не знаю, что в коробке. На ней нет моих
отпечатков. Мне только велено передать. Рыжий подтвердил твои слова. Я
должен тебе отдать посылочку, а ты знаешь, как её сохранить и обратно
довезти. Так ведь?

Она не ответила. Смотрела на меня открыв рот, запутавшись в сетях обмана
и выгоды. Интересно, сколько Рыжий пообещал ей заплатить? Да плевать на
деньги, уговаривал я сам себя, раз уж созрел гениальный план по ходу
импровизации, то я уйду от неё не сейчас. Я честнейшим образом отдам
коробку, а потом уже «свалю», и пусть они попрыгают с этой бомбой, от
которой можно как обогатиться, так и пострадать. И не жалко! Хотя
вознаграждение за доставку должен был получить всё-таки я.

Деньги напоминали о себе как венерическое заболевание. Хороша была мысль
«раскрутить» Валеру и оставить его с Мальвиной, а самому «оттянуться»
где-нибудь в другом месте. Но парень хлебнул счастья отдыха с моей
красавицей и решил улизнуть. Мне с ней тоже оставаться не хотелось, но
на какие шиши отдыхать где-то не здесь? Почему я не жлоб? Выгнать её к
чертовой матери, и всё, а с угрызениями совести потом бы нашёл общий
язык. Так нет же вот, не способен на генном уровне. Рука не поднимается.
Вернее, нога.

– Дай-ка мне ещё и мой обратный билет, - вспомнил я. – Он должен быть
при мне, лежать в моём паспорте.

– Зачем? Ты всё-таки хочешь меня тут оставить? Антон, ты что? Антоша,
ну зачем? Ну, что такого случилось?

Действительно, а что такого случилось, размышлял я. Подумаешь! Да
валяйся ты себе у моря, купайся, загорай, питанием обеспечен, а по
вечерам ещё и сексуальная разгрузка. Съездишь парочку раз на экскурсию
по историческим местам, если уж с ней вовсе невмоготу станет. А по
возвращению домой, прямо на вокзале дашь ей заслуженного пинка. Там-то
уж она не пропадёт.

Эта дрянь подошла, прильнула и стала ещё ручонками шалить. Знает, как
действовать. Меня подхватило возбуждение, и я готов был сломаться.
Уступить не столько её лживой похоти, сколько своим животным инстинктам,
поддаться логике обывательской выгоды. Но тут она сказала фразу, от
которой меня передёрнуло.

– Ты совсем меня не любишь?

– Так, всё! – разорвал я змеиные объятья. – Давай билет. Мне нужно
срочно назад. Некогда тут, время идёт, потом. Если я не вернусь в срок,
они могут вскрыть рюкзак, понимаешь? Мне билет нужен для подстраховки.
Если меня вдруг сцапают, то я же не скажу им, что приехал с тобой, я
тебя не выдам. Но у меня должно быть доказательство и реальная
возможность уехать самому. Понимаешь?

Она могла бы догадаться, что я вру, но, вероятно, была сильно
взволнована. Билет отдала молча.

Я выскочил на улицу и бодро пошагал прочь. Возбуждение в жилах играло,
не унималось. Проклятые телесные потребности! Вечно ломают душевные
устремления, и мы, вопреки разуму, поддаёмся слабостям. Чем дальше я
уходил от уютного номера с Малевской, тем сильнее мне хотелось обратно.
Я вернусь и никуда на фиг не денусь, думал я с досадой, болью, стыдом и
бесшабашной иронией над самим собой. Конечно же, вернусь, потому что у
меня нет другого выхода, а мой героизм обиженного джентльмена никто не
оценит. Даже я сам. Сначала похвалю себя, а потом пожалею. Так что надо
смириться с тем, что я вернусь и не пускать пузыри самолюбия задним
местом. Я привезу рюкзак и отдам коробку. Хорошо бы, конечно, получить
гарантию на вознаграждение.

Даже не так! Пусть она свяжется с Рыжим и потребует денег почтовым
переводом. Конечно! Иначе я прямо при ней уничтожу коробку, в море
утоплю, ведь я же в душе противник наркотиков. Сам я употребляю легкие,
безвредные, которые можно ради интереса. Да, таким будет моё условие, и
они согласятся, а когда я получу деньги, тогда вполне можно будет и
оторваться от Малевской. Ведь сейчас же она наверняка звонит Рыжему и
сообщает о том, куда я отправился? Значит, всё складывается вполне
логично. Я привезу рюкзак и предложу обмен, так как дальше не желаю
играть в ихний преферанс, где меня держат за гусарика.

Вот только ехать за рюкзаком именно сейчас не хотелось.
Я желал гульнуть, отвязаться, устроить что-нибудь такое, для души.

Самое время было отправиться туда, куда я планировать заехать перед
возвращением домой. Я ведь хотел устроить напоследок, в конце нашего
отдыха в Крыму, научную экскурсию для Малевской. Теперь стало ясно, что
просвещать её не имеет смысла.

18

Третья причина моего целеустремления в Крым заключалась в посещении
археологических раскопок. Если за четыре года учёбы ты не побывал в
экспедициях, то какой же ты на хрен историк? Под Псков я съездил после
первого курса. У нас на кафедре в конце учебного года всегда вывешивают
список экспедиций, куда приглашают гробокопателей. Но там я кайфа не
ощутил, а в обещанное вознаграждение за лично найденную вещь верил
первых три дня. Потом я дважды просился в поле с эрмитажниками, у них
все-таки другой уровень. Два года назад меня не взял один перец,
завотделом, с которым удалось познакомиться на монтаже выставки
скифского золота. Я задавал вопросы, любуясь оленями,
которых ему в своё время повезло раскопать, он спросил кто я, где учусь,
слово за слово, и мне льстивыми уточнениями о научной работе удалось
напроситься. Он хотел меня взять, включил в списки, но через дирекцию
моя кандидатура не прошла. Запомнили гады фамилию.

Дело в том, что до этого я был уволен из Эрмитажа чуть ли не со
скандалом. Когда числился постоянным служащим в хозяйственном отделе. А
когда меня «выперли», стал посещать Зимний дворец значительно реже, лишь
на монтаже временных выставок в бригаде Вовы-капитана.

В Эрмитаж я устроился случайно. Считаю себя мастером по жизни в формате
случайностей. Тут, главное, относиться к неожиданным поворотам и
событиям эдак флегматично, с британским скепсисом. Что бы ни случилось,
- хочется ли прыгать до потолка с воплями «повезло!», либо кидаться от
истерики на стенку и грызть зонтик, - делай вид, что тебе наплевать.
Даже если на расстрел поведут большевики, - держись офицером белой
гвардии. Главное, как говориться, не надо в кофе.

Помните года 95 и 96-ой? Разгул демократии. Убогие ларьки, ежедневные
репортажи про убийства, дешевая водка в металлических банках и деньги с
тремя нулями. Все постарались забыть те годы, как кошмарный сон. Годы
социализма вспоминаются чаще и с теплотой. Но не стоит забывать, что на
очередном кремлевском фестивале бывшего президента России наградили
почетным орденом за талантливую постановку сновидения. А я тогда ушёл
из Университета. Понял, что иностранный и философию дальше не потяну,
слишком высокие требования, хотя специальные предметы катились у меня на
отлично. Вместе со мной подал заявление ещё один парень, Леонид,
которого я называл Спартанский Вождь, по аналогии с именем командира,
который привел бойцов под Фермопилы. Люблю давать знакомым образные
имена, как это делали североамериканские индейцы, да и другие племена,
от которых мы со своими авто и компьютерами по сути недалеко ушли. Два
семестра мы с Леонидом лишь здоровались, а совместный уход по
настоятельной просьбе декана очень как-то нас сблизил. Мы созванивались
и встречались за пивком, чтобы похвастаться своими познаниями и
пожаловаться на тему, куда же нам таким гениальным податься. Он-то и
устроился в Эрмитаж в бригаду грузчиков-такелажников, а потом затащил и
меня, как только вакансия открылась. А места освобождались частенько,
платили мало, а график жесткий, с девяти до пяти, поэтому я был отчасти
рад, когда ушёл, не расстраивался.

Бригада насчитывала человек пятнадцать, точного количества я так и не
определил. Парни в основном подобрались как мы с Лёней, бывшие или
будущие студенты, либо заочники. А костяк составляли крепыши без
воззрений на высшее образование, и тем гордящиеся перед нами. Особенно
выделялся негласный лидер Дима-демон, которому я сразу прилепил кличку
за амбициозные бакенбарды и серьгу в ухе. «Выкобенивался» по любому
поводу и другой, все звали его Серый, а я определил его именем Рэцэдэ,
парень-то оказался добряком, но уж очень ему нравилось косить под
уголовника-хулигана, рецидивиста, он закатывал рукава, демонстрируя
наколки, и матерился на каждом шагу. Когда я узнал, что он с Лиговки, то
непроизвольно расхохотался, надо же, как место красит человека. По части
матерщины непревзойдённым авторитетом считался наш бригадир Валера
Петрович. Этот никого не стеснялся, ни женщин, ни начальства, ни
посетителей, а крыть матом при группах иностранцев почитал за особый
шик. Он приходил утром, «вставлял» всем нам вместе и каждому по
отдельности, затем сочными эпитетами определял объём предстоящей работы
и особыми словечками отмечал тех, кто нам эту работу подкинул, затем на
полдня исчезал, но процесс организованного им дела проходил чётко и
слаженно без его участия, за что мы его даже любили. Над ним стояла с
непререкаемым уважением наша главная, Ольга Николавна, строгая тётка
маленького роста с гордой сединой. Перед ней даже оправдываться
считалось позорным, лучше повинись и переделай. Меня умиляли её встречи
с нашим дядей Вовой. Он весело здоровался и приобнимал её с легким
наклоном головы, а она чмокала его в щёку и отпускала едкую шуточку, из
суровой начальницы превращаясь в заботливую маму, которая прощает
непутёвому сыночку любые грехи. Дядя Вова со взаимной трогательностью к
ней рассказывал, что вот она, и такие же, как она, пожилые
смотрительницы, ещё девчонками пришли сюда после войны, да так всю
жизнь и проработали в Эрмитаже, на нищенской зарплате, но в тепле и
красоте. По одной из легенд Ольгу Николавну когда-то называли кошачьей
царицей за её строгое содержание армии четвероногих охранников музея,
она даже котят лично отбраковывала, и каждое утро приходила на второй
этаж прогонять кошку Муську, которую на первом этаже куда не запирай на
ночь, она всё равно уляжется спать только на царском троне.

Дядю Вову тоже в своё время уволили, и даже по статье. Он пришёл
работать в оформительский отдел давно, когда мне было лет пять, быстро
закорешился с начальником, считался ценным спецом с умелыми руками, но
если запивал, то мог неделю на работе не появляться. Из отдела не хотели
его выгонять, но администрация считала делом принципа отреагировать
жестким приказом на докладные из других отделов, которых дядя Вова
прокатил. Ему предложили явиться через годик, возьмём-де с
распростёртыми руками. Он явился через два, строго завязавший с
алкоголем, но не в штат, а с предложением оформлять выставки по
договорам. Тогда последний генсек правящей партии милостиво позволил
развиваться кооперативам, и в стране начался бардак. Для отдела выставок
новация тоже показалась выгодной, им работы меньше, а зарплата не
пострадает оттого, что музей кому-то и сколько-то заплатит по другим
статьям, главное, что их бывший сотрудник после сдачи работы обязательно
«проставится». Решили попробовать и дали пришлому художнику, варягу, но
и своему, знатоку музея, оформить самостоятельно выставку в
Фельдмаршальском зале, там, где карета и скульптуры Нарцисса с Дианой.
Тогда-то я с дядей Вовой и познакомился. Мы привезли ему оборудование,
рамы для витрин, короба, полики, а он попросил Валеру Петровича дать ему
одного человека. Из его бригады оформителей кто-то не пришёл. Дима-демон
и Рэцэдэ сразу же на меня указали, пусть новенький пашет, а нам лишняя
работа «ехала-болела». Дурачки не знали, что дядя Вова отблагодарит
помощника деньгами. Так мы с капитаном сошлись, и ему понравилось, что в
случае надобности чего-то из оборудования не стоит бегать и
согласовывать проблему с начальством, а я, как местный, знаю, откуда,
что и на чём привезти. Поэтому он и на вторую выставку меня позвал на
пару дней, а когда мне пришлось уволиться, то предлагал не только монтаж
на выставках, но и платил за каждый рабочий день у него на кораблике.
Мне опять повезло, но я не подавал виду.

На выставке «Золото скифов» я помогал крепить знаменитого парящего
оленя, который стал символом Эрмитажа. Держал в руках и знаменитый
скифский гребень, единственный и неповторимый не только на земле, но и
во всей вселенной. Тогда я и познакомился с научниками, которые часть
экспонатов лично раскопали, напросился к ним в очередную экспедицию, но
на этот раз иначе карта легла, не подфартило.

Потом была выставка «Человек и зверь», где удалось познакомиться с
реставраторшей Анжеликой. Но этой выставке работа шла с прохладцей.
Собрали витрины, ждём, разложили вещи, ждём, смонтировали одну тему,
ждём, когда определят, какие экспонаты пойдут на следующую. А тут
девушка. Чистит и чистит неторопливо кисточками шедевры, изготовленные
до нашей эры. Я прочёл на этикетке и спросил, не могла бы она рассказать
мне, что это за Пермский период такой? Она не знала, но чувствовалось,
что девушка коротает вечера в одиночку и сама не прочь узнать побольше.
Я пригласил её после работы в кафе, а на следующий вечер она уже сидела
за компьютером у меня дома. Где и пожаловалась, как ей не хочется ехать
в этом году в экспедицию с одним из старейших научных сотрудников музея.
Он не первое десятилетие копается в Крыму, она была с ними прошлым
летом, но поняла, отчего с ним отказываются работать некоторые
реставраторы, это такой самодур!.. Я чуть не расцеловал её, но не от
страсти, а от везения, легкого прикосновения удачи. Я загрузил её по
самые уши страстной необходимостью поехать самой и мне помочь к ним
устроиться.

На открытии выставки Анжела подвела меня к мрачному седому толстяку по
имени Марк Арнольдович, и замолвила про меня длинную тираду слов. И что
я учусь на историческом, и что работал в Эрмитаже, и что имел дело с
драгметаллами, так как монтировал вещи в бригаде художников. Он изучающе
меня оглядел, и я понял, что характер у доктора наук действительно ещё
тот. И тут же назвал его на свой лад. А потом рассказал о своём
знакомстве с ним дяде Вове. И тот удивился. На хрен тебе напрашиваться
именно к этому редкостному чудиле? Оказывается, дядя Вова ездил в
экспедицию с этим самым Марком в середине восьмидесятых, во время
разгула сухого закона, его взяли художником, зарисовывать найденные
вещи. Там он нарвался на неиссякаемый источник домашнего вина, а когда
его, после двух дней отсутствия, местные жители принесли в лагерь на
руках, то был со скандалом изгнан. Я понял, что Анжела напрасно так
много рассказала про меня Марку Арнольдовичу.

Она позвонила через неделю и подтвердила моё опасение. Научный
руководитель отклонил мою кандидатуру, а значит, я не зря дал ему
прозвище Марк Сципион. Анжела советовала не отчаиваться, она просто не
видела в это время моей скептической улыбки, и предложила, если я буду в
Крыму, то просто заехать к ним в гости, посмотреть. Бывает, что на
месте кто-то уходит, заболел, помер на время, рабочих рук не хватает и
приходится нанимать людей со стороны. А я всё-таки свой. Она настойчиво
приглашала и продиктовала маршрут как их найти. Я предупредил на всякий
случай, что буду не один. Пожалуйста, Антон, приезжай с компанией. Она
сразу поняла, что наша близость далеко не разовьётся. А я ценил её за
умение не задавать банальных вопросов типа «как ты ко мне относишься?»
или «какие будут у нас дальше отношения?» Я знал, с кем поеду в Крым, и
заранее предупредил, что наша встреча с ней будет там дружеской. Она
заранее соглашалась. И вдруг я оказался свободным, это ли не удача?

Теперь я хотел увидеть Анжелу не только из научного интереса.



19

Бумажка с адресом лежала в паспорте вместе с деньгами. По ней
выдвигаться следовало из Симферополя. Значит, сначала нужно добраться
туда. А первым делом обменять рублёвую заначку. Неподалёку от ларька
денежных разменов стояла маршрутка с надписью «ЖД вокзал». Как по
заказу. Добрый знак, подумал я, но когда сел и заплатил шофёру, понял,
что покатаюсь не долго.

Проклятые деньги как всегда ломали романтичные планы. Доехать и
вернуться мне по силам, но там-то нужно будет угощать и не скупиться.
Анжелика была «ничего» в питерской постели, но хотелось верить, что
в крымской степи она станет более раскрепощённой. А для этого придётся
ублажать. Тут возникали вопросы.

А что, если у них окажется свободным местечко землекопа, и мне предложат
поработать, на что я и напрашивался в мае месяце? Тогда ведь я перейду
на их обеспечение, и отпадут проблемы по расходам на питание и
койко-место. Даже дорогу назад мне оплатят, а значит, обратный билет
можно будет сдать, чтобы иметь деньги на вино и развлечения. Да и какие
развлечения могут быть в экспедиции?

На вокзале я отнёс билет в кассу возврата. Денег стало больше, но и
досадных мыслей о Мальвине прибавилось. Возвращаюсь домой я в любом
случае без неё. Но встретиться с ней придётся, я обещал. Всё-таки много
лет вместе. Даже несколько раз пробовали обоюдно проживать в моей
квартире, но не складывалось. Она, кстати, сама уходила. Наверняка, у
неё кто-то был ещё, и не один. А я, наивный тогда, строил радужные
планы, как проверю девушку в дороге и у моря, а затем предложу руку и
сердце. Хотелось уже определиться насчёт семейного покоя, и не только
потому, что мамочка на этот путь меня настойчиво толкала. Теперь же мне
хотелось даже как-то отблагодарить попутчика Валеру, который так легко
соблазнил Малевскую, а затем лихо смылся от неё, тем самым
приоткрыв мне глаза на будущее.

Я позвоню ей, спланировал я решение, узнаю, как она договорилась с
Рыжим, когда тот пришлёт деньги, после чего приеду, навру чего-нибудь и
передам заветную для них коробочку. И пусть она везёт как хочет опасный
груз, сама думает головой на длинных ногах. Но для этого мне предстоит
заехать в Бахчисарай, забрать рюкзак. Я не знал, как поступить. Княжне
Алёне я ведь тоже обещал быстро вернуться и заплатить за мастерское
лечение. Малевская даже не заметила шрама на моём бампере со стороны
водителя. Заехать мне сразу за вещами, думал я, пока есть деньги, или
потом? Путешествие становилось интересным.

Я решил в который раз поиграть с судьбой. Подошёл к пригородным кассам
узнать, во сколько электричка на Бахчисарай, затем направился к
автобусным кассам, не отходит ли пораньше маршрут в противоположную
сторону. Я уже неплохо разбирался в географии Крыма. А когда погрузился
в усыпляющее кресло автобуса, стал анализировать, как отнесётся к моему
появлению Марк Сципион. Почему он дал отказ моей персоне, не захотел
брать в экспедицию? Узнал о моём прошлом, краткой, но яркой странице
рабочей биографии в музее? Или потому, что я друг-помощник
Вовы-капитана? Между ними, как я понял, сложились взаимные подчёркнуто
вежливо-неприязненные отношения.

Меня из музея тоже уволили по причине алкоголя. Но не из-за
употребления в рабочее время. К этому относились терпимо, в культурном
месте ты и пьешь соответственно, не позволишь себе нажраться как на
стройке. Администрацию возмутило место распития спиртного, причём я
только предполагал там «треснуть», а до осуществления дело не дошло.

Работа в бригаде такелажников протекает довольно скучно. С утра чего-то
разгрузили, до обеда перекур, после чая с дремотой ещё что-то поделали,
ну и хватит на сегодня, после 16.00 никто палец о палец не ударит, хотя
рабочий день до пяти. Интересно бывает, когда перевозишь картины на
панелевозе, тяжёлые экспонаты, либо производишь подвеску. Полчаса
подготовка, обсуждение, трёп, пять минут дела, и полчаса разбор полёта.
Я лично вешал знаменитую «Кающуюся Магдалину» в шикарной резной
раме на выставке императорских коллекций. Я держал снизу и сбоку,
Леонид с противоположной стороны, а получалось, что два петербуржских
«приколиста» раскручивают итальянскую девушку шестнадцатого века. Я
даже понял замысел великого Тициана. «Мандолина», как мы её назвали,
вопрошает у художника к Богу со слезами негодования. Почему я должна
виниться перед тобой в грехах, если ты сам наградил меня такими
телесами?

Выпивали в музее почти все. Как я понял, от переизбытка положительных
эмоций. Если ты целый день находишься в богатых залах, среди живописи и
скульптур, а вечером тебе ехать в переполненном метро к телевизору с
дебильными сериалами, то поневоле выпьешь, чтобы спокойнее переходить из
сказки в душную быль. Но пить по тёмным углам и в раздевалке, как
старожилы, нам не хотелось. Примитивно. Мы хоть и состоим в бригаде
рабочих, но в душе-то люди светские, натуры романтические. Первый раз мы
«приобщились» к искусству за инкрустированным столом в богатых креслах.
Я нагло и наивно спросил бабку-смотрительницу, а можно ли присесть на
экспонат, на шикарный диван, чтобы ощутить ушедшую эпоху? Она, видя, что
работники свои, одеты в чистые эрмитажные комбезы, милостиво разрешила.
Мы скромно пристроили задние места на бордовый бархат, а шаловливыми
ручонками достали пластиковую поллитровку с этикеткой «Байкал» и
стаканчики. Беззвучно чокнувшись и шёпотом произнеся возвышенный тост,
выпили и удалились, оставив чуткую бабульку принюхиваться к аромату
креплёного хереса. Затем был тост за столом из тёмного мрамора и
малахита, с аркой «Вот это славный муж», у ног Аполлона Бельведерского.
Потом помянули мертвого мальчика на дельфине, поклялись, что будем так
же иронично взирать на мир, как сидящий Вольтер, и выпили за эротический
загар купальщицы Майоля. Хотели устроить что-нибудь достойное среди
рыцарских доспехов, и не получилось, зал хорошо просматривался сидящей
на стуле, как на цепи, смотрительницей. Не сложился тост во славу
Отечества и на серебряной гробнице Александра Невского, только я
поставил стакан на чернёную плоскость, как запиликала сигнализация. Но
желание дерзнуть не покидало нас, и уже вчетвером, с теми самыми двумя
парнями-заочниками, мы дали «оттяжку» в малахитовой ротонде. Там шла
работа, публику не пускали, электрики ковырялись со своими концами,
сигнальщики пугали всех проверочной штуковиной, издающей звон
разбивающегося стекла, а мы привезли на тележке какие-то экспонаты и
ждали момента, изображая озабоченных заданием. Как только зазвонил
служебный телефон в смежном Николаевском зале, я поднял трубку и позвал
к нему смотрительницу оттуда, где застыли в готовности мои друзья. Она
ушлёпала за дверь, и мы тут же расселись в ротонде, быстро налили,
произнесли заготовленное слово и сделали по большому глотку, откинувшись
спиной на колонны из зелёного камня. Пять секунд, закрыв глаза, ощутить
себя в вечности с прекрасным, и по ступеням вниз, к ящикам. Из
ангельского возвышенного состояния в пыльную действительность
технического обслуживания красоты.

А потом я замахнулся на недостижимое. Бывавший в Эрмитаже не мог не
обратить внимания на всевозможные чаши на первом этаже, одна другой
больше. Предназначение их декоративное, но мы нафантазировали, что в
этих чашах графья, князья и мужские члены императорской фамилии купали в
шампанском своих любовниц. Никакая жена не полезет добровольно голой
задницей в холодное игристое вино. Поэтому наше особое внимание
привлекла Колыванская чаша. 1200 пудов яшмы. А сколько же туда
вливалось жидкости, подсчитывали мы, и сколько голых девок могло
плескаться одновременно, чтобы не свернуть набок такую «дуру»? В
служебный день понедельник мы притащили стремянку, я поднялся, осмотрел
объект сверху, и даже занёс во внутрь ногу. Спуститься не рискнул, но
понял, как всё должно произойти. Хорошо было бы использовать подъёмник
с площадкой, с него легче сойти в ёмкость и, главное, выйти.
Те, кто её делали, как-то ведь выбирались изнутри в XIX веке, убеждал я
сомневающихся друзей, так чего же мы боимся в XXI-ом? И в
следующий понедельник мы приволокли уже две стремянки. Заочники
страховали внизу, мы с Леонидом поднялись… И тут вошла охрана с
начальницей отдела. Нас не застукали, на нас настучали. Но, поскольку мы
не успели ничего крамольного совершить, то и виниться нам особо не в чем
было. Ну, хотели заглянуть сверху. Почему в пакете с собой оказалась
бутылка и стаканы? Ну, забыли оставить в раздевалке. Ну, был у меня
замысел, признался-таки я, поскольку им было многое известно. А когда
спросили: кто инициатор выпивона в ротонде? – стало глупо отпираться.
Донесли, оказывается, обо всём до мелочей по старым добрым российским
традициям. Какой подлый народ, возмущался Леонид Спартанский Вождь.
Народ наш таков, каким его сделали за предыдущие века, объяснил я
коллеге-единомышленнику, а мы с тобой, как историки, должны были это
учитывать. Я тогда уже твёрдо решил поступать в Герцена, а он ещё раз
собирался восстановиться в Большом. А вот если бы, а вот если бы! –
кричала громче всех начальница, которая нас засекла. Хотел я сказать ей,
что история не знает сослагательного наклонения, но поскольку моя судьба
для неё была уже решена, то и повторения мною банальных истин она бы
вряд ли запомнила.



20

Старый Крым оборвал поток мятежных сновидений, с автобусом пора было
прощаться. Плохо соображая распухшей головой, я вышел, осмотрел пейзаж,
сделал несколько приседаний, купил минералки, чтобы прополоскать горло,
пожевал какой-то пирожок, и мгновенно взбодрился, когда услышал который
час. Сколько-то минут седьмого, а значит, приближается темнота, и
ночевать ещё раз на горных тропах не хотелось. Я только что грезил о
встрече с Анжелой, почему и вышел из автобуса не сразу, надо было унять
возбуждение, чтобы не показываться на люди с оттопыренными штанами. Если
прошлая ночь ушла на душевные разговоры с небесами, то предстоящую
хотелось отдать ритуалам похоти.

Придорожный рыночек-базар наполняли смуглые пожилые женщины внушительных
размеров. Казалось, что сидят они у своих ящиков давно и никогда не
встанут, прилипли центром тяжести к насиженным местам. Они на все лады
расхваливали свой товар и замолкали, когда я им показывал бумажку с
надписью. Я написал крупными печатными буквами название деревни,
опасаясь неверно произнести заковыристое слово. Женщины пожимали
плечами, отводили взгляды и переговаривались между собой на непонятном
языке. Я засомневался, неужели слово написано с
ошибкой, оскорбляющей их чувство национальной гордости. Не хотелось
повторять историю с михрабом. Или название это для них священно, им
нельзя его произносить, выдавать какую-то тайну?

Когда подошла юная татарочка и прочла вслух написанное, старухи радостно
загалдели, показывая руками, где находится интересующий меня населённый
пункт. Я умилился их гостеприимству. Никакой тайны не было, они просто
не умели читать. Девчушка спросила, не хочу ли я туда проехать, и повела
к стоящим в тени кустов автомобилям. Старенький «москвич» принадлежал её
дяде, который складывал во внутрь машины порожнюю тару. В салоне имелось
только два сидения, для водителя и пассажира, на которое мне и указали
за оговоренную девочкой плату. Она стала для меня татарской
феей-спасительницей с коммерческим расчётом. Поехали мы с весёлым
грохотом, дребезжал мотор, ржавый кузов автомобиля и пустые ящики. Я
привыкал к неприхотливому быту местных жителей.

Дядя феи спросил, как меня зовут, откуда приехал и куда мне надо, к кому
именно. Слово «Петербург» и на него произвело странное впечатление, он
перестал задавать вопросы и уставился на дорогу, как будто ехал по ней
впервые.

Надо же, задумался я, как сильна у них историческая память. Далёкие
предки нынешних крымских татар совершали набеги на север и доходили до
Москвы. Но воинственная политика Петербурга аннексировала Крым,
превратив свободное население полуострова в крепостных. Не трудно
представить, как изгалялись тут новые русские землевладельцы XVIII века,
получив угодья на халяву, заставляя местных жителей отрабатывать барщину
или платить оброк. Поэтому, наверное, и отношение к российским столицам
у потомков ханства различное до сих пор. Я кое-что прочёл о Крыме перед
поездкой. И не только о Крыме. Готовился к встрече, не хотел выглядеть
профаном в глазах Марка Сципиона.

Город, который он раскапывал не первый год, ранее назывался Солхат.
Золотоордынцы сделали его своей столицей и опорой в общении с более
могущественными городами-государствами, такими, как Херсонес, Кафа, ныне
Феодосия, Солдай, то есть Судак, и Боспор, теперешняя Керчь. Полное
подчинение портов туркам ещё только предполагалось, а на месте будущего
Бахчисарая гнездились тогда караимы в соседстве с потомками тавров и
скифов.

Но блеснуть эрудицией перед научным руководителем экспедиции мне не
пришлось.

Мы проехали через населённый пункт, оказавшийся недалеко, за Старым
Крымом, обогнули холм, и шофёр указал вперёд, на палаточный городок. И,
наконец, заговорил, но вполголоса, таинственно и проникновенно.

– Мы сейчас приедем уже… Ты хороший парень… Ты скажи ваш начальник
Марк, что я тибе привёз, почти бесплатна привёз… Ты скажи, я могу его
экспедиция каждый день всякое разное возить… Всё, что надо буду возить…
Ему один тут возит, он плохой человек, много деньги берёт… Я мало деньги
вазму… Вода буду возить источник, самый вкусный вода, фрукты-овощи буду
возить свой огород, мало деньги брать… Меньше, чем этот… Ты скажи, ну…

Так вот почему он молчал всю дорогу. Обдумывал, как сделать через меня
деловое предложение.

Нас увидели, на пыльную дорогу вышли несколько человек в панамах, и я
узнал по бёдрам Анжелу. Водитель правил к самой большой палатке, из
которой появился тот, о котором он говорил. Этого я узнал по животу, но
попросил остановить машину рядом с Анжелой. Водитель будто не услышал и
подкатил к начальнику, посчитав, наверное, меня его заместителем,
которого и доставил по назначению. Я же вышел и обернулся к спешащей
Анжеле, которой ещё из машины помахал рукой. Радостно обнял её, вполне
искренне поцеловал, что её почему-то смутило. Анжела потянула меня к
своему шефу, который стоял, по-наполеоновски сложив руки, назвала меня и
сказала, что я тот самый, который уже просился.

– Антон Крайнов, - повторил Сципион, не желая отвечать взаимностью на
наши приветливые улыбки. – Край-ноу… Говорящий нет…

Он как бы расшифровал мою фамилию с английского, и я не стал
разубеждать его, что у мой фамилии славянские корни, от болгарской
Крайнев, стоящий впереди.

– К сожалению, молодой человек, должен разочаровать вас вторично.

– Как это, Марк Арнольдович? – воскликнула Анжела. – У нас же вакансия…

– Анжела! – рявкнул начальник на зарвавшуюся подчинённую. – Занимайтесь
своим делом.

– Вы не беспокойтесь, - вступился я за подружку. – Нет, так нет. Я
проездом в Крыму, решил её проведать, и помочь вам, если надо… Мне
просто интересно как историку… Вы столько лет ищите могилу Мамая… Я
только хотел предложить свою помощь и всё… Ну и Анжелу заодно
проведать…

Я умышленно польстил его самолюбию, надавил на солидарность тружеников
науки. Но монстр устоял.

– Навестить разрешаю. Навестить – пожалуйста. Но не больше.

И он направился к двум женщинам, тоже вышедшим из большой армейской
палатки. А меня тронул за плечо водитель автомобиля, оказавшийся рядом.

– Ты про мине почему не сказал?

– Да я говорил…

– Я слышал, что ты говорил…

Он пошёл к своей кляче, и меня пронзило чувство жалости. Я
частенько перед конкретным человеком ощущаю себя виноватым. А вот
палаточный городок экспедиции мне захотелось облить бензином. Чтобы
петербургский начальник не чувствовал себя императором на
крымско-татарской земле.



21

Анжела повела меня к своей палатке и поинтересовалась, не хочу ли я
перекусить? Я тряхнул наплечной сумкой и сказал, что у меня не только
закусить, но и выпить имеется. Отметить встречу, когда стемнеет.

– Так уже темнеет, - улыбнулась Анжела, но как-то печально.

Она ушла, чем-то озабоченная, пообещав быстро вернуться, и я просидел у
палатки на восемь коек, наверное, с полчаса. Меня основательно достали
кусачие насекомые, гнус наподобие мошки, но злее. Прошедшей ночью в
горах ничего подобного не ощущалось. Анжела вернулась с тремя женщинами
и с глубокой миской, а сверху тарелка, под которой томилась остывающая
картошка с котлетой и малосольным огурцом. Женщины, искоса на меня
поглядывая, прошли в палатку, зажгли там свет и зашебуршились на своих
кроватях, что-то шумно обсуждая и посмеиваясь. У них только что прошёл
ужин, на который посторонних приглашать запрещалось.

– Пошли к костру, - сказала Анжела, досадуя, что забыла хлеб.

Стемнело почти мгновенно. Ярко сиял от огня изнутри домик-столовая из
полиэтилена, с большим тентом поверху от жары. В стороне разгорался
небольшой костерок и звучал транзистор. Я понял, что из договорённого и
ожидаемого гостя превратился в обузу. Анжела, конечно, обрадовалась
моему приезду, но теперь не знала, куда меня деть. Мне же идти к сидящим
у костра не хотелось. Если не принят, значит, чужой.

– Давай куда-нибудь подальше уйдём, - предложил я. – Свой костерочек
приделаем.

Она сказала что-то про дрова, которых у нас нет, и тут из темноты
нарисовался интеллигентным призраком низкорослый парень лет тридцати в
очках.

– Анжела, мы тебя ждём. Зови своего друга.

Смотрел он внимательно, я взаимно изучал его, а между нами девушка
вертела в руках эмалированную миску. Анжела и сняла неловкость, назвав
нас по именам, представив друг другу. Мы одновременно произнесли «очень
приятно», с вежливым наклоном головы, но рук не подали.

– Пошли, Антон, ну чего ты? – Анжела толкнула меня под локоть, и как-то
уж очень по-приятельски, не с обычной женской лаской.

Пришлось идти. Но я на ходу рассматривал темень по сторонам, решая, куда
бы увести подругу и как это сделать, под каким предлогом. Оригинальных
мыслей на ум не приходило.

У костра на раскладных стульчиках щурились от дыма ещё один в очках и
три женщины разных лет и полноты. Младшие научные сотрудники, а то и
кандидаты, определил я. Анжела назвала моё имя и, к моей досаде, где я
учусь, а мне совсем не хотелось выглядеть перед ними отстающим по жизни.
С очкариками я был почти ровесник. Мне вежливо
указали на свободные места, и я достал из сумки бутылку. Одну мадеру
было не жаль потратить на знакомство.

– Спасибо, конечно, - сказал подошедший с нами и оглянулся. – Но у нас
тут, знаете ли, строго с этим делом.

– Что, - весело спросил я, - Марк Сципион вето наложил на употребление
спиртного?

Услышавшие неизвестную кликуху своего начальника, переглянулись, кто с
испугом, а кто с интересом. Они сидели в одинаковых куртках с длинными
рукавами и капюшонами, а я перед ними выёживался. Бутылку попросили не
открывать, но как-то неубедительно, и я ловко срезал ножом пластиковую
пробку.

– Ребята, - обратилась к сидящим Анжела, - а давайте все вместе
попросим Марка Арнольдовича? Чтобы он взял Антошку? Людей же не хватает.
А коллективной просьбе он, может быть, не откажет, правда ведь?

Я стоял перед ними с открытой бутылкой и спросил, есть ли стаканы. Как
Антошка я должен был сыграть им на гармошке. Анжела поторопилась,
выбрала не самое удачное время для консолидации. И стаканы для
объединения коллектива отсутствовали. В сумке моей ждали своего часа два
пластиковых стаканчика, но я пока что не хотел их доставать. Они лежали
рядом со второй бутылкой. А на земле, у котелка, я увидел большую
почерневшую кружку с загнутой ручкой, как у ковша, предмет явно из
другой эпохи. Даже язык зачесался спросить, а не используют ли они
найденные экспонаты в бытовых целях. Я нагнулся, поднял,
кружка оказалась из алюминия, и предложил.

– Давайте тогда вот её пустим по кругу. Да не минует никого чаша сия.

И тут Анжела выхватила у меня бутылку и спрятала за спину. Она первой
услышала тяжёлую поступь. Подошёл научный руководитель и направил на
меня указующий перст.

– Вы, молодой человек, намерены остаться у нас до утра? Находиться
здесь посторонним запрещено. Я, так и быть, сделаю для вас исключение.
Но только на одну ночь. Договорились? Не выгонять же вас…

Назвав по именам очкариков, он повелел им пристроить меня в мужской
палатке. Но я-то ехал сюда переспать не с ними.

– Марк Арнольдович, - встряла зачем-то Анжела, - мы тут все хотели…

Она поглядела на тех, от имени кого говорила, но коллектив единодушно
рассматривал затухающий огонь. А я стоял перед ними с пустой кружкой.

– Что вы хотели? – уточнил раздражённо Сципион. – Выпить спиртного? И
для этого спрашиваете у меня разрешения? Анжела, я вас предупреждаю…

И он ушёл, не договорив. Поступок мудрого правителя. Подчинённый должен
лично осознать свои недостатки и сам себя наказать. Сидящие смотрели на
Анжелу с иронией. Мне пить с ними расхотелось. Анжела протянула
бутылку, закупорить которую тоже не было возможности, пробка догорала в
костре. Что и подсказало мне дальнейшее решение.

– Если здесь выпивать запрещено, то мы это сделаем за территорией
лагеря. Пойдём, Анжела.

Я поставил кружку на место.

– Куда это мы пойдём? – растерянно спросила девушка.

– Проводишь меня. Ночевать я у вас не останусь.

Я взял её за руку и повёл прочь от костра, к дороге, а по ней до
ближайших кустов.

Анжела взялась объяснять, что у Марка и так-то характер несносный, а
сейчас он раздражён сверх меры. Они начали работу по намеченному плану,
но вскоре выяснилось, что двигаются в пустоту. Тогда решили параллельно
поднять раскоп семилетней давности, чтобы хоть какого-то результата
достичь за лето. Марку захотелось ещё раз вскрыть ранее найденную им же
могилу, чтобы составить полнейший антропологический анализ
захороненного, по которому дома удастся составить компьютерный
графический портрет. И не кого-нибудь, а предположительно самого Мамая!
Но известный московский антрополог, которого пригласили, и у
которого лучшая аппаратура, приехать не смог, у него другие планы, в
Крым он в этом году не собирался.

Стало светлей, жирный месяц наконец-то избавился от облаков и созрел
поменять ориентацию, готов был стать луной. Я увидел подходящие
кустистые деревья чуть в стороне и позвал туда. Анжела закурила и
покорно пошла за мной, говоря, говоря и говоря. Прощупав ногой
травянистую поверхность, я достал из сумки ветровку и постелил её под
ветками. Анжела прикурила вторую сигарету и всё оглядывалась в сторону
лагеря. Я насильно усадил её, разлил вино по мягким стаканам и заставил
выпить. И тут же налил по второй, чтобы побыстрей раскрепоститься.
Но подруга не раскрепощалась. Земля ей казалась холодной, трава
жесткой, ветки колючими, а вино крепким. Я перешёл к ласкам, стал
целовать её, повалил на спину, потянул с ног спортивные штаны. Но не
заладилось. Я нежно прикасался к оголившимся бёдрам, а её рука тут же
шлёпала по ним, отгоняя комаров. Не захватив её, отхлынула и
волна моего возбуждения. Что-то мешало, кололось, кусалось, да ещё
недовольное ворчанье и запах табака. Я предложил допить, чтобы
избавиться от раскрытой бутылки, которая постоянно падала, не желая
стоять на земле. И стаканчики тоже падали. Пока я
наливал, Анжела встала, расправила одежду и сказала, что больше сидеть
не хочет. Я был не против повзаимоотношаться и стоя, и тоже поднялся,
подавая вино. Она выпила, закашлялась, достала ещё одну сигарету и
щелкнула зажигалкой.

Тут и я услышал шаги. Нас преследовали, она это чувствовала, и,
возможно, подавала сигналы огоньком. Я не сомневался, кто это, и позвал
его подойти. Раз уж облом пошёл за обломом, то не стоило и продолжать
надеяться. На крымской земле в любви мне что-то не катило. Очкастый
кандидат наук подошёл и объяснил, что направился за нами из боязни, как
бы Анжела не заблудилась, когда будет возвращаться после того, как меня
проводит. Я рассмеялся, а захмелевшая Анжела поверила ему и возбуждённо
рассказала, что я теперь в курсе неудач их полевых работ, она поведала
мне кое-какие секреты. Очкарик добавил от себя информационные
подробности, которые, как он сказал, будут интересны мне как будущему
историку. Информация автоматически заархивировалась в моей памяти.
Интересовался я очень, но меня и задело, и я раздумал доставать вторую
бутылку, чтобы выпить с ним, как с коллегой, если он уже настоящий, а я
ещё только будущий историк. К их полному изумлению я стал прощаться.

– Нет, правда, я был рад познакомиться. А вам пора. У вас режим. Обо
мне прошу не беспокоиться. По этой дороге я приехал, по ней же и
обратно. Но вы меня ждите. Я вернусь. Я помогу вам, даю слово. Так и
передайте Марку Арнольдовичу вашему. Он мне отказал, но я не в обиде.
Научные интересы должны быть выше личных симпатий и антипатий. Верно?
Так что, будьте уверены. Я всё понял и постараюсь решить проблему.
Так что мы ещё встретимся.

И я быстро ушёл в ночь и прочь. Умчался, как летучий в задницу
голландец.

Я, конечно, бахвалился, разогретый вином. Мне было неприятно, хотелось
послать их к научной матери, но и азарт меня захватил. Хотелось доказать
конкретным делом свою значимость. Что мне по силам ради отечественной
науки сделать то, чего не может их большая профессиональная экспедиция.
Даже кулаком погрозил, оглянувшись. Дескать, я вам ещё покажу битву
лапифов с кентаврами. Эту картину мы всей бригадой крепили в
Николаевском зале, а потому я проникся буреломом стихий.



22

Мамай был князем монгольской военной аристократии. Из простого
эмира-начальника он выслужился в темники, командовал тьмой, туменом,
десятитысячным войском. И строил далеко идущие честолюбивые планы,
ощущая себя неординарной личностью. Как о нем писал современник, «в речи
не памятлив, но горд вельми». Он лихо втёрся в доверие к хану Бердибеку
и женился на его дочери. Хан правил Ордой недолго, лет пять, и загнулся
при загадочных обстоятельствах, может быть, и при содействии зятя.
Наследником становился малолетний сын, которому без старшего наставника
и помощника никак было не обойтись. А потому Мамая, как родственника,
объявили беклярибеком, политическим отчимом и воспитателем, правителем
при юном правителе и старшим князем над всеми князьями. Тут-то он и
прибрал к рукам всю власть в Золотой Орде.

Законным ханом он стать не мог, потому что не родился потомком
Чингис-хана, но чингисидкой была его супруга. А пример для
подражания имелся, до него узурпатором Великой Орды становился уже
темник Ногай. Тот, правда, плохо кончил, но этот исторический опыт
Мамай учитывать не хотел. Нового хана по старомонгольскому обычаю
избирал курултай, и, как я понял, Мамай всячески препятствовал
организации такого сборища. Его воспитанник подрос и женился, но ханом
его не объявляли, всё никак не собрать было князей и военных начальников
на утверждающий совет. Да и не желал Мамай быть подчиненным своего
воспитанника, занять ханскую должность мог и другой царевич-чингисид,
благо таковых имелось во множестве и все желали власти, почестей и
богатств. А потому всевозможными интригами, а чаще ядом и кинжалом,
Мамай убирал неугодных наследников, а поднимал послушных. Ханами за
время его правления объявлялись Абдаллах, из потомков Узбека, в 1370
году царем был посажен Мамат Салтан, который тоже потом исчез при
загадочных обстоятельствах, а на его место усадили Махаммад-Булака. Дело
в том, что от имени подставных царей чеканились монеты для поддержания
финансовой мощи Золотой Орды.

Экономика штука хитрая, но и простая при внимательном рассмотрении.
Правитель печатает валюту, чтобы платить служащим и наемникам, и чтобы
закупать оружие, товары и продукты у населения, и тут же старается
отобрать эти деньги в виде налогов. А налогов было много, со скотоводов,
с землепашцев, с купцов, на транспортные средства, на содержание дорог и
почтовых станций. Русь до Ивана III своей монеты не чеканила, кроме
Великого Новгорода, но ордынские деньги в княжеских закромах оседали в
достаточном количестве. Ещё бы, русские купцы владели почти всем
торговым флотом на Волге, а платили за это своим князьям. Те из
понятного интереса предпочитали сами обкладывать налогами подданные
волости, отказавшись от действий ордынских баскаков, военных отрядов по
сбору дани, и отправляли в ханскую казну лишь оговоренный процент.

Великий князь Московский при Мамае уже не ездил в Сарай за ярлыком на
право правления, и выход дани платил намного меньше, чем при хане
Узбеке. И другие князья перестали ездить в Орду с подарками и стучать
друг на друга, как раньше, так как не считали правителя законным ханом.
Мамаю для усиления власти следовало поставить русских князей на место,
заставить платить хотя бы по старине, а то и больше.

Золотая Орда к тому времени распадалась от усобиц и раздоров. Отделился
астраханский улус со Старым Сараем, самостоятельности требовали ногайцы,
не желали подчиняться Новому Сараю камские булгары, отпал Хорезм,
недоволен был правителем и крымский наместник, являясь чингисидом. Но
Солхат считался второй столицей Мамая, тот подолгу жил в Крыму в
качестве владетеля края, с купцами из Генуи поддерживал налаженные
торговые отношения, брал генуэзцев наемниками в свое войско. Их пехотные
отряды и вошли в Мамаево войско, когда тот решился выступить на Русь.

До Мамая поход на север удался Арабшаху, самопровозглашенному хану
отделившегося Булгарского улуса, далеких предков казанской мафии. Князь
Владимирский и Московский Дмитрий, будущий Донской, вышел навстречу
беде, но татар не встретил и вернулся домой, отправив часть полков
пройти дальше защитным маршем. Тем сообщили, что Арабшах далеко, и
князья стали лагерем, не выставив дозоров. Решили оттянуться,
разоблачились от доспехов, и загуляли на несколько дней. Ну, как обычно.
А их степные проводники, мордовские князья, сообщили о беспечности
русских Арабшаху. Тот быстрым переходом достиг лагеря, окружил и перебил
фактически безоружных воинов. После чего дошёл до Нижнего Новгорода,
который без труда взял, пограбил и пожёг. Дальше его след в Истории
теряется, как и многих других потомков Чингисхана, дорывавшихся до
власти на год, на два, не больше трех.

Вдохновленный примером малого похода соплеменников, Мамай двинул на
север в 1378 году свой большой отряд под командованием князя Бигича.
Нижний тому взять удалось, но от Москвы ордынцев прогнали, а на реке
Воже разбили. Это поражение своих войск Мамай не мог оставить без
отмщения. Прежде всего, конечно, для поднятия авторитета. Иначе свои же
собратья по седлу на пальцах бы показали, что «ты не пацан». Два
года он готовился к походу, подняв большое ополчение
подданных-скотоводов, наняв ратников-латинян и конные отряды кавказцев,
привлек дружины рязанцев, и договорился на совместные действия с
литовским князем Ягайло.

Но в это время в Белой Орде, в степях будущего Казахстана за Каспием,
пришел к власти, после долгих попыток и неудач, Тахтомыш, законный
чингисид. Его утвердили на курултае и поставили хану политическую
задачу. Восстановить прежнее могущество Великой монгольской империи.
Устранить вопиющее нарушение старомонгольских обычаев, такое, как
принятие ислама и истребление непокорных. Одних только царевичей, не
желающих принимать веру арабов, хан Узбек до этого истребил около
семидесяти! Тахтомышу надлежало объединиться с Синей ордой и подчинить
своей власти Золотую Орду. И Мамай об этом узнал довольно быстро,
степная ямская почта была тогда передовой, так как стала праматерью
будущей российской. Возможно, Тахтомыш предлагал Мамаю добровольное
подчинение, отсылал посольство, как практиковалось перед большими
походами. Но беклярибек, что говориться, «забурел».

Князь Дмитрий, к которому Тахтомыш тоже обращался за поддержкой против
Мамая, имел тогда большую силу, и перед ним его князья тоже ставили
политическую задачу. Отделиться на фиг от Орды! Патриотичной идеей князь
примирил и подчинил себе почти все центральные и северо-восточные
княжества русичей. Западная Белая Русь и княжества Черниговское с
Киевским были тогда под литовцами. Примкнули мордва, мари и булгары,
стояли за князя и крещеные татары, бывшие половцы. Новгород дал денег,
но рать не выставил, у тех своих проблем хватало с соседями-католиками.
Если б они тогда уступили, подчинившись Ватикану, мы бы сейчас писали
латинским шрифтом.

Мамай понимал, что оказался в клещах. Есть версия, что через тех же
рязанцев он посылал в Москву предложение замириться с князем, если тот
будет платить ему столько-столько-то. Но послы то ли не дошли, то ли
были посланы ещё дальше. Во всяком случае Дмитрия не напугали
донесения разведки, что движется на них тьма-тьмущая. Он выступил
навстречу. И Мамай рискнул сначала разобраться с ним, а потом повернуть
на встречу Тахтомышу.

Куликовская битва имела решающее историческое значение для объединения
Руси, хоть и полегло там больше трети войска. На телегах увозили по
домам раненных, и на эти обозы нападали соседушки литовцы с белорусами,
которые вовремя на помощь к Мамаю не пришли, но добычи хотели. Победа
зарядила на будущее русичей идеей национального самосознания, а
правителям показала возможность решения задач государственной
значимости.

Но был ли побежден Мамай? Русские не преследовали вражеского
предводителя и его беков, взяли множество военных трофеев, но в
описаниях не упоминаются пленные. Значит, Мамай попросту отступил после
удара засадного полка, видя, что победить не удастся, а войска ему ещё
ох как потребуются. Потому что буквально через две недели у него
состоялась вторая «стрелка», с Тохтомышем.

И на реке Калке Мамай проиграл, как говорится, «вчистую». Битва длилась
не долго, потому что его подданные стали переходить на сторону
противника, приветствуя и повинуясь законно избранному курултаем хану.
Мамай, конечно, озверел от предательства подчинённых, видя, как его
подло «кинули».

«Вы чо, в натуре, делаете?» А те, наконец-то, пальцы и растопырили. «Ты
не пацан!»

И пришлось Мамаю со своим близким окружением бежать в Крым, спасать
шкуру.

В Солхате жили родственники, наверняка, ещё одна жена и дети, но, судя
по упоминаниям из различных источников, Мамай с малым отрядом и большой
казной решил отправиться в Кафу, скрывая собственное имя.

Есть две версии вполне логичного поведения бывшего могущественного
правителя после двух поражений в сентябре исторического года.
Большинство татар здесь являлись потомками половцев, искони язычниками и
отчасти христианами, то есть противниками нахлобученного на них ислама,
а потому ждали Тахтомыша как освободителя от насильственно утвержденной
веры. А визири с военными, мусульмане по служебному статусу, ждали
Тахтомыша как законного правителя. Особенно наместник чингисид, будучи
родственником избранного курултаем хана. Хотя История показывает, что
царственные наследники в основном враждовали, причем не только у
монголов. Поэтому Мамай боялся, что бывшие подданные с радостью выдадут
его на милость победителю. Наверняка, Тахтомыш обещал награду за его
голову. Так что понятно, отчего Мамай двинулся в Феодосию. Но почему
выдавая себя за купца? То есть, своих бывших друзей-генуэзцев он тоже
боялся, но по другой причине. Дело в том, что сам-то с лучшими отрядами
он ушёл с Куликова поля, а наёмная рать вся там осталась. За что
родственники погибших, естественно, жаждали отмщения, либо денежной
компенсации. Мамай, короче, «попал». На купеческих судах он хотел
перебраться из Крыма куда подальше, скорее всего, в Египет, с халифатом
у него была налажена дипломатическая переписка, но не повезло. По дороге
в Кафу его грохнули. Кто именно сотворил убийство, в источниках не
говорится. Возможно, просто разбойники, позарившись на богатства. Один
факт остаётся до сих пор неизменным, - дальше о нём ни слова, как и где
похоронен – неизвестно.

Пришедший за ним Тахтомыш тела своего противника не искал, либо не
нашёл, пограбил Крым не сильно, так, для порядка, с мусульманами
обошёлся не строго, так как по ясе Чингис-хана монголам предписывалось
веротерпение, есть лишь свидетельство того времени о разрушении в
Солхате медресе, а с католиками-генуэзцами он заключил договор, взяв с
них «по счетчику» за помощь Мамаю. Молодой хан нуждался в деньгах,
впереди светил поход на Москву, подчинение княжеств, разборки с
литовцами, ну и затяжная война с Тамерланом. Тот хоть и помог ему
взойти в ханское седло, но ни один император не допускал существования
под боком сильного соседа.

Победивший в результате Железный хромец Тимур тоже не искал, или не
нашёл, Мамаева праха, но с Крымом обошёлся круто. Его наёмники
безжалостно предавали мечу джихада сопротивляющихся или помогавших
противнику. Кафу им пришлось осаждать восемнадцать дней! Понятно, что с
католиками там не церемонились. Тимур раздробил Орду на султанаты,
оставив столицей Старый Сарай, Батыев, а Новый Сарай, где-то под
Волгоградом, возле города Камышина, уничтожил. Остался на том месте лишь
курган, до сих пор носящий имя могущественного когда-то правителя.
Насыпали его, наверняка, специально, возможно по приказу Мамая, чтобы на
десятки километров просматривать окрестности, не приближается ли к
столице неприятель.

Но прежние улусы, наследники политического устройства Золотой Орды,
позже возродились к самостоятельности. После того, как один из султанов
окончательно разрушил Солхат, Менгли-герай объявил себя ханом, а столицу
перенёс в другое место. И северные княжества не спеша, но верно,
объединились в будущую Великороссию. Политически и экономически на
монгольский лад, а духовно унаследовав метрополию Византийской империи с
двуглавым орлом. Крымский военноначальник Нуд-Дуалет возглавлял даже
войско Ивана III и разгромил Сарай, после чего столицей была объявлена
Москва. На что крымский хан ответил, что ни фига, новая столица в
Бахчисарае, и начались русско-татарские разборки бывших золоордынских
подданных.

Серьезное научное изучение истории Крыма началось в советское время.
Каждый год из одного только Питера уезжает на лето по нескольку
экспедиций до сих пор. А Марк Сципион копал там давно, и с определённой
целью, найти захоронение Мамая. Не могли, считал он, бросить
беклярибека как собаку, а если он вынужден был скрываться, то и тело,
значит, тайно передали родственникам или мусульманской общине города.
Не одно десятилетие Золотоордынская экспедиция Эрмитажа раскапывала
город Солхат, пока не дошла очередь до участка земли, обозначенного на
плане землемера XIX века «Мамайское старое кладбище». И тут повезло. Под
разрушенным мавзолеем гораздо поздней постройки обнаружили уникальное
погребение. Сруб в три венца из деревянного бруса размером три на
полтора метра. Огромная домовина с останками мужчины невысокого роста
была накрыта толстыми поперечными досками, засыпана гравием и накрыта
плитами от разрушенного медресе. Явно тайное и весьма непростое
захоронение.

Но было это в 1995 году, когда Крым уже принадлежал другому государству,
после распада очередной империи, построенной на ордынский лад. По новым
межгосударственным отношениям копать археологам разрешалось, да ещё и за
приличную плату, но всё найденное автоматически становилось
принадлежностью Украинской академии наук. Домой разрешалось увозить
только фотографии экспонатов. Питерский учёный почти достиг своей цели,
оставалось доказать принадлежность захоронения, но его находка тут же
становилась не его собственностью. А потом докажи, что именно ты автор.

Произошел тогда у них ещё один показательный случай. Когда стали
разбирать остатки мавзолея, в изобилии пошел материал от ранее
разрушенного медресе, декоративные изразцы с мусульманским орнаментом.
Разнорабочими на лопату брали местных парней, в основном из татар,
которые буйно строились по возвращению на историческую родину после
сталинской депортации. Заботливые ученые объяснили местным, что это
исторический материал культуры их далёких предков. Татарчата понимающе
кивали головами. А через несколько дней все изразцы исчезли. Обнаружили
ценные экспонаты во дворах жителей Старого Крыма, кое-где уже
прилаженными в облицовку фундамента строящихся домов. Ученые потребовали
вернуть археологические находки. Татары мгновенно отреагировали
митингом, на котором объявили, что если экспонаты являются предметами их
культуры, значит им и должны принадлежать.

Отношение местных жителей к научным изысканиям повергло эрмитажников в
уныние, а требования украинских контролирующих органов в строгой
отчетности настроило коллектив экспедиции к неповиновению. Не дав никому
отчета, уникальную находку тихонечко закопали. Все вернули на место,
кроме расхищенных изразцов. Мамаю не удалось возродиться из забвения.

Мне об этом с восторгом рассказала Анжела и её очкастый научный
покровитель. Они в той давней экспедиции не участвовали, но были
прекрасно осведомлены о тайной миссии их шефа, так как помогали ему
теперь и переживали за дело. В этой же экспедиции Марк Сципион решил
поднять забытый раскоп и произвести антропологическую идентификацию, но
московский учёный собрат с крутой аппаратурой его «прокатил».

И я решил им помочь. Во что бы то ни стало. Я даже поклялся, видя их
усмешки.

23

Следующая цепь событий показала, что этим летом я обречён воспринимать
жизнь как чудо. Ещё ни раз мне придётся сдерживать удивление от
невероятных обстоятельств.

Меня подобрал ночной автобус на знакомой остановке у придорожного рынка.
Толстозадые старухи так и сидели тёмными истуканами торговли у ящиков с
огурцами, зеленью и бананами. Парочку я купил на закуску. Водителю
автобуса я сказал, что мне надо в Бахчисарай, он кивнул и дал команду
садиться вышедшим покурить пассажирам. Меня будто ждали тут, а потому я
расплатился за проезд чуть ли не с нежностью. И вольготно развалился на
двух свободных креслах в глубине салона.

И мне приснился Мамай. Теперь я представлял, как он выглядит без всякой
антропологической экспертизы московского специалиста. Жирный,
низкорослый, тёмнолицый и раскосый, тыкал он в меня пальцем, призывая с
азиатским акцентом спасти от нависшего над ним заговора. А когда он меня
толкнул, я проснулся.

Какой-то мужик сказал «приехали» и направился на выход. Салон автобуса
был пуст, а за окном голубело небо. Потряхивая задубевшей головой, я
выбрался последним из автобуса и уточнил у водителя.

– Это Бахчисарай?

– А-а, это ты, - как-то растерянно развёл он руками. – А я думал, что
ты вышел.

И тут же скрылся, как будто что-то вспомнил. Мне заботливо пояснили, что
я в Севастополе, отчего поспешность водителя стала мне понятной, ведь я
же его предупреждал, где меня следует высадить. Не передать словами
восхищения, когда встречаешь чудесный лазоревый рассвет не там, куда
направлялся.

Однако я быстро сориентировался в неожиданном повороте судьбы. Здесь
служил во славном русском флоте школьный друг Леонида Спартанского
вождя. Именно о нём говорил я Рыжему, когда тот интересовался, нет ли у
меня знакомых в Крыму, но тот отверг кандидатуру кадрового моряка. А я
познакомился с бесшабашным весельчаком, когда он заявился к нам в
Эрмитаж во время своего зимнего отпуска, и мы распили привезённый им
крымский портвейн в галерее героев Отечественной войны 12 года. Сказали
бравый патриотический тост и объяснили, почему отсутствуют портреты
некоторых генералов. Имена остались, а лиц в пустых рамах нет, художники
не успели встретиться с живыми участниками событий, а техники фотографии
тогда ещё не существовало на земле. Парень пришёл в восторг от нашего
музейного ритуала, а мне показалось, что он впервые в Зимнем дворце,
хотя родился в Ленинграде, а вырос в Петербурге. Вот только имя его
напрочь вылетело из моей головы. То ли Сергей, то ли Саша.

Оказалось, что Алексей, Алёха. Я не только удивился, но и поклялся
Леониду по телефону, что впервые слышу это имя.

– Я представляю, в каком ты там состоянии, - ответил Спартанский Вождь
и сказал, что в шесть часов утра никаких клятв не принимает.

Я извинился, взял у него номер мобильника друга и попросил его сейчас
же самому позвонить Алёхе и предупредить, что я проездом в Севастополе и
мне нужна помощь. Всё-таки Леонид его школьный друг и тот ему в первую
очередь не сможет отказать.

Прогулявшись минут двадцать, определившись в расположении города и
названиях местного бутылочного пива, я вернулся к переговорному
пункту и не без волнения нажал на кнопки таксофона. Я внутренне
подготовил себя к отказу, к «пролёту», и, возможно, поэтому случилось
наоборот.

– Это хорошо, что вы меня, черти, утром застали! – радостно заорал
незнакомый мне голос. – Я как раз вахту сдаю!.. Ты сейчас где, земеля?..
Жди меня там!.. Через час буду!

– Я тебя узнаю в морской форме? – спросил я на всякий случай.

– Да я буду в гражданке! Ты скажи лучше, как я тебя узнаю?

Его тоже не смущало, что мы не помним друг друга в лицо.

Парень оказался ниже среднего, накаченный в плечах, этакий сильно
загорелый весельчак южанин, не скажешь, что родом из Питера. Он радостно
поблагодарил за приезд, ради меня у него есть возможность оторваться на
пару дней от службы, командиру он доложил, что приехал двоюродный брат,
а жене потом что-нибудь другое наплетёт. Даже о государственных
проблемах он рассказывал с бесшабашным возбуждением. О том, что
российскому флоту и городу-герою Севастополю наступает последний парад.

– Хохляндия отхватила Крым на халяву и от жадности охренела. Повышают и
повышают арендную плату. Экономически заставляют нас уйти. Думают, что
когда сюда придут натовцы и станут платить больше, им станет лучше. Ну
ни хрена не понимают от избытка сала в голове. Их же сделают рабами
Америки. Будут втюхивать им всякую пудру, а у них покупать ничего не
станут. Их пшеница и уголь никому не надо, своей хватает. Здесь один
лишь стоящий товар, сисястые девки для публичный домов, да и тот быстро
портится.

Меня тронуло его чувство патриотизма. С виду раздолбай, но душа на
месте.

– А татары? – спросил я. – Как они относятся?

– А что – татары? Им нужны все рынки, чтобы торговать, все маршрутные
такси к рукам прибирают, и на побережье стараются захватывать всё, что
приносит доход с отдыхающих. А то, что они русских не любят, так
это историческая закономерность. Мы же их повоевали. Царские чиновники с
них по три шкуры драли, Сталин вообще выселил на хрен. За что им русских
любить? Но русский турист для них очень выгоден. Кто ещё станет платить
большие деньги за дикие условия отдыха? Так что им лучше с хохлами
дружить, чем под турками быть.

Мичман российского флота по-своему неплохо ориентировался в политическом
раскладе.

Для крымского ханства экономическая выгода всегда стояла на первом
месте. Богдан Хмельницкий упустил великую победу над поляками из-за
того, что союзничкам-татарам хорошо заплатили, и те покинули гетмана
перед решающей битвой. Запорожцы с крымцами частенько ходили набегами на
запад и север. И татар удивляла неоправданная жестокость казаков по
отношению к пленникам. Зачем истреблять в безумной ярости живой товар?
Они-то свой ясырь старались бережно доставлять в Херсонес, Кафу и
Боспор. Прибрежные порты-государства облагались умеренной данью, ни
один хан не желал полного захвата и подчинения этих городов, иначе
торговать станет некому и не с кем.

Я в свою очередь рассказал Алёхе о проблемах российской археологии.
Теперь, если наши учёные что-то раскопали, то могут лишь
сфотографировать и описать объект, а принадлежать ими добытое
автоматически станет украинской академии наук, которая сама вопросами
археологии ещё не скоро займётся.

– Самостийщики и здесь получают всё на халяву? – засмеялся он и даже
зааплодировал. – Молодцы.

Он предложил сразу же ехать в Балаклаву, где покажет мне уникальную
бухту, которая была закрытой базой военно-морского флота, а сейчас там
есть, где остановиться по умеренной цене и полно девок для оттяжки. Я
скромно заметил, что приехал вообще-то по другому вопросу.

– А сколько тебе денег надо? – задал он вопрос напрямую.

– Сейчас узнаю. Или много, или чуть-чуть. Я тебе сразу же вышлю, когда
вернусь. Через Леонида.

Я взял его мобильный и набрал номер Мальвины. Малевская сказала, что
Рыжий просит больше не звонить, денег у него сейчас нет, а мы должны, ну
просто обязаны, привезти коробочку обратно.

– Антоша, ну ты когда приедешь? – проскулила она.

– Не знаю! – крикнул я, не скрывая злости. На себя и на Рыжего.
Связался, дурак, меня обманули, а теперь ещё мной и командуют. И тут
меня пробило. – Я вообще попал, если хочешь знать!.. Менты не отдают
рюкзак, понимаешь? Требуют выкуп. Плати, говорят, тогда вернём. Ты всё
поняла?

– А много? Ну, ты приезжай, я позвоню своим, деньги пришлют, и мы
выкрутимся. Приезжай скорей, мне тут без тебя страшно.

– Какие деньги, о чём ты говоришь? Я вообще у них на крючке!.. За мной,
наверняка, слежку установили. Они знают, что в коробке и теперь хотят,
чтобы я на остальных вывел. Понимаешь? Всё, я тебе потом позвоню, не
могу больше говорить.

У меня была заготовлена другая версия. Рюкзак вернули, а коробки в нём
нет, исчезла. Но соврал я почему-то иначе. И теперь поздно было
анализировать, какая легенда оказалась бы верней. Твёрдая установка
изначально была в одном: если Рыжий не вышлет Мальвине денег, то хрен
им, а не коробку.

– Тебе нужны деньги для ментов? – спросил Алёха.

В глазах его светился интерес подростка перед началом американского
боевика. Он поверил в мою легенду больше, чем Малевская. И я рассказал
ему всю правду. Почувствовал родственную душу, которую обманывать
зазорно. К тому же я просил у него в долг. Но не знал, сколько взять.
Вообще не знал, что делать. Я не планировал оказаться в Севастополе, а
отказ Рыжего меня разозлил.

Когда мичман без мундира услышал о содержимом рюкзака, его глаза
наполнились искренним восторгом.

– У тебя есть экстези? Не надо их никому отдавать, ты чо! Я их у тебя
куплю. И справку тебе любую сделаю. Для отмазки. Что был задержан,
вещи у тебя изъяли, был под следствием, отпущен по подписке. У нас тут с
ментами надо уметь. Какую хошь бумагу слепят, только бабки давай. Ты чо!
Зачем же нам жить в Москве и возить извёстку? Завернётся она в доску.

Я почувствовал, что события могут направиться в совершенно
непредсказуемое русло, если к делу присоединился военный моряк.



24

Для начала он привёз меня в Балаклаву на любимое место купания, где со
скалы ныряешь сразу на охренительную глубину. У меня закладывало уши,
но я не подавал виду. Потом Алёха сбегал к одной из своих знакомых
договориться насчёт ночлега и притащил умопомрачительного домашнего
вина. Потом позвонил жене и сказал, что к нему приехал школьный товарищ,
которому надо показать крымские достопримечательности, так что сегодня
не жди. После чего мы собрались ехать в Бахчисарай за «конфетками», и
он уверял на полном серьёзе, что за деньги, вырученные от них, можно
обойти на боевом корабле весь полуостров с заходом в Абхазию.

Тут-то у меня и созрел дерзкий план. Сначала родилось предположение. И
я поделился им с Алёхой. Мичман удивился. А почему бы и
нет? Домашнее вино расслабило нас до размягчения мозга. Два питерских
романтика нашли на крымском берегу не только общий язык, но и на свою
задницу приключений. Здесь вам не Балтика, тут интересней.

В Бахчисарай нас принесло к вечеру. Наплескавшись в холодной солёной
воде, и наглотавшись согревающей сладкой жидкости, я не мог
целенаправленно передвигаться один. Я старался держать нос по ветру,
отдаваясь на милость передвигающих меня стихий. Алёха умолял не
засыпать в электричке и постоянно тормошил. Ему понравился мой рассказ о
начале путешествия, о том, как я прибыл не туда.
Я просыпался, уверял, что держу себя в руках, но смог лишь держать руки
у глаз, чтобы не дать слипнуться тяжёлым векам.

Вышли мы вместе и договорились встретиться через три часа у ворот
стадиона. Алеха возжелал проведать свою подружку в старом городе, и
рассчитывал управиться с ней за это время. Да и мне хотелось не сразу
от Алёны убегать, посидеть, поговорить для приличия, ну и, может быть,
«чего-как».

Я трижды обошёл привокзальный район, тщетно стараясь найти нужный дом,
пока не догадался спросить галдящих ребятишек, где проживает молодая
девушка, умеющая лечить. Радостные дети привели меня к знакомым воротам,
которые оказались недалеко. Как бы в шутку они попросили на мороженое. Я
уже разбирался в номинале украинских денег, и щедро протянул им бумажку
с цифрой два. Дети весело сказали, что на всех не хватит. Я посчитал их
по головам, но добавил сверху только мелочь, и тоже пошутил в ответ,
что, таких как я нужно уметь раскручивать. Самый рослый из парнишек, и,
очевидно, самый острослов, дал мне совет.

– Ты сюда не ходи. Если Ибрагим узнает, он тебя убьёт.

Я тут же протрезвел и поблагодарил за удачный юмор. Все-таки надо
было прийти в себя перед встречей, вспомнить местный расклад.

Лицо Алёны просияло искренней радостью.

– Ну, наконец-то!..

А в глазах стояла нескрываемая печаль. У меня чуть было не вырвался
вопрос: неужели ещё кто-то умер? Я как-то сразу вспомнил все её беды.

– Да, - подтвердила она мою догадку. – Наступило то, чего я боялась.
Юрист приезжал. Истекает срок моего кредита. Если я через десять дней не
погашу его с процентами, то мой дом переходит в собственность этой
паскудной финансовой компании. Это, значит, мне нужно вернуть деньги за
вторую мамину операцию. А я ещё по первым долгам не рассчиталась.
Понимаешь?

Я непроизвольно, и совершенно глупо, ещё не протрезвел, видимо, достал
из карманов имеющуюся наличность. И спросил, сколько я должен за
лечение. Алёна сделалась ещё печальней.

– Да ты мне своими деньгами не поможешь. При чём тут? Сколько дашь,
столько и будет. Я же про другое.

Пришлось отдать почти всё. Не так уж и много, если честно. Я был уверен,
что буквально завтра-послезавтра деньги у меня появятся. А вот сумма
Алёниного долга меня удивила. Каких-то три тысячи долларов. Для
бизнесмена средней руки заплатить такую сумму – раз плюнуть. А для
бедной девушки отсутствие этих денег означало потерю собственности.
Драматическая ситуация меня захватила. Случись какой-нибудь природный
катаклизм, ну, скажем, крымское землетрясение, и я хрен бы побежал
кого-нибудь спасать, а вот несправедливость повисшая над конкретным
человеком меня сковала. Мне нужно было на встречу с Алёхой, затем ехать
в Старый Крым, затем опять в Севастополь, но я не мог покинуть
Бахчисарай, не оказав Алёне никакой помощи.

Эгоистические мысли меня, признаюсь, посетили. За каким лешим судьба
забросила меня в этот городок? Я знаю кое-что из истории ханства, но
самому-то зачем здесь тусоваться? Не проспал бы я в поезде, и не знал
бы никакой Алёны, не грузился бы чужими проблемами. Не надо мне
испытаний на прочность и человечность, я заплатил за лечение, спасибо,
забираю свой рюкзак с вещами, заветную коробочку, и до свидания. Никто
меня не осудит. Но я почему-то внутренне раскритиковал свои малодушные
размышления. И даже посмотрел на Алёну с интересом. Отчего при ней у
меня возникает давно забытое чувство стыда? Наша встреча не случайна?
Мне послано испытание?

Мои научные познания и политические воззрения – это моя база, позиция,
отношение к миру и обществу, а вот теперь с высоты своей платформы я
должен произвести конкретное действие? Или не должен? Я способен на
поступок в реальном, грязном мире? Или могу лишь пыхать травку, уходя в
чистый мир иллюзий, рассуждать и трендеть, наслаждаясь аналитическими
способностями, и гонять чертей по монитору компьютера, отгородясь
заставкой «Это ваши проблемы»?

А если я не помогу, то что, меня потом наказание постигнет, кара
небесная? Ничего меня не постигнет, потому что я не верю. Конкретное
действие для неё, Алёны, предполагает изменение задуманного, отказ от
грандиозного плана, на который уже мною заряжен мичман российского
флота. Я уже решился на поступок и более значимый. Я провёз наркоту, то
есть совершил проступок, за который уголовного наказания не понесу, и
решил потратить вырученные деньги во славу отечественной науки. Этим
поступком я буду потом гордиться, и за него меня поджидает реальная кара
по возвращению, когда придётся давать ответ за пропавшую коробку с
конфетками. Если я под пыткой расколюсь и признаюсь, что потратил отраву
на государственные интересы, то это прозвучит хоть и нелепо, но
внушительно, и, возможно, криминальные дельцы проникнуться уважением и
скостят мне наказание. А если я скажу, что отдал деньги за таблетки
какой-то девушке, то мне вряд ли поверят. Та же Малевская попросит,
чтобы ко мне применили особую пытку.

– А что твой друг? – настороженно спросил я. – Ну, этот, местный?

– Ибрагим? Он, конечно, мне поможет. Он даже хочет мне помочь. Но я же
тогда сделаюсь его любовницей. Ну, как бы женой.

– Официальной? – удивился я.

– Нет, ему со мной расписываться не разрешат. У него есть семья, и
разводиться не дадут. У них строго. Я стану этой, сам понимаешь… Без
права на другие варианты. Потому что я уже буду как бы его
собственность. А если кого-то заведу, то это уже измена, зарежет. А не
дай Бог рожу от него сына? Меня его родственники со свету сживут.
Доведут до сумасшествия, а ребёнка заберут к себе на воспитание. Такое
тут уже было. Правда, очень давно, в прошлом веке, до войны. Он-то
человек хороший, говорит, что любит, я ему верю, но боюсь с ним
связываться. Заставят ещё в другую веру перейти. А мне так нельзя, я в
церковь хожу. Если от богородицы отвернусь, у меня дар пропадёт. А мне
людей надо лечить. Из-за чего тоже врагов хватает.

Она сама была из другого века. Я слушал и смотрел Алёну, как
исторический фильм. Неправдоподобную историю про минувшие времена.

– Мне, вообще-то ехать надо, - сказал я, будто вспомнил. – Я ведь за
вещами только. Вещи заберу и дальше. Меня человек ждёт, одно дельце
запланировалось.

– Да, конечно, - печально улыбнулась она. – Зачем я тебе свою головную
боль? Оно тебе надо? Поезжай, конечно. Я как-нибудь справлюсь. Я
сильная.

Я даже встал из-за стола с недопитым чаем. Но как-то уж быстро, отчего
устыдился ещё раз. Получалось, что я убегаю с благодарностью за то, что
меня отпускают. Да и рано было уходить.

– А может останешься? Посиди, а? Я тебя накормлю. Вино есть хорошее. А
утром поедешь. Поговори со мной на прощанье. Расскажи про Ленинград. Ну,
то есть про Петербург.

Такой жалобной просьбе я отказать не мог. От меня просили не денег, а
поделиться другим богатством, которого на деньги не купишь. Время,
проведённое со мной, запомнится ей на всю жизнь, как счастливый миг
познания другого мира, другой культуры. Я даже почувствовал её желание.
Она явно хотела того, на чем я не очень-то настаивал в прошлый раз.
Отказать я не мог. Меня влекло, и я не хотел сопротивляться. Сбегаю
потом, решил я, отдам мичману коробочку, скажу, что поехал в Старый Крым
оговорить детали, а сам останусь. Завтра поеду к археологам. Вот только
надо бы к утру совсем не разжалобиться перед Алёной. Меня так и
подмывало сказать, что в моём рюкзаке лежит вариант её спасения. Но я
сдержался, всё ещё балансируя на канате выбора. Кому же помочь? Ей или
Мамаю? И тут ко мне пришла компромиссная разгадка. А что, если часть
денег от наркотических таблеток потратить на историческое наследие,
а часть на помощь конкретному человеческому несчастью?

Её желание передалось мне, я почувствовал нешуточное возбуждение, отчего
мысли сами сложились в решение: значит, так тому и быть!

25

С Алёхой мы оговорили процентное разделение будущей выручки. Я не знал
количества таблеток в коробке, но был уверен, что экстези не из
Голландии, то есть не первосортный товар, но и не польское дерьмо, а
продукт питерского качества. А наши химики славились. В устье Невы в
конце восьмидесятых был выведен «крокодил», удививший всех
наркоторговцев мира.

– Я буду говорить, что фэнтэзи - самый джаз, - заверил меня Алёха. –
За дёшево не отдам.

И поделился стратегической задачей торговой операции. Он предложит
химию мичманам-собратьям под жёлто-голубым флагом, которые покупают и
продают всё, что можно впарить своим же матросам и их родственникам.
Если украинский военный флот – это здоровый миф, то следует оказывать
ему соответствующую поддержку. Пусть козачки-мореманы чувствуют себя
истинными героями, которым океаны по колено.

– Клянусь, Антон, на боеспособность наших кораблей эта гадость не
повлияет. Мы же свою боеспособность только демонстрируем. А случись что,
так наши коробки раздолбают в течение часа. Это по теории. А на
практике мы надеемся, что у них за кнопками сидят такие же раздолбаи.
Вон, хохлы своей ракетой сбили гражданский самолет, и ничего, потом
долго не хотели бабки платить. Зато боеспособность проверили.

Шестьдесят процентов мы решили отложить на дело и по двадцать себе. Я
понимал, что утрясать всевозможные конфликты по дороге мне придётся из
своих денег. Алёха же брался за организацию с таким азартом, что я не
сомневался, он в свою пользу ещё чего-то выкрутит. Питерский мичманюга
поднаторел в хозяйственно-снабженческих операциях, служба для него
проходила как игра, а жизнь была наполнена если не смыслом, то весёлым
интересом. Поэтому я и решил попросить его долю взаймы. Он без навара
по любому не останется, а я к его доле добавлю немного из своей и помогу
Алёне. Причем бескорыстно. Только так нужно обходиться с криминальными
деньгами. А потом, на расправе в Питере, когда меня будут
пытать раскалённым утюгом, я честно признаюсь, что потратил деньги не на
себя. И посмотрю на рожи моих мучителей, и отравителей зависимых,
слабовольных граждан, кто же они по сути своей, люди с понимающей душой
или алчное человеческое отребье? Рыжему я с радостью отдам Мальвину в
счёт погашения долга. Такая кукла чего-то стоит.

Уверенность была, что Алёха уступит мне на время свою долю. Но и
сомнения не отступали. Поверит ли он, что я верну деньги буквально сразу
по возвращению домой? Искорки коммерческого расчета в его зрачках
говорили, что парень умеет просчитывать ситуации и различные варианты. Я
же собирался его убедить, что у меня в Питере имеется надёжный
финансовый покровитель, это дядя Вова-капитан. А Леонид Спартанский
Вождь мог подтвердить мои слова по телефону.

Называли так дядю Вову несколько человек из его богатого окружения. Даже
ровесники, с кем он заканчивал когда-то социалистическое художественное
училище. Я понял, в чем фишка, когда он пригласил меня к себе на
подсобные работы. После нескольких выставок в Эрмитаже, у нас была
парочка халтур в Этнографическом музее, потом он вызвал меня как-то на
ночную развеску картин в длинном зале союза художников, а
затем предложил поработать на постройке своего корабля. Я
даже припух от неожиданности. А его подвёл в очередной раз мастеровой
помощник Коля-боцман. С ним я тоже познакомился на дяди Вовиных
выставках. Мужик всегда работал в тельняшке и у всех занимал деньги.
Занимал, отдавал, занимал побольше и улетучивался. На год, на два, пока
о долгах не забывали. Оказывается, он любую наличность просаживал на
игровых автоматах. Пятидесяти шестилетний мужик с поседевшими
гениталиями руками умел делать очень многое, а вот мозги у него замерли
на проблематичном уровне развития. Короче, боцман исчез, а моему
командиру-бригадиру нужен был свободный работяга. С оплатой доллар в
час. Для девяносто шестого года пятьдесят рублей в день считались
хорошим заработком.

Я приехал тогда в Царское Село, которое было отечеством не только для
Пушкина, но и для дяди Вовы, там покоились все его предки. На краю
города, от поворота шоссе, тянулась улица-дорога в Павловск с частными
застройками, а один из участков принадлежал его брату Саше. Рослый
черноволосый красавец с голубыми глазами в фуражке походил на капитана
американской подводной лодки из советского боевика, а без фуражки
напоминал итальянского актёра Франко Неро. Саша и его жена занимались
адвокатской практикой, а двухэтажный дом из белого кирпича говорил, что
зарабатывают они довольно скромно по демократическим понятиям. На краю
же участка высилось другое строение, пониже и поуже дома, обтянутое
почему-то брезентом. Когда я заглянул под огромный тент, то припух уже
не на словах, а воочию. Там на кильблоках с мой рост действительно
стоял корабль. И смотрел носом на огромное зелёное поле с пасущимися
коровами и деревьями на горизонте. Я пожалел, что не художник, а на
фотографиях не удалось бы передать то ощущение, которое создавала живая
картина. Как морское судно нацелилось унестись в далёкие леса.
Впечатляющий образ безбашенного романтизма.

Вова и Саша, двоюродные братья по материнской линии, с
детства грезили о морских путешествиях, а любовь и навыки к судоходству
привил им родной дядя. Страсть с годами развилась в хроническое свойство
характера, и, когда после 88-го года у обоих стали появляться неплохие
деньги, младший приобрёл моторную яхту и взялся строить дом, а старший
купил списанный военный катер, который задумал переделать в двухкаютное
судно на восемь-десять спальных мест для путешествующих. Он с упоением
рассказывал всем, что это его будущая вторая квартира, где он сможет
проживать с весенней оттепели до первых заморозков. Так и происходило в
дальнейшем, и мне тоже довелось не раз ночевать на экзотическом хаусе
капитана. Но только на берегу. Ни в одном переходе из яхт-клуба по Неве
я не поучаствовал. В июне месяце мы заканчивали очередную
выставку, и меня уносило в какое-нибудь путешествие по суше, а судно
уходило на Старую Ладогу. Как и в этом году, между прочим. Весь апрель и
холодный май я помогал капитану строить его новое усовершенствование,
понтоны ниже привального бруса для устойчивости и улучшения хода, а
когда корабль спустили на воду, меня уводила на юг путевка в
черноморский санаторий, и капитан передавал привет с Ладоги
археологической экспедиции в Старом Крыму.

А тогда он ввёл меня в недостроенный гараж Сашиного дома, где разместил
свою мастерскую. Он показал на верстаки, на специальные приспособления,
на аккуратно разложенный по столам и развешенный по стенам инструмент, и
надел холщовый фартук с крупной вышивкой своего имени. Я тут же
прикололся и все понял. Представьте солидного интеллигентного дядечку,
очки в золоченой оправе, седая ухоженная борода, у которого на большом
кармане фартука написано «Вова». Фартук, оказывается, сшила покойная
матушка, когда сынок ещё проходил в училище производственную практику
столяра-краснодеревщика, и он в нем уже лет десять строил и перестраивал
своё детище, не смотря на то, что вырос давно из спецовки. Так вот
почему его называли дядя Вова все, кто хоть раз побывал на грандиозном
строительстве, в которое он вложил столько денег, что хватило бы на
однокомнатную квартиру и два автомобиля. Когда он появлялся в музее в
костюме и при галстуке, и кто-то обращались к нему по имени-отчеству,
это резало слух и отдавало подхалимажем, значит, данному граждану от
Владимира Николаевича чего-то надо.

Вот у кого я и надеялся занять денег по возвращению из Крыма. Дядя Вова
ни раз давал при мне приличные суммы знакомым, и ни раз жаловался на
необязательность должников. Судя по тому, что нам, исполнителям, он
платил очень даже неплохо, можно было догадываться, сколько дядя
Вова-капитан лично зарабатывает на выставках. Я собирался только
попросить у него энную сумму. А даст он мне денег, или нет,
загадывать не хотелось. Главное, чтобы кандидатура моего кредитора
прозвучала для Алёхи убедительной. Если он захочет проверить, то
позвонит в Питер школьному другу, и Леонид ему подтвердит, что такой
человек живёт и здравствует, деньги у него водятся, а я у него в
дружбанах.

Алёха поверит, в этом я не сомневался. Но захочет ли он уступить мне на
время свою долю прибыли? На этот вопрос ответа не было, а потому
дальнейшая игра щекотала нервы своей непредсказуемостью. Как дальше
масть упадёт? В преферансе с шестью козырями на руках можно
запросто остаться без лапы.

26

Я даже подошёл к ней, горестно сидящей, и обнял, влекомый как жалостью,
так и возжеланием. Но Алёна резко поднялась.

– Ты чего?

– Ничего, - ответил я, изображая удивление.

Почему, дескать, естественное моё чувство вызвало нежелательную реакцию?
Может быть, оттого, что ещё светло за окном? Ничего, подожду. Сбегаю к
Алёхе и вернусь. Он-то сейчас развлекается, а я уже неделю без женской
ласки. Моя невостребованная похоть желала выплеска, подогретая солнечной
энергией алкоголя.

– Скоро же стемнеет! – воскликнула Алёна, будто прочитав мои мысли. Но
как-то по-своему, потому что добавила странную фразу. – А мне ещё надо
загородку поставить.

И повела меня на улицу с просьбой оказать мужскую помощь, развесить
колючую проволоку по забору.

– Тут знаешь, что тут было? Ты не знаешь, ты ушёл в горы. А
у меня утром под окнами крик, гвалт, камни во двор летят. Я так
перепугалась!.. Этот самый дурко, который тебя палкой ударил, помнишь?..
Он тут зверем на ворота кидался. Пока соседи милицию не вызвали.

– Милицию? – замер я в стойке. – У тебя в доме была милиция?

– Да нет, они только его успокоили, ко мне не заходили. Спросили только
через калитку, жива или нет. Я не открыла, сказала, что боюсь.
Оказывается, что в ту ночь, когда ты ушёл на Ялту, у него жена умерла.
Злая та бабка, которая мне карты подкидывала, помнишь?

– Господи, - непроизвольно вырвалось у меня.

– Она умерла неизвестно отчего, а этот сумасшедший нашёл её мёртвую во
дворе, и решил, что это я её кончила. Старой ведьме не спалось, опять,
наверное, колдовала, ну и доколдовалась, что сердце колом стало. От
злости, наверное. А я же ничего такого, вот клянусь тебе! – Она зачем-то
перекрестилась. – Ну, ты же видел, что я с этими картами сделала. Я их
сожгла, как меня мама учила. Ну, ещё молитвочку прочитала над пеплом. И
всё. Ты не видел, ты в дом ушёл. И всё, честное слово! Я не виновата,
что её в ответ какая-то сила ударила.

Алёну надо было успокоить, потому что у девушки начинался религиозный
экстаз. И с её просьбой хотелось разделаться побыстрей. Я ни разу не
развешивал колючую проволоку, но беглый осмотр объекта говорил, что
повозиться придётся. Сначала укрепить штакетины, опорные удлинить,
промежуточные заменить, по ним растянуть проволоку и закрепить каким-то
образом понадёжнее.

Благодаря дяде Вове-капитану я неплохо разбирался в столярных и
слесарных работах. А ему надо было выплёскивать на кого-то
невостребованные педагогические способности. Возможно, поэтому он и взял
в помощники меня, раздолбая на двадцать лет младше, который будет честно
исполнять порученное и терпеливо слушать, когда с ним делятся опытом.
Когда он давал, например, задание одному из сверстников, с которым на
выставках ни одни зубы сточили, то начиналась сначала дискуссия, как
сделать лучше, потом спор, кто более прав, а потом дядя Вова кричал,
выйдя из себя: «Женя, твою мать, начинай уже делать! Хватит звездеть!» А
тот не умолкал, как радиостанция «Свобода».

Я спросил, какой инструмент имеется и что есть в наличии из строительных
материалов. Алёна предложила глянуть в мастерской отца, и повела в
небольшой домик, который назвала летней кухней. За первой дверью
домика находилась просторная ухоженная комната, стол, буфет, газовая
плита, раковина с краном, вымытый крашеный пол и дверь со стеклами в
темное смежное помещение. Я спросил, не кладовка ли там, и Алёна
кивнула, открыла перекошенную дверку, включила свет и показала на полки,
уставленные банками с вареньями-соленьями. Я чуть слюной не захлебнулся
от вида аппетитных запасов, так захотелось жрать.

– Хочешь вина? – спросила Алёна второй раз. – Отец много вина делал, а
пил только самогонку.

– Потом, - ответил я как деловой мастер. – После, когда закончим.

Предложенное вино развивало тему предстоящей близости. Возбуждение
нарастало.

Алёна вытащила из стола поржавевший ключ и повела ко второй двери
домика, охраняемой навесным замком. В тёмной комнате с маленьким окошком
стояла плотная затхлость брошенной мастерской. По сложенному и
валяющемуся инструменту, по стоящим вдоль стены рейкам с досками, и
сложенным в углу обрезкам, по захламлённому верстаку можно было судить о
характере ушедшего навсегда хозяина. Отец Алёны был человеком скорее
импульсивным, чем рассудительным.

Я взял ножовку, допотопный столярный ящик с молотком и гвоздями, нашёл
складной метр, и даже карандаш. Выбрал несколько брусков поменьше метра.
Алёна в это время рассказала мне продолжение истории. О том, как
озверевший вдовец приходил с угрозами ещё раз, а прошлой ночью даже по
двору шарился, перебравшись через забор в том месте, которое требовалось
заделать. Она проснулась и слышала, как он ходит, но закрылась в доме,
побоялась выйти шугнуть незваного гостя, а утром вызвала участкового,
чтобы принял меры по безопасности от соседа, который нешуточно обещает
её поджечь.

– Так милиция всё-таки была в твоем доме? – вновь обомлел я от дурного
предчувствия.

– Ну, он заходил, комнаты осмотрел. Ибрагим тоже комнаты осматривал. Не
залезал ли кто в окно, когда меня дома не было.

Я быстро пошел в дом, сказав, что хочу пить. Вытащил из-под кровати
рюкзак, нервно распустил завязки. Коробочка была на месте! И я взял
её двумя руками с трепетной нежностью, не боясь уже оставить отпечатки
пальцев. Не окажись её в рюкзаке, - и это был бы самый неожиданный
поворот сюжета, самый бездарный. Мне бы оставалось взять билет и прямо
из этого города ехать на хрен домой. А там бы мне, конечно же, поверили,
что коробку спёрли менты!

Я вернулся к Алёне и довольно ловко нарастил стойки забора, по которым
развесил куски ржавой колючки. Даже сам не понял, как так быстро
получилось. Наверное, от радостного возбуждения. А когда Алёна меня
похвалила, вспомнил, что поначалу мной руководило другое возбуждение.
Которое куда-то ушло, не ощущалось. И я даже не тревожился по этому
поводу. Хозяйка напомнила про домашнее вино и пошла готовить ужин. А
я в который раз удивился переменчивости мужского организма и решил, что
если за столом прежнее возбуждение так и не вернется, то ночевать не
останусь. Поеду по запланированному маршруту, чтобы осуществить
задуманный проект, и в дальнейшей жизни мне будет чем гордится. А если
Алёха не согласится уступить часть денег не помощь бедной девушке, то я
окажусь бессилен, мне никак не разорваться, нужно сделать что-то одно. К
тому же ничего такого я ей не обещал. И, значит, совесть моя перед нею
будет чиста. Но почему же я опять про неё вспомнил, про эту совесть?

И тут в темноте за воротами проурчал автомобиль, дал яркие блики света,
затем фары погасли, мотор заглох, и хлопнула дверь. Я понял, что
приехали не к соседям. И даже улыбнулся своей догадливости, когда в доме
теленькнул звонок от кнопки над калиткой.

27

Ибрагим приветливо улыбался, когда я протянул ему руку. Держался
непринуждённо, как подобает мужчине. Но глаза ревниво бегали, то на неё,
то на меня. Поэтому его радушие не внушало доверия. Как услужливость
продавца на рынке. Ты его интересуешь, пока желаешь сделать покупку, но
как только засомневался в товаре, либо уже заплатил, - всё, до свидания.

Алёна ему объяснила, что я вернулся за вещами, собираюсь уезжать, но
если захочу остаться, то ей даже будет приятно. Она держалась
независимо, не отчитывалась перед ним, как перед хозяином. Но мне её
смелость уверенности не прибавляла.

– Как пришёл в Ялту? Хорошо пришёл? – спросил Ибрагим.

– Без приключений, - ответил я. И поблагодарил на всякий случай. –
Спасибо за помощь.

Ибрагим взмахнул щедрыми руками, ему, дескать, ничего не жалко. И его
наигранный жест меня подстегнул.

– А что же тут у вас происходит, Ибрагим? У Алёны неприятностей выше
крыши, а ты что же? Меня она попросила укрепить забор. Я как друг ей
помог. А ты как друг почему не можешь разобраться с придурочным соседом?

Приветливость на лице Ибрагима затрепетала, как рекламный транспарант на
ветру. Ему не понравилось, как я уровнял наше с ним положение. Ему не
хотелось быть со мной в команде друзей, он всё-таки местный, а я
залетная птица, к тому же из другого отряда пернатых. Наверняка, Ибрагим
даже расспрашивал Алёну в моё отсутствие, откуда у неё появился такой
приятель из России. А мы с ней на этот случай ещё в прошлый раз
оговорили предысторию, легенду, что знаем друг друга давно, у Алёны в
Питере есть хорошая знакомая, а я ейный жених. Я вспомнил об этом и
пошёл дальше.

– Если ты ничего не можешь, то придётся мне. Алёна просит меня
остаться, чтобы защитить от соседа. Придётся так и сделать. Я у него
отобью желание нападать на беззащитную девушку. Конкретно, по почкам. У
меня с ним свои счёты. Давно хочу встретиться.

– Что ты я не знаю! – вырвалось у Ибрагима раздражение с характерным
жестом.

Я, конечно, рисковал. Всего лишь одно обстоятельство решало моё
положение. Будь Алёна его девушкой, и я бы, в лучшем случае, валялся за
воротами, а в худшем со мной произошло бы то, о чем предупреждал
мальчишка с улицы. Но Алёна пока не стала добровольной наложницей, я это
понимал и потому наглел от страха.

Алёна пригласила к столу, и я на пути к ужину ещё раз предупредил
Ибрагима, что остаюсь здесь в засаде, раз уж от него никакой помощи. И
вдруг сообразил, что Алёна может расценить мой наезд как провокацию. Я
специально активизирую Ибрагима, чтобы самому-то потихонечку свалить. И
опять меня посетило чувство неловкости перед ней. Что я-де бросаю её на
произвол басурманам. Откуда во мне такое всплыло, сам не ожидал. Кто мне
она, кто я ей такой? Если уж разобраться, то мне она ломает честолюбивые
планы.

– Что ты начинаешь? – выразил ещё одним жестом отношение к моим словам
Ибрагим. – Этот дурак ненормальный сам сдохнет, как собака.

– Он меня поджечь обещал, - напомнила Алёна.

– Ничего он не сделает. Покричит и сдохнет. Я другой дело тебе помочь
хочу, я же сказал. Тебе проблема деньги надо решать. Вот первый
проблема.

– Кстати о деньгах, - опять встрял я. – Ты же состоятельный человек,
Ибрагим. Неужели не можешь помочь Алёне деньгами? У тебя
нет такой суммы?

– Кто тебе сказал, что у мине нету? – теперь он был готов мне двинуть.
Я довыступался. – У мине много есть деньги!

– Я брать не хочу, – пояснила Алёна как бы про между прочим. – Не хочу
быть никому ничего должна.

– Ты ничего не будешь должна, я тебе сказал! – уже выкрикнул Ибрагим.

– Ну, мало ли что ты сказал, - абсолютно спокойно, и даже с иронией,
ответила ему Алёна. – Посидите, я сейчас вина принесу. Вино будете пить?
Или лучше самогонку?

Как только она ушла на летнюю кухню, Ибрагим заговорил быстро и
вполголоса.

– Если ты такой смелый, поехали со мной? Я узнал, где живёт профессор,
ну какой операция делал. Узнал, где живёт его этот ассистент, который
сказал какой банк Алёна кредит взять. Мой люди всё узнали. Надо этот
профессор деньги трясти. Он какой операция сделал? Такой, что мама умер.
За такой операция отвечать надо? Надо. Поехали его трясти, ну. Прямо
сейчас надо ехать. Только ей ничего не говори. Алёна ничего знать не
должен. Он сам ей деньги привезёт и всё. Понимаешь?

Я понял. Я даже понял, как ему обидно, что Алёна не желает брать у него
взаймы. Но он искренне хочет ей помочь, а потому задумал авантюру. Я
даже его зауважал. Но с большим уважением относился к позиции Алёны.
Однако, если бы она не кочевряжилась, то проблема легко разрешалась, и
не надо лезть в криминал.

Алёна вернулась с трехлитровой банкой вина и достала из холодильника
запотевшую бутылку другого напитка. Ибрагим пить отказался, а я не стал
уточнять и подкалывать, чей запрет для него более важен, Аллаха или
гаишников. Я-то выпил и похвалил домашний напиток, потому что Алёна тоже
подняла добрых полстакана. И набросился на еду, которая и на этот раз
оказалась ну очень вкусной. Нахваливая блюда, я вспомнил Малевскую.
Из её рук мне как-то не доводилось вкушать ничего подобного. Она
неплохо разбиралась, в каких кафешках города что именно готовят. А когда
приходилось организовать стол у меня или у неё, то всегда хвасталась,
что умеет классно делать бутерброды. С упреками и перечислениями, чего
в моём холодильнике не хватает для демонстрации её мастерства. Какая бы
тема не возникала, ей нужно в первую очередь перечислить все свои
знания по этому вопросу. Она инстинктивно не может молчать больше трех
минут даже в кинотеатре. Наверное, считает, что когда говорит, то не
выглядит дурой.

– А чего это вы так молчите? – насторожилась Алёна. – Вы что,
поругались? Из-за меня тут поругались? Пока я выходила?

Мы взглянули друг на друга и засмеялись. Алёна не поняла, что мы молчим
не как враги, а как заговорщики.

28

Из ступора тягучих сомнений меня вытолкнули часы. Будильник на буфете
показывал, что приближается время встречи с Алёхой. Я должен передать
ему коробку с «мармеладом». Он-то с подружкой, наверняка, оттянулся по
полной программе, а я, как всегда, сижу как на распутье. Если не
соглашусь на предложение Ибрагима поучаствовать в наезде на профессора,
то выкажу себя трусом. Если соглашусь и поеду, то рискую получить по
башке от него же, ведь неизвестно куда он меня повезет, а в рискованном
предложении заложена опасность для меня хотя бы потому, что о нём не
должна знать Алёна. Если же я скажу, что помогу ей без него, то наживу
себе врага, да ещё не на своей территории. А что если ничего не
говорить, а просто уехать по делам, но пообещать вернуться?

– Мне пора, - объявил я решительно, что могло быть началом любого из
вариантов. – У меня встреча. Человек ждёт. Тут, у вас, недалеко. У
ворот стадиона. Мне нужно встретиться обязательно, а потом…

Я не знал, что будет потом. Я пошёл за рюкзаком с коробочкой. А когда
вышел из соседней комнаты, Ибрагим спросил.

– Это где на повороте? Давай, машина тебе подвезу.

Предложение было кстати. Дорогу до нужного места ещё предстояло найти. А
там разберёмся. Да и важно показать Ибрагиму, что я здесь не один, за
мной представитель черноморского флота.

– Алёна, я скоро вернусь, так что не прощаюсь, - показал я сжатый кулак,
революционный салют латиноамериканцев. – Будь уверена, проблема твоя
разрешится. Так, вещи я взял, документы взял, деньги на месте…

Я зачем-то подпрыгнул и похлопал себя по карманам. Удостоверился, что
денег-то как раз почти нет.

– Зачем тебе вещи забирать, если вернёшься? – спросил Ибрагим. –
Документы зачем? Тут оставь.

Я удивился его прозорливости. Действительно, если я собираюсь на дело,
то нужно двигаться налегке. А если дело рискованное, то зачем при себе
держать паспорт? А вдруг он решил, что я попросту отваливаю? Зачем тогда
меня останавливать? Ему же лучше, чтобы я катился куда подальше.

– Действительно, - щёлкнул я пальцами. – Документы лучше оставить.

Я вновь расшнуровал рюкзак, достал надоевшую наплечную сумку, переложил
в неё коробку, и проверил наличие паспорта, водительских прав и ключей
от квартиры. Перечсчитав содержимое пластикового пакета, который
накрылся в рюкзаке ворохом одежды, я сказал Алёне, что теперь она за мои
вещи отвечает головой. Она попросила отнести рюкзак туда, откуда принёс.
Я понял, что выгляжу нелепо. Устроил тут представление с манатками.

Ещё я попросил у Алёны питья в дорогу. Вспомнил, как меня в горах
подлечил её напиток. Она как-то быстро, но без суеты, налила две
пластиковые бутылки. А на вопрос, зачем так много, игриво посоветовала
пить из одной, а запивать из другой.

На улице стемнело не по-северному, и, когда мы вышли за ворота, не я
заметил что-то неладное. Ибрагим крикнул: «Э, ты чего там делал?» А от
его машины быстро пошёл прочь сгорбленный мужичок. Ибрагим двинулся за
ним, приказывая стоять. И тот развернулся навстречу с палкой наперевес.

– Это он! – схватила меня за руку Алёна. – Этот, сумасшедший!..

Ибрагим стал пятится, а придурочный мужик пошёл в наступление, поднимая
своё оружие всё выше.

– Э, ты чего, ты чего? – отступал Ибрагим, пока не уткнулся задом в
автомобиль.

Я понял, что Ибрагим боится, и быстро скинул с плеча сумку на руки
Алёне. И вышел на мужика сбоку. Он что-то яростно шипел и не заметил
моего появления. Я же приблизился почти вплотную, чтобы успеть
перехватить замах палки.

– Ну, вот и встретились! – крикнул я по блатному, нараспев. –
Наконец-то, в натуре! Ты вот этой дубиной мне тогда по лицу заехал?
Что, забыл? Так я тебе напомню!

Мужик на мгновение ошалел, потом отпрыгнул, завизжал то ли от страха, то
ли от страсти перед нападением, и замахнулся. Тут-то я ему и врезал на
опережение. Я не специалист по кулачному бою, но удар когда-то от
безделья отрабатывал. И получилось. Метил в глаз, а попал в
челюсть. Мужик рухнул, палка отлетела. Он почти тут же вскочил, но дрын
уже был у меня.

– Я тебе сейчас башку проломлю! Я тебя уродом сделаю! Хотя ты и так
урод, ничего делать не надо!

Я пугал, бить не хотелось. Противник был в возрасте, физически слабее,
только злости на пятерых. Я лишь ткнул его палкой в грудь. Но он
не боялся. В соседнем доме на втором этаже заботливо включили свет,
чтобы мы получше рассмотрели друг друга. В его глазах зияла чернота, а
на губах пузырилась пена. Прошипев несколько слов, из которых я разобрал
лишь «вас всех», мужик вдруг повернулся и убежал. Слинял с арены, не
оказавшись побежденным. Рванул к себе домой, как позже я сообразил.

Откуда-то вынырнул знакомый мне пацан и сказал Ибрагиму что-то
по-татарски. Ибрагим что-то ему ответил и вытащил из-под заднего колеса
автомобиля кусок плоской деревяшки с торчащим гвоздём. Вслед
убежавшему понеслись проклятия с угрозой членовредительства. Но мы-то с
Алёной видели только что неподдельный страх Ибрагима, отчего понимающе
улыбнулись.

– Вот так мы тут и живём, - сказала мне Алёна, отдавая сумку.

– Уезжать тебе отсюда надо, - посоветовал я первое, что пришло в
голову. Но понял, что неудачно приободрил заботливую хозяйку, и добавил.
– Но ты не бойся, мы с тобой. Мы тебе поможем. – И выдал распоряжение
подошедшему ко мне пацану. – Ты передай этому соседу, что я здесь в
засаде сидеть буду. И если он ещё хоть раз к воротам Алёны подойдёт, я
его в больницу отправлю. А лечение в Крыму дорого стоит.

Паренёк-татарин юмора не понял, потому что ответил как-то печально и
серьёзно.

– У него жена умерла. Он сейчас совсем ничего не соображает.

– Ты так и передай, - наставительно добавил я. – Чтобы поумнел скорее.

Ибрагим, ругаясь, осмотрел все колёса, тоже сказал что-то пацану, открыл
машину, включил свет в салоне, затем открыл мне дверь пассажира.

Доехали мы сравнительно быстро. Ибрагим вполне мог вести машину с
закрытыми глазами, потому что на тёмные улочки почти не смотрел, задавая
мне вопросы и ожидая ответы. А я не слышал его, анализируя возникшее
вдруг тревожное предчувствие. Оно раздулось в ощущениях настолько
весомо, что мне оставалось лишь определить, где поджидает опасность.
Здесь, в машине? Там, у ворот стадиона? Или дальше, куда меня повезёт
Ибрагим? А, может быть, беда осталась сзади? И я ответил на его вопросы
встречным.

– Как ты думаешь, зачем он домой побежал? Ну, этот, полоумный сосед
Алёны. Тебе не кажется, что он за оружием побежал? Мы уехали, а он там
сейчас дом обстреляет.

– Нет-нет, - махнул рукой Ибрагим. – Он побежал, потому что испугался.
Ты ему хорошо врезал, молодец. Ты молодец, мы с тобой быстро этот
профессор платить заставим.

– Да нет, Ибрагим, он не испугался, - пришёл я к выводу, вспомнив глаза
безумного соседа.

– Он больше не полезет. Ты ему показал. А полезет, я ему кишки выпущу.

Прозвучало не убедительно, а мы уже приехали.

Было предположение, что Алёха ещё не пришёл, и я просчитывал, какая
здесь возможна засада. Он мог загулять у подруги, заснуть после обильных
ласк, и тогда придётся ждать, пока он не проспится. А мог по пьяному
разгулу сцепиться с кем-нибудь из местных, он говорил, что у подруги
есть любовник, и, если вдруг случилась заваруха, то где потом его
искать, в больнице иль в ментуре?

Алёха спал, но не на ложе любви, а на траве за хвойным деревом,
откинувшись на беленую стену, ограждающую стадион. Но спал чутко,
вскинулся, как только я приблизился.

– Не спи, матрос, полундра на фортах, - поприветствовал я балтийской
шуткой.

– Наконец-то, блин! – раскинул руки Алёха с желанием обнять. – Я давно
здесь торчу. Надо было с тобой идти. У подруги облом получился. Чего
меня к ней понесло?

Под кустом лежали бутылки из-под пива.

Я отдал ему коробку. Он положил её в пакет. И удивился, что я приехал на
машине.

– Если у тебя всё тут схвачено, может, подкинете до Севастополя?

– Нет, Алёха, - отрезал я. – Действуем, как договорились. Тебя никто не
должен знать, ни Алёна, ни этот татарин. Конспирация, забыл? Ты мне дай
немного денег на карман и поезжай самостоятельно. И приходи в себя,
дело-то серьёзное. Жди меня завтра после обеда. Не подведи.

– Да, ладно, всё, конечно, - закивал Алёха как дисциплинированный
служака. – Меня не загребут, не бойся. Поеду последней электричкой. Ты
не волнуйся, всё будет пучком.

Он вынул из кармана сотенную купюру, и я понял, что Алёха отдаёт чуть ли
не последние. А это не наша сотня, а почти двадцать долларов.

– Кто этот парень? – спросил Ибрагим, когда я сел в машину, а
бесшабашный мичман скрылся в темноте.

– Да школьный товарищ из Питера, - ответил я как бы про между прочим. –
Служит в Севастополе, а здесь у него знакомые живут. Я ему посылку
передал от мамы.

Ибрагим понимающе кивнул. Он почти не усомнился, так как я сказал почти
правду.

29

Пока мы ехали с ним по вымершей улице города, освещение кое-где радовало
глаз, а за кольцом дорога повела нас в царство тьмы. Ни один встречный
автомобиль не появился за полчаса езды, чтобы раскрасить фарами
непроглядную ночь. Да ещё затянуло низкими облаками небо. И мы с
Ибрагимом стали обмениваться пустыми вопросами, чтобы не молчать, а
звучанием слов разбивать загрузку мрака.

Сначала он задал несколько вопросов на тему как там в Питере. Потом
спросил про Лёху, где именно служит, где живёт, кто у него в Бахчисарае,
что именно передали ему в коробке. Я отвечал уверенно, чтобы моя
скудная информация звучала весомо. А про коробку решил вдруг сказать
правду. Не знаю почему, но ляпнул, что там наркотики, у нас они дешевле,
а здесь для мичмана какой-никакой навар получится.

– Ты зачем сразу не сказал? – возмутился Ибрагим. – Я бы у него купил
таблетки этот. Хорошо купил. У нас трава много есть, а таблетки хорошие
нету. Мне такой товар нужно. Отдыхающие спрашивают, им скучно просто так
отдыхать. Ты мне можешь такой товар посылать? Я тибе хорошо платить
буду.

– Нет, не занимаюсь, - отрезал я.

И чтобы сбить тему достал из сумки одну из пластиковых бутылок.
Захотелось попить. Но там оказалось вино. Густое, смачное, с хорошим
градусом. Оно мне за столом ещё понравилось. Я сделал три больших глотка
и предложил Ибрагиму в порядке вежливости, зная, что татарин откажется.
Но водитель автомобиля вдруг не отказался, хлебнул, похвалил и
продолжил.

– А чем ты занимаешься?

– Чем я занимаюсь? – весело переспросил я и замер на распутье ответов.
Тут вино ударило в голову, и меня, что говорится, потащило. – Сейчас я
занимаюсь конкретно археологией. Мне нужно помочь научной экспедиции.
Провернуть одно дельце. После чего я смогу и Алёне помочь.

– Как помочь? Зачем помочь? Что ты хочешь Алёна помочь?

Ибрагим спрашивал явно растревожено.

– Да я вообще помогаю людям, ты разве не понял? – начал я валять
дурака. – Вот сейчас тебе помогаю. Хотя у меня совершенно нет
уверенности, что мы из профессора вытрясем деньги. Я
помогаю тебе, потому что этого мерзавца нужно наказать. Я
вообще давил бы собственными руками тех, кто зарабатывает на здоровье
людей. Кто похищает, берёт заложников, продаёт женщин, продаёт палёную
водку. Продаёт наркотики, кстати.

Тут я позволил себе расхохотаться. Ибрагим в ответ кисло улыбнулся.

– Но сначала нужно помочь науке, - погнал я дальше. – Вот скажи мне,
пожалуйста… Наши археологи пытаются здесь, на вашей земле, найти могилу
Мамая. А вы как относитесь к Мамаю? Вы, татары. Он для вас что-то
значит? Он для вас дорог?

– А кто такой Мамай? – спросил Ибрагим.

Я сдержался, чтобы не присвистнуть. Неужели мы с ним учились в разных
школах? Судя по возрасту, он должен был ещё в советское время получить
хотя бы неполное среднее образование. Значит, дома или в общине им
преподавали другую историю? Или он просто не ходил на уроки?

– Ну, а про Куликовскую битву ты что знаешь? – задал я вопрос на
определение уровня познаний собеседника. И пришлось ответить за него,
поскольку собеседник глубокомысленно молчал. – Куликовская битва, это
битва, где русские разбили монголо-татарское войско, которое возглавлял
этот самый Мамай.

– Русский монголы разбили, - возразил мне с видом знатока Ибрагим. –
Русские не могли татары разбить. Татары всегда русских побеждали.

Я опять чуть не присвистнул.

– Ты не хочешь признавать, но это исторический факт, Ибрагим. Монголы
составляли верхушку. Все сплошь были военными начальниками, эмирами,
выходцами из княжеских родов. Таким было их воинственное племя. Детей у
всех до хрена, а жить чем-то надо. Вот они набегами и ходили на соседей,
подчиняли, заставляли платить. С этим, надеюсь, ты согласен. Ваши предки
тоже ходили набегами.

– Наши предки, татары, тут мирно жили. А монгол пришел и заставил
воевать. Монголы были враги.

Спорить не стоило. Мне оставалось попытаться хоть что-то объяснить без
всякой надежды на успех. Просветить можно способного к восприятию, а
глухой невежа будет тупо стоять на своём.

– Ибрагим, ты в чем-то прав, но ты послушай меня, пожалуйста. Я
всё-таки заканчиваю институт. Специально занимался этим вопросом перед
поездкой сюда. Хотя моя любимая тема другая.

– Что мне твой институт, слушай? Кто лучше знает история моих предков
ты или я?

– Ты, конечно же. Ты много знаешь, не спорю. Но ты и меня послушай.
Татары изначально вообще считались не национальностью, а социальной
группой. Социальное разделение – это богатые и бедные, завоеватели и
покорённые, рабы и рабовладельцы. Понимаешь? В Древней Греции, например,
сами греки делились по городам. Афиняне, спартанцы, критяне. Они
называли себя эллинами, а все остальные были рабы. Точно так же и у
монгол происходило. Первыми татарами у них вообще были китайцы, соседи
по местности. Монголы превосходили их воинственным характером и богатыми
ресурсами, неисчислимыми табунами лошадей, самой передовой техникой того
времени. Ты обеспечен едой, одеждой и автомобилем, а топливо растет под
ногами. А у кого техники больше, тот и побеждает. Поэтому название
своего племени северного Китая монголы сохранили, а всех остальных, кого
подчиняли, называли татарами. Захватив почти весь Китай, они пошли в
Индию. Ходили в Иран и Закавказье, до Багдада ходили, но там не
прижились. А вот степные просторы, от Монголии по Сибири, по Средней
Азии, Поволжью и дальше по рекам, впадающим в Черное море, аж до Дуная,
это был для них благодатный край, потому что трава почти круглый год, с
марта по декабрь. И называли они своё приволье Великой Степью. А все
покорённые народы, земледельцев и скотоводов, татарами. Каким-то
племенам такое название не нравилось, и они потом называли себя по
старому, или на новый лад, по местности, либо по именам великих
правителей. Так появились ногайцы, узбеки, казахи, калмыки, туркмены,
много разных народностей. А волжским булгарам и новым поселенцам на их
земле понравилось называться татарами. Как и крымским племенам, которых
объединил язык и государственное устройство. Орда подчинила их,
поставила над ними своих начальников, а потом набирала воинов из
Крымского улуса, где все назывались татарами. А когда крымцы отделились,
и сами себя провозгласили отдельным ханством, то названия народа менять
не стали. Несколько поколений выросло татарами, которые уже и не
помнили, как назывались их предки. Понимаешь?

– Наши предки всегда были татары, - категорично заявил Ибрагим. – И
всё. Никакой социальный расслоений я не знаю. Монгол пришёл, свой закон
поставил, потом наши предки этот закон убрал.

Я взялся перечислять племена и народы, которые селились в Крыму до
монгольского нашествия. Пришедшие сюда берегом и приплывшие морем греки
упоминали тавров, жестоких аборигенов, пожиравших своих пленников. Греки
заложили города-порты, наладили торговлю с пришедшими с севера скифами.
Поедать взятых в плен считалось диким и невыгодным обычаем, поэтому
тавры со своим языком и привычками растворились в новой культуре. После
скифов пришли сарматы, покорённые позже гуннами, которые сами
рассыпались после смерти вождя Аттилы, а их остатки подчинили своей
власти хазары, также пришедшие из-за Каспия. Дельта Волги как
неутомимое лоно производила на свет всё новые этносы через каждые
двести-триста лет.

– Если тебе верить, - усмехнулся снисходительно Ибрагим, - то тут были
всякие, а татар не было?

– Татары и образовались в этнос из потомков всех предыдущих племен. Как
и украинцы, между прочим.

– Про народ тавры я слышал. Потому что земля называется Таврида. А
какие такие назары – не знаю!

– Хазары подчинили себе почти все племена, кроме портовых городов.
Торговлю они считали самым выгодным делом. Царь Евпатор заложил даже
свой порт, а город потом назвали Евпатория. Вот, кстати, скажи, откуда
взялось название соседнего города, Саки? В татарском языке есть такое
слово? Нет? Вот видишь. Объясняю. С хазарами пришло сюда мало известное
племя саки. Им определили землю на проживание. Не самую лучшую, но их
глинистые берега устроили, они здесь плотно заселились. Возможно,
добывали рыбу. Возможно, степной Крым тогда не был таким песчаным, а
более зеленым, и они успешно занимались скотоводством. А город на месте
их поселения сохранил название племени, народ которого стал позже
называться татарами.

– Когда позже, почему позже? Когда татары появились по-твоему?

– Не сразу. Сначала из потомков воинственных гуннов и сарматов
образовались половцы. Очень мощное племя, контролировавшее самую жирную
степь, от Дона до Днестра. К тому времени уже образовались из
полян, древлян и северян княжества Киевской Руси, на которых половцы
иногда совершали набеги, а чаще заключали мирные договоры. Под
руководством князя Святослава они вместе сходили на Каспий, чтобы
окончательно разбить Хазарский каганат. Половцы, как и предшественники,
злобно враждовали со степными соседями. А с северными
племенами, казалось бы, чуждыми по языку и обычаям, дружили. Крестились,
приходили служить наёмниками, а русские князья и дружинники брали в жёны
красных девок половецких. Так в летописях записано.

– Это в ваших летописях записано, - он ткнул в меня пальцем.

– И в греческих тоже. А вот в Крыму почему-то не торопились учиться
правописанию, - ответил я Ибрагиму не совсем по-научному.

И продолжил про то, как враждовали между собой степняки. Точно так же,
как русские князья. Когда половцы погнали вторгшиеся в их земли войска
эмиров Чингисхана и вынудили принять бой, то пришедшие на подмогу
князья Галицкий, Черниговский и Киевский состояли в такой ссоре, что не
пожелали действовать сообща, и в результате сражение, обреченное на
успех, обернулось поражением половцев. Знаменитая битва на Калке.
Упрямые князья-бараны погибли, да и хрен бы с ними, а вот дружинников
жалко, почти всё войско полегло из-за трёх человек. Монголы тут же ушли,
затаив злобу, но при переправе через Волгу их разбили булгары, которые
до этого враждовали с половцами, но против монгол выступили союзниками.
И через пять лет хан Батый пошёл мощным походом на обидчиков своего
деда. Сначала он покорил булгар с башкирами. Затем двинул на север по
русским княжествам. Рязань и Владимир оказали сопротивление, а потому им
не повезло. Коломна, Москва, Суздаль и Ярославль откупились, выдав всё
необходимое на содержание пришедшего войска. В некоторых селениях
народ, чтобы не платить, прятался по лесам и выжидал, когда монголы
пройдут. Князь Александр, будущий Невский, не только платил, но даже
породнился с Батыем, стал его названым сыном, и на Новгород со Псковом
степняки не пошли. А вот князь Черниговский совершил великое зло, велел
убить монгольских послов, и за его подлость ответили все жители города
Козёльска. И никто им на помощь не пришел. Своим обходным манёвром на
север Батый разобрался с союзниками половцев, лишил их дружеской
поддержки от русских, после чего ударил по своим врагам с двух сторон, с
фронта из-за Дона и с севера, в спину, чего половцы не ожидали. И пошёл
дальше громить их вместе с подвижниками. Так подверглись опустошению, и
не смогли подняться к прежнему величию, княжества Киевское, Волынское и
Галицкое. Затем монголы прошлись по Венгрии и Польше, расправляясь со
всеми, кто давал половцам приют и оказывал помощь. Воины подвергались
уничтожению, а скотоводам и землепашцам покорённых земель велено стало
называться татарами.

– И это не моя фантазия, так говорит наука, - подвёл я жирную черту,
дескать, за базар отвечаю.

Однако Ибрагим легко парировал весомый довод.

– Это ваш наука. Наш наука говорит, что так неправильно.

Выражать удивление, недоумение и присвистывать не имело смысла. Тут хоть
спой и спляши, а девственная природа останется непоколебимой, не
поддастся на искушение цивилизации.

Если бы Ибрагим был светловолосым, я бы попробовал доказать, потомком
какого племени он является. Русские называли кипчаков половцами, потому
что те были рыжими, светлыми как полова. Татарский язык в Крыму
относится к кипчакской подгруппе тюркских наречий, в отличие от
булгарской подгруппы волжских татар. Но мой собеседник серебрился
сединой по черным волосам, а смуглая кожа говорила, что его упрямство
может исходить, как от скифов, тавров и хазар, так и монгольскую примесь
иметь.

30

Тем не менее, я продолжил разъяснения. И перевёл их на тему религиозных
разногласий.

Из пригородного мрака мы въехали в огни Симферополя, но здесь
освещёнными оказались только главные улицы. Ибрагим, однако, хорошо
ездил и по тёмным. Когда мы вышли из машины среди густых деревьев,
закрывающих звёздное небо, пришлось спросить, в какой стороне
железнодорожный вокзал. Единственное место в этом городе, от которого
можно было хоть как-то ориентироваться. Он показал. Я понял, что сам
туда в случае чего не доберусь.

Ибрагим подвёл меня к крайнему подъезду одного из пятиэтажных домов и
ткнул пальцем в четыре темных окна.

– Вот квартира этот профессор.

– Он живёт один? – спросил я. – Если квартира большая, значит, должна
быть семья. У него есть семья?

– Не знаю, - ответил задумчиво Ибрагим. – Если есть, то сейчас нету. Он
поздно домой приезжает. Такси приезжает. Один раз его знакомый
привозил. Один раз пешком откуда-то пришёл. Так мой люди сказал, который
за ним следил. Вон детский площадка лавочка, мы там будем сидеть, ждать.
Сумка возьми, мы будем сидеть, как будто вино пьём.

И он повторил инструктаж моих действий.

Как только загорится свет в окнах, я поднимусь на этаж и нажму кнопку
звонка. Если профессор не пожелает открыть, я объясняю суть дела через
дверь квартиры. Дескать, я пришёл только передать ему договор, который с
ним заключила умершая пациентка. Дочь умершей передавала на губительную
повторную операцию известную сумму, которую взяла в банке. Теперь у неё
требуют возврата ссуды с процентами. Если через два дня вы не привезёте
деньги по указанному на договоре адресу, ваша квартира будет сожжена.
Если профессор откроет, я отдаю договор в руки. Если не откроет, брошу в
почтовый ящик или суну под дверь. Если профессор заявит в милицию, и по
указанному в договоре адресу приедет следователь, Алёна скажет, что
рассказала о своей беде знакомому из Москвы, который взял бумагу и уехал
неизвестно куда. Если деньги не будут возвращены, то квартира
действительно загорится, но без моего участия, а что да как я даже знать
не буду.

В принципе, такой расклад меня устраивал. Профессор будет хоть как-то
наказан, Алёна спасена, а я всю выручку от наркоты пущу на задуманное
дело. Не придётся голову ломать, как бы часть денег выкроить на помощь
бахчисарайской княжне. Поэтому я хоть и волновался, но был готов. Идти
предстояло мне, потому что Ибрагим и его люди могли быть потом опознаны
профессором, так как уже мелькали перед его глазами.

Мы сели на лавочку, хлебнули вина, Ибрагим закурил и сказал.

– Его семья сейчас где-то.

А я продолжил.

– Итак, мы пришли к согласию насчёт Мамая. Он был монгол, завоеватель,
узурпатор власти, то есть, враг для бывших половцев, печенегов и
предыдущих кочевников, осевших в Крыму и названных потом татарами.

– Татары здесь жили всегда, - опять взялся за своё Ибрагим. – Татары
здесь коренной житель были. До прихода твоих кочевников.

– Те, кто жили здесь до кочевников, - возразил я, - занимались
ремеслом, скотоводством, виноградарством, земледелием и торговлей. Они
на лошадях по степи не носились. А татары позже славились своими
набегами. Эту культуру они от греков, тавров и караимов перенять никак
не могли. Но я сейчас не об этом. Давай попробуем выяснить, был ли он
близок крымчанам как единоверец. Все военные Золотой Орды обязаны были в
то время исповедовать ислам.

– Значит, он был наш? – недоверчиво спросил Ибрагим.

– Вот это мне как раз интересно. Как монгол он был не ваш, а как
мусульманин вроде бы ваш. Почему «вроде бы»? Потому что в некоторых
летописях его упоминают как «безбожник Мамай». Странно, правда? Вот и
давай сейчас я тебе вкратце расскажу о движении религий. О религиозных
конфессиях Крыма разных времён. А ты определишь, каким считать Мамая,
вашим или не вашим. Ведь ислам, как и другие религии, делится на разные
толкования. Светское, ортодоксальное, веротерпимое к другим,
непримиримое, воинственное к иноверцам. А есть ещё мистическое,
философское. Ты знаешь, что такое суфизм? Не знаешь? Ну, и слава Аллаху.

Ибрагим хлебнул ещё вина и устроился поудобней слушать. Я даже
почувствовал к нему что-то родственное, как к послушному ученику и
собеседнику. Мужчин всех национальностей, я думаю, объединяет
пристрастие посидеть и потрендеть, повоевать на словах, а не на кулаках
и при помощи железа. Начинают бить и хвататься за оружие лишь те, кого
возмущает собственная нехватка аргументов. Если честно, я не испытывал
желания идти в подъезд и требовать денег. Я готов был прочесть
трёхчасовую лекцию для представителей всех конфессий Крыма, которых
объединяет земля, солнце и необразованность.

31

Сначала греки привезли в Крым продвинутое язычество, с обилием богов в
человеческом облике, тем самым, окультурив примитивное идолопоклонство.
Они же из Византии привнесли традицию христианских церквей. Под Керчью,
правда, учёные раскопали следы раннего христианства, что подтверждает
легенду о пути апостола Андрея до берегов Тавриды. Если не сам он тут
наследил, то подвижники.

Хазары поклонялись богу Яхве. Надо полагать, что потомки одного из колен
рода Израилева совершили долгий путь на Каспий, где осели, размножились
и окрепли до государственной значимости, а затем пришли степью и на
крымские земли. Половцы с хазарами враждовали, а потому принять иудаизм
не могли, охотнее обращались в православие от северных соседей и в
католичество от литовцев и поляков, оставаясь по сути язычниками.

Таковыми же явились и ордынцы, покоряя своих врагов половцев. Обряды для
воинов у них совершали шаманы, а просвещённая знать исповедовала
запрещённое в Европе несторианство. Это христианское учение считалось
для них более убедительным. По нему Иисус родился человеком, которого
Мария зачала не от духа святого. Будучи в замужестве, она не могла
оставаться девой, и детей имела несколько, но лишь этот Богом избранный
сын, из Богом избранного племени, своим талантом, постом и молитвой
достиг высшего просвещения, и стал мессией, чтобы мученической смертью
своей объединить народ, совершивший предательство и распятие невинного.
По монгольскому же своду законов в мире существует лишь Великий Бог, а
Чингис-хан его сын. Только потомки божественного имеют право на
верховную власть, а покорённые народы империи уравнивались наименованием
татары, но их вероисповедания оставались неприкосновенными. Когда хан
Батый в отделившейся Золотой орде заложил столицу, в Сарае строились
церкви, мечети и молельные дома других религий, не облагаемые налогами.

В это же время его брат, хан Белой Орды Мунке, на специальном курултае
объявил поход против арабов за освобождение Гроба Господня. В том походе
участвовали отряды половцев и русских, взятых на службу во имя спасения
единоверцев. Монголы считали опасными врагами тех соседей, которые
насильно обращали в ислам порабощенных, либо уничтожали неверных и
непокорных. Опасным движением считали они так же устремление
католической церкви к расширению владений и политическому контролю над
соседями.

Монголы знали, как во время крестового похода рыцари взяли
Константинополь, подчинив православную империю Ватикану. Поэтому войска
Батыя безжалостно громили воинов-католиков в Польше и Венгрии, а через
два года князю Александру выделили отряды на отражение рыцарей ордена,
идущих уничтожать своих единоверцев, но схизматиков, раскольников, не
желающих подчинения папским легатам. Немцы трепетали, узнав, что в армии
Невского есть легкая татарская конница, ловко расправлявшаяся с тяжелыми
рыцарями при помощи луков с близкого расстояния.

Возможно, по этим причинам крестоносцы и предали войска хана в самый
решающий момент на Святой земле. Те дошли до Багдада, освободив от
мусульманского ига грузин, армян и сирийцев. Оставалось вместе с
рыцарями разбить египетских мамлюков. Но жадные тамплиеры то ли не
желали делить добычу, то ли решили схитрить, то ли просто боялись
«монгольских чертей», да к тому же несторианцев. На специальном совете
рыцари-монахи решали вопрос о вступлении в союз с турками, с
мусульманами, против христиан! До союза не дошло, но решили встретить
мамлюков как гостей, снабдить продовольствием, в обмен на лошадей,
которых те захватят у монголов. Войскам султана дали беспрепятственно
подойти к монголам с той стороны, где ордынцы врага не ожидали, и в
решающей битве ханские войска, освобождавшие христиан, были разбиты. И
началось медленное второе покорение Византийской империи, но уже
турками-османами. Первым крестоносным покорителям пришлось убраться, а
за свое предательство тамплиеры понесли на родине заслуженное наказание.

В Крымский улус ислам проник гораздо позже. После Батыя хан Берке
основал Новый сарай, в котором тоже строились христианские церкви. Хан
Менгу-Тимур, налаживая торговлю с Европой, продал генуэзским купцам
земли в Феодосии, Судаке и Алуште для строительства портов. Как русские
князья на севере, как степные племена на юге, так и купцы-единоверцы
враждовали на море между собой, но латиноязычных венецианцев монголы
считали предателями вместе с крестоносцами, а потому предпочтение было
отдано франкоязычной Генуе. Так на крымской земле поселились католики,
мирно уживавшиеся с потомками хазар иудеями, с православными греками, и
язычниками половцами, ставшими татарами. А политическую власть
контролировали монголы, не допускавшие религиозной вражды.

Положение изменилось в Старом Сарае, когда к власти пришёл Узбек. Он
являлся племянником предыдущего хана, не законным наследником, и ему для
устранения прямых царевичей нужен был весомый довод. И такой имелся.
Большинство беев прикаспийских войск Золотой Орды являлись аланами и
черкесами, потомки сельджуков, исповедующие силам. Узбек стал ханом,
опираясь на их поддержку, «сам обасурманился» и объявил ислам
государственной религией, по которой противников Аллаха следовало
уничтожать. Он и расправлялся на законном основании с царевичами,
ратующими за веру отцов по закону Чингис-хана. Вскоре почти все войска
подверглись исламизации, молельные дома неверных в Старом Сарае закрыли,
Новый сарай с его церквами потерял столичный статус, русские княжества
обложили суровой данью, а с литовцами и поляками монголы воевали за
киевские земли, что давало возможность русским потихоньку набираться
сил.

Мамай унаследовал традицию ревнителя ислама, оправдывая свои
политические действия как свершения во имя Аллаха. Иначе бы он не
удержал в подчинении военных эмиров, министров-визирей, полномочных
представителей даругов и чиновников-бакаулов. Когда восточные улусы
пожелали самостоятельности, он благоразумно вернул столицу в Новый
Сарай, где восстановил церкви для улучшения отношений с русскими купцами
по Волге. А второй столицей у него стал город в центре Крыма, через
который шла успешная торговля с генуэзцами, и где помимо медресе обитала
и греческая церковь.

Русские князья испытывали дружеское послабление от Мамая, пока вконец не
обнаглели и не перестали возить подарков в ханскую ставку. А с князем
Рязанским тот даже приятельствовал и склонил на свою сторону против
соплеменников, когда решил наказать северян. С литовцами он
заключил мир, не претендовал на земли Киевской Руси, и послал даже князю
Витовту своего сына с отрядами, как гаранта для совместного похода на
Московское княжество. На Куликово поле союзники опоздали, но с
удовольствием нападали на русские обозы с раненными, а позже Витовт с
бежавшими к нему остатками мамаева войска выступил против Тахтомыша.

Мусульманство Мамая и его эмиров было замешано на монгольском язычестве.
Ради экономических выгод он дружил с представителями других
вероисповеданий. Может быть, поэтому его называли безбожник? Его ислам
отличался веротерпимостью. Как и вера первых крымских ханов, которые
вместе с русскими князьями воевали и с ханами Белой орды, и с ярыми
исламистами тимуридами, а так же с литовцами и подчинившими их поляками.
Татарские отряды помогли Ивану III победить новгородцев в борьбе за
главенство над Русью. А вот когда второй раз пал Константинополь, и на
месте Византийской империи образовалась Османская, в Крым пришёл другой
ислам. Турки постепенно выбили генуэзцев, захватив торговлю на Черном
море в свои руки. Султан Муххамед II помог Менгли Гирею победить
ордынского претендента на крымский престол, тот объявил себя хаканом и
возвёл новую столицу на новом месте, порушив и низведя прежнюю, где
правил Мамай, до уровня придорожного городка. Сына Менгли, Саадета,
Турция уже назначила султаном на условиях вассальной зависимости,
вследствие чего изменилось и политическое отношение к дружественной
прежде Москве. А его брат Сахиб основал Бахчисарай и начал строить
ханский дворец с учётом достижений арабской архитектуры и художественной
росписи.

Ибрагим поверил моим разъяснениям на словах и на пальцах, потому что
задал уточняющий вопрос.

– Если всё было так, как ты сказал, значит, Мамай был неправильный
мусульманин, да?

– Одна и та же вера в разных странах хоть как-то, да отличается. Потому
что народы, племена другие. А тут сменилась эпоха. Сначала сюда пришел
ислам из Персии через Иран и Закавказье, а потом ислам из Египта и
Турции. И тот и тот арабский, но прошедший через разные племена. В Крыму
арабов вообще не было. Тут как раз ты мне должен ответить, какой ислам
для вас более верный. Для вас, потомков своих предков, про которых я
тебе рассказывал. Но меня больше интересует другой вопрос. Если на
крымской земле будут обнаружены останки Мамая, чуждого вам по
роду-племени, то по вероисповеданию он для вас дорог? Вы его будете
почитать как мусульманина?

– Нет, - покачал головой Ибрагим. – Если монгол принял ислам, то это не
значит, что он правоверный мусульманин. Нет, он не наш предок. Его
останки нам не нужен.

Именно такой ответ мне почему-то хотелось услышать, наплевав на
правильность научной трактовки.

32

Я даже просиял от удовольствия, но тут по счастливому мгновению
блаженства будто выстрелили. Даже суеверный страх пронзил от совпадения.
Неужели от просветления на моей душе может вспыхнуть свет в интересующих
нас окнах? Ибрагим увидел судорогу моей улыбки, повернул голову. Он тоже
потерял из виду объект внимания, заслушавшись просветительской трепотни.

– Он пришёл, давай иди.

Его короткая фраза толкала меня носом в действительность. Свет хоть и
вспыхнул для нас неожиданно, как чудо, сразу в четырёх окнах, но мы
видели не мираж, а значит пора действовать. Вот только идти как-то не
хотелось, ноги будто заржавели, а силу воли парализовало. Ибрагим
«просёк» моё состояние и подбадривающе толкнул в плечо, чтобы запустить
с мёртвой точки.

– Не бойся, ты ничего не рискуешь, ну! Ты бумага отдашь и слова
скажешь. Ты помнишь, как должен сказать?

Я был уверен, что помню. Но как только встал, заготовленные фразы
улетучились. Я и пошёл к подъезду очень медленно, стараясь каждым
тяжёлым шагом, как пинком, вышибать из корзины памяти по одному слову.
На ступенях пришлось остановиться, чтобы шёпотом прогнать утерянную от
страха информацию. «Вот копия договора… Вы должны по указанному адресу…
Если через два дня сумма не будет возвращена…» Всё логично
формулировалось, оставалось только передать.

Наверное, от нежелания делать это я открыл дверь и вошёл в подъезд почти
бесшумно. А потому меня не услышал тот, кто пришёл сюда раньше. Зато уж
его услышал не только я, но и все соседи. На втором этаже несколько раз
саданули в дверь кулаком и добавили ногой. Я сразу понял, что это именно
в ту квартиру, куда и мне надо.

– Профессор, открой! – прозвучало не очень громко, но с угрозой. –
Открой по-хорошему, слышишь? Жебровский, ты слышишь, ты? Деньги мне
верни за то, что человека искалечил! И всё, я тебя убивать не буду,
ещё сидеть из-за тебя. Я же тебя, сволочь, предупреждал, а ты не
поверил? Ну, тогда смотри в окно! Смотри сейчас в окно на свою машину,
понял?

Я быстренько вышмыгнул на крыльцо, и вовремя. Пронёсшийся мимо пузатый
мужик в тесном пиджаке мог запросто меня сшибить и не заметить. Он
выскочил на тротуар под недавно засветившиеся окна и прокричал.

– Сюда смотри, урод! Я сейчас твою машину запалю, если ты не сделаешь,
как я сказал! Слышишь?.. До трёх считаю!

Сказав «раз», он прошёл дальше, к единственному притаившемуся в темноте
автомобилю. Из кустов к нему вышел кто-то, явно помогающий. Толстяк
вполголоса дал команду, и его напарник стал что-то выливать на капот из
пластиковой посудины. Марки автомобиля по силуэту я определить не мог, а
вот горлышко пластиковой бутылки было узким, потому что жидкость
выливалась долго. О её химическом составе тоже нетрудно было догадаться.

Толстяк выкрикнул «два». Наверху стукнула рама окна, и я услышал голос
его оппонента, к которому сам намеревался обратиться.

– Прекратите сейчас же! Я вызвал милицию! Прекратите, а не то вас
сейчас же арестуют!

– Это всё, что ты можешь сказать, ты? – злорадно спросил толстяк.

– Я уже позвонил, предупреждаю! Милиция уже едет! – прозвучало сверху в
ответ.

– Ну, тогда всё! Я тебя предупредил и ухожу! А ты смотри кино!

Толстяк поднял вверх руки, дескать, он ничего такого не делает, и пошёл
прочь. И как только завернул за угол, машина вспыхнула. Теперь я
определил её, это была корейская иномарка местной сборки. А вот
загорелась машина не как в кино. В наших сериалах, по примеру
голливудских боевиков, уж если полыхнёт, так это зрелище.

Из состояния разочарованного кинозрителя меня вывел окрик Ибрагима. Он
махал мне рукой. Тут и я понял, что пора сматываться. Исходя из логики
тех же кинодефективов, если ты засветишься свидетелем, то легко можешь
быть заподозрен в соучастии.

Мы быстро пересекли детскую площадку, где только что мирно беседовали, и
прошли за три дома, где оставили свой автомобиль. Прислушавшись, Ибрагим
сказал, что туда, откуда мы «слиняли», уже приехали менты. Он тоже умел
определять принадлежность автомобилей.

– Гад, скотина, - ругался Ибрагим. – Такой профессор только так
наказывать надо. Суд ему что? Он купит адвокат. Суд ему ничего. Суд
приговор даёт, у кого деньги нету. У кого деньги много, того никогда не
посадят. Ты слышал такой премьер-министр Лазаренко? Он весь Украина
обокрал, двести миллионов за границу перевёл, в Америка убежал. И что?
Там ему суд ничего не присудил. Он теперь обратно хочет приехать,
говорит, я не виноват, потому что суд меня оправдал. Такой человек жечь
надо, зачем его судить? А такой деятель сейчас Порошенко знаешь? Он
построил замок-дворец и не знает, сколько там комнаты есть. Таким людям
суд что? Этот скотина профессор надо будет на весь дом написать
«Жебровский – убийца». Вот как надо будет сделать. Чтобы весь добрый
люди знали.

Мы отъехали, он спросил, куда мне теперь, и я попросил остановиться.
Следовало решить, как быть дальше, и договориться на будущее. Я
напомнил, что смогу помочь Алёне через несколько дней, как только своё
дело проверну и у меня свободные деньги останутся.

– Ты вот давай, свои дела делай, а помогать Алёна тебе не обязательно.

Я попытался возразить, но Ибрагим перебил меня с нешуточным блеском в
глазах.

– Алёна я помогать буду! Понял? Этот женщина мне нужен, только я
помогать должен. А ты не лезь. Ты приехал, уехал, и всё. А мы тут
живём, это наша земля.

Я даже растерялся от такого заявления. И спросил напрямую.

– Ты её любишь? Она тебе дорога? Или ты просто хочешь сделать её своей
собственностью?

– Какой собственность, слушай! – засмеялся Ибрагим, взмахнув руками. –
Такой девушка разве можно собственность делать?

– А кто тебя знает, что у тебя на уме, - засмеялся и я тоже с
лукавством.

Ибрагим замолчал, закурил, загляделся на звёзды. И
обратился вдруг по имени, с интонацией дружеской.

– Антон, я тибе очень прошу. Не мешай мине помогать Алёна. Не лезь, а?
Дай мне честный слово?

Меня тронула его просьба, и я предложил.

– Давай так. Я съезжу, вернусь, а ты за это время совершишь какие-то
поступки. И если моя помощь не понадобится, то я и не буду никаких денег
предлагать. Лады? Я только заберу свои вещи и документы.

– Хорошо. Но ты давай, когда приедешь, скажи сразу, что нету у тебя
никаких денег. Нету и всё. Она же не обидится. Ну, кто она тебе?

– А тебе? – усмехнулся я навстречу.

– Ты можешь такой слово дать? Пообещать мне можешь?

– Я должен поклясться? Видишь ли, Ибрагим, одна из заповедей Христовых
гласит: не клянись вовсе, не искушай лукавого. В исламе нет такой
заповеди? Или у вас обмануть неверного грехом не считается?

– Что у нас считается, как считается, тебе-то что! – махнул он рукой,
но не от досады, а от обиды. – Поехали. Говори куда.

Я напомнил, что мне вообще-то в Старый Крым. Он довёз до знакомого
вокзала и показал рукой, откуда идут автобусы в интересующую меня
сторону. Здесь я и сам уже ориентировался. Но меня смутило, что
Ибрагим не вымолвил при этом ни слова. Даже не откликнулся на
благодарность.

33

В Старом Крыму я оказался только утром, часиков около десяти. На
придорожном базарчике зелень и черешня были местного произрастания, а
всё остальное из Турции, особенно помидоры неестественной красноты. Я
взял полкило черешни, чтобы пополнить витаминный запас организма, а лишь
потом задумался, где бы мне купленное вымыть. И тут, как по заказу,
знакомая девчушка.

– Фея! – вскричал я, испугав её. – Ты меня в прошлый раз выручила,
помнишь? Помоги же и теперь. А я тебе мороженого куплю.

– Вон там самое лучшее, - показала татарочка на магазин и заботливо
повела меня в другую сторону.

Вода оказалась рядом, источник бил из-под земли, а журчащее место
красиво обложили камнями. Я вымыл черешню, допил вино из сумки, а пустую
бутылку наполнил родниковой свежестью. Потом угостил фею-спасительницу,
и на этот раз она меня огорчила. Её дядя уехал куда-то на своей
колымаге, а больше некому подвезти меня к археологам. Такси не поедет,
там дорога плохая. Но девчушка показала мне ближний путь туда, откуда я
в прошлый раз ночью сам вышел. Идти пешком не хотелось, я устал за два
прошедших дня и две полубессонных ночи, но пришлось, ничего не
поделаешь.

В лагере эрмитажников к моему изумлению шёл разгуляй. Меня встретили
как родного. Анжела обняла и поцеловала в обе щёки, очкастый подал руку
с искренней радостью, да и остальные не фальшивили в приветствиях.

Чем-то я им понравился.

– В прошлый раз ты нас хотел угостить, а теперь мы тебя угощаем!

У них недавно прошёл коллективный завтрак, и теперь они догонялись
местным домашним вином.

– У вас же сухой закон, - удивился я, сожалея, что своё-то вино за ночь
приголубил, а с собой ничего не захватил в том же магазине, где покупал
мороженое.

Оказалось, что к ним вчера приезжал с проверкой какой-то киевский дуст.
Что-то они выясняли, о чём-то спорили, в результате
Марк Арнольдович с утра поехал улаживать бумажные недоразумения в
столицу Крыма, но, возможно, ему придётся съездить и в столицу на
Днепре. Работы на день приостановили, объявив выходной, часть народа
поехала на море, оставшиеся в лагере оттягивались.

– Ну, что за невезуха, - пожаловался я, долбанув стакан кислятины. –
Когда я был с вином, тогда вам пить нельзя было. Теперь я приехал без
ничего, а вам можно. В прошлый раз Марк предложил остаться, а я ушёл.
Теперь мне с ним нужно позарез увидеться, а он уехал.

– А зачем он тебе? – посыпались вопросы. – Ещё раз хочешь к нам
проситься? Давай! Мы теперь все за тебя походатайствуем.

Их было пятеро. Анжела, ещё одна девушка и трое парней, очкастый и двое
студентов. Старшие науковеды и остальные студенты поехали купаться. И
я решил изложить им вкратце о том, о чём хотел конфиденциально
поговорить лишь с главным научным руководителем.

Ребята восприняли мой план с восторгом, так как находились в благостном
расположении духа. Я строго предупредил их о секретности задуманного
мероприятия, и взял слово, что услышали и забыли. А вот кто из вас
отважится без меня известить Марка Сципиона? Я ведь приехал объяснить
суть, получить согласие и уговорить его в случае отказа. Мне сегодня же
надо в Севастополь, уладить там оргвопросы и, возможно,
завтра-послезавтра мы с Алёхой-мичманом приедем на выполнение дела. Марк
должен быть к этому времени в курсе, а они во всеоружии провести
раскоп, и желательно ночью.

– Я скажу, - торжественно и сурово произнёс очкастый.

Тут все замолчали, а радость на лицах пожухла. До них долетело, какие
могут быть последствия. Дело-то ведь нешуточное.

– Тебе нельзя, ты что! – вскинулась Анжела, до которой тоже,
наконец-то, дошло. – Если он воспримет это как провокацию, которая
грозит нам… Ну, которая многим грозит… Он же тебя отстранит к чёртовой
матери. Тебе нельзя, Паша!

Теперь я вспомнил, как его зовут, и парень нравился мне всё больше.
Потому что горячо настаивал на своём. Может быть, потому что пока не
протрезвел.

– Я и только я смогу его убедить. Остальных он никого не послушает. А
чем я рискую? Ну, рискую, конечно. Но пока неизвестно чем.

– Вот! – крикнула раскрасневшаяся Анжела. – А когда узнаешь, будет
поздно. А вот я ничем не рискую совершенно. Какой с меня спрос? Мне
диссертаций не защищать, должностей не занимать. Даже если домой
отправят, только рада буду. Надоело мне выслушивать наезды, замечания,
ругань и всякое такое. Ну, вы знаете. Поэтому я к нему спокойно
могу подойти и сказать.

– Только хорошенько проспись перед этим, - посоветовал я.

Анжела обиделась, я извинился, а, выпив ещё, посоветовал им
ориентироваться по настроению Марка Сципиона. Лучше не рассказывать ему
все подробности моего замысла. Сказать, что я переживаю за его дело,
хочу от души помочь, приеду с каким-то предложением, и всё.

На этом я оставил их допивать. И оставил им денег на случай, если
захотят добавить. Чтобы чувствовать себя уверенней перед неизвестным
грядущим.

34

В автобусе я обрубился без опасения проспать нужную остановку. Мог
дрыхнуть преспокойно до конечной. Но сон покинул меня на полдороги,
тревожное предчувствие зацарапало изнутри чёрной кошкой. Даже захотелось
выйти в Бахчисарае, сходить, проведать княжну. Кресла в салоне теснились
так, что ноги затекали, вытянуть их по-нормальному не было возможности,
отчего приходилось ворочаться с боку на бок.

Да и с чем я мог прийти к Алёне? Пока мичман не втюхал наркоту, мне
помочь ей нечем. К тому же, не известно, какую сумму выручит Алёха. А
может ведь и влипнуть запросто, повяжут его с коробкой и привет горячий.
Он закукует под следствием, а я без денег на обратную дорогу. Я-то
выкручусь, приползу к Малевской за помощью, а если Рыжий не пришлёт ей
денег, то родители подкинут, не дадут пропасть. А вот что может с Алёхой
случиться, - эту тему не хотелось даже развивать. Другое интересное
соображение посетило меня, и я прикололся над фишками судьбы. Не проспал
бы я в поезде, - не очутился бы в Бахчисарае, не проспал бы в автобусе,
- не занесло бы в Севастополь. Если бы не мой здоровый сон, загорал бы я
на унылом пляже с вином и Мальвиной на закуску, с которой даже
поговорить-то не о чем. Но высшим силам угодно было, чтоб пляска
половецкая меня закружила!.. Вот такой стишок сочинился в моих извилинах
от долгого созерцания плывущего пейзажа за окном.

Встретились мы с Алёхой не сразу. Пришлось поволноваться, названивая
через каждый час, и разгадывая один и тот же ответ. Перезвони, я сейчас
занят. Солнце давно зашло за далёкие горы, когда он явился, наконец.
Прикатил на военном грузовике «Урал» с брезентовым кузовом и надписью
«Люди». Шофёра в выцветшей матросской робе звали Саня, и он как-то с
опаской поглядывал на своего командира при галстуке и мичманских погонах
на желтой рубашке.

Алёха без единой улыбки, хмуро, как будто с досадой, пересказал суть
дела. И я расцвел. Даже прибалдел от способностей недавнего раздолбая, с
которым пили вино, травили похабные анекдоты, и который так изменился,
нацепив офицерскую форму. Он раскрутил задуманное даже лучше, чем
предполагалось. В кузове машины лежал цинковый ящик, и всё необходимое
для запаивания крышки, который потом в деревянный ящик заколотится, а в
дипломатке из чёрного кожзаменителя находились деньги и бумаги на
сопровождение груза 200.

Мы вошли в пустое кафе, возле которого встретились, и Алёха сделал заказ
сначала накормить шофёра. Борщ, мясо с двойным гарниром, три салата и
литр сока.

– А нас потом, чуть позже, - улыбнулся он симпатичной официантке и
повёл меня за другой стол, в дальний угол.

Там он выложил передо мной три пачки денег и сказал, что здесь почти две
тысячи долларов в украинских гривнах. На листочке бумаги показал
расчёты дебета-кредита. Таблетки ушли оптом, поэтому дешевле, заплатить
всем, кому надо, пришлось больше, чем хотелось, так что прибыли у меня
поубавилось. Предстоят ещё расходы на бензин и керченскую переправу, а
так же отправка груза железнодорожным транспортом, на что придётся
раскошелиться тоже мне, а он из своих денег обеспечит питание в пути и
вознаграждение шофёру, хоть тот и на службе. Не хотелось анализировать,
насколько Алёха меня обманывает, я был рад, что всё пока складывается
удачно. Тот факт, что на помощь Алёне денег не хватит, не очень меня
огорчал, и просить в долг из мичманской доли не имело смысла. Ну, что
поделаешь, если таков расклад? К тому же Ибрагим очень уж сердечно
просил меня не лезть не в своё дело.

– Почерк у тебя хороший? – спросил Алёха, протягивая шариковую ручку и
раскладывая незаполненные бланки накладных документов.

Пришлось признаться, что я обычно печатными буквами заполняю всякую
лабуду, так как почерк у меня не к черту, хоть я и студент. А, может
быть, потому и студент до сих пор.

– Нет, печатными не пойдёт, - поморщился Алеха, и сам взял ручку. – Не
очень это хорошо, что одной и той же рукой и транспортная путёвка и
бумаги на груз. Ладно, проскочим. Давай тогда, говори. Кого везём?
Фамилия, имя, отчество.

Я растерянно повторил то, что он и сам уже знал.

– Хорошо, фамилию напишем Мамаев. А как зовут?

– Да не было у них имён. Вернее, были, но такие, как клички. А как его
отца звали, хрен его знает. Да пиши любое.

– Ну, какое, любое? Говори. Кем он был?

– Темник. Командовал десятью тысячами. А потом главным руководителем
Золотой Орды, за что русские звали его хан Мамай. Но ханом он не был. Он
был беклярибек, старший над всеми беками.

– Если бек, значит – Боря. Борис. Пойдёт?

– Давай. А по отчеству?

– Темник, говоришь? Ну, тогда Тимофеевич. Годится?

– Ну дык. Дальше что?

– Дальше – звание. Он был главнокомандующий, и нам бы надо написать
генерал-адмирал. Но везём-то мы его как погибшего матроса, так что
напишем… Старшина первой статьи. Как, не обидится твой Мамай на такое
звание? Идем дальше… Погиб при исполнении служебных обязанностей.
Причина смерти?

– Вообще-то его убили. А на флоте какие могут быть причины? Утонул?
Вполне может соответствовать. Он вряд ли умел плавать. Причина
обязательна? Погиб и погиб.

– Ладно. Если спросят, на словах объясню. Так, куда везём? Адрес?

– Столица его была под Волгоградом. Где Мамаев курган, знаешь? Место
боевой славы Красной Армии.

– Так и напишем. Волгоград. Гражданин России. А ещё будут говорить, что
Мамай не наш. Наш. Один курган чего стоит! Улица, номер дома?

– Пиши улица Ленина, - уверенно посоветовал я. – Такая улица есть в
каждом городе боевой славы.

Мамай с улицы Ленина? Неплохо.

¶

E

d

l

?



?

3/4

– И тот и другой были авантюристами, - пояснил я. - Незаконно
захватили власть, и на свой лад строили империю.

Когда матрос-водила управился со своим обедом, мы закончили с
оформлением бланков. Алёха велел ему ожидать на улице, и когда тот
вышел, сделал заказ нашего обеда.

– Триста грамм водки, - объявил он в первую очередь.

– Зачем? – удивился я.

– За помин души, - спокойно ответил Алёха. – Всё-таки везём погибшего
соотечественника.

За выпивкой и закуской я пересказал ему историю про увольнение из
Эрмитажа. Про Колыванскую чашу. Как я взял всю вину на себя, отчего
выгнали только меня, а его друг Леонид остался работать в музее.

35

Выехали мы, когда уже стемнело. Я сожалел, что поздновато, а
мичман хвастался, что рассчитал всё как нельзя лучше. И едем, дескать,
мы спокойно, когда почти нет встречного транспорта, а дорожно-патрульные
волки уже не сидят в засадах, а квасят, пересчитав дневную выручку, и
приедем в полночь, когда можно без шухера произвести раскоп и выемку
захоронения, и на утренний паром должны успеть, когда таможенники ещё не
такие дотошные, находясь в полусонном состоянии, да и шофёра он подобрал
из кубанских парней, который знает Новороссийск, как свои пять пальцев,
а так же другие города края с железнодорожными станциями, где отправить
скорбный груз обойдётся значительно дешевле, чем с украинской
территории.

На очередной указатель населённого пункта я не обратил внимания, он лишь
мелькнул в темноте, а когда въехали на освещённую центральную улицу,
спросил, что за город.

– Бахчи-Париж! – весело объявил Алёха. – Не узнаёшь?

Меня вновь посетило тревожное чувство, что надо бы выйти, либо заехать,
навестить Алёну. Но грузовик пёр, не обращая внимания на дорожные знаки
об ограничении скорости, и если б я попросил остановиться, то возникла
бы проблема с поиском улицы, названия которой я так и не потрудился
узнать.

Дальше мы с Алёхой увлеклись воспоминаниями о питерских школьных
приключениях, на каких проспектах приходилось «тусоваться», в каких
экзотических местах доводилось развлекаться с девчонками, а потому время
пути скралось незаметно.

В Старый Крым мы въехали с опережением Алёхиного графика. По
запомнившимся мне улочкам и грунтовой дороге я привёл машину до места
без ошибок. В лагере не спали, в палатках горел свет, а полиэтиленовая
столовая походила на огромный фонарь. Несколько человек вышли навстречу
машине. Нас ждали. Только Анжела почему-то стояла чуть в стороне и
покачивалась. И очкастого Паши рядом с ней не наблюдалось. Значит,
парни начали уже производить раскоп, подумал я. Алёху с водителем
попросил пока не выходить и резво покинул машину.

– Привет, друзья, давно не виделись! – поприветствовал я вышедших
встречать и лишь теперь увидел, что это не те люди, с
которыми я утром сидел за столом. Эти вышли всего лишь навстречу
неизвестной машине. Узнать, в чем дело.

Подошла Анжела, держа горящую сигарету возле щеки.
По-нашенски говоря, «фейсом» она была не очень чтобы «хэппи».

– А где Павел? – спросил я, не желая верить дурным признакам.

– Антошечка, милый, всё так плохо, - плаксивым тоном произнесла Анжела
и покачнулась.

– Павел где? – спросил я громче, не удерживая раздражения.

– Ему плохо стало от вина, - ответила Анжела, глядя в сторону. – Марк
Арнольдович приехал, ну и это… В общем, как-то всё не очень хорошо.

Остальные молчали. Совершенно другие люди, к тому же трезвые. Две
женщины в возрасте и двое мужчин, а не те двое парней, которые
возбуждённо поддержали за столом меня с очкастым Пашей.

– Молодой человек! – услышал я призыв от светящегося домика-столовой и
пошёл туда, не сомневаясь, что обратились ко мне.

Марк Сципион стоял в свитере и шортах. Я вспомнил известный портрет
Хэменгуэя.

– Вы зачем приехали сюда?

Я обратился к нему уважительно, по имени-отчеству, с
волшебным словом предложив поговорить наедине, без наблюдающих глаз и
подслушивающих ушей.

– Прошу, - он указал во внутрь летнего заведения, где на длинном столе
под белыми полотенцами укрылись стопки тарелок и перевёрнутые донышками
вверх кружки.

Он сел на край лавки по одну сторону, я опустился на другую, напротив.
Он молча ждал, как подобает командиру. Я решил начать с
уточняющего вопроса.

– Анжела и Павел, ваш младший научный сотрудник, передали вам моё
предложение?

– Это вы их напоили? – прозвучал встречный вопрос, и я про себя
выругался.

– Нет, я, как видите, трезв.

– Ну, и что же вы предлагаете? – спросил он, позволив себе усмешку,
означающую, что я-де в курсе, но хотел бы из твоих уст услышать детский
лепет.

И я решил сразу давить аргументами, без предисловий.

– Вы же правильно всё рассчитали, Марк Арнольдович. Если останки
монголоида, значит это действительно Мамай. И тогда ваше научное
предположение становится открытием. Если же похороненный был потомком
половцев, скифов или хазар, то кости черепа должны отличаться. Но
провести тщательную антропологическую экспертизу можно лишь при помощи
новейшей техники. Вплоть до реконструкции черт лица. Это станет
действительно грандиозным открытием, если вы продемонстрируете, как
выглядел беклярибек.

– Вы даже знаете, кем он был?

– Я через год заканчиваю исторический в Герцена. Я
говорил, но вы забыли. Когда просился к вам в экспедицию.

– А почему не в университете учитесь? Силёнок маловато? Из
этого вуза вам тяжело будет пробиться. Кто вас ведёт?

– Не важно. Он уехал в Москву.

– А, этот, - ещё раз усмехнулся Сципион и назвал фамилию моего бывшего
научного руководителя. – Так что же вы всё-таки предлагаете?

– Вывезти останки для экспертизы. Или для индетификации, выражаясь
точнее. Мы его вывезем как погибшего двухсотым грузом. В цинковом
гробу. Что, в общем-то, соответствует. С разницей лет на шестьсот. Знают
об этом лишь три человека из ваших. Которые должны были к нашему приезду
начать раскоп. Всё в тайне.

– Да вы с ума сошли, молодой человек. Вы предлагаете неслыханную
авантюру. Которая грозит экспедиции неизвестно чем. Я даже не
собираюсь объяснять вам, чем такое мероприятие может обернуться. Нам
вообще могут запретить здесь копать, понимаете?

– Да понимаю! – вскричал я. – Поэтому всё будет сделано с помощью
военных. Никто не догадается. Лишь бы ваши не проболтались.

И я быстро пересказал, как и по каким документам останки будут вывезены
в Новороссийск, а там отправлены по железной дороге до Волгограда, к
месту проживания погибшего, что, в общем, тоже соответствует
действительности с той же разницей на семь сотен лет. Дальше отправить
его в Питер или Москву не составит труда, но уже без моего участия.

– Ведь Мамай же наш, наш! – тут я совсем разгорячился. – Для крымский
татар он чужак, он им не нужен. А братская академия наук Украины с
радостью может присвоить ваше открытие себе. Разве не так? Мамай
принадлежит истории Российского государства, потому что его имя
отозвалось в ней и не раз. Мы же являемся наследниками Золотой Орды. А
потомки различных ветвей чингисидов, эмиров и других вояк тех времён
составляют сейчас наш этнос.

– Гумилёва начитались? – тут седовласый Сципион позволил себе улыбку.

Он встал и повернулся ко мне спиной против света. И теперь действительно
походил на упрямого римского полководца, который не считается с мнением
других. Я вспомнил черный бюст Тита Флавия на первом этаже музея. Такая
же голова как продолжение плеч. И повернулся он с соответствующим
выражением лица.

– Ваш план неприемлем категорически.

– Почему?

– По кочану. И без комментариев. Я не выставляю вас вон, чтобы не
делать шума. Незачем. Давайте договоримся так. Вы приехали всего лишь
проведать свою знакомую. Ничего такого здесь не предлагали. С
нашими сотрудниками, которым ваш замысел понравился, я поговорю
отдельно. У вас был утром с ними только пьяный разговор. Всего-навсего.
Договорились?

– Но я же ради нашей отечественной науки! Я же честно! – тут я даже
треснул себя в грудь, что выглядело совершенно нелепо. – Я же ради вас,
в конце концов! Ради вашей находки!.. Вы же столько лет потратили!

– Вот ради нашей науки сделайте, пожалуйста, как мы договорились. Вы
меня хорошо поняли? До свидания.

36

На улице меня ждала Анжела. Которую мне совершенно не хотелось видеть. Я
считал их предателями. Они с Павлом на радостях добавили ещё, приехал
Марк, а эти еле языками ворочают и несут какую-то ахинею про раскопки
Мамая для отправки на анализы. Понятно, что при таких обстоятельствах
мой план пошёл прахом.

Однако в стороне, у затухающего костерка, стояли те, кто наблюдал за
нашей встречей. И я заставил себя действовать так, как пообещал
Сципиону.

– Анжелочка, милая, как ты себя чувствуешь? – заговорил я как можно
громче. – Я ведь за тобой. Как обещал. Поехали на ночное купание. Где
ребята, где Павел? Я приехал, как мы договорились.

– Какое такое ночное?.. – удивилась пьяная подруга.

Я приобнял её, отвел подальше и заговорил злым шёпотом.

Где Павел? Что у вас тут произошло?

– Ну, понимаешь, Антон, - она тоже перешла на шепот, но заплетающийся,
а потому заговорщеский с особой таинственностью. – Ребята уже были
готовы практически… Инструмент, лопаты приготовили … Думали, что Марк не
приедет, и решили сами, без спроса… Ну и выпили ещё для поднятия духа…
Ну ты же понимаешь… А тут Марк возвращается, понимаешь?.. Ещё старшие с
моря приехали и спрашивают… Куда это вы собрались?.. А они стоят такие
с лопатами… Мы сейчас на Мамая пойдём!..

Она поведала мне то, о чём я и сам догадался. Мамаю опять не повезло,
потому что русские в который раз приняли для храбрости.

– Ну, хочешь, я его разбужу? Он тебе сам всё расскажет. Они были готовы
начать, я тебе клянусь!..

– Зачем же будить, если он готов? Не стоит.

Я попрощался как смог и пошёл к машине. «Ну, Антон, ну, Антончик!..» –
звучало мне в спину. Хотелось взять камень и швырнуть, чтобы кваканье
заткнулось. Но под ногами стелилась одна пыльная глина.

Я был вне себя. Произошло самое нелепое развитие событий. Я,
конечно же, предполагал возможный отказ начальника, нежелание
заслуженного деятеля науки пойти на риск, на нарушение закона о вывозе.
Я даже прикидывал варианты разговора, как мне придётся убеждать Марка
Арнольдовича. Но чтобы в дело вмешался алкоголь!.. В моей ситуации
такое не предполагалось из-за абсолютной недопустимости. Всё, что
угодно, только не это. Ведь я уже был уволен из музея за то, что пытался
употребить спиртное в неположенном месте, пусть даже не по факту, а по
наводке тех, кто меня заложил. Потом, я для Марка считаюсь приятелем и
работником дяди Вовы-капитана, который в своё время был уже изгнан
здесь, в Старом Крыму, в одной из прошлых экспедиций, за беспробудную
пьянку. Теперь же я сначала являюсь в гости в Анжеле, в экспедицию, в
которую меня не взяли, предлагаю сначала распить вино с коллективом у
костра, где Анжела уговаривает всех за меня походатайствовать, затем
уезжаю, приезжаю, распиваю с Павлом и его подручными в отсутствии
руководителей, подговариваю их на криминал, оставляю денег, затем
приезжаю на грузовике за Мамаем, а они уже в задницу «поддатые». И поди
докажи, что это не я их напоил! Как это Сципион ещё пошёл со мной на
разговор? В его глазах я выглядел неплохим будущим служителем науки. Да
ещё с патриотичными рассуждениями! Ну полный бред.

Я воздел глаза к звёздам. Неужели это кара за моё неверие в Него?
Значит, мне и дальше по жизни стучать молотком, крутить шурупы и махать
кистью? Ну что ж, пусть так. Я умею честно зарабатывать руками, не боюсь
и не стыжусь этого. А уж обсмеять кого угодно для меня труда не
составит.

Мичман Алёха выделялся из темноты рубахой на фоне слившегося с мраком
грузовика. Ещё светили два огонька от сигарет, его и шофёра.

– Ну шо? – спросил он как-то по-местному.

– Облом, - сказал я. – Полный. Эти умники нажрались.
А начальник послал меня на хрен.

Он протянул мне сигарету, чиркнул зажигалкой, спрятал её в карман,
посмотрел на шофёра и лишь потом сказал.

– Знаешь, земеля, а у меня было вот такое ощущение, что из твоей затеи
ничего хорошего не выйдет. Ты просил меня помочь. Я помог. Мы сделали
всё, что в наших силах. За остальное черноморский флот не отвечает.

– Но это ж какие бабки заплачены, - сказал вдруг молчащий до этого
шофёр.

– Ну, это конечно, - согласился мичман с ним как с равным. – Бабки
теперь не вернёшь.

У меня от их сочувствия першило в горле, да и хотелось побыстрее уехать
отсюда. Я отшвырнул сигарету.

– Так что всё, Алёха! Поехали домой. У вас теперь нет проблем с
перевозкой. А бабки что? Бабки левые. Как пришли, так и ушли. Не жалко.

Они смотрели на меня вытаращив глаза.

– Да клянусь вам, ребята, - я даже засмеялся. – Мне совершенно не
жаль потраченных денег. Вот ничуть. Мне по венику, честное слово.

Они переглянулись, и Лёха засмеялся тоже.

– Не, ты погоди, ты чо? Ты хочешь сказать, что мы сейчас обратно
поедем?

– А что ты предлагаешь? – не понял я. – Пойти самим выкапывать Мамая?
Если везти нечего, то и разговор окончен.

– Ну, ты даёшь! Да хрен с ним с двухсотым. У нас командировка на три
дня, ты чо! Нас девки ждут в станице, он уже созвонился. Нам только
заехать на базу и проставить печать на командировочные документы.
А нет двухсотого, и не надо. Мы цинк по дороге где-нибудь припрячем, а
на обратной дороге заберём. Я его потом кому-нибудь впарю. Приезжаем,
оформляемся и уходим в загул! А чего ради мы ехали, как ты
думаешь? Ради твоего монгола? Да ты чо, земеля? Оттягиваемся по полной!

Такой вариант меня устраивал. Именно хорошей оттяжки душа и желала.

– Ну, тогда вперёд!



37

Душа желала опьяненья прямо сразу.

Я попросил остановиться у вечного дорожного рынка, где торговки за
ящиками застыли в молитвенном трансе. Как старцы на Востоке, поседевшие
у мечетей в ожидании милости Аллаха.

– А где моя фея-спасительница? – весело прокричал я и назвал имя
девчушки.

Они загоготали, приподнимаясь над своим товаром и взмахивая крылами,
затем, садясь на место и передавая сообщение соседкам, которые в свою
очередь выражали точно такое же отношение к услышанному. И фея
появилась, выскочив из темноты как по волшебству. Я обалдел, я не
ожидал, я назвал её имя всего лишь как пароль, чтобы мне как своему
продали хорошей выпивки. Она взяла меня за руку и повела в своё царство,
в темноту за деревьями. Там стоял знакомый мне автомобиль с открытым
багажником. Я поприветствовал хозяина, тот меня не узнал и вытащил из
салона клетчатый баул с пластиковыми бутылками.

– А заводского нет вина? – спросил я, испытав невольное содрогание
перед засаленной сумкой. – Пусть будет подороже, но марочное. В
стеклянной таре.

– Этот вино лучше заводской, - ответил он, как подобает обладателю
качественного товара, и назвал цену.

Наверняка, у торговок рядом имелось в изобилии вино в стеклянных
бутылках с различными этикетками. Но здесь мне честно говорили, что
продукт домашнего изготовления, а у них такое же изготовление выдавалось
за марочное.

Пришлось брать под внимательным взглядом феи. Заплатил я хозяину больше
и сказал, чтобы он на сдачу купил своей родственнице какой-нибудь
подарок. Я вспомнил, что она его племянница. По тому, как он прячет
деньги, я понял, что купит он ей фигу с маслом, а то и без. Поэтому
кивнул девчушке проводить меня на пару слов.

– Ты почему не спишь до сих пор? – спросил я весело. – Поздно ведь уже.

– Ещё рано! – игриво и подпрыгнув, ответила фея, не обращая внимания на
непонятный мне наказ, который прозвучал ей в спину от дяди. – В это
время зачем спать? Мы ещё играем.

Действительно, под соседними деревьями галдела куча детворы.

Я сел перед ней на корточки и протянул сложенную вчетверо двадцадку.

– На, купи себе на память что-нибудь от меня. Только дяде своему не
говори. Меня зовут Антон, а твоё имя я помню. Может быть, ещё увидимся.
Встретимся, как старые знакомые. Кто знает, может быть, ещё доведётся
мне навестить ваш благодатный край. Хочется в это верить. Понимаешь? Ну
и всё. Прощай.

– До свидания! – крикнула фея, как бы поправляя мои неверные слова на
расставанье.

Она сияла красотой татарской девочки, чистой и бесстрашной перед
неизвестным будущим.

– Будь счастлива, - подмигнул я и пошёл к машине, ощущая невесёлую
уверенность, что больше не увижу ни этого рынка, ни его юной
служительницы.

Какого счастья пожелал я девчонке? У неё здесь может сложиться только
вполне определённая судьба. Как и счастье других её соплеменниц. На
землю которых тебе не раз ещё захочется прийти, чтобы узнать побольше. А
пока иди подальше.

Алёха не одобрил покупку домашнего вина, спросил, почему я не взял
бутылочного, уж лучше бы доехали до ближайшего магазина.

– Да в магазинных бутылках такой же самопал! – хохотнул шофёр.

Одну из пластиковых двухлитровок я протянул Алёхе, который сначала
отказался, потом открутил пробку, сделал глоток и чмокнул звучно.

Ничо!

А сделав ещё один, побольше, уважительно толкнул меня в плечо.

– Колдерин что надо, земеля. Самый джаз. Так что не расстраивайся ты
очень. Не получилось одно, вылезет другое. Зебра – она полосатая. А ты
держи её за холку и крути за хвост.

– Точно сказано! – толкнул я мичмана со взаимным одобрением и чокнулся
своей посудиной об его. – Главное – не надо в кофе.

Несколько глотков накрыли бальзамом открывшуюся болячку сожалений с
угрызениями. Даже вздохнулось с облегчением. Алёха что-то весело
рассказывал, матрос играл баранкой, глядя вперёд, а я глотал и глотал.
Пока не ощутил неприятную тяжесть в животе. Ну вот, как всегда. Для души
елей радостен, а для организма отрава. И чем больше производишь для
мозгов благостных вливаний, тем хуже становится внутри. А когда
начинаешь принимать с периодичностью, подлечился – хорошо, поплохело –
надо бы добавить, то понимаешь, что периодичность становится
закономерностью, а значит, ты попал. Лечишь уже не только желудок, а
спасаешься от депрессии, которая, вместе с химическим отравлением
внутренностей, разбрасывает метастазы по душе.

Самое поганое бывает, когда запойный период совпадает по времени с
ответственной работой. Тебе не остановиться, а дело не ждёт, пока ты
придёшь в себя. Как-то я признался дяде Вове на очередной выставке, что
вошёл в алкоголический клинч, и мне бы денёк отлежаться. Он понимающе
рассмеялся. Я боялся взбучки, а он утешил.

– Бывало и не раз! Я в твои годы пил не просыхая. Чего только не было.
Один день тебя не спасёт, потому что ты не удержишься и добавишь. Неделю
надо отлёживаться. Так что ходи, терпи, выхаживайся. Если совсем
невмоготу, немножечко прими. Без этого никак, сам знаю.

– Но я же напортачу. Ты же видишь, планшет запорол. Не так смонтировал.

– Ерунда, поправим. Ты, главное, с вещами поаккуратней.

Он взялся лично перемонтировать неверно сделанный мною планшет, и
по-отечески делился ностальгическими воспоминаниями. Как они загуливали
в молодые годы. Один рассказ мне запомнился.

Дядя Вова приходил на работу к девяти, страдая после вчерашнего, и с
деловой миной ходил по музею, изображая занятость. В то время отпускать
спиртное в магазинах начинали с одиннадцати. За полчаса до выстрела
пушки с Петропавловки он с единомышленниками отправлялся в сторону
Конюшенной площади, вокруг которой находилось несколько гастрономов.
Навещали они любимые заведения по очереди. Денег у каждого имелось около
рубля, а водка стоила три-двенадцать. Кассовые аппараты выбивали чеки на
грубой и рыхлой серо-голубой бумаге. Один товарищ выбивал чек в
вино-водочный отдел на двенадцать коробков спичек. Другой выбивал чек в
отдел соков на стакан газировки за 0.03 копейки. А дядя Вова ждал на
лавочке на бульваре. Ему приносили чеки, и он, как искусный
художник-оформитель, срезал с одного чека троечку и ставил ее на место
нолика на другом. Бумага размягчалась слюной, штемпельная краска не
растворялась, а при высыхании получался натуральный чек на бутылку
«Русской». Оставшихся денег хватало на знаменитый плавленый сырок,
которому где-то в нашем городе собираются поставить памятник, как фетишу
социализма.

– Ну ничего не могу вспомнить хорошего из того времени, ничего, -
говорил он. - В магазинах пусто, денег нет, и свободного времени хоть
отбавляй. Ходи в кино, музеи, да читай книги. Вот и пили от тоски.
А сейчас совсем другие возможности.

– Не знаю, - не соглашался я с дядей Вовой. – Сейчас в магазинах
изобилие, заработать всегда можно, и любыми способами, а все равно
бывает так, что от тоски нажраться хочется. Дело, наверное, не во
времени.

Он и поведал мне верный способ избавляться от зависимости. А уж как ты
будешь справляться с тоской – это личное дело каждого. Ходи в кино,
музеи, читай книги. В наше время есть ещё компьютер, интернет. Выключив
который, тоже в магазин бежать хочется. В то время такой заразы не
было.

38

Когда ты даёшь себе твёрдый отчёт, что твоя сила воли не удерживает
дальше больную психику, то идёшь сдаваться к врачу, и он тебе ставит
защиту.

Но это же унизительно, не соглашался удав моего самолюбия. Добровольно
прийти и согласиться, что я слабая, мелкотравчатая личность? А как же
чувство гордости?

- Какая у перловки гордость? – выдавал перлы дядя Вова.

Гордость и гонор – это разные части туловища. Если решил сдаться, то
смело говори, что твоя гордость полегла на батарее пустых бутылок. Если
хочешь выкарабкаться и стать человеком, то не бойся признаться, что ты –
дерьмо. А доктор проведёт с тобой разъяснительную беседу, установит срок
и введёт в кровь пять кубиков хрени, после чего ты будешь надёжно
защищён. Ты будешь знать, что если рискнёшь до конца срока принять хоть
граммов двадцать, то минимум больница тебе обеспечена. А
максимум – встреча с далёкими предками.

– Штука надёжная, - уверял меня капитан. – Я ставил защиту на три
года, на год. Привлёк даже своего однокашника. И он мне памятник за
это поставить обещает. Эскиз которого всё никак не может нарисовать его
художница-жена.

Товарища его, с которым они не один пудинг каши съели, я, как только
увидел, сразу назвал Сибаритом, из-за его внешней вальяжности,
барственности, да и по имени-отчеству подходило. Они вместе закончили в
прошлом веке художественно-ремесленное училище, но если дядя Вова умел
руками делать всё, то его дружбан не умел ни фига, а потому выучился в
академии художеств на искусствоведа. Я с ним познакомился на первой же
выставке в этнографическом музее, и он поразил меня способностью
говорить нескончаемо, причём на любой волне и в любом диапазоне, легко
меняя темы поворотом языка своего передатчика. Он плескался в стихии
словесных изъяснений, наслаждаясь не только умением парить в пустом и
звонком эфире, но и способностью превращать любого собеседника в
покорного слушателя. Я поинтересовался мнением Сибарита о защите от
известной беды, которая становится иногда не только не по силам, но и не
по карману. Тот с удовольствием рассказал о процедуре, через которую
даже тяга пропадает к спиртному. Ты с каждым днём и месяцем, говорил он,
наполняешься положительной энергией, открываешь в душе всё новые
способности, желания и помыслы возникают удивительные, а мысли, какие
мысли посещают!.. Но чем ближе окончание срока, тем сладостнее
предвкушение, как и чем он закончится, потому что раньше бывали такие
случаи, а ещё раньше такие события происходили, что ни в сказке сказать,
ни какой художественной кистью не описать.

Я набирался информации, но не торопился оформлять себя в пациенты, а
отрываться старался в перерывах между работами и экзаменами. Смущало
меня в защите то, что ты добровольно напяливаешь на себя рыцарские
доспехи, которые в случае надобности уже не снять. Ты защищён, но не
свободен.

Затем произошёл случай изменивший серьёзное отношение к установке на
борьбу. В том же музее мы делали большую выставку современного
художника, нашедшего зарубежных спонсоров. Нас было четверо, но вся
тяжесть подготовительных работ легла на плечи троих, потому что капитан
бегал, улаживая оргвопросы, а, появившись, только возмущался, что мы без
него делаем всё не так. В конце второго дня, когда заканчивалась
покраска оборудования, дядя Вова, прибежав, посетовал, что дело идёт
очень медленно, а сегодня нужно было начать развеску. И тут ворчавшего
беспрестанно Сибарита прорвало. И он разругался с другом в пух и прах.
Дескать, если ты стал таким великим начальником, что тебя давно на
помойке не видать, и тебе претит взять в руки валик или шруповёрт, тогда
людей найми дополнительных, а то ходишь, трендишь, нас ни во что не
ставишь, а нам тоже образование критиковать позволяет, и мы можем
послать в такие дали, что не сразу-то и дойдёшь!.. Утром я
прихожу, никого, потом является Женя-зануда, мы сидим, ждём, и мне
приходится выслушивать его отношение к демократам. Картины большие,
развешивать нужно в две пары рук, да и то лишь после того, как начальник
наш дизайнерским глазом работы расставит. Но его нет, и нам приходится
успокаивать озабоченного автора, что всё будет хорошо, выставка
откроется вовремя. И тут являются, наконец, друзья-единокашники,
счастливые, и чуть ли не в обнимку.

Вы же в завязке, не понял я, как же так?

– А мы сняли заклятье! – объявил громогласно счастливый Сибарит.

И взахлёб поведал, как они вчера позвонили с расстройства доктору,
попросили срочно их принять, после чего устроили застольное примирение
между работодателем и работопосылателем. Оказывается, если тебе надоело
ждать, тоска заела или нужда припёрла, идёшь к тому же врачу, и он в ту
же вену закачивает тебе анти-хрень. И «струячь» себе на здоровье! Я
был в восторге и спросил, а кто же работать будет? Да мы сейчас местных
аборигенов позовём, успокоил капитан меня и возмущенного Женю, вам
помогут, сколько надо человек, столько и привлечём и всем заплатим. Он
быстренько расставил картины и смылся. А мы с двумя монтажниками из
музея со скрипом, но произвели развеску, избавив от инфаркта хозяина
работ. Сибарит при этом не покинул поля боя, он переходил от одной пары
работающих к другой и читал нам сочинённые на ходу поэтические опусы.
«Мачо сможет и лежачим», «Я помню чудное мгновенье, когда окончилось
совокупленье», и так далее. В благодушном расположении он
торчал от эстетизации пошлости. Называл он свои короткостишья
«хокку-ёкку», а то и просто в одно слово через «у». Не иначе, как
живописью на искусствоведа навеяло. А я не мог понять, чего ради они так
гордились своею защитой? Чтобы веселее было её снимать?

Вечером я вышел из музея и обалдел от вида капитана, обнимающего колонну
парадного входа. Ну, как там, всё нормально? Он не смог дойти до зала,
чтобы проверить окончание работ. Я попытался его увести куда-нибудь,
чтобы на глаза ментам не попался, всё-таки центр города.

– Дядя Вова, как же ты до дому-то доберёшься?

– А зачем добираться? Меня довезут. Сейчас знакомый на машине приедет.

– Отсюда в Пушкин повезёт?

– А что такого? Я же плачу.

Это была его слабость. Развязывание со спиртным открывало в капитане
неисчерпаемую доброту и щедрость. И деньги уползали от него, как змеи по
весеннему теплу.

Тогда же я познакомился со штатной бригадой монтажников музея, являясь
пришлым, варягом. А местные аборигены обитали на крыше музея. В
буквальном смысле слова. На чердаке храма этнографической науки, охраняя
просвет Мраморного зала, находятся до сих пор их комнаты-раздевалки, они
же мастерские с кладовками, а если выйдешь на самый верх, на кровлю, то
можно ещё и созерцать красоты города. С одной стороны купол Иссакия и
Адмиралтейский шпиль, с другой Михайловский замок, а между ними
разноцветье крыш. Если ты в душе Куинжи, то лучшего места не найти,
садись и малюй. А эти все были художественными натурами и частенько
выходили на кровлю по нужде.

Руководили маленьким отрядом два седых перца со схожими фамилиями,
Кондратович и Михайлович. Дизайнера звали Дима, а фамилию бригадира
сокращали до звучания по имени Михайла. Им подчинялись двое помоложе,
длинноволосый Саня Принцев, которого звали Гамлет, и въедливый усатый
очкарик Денис Хохлов. И все творцы. Кондратович показывал как-то свою
графику, как я понял, довольно приличного уровня. Михайла пробовал силы
и в живописи, и в резьбе, и в прозе, и говорил, что это для себя или до
поры, а вообще-то он реставратор. Саня «мазюкал», по собственному
выражению, и повсюду стояли его холсты, валялись засохшие краски,
кисти, молотки, обувь и прочие инструменты для работы. А Хохол, как
оказалось, крапал стихи, но втихушку, никому не признаваясь. Фиксировал
он пришедшие на ум рифмы и мысли в любом состоянии, заносил их в
засаленные блокноты, распиханные по всем карманам, за что его прозвали
Чернокнижником.

Они пригласили меня на монтаж постоянной экспозиции музея, где не
хватало рабочих рук, обещая оплату по договору, и я понял, что у этих
творческих личностей свои непростые отношения с лечебными напитками. За
обедом они выпивали дружно, как будто совершали ритуал, а я поначалу
отказывался и задавал вопросы.

Кондратович ответил, что принимает для бодрости, для веселья, для
поднятия духа, он не знает, что такое зависимость. В это верилось, но
чувствовалось, что и у него бывают периоды чёрной меланхолии, то есть,
по жизни что-то складывается не совсем так, как хотелось бы по душе.
После обеда бодрость в нём закипала, и он, размахивая поседевшей
бородой, возмущался по любому поводу, хватался за одно, другое, третье,
а всем его отвлекающим объяснял, что так работать нельзя, убегал,
прибегал, матерился, не замечая женского персонала, проклинал
руководство, не задумываясь, что им передадут все эпитеты дословно, а
его напарники лишь сокрушённо разводили руками, - ну если не бережёт
мужик сердце, значит, нравится ему такой стиль бытия.

Михайлович говорил, что выпивает стабильно и без комплексов, у него
столько забот с жёнами, детьми, друзьями, родными и долгами, что на
другую зависимость просто не хватает времени, а если начинается
«дипрессняк», он едет на рыбалку. «Я не похмеляюсь, зачем, глупо,
если хочется, то просто выпиваю и что-нибудь реставрирую, или дорогие
вещи или воспоминания». Во время работы он поддавал, но об этом только
догадывались. Если начальник исчез, пришёл и начал хвастаться, значит,
принял расслабляющую дозу для снятия нервного напряжения.

А Гамлет и Хохол не скрывали перепадов болезненного состояния организма,
как основы для творческих мук. Честно признавались, что характеры у них
нордические, слабые. Они с утра начинали анализировать вчерашние
неадекватные поступки, смакуя тонкости ощущений, и решая, у кого бы
сегодня занять денег. Я торчал, как они подкалывают друг друга. Если
поэт вдруг тормозил, как будто его треснули по башке, и отходил в
сторону, доставая закучерявившуюся записную книжку, Саня обязательно
обращал на это внимание. «О, вещую птицу озарило! Сейчас он что-нибудь
звезданёт». А если вдруг сам подрывался из-за стола и бежал к своим
холстам, спотыкаясь и падая, его напарник ставил творческий диагноз: «Ну
всё, сейчас он там нарисует тень своего отца». Мне понравилось, как они
оба «стебанулись» над Михайлой, когда тот расхваливал принесённую им
закуску. «Начальник так любит пожрать, что когда делал ремонт в новой
квартире, никак не мог найти себе обои по вкусу. Навалом с цветочками, с
разводами, с пупырышками, а вот с колбасой нет».

Хохол не однажды заводил разговор на тему работы художника на заказ.
«Саня, вот есть картины «Девушка на шаре», «Девушка с персиками»,
«Девушка с тюльпанами», а ты мог бы написать «Девушку с призвездью?»
«Могу, - отвечал тот не без гордости. – Но только с натуры. Я не могу
работать по памяти, у меня слишком буйное воображение. Такое
нарисую, что меня потом все женщины проклянут. Так что приводи натуру -
запросто». Хохол воздевал руки на манер Кондратовича. «Если их всех
привести сюда, потолок в музее обвалится».

На монтаже они с утра кропотливо потели не более часа, затем, тяжело
вздохнув, уходили, приходили повеселевшие, потом становились ещё
веселее, а после обеда уже могли распевать на два голоса. Кондратович
давал им задание, они старательно возились, он приходил с проверкой и
начинался ор. «Ну почему так? Я же просил по-другому сделать!» «Дай
тогда нам эскиз, - возмущался в ответ Саня. – Мы же не могли вдвоём
неправильно запомнить». «Не можете запомнить – не беритесь!» – кричал
Дима и уходил от источника раздражения. А Саня кривлялся ему вслед:
«Ой-ой, смотрите-ка на него, я работаю не по эскизам, а по вдохновению!»
А Михайла устаканивал творческую атмосферу: «Ну, ребята, ну переделайте,
ну повнимательней, ну не пейте больше, ну Саня, ну ты же художник, ты
же талант…» На выставке в пятом русском зале Кондратович принёс цветной
ксерокс карты забытого века размером метр на метр и дал задание натянуть
её на планшет. Художники-таланты были уже на подъёме мастерства, сказали
«Да фиг ли тут, ёптыть!», обсудили как быстрее и правильнее сделать,
принесли воду и клей. Я попробовал вмешаться,
потому что начальники отсутствовали, но был послан, как младший по
званию, которому не доводилось обтягивать такого количества планшетов,
как им. Саня промазал рёбра щита клеем, Хохол пропитал лист водой, они
подняли его и увидели, что краска потекла. Примчавшийся Дима
взбеленился: «Зачем водой?! Это же не ватман! Это не типографская,
а принтерная печать! Нужно было на двухсторонний скотч!» И
эти два седуксена тихо слиняли с поля брани. А скандал повис нешуточный.
Отпечатать ещё раз такую картинку стоило больше тысячи рублей. «Где
этот художник, где этот талант?» - разъярился Михайла, на которого
посыпались все претензии, как на бригадира. Мы с ним зашли в складскую
комнату за кубиками, а там Саня уже посапывает, сражённый чувством
стыда. «Всё, - констатировал бригадир, - талант за художника не
отвечает».

Он и звал меня устроиться к ним на постоянку, как только вакансия
освободится. Деньги маленькие, зато свободного времени достаточно,
пришёл-сделал-ушёл, не пришёл – без тебя сделают. Для студента приемлемо
и от места учёбы недалеко. Ты, слава Богу, не творец, поэтому не
пьёшь, как эти. «Бригада у нас хорошая, вот только люди – дерьмо», -
повторял он, а мне импонировало их чувство юмора.

Но после той выставки, когда заплатили меньше, чем обещали, я тоже вошёл
с ребятами в запой, а когда увидел, как утром колбасит Саню и Хохла с
бордовыми рожами, то ирония над миром и над собой во мне содрогнулась.
Так ведь можно дохихикаться и до ручки. Нечего ерепениться, а надо
честно признаться, что ты превращаешься в банального алкоголика. Простой
мужик, да и творческая личность, сознательно и бесшабашно идут на
мучения плоти ради веселия души. Но ты-то ведь хочешь посвятить себя
науке, то есть почти что схиму принять. А тут за книжки и компьютер не
сесть, и не заставить себя, противно. Опыт человеческих страданий и
достижений вызывает смех и сожаление, как напрасный и бессмысленный, -
вот что страшно. Особенно я обалдел, прочтя новые исследования по
шестнадцатому веку. Оказывается, на российский трон должен был сесть
освободитель Москвы князь Пожарский, как потомственный Рюрикович,
ведущий родословную от Всеволода Большое Гнездо. Но путём интриг
воцарили молодого Романова, который с теми же поляками, взявшими Москву,
имел экономические сношения, и даже отказывался поначалу в пользу
короля. Ведь всё могло пойти по-другому! Но История, блин, не
терпит сослагательного изложения. У нас же до сих пор иго своих,
отечественных, сволочей, куда страшней и непобедимей, чем какие-то
монголо-татары, а мы всё отыскиваем супостатов, виновных в наших бедах.

Короче, я попросил дядю Вову-капитана свести меня с его лекарем. Решился
попробовать. Личный опыт убедительней, на чужих ошибках скучно учиться.
Я хотел поставить защиту на полгода, но капитан с врачом настояли на
годовом сроке. Весь год я даже не думал о спиртном, зная, что нельзя, и
не испытывал никаких сожалений. Травку, правда, стал чаще потягивать,
раньше ведь только баловался. Кучу литературы перелопатил по той же
Орде, и впервые закончил сессию досрочно и без хвостов. Мамочка
наконец-то была мною очень довольна и сказала, что теперь-то я вполне
созрел для семейной жизни. А за месяц до поездки в Крым срок вышел и я
отвязался. Не сильно, казалось бы, по чуть-чуть, но в результате
бесстрашно подписался на провоз наркотиков заграницу, проспал нужную
станцию, заявился пьяный в археологическую экспедицию с предложением
помощи, подговорил на авантюру студентов, оставил им денег на вино,
споил, можно сказать, и задуманное ради науки мероприятие пошло прахом.
По-моему, вся история государства нашего складывается, как цепь
поступков охмелевших деятелей. Петр Великий строил Петербург по пьяне,
не просыхая, не жалея ни своего здоровья, ни чужих жизней, и если бы не
малопьющие немцы, улицы бы великого города кривоколенились как в Москве.

От забродивших воспоминаний с сожалениями замутило, и я попросил
оставить машину. Вышел, сунул два пальца в рот и основательно вывернул
сам себя. И сказал озабоченному Алёхе, что всё, не хочу больше пить.
Хоть и глупо, сейчас-то самое время воспарить над бренным бытием.

Мичман выхватил у меня бутыль с оставшимся вином, который мне захотелось
выбросить в подтверждение своих слов.

– Не, братан, ты держись, не сдавайся. Ты главный-то калибр не
зачехляй.

39

Потом я заснул, да так крепко, что не слышал, где и когда
останавливались мои рулевые, чтобы выгрузить и спрятать ящик с цинковой
консервной банкой.

И мне опять приснился Мамай. Не сам правитель, а его баскаки.

Сижу это я в одноэтажном домике, жара, потягиваю вкусное домашнее вино,
а в огороде ходит, согнувшись над грядками, Алёна. Лица не видно, а
халат короткий, и ветром его задувает, и эти мощные ноги, такие упругие,
венчаются двумя полушариями, как атлас мира, и полюса у них такие
притягивающие, как магнит, особенно который посредине. И я наполняюсь
энергией желания, и решаю, как быть, позвать её сюда или выскочить прямо
на огород, без прелюдий. И прямо чувствую, как делаю это, выскакиваю на
улицу, из меня вот-вот брызнет, но тут грохот, в ворота ломятся. Я
открываю, а там эти, в каких-то непонятных мне доспехах, то ли зимняя
форма, то ли средняя, но выглядят грозно, не спрячешься от таких.

– Всё, дорогой граждан, собирайся, тебе повестка, срочный набор в
армию, прямо сейчас собирайся, потому что если мы уйдём, ты отмажешься.

Я взволновался не на шутку, даже про желание забыл. Как, опять в армию?
Это какая-то ошибка, говорю, я уже отслужил, два года оттрубил в войсках
ПВО в Ленинградском округе. Нет-нет, говорят, ты нам тут не вешай, ты
сейчас где живёшь, в Бахчисарае? Ну и собирайся давай. Всё мужское
население идёт по призыву, намечены срочные манёвры в междуречье Дона и
Волги, в одном месте. А я понял где и спрашиваю. На Куликовом поле, что
ли? Ты тихо, говорят, это же военная тайна. Орёшь! Мы теперь никак тебя
отпустить не можем, за тобой следить надо, так что собирайся давай.

Я бегу в дом, волоку рюкзак из-под кровати. У меня документы, кричу,
паспорт, что я иностранец, и военный билет, что уже отслужил. По карману
хлоп, во внутрь руку, а документов-то и нету! И меня холодным потом.
Алёна, кричу, ты документы не брала, может быть, куда припрятала? Она
прибегает, а эти на её бёдра уставились. Вояки, для них нет преград. Она
сразу на них, в чём дело, он чужой, он не наш, он приехал, иностранец,
можно сказать, не имеете права. А они ей - все, кончай базар, а то
сейчас докричишься на свою не голову и другое место. Если он у тебя
живёт, значит, наш. По его же теории народы объединяет не вера, не
национальность, а географическое положение. Вы же сторонник теории
этногенеза? Ну и что, что сторонник, говорю, я против соседской вражды,
междоусобицы наносят непоправимый вред, мы же потом против истинного
врага устоять не сможем. А мне отвечают, что против истинного, может
быть, и не сможем, это ещё не известно, а против исторической
несправедливости не попрёшь. Ваши северные князья первыми нашему
правителю «от винта» показали, а хан-Мамай горд вельми, сам знаешь, он
не может не пойти на оскорбителей, а тебе по своей же теории всё равно с
какой стороны находиться, так что собирайся. Языком-то чесать все
мастера, а ты на своей шкуре событие прочувствуй. Да вы передайте хану,
говорю, что ему не следует идти на север, это стратегическая ошибка,
русские сами не полезут и угрозы не представляют, а вот Тахтомыш идёт на
него конкретно и бесповоротно, вот откуда угроза для него, с востока, и
литовцев пусть не слушает, это они его склонили к походу на Москву, но у
них свои интересы, они предадут, если что, не задумываясь, потому что
Мамай для них враг по вере, а для наших он свой, особенно его татарское
войско, это же бывшие половцы, будущие казаки и хохлы. Они поверили,
заинтересовались, но тут Алёна влезла. Он не пойдёт, кричит, я его не
пущу, и одежду на груди мах в разные стороны. У тех глаза из орбит, и
они машут мне, ты давай, свали потихоньку с рюкзаком вместе, чтобы мы
тебя не нашли, а мы пока с хозяйкой побеседуем, если уж она такая
гостеприимная. Беги, если не хочешь в армию идти. Я так и припух перед
выбором. Что делать? Уйти, оставить им Алёну на глумление? Но я же
далеко не уйду на чужой территории, да ещё без документов, меня так и
так сгавчат, поэтому предлагают мне явный обман, татарскую хитрость. А
если не уходить, да запретить ей жертвовать собой, то получится, что я
ради спасения Алёны должен идти спасать Мамая, или как? Решение задачи
не укладывалось в моей голове, но и времени на обдумывание не
оставалось. Алёна, кричу, иди в подвал, как тебе не стыдно себя на позор
выставлять, ведь ты же не такая!.. А этим говорю, всё, ребята-баскаки,
забирайте меня, только давайте вместе со двора выйдём, чтобы хозяйка за
нами калитку заперла, а то знаю я вас, чертей.

Они меня ведут, а я-то хитрость задумал, я же начитанный. Приводят,
становись в строй, а я и заявляю. Тот, кто шёл в ополчение, должен был
иметь своё оружие, амуницию, и хотя бы одного коня, правильно? А того,
кто не имел положенного по бедности, того с позором прогоняли. Так что
прогоняйте меня с позором, я не такой гордый, как ваши призывники. А они
мне: ишь ты какой ушлый, хренушки, в пехоту пойдёшь, пешком до самого
поля боя. Меня опять в пот, ну попал, пехота ведь почти вся на поле
останется. И вот мы уже идём, пылим нескончаемым строем, а Мамай на горе
да на коне рукой направление показывает. А поле уже близко,
приготовиться в атаке, сомкнуть ряды, и не вырваться, даже по нужде не
сходить. У меня только рюкзак, оружия нет, а меня однополчане
подбадривают, ничего, оружие в бою добудешь, возьмёшь у павшего впереди
товарища. Не волнуйся, так здесь ещё будет, во время Сталинградской
битвы, после контрнаступления, когда сзади в атаку идущий на немцев
будет надеяться на убитого впереди, чтобы взять его винтовку. А я им
кричу, что нельзя так плотно идти, наибольшие потери при пешем
столкновении как раз от толпы происходят, от того, что давят друг на
друга, от тесноты, нужно тактику менять, как позже Тамерлан делал, нужно
хотя бы на когорты разбиться, как римляне практиковали, мы же подавим
друг друга, чурки!.. А меня в плечо толкают: ну ты чо, не паникуй, иди
как все, не надо в кофе!..

От следующего толчка я проснулся и даже вздохнул с облегчением, что
нахожусь не в том времени.

– Ты чего стонешь так? – смеялся мне в лицо Алёха. – Просыпайся,
приехали.

Я был мокрым от пота, был рад, что Алёха меня разбудил и вспомнил ту
главную мысль, от которой покатилась тревога. Документы!

Мы стояли в колонне машин, ожидающих паром через Керченский пролив.
Шофёр пошёл узнать, нельзя ли военных пропустить без очереди.

– Алёха, послушай, - я даже схватился за голову от собственной
глупости. – Я же дурак, полный идиот. Куда я прусь, я же без
документов.

– То есть, как это? – не понял мичман юмора.

– Я паспорт оставил в Бахчисарае. Причем специально, чтобы не влипнуть.
А когда мы с тобой проезжали, у меня ещё предчувствие было, что надо бы
заехать, надо бы навестить свою знакомую. А зачем – никак не мог
сообразить.

– Ну, ты даёшь, земеля, - помрачнел мичман. – А что было бы, если б мы
двухсотого везли? Куда бы я его на том берегу дел?

– Отправили бы в Волгоград до востребования.

– Без тебя? Зачем же нам твои проблемы? Мы бы отправили, конечно…

– Да закопали бы где-нибудь. А я бы потом раскопал. Вот потом это
действительно были бы мои проблемы.

– Нормально бы получилось, - повеселел опять Алёха. – Не, ты прикинь,
перезахоронение Мамая на Российской территории. Не слабо? Ладно, чего
теперь. Как говорится, всё, что ни делается, всё к лучшему. Нам-то что,
нам даже меньше забот. А ты теперь куда? За документами?

– У меня там рюкзак с вещами.

Проблемами Алёны я не хотел его грузить, а потому не знал, как попросить
у него взаймы, если своих денег на княжну не хватит.

– Тогда поезжай, забирай свои шмотки, и за нами. Адрес мы тебе напишем.
Даже встретим на том берегу, если позвонишь мне по мобильнику. Номер
запомнил? Ты прямо в Бахче садись на автобус, который идёт в
Новороссийск. Или на Краснодар.

– Нет, Алёха. У меня там дела будут. Если не получилось с Мамаем, то
придётся мне этой моей знакомой помощь оказать. Очень ей помочь надо, в
общем. Возможно, мне деньги ещё понадобятся.

– У тебя же есть деньги, - Алёха посмотрел изучающе в мои зрачки. – У
тебя же до фига денег.

– А если понадобится ещё, ты сможешь мне занять? Из своей доли? Не
надолго, я сразу же верну, как только в Питер приеду. Честно.

– Да я верю, - сказал Алёха и отвёл взгляд, не желая, чтобы я вгляделся
в глубину его роговиц.

– Если что, я тебе позвоню, ладно? Надеюсь, через день вы уже
вернётесь?

– Вернёмся, а куда мы денемся! Через два дня. Так что звони, конечно!

Он так горячо пожал мне руку на прощанье, что я понял, он ничего не
отслюнявит из своей доли. Хитрый мичман придумает несколько «отмазок»,
но в долг не даст.

Через полчаса я сидел в автобусе и мне опять привиделся Мамай.

40

Имя его аукнулось в истории России, как наследнице золотоордынского
государственного устройства.

Сюжеты наших многовековых киноэпопей, которых уже не перемонтируешь,
развивались следующим образом.

Тахтомыш, устранив своего врага, через год сходил на Русь и обманом взял
и пожёг Москву. Ещё он приказал перебить всех русских купцов по Волге.
Князь Дмитрий бежал к новгородцам, но хан побоялся туда сунуться, даже
на Тверь не пошёл, видимо хорошо запомнили Куликовскую битву монгольские
беи-командиры. А с киево-литовским князем Витовтом, бывшим союзником
Мамая, Тахтомыш договорился о сотрудничестве, потому что бежал именно к
нему после нескольких поражений от Тимура.

Железный Хромец тоже выступил против непокорной Москвы, но, видимо,
пришёл к какому-то согласию с русскими князьями, потому что повернул от
Ельца в Крым, где долго разбирался с генуэзцами, как с носителями
продажной религии. Ханом Белой и Большой Орды Тимур поставил чингисида
Кутлугу, внука Урус-хана, против которого в своё время поднял
неблагодарного Тахтомыша. Но это уже другое кино, сюжеты для
Узбекфильма. Тимур-Кутлуга дал ярлык на право командовать всеми войсками
Орды беклярибеку Едигею. И тут начинается следующий наш сериал про
дружбы и предательства.

Сын Дмитрия Донского Василий три года провёл в Орде в качестве
заложника, бежал и пробирался к Москве через литовские земли, где по
дороге был помолвлен с дочерью самого Витовта. Став великим князем, и
присоединив в Москве Нижегородское и Суздальское княжества, он враждовал
с Новгородом и дружил со Псковом, который постоянно воевал с литовцами.
Против своих спасителей князю и пришлось выступить, когда в Киеве поднял
голову окрепший Тахтомыш. Бывший хан желал восстановить своё прежнее
законное правление, поэтому опасен он был прежде всего не менее
законному хану Кутлуге. Тимур-Кутлуга предложил договориться миром, но
когда Тахтомыш в 1399 году вышел из Киева, послал навстречу Едигея и
тот, с помощью русских, разгромил татаро-литовские войско, не смотря на
то, что у них имелось передовое вооружение из Европы, пушки с пищалями.
Вот только подчинявшиеся Тахтомышу вояки назывались по-прежнему,
татарами, а состоявшие на службе у литовцев татары назывались уже
казаками, здесь не катил термин, означающий не национальность, а рабскую
принадлежность монголам. Будущее наше казачество много переняло из
ордынской системы военной организации. Например, строевое деление по
сотням и походное по куреням.

Так появляется на одной из страниц истории казак Мамай, которого
малолетним сыном-заложником отослал с небольшим войском в Киев прежний
правитель Орды перед походом на Русь. Получалось, что сын теперь
находился под командованием победителя своего отца. Почему Тахтомыш не
тронул отпрыска бывшего врага, не боясь мести? Потому что тот был
единокровным чингисидом по материнской линии? Либо их примирял
покровитель Витовт? Тут можно сочинить роман, не хуже голливудских
киноверсий исторических сюжетов, а в нашей истории остался
удивительнейший факт.

После разгрома от Едигея войско Витовта заблудилось в Смоленских дебрях.
Через двести с лишним лет где-то там же заблудятся поляки. А Витовт,
после долгих метаний, поручил именно казаку Мамаю вывести его из глуши,
пообещав княжеский титул и город Глинск с большим урочищем во владение и
на прокорм своих воинов. Простому казаку такая щедрость вряд ли была бы
оказана, а тот, очевидно хорошо зарекомендовавший себя военачальником,
вывел от погибели своего правителя. И стал князем Глинским. Тахтомыша
уже с ними не было. Возможно, где-то там его Мамай, сын Мамая, и
замочил.

В начале следующего века умирает в походе на Китай Железный Тимур. А
пятью годами раньше напился и отчего-то не проснулся его ставленник
Кутлуга. Новый хан Шандыбек решил бороться с тимуридами, для этого без
Едигея никак ему было не обойтись, в результате чего беклярибек
набирает силу, как когда-то Мамай, и действует уже по своему
усмотрению. Он приходит на помощь московскому князю, когда
окрепший Витовт вновь пошёл на Русь, и дошёл до Тулы. Но в тоже время
оказывает помощь князю Тверскому в противоборстве за главенство с князем
Василием, сыном Донского. Иван Михайлович Тверской в свою очередь
приходит на помощь Едигею, когда Шандыбек решил устранить вышедшего из
повиновения беклярибека. Вместе они разбили бело-ордынское войско и
Едигей посадил на правление Пулад-хана. Разжигая вражду между Москвой и
Киевом, он ослабил и тех и других, а хану посоветовал дать ярлык на
великое княжение тверскому князю. Василию же Дмитриевичу он пообещал
совместный поход на Витовта, но привёл вдруг свои войска в
московско-владимирское княжество, отчего русские обалдели, прозвав
навеки Едигея «лукавым и злохитрым». Чтобы взять Москву, он призвал на
помощь тверского князя, но тот не пошёл на предательство соплеменников.
Москва обошлась выкупом в 3000, и Едигей срочно поспешил к своему хану,
так как в Белой Орде объявился новый царевич. У
тимуридов Едигей отбил Хорезм, а с Улукбеком, внуком Тимура, примирился
и через него наладил дипломатические отношения с Египтом.

Едигей был в зените славы, когда и у литовцев и у русских объявились
сыновья Тахтомыша. Он думал, что Киев и Москва слабы и покорны, а его
послов там стали вдруг поднимать на смех, купцов же просто гнали поганой
метлой. После смерти Пулад-хана престол Орды занял сын Кутлуги, который
уговорил кочевую знать выступить против зарвавшегося военачальника. И
Витовт со своей стороны выставил против Едигея войско во главе с
законным чингисидом Джелаладдином, сыном Тахтомыша. Но коварному Едигею
удалось столкнуть царевичей между собой. Сын Кутлуги погиб в бою, а
Джелаладдина вскоре зарезал родной брат Керим-Бердей. А тому со стороны
русских грозил ещё один Тахтомышевич, Кепек-хан. Едигей посчитал, что
Киев для него более опасен и вновь подружился с Василием Дмитриевичем.
Тот помог ему разорить литовские земли, но взять столицу силёнок у них
не хватило. Через три года Керим-Бердей вновь встретился с Едигеем и тут
повторилась история с Мамаем, когда часть войска перешла на сторону
законного наследника. На этот раз узурпатора изрубили на куски.

Царевичи-огланы порвали на части монгольскую империю. Улуг Мухаммед
основал Казанское ханство, но его прогнал в Литву хан Борак, ставленник
Улукбека, а того разбил Давлет-Берди, откочевавший затем в Крым. Он
восстановил генуэзскую торговлю, в результате чего многолетняя чума,
свирепствовавшая на Руси, перекочевала с Волги в Крым и докатилась до
Египта.

Между русскими князьями своей брани хватало за доходы с земель, но в
политических разборках между чингисидами за право на власть они держали
нос по ветру. Так Василий Тёмный со своим царевичем разгромил Улуг
Мухаммеда. Пять лет дальнейшей войны закончились поражением, князь
московский был пленён, и вернулся домой за большой выкуп. Вместе с ним
пришло на Москву из Литвы большое количество служилых татарских людей,
называвшихся казаками. А его сын Иван III с казанцами воевал, а с
крымцами дружил.

Под властью Сарая остались только волжские берега от Астрахани до
Самары. Новый хан Большой Орды Саид Ахмед сделал несколько набегов на
Литву, но та в 47 году объединилась с Польшей в королевство, а Казимир,
новый правитель Киева, помог крымскому хану в очередной раз отделиться
от Орды, разгромив войско Саид Ахмеда. Тогда хан сарайский переключается
на Русь, желая с княжеств побольше дани. Рязань платила, а Москва
выступила против, и совместно с крымцами русские доставили ещё одну
военную неприятность Саид Ахмеду.

Но в Крыму сыновья Хаджи Гирея тоже не мирно жили. Два года правил
Нур-Давлет и бежал от своего брата Менгли Гирея. Иван III принял его и
дал в кормление город Касимов. Так чингисид стал князем Касимовским
и возглавил борьбу с Казанью, где в случае победы мог стать
законным правителем. Из Сарая на Крым пришёл Ахмед-хан, желая мести за
позор своего отца. Победу одержать удалось, Менгли Гирей бежал в Турцию,
и самоуверенный хан послал в Москву посольство с требованием личного
приезда князя в ханскую ставку. А у Ивана III имелся свой законный
претендент на Ордынский престол, с которым они высмеяли послов, порвав и
растоптав ханскую грамоту. Через 100 лет после Куликовской битвы Сараю
был дан «отлуп», запечатленный на знаменитой картине. А в знаменитом
стоянии по обеим берегам реки Угры ордынцы первыми не выдержали и ушли
от сражения, Иван III стал победителем без крови. Через год Ахмеда
прогнали, Менгли Гирей вернулся к власти, великий князь Иван восстановил
с ним дипломатические отношения и науськивал крымцев совершать набеги на
польско-литовское королевство. А Казимир IV в свой черёд подговаривал
Ахмед-хана совершать походы с Волги на Русь. Крымские отряды помогли
Ивану III победить новгородцев, но когда Менгли объявил себя хаканом,
ханом над всеми ханами раздробившейся Орды, русский князь подчиниться не
пожелал, и отношения из дружеских обернулись во враждебные. В летописях
того времени впервые появляется имя Российского государства, Россия.

Дело своего отца продолжил князь Василий III Иванович. Только сначала
решил выказать свою независимость в строительстве семейных дел. Он
объявил, что возьмёт в супруги самую красивую, а не знатную, женится по
любви, а не по политическим соображениям, как его отец и дед. В Москву
свезли на конкурс более двухсот родовитых девиц, и этот факт лёг в
основу либретто «Царской невесты». Василий выбрал Соломею Сабурову, хоть
и старого боярского рода, но судя по фамилии не славянского племени, что
ещё раз напоминает предание о красных девках половецких, которых брали в
жёны северные князья. Красавица, однако, не могла никак родить, брак
расторгли, сослав жёнушку в монастырь, а великий князь выбрал себе новую
супругу по имени Елена, крещеную татарку, дочь знатного литовского князя
Глинского. Правнука того самого казака Мамая, который заслужил титул и
получил в имение урочище Глины!

Князю Василию уже стукнуло пятьдесят, когда родился, наконец,
долгожданный наследник. По отцу он был Рюрикович, причём бабка Софья, ни
много, ни мало, дочь последнего Византийского императора. А по
материнской линии мальчик являлся чингисидом с генами знаменитого
беклярибека, жена которого вела родство от самого Батыя. Что и давало
ему право на законном основании подчинить себе Казань и Астрахань,
Сибирское ханство на Тоболе, на Крым ходить и от Крыма терпеть набеги,
потому что Бахчисарайский хан тоже право имел, как его дальний-дальний
родственник. Иван IV первым потребовал, чтобы его именно венчали на
царство, что и было совершено над ним в шестнадцатилетнем возрасте.

Вот какая гремучая смесь кровей замутилась в новом правителе, и стал он
для нас историческим Иваном Грозным.

Вот такое у нас было кино, куда там Голливуду.



41

Вышел я на площади перед вокзалом в удивительно хорошем настроении.
Солнце припекало, воздух без ветра чистый да звенящий, и не душно.
Увидев знакомое почтовое отделение, я вспомнил о Малевской. Не
мешало бы позвонить. Сколько дней она, сидя у моря, не получает от меня
известий? Возможно, переживает. Но нет уж, если я попал в милицию, то у
меня нет возможности позвонить. А я именно попал, и коробку изъяли,
держат меня и пытают, а иначе как ещё объяснить моё долгое отсутствие?
Про археологическую экспедицию каким-то чудом я не рассказывал ей,
потому что хотел привезти её туда неожиданно, сделать экскурсию-сюрприз.
И слава крымскому Аллаху, что не сделал этого, нельзя сводить и
знакомить близких женщин, есть такой неписаный закон.

Радовало и то, что я легко нашёл дорогу, узнавал на приветливой улице
дома, деревья и заборы. Я даже рисовал картину, что вот сейчас совершу
доброе дело, и представлял разговор, как Алёна станет отказываться от
моей помощи. Вот тут-то я её и возьму, и отдастся княжна не из-за
денег, а по желанию, я был уверен. Мелькнуло воспоминание об Ибрагиме,
я, кажется, что-то ему обещал… Ладно, посмотрим, весело решил я, и
через несколько шагов увидел дом Алёны. И ахнул. Непроизвольно и громко.

Окна темнели без рам и стёкол. От прямоугольных проёмов тянулись к крыше
черные полосы. Ворота с калиткой покорёженные и устряпанные какой-то
грязью. А в заборе не хватало секции штакетин. Следы несчастья, тут
горело. Пожар пытались тушить. Я настолько растерялся, что несколько
минут стоял обалдевший от неожиданности. И лишь потом начал
оглядываться, у кого бы спросить. Отчего, как, почему? Как будто событие
произошло только что. Улица сияла от солнца, как на картинке, но в оба
конца ни души.

И мне захотелось осмотреть пожарище, убедиться в
реальности нелепого видения. Как же такое могло случиться? Я
вежливо нажал два раза на кнопку звонка, не услышал его теленьканья из
дома, и не без труда перелез через стену ограды в том месте, где не
хватало куска надставленного забора. Входная дверь, извозюканная всеми
оттенками чёрного, стояла в сохранности и оказалась заперта. И оконные
рамы оказались не все выломаны, а лишь с фасада, с левого торца дома в
переплётах стёкол не было, а в окнах сзади стёкла уцелели, но не
просвечивались, а как будто их изнутри покрасили чем-то белым. Обойдя
дом, я захотел попасть внутрь, но все три подоконника, через которые
можно было пробраться, отпугивали слоем гари, не хотелось пачкаться.

Я прошёл в соседний домишко, на летнюю кухню, как называла его Алёна.
Здесь пожара не было, но и прежней чистоты и порядка тоже. На столе
кавардак, дверцы буфета раскрыты, на полу скомканные тряпки, коробки,
газеты. Как будто Мамай прошёлся, вспомнилась поговорка.

Посидев немного и послушав, как бьются мухи в стекло, я взял
кружку, набрал воды из-под крана и попробовал её на вкус. Вода мне
понравилась. Затем проверил газовую плиту. Спичек не нашёл, достал из
кармана наплечной сумки зажигалку, открыл конфорку, высек огонь. Потом
увидел вентиль на подводящей трубе, повернул его, услышал шипение, и
закрыл конфорку, не стал зажигать. Газ есть, значит, можно попить чаю.
Вот только чайник стоял почему-то на полу, а всё, что лежало на столе не
имело отношения к принятию пищи. Алёна здесь сегодня не завтракала.

Я вышел к другой двери, ведущей в мастерскую покойного отца
бахчисарайской княжны. Навесной замок торчал в петле открытым. Внутри
кто-то здорово похозяйничал, но то, что меня интересовало, висело на
месте. Рабочие штаны с узким кожаным ремнём и синий выцветший халат с
двумя карманами. Я переоделся и даже нашёл
рукавицы-верхонки. Теперь испачкаться было не страшно. Взяв самодельный
табурет, я вернулся к выгоревшим окнам, и проник в дом.

Выгорело основательно в двух передних комнатах, а комнаты
с окнами в сад уцелели, хорошо подкоптившись. Меня интересовала только
кровать, на которой довелось выспаться, но, увы, от неё остался лишь
металлический остов с панцирной сеткой. А под ней, на месте рюкзака,
расползлась уже подсохшая куча грязи. Огонь тушили, обильно поливая
водой, но ничего не спасли, судя по толстому слою истлевших останков. На
всякий случай я внимательно прошёлся по невыгоревшим комнатам. Шкаф
стоял распахнутым с вешалками без одежды, комод и тумбочка тоже без
ничего, на Алёниной кровати подушки и одеяло скомканы без постельного
белья, в смежной комнате голый круглый стол, заляпанный диван, телевизор
с мутным кинескопом и опустошённый сервант. Не имело смысла искать здесь
то, что сгорело в комнате за стеной.

Я вылез на улицу и побродил по двору и саду в слепой надежде хоть что-то
найти. Затем переоделся в чистое, вскипятил чайник, нашёл в буфете
полпачки дешевого гранулированного чая и сахар. Чай заварил прямо в
кружке, обошёл двор ещё раз, и долго сидел, потягивая тёплый, отвратный
напиток, прикидывая, куда же мне дальше двигаться.

Вспомнил, где у Алёны хранится домашнее вино и соления, но не полез
туда, не хотелось.

42

Я услышал голоса детей, играющих на соседней улице, и
направился к ним. Три девочки лет десяти, одна смугленькая и две
светловолосые, охотно рассказали о происшествии. Загорелось позавчера
поздно вечером, даже ночью, когда Алена ушла звонить к соседке. А
поджег дом этот дурак-сумасшедший, у которого злая старуха умерла. Жена
и завещала ему извести Алёну, считая её за колдунью, а сама была вообще.
Его потом в милицию забрали и говорят, что в психушку увезли. Алёна
прибежала сразу, тушила одна, потом ей помогали мальчишки, а когда
приехали пожарные, только дым стоял, они окна багром зачем-то выломали,
налили воды и уехали.

Я спросил, как найти мальчишек, которые помогали тушить. Они ушли
куда-то в посадки за абрикосами. Мне нужен был пацан, хорошо знающий
Ибрагима. Тогда я поинтересовался, от каких соседей Алёна звонила.
Девочки привели меня к дому за высокой стеной из блоков ракушечника, с
крашенными ярко-зелеными воротами под козырьком от дождя.

Вышедшая на звонок молодая хозяйка, явно ровесница Алёны, рассказала,
что Алёна звонила от неё и тогда, и после, вчера вечером, какой-то своей
родственнице из Запорожья, двоюродной сестре покойной мамы.

– А в Симферополь она кому-нибудь звонила? – спросил я как дотошный
следователь.

– Не знаю, - непонятно чему улыбалась женщина. – А про вас она мне
рассказывала. Что вы поехали с Ибрагимом ей помочь. Она боялась, что
Ибрагим вас там побьёт.

– А сейчас она где? Как мне её найти?

– Она, наверное, уехала. Она говорила, что теперь ей тут не жить. Надо
продать дом, с долгами рассчитаться, и купить квартиру где-нибудь в
другом городе. Но в Симферополе ей не купить, там дорого, а вот в
Запорожье можно купить, там в пригороде дешевле. Но это если дом хорошо
продать. А как его продашь, если за горевший дом хорошую цену не дадут?

– С Ибрагимом она встречалась? – прервал я рассуждения на бытовую тему.
– Он приезжал к ней?

– Нет. Ибрагим сегодня утром приезжал, когда Алена уехала уже. Тоже про
неё расспрашивал. Часа три назад. Ибрагим ей другое предлагает, но она
не хочет.

– Где бы мне его найти? Ибрагима. Он должен знать хоть что-то.

– А кто ж его знает, где он. Его поймать трудно. Он со своими татарами
разные дела крутит, на машине гоняет с утра до вечера. Да и что он
знает? Алёна от него бегала. Она бы ему не сказала, куда едет. А
поехала она, скорее всего к тётке. Сегодня утром. Утром несколько
поездов идут. На Москву и в Ленинград. И все через Запорожье. Она
жаловалась, что много вещей сгорело, но документы она спасла, слава
Богу.

– Документы? – воскликнул я. – Она спасла мои документы?

– Какие ваши? Она про ваши ничего не говорила. Она спасла свои
документы. У меня их оставила.

Я схватил её за руку.

– Давайте посмотрим! Там должен быть мой паспорт.

– Я не видела, - перепугалась женщина и попросила подождать здесь, за
воротами, чтобы не злить не умолкающую собаку.

Она вынесла засаленную папку с тесёмками. В ней лежала домовая книга,
документ на право собственности, план дома, какие-то справки и два
свидетельства о смерти. Следов огня или дыма я на них не заметил. Папка
явно хранилась не в той комнате, где мой рюкзак.

– Почему же она не сказала, куда поехала? – спросил я уже просто, чтобы
не молчать. – И не сказала, когда приедет?

– Она же была такая расстроенная, - ответила печально словоохотливая
Алёнина подруга. – Столько на её голову свалилось, это ж подумать
страшно. И помочь ей некому, одна.

Я, я должен был ей помочь, мысленно пришлось бичевать самого себя, шагая
прочь. Мне вообще не стоило тогда ехать с Ибрагимом к профессору, а
здесь остаться, как она просила, и хотела этого, а я, дурак, попёрся.
Тогда бы вообще пожара не случилось, я бы смог предотвратить. Да, но при
условии, если б Ибрагим позволил мне остаться у Алёны. Он же специально
меня вытащил, чтобы я не заночевал, а если б я отказался ехать к
профессору, придумал бы что-нибудь другое. Да пусть бы мы вдвоём, вместе
с ним остались, тогда бы пожара вообще не было! Ну покорёжил бы этот
сумасшедший машину Ибрагима, да и хрен с ней, зато на поджёг бы не
решился. Он же побежал за бутылками с бензином после того, как я заехал
ему по морде. Получается, что я виноват, из-за меня и полыхнуло, сам же
свой рюкзак и спалил, вместе с половиной дома. Да, но я-то ему двинул в
отместку за удар палкой по моей башке. Как всё взаимосвязано! И что
толку теперь перекладывать карты в несостоявшейся реальности, если на
самом деле произошло вот так. Это не компьютерная игра-страшилка, здесь
ты попал конкретно.

У тех же трёх девчушек я спросил, как пройти на улицу Севастопольскую. И
поинтересовался, не появится ли здесь тот паренёк, знакомый Ибрагима.
Если появится, то передайте, что я его разыскиваю. Я знакомый Алёны,
который из Петербурга, который с Ибрагимом на машине уезжал, он знает. А
как его зовут? Улан? Надо же какое воинственное имя у молодого
татарчонка.

Мечеть на Севастопольской так и стояла, замерев от затянувшегося
ремонта. Окна заколочены изнутри, дверь на замке, крыльцо в неснятой
опалубке. И никого, и не известно, появятся ли здесь вообще знакомые
Ибрагима. Я посидел, подождал, страшно захотел пить от пережитого
волнения, и направился в сторону Ханского дворца.

В придорожном лабазе пиво меня не прельстило, а от вида бутылок со
спиртным даже передёрнуло. Я взял двухлитровку крымской минеральной.
Хватит, погулял. Вот если б тогда не нажрался!.. Да и потом… Да и
после… А если сейчас начну квасить с расстройства, то всё станет по
венику, деньги полетят в разные стороны, и забомжую я тут без
документов, спать придётся на вокзале, а милостыню просить у российских
туристов перед воротами Ханского. Нет, спать я буду в сгоревшем доме
Алёны, надеясь на её возвращение. Я даже представил себе варианты картин
из возможного будущего. Как возвращается Алёна, и мне остаётся только
жениться на ней. А почему бы и нет? Поживу, отремонтирую дом, который
подожгли из-за меня, а потом смоюсь в Питер. В Бахчисарае у
меня будет одна жена, а в Питере найду-таки красивую и умную. А почему
бы и нет? Некоторые мусульманские обычаи заслуживают глубокого уважения.

У дворца я подошёл к таксистам-частникам и расспросил каждого про
Ибрагима. Лишь один из них знал, что Ибрагима сегодня не будет, и
завтра тоже, а куда уехала Алёна - неизвестно.

Ноги сами повели меня назад, к опалённому дому. Там на улице играли уже
другие дети. Которые тоже не знали, куда уехала хозяйка и когда
вернётся. А мальчик Улан сидит закрытый, его родители наказали, но он
тоже не знает.

Глядя на выломанный штакетник, я подумал, что надо бы забраться во двор
опять, и пожить там денек-другой в ожидании. Спать есть на чём, да и
телевизор, наверняка, работает. Вдруг, да и вернётся Алёна. Успокоиться
бы за это время, хорошенечко обдумать создавшееся положение. Забор
заодно починить. И я похвалил себя за верно принятое
решение. Да, так и сделаю, но сперва надо сходить в магазин, закупить
продуктов, и, главное, книжек взять на развале у вокзала, ведь я уже
много дней не держал перед глазами развёрнутых страниц. А толстый том
Соловьёва, взятый в дорогу, остался в сумке с продуктами у
Малевской.

Тут-то я про неё и вспомнил. Надо же хоть позвонить, узнать, как она
там. Одной хорошей знакомой я вовремя не оказал помощи, а про старую
подругу вообще забыл.

У вокзала я первым делом зашёл в почтовое отделение, чтобы позвонить по
междугороднему. В ответ на набранные цифры прозвучало: «Абонент не
доступен, либо временно отключён». Всё ясно. Мальвина проболтала все
деньги, здесь пополнить баланс питерского номера не может, а купить
местную сим-карту у неё соображения не хватает. Или денег. Что вполне
вероятно, Малевская транжира известная.

Да, но деньги есть у меня. Значит, надо бы всё-таки навестить Мальвину.
Хотя бы ей помочь.

43

И тут я опять затормозил перед выбором. Самое простое – взять такси.
Доехать до ворот пансионата, найти Малевскую, и рассказать ей, что я
чудом вырвался, бежал, а рюкзак, документы и коробка с «леденцами»
остались у ментов. Причём коробку они «хакнули», вскрыли. С ней и
обсудить, как мне лучше выбраться домой. Пусть звонит Рыжему,
советуется, что-то предлагает, иначе я ради паспорта вернусь в отделение
милиции, всех выдам и откуплюсь, за деньги меня отпустят.

Да, но откуда у меня появились деньги? Нет, прийти к ней следует без
ничего, либо с какой-то незначительной суммой, и пусть Малевская срочно
едет в Питер, высылает мне оттуда валюту с чьим-то документом, например,
Симона, нет, лучше Леонида Спартанского вождя, я на него больше похож,
тогда я смогу отсюда уехать, а дома напишу заявление о потере, заплачу
штраф, и мне выдадут новый паспорт.

Но тут ещё одна возможность настораживала, поскольку неожиданности
подстерегали меня на каждом шагу. Здесь, в Крыму, я стал
мнительным. Когда я приеду на такси, Малевскую именно в этот момент
черти могут вывести навстречу, возможно даже, что длинноногая кукла
дежурит не первый день на маленькой площади Партенита в ожидании дружка,
а тут я выбираюсь из такси, после чего мой плач о превратностях судьбы
прозвучит неубедительно. Нет, я должен явиться потрёпанным и
измождённым, покрытый пылью и щетиной. То есть, ещё раз пройти через
горы. Что будет совершенно правдоподобно, коли уж я убежал. Я пробирался
по тропам, кручам и лесам. Именно такое моё появление растрогает
Мальвину, и она кинется мне помогать не задумываясь. Мне остаётся
надеяться только на неё. Конечно, самую быструю помощь смогла бы оказать
моя мамочка. Но именно в эти дни она повезла на отдых в Турцию папана.
Они собирались выехать через неделю после моего отъезда. И слава Богу. Я
не желал устраивать им облом неприятным сообщением. Если уж попал по
собственной дури, то сам и выбирайся.

В горы меня ещё раз потянуло и по другой причине, довольно смешной. В
прошлый переход я там словно исповедался, выложил звёздному небу всё
наболевшее о себе, и личных тщеславных устремлениях, о том, что не знаю,
каким путём идти дальше по жизни, не имея особых талантов. Ответа не
получил, но был уверен, что меня услышали. Теперь же хотелось покаяться.
Перечислить все свои грехи и спросить, за что мне посланы такие
испытания? Я наказан за провоз наркотиков? За то, что бросил Малевскую?
За то, что не оказал вовремя помощи Алёне? За то, что бываю ленив, а в
подпитии становлюсь пофигистом? Или за то, что из-за баловства со
спиртным не удалось провести серьёзное мероприятие по спасению Мамая от
забвения? Ответа я опять не услышу, но, возможно, сам догадаюсь, что за
рок меня преследует, или дух того правителя Орды, который сыграл в
истории моего государства далеко не последнюю роль. Поскольку плоть его
погребена в Крыму, то и дух преследует именно здесь тех, кто о нём
вспоминает. Марк Арнольдович оценил мои усилия, ему понравилась
задуманная авантюра, но побоялся моей несерьёзности, посчитал меня
легкомысленным выпивохой, стал бы он так долго беседовать со мной на
прощанье, да ещё наедине, мог бы при всех авторитетно послать подальше,
и был бы прав. А он почему-то отказал так, чтобы остальные не узнали.
Значит, ему-то ещё ни раз явится во сне Мамай, коли уж он столько лет
потратил на поиски его могилы.

Короче, я неторопливо добрёл до Ханского дворца, укладывая в голове
обоснования, что поступить следует именно так. И когда дошёл, то почти
не сомневался в необходимости очередной глупости. Взвесив ещё раз на
весах логики все за и против, я понял, что мне следует подкрепиться для
большей психологической уверенности.

Я зашёл в чебуречную, что напротив ворот, и заказал две порции
фирменного кушанья. Официантка удивилась, и я не понял, зачем она
уточнила, не один ли я. Ещё она предложила красного сухого. Я отказался.
Чёртик искушения заскулил внутри, что я не прав, возьми вина, ну возьми,
чебуреки хороши с вином. Но я мысленно дал ему по рогам. Хватит вина. Я
в прошлый раз шёл в горы поддатый, поэтому ни хрена и не понял. Теперь
же ситуация диктует держать себя в руках.

Когда женщина в переднике принесла заказ, я понял её изначальное
удивление. На огромных тарелках лежало по пять штук размером с лапоть
сорок третьего. Я с трудом управился с одной порцией, а вторую попросил
завернуть в несколько пакетов.

Бодрость действительно пришла, а с ней и уверенность в физических силах.
Сомнения отпали, поэтому на улице я сразу же пошёл искать того частника,
который знал Ибрагима. Он дремал в машине, видимо тоже пообедал. И
обрадовался мне довольно искренне.

– Так и стоишь? – спросил я весело.

– Ещё не сезон, - пожаловался татарин. – Клиент мало идёт.

Я рассказал, что он был прав, Ибрагима отыскать мне не удалось, но его
прошу передать, пожалуйста, Ибрагиму привет, а попасть мне надо в
деревню, куда меня отвозил другой знакомый Ибрагима, название которой я
не помню, а ехали мы на самосвале.

– Я тебе на карте показать могу, - предложил я. - Пошли, там вон карта
висит на лотке.

– Зачем пошли? У мине свой карта есть.

Когда я нашёл на карте место, где грузил кирпичи, а затем соседнюю
деревню, откуда начинал восхождение, мой новый знакомый недовольно
поморщился.

– Там дорога плохой. Грунтовой дорога.

– Я заплачу, сколько скажешь.

Он вышел и критично осмотрел задние колёса своей не новенькой «пятёрки».
После чего мы тронулись. За разговорами о житье-бытье частных извозчиков
во время крымских сезонов, мы добрались до того самого места, куда вела
дорога пыльная, но всё-таки не грунтовая, просто асфальт прошлого века
давно потерял ровность и надежду на восстановление. А когда я увидел
того самого паренька на стреляющем и чадящем мотоцикле, то пришёл в
восторг. Он-то мне и нужен! А я ведь не надеялся на встречу. Значит,
повезло.

Я окликнул его три раза, громче и громче, но он заглушил свой драндулет,
когда ему друзья на велосипедах показали, что его зовут. Пацан тоже
обрадовался.

Я щедро вознаградил шофёра, он растроганно поблагодарил и заверил, что
передаст обязательно Ибрагиму и привет, и то, что я буду опять у них
через пару дней. А своему замурзанному знакомцу я сказал, что хочу ещё
раз попасть на ту самую тропу, откуда мне понравилось уходить через
горы, и теперь заплачу больше.

– Давай, вези меня, проводник местных прерий.

– А закурить у вас опять нету?

– Есть, - сказал я непроизвольно, и тут же вспомнил, какое именно
курево у меня есть. А потому отказал с предложением. – Только я тебе не
дам, самому мало. А ты себе купишь. Вот деньги. Давай, купи на дорогу
самых лучших. Где у вас магазин?

– Ладно, я потом куплю, - согласился пацан, скрыв какие-то свои
сомнения. – А сейчас долго заводить мотор придётся. Его если заглушишь,
он потом сразу не схватывает. Зажигание регулировать надо. Вы уж
подождите.

Ждать пришлось чуть ли не полчаса. Даже оптимистическая весёлость
внутри притухла. Но вспыхнула и разгорелась, когда мы затарахтели по
колдобинам, и меня пару раз подкинуло как надо.

44

Расстался я с парнишкой, как с закадычным другом. Получив от меня
деньги, очумевший навигатор предгорных дорог чуть ли не со слезой
попросил меня ещё раз к ним наведаться, и тогда он такие тропы покажет,
где и зайцы есть, и ежи, и олени, а кизила и грибов – просто не меряно.
Я подал ему руку, и не стал врать и обещать, а сказал, что у нас под
Питером своих грибов хватает.

Пошёл я в гору легко и неторопливо. Вечер только наступал. В
прошлый раз меня подгоняли сумерки. Теперь я наслаждался созерцанием
пейзажа и сокрушался, что не художник. Такой пленэр!

А ещё я не узнавал дорогу. Вроде бы та же самая, но как будто иду по ней
впервые. Красивые деревья, удивительный кустарник, но я таких не видел
раньше, а глазам вполне доверяю. Мне вспомнился камень, на котором
пришлось «заторчать», и задача упростилась. Если он не появится в
течение часа, значит, дорожка иная. А если так, то получается, что
навигатор меня обманул? Но зачем ему такие фокусы? Камни вдруг стали
появляться, как будто вырастали из-под земли, но все какие-то чужие, а
когда они так же неожиданно исчезли, пришла мысль, что свой камень я
пропустил, не узнал. Дорожка сузилась до тропы, затем расширилась и
вывела на небольшое плато. Здесь я точно не был. Но перед спуском с
него, чуть в стороне, лежал огромный камень, который смутил меня ещё
больше. Место не то, а камень похож, как так? Я подошёл, чтобы вспомнить
через ощущения, задним местом. Присел на один край, на другой. Да,
похож, а главное, что дерево над ним шелестит, вроде бы не совсем такое,
но дерево тогда было.

Я огляделся по сторонам, испытывая весёлость от недоумения, поднял глаза
в небо. И до меня дошло! Сейчас небо светлое, а тогда сияли звёзды. Я
шёл по темноте, поддатый, да ещё курнул, поэтому, естественно,
окружающая действительность представала в другом свете. А сейчас голова
чистая, дышится легко, и грусть переполняет. Я же три дня, а то и
больше, вообще к травке не прикасался! И спиртного не хочется до
отвращения. Вот что значит, пережить истинное потрясение. Когда
испытаешь жестокость и ценность реальности, ощутишь её значимость, тогда
уход в дурман или виртуальность покажутся глупым баловством. Если ты её
вот такую, в которой живёшь, не принимаешь, она тебе не нравится, не
устраивает, ты иронизируешь и протестуешь, - то, пожалуйста, забрось
себя ненужным файлом в корзину инобытия. Только там-то всё не настоящее,
а выживать нужно здесь, смирится с данностью, терпеть её, ощутить себя
составляющей частицей, нужной миру хотя бы тем, что живёшь ты здесь и
сейчас, и тогда найдётся выход из любой ситуации, а варианты выбора
покажутся занимательной игрой. Если не будешь бояться и скулить перед
неизвестностью, то испытаешь радость победы над ней.

Я достал из сумки ополовиненную пачку «застроченных» папирос, смял её и
от души швырнул подальше. Я хочу выкрутиться из беды самостоятельно, без
всякой дури. Выход получится, как я задумал, Малевская всё сделает по
моему плану, а после мы славно повеселимся, вспоминая приключения,
которых могло и не быть.

Я достал из сумки пластиковую бутыль, открутил крышечку и сделал
несколько больших глотков воды. И блаженно подумал, насколько чистая,
родниковая вода лучше и полезней алкоголя. Но сразу наступило
послевкусие. Вода была не родниковая и уже порядком нагрелась. А ещё
вдруг сильно припёрло по нужде, и не по маленькому. Будто в наказание за
наивные мысли. Я не мог усесться прямо на тропе, рядом с ней, или у
камня, а потому выбрал кусты повыше и подальше. И пошёл к ним, роясь на
ходу в сумке в поисках бумаги. И только это я уселся в позе горного
беркута, как услышал шаги. Тихие, неторопливые, приближающиеся. Я даже
не смог произвести действие, ради которого спрятался.

К камню вышли двое с большими станковыми рюкзаками. Подойдя к спуску,
они остановились и огляделись по сторонам. И
перемолвились вполголоса на непонятном языке. Двое парней в тёмных
спортивных костюмах и выцветших солдатских панамах. Я
вспомнил тех двоих, из давешней ночи, которые тихо прошли мимо
«заторчавшего» меня и как духи растворились в горном воздухе. Эльфы,
блин-кампот. Те несли похожие набитые рюкзаки. И у этих какой-то
странный вид, и, главное, речь нерусская. Выйти к ним со спущенными
штанами я не решился.

Тот, что повыше, взобрался на камень, другой отошёл от тропы в
противоположную сторону. Ориентируются на местности, понял я, решают,
куда идти дальше. Парни сошлись, перекинулись непонятными фразами,
вскинули ноши поудобней, а направились вниз.

Я выбросил из себя шлаки отработанного топлива с двойным облегчением.

Приведя в порядок одежду, я вышел на тропу, и увидел спускающихся по
тропе в метрах трехстах. Дойдя до следующего подъёма, они вдруг
огляделись по сторонам, и сошли с дорожки направо, исчезли в кустарнике,
устилающем ложбину промеж склонами.

Да они просто знают ближний путь, решил я. Это не обычные туристы, а
местные проводники, либо альпинисты со стажем. Надо их догнать и
напроситься в попутчики, если у них та же конечная цель, выйти к утру на
ялтинскую трассу. А если у них другой маршрут, то мне они, как знатоки,
подскажут верную дорогу. Даже заночевать у костра втроём веселее. Друг с
другом ребята калякают на своём, но русский язык знать должны, здесь
всё-таки не Альпы.

Я поспешил следом. Оказалось, что странные горные ходоки свернули на еле
приметную тропинку. Что подтверждало мою догадку, они знают местность
без карты. Длинное межсклонье пошло вниз и упёрлось в перелесок,
расходящийся по более широкому распадку в разные стороны. Налево,
конечно же, к морю, и я пошёл туда от развилки тропы. Лес то сгущался,
то редел, но как я ни торопился по исчезающей и возникающей тропе,
догнать мне идущих впереди не удавалось, даже приметить не мог.
Останавливался, прислушивался, а когда стало темнеть, ощутил тревогу.

И тут прозвучали выстрелы. Один, второй, третий. Пистолетные, недалеко.
Значит, парни вооружены? Наткнулись на дичь? Несколько раз я слышал по
кустам шорохи какого-то убегающего мелкого зверья, отчего сам прибавлял
шагу. Но поспешить на выстрелы мне как-то расхотелось. Я
вспомнил свой страх и разные предположения тогда, в первую ночь
блуждания по горам. А ведь действительно, понравится ли этим горным
братьям встреча со мной? Выстрелы ударили совсем рядом, уже из двух
пистолетов, а за ними шмальнула автоматная очередь. Тут я совсем
«прифигел» и пошёл очень медленно.

Небольшая поляна открылась за плотно стоящими деревьями, а на ней я
увидел не двоих, а человек десять. Пятеро стояли, а трое сидели на одном
колене, направив два пистолета и автомат на мишени в метрах тридцати.
Чёрные поясные силуэты с белыми кругами в центре. Пистолеты по команде
бабахнули трижды, автомат дал короткую очередь.

Сзади меня хрустнула ветка, и я обернулся, быстро запуская руку в карман
сумки за складным ножом. Ко мне приближались двое. Те самые, в панамах.
Но без рюкзаков.

– Ну, что, выследил нас? – резко прозвучал вопрос с еле заметным
акцентом.

45

Ужас меня пробрал у мишеней. Отстрелявшиеся пошли вместе с наблюдавшими
смотреть пробоины, и в это время два их товарища вывели меня из-за
деревьев, поэтому к ним и пришлось подойти. Меня взяли в круг, из
карманов вывернули все деньги, а из сумки вытрясли воду, чебуреки,
полотенце, футболку, плавки, носовые платки, газету и складной нож. У
меня хватило ума не доставать его в лесу, а то бы меня грохнули прямо
там. Но прозвучал вопрос, и я понял, что произойдёт это
здесь, на поляне.

– Говори, кто тебя послал? УСБ?

Тот-то меня и пробило. Книжная фраза «поджилки затряслись»
материализовалась во мне самым убедительным образом. И я залепетал,
удивляясь, что не могу чётко выговаривать слова.

– Я… я… я…не… не… Я не знаю… Не знаю, что такое УСБ…

– Как это, не знаешь?

Я чуть было не сказал «клянусь Аллахом». Все молодцы были татары. Самый
смуглый из них, и морщинистый лицом, сел на оказавшийся рядом, и к
месту, травянистый бугорок. Ему-то я и стал, заикаясь, объяснять, что
приехал из Питера отдыхать, по глупости оказался в Бахчисарае, а подруга
меня ждёт в Партените, куда я решил добраться пешком, увидел вот этих
парней, когда сидел в кустах по нужде, решил их догнать, чтобы спросить,
по какой дороге лучше всего дойти до Ялты…

– Ты здесь не первый раз, - прервал меня тот, что повыше. - Пять дней
назад ты уже тут ходил. Ночью за нами шёл.

Я стал заикаться ещё больше. Да, мол, признаю, именно тогда я и решил в
первый раз прогуляться через горы, чисто из интереса, я очень люблю
природу, а в горах ни разу не был, а ещё тогда у меня не было денег,
чтобы доехать, поэтому и пошёл.

– А теперь у тебя много денег, и ты не поехал на такси? Почему?

Я попытался объяснить, что захотел пройти по тому же маршруту ещё раз,
но уже днём, потому что горы мне в прошлый раз очень понравились,
захотелось их на закате рассмотреть, а когда стало вечереть, понял, что
не успею до темноты выйти к дороге с троллейбусами, а тут они появились,
ну я и погнался, думая, что эти парни хорошие проводники, в общем, не
знаю почему, но вот так вышло.

Деньги мои пересчитали, подали чернолицему и назвали сумму. Он спросил,
откуда у меня столько? Я ответил, что когда в прошлый раз добрался до
подруги, то взял у неё денег, а потом заехал к своим друзьям-археологам,
которые мне одолжили ещё, но понял, что ответил как-то неубедительно,
про Алёху-мичмана вообще говорить не стал, и не знал, как объяснить своё
повторное появление в Бахчисарае. Стоящие вокруг меня обменялись
мнениями по-татарски, один из них весело указал на мишени. Я понял,
что сейчас они станут отрабатывать прицельную стрельбу с колена на мне.

– Да поймите же! – вскричал я. – Ну, зачем, зачем бы мне идти следить с
такими бабками? Нелогично получается. Если бы меня кто-то послал, то
стал бы снабжать такими большими деньгами в дорогу? Зачем столько брать
с собой?

– Чтобы откупиться, если тебя поймают.

– Откупиться? – мне пришлось изобразить удивление. – Как это? Что
значит откупиться? Разве от вас можно откупиться? Если бы я шёл за вами
следить, то прекрасно бы понимал, что если меня поймают, то деньги и так
отберут. Я бы не стал брать с собой деньги, это же глупо.

Видимо переход к доказательствам, к логичной аргументации, меня
успокоил, дрожь внутри уменьшилась, и я стал соображать активней.

– Ребята, поймите, деньги я взял в долг, чтобы помочь Бахчисарайской
княжне. Ну, то есть девушке, которую так называю, с которой раньше был
знаком. Её зовут Алёна, живёт недалеко от ЖД вокзала, у неё беда, дом
сожгли. Я хотел ей помочь, набрал денег, приехал, а её на месте не
оказалось, она уехала к своей тётке. И я от расстройства решил на самом
деле ещё раз пройтись по горам, ну вот честно…

– Ты журналист! – перебил меня чернолицый, направив, как пистолет,
указательный палец. – Ты из газеты русских шовинистов. Они про нас
всякое такое пишут.

Реальные пистолеты держали другие. И в готовности их применить я не
сомневался. Так что доказательства из меня посыпались сами собой.

– Да если б я был журналистом, у меня был бы фотоаппарат!.. Да если
б меня послали вас выслеживать, то снабдили бы мобильником, или рацией,
хотя бы картой, что бы знать, куда идти!.. Да если бы!.. Ну, как
вам доказать ещё-то?.. Да знаю я, как доказать, что я приезжий, что у
меня и в мыслях не было за кем-то следить, делать мне больше нечего, мне
надо как можно быстрее в Питер уехать, понимаете?.. В общем
так, у меня в Бахчисарае есть хороший знакомый. Он ваш, татарин, зовут
его Ибрагим. Я ему помогал в одном деле, и он может подтвердить, кто я
такой на самом деле. Вот только как его спросить? Может быть, его кто-то
знает?

Окружавшие меня переглянулись, прозвучали фразы удивления, а чернолицый
встал и подошёл ко мне, лукаво улыбаясь.

– Ибрагим тебя знает? Какой такой Ибрагим?

Я назвал марку автомобиля, на котором довелось ехать в Симферополь, и
рассказал, как и где меня с ним познакомила девушка, которая ему
нравится.

Почти все рассмеялись. Кроме чернолицего, который достал из кармана
мобильный телефон.

- А вот это мы сейчас проверим. Сейчас узнаем, какой правда ты
говоришь. Может быть, и не надо будет тебя убивать.

Я почувствовал, как у меня вспотело заднее место, а чернолицый нажал
кнопки, приложил аппарат к уху и весело поприветствовал того, кому
звонил.

– Ибрагим, хэй!..

Разговор у них пошёл на татарском, но я понял его суть. Ибрагим
находился где-то недалеко. Отключив аппарат, старший отряда подтвердил
мою догадку.

– Он сейчас подойдёт.

Как будто мы находились в городе, но на разных улицах.
Я вконец обалдел от сменяющих друг друга неожиданностей. Крымская сказка
продолжалась, как детективный сериал. Вот только нервы главного героя
были уже на пределе. Хороший отдых я себе устроил. Покруче реалити-шоу.



46

Он появился, как в старом фильме про войну, где два ранее знакомых героя
сходятся на фронте в одном блиндаже, за тысячу километров от прежнего
места встречи.

Ждать пришлось около часа. Задержавшие меня посовещались и решили
продолжить занятия по стрельбе. А чтобы незваный гость, то есть я, и в
данной ситуации точно уж хуже татарина, не сбежал, меня посадили метрах
в десяти от мишеней. Чтобы я прочувствовал своё положение. И не вздумал
дёргаться. А, может быть, даже из интереса. Мне как бы представлялась
возможность бежать, сумка при мне, руки не связаны, а те, кто будут
направлять стволы по учебным целям, могут перевести оружие чуть левее.
Один из них, явно хохмач, сначала прицелился в меня, а потом резко отвёл
пистолет на чёрный круг и бабахнул три раза. И ни разу не попал. Я в это
время уже пришел в себя и громко посоветовал ему брать выше. Внутри
окрепла уверенность, что я не пропаду, выкручусь. Поэтому захотелось
продемонстрировать, что и у меня есть чувство юмора.

Ибрагим вышел на поляну, увидел меня, лицо его вытянулось и
перекосилось. Вышедшие за ним двое парней в спортивном снаряжении
отреагировали спокойней. Как они, так и собравшиеся на лесном
стрельбище, наблюдали за ним, а не за мной. С усмешками. Встреча со мной
оказалась для Ибрагима и неожиданной и неприятной. Для меня он являлся
спасителем, а вот я раскрывал перед его товарищами какую-то тайну,
которую им знать было не обязательно.

Подошел он медленно, и не закрывая рта от удивления. И все остальные
приблизились к нам с интересом.

– Ты как тут, зачем? – спросил, наконец, Ибрагим. – Ты же сказал, что
Новороссийск едешь.

– Здравствуй, Ибрагим, - поприветствовал я его в ответ. – Поехать-то я
поехал, да пришлось вернуться. Документы мои остались у Алёны, помнишь?
Возвращаюсь к ней, а дом подгорел, Алёны нет. Что там у вас случилось?

– Потом расскажу, - глухо ответил мне Ибрагим, а своим товарищам
громко, с жестами, на родном языке объяснил что-то про меня.

Уточняющие вопросы ему задавал только чернолицый, остальные тихо
переговаривались между собой и посмеивались. И я понял, в чем дело.
Моя участь решалась положительно благодаря знакомству с Ибрагимом. Не
иначе как отпустят, не убьют, и в плену держать не станут, зачем такая
обуза. А вот я Ибрагима подставил в некотором роде, раскрыв подробности
его связи с Аленой, про которую несколько раз переспросил старший.
Значит, Ибрагим скрывал перед соратниками свои отношения с русской
девушкой. Если он входит в экстремистскую организацию, либо отряд
мусульман-радикалов, то за подобное поведение может и наказание понести.
Тут возникала драматическая ситуация. Но все обсуждали тему с иронией.
Кроме самого Ибрагима. Подколы товарищей совсем его не веселили.
Возможно, поэтому он строго задал вопрос, за каким хреном я второй раз
поперся через горы на Ялту.

– Да у меня же подруга в Партените отдыхает. По моей путевке. Я же тебе
говорил. А теперь, когда я остался без документов, у меня только на неё
вся надежда. Как домой доехать без паспорта, не подскажешь?

После убедительного по тону ответа я вспомнил, что ранее ничего не
говорил Ибрагиму про Малевскую. Он даже вида не подал, что впервые
слышит про подругу в Партените. Лишь кивнул, что, мол, да, понятно. А я
догадался, что и мне надо ему подыгрывать. Никаких больше упоминаний про
Алену. Меня подмывало спросить, не передавала ли она ему мой рюкзак,
вдруг да он уцелел. Очень хотелось узнать важнейшую подробность о своих
вещах, но я понял, что лучше пока держать язык за зубами.

Чернолицый дал Ибрагиму команду, и тот пояснил мне.

– Пошли. Тебя отпускают. Я тебе дорога покажу. Сумка бери.

Я поднял с земли наплечную сумку. Там находились уже все вещи, кроме
ножа с выкидным лезвием. Мой складень понравился одному из парней.

– Иди за мной, ничего не говори, - попросил Ибрагим очень тихо и пошел
вперёд.

Направлялся он в ту сторону, откуда пришёл я. И мне вдруг инстинктивно
захотелось продемонстрировать свою несломленность какую-то,
независимость, что ли.

– Ибрагим, подожди! У меня же отобрали почти все деньги. Как же я домой
поеду? На какие шиши?

Ибрагим остановился с озлобленным лицом.

– Ты сказал, что идёшь подруга, который тибе поможет. Иди уже, ну.

– У нее денег больше нет, я последние одолжил, - продолжал я
демонстрировать свою возмущённость. – И у археологов тоже попросил в
долг. Мне занять больше не у кого. Скажи им, чтобы хоть часть отдали. На
обратную дорогу.

– Антон, уходи, очень тибе сейчас прошу. Я помогаю, спасаю. Зачем ты
возникаешь?

– Да тут получается, что меня заманили и обобрали. Отняли все деньги.
Получается, что я материально помог вашей организации? Я готов,
но не на такую сумму.

– Антон, ты ещё один такой слово скажешь, и я не смогу тибе увести.
Тут останешься.

– Да ничего вы мне не сделаете. Зачем это вам убивать меня? Кровь
невинного брать на себя, зачем? Ни к чему. Это большой риск,
прежде всего для вас же.

– Какой риск? Кто тибе тут искать будет?

Тут я онемел. А ведь он прав. Никто не знает, что я за каким-то лешим
поперся по горным тропам.

– Ибрагим, хэй! Чем он не доволен?

Кричал чернолицый. Мы отошли шагов на пятьдесят.

– Деньги просит! – крикнул Ибрагим. – Деньги нету домой доехать!

– Дай ему немного деньги! Пусть едет. И чтобы сюда больше не приезжал!
Наши горы ходить не надо.

– Понял? – сказал Ибрагим и пошел по еле заметной тропе.

Шел он быстро. Видимо, хотел вернуться к своим до наступления полной
темноты. Я за ним еле поспевал, и больше ни о чем не спрашивал.
Повыступал и хватит.

Действительно, если б меня здесь закопали, то никто бы не стал искать
пропавшее тело именно в этих местах. Поиски начала бы матушка дней через
двадцать, после возвращения из Турции. Папан бы возобновил давно
прерванные знакомства. Малевская бы им сообщила, что меня задержала
бахчисарайская милиция, которая изъяла рюкзак. Ну, раскололась бы, что в
рюкзаке лежала коробочка с необычными конфетами. Но выход расследования
на крымскую ментуру ничего бы не дал. Потому что меня не задерживали.
Ну, возможно, какими-то путями, через Леонида Спартанского вождя,
удалось бы выйти на Алёху. Тот бы рассказал, что я наведывался к
археологам. С какой целью? Хотел спасти могилу Мамая, ответил бы мичман,
но своей роли в задуманной операции не признал бы. Он же не дурак
признаться, что втюхал наркоту украинским мореманам. Отсюда бы
потянулись ниточки международного скандала. Покушение на историческую
собственность соседнего государства и подрыв боеспособности её флота. А
вот если он упомянет Алёну, которую следаки вычислят, а через неё и
Ибрагима, с которым я от неё уезжал, то, возможно, лишь тогда
докопаются и до их тайной организации. Но это лишь предположительно в
том будущем, в котором мне будет всё равно, а точнее никак. Нет,
понял я, лучше сейчас, в настоящем, выразить глубокую благодарность
Ибрагиму за то, что так неожиданно спас меня, находился в нужном месте и
в нужный час. Однако тут попахивало мистикой. Спасительная ли это
случайность, либо нелепая закономерность, преследующая меня? Дьявольский
поворот судьбы? Или непонятная предопределённость? Во что я должен
поверить?

Мы вышли на ту самую дорожку, с которой я свернул на свою голову за
таинственными проводниками своей судьбы. Которые привели меня к
Ибрагиму. Чтобы он меня вывел, оказавшись спасителем. В наступающих
сумерках мы смотрели друг другу в глаза.

– Иди этот дорога. Прямо иди, никуда не надо сворачивать. Выйдешь
ялтинский шоссе. Партенит сам найдёшь?

– Найду, конечно. Спасибо тебе большое. Только ты мне скажи,
пожалуйста, на прощание. Кто эти люди? Я никому, просто интересно. Кто
вы? Боевой отряд? Какая-то организация? К чему вы готовитесь?

Он смотрел внимательно, хотя, что там у него в зрачках я не видел.

– Ты, Антон, едь домой Питер. У тебя там проблемы есть? Ты
свой проблемы занимайся. А сюда приезжай только на курорт отдыхать.
Россия здесь теперь курортники. Приезжайте, отдыхайте, уезжайте, все,
больше ничего не надо делать.

– Надо, Ибрагим, - не согласился я, и перевёл тон разговора в шутливый,
дружеский. – Мы помним о могиле Мамая.

– Ты история занимаешься, вот и занимайся. Правильно.

– А ещё я люблю собирать фольклор. Один мудрый мусульманин хорошей
шуткой со мной поделился. Если гора не идёт к Магомету, то пусть она
идёт к известной матери. Возьми на вооружение. Лучше вооружаться юмором,
а не стволами. Понимаешь?

– Я тебе помог, Антон. Ты это как-то думай, вообще.

– Конечно. Я тебе очень благодарен, дружище. Очень, от всего сердца.
Только ещё одна просьба. Ты, надеюсь, Алёну ещё увидишь. Узнай,
пожалуйста, про мой рюкзак с документами. Вдруг да паспорт уцелел. Мне
без него никак. Я ещё дней пять в Партените буду. Моя подруга свяжется
оттуда с Питером, что-нибудь придумаем, справку какую-нибудь, или по
чужому документу выехать удастся. Но если мой паспорт найдётся… Как бы
нам связаться, а? Я могу через три дня заехать к тебе и Алёне.

– Не надо заезжать! – отрезал Ибрагим. – Я тебе номер мобильник дам,
позвони. Скажу, чего узнаю. Заезжать не надо.

– Ну, спасибо и на этом, конечно, - пришлось согласиться, принимая от
него визитку, и скрывая удивление, что у него таковая имеется.

Он протянул мне руку на прощание.

– Ты ещё мне денег дай, - напомнил я. – Как твой командир приказал. У
меня ведь отобрали деньги, которые я хотел Алене дать.

– Он не командир, - недовольно проворчал Ибрагим. – Он старший. Недолго
ещё. Скоро я буду командир.

Мне пришлось напрячься, чтобы не выказать-таки удивления. Он
протянул две сотенные бумажки.

– Я тибе помогаю, Антон, последний раз. Бери деньги, не жалко. Только
дай мне честный слово, что не будешь приезжать Бахчисарай. Не будешь
искать Алёна. Я сам ей деньги найду.

И я справился с чувством восторженного непонимания.

– Клянусь, - вырвалось у меня, хоть я и зарекался не употреблять этого
слова. – Только мне жаль, что мы расстаёмся как недруги. Нам выпало жить
в одно время. Мы общались, ты мне помог, вместе хотели помочь Алёне, я
тебе много рассказал, чего ты не знаешь. Разве этого мало для дружеских
отношений на будущее?

– Мы не можем быть друзья, - сказал он как-то уж чересчур серьёзно.

– Жаль, - пришлось сказать и мне так же, не шутя, и пожать его руку на
прощанье. Я даже тряхнул её дважды с сожалением. - Очень жаль. Пойми,
ничто так не сближает противников, антагонистов, и даже врагов, как
участие в одних событиях. Это я как историк тебе говорю.

47

Поджог устроил этот полоумный, когда мы уехали, часа через три, где-то в
полночь. Ибрагим поведал мне по дороге результат собственного
расследования. Озверевший мужик после того, как я сшиб его ударом в
челюсть, несколько раз подходил к ограде Алениного дома, его видели
дети. А когда Алёна ушла к соседке, и почти по всей улице погас свет, он
перекусил инструментом натянутую колючую проволоку и, с помощью короткой
лестницы, перелез во двор. Форточки передних окон дома были открыты, в
большую комнату и на кухню. В них-то он и швырнул литровые банки с
бензином, обвязанные горящим фитилём. Кинувшись обратно, перелезть не
смог, лесенка осталась на улице. Тогда он выбрал место, где ограда
пониже, так как стало светлее, взобрался на надстроенный забор и вместе
с выломанным штакетом рухнул во двор обратно. Выбрался он со второй
попытки, но его уже заметили соседи, они-то и вызвали пожарных. Двери в
горящие комнаты были закрыты, поэтому разгорелось не сильно без доступа
воздуха. Прибежавшая Алёна пыталась тушить сама, сбивая пламя
покрывалом, затем закрыла двери ещё раз, и стала выносить вещи из своей
спальни. Приехавшие огнеборцы затащили во двор рукав, но в дом его не
потянули, а выломали багром окна и залили комнаты водой с улицы. Алёна
возмущалась, зачем они так делают, ведь огонь потерял силу, можно было
добить пламя и вытащить тлеющий скарб. Но пожарные, видимо, не умели
действовать по-другому, а только водой, и не хотели тушить не с улицы
из-за сильной задымленности в доме. Закончив, они смотали рукав и
умотали, оставив Алёну без окон в лужах грязи. Об этом Ибрагиму
рассказала соседка-подруга, у которой Алёна провела весь следующий день,
пытаясь дозвониться до своей двоюродной тёти в Запорожье. Возможно,
Алёна ждала нашего возвращения, но я уехал в Старый Крым, потом в
Севастополь, а Ибрагим вернулся в родной город через день, так как
занимался своими делами. Какими делами, я уже имел представление. Он
приехал, когда Алёны уже не было, а подруга ничего внятного про её планы
сказать не могла. Знала только, что Алёна собиралась к тетё, до которой
так и не дозвонилась, а поджигателя сразу же арестовала милиция,
оставленная им у ограды лесенка являлась доказательством. На следующий
день следователь с участковым расспрашивали всех более подробно о
произошедшем, и сказали, что мужик стал на голову слабым, а потому
отправлен в психушку.

Я нёсся по темной горной тропе, и досада на самого себя придавала мне
скорости. Мало того, что я спровоцировал соседа-урода на поджёг, так ещё
и не навестил пострадавшую на следующий день, а ведь она ждала. Было же,
было у меня предчувствие заехать, когда мы с Алёхой неслись на «Урале»
по Бахчисараю. Я вспомнил то самое посетившее меня ощущение
необходимости что-то сделать, остановиться, но мы покатили дальше. А
теперь вновь проклинал себя за неумение разгадывать знаков судьбы. Они
даются нам как изнутри, так и посылаются сверху. Главное, чтоб локатор
не поржавел.

Я остановился и поднял голову, чтобы спросить, так ли это. В
прошлый раз у меня получился контакт со звёздами, я во многом признался
небу и задавал вопросы. Теперь вот пришёл за ответами. Однако звёзды не
просматривались. Я ещё, когда сидел у мишеней в ожидании своей участи,
обратил внимание, что небо плотно затягивают тучи, а не облака.

Перейдя на медленный шаг, я пытался высмотреть просвет неба, откуда мне
мигнёт-таки какая-нибудь звездочка. Потом стал надеяться на послание из
вселенной сквозь покров туч. Постарался ни о чём не думать, а идти,
прислушиваясь, и как только возникнет первая мысль, значит сигнал
долетел. Останется только расшифровать его. Затем второй, третий…

Но первая мысль была, куда же я иду. Темень стояла глухая, и той широкой
тропы, по которой меня направил Ибрагим, под ногами не ощущалось. Я даже
нагнулся и тронул рукой твердь вокруг обуви. Так и есть, трава, а не
сухая глина. Тут расшифровывать нечего, а надо бы определить, где я
сбился с дороги. Пойти назад? Но куда, если чернота во все стороны
одинаковая.

Вокруг неожиданно зашелестело, и я понял отчего, когда по лицу ударили
первые капли. Ну вот и дождь. А производное слово от него – дождался.
Это не ответ, а наказание свыше. И от него не уйдёшь, не отвертишься.
Можешь каяться в грехах, можешь молить о прощении, можешь принять
данность как есть и мужественно терпеть, - всё едино. Дождь кончится не
от твоих внутренних переживаний, а когда ему заблагорассудится.

Я вспомнил о ветровке с капюшоном и похвалил себя за то, что взял её с
собой. Достал её, надел и сообразил, как дальше быть. По разной
плотности шелеста со всех сторон, я определил, где находятся деревья.
Дошёл до них и на ощупь выбрал несколько стволов, толщиной с руку,
росших тесно друг к дружке. Меж двух потоньше я и втиснул свой зад,
чтобы легче было сидеть на корточках.

Прикинув, долго ли я так просижу, я вспомнил, что выбросил папиросы с
кумаром, а сейчас бы не мешало пыхнуть. Ведь я уже столько дней без
дури! Ну не молодец ли я?

Хватит корить себя за слабости, просчёты и глупости. В такую
погоду не лучше ли заняться похвальбой?

А похвалить себя было за что. Ну не молодец ли я, что не сдрейфил
окончательно, не стал на колени, прося пощады, а, сидя у мишеней, даже
отважился шутить? Молодец, безусловно.

И в разговоре с Ибрагимом я своими вопросами ставил его в неловкое
положение перед товарищами, отчего ему приходилось невольно меня
выгораживать, подтверждать, что я для них никакой опасности не
представляю, вреда не причиню, и будет лучше меня отправить поскорее и
подальше. Здесь я просто молодец. А ему предстоит ещё объясняться перед
своими. То-то он прощался со мной мрачнее надвигающихся туч. Они сейчас
тоже под дождём. Но если я сижу, как на горшке, и нахваливаю себя, будто
взял рекорд на спортплощадке, то Ибрагим стоит в данную минуту перед
соратниками по оружию и чувствует себя, как в туалете после неудачного
стула. В этой разнице положений я выгляжу просто молодцом.

Но самый-то фокус я выкинул на прощанье. Обнаглел до того, что стал
просить назад отобранные деньги. И убедил их, что напрочь остался без
средств, расколол Ибрагима на две сотенные. Он-то своё вернёт. Его
уверенность, что ему скоро быть командиром, даёт предположение, что,
вернувшись, он, как один из главарей отряда, потребует отчета, сколько у
меня изъяли, так как деньги теперь для них общие, касса отряда, из
которой возвратит себе потраченное на меня, и сумма эта, естественно,
будет больше двухсот. Получалось, что я профинансировал исламскую
бригаду неизвестного назначения. Можно ли себя за это похвалить? А
почему бы и нет? Во всем мире деньги от продажи наркотиков идут на
вооружение всевозможных организаций. Вот и я поучаствовал в конкретном
процессе, приобрёл опыт.

А самой главной похвалы, согревающей душу, я достоин за то, что своими
способностями ребятишек наколол. Изъяв довольно приличную сумму, они
поверили, что выгребли у меня всё. Я своим нытьём даже вызвал у них
сожаление. А ведь у меня остались деньги!

В силу приобретённого гражданского опыта делать запасы, и
прогнозируя, как историк, непредвиденные обстоятельства, я, при
получении неплохих доходов, всегда разбиваю сумму на части и рассовываю
по различным «нычкам». У меня вытащили сложенные вдвое пачки из двух
передних карманов джинс и нагрудного кармана рубашки. Где-то две трети
наличности. Жаль, что я их не раздробил ещё мельче. Но в пистоне тех же
джинс затаилась сложенная вчетверо двухсотка. И столько же гривен я
сложил в носовой платок, который вытащили у меня из заднего кармана, и
вернули за ненадобностью. По пять таких же бумажек лежали завёрнутые в
полиэтилен под стельками в каждой из кроссовок. Я проделал эту операцию,
когда готовился к неизвестности на летней кухне алёниного дома. Жаль,
что не оставил там заначку побольше, а мысль была. Но и за проделанную
хитрость я достоин наивысшей похвалы.

Успокоив себя таким образом, и не добившись душевного удовлетворения, я
решил попробовать задремать.

48

И мне приснилась уникальная чушь.

Будто пришёл я к Мариининскому дворцу, где заседают наши законодатели.
Там студенты моего вуза проводили как-то манифестацию, протестуя против
чего-то, а я участвовал из интереса, заранее зная, что проку не будет. А
тут, во сне, я убедил охрану, что пришел сообщить важнейшую новость, и
меня пропустили. В зале, который частенько показывают по телевизору,
озабоченно сновали депутаты. Шло заседание, а они переходили с места на
место, придавая ему значимости. Откормленный до красноты председатель,
шлепая мокрыми губами, страстно говорил о чем-то в микрофон, его вроде
бы слушали одним ухом, но в другое ухо соседа о чем-то советовались,
сверяли планы и соглашались, что чего-то страшного никак не избежать. Я
остро понял, что политики озабочены одной темой, поскорее бы обед, и
заорал с трибуны, потому что председатель не захотел дать микрофон,
сказал, что это его личный… Товарищи, поймите, уже формируются отряды!
Это наш этнос устал, спился, смирился и надеется только на церковную
молитву, а молодые этнические группы не желают дальше терпеть великий
обман! Они хотят жить ради чего-то. Ну что вы, как фальшиво улыбающиеся
сенаторы, настойчиво пропагандируете естественное устройство
несовершенного, прогнившего мира? А как же высшие цели? Когда нет
надежд на положительное преобразование общества, то жизнь теряет смысл!
Если нет высших идеалов, то ради чего свобода, демократия и
экономическое развитие? Они сработают в минус, только на деградацию! Но
тут зазвенел колокольчик, и не услышавшие меня бросились на выход. Я
почувствовал себя императором, который разогнал Государственную Думу. И
меня тут же попросили вон. Здесь нельзя находиться посторонним. Да
я, может, более вашего достоин! - заорал я. Тут в зал вкатили тележки и
стали по креслам заседателей раскладывать искристые коробки,
перевязанный на бантик. Что в них, потребовал я ответа, какие там ещё
привилегии? Мне сказали, что содержимое коробочек будет для самих
заседателей большим сюрпризом, они долго его готовили, а если я сейчас
же не уйду через парадный вход, то меня спустят через черный выход. И
прямо в канал. Как-то так и произошло, но до воды я не долетел и
бросился к метро!.. Надо остановить Ибрагима и его парней. Они людей
погубят, сами головы сложат, но про них передадут только в сводке
новостей, а на следующий день забудут!.. Бессмысленно же нам от
бушующего в груди протеста рвать глотки друг другу!.. Не туда
энергию следует направлять, и не в конфликте, а вместе! На ступенях
метро суетились озабоченные люди, тоже к чему-то готовились. А чуть в
стороне расположились торговцы с рук. И один мужик предлагал
топорища!.. Хорошие, берёзовые, кричал он, надежные, не подведут!.. И я
кинулся на него с кулаками!.. Подстрекаешь, скотина?..

Меня даже пробрал смех, и я проснулся с просветлением на душе. И вокруг
просветлело, дождь кончился.

Помню, преподавательница по психологии страстно уверяла нас, что человек
во сне ну никак не способен рассмеяться. Уверяла всех, а
доказывала мне, потому что я с ней сцепился. А я не мог ей доказать,
потому что неловко было приводить пример из личной жизни. С одной своей
очень хорошей знакомой я провел как-то славный вечерок. Выпили,
совершили телесный ритуал и завалились на боковую. И вдруг я просыпаюсь
от смеха. Первая мысль была, что подруга не спит. Я тронул её, спросил,
она что-то промямлила и стихла. Сначала я с гордостью решил, что
доставил девушке столько удовольствия, что ей и во сне хорошо. Потом
подумалось, что, возможно, я так её удовлетворил, что ей до сих пор
смешно. А потом понял, что развратница с кем-то во сне обсуждает мои
способности, отчего искренне веселится. Захотелось даже разбудить и
отправить домой. То была не Малевская.

Но вспомнил я именно о Мальвине, когда выбрался из-под деревьев и
расправил затекшие ноги во влажных джинсах. Дождь кончился, тучи
отползли, открыв светило, пару дней назад ещё напоминавшее месяц, а
теперь округлившееся до сонной женственности. Да, я приду к Малевской и
мы упадём, отдавшись инстинктам. Спаринг неизбежен. Мне ведь придется
изображать пострадавшего, бежавшего, преследуемого, а Мальвина станет
искренне жалеть меня и ублажать. Чувственное сопереживание мужчинам у
неё развито само по себе, как талант, как звучный природный голос.

Потерянная тропа-дорожка нашлась неподалёку, и я пошёл в нужном
направлении, набирая скорость, чтобы согреться. Отсыревшая одежда
вышибала дрожь. Зато в голове стояла ясность. Чётко вспоминались все
произошедшие события. Их последовательность навевала грусть.
Ничего-то удачного я не сделал за прошедшие дни. Даже устремления мои
теперь казались какими-то мелкими, тщеславными. Всё-то я делал как будто
назло, стараясь доказать свою значимость. А чего доказывать, кому?
Потому и доказываться больше нечего. И единственная тебя ждёт награда,
успокоение на груди Малевской.

Рассвело и потеплело, когда я спускался по завершающему извиву грунтовой
дороги к асфальтированному шоссе. Солнце вставало утреннее, от которого
поневоле расцветёшь. Помню, чуть в стороне от дороги пастух сопровождал
вверх свою единственную, молокодающую, с большим пятнистым выменем. Шли
они монотонным шагом. Таким размеренным, в котором разума чувствовалось
больше у коровы, чем у хозяина. А по другую сторону дороги пасся конь.
Совершенно без присмотра, один. Подняв голову, он замер и содрогнулся,
но не от утренней свежести. Он косил на корову совершенно определённым
взглядом. Но не двигался. Его, видимо, испугала до содрогания мысль, что
в случае его активности дети будут такими же рогатыми.

Я пересек чудную картину природы ровно посередине, вышел на шоссе и меня
разморило. До Партенита я добрался как в бреду.

На пункте пропуска в пансионат сидела незнакомая тётя в белом
халате. Я сказал, из какого корпуса, что пару дней путешествовал, она
лишь сонно кивнула. Неторопливо, в предчувствии
благостного сна, я поднялся на знакомый этаж и постучал в дверь своего
номера. Постоял, покачиваясь в ожидании, и постучал ещё раз. И тут
сонливость исчезла, как от пощёчины.

– Кто там? – спросил мужской голос из-за двери.

49

Я обалдел настолько, что с минуту не знал, что сказать в ответ.

Тот факт, что Малевская кого-то привела, обескуражил от неожиданности,
но тут же и развеселил. Она поступила вполне логично. Я же покинул её
ничего не сказав, и, тем самым, обидев, а ей скучно, она психофизически
не способна долгое время находиться одна. И молчать не умеет даже в
кинотеатре, отчего я водил её в кино раза три, не больше.

Вопрос из-за двери повторился. Теперь я не знал, как ответить
пооригинальней. Ситуация анекдотическая, но я не рогатый муж. Рога
вырастают в семейном стойле, когда ты смиряешься с навозом естественных
отправлений, и привыкаешь к запаху измены. Нет, я существо хоть и
биологическое, но свободное, вонючая клетка не по мне, достаточно
всеобщего загона.

Мой невидимый оппонент ушлёпал вглубь комнаты. И я отошёл от двери. Тихо
приблизился по коридору к окну холла, за которым серебрилась морская
гладь. Нет, с мужиком я выяснять отношений не собирался. Я же не дебил,
чтобы бросаться на самца единого племени с воплем: «Как ты посмел, это
моя самка!» Парень приехал отдохнуть, а тут приличные ноги, да без
присмотра, он пошел на сближение, и они сделали шаги навстречу,
предоставляя к взаимной радости все свои «прибамбасы». Наверняка, он её
хорошо угостил, они посидели в ресторане, а потому имел оплаченное
право. А, может быть, просто, без прелюдий, пообещал хорошо заплатить,
чтобы не терять время на пустую болтовню, а Мальвине любое общение
интересно, с неё станется. Я как-то пытался анализировать образ её
бытия, и пришёл к выводу, что бедная девушка не способна переносить
одиночества и безмолвия из страха, что её засосёт своя же пустота.
Находясь дома одна, просто сесть за чтение книги ей не по силам, она
включит телик, радиоприёмник, вставит наушники плеера, и будет
обзванивать знакомых не по надобности, а по списку телефонной книжки.
Сколько раз было, назначаешь ей свидание, и она не опаздывает, наоборот,
приходишь, а возле неё уже сыпет вермишель какой-нибудь обдолбанный
«нарком», или пускает слюни потный кекс невысокого роста с раздутым
животом. Подходишь, а она невинно так: «Знакомься, это Педя». Очень,
блин, приятно. Потом около часа не знаешь, как избавиться от этого Педи.

Налюбовавшись вечным пейзажем, я разозлился на самого себя. Да почему
это я, как беломраморный амурчик Фальконе, должен прикладывать пальчик к
губам, мол, тихо, не стоит мешать, и готов даже «свалить», взмахнув
крылышками? К черту интеллигентские замашки. Такая воспитанность
граничит с дурным тоном. С хамами следует обращаться по-хамски. В конце
концов, это мой номер. Он мог бы её и к себе привести. Но перейти к
решительному действию не давал один простой вопрос. Вопросик. Если я
сейчас выгоню Малевскую, и тем самым порву с ней окончательно, то кто же
мне поможет выбраться отсюда?

Ответ нашелся быстро. Не долго я раздумывал. Надо мирно, без скандала,
предложить Малевской отправиться домой, чтобы оттуда оказать мне
посильную помощь. Пусть высылает с проводником чей-то паспорт, по
которому я смогу выехать поездом. Либо возьмет справку в милиции, что я,
такой-то, проживаю там-то, являюсь законопослушным гражданом, выехал
тогда-то, имеется билет отправления, если Мальвина его не выбросила, а
я, дурак, продал обратный билет, но есть и путевка, по которой я
оформился и отдыхал, а потом утерял документ, сперли на пляже. Возможно,
что таких подтверждающих личность фактов будет достаточно, чтобы
официально, пусть даже со штрафом, пересечь границу? Это они там с Рыжим
должны мучиться, как меня отсюда вытащить, а мне как-то не до ревностных
разборок по поводу её измены. К тому же, не первой. Я должен всего лишь
навсего пригрозить им, что, если они меня бросят на произвол судьбы, то
я вернусь в бахчисарайское отделение милиции, откуда бежал, и всё про
них выложу. Скажу, что готов на такое ради паспорта. Хотя, подобную
угрозу я уже посылал в адрес Рыжего ради денег. И без особого успеха.

Короче, надо было приступать, что-то делать ради элементарного сна, я
валился с ног от усталости. Но смогу ли я заснуть на ложе, где Мальвина
придавалась утехам не со мной? Задавшись этим вопросом, я направился к
двери в номер, обеспеченный мне путёвкой, которую моя мамочка приобрела
для отдыха великовозрастного дитяти. Знала бы она, чего я тут
накуролесил, благодаря её заботливости.

Мужик среднего роста, переупитанный, лысый и в плавках, открыл дверь и
спросил довольно миролюбиво.

– Шо такое?

Он совершенно не врубался, а я не заготовил оригинальной шутки в ответ,
чтобы выглядеть достойно.

– Вы шо-то хотели? – спросил он ещё раз и даже улыбнулся.

– Да, вы знаете, - невольно улыбнулся и я, - на этот вопрос лучше меня
вам ответит подружка, с которой вы провели ночь.

Улыбка застыла на его лице, и он как-то глупо оглянулся.

И тут из-за его спины пропищал детский голосок.

– Папа, кто там пишёл?

Теперь моя улыбка, наверняка, не отличалась интеллектом. Неужели,
пронеслась ошалелая мысль, они за это время успели ребеночка приделать?

За детским голоском прозвучал и женский, грудной, незнакомый. И я понял,
в чем дело. А ещё хотел выглядеть достойно.

– Простите, пожалуйста, - промямлил я, - но в этом номере проживала
девушка… Девушка из Питера…

– Не знаю, - покачал мужик лысой головой, продолжая улыбаться искренне,
даже приветливо. Я внёс разнообразие в его курортную жизнь. – Нас вчера
сюда заселили. Может, и была тут девушка, не знаю. Вы дежурную спросите.

Извинившись раза три, я спустился на первый этаж. В кабинете
дежурной сестры сидели две тётки в белых халатах и обсуждали вечную
проблему дороговизны продуктов питания. Я назвал номер, в котором
проживал по путёвке, где оставалась девушка, за которую было проплачено,
а теперь там другие люди, как же так?

– Что-то я вас не помню, - сказала одна из них, явно старшая. – И за
девушку не вы платили.

Пришлось подтвердить, что платил не я, а мой товарищ, он и оформил моё
заселение, пока я задерживался, но сейчас-то как мне быть, где спать
лечь, если номер занят другими по непонятным причинам.

– Да потому что девушка уехала, вот почему. Позавчера уехала.
Длинноногая такая, - пояснила старшая своей напарнице.

– А, помню, - закивала та крашеной прической. – Из Питера которая. Она
ещё заплаканная ходила. Что-то у неё тама случилось, и она срочно
уехала.

– Где случилось, в Питере? – невольно спросил я.

– Ну а где ж? Просто так никто не уезжает.

– Ну, хорошо, хорошо, - начал делать я успокоительные пассы руками.
Разволновался, ещё бы. – Девушка уехала, понятно, но согласно путёвке
номер-то должен занимать я. Вы найдите, пожалуйста, мою путёвку.

– А чего тут искать, - последовал ответ, - если девушка её с собой
забрала. Она полностью рассчиталася. Ещё просила деньги ей вернуть за
то, что раньше времени уезжает. Но мы деньги не возвращаем. Если
уплочено, значит, всё.

– Да это понятно, - согласился я. – Непонятно другое. Почему вы отдали
ей мою путёвку? Она должна была у вас остаться. Для отчётности.
Правильно?

– А ей путёвка зачем-то понадобилась, - сказала старшая, встала,
наконец, и подошла к полкам с документацией. – Я, конечно, посмотрю
сейчас… Но помню, что она забирала. Точно помню.

– Посмотрите, пожалуйста, - попросил я как можно трогательней. – Моя
фамилия Крайнов. Антон Крайнов. Семьдесят второго года рождения.
Потомственный петербуржец. Даже если мою путёвку забрала девушка, то в
журналах ваших должна же остаться запись. Запись регистрации, наверняка,
имеет место где-то быть.

– Я посмотрю, посмотрю. Давайте паспорт.

От этих её слов я попятился. Тетки посмотрели на меня внимательно. И
повторили одновременно просьбу показать документ.

– Дело в том, - нашёл я ответ, - что девушка и паспорт мой забрала.
Увезла, то есть. И мне совершенно непонятно, почему она уехала, не
дождавшись меня.

– Ну, знаете, молодой человек, - строго воскликнула старшая и вернулась
за стол. – Во-первых, я вас не знаю. Оформлялись по путёвке не вы. И с
девушкой той я вас ни разу не видела.

– Она в последнее время совсем одна была, - подтвердила напарница.

– А если у вас и документа нет, то я ничего вам искать не буду.

– А вы не могли бы, - решился я на последнюю просьбу, - написать мне
справку, что я такой-то, отдыхал в вашем пансионате…

– Нет-нет, - махнула рукой старшая, не дав договорить. – Мы никаких
справок не даём. Вот оно нам надо. Вы звоните своей девушке… Если она
позавчера уехала, то…

– Питерский уходит в половине двенадцатого, - подсказала ей
осведомленная напарница. – А приходит на другой день в восемь вечера.

– Вот. Значит, она уже приехала. Вы ей звоните и с ней разбирайтеся.
Если ваш паспорт у неё, то пусть она вам его высылает как-то… Ну, я не
знаю… А иначе как вы через границу проедете? Вам и билета не
продадут.

– Спасибо, - поблагодарил я. – Именно так я и поступлю. А где тут
у вас пункт междугородних переговоров?

Они сказали. Я вышел. Продолжение дискуссии грозило мне задержанием.
Человек без паспорта на территории пансионата министерства вооруженных
сил - это не шутки. Пора было сматываться. Но попёрся я отчего-то на
пляж. Сонливость прошла настолько, что сердце учащенно колотилось. Надо
было прилечь. Искупаться и передохнуть, успокоиться. Так ведь и до
инфаркта недалеко, пронеслась в голове остужающая мысль.



50

Успокоился я в море. Отплыл недалеко, перевернулся на спину, раскинул
руки и колыхался на легкой волне, как покинутый матрас. Ни от
солнца, ни со дна морского не поступало сигналов, рождающих мысль.
Радиостанция заглохла, батарейки кончились.

Когда продрог, вылез на берег и занял оставленный кем-то лежак. И заснул
в тревожном ожидании хоть каких-то соображений. А проснулся от
пришедшего, наконец, решения, четкого и простого, но ёкнувшего в мозгах
с непростительным опозданием.

Рядом кто-то спросил, который час.

– Одиннадцать без четверти, - ответил явно приехавший из России.

Я резко сел. Балда! Именно сейчас, в это время, идет посадка на
питерский скорый. А я нахожусь вдалеке от железнодорожного вокзала.
Давала же мне подсказку тетка в белом халате, когда говорила, во сколько
отправляется и прибывает поезд. А я был так раздосадован, что не понял.
И предчувствие было уходить с территории пансионата, уезжать на хрен из
этого чудного места отдыха. А я от расстройства поступил интуиции
вопреки. Ну что за напасть, что за невезуха?

От досады на самого себя пришлось броситься в воду и грести до полного
изнеможения. Потому что идиот. Теперь придется ждать до завтрашнего
полудня. Поостыв, я вернулся на берег и начал подбадривать себя. Ничего,
подожду. И проведу время с пользой. Хоть один день надо бы и отдыхающим
побыть. Я же не за приключениями в Крым ехал.

Однако без приключений мне как-то не отдыхалось. Без них чесалось заднее
место.

Первое, что захотелось сделать, так это на халяву отобедать в
пансионате. Из списка курортников меня вычеркнули, но за путёвку мою
были уплачены немалые деньги. Когда отдыхающие потянулись в столовую, я
пришел с ними туда же, поздоровался с официанткой, и уселся за тот стол,
за которым сидел с Малевской. И мне принесли первое, второе, салат и
компот с булочкой. Без вопросов. Даже как-то не интересно сделалось, а
потому сжевал я всё без особого аппетита. Но с любопытством
разглядывая, как поедают пищу остальные. За соседним столом сидела
дамочка, с детства не ограничивающая себя в питании, и, судя по
выражению лица, боролась со своими инстинктами. Тут же захотелось
узнать, а не занимает ли она одноместный номер, такой же, каким так и не
попользовался на всю катушку я, а если занимает, то почему бы с ней не
познакомиться? Будет, где переночевать, не говоря об остальном,
биологически насущном. Мысль меня вдохновила, и я пригляделся к ней,
разгадывая, одна страдалица всё-таки отдыхает, или поссорилась со своим
мужчиной? Дамочка почувствовала мой взгляд, вздрогнула, и повернула ко
мне испуганное лицо.

Нет, только не это! – прокричало что-то внутри меня.

Я, конечно, не такой красавец, как портрет графа Строгонова, но цену
себе надо знать. Не следует заплывать за буи этических и эстетических
принципов. Потом отплёвываться будешь от стыда, что побывал за теми
буями. Я не расположен к полным женщинам, но дело даже не в этом, у меня
бывали всякие знакомые, и с каждой надо бы проводить какое-то время в
беседе, а хорошо дуть пудру в уши получается только интересному
собеседнику. В данном случае изначально не хотелось ни о чём говорить,
не смотря на располагающее к теме сдобное тело. Она взглянула ещё раз,
уже требовательно, но я уставился в тарелку. В её маленьких глазках
сверкнуло то мужество, когда желание любви не ведает преград.

Когда я вышел из столовой, мысль о будущем ночлеге развилась и толкала к
действию. Теперь я пошёл на пляж целеустремлённо. Купался, валялся,
шатался, но искал. Но не нашёл достойного объекта для бурного романа,
продолжительностью хотя бы на целый вечер. Женщины, к которым прилипал
взгляд, находились не одни, либо с детьми, либо со спутниками. А когда
солнце укатилось за гору, я вышел на поиски за территорию пансионата.
Решил двинуть по увеселительным заведениям.

В одном открытом кафе гремела музыка и гомонили танцующие. Исполнители
давали песню в живую и чересчур эмоционально. Певичка делала такие
яростные телодвижения, будто у неё сейчас проходил период бурной течки и
ломки. Как «засада» у наркомов. Публика повизгивала, но самым
взрослым из них от силы можно было дать лет восемнадцать. Такими
заниматься не имело смысла по юридическим соображениям.

В кафе более солидного уровня я решил поужинать и дёрнуть коньяку для
заводки. Подошла официантка. С такой бы я схлестнулся от души. Смуглая,
с большими карими глазами, с лоснящейся кожей, умело накрашенная. Но как
только она заговорила с густым южным акцентом, я чуть не рассмеялся.
Она была изящна как змея. С золотыми коронками на ядовитых зубах. А
перед женщинами с драгметаллом во рту у меня всегда опускались руки, не
говоря об остальном. Я сделал небольшой заказ, только выпить и закусить,
и огляделся. За столиками сидели порознь девушки приятной наружности. Но
мой пытливый взгляд отметил, что перед каждой на столе только сигареты и
бокал с коктейлем и соломинкой. А на плечах сумочки. Девушки на работе.
Ночёвка с такой дорого может обойтись. Не только по денежной таксе, но и
по здоровью.

Нет, в наступившей эпохе сексуального гуманизма лично для меня любовь, а
точнее близость, гораздо приятнее, когда она достаётся как подарок, или
как приз, а не как покупка. Товар изначально утилитарен. Заплатил,
употребил и испражнился.

Короче, я посетил ещё пару кабачков и пошёл просто искать ночлег.
Курортный поселок с единственной горной дорогой я уже ненавидел. И тут
появилась женщина очень далёкая от совершенства. Низкорослая,
кривоногая, губы до ушей, не все зубы, но в улыбке щербилась порочность.
Ну местная дриада кисти Пикассо. Я расхохотался без смущения. Именно
такую фифу я и заслужил.

– Мужчина, шо вы ищите? Шо вас интересует? Спрашивайте, - пропела она
нетрезвым голосом.

– Переночевать надо, хозяйка, - весело ответил я.

– Ну так пошли, пошли, - сказала она уже тише, чувственней, и сделала
такой манящий жест, будто увлекала в сады Семирамиды.

Она привела меня в частный дворик, где покосившийся домишко занимали
отдыхающие, она спала на улице под навесом, а ещё имелся сарайчик на
пару человек, без окна, но с телевизором. Цена оказалась вполне
приемлемой для одной ночевки. Я попросил принести чаю.

– А больше ничого не хочешь? – лукаво спросила юморная ведьма
неопределенного возраста.

Я расхохотался и спросил, сколько здесь стоит самая простая услуга,
чтобы ей не раздеваться, не приведи Господь, а клиент мог бы смотреть
одновременно выпуск новостей. Меня удивили местные расценки. Гораздо
ниже, чем в Питере.

Утром я был свеж, энергичен и на железнодорожном вокзале. Пришлось
больше часа гулять вдоль шикарного бульвара, который у площади замыкал
сидящий на скамейке каменный Ленин. Художники неплохо решили композицию.
Говорят, раньше он сидел вместе со Сталиным, но того потом отпилили.
Развенчали позже и самого вождя революции, как уникального бандита, но
окончательно сбрасывать с пьедестала передумали, оставили на память, в
назидание потомкам.

Когда подошёл состав, на котором очень хотелось уехать, я не стал
торопиться, а, сдерживая волнение, изучил обстановку. Пассажиры
грузились в основном в плацкартные вагоны. Значит, в купейных больше
свободных мест и туда легче попасть. Выбрал я самую молоденькую
проводницу, с которой можно было сразу на «ты», но выказал ей питерскую
воспитанность.

– Сударыня, возьмите, пожалуйста, до родного города интеллигентного
зайчика. Могу всю дорогу рассказывать истории из истории. Заплачу
вдвойне, правда, гривнами.

– Так пойдите и купите билет, - удивилась она приветливо, с улыбкой.

– Если б всё было так просто, - вздохнул я.

– Без документов, что ли? – догадалась проводница и посуровела. –
Нет-нет, ни в коем случае.

Я решил, что сделал ошибку и бросился к плацкартным вагонам, где много
народу и проще затеряться. Но и там отрезали категорично.

– На границе мы где тебя спрячем? Всюду проверяют.

Совсем расстроенным я подошёл к проводнице в возрасте и ударил на
материнские чувства. Женщина выслушала меня внимательно, взять
отказалась, но предложила связаться с моими родственниками в Петербурге,
и привезти мне от них какую-либо помощь через пять дней этим же поездом.
Я кисло пояснил, что мамочка моя сейчас тоже отдыхает, на что проводница
развела руками.

– Как же мне быть? – спросил я чуть не плача. – Попроситься, может, на
Московский поезд? Неужели без паспорта не уехать?

– В милицию идите, - сказала она на полном серьёзе. – Они сделают
запрос, подтверждающий личность и выдадут справку. А лучше сразу в
консульство. В Симферополе должно быть отделение. Это же столица.

Я поблагодарил за добрый совет. Подошёл к электронному расписанию
поездов. И увидел, что сразу после отправления питерского уходит
электричка на Севастополь. Вот куда мне надо. Мичман подскажет верное
решение. Он тёртый калач, знает местные расклады. А вот почему мне не
пришла мысль позвонить Алёхе прямо из Симферополя, - не знаю. Видимо,
хотелось приехать и встретиться. Всё-таки, родная душа. Поэтому в
электричке я надеялся, строил планы, а когда в Севастополе получил
неожиданное известие, то чуть не рухнул.

Алёхин мобильный телефон не отвечал, абонент находился вне зоны
действия. Я позвонил в Питер Леониду Спартанскому вождю. Его мама
сказала, что Лёня уехал в экспедицию во Псков. Да, он собирался. Я
объяснил, кто я и попросил найти домашний телефон его друга Алёхи,
который служит в Севастополе. Она долго искала, таксофон безжалостно
пожирал авансированные деньги, не нашла старой записной книжки сына, а
новую он забрал с собой, но предложила дать номер телефона родителей
Алёхи в Питере. Я радостно поблагодарил и пошел к оператору связи
платить ещё раз. Уже другая мама, какая-то уставшая, несколько раз
переспросила, а кто я, а зачем, а что случилось. Наконец, произнесла
заветные цифры. Я вытер обильный пот. И когда, наконец, дозвонился, то
мне первой же фразой пояснили, что зря старался.

– А он ещё не приехал.

– То есть, как не приехал? – задал я глупый вопрос, мысленно падая на
заднее место. – Он вчера должен был вернуться из Новороссийска.

– Его там на гауптвахту посадили. За то, что машину перевернул.

– Вот как? А сам-то он живой? Не пострадал?

– А что с ним сделается? – ответил женский голосок с остервенением.

Значит, Алёха неслабо погулял с шофёром из кубанской станицы.

Выйдя из отделения междугородней связи, я тупо стоял под палящим
солнцем. Даже пива догадался купить не сразу. А уже в тенёчке, утолив
жажду, и остудив закипающие мозги, понял, что у меня одна дорога, в
Бахчисарай. Там, в брошенном доме Алёны, можно хотя бы переночевать без
проблем и проверки документов.



51

Я вернулся в городок-оазис, всё более утверждаясь в решении сделать так,
как посоветовала проводница, и как я ранее сам догадался. Связаться с
Питером, чтобы мне оттуда оказали помощь. Ждать придется несколько дней,
может, неделю, а то и больше. Ждать не хотелось, отчего и пытался уехать
зайцем, но теперь других вариантов не появлялось в формате поиска.
Благо, имелась база для ожидания. Совет проводницы обратиться в органы я
изначально не принимал, и не смог бы объяснить почему.

Для ожидания с комфортом следовало запастись пищей. И,
прежде всего, духовной. Я так соскучился по хорошей книге, что как пёс
бросался на попадавшиеся по дороге книжные лотки. Но за все дни в Крыму
не нашёл ничего хоть мало-мальски интересного. Брал пару раз
газеты-еженедельники, но меня тошнило буквально на третьей странице. Вот
и в Бахчисарае на площади у вокзала я подошел к одному развалу книг,
другому, и невольно выругался. Сплошь детективы, партийные тайны,
фэнтези и любовные романы. Ошизеть можно.

На знакомом переговорном пункте ждала неожиданность, но я уже привык.
Домашний телефон Мальвины не отвечал. К кому же ещё можно будет
обратиться? Леонид уехал, родители отсутствовали, а звонок другу Симону
я держал на самый последний случай. Он-то поможет, но мне потом неделю
будет от него не отвязаться.

На рынке я купил мясных консервов, лапши быстрого приготовления, хлеба,
зелени, огурцов и помидор. Хотел взять ещё колбасы, но засомневался,
если продают на жаре, без холодильника, то лучше не рисковать. А вот
мимо спиртного прошёл на удивление равнодушно, даже не поинтересовался
ассортиментом. Казалось бы, в моем положении только сидеть и квасить от
безнедёги. Однако, ситуация диктовала телу необходимость держаться в
форме, без душевных метаний.

На выходе из рыночных ворот глаз цепко ухватил стоящего дедушку с
разложенными у ног книгами не в ярких обложках. Пенсионер предлагал
достойные книги из домашней библиотеки, но я их почти все давно прошёл.
Из уважения к седовласому представителю отмирающей культурной прослойки
местного населения я выбрал один из томов советской БВЛ. Заумные
литературные памятники меня не интересовали, а Фолкнера можно было
перечесть из этнографического интереса.

С таксофоном я пообщался, как и прежде, долго слушал монотонные гудки,
не зная, что сказать в ответ. Придётся вечером идти сюда ещё раз, а если
Малевская не ночует дома, то звонить с утра, следующим вечером,
послезавтра… Странно, что мобильник не отвечает, ведь это её любимая
игрушка. Она может часами нажимать кнопки, с восторгом наблюдая, как на
дисплее появляются разные надписи.

В соседней кабинке дверь тоже приоткрылась от духоты. Стоящий там мужик
принадлежал к служителям сельского хозяйства, так как потемнел кожей и
одеждой не только от солнца. Он слушал, что ему говорят, и через
полминуты задавал в трубку унылые вопросы: «А как Сашка там?.. А как
Машка там?.. А как Петька там?.. А как Федька там?..» Я выскочил на
улицу в тревоге. Если мне выехать отсюда не удастся, то что, значит,
суждено превратиться в такого же аборигена?

Среди торгующих на тротуаре меня заинтересовали продающие семечки. Я
вспомнил чей-то совет, что употребление разгрызаемого продукта
активизирует работу мозга, потому что рука и челюсть постоянно в
движении. Лучшее средство для борьбы со сном пред экзаменами. Из троих
продавцов я выбрал смуглого парнишку. Покупать у детей я ошибочно считаю
благородным занятием. Торговал он явно тем же, что и сидящая непонятно
на чём толстущая татарка. Маленькие стаканчики они продавали по сорок
копеек. Я заказал пять и достал бумажку с цифрой два. Он лихо свернул из
приготовленного листка газеты кулёк, и отмерил туда нужное количество.
Оказалось чуть больше половины, маловато для плотного сидения за книгой.

– Давай-ка ещё парочку, - попросил я и полез в карман за мелочью. А
когда пацан протянул мне завернутый кулёк, весело спросил его. – Ну, и
сколько я тебе должен? Сколько будет семью четыре?

Сообразительный татарчонок быстро достал калькулятор.

Семечки выручили меня однажды перед экзаменом по информатике. Я дотянул
с подготовкой до последнего дня и понимал, что за полночи не осилю
пухлый том учебника. Одних терминов больше двухсот. Щелкая семечки, я
активно поглощал страницы, а когда понял, что весь объём в мозгу не
поместится, меня посетила оригинальная мысль. Преподаватель считался
годзилой, и к нему боялись идти со шпаргалками. А я рискнул. Я пришёл с
бутылкой «Ессентуков» и попросил меня извинить за разгулявшийся гастрит.
К проявлениям болезней наш желчный преподаватель относился с уважением,
и благосклонно кивнул мне, да, пожалуйста. Билет достался не из легких,
и я, делая лечебные глотки, переписал хоть что-то с обратной стороны
этикетки минеральной воды, опоясывающей пластиковую полуторалитровку. За
одно только новшество мне следовало бы поставить пять баллов, но старый
пурген сразу понял, что я плаваю, и вкатил «хорошо».

Короче, пошёл я к дому Алёны и поперхнулся разлузганной семечкой, когда
увидел у ворот машину Ибрагима.

Первая мысль была перепрятать все деньги из карманов. Вторая – неужели
приехала княжна?

Звонок не отзывался, как я на него ни давил, а выломанный кусок забора
оказался восстановленным, не перелезть. Я тронул на всякий случай ручку
калитки, она подалась и открылась. Надо же, всё просто.

Ибрагим вышел из летней кухни с большой набитой сумкой и уронил её под
ноги от неожиданности.

– Ты зачем? – спросил он с горечью в голосе. – Ты сказал, что поехал
домой. Ты зачем сюда пришёл? Чего тебе надо?

– А ты зачем? – спросил я не совсем дружелюбно. – Чужие вещи вывозишь?
Где Алёна?

Оказалось, что Алёна была здесь вчера, когда он вернулся с гор, и
согласилась на его предложение. Они оформили акт купли-продажи дома.
Не совсем законный, но достаточный для того, чтобы Ибрагим дал от ворот
поворот тем, кто будет претендовать на собственность Алёны в счёт
погашения банковского кредита. Теперь он здесь хозяин, и ни о каких
долгах знать не знает. Алёна поживёт некоторое время у тёти в Запорожье,
а потом решит, как ей быть дальше. Либо там купит себе жильё, либо в
другом месте, либо этот дом восстановит на себя, так как договор
придётся переоформлять.

– Ты про меня ей рассказывал?

– Нет, Антон. Мы же договорились, что я тибе не видел, ты мине не
видел. Ты сюда приходил, соседка спрашивал, она сказала Алёна, что ты
приходил. И всё, ты уехал, тибе нету. Зачем ты пришёл?

- Я надеялся, что Алёна спасла мои документы.

– Твой документы у Алёна нету! – воскликнул Ибрагим чуть не плача. –
Не-ту!

– А как мне теперь уехать из Крыма? Не представляю даже. Я ведь подругу
свою в пансионате не нашёл. Умотала домой, меня не дождалась. У неё
что-то случилось. И дозвониться в Питер не могу. Никого нет, лето, все
отдыхают. Так что придётся здесь пожить денёк-другой. Эту ночь хотя бы
переночевать. Не возражаешь?

– Нет, Антон, - ответил Ибрагим категорично. – Я тибе помогал, ты
знаешь. Но здесь тибе не оставлю. Я всё здесь закрываю, уезжаю, всё.
Улан будет смотреть дом, чтобы никто не залез. Здесь никого не должен
быть. Если приедут эти козлы, на ворота записка увидят. Хозяин
обращаться мой адрес. И всё. Поэтому тибе оставить здесь не могу.

– Ну, а что же мне делать? – спросил я обречено, а потому даже весело.
– Не подскажешь?

– Скажу, - ответил Ибрагим, не задумываясь. – Я знаю, как тибе уехать
Россия.

И в двух словах рассказал. Я даже «приторчал», насколько просто всё
оказалось. Требовалось немного рискнуть и быть внимательным. Уж с
моим-то опытом на такое не пойти?

52

Каждый петербуржец знает, да и жители прилегающих волостей тоже, как
добраться до Москвы без денег. И не представляет себе, что подобные
возможности существуют и в других краях отчизны. Я, например, изумился
глупости своей, когда Ибрагим сказал, что на электричках можно ехать как
без денег, так и без документов.

Кто-то из моих дружков, кажется, Симон, интереса ради совершил однажды
путешествие из Питера до столицы таким вот образом, и даже хвастался,
что получил удовольствие, доехав не за восемь часов, а за сутки. Но
возвращался он поездом, отсмотрев футбольный матч нашей любимой команды,
и получив по репе в стычке фанатов. Репа у него выносливая.

Ибрагим раскрыл мне секрет, о котором я мог бы догадаться, с
условием, что я уеду сейчас же, и дам ему обещание. Я был ему
благодарен, потому что не знал местной географии, а он указал чёткий
маршрут. Сначала до Мелитополя, потом до Запорожья, потом до Харькова,
откуда идёт электричка в Белгород.

– Только я тибе очень прошу, Антон, - сказал Ибрагим и взял меня за
локоть. – Дай честный слово. Если встретишь Алёна, ты ничего не надо
делать.

Я даже улыбнулся его наивной просьбе.

– Ибрагим, я же тебе дважды обещал. Ты у меня дважды брал слово. Ты не
веришь, что ли? Но это даже как-то смешно. Хотя бы по тому
обстоятельству, что я вряд ли где-нибудь встречу Алёну. Где я могу её
встретить? Разве что на вокзале в Запорожье, да? Ты такую встречу
предполагаешь?

– Антон, я тибе спас. Я тибе помог. Ты давал слово, правильно? А
теперь поклянись.

Тут я растерялся даже. Для клятвы нужен соответствующий настрой.
Произносить это слово нельзя с иронией, внутренне подхихикивая, либо с
лукавством, кривя душой. Такое действие отвратно как показная
набожность. Потом будешь суеверно бояться наказания. Не зря сказано на
Востоке задолго до нашей эры: не совершай недобрых дел – не будешь жить
в страхе.

– Клянусь, - выдавил я из себя и устыдился, так жалко прозвучало из
моих уст суровое слово.

Уехал я тотчас. Он поторопил меня на вечерний пригородный поезд до
Симферополя. Я всю дорогу пытался разгадать, чего же он боится и почему
не доверяет?

Ну, допустим, встречу я на вокзале Алёну, и что? Если встреча произойдёт
в Запорожье, то где-то неподалёку живёт её тётя, и что? Алёна пригласит
меня к ней в гости? И что? И произойдёт то, чего я хотел,
но не сильно добивался? Он взял с меня слово, чтобы я не покусился
на Алёну? Кому же он в большей степени не доверяет, мне или Алёне?
Во-первых, если даже мы и встретимся, то мне сейчас как-то совершенно не
до интимных взаимоотношений. А во-вторых, если наша встреча немыслимым
образом всё-таки произойдёт, то смогу ли я устоять перед искушающей меня
Алёной, так что ли? Глупость такого поведения Алёны не укладывалась у
меня в голове.

Однако на вокзале в Запорожье я пошёл-таки высматривать Алёну, надеясь
на встречу, чтобы расспросить поподробнее, что же с ней произошло, чего
не договаривал, а то и скрывал от меня Ибрагим. Если бы всплыл обман с
его стороны, то я бы специально не сдержал данного слова.

Через час изучения заграничных обычаев проживания и нравов я понял, что
поиски напрасны, да и нужная мне электричка подошла. Местный люд
отличались от северных народов лишь наречием и обилием ручных тележек. А
в глазах та же злость на кого-то, и упрямое непонимание, что злиться
следует только на самих себя.

Доехал я ровно за сутки. День в пути, а по ночам походный отдых. Первую
ночь провёл в Симферопольском роскошном парке. Нашёл разломанные
картонные коробки, забрался в гущу кустов, расстелил их, и укутался, как
мог в ветровку от кусучих насекомых. А в Харькове устал бояться встречи
с постовыми патрулями на предмет проверки документов и сразу направился
в платный зал ожидания. Здесь тревожила другая мысль, не проспать бы
заветную электричку. К счастью, заснуть накрепко в положении сидя не
представлялось возможным, а потому я вышел на утренний перрон вовремя.

И тут волнение перед авантюрой, риском оказаться задержанным, настолько
захватила меня, что я совершил непростительную глупость.

Но в электричке принял самое удачное решение, наивернейшее за всё лето.
Я прошёлся по вагонам и обратил внимание на парней с клетчатыми сумками.
Они стояли в тамбуре, хотя свободные места ещё имелись в вагоне. Я смело
подошёл и объяснил ситуацию. Так и так, я не местный, не подскажите, как
проскочить без проверки документов через таможенный контроль? Что-то в
моем внешнем облике убеждало в честности намерений, и они согласились с
условием, что я помогу им перетаскивать сумки. Очень тяжёлые, как
оказалось. Что в них ребята везли, так и осталось загадкой, я тактично
не задавал вопросов, но каждую надо было переть вдвоём. Что-то
ворованное скупали ребята по дешёвке на Украине и везли в Россию, и
работали профессионально, по нехитрой системе. По два человека
расходились в разные концы состава, а двое с сумками ждали в центре.
Когда прибежавшие с хвоста, или с головы, сообщили, откуда идут
контролёры, мы перебежали на следующей станции в уже проверенный вагон.
С тяжеленным грузом, потея и матерясь, но я был рад. У поездной торговки
взял каждому из них по две бутылки какого-то «Черниговского», и сам
попробовал. Пиво средним показалось на мой вкус.

А когда разговорились, я рассказал, что документы украли на пляже, и
теперь надо как-то добраться хотя бы до Москвы. Парни обрадовались,
ты-то нам и нужен, в Белгороде им предстоит успеть на электричку до
Курска, поэтому свободные руки для них как раз очень кстати. За
анекдотами мы доехали благополучно, а вот груз по прибытию стали волочь
с приключениями. Сначала под вагонами, потом кружными путями. И я не
спрашивал ни о чём, делал, что говорили. Поэтому, когда сели в нужную
электричку, то теперь уже им пришлось угостить меня пивом за труды.

На скамейке у окна я, наконец, расслабился и заснул мертвецким сном.
Отключился без сновидений. Разбудили меня на конечной. Я помог ребятам
вытащить сумки на перрон и спросил.

– А контроль-то был? У нас же не было билетов.

– Мы за тебя заплатили. Тут штраф не большой.

– Ну и сколько с меня? – задал я благодушный вопрос и достал из кармана
деньги.

– Двадцать рублей. А что, у тебя только такие? Ладно, давай четыре
гривны.

Здесь-то меня и «пробило».



53

Я рванул к обменнику.

– Пожалуйста, гривны на рубли.

– Извините, не берём.

– Но это же валюта Украинского банка!..

– Я, конечно, юмор понимаю, - ответила безликая девица за окошком.

Я бросился искать своих попутчиков, проклиная себя за очередную
недогадливость. Надо было сразу их расспросить, здесь же их вотчина,
куда мне тут бежать с такими купюрами? Но молодые контрабандисты как в
воду канули.

Я пошёл искать обменные пункты. И не понял, их почти не было. Не то, что
в Питере у вокзала. Нашёлся один, с лейбой неизвестного банка, но в нем
гривны не брали, охотно пояснив ситуацию.

– В Белгороде их ещё меняют, там граница. А здесь они нам на кой?

Меня стал колотить истеричный смех. Я удачно пересёк границу без
документа! Денег мне хватает, чтобы уехать домой в спальном вагоне! Но я
на них даже пирожок не могу купить! Во попал. Ну и лето. Хотя,
чему тут удивляться? Сам же изначально выбрал криминальный вариант
путешествия. Захотел срубить по легкому деньжат, чтобы шикануть? Срубил?
Ну и не пикай.

Я, наверное, очень образно «заторчал» от собственной глупости, чем
вызвал сочувствие у сидящего в обменнике. Он постучал мне в
оргстекло с окошком и дал совет как быть. Поменять деньги могут
проводники южных маршрутов по выгодному для них курсу. Как я сам-то не
додумался? Ничего уже не соображал от пережитых полнокровных эмоций.

На вокзале я изучил расписание, и заметил, как присматриваются ко мне
патрульные менты. Я хоть и вернулся на родину, но попадать в игру
волкодавов с зайцами не хотелось, у неё те же правила, что и
заграницей. Следовало перекусить, чтобы не выглядеть голодным, и
привести в порядок внешний вид, чтобы не вызывать подозрений. Мороженого
мне не продали, а в платный туалет за две гривны пропустили. Знал бы об
этом министр финансов соседнего государства.

Вычистив одежду и тщательно вымыв голову с мылом, я долго расчесывался,
обсыхая перед зеркалом на кафельной стене, и убеждал себя в том, что
небритость уже напоминает бороду. А борода мне к лицу. В ней я
все-таки похож больше на просветителя-разночинца, а не на
исусика-страстотерпца. Убеждение далось мне с трудом.

А затем пришлось уйти на фиг с вокзала. На пустынном, вычищенном перроне
я ощутил себя мелким насекомым на зеркале венеролога. И в тюремной
тишине помещения казалось, что все на тебя смотрят, - на ногах топтались
одни продавцы и двое в фуражках, а немногочисленные ожидающие покорно
сидели, изредка совершая короткие перебежки. Да и сам вокзал производил
на меня тягостное впечатление. Архитектура сталинского репрессанса
плющила мозги, оставляя в них лишь мысли о законопослушании. Так,
наверное, было надо, чтобы выстоять в суровом историческом эксперименте,
который устроил сам над собою наш великий народ, по верному определению
пишущего соотечественника, не только богоносец, но и убогоносец.
Терпение у нас многовековой закалки.

Бродил я неподалеку и примчался к первому подошедшему составу. И
выплеснул в уши облаков очередную порцию проклятий. Ну не везло, хоть
ты тресни. Поезд шел не в Крым, где гривны могут понадобиться, а в
Москву, обратно. На совершенном автопилоте, ничего не соображая, гребя,
как утопающий, я подошел к ближайшей проводнице, и задал
вопрос инстинктивно, без всяких надежд.

– Деньги не поменяете?

– А много у тебя? – прозвучало в ответ.

Со стороны я, наверное, выглядел полным идиотом, потому что замер,
остолбенел, охреневший и не верящий, пока меня ласково не переспросили.

– Так сколько у тебя денег? Какие?

– Гривны, - промямлил я, в полной уверенности, что надо мной
издеваются. – Отдаю по самой выгодной цене.

– Ну пошли, - сказала женщина в форменной одежде и повернулась ко мне
дородной спиной.

Я шагнул за ней. Но не с перрона в вагон. А из невезухи в
параллельно-виртуальный мир. Это был тот миг, когда на шахматной доске
жизни ты делаешь пеший ход с черной клетки под боем на светлую клеточку
свободы. Когда я сказал, что мне по глупости никак не доехать до
столицы, она ответила просто, как будто предложила больному таблетку.

– Ну так садись, да поехали.

Я готов был стать на колени перед этой молодящейся блондинкой, и осыпать
поцелуями напудренные щеки, крашеные волосы, широкие плечи, двойной
подбородок и застегнутую рубашкой поникшую сдобную грудь. Я не мог
дальше внятно изъясняться, а лишь согласно кивал, испытывая блаженство,
кайф, от того, как меня обдирают.

Я выложил перед ней все, потерявшие для меня силу, деньги, она
неторопливо отсчитала сколько-то за проезд и сказала по какому курсу
меняет остальные на рубли. Они появились для меня как в сказке, эти
самые рубли. Она сунула мне их в руку и попросила занять боковое место у
туалета.

Когда вокзал отплыл, выяснилось, что свободных мест гораздо больше.
Можно было без расспросов занять одно из боковых в центре вагона, либо
завалиться на пустующую рядом верхнюю полку. С моими-то нервами ехать у
туалета! Тут ещё напротив уселся какой-то милый соотечественник в
клетчатой рубахе и откровенным запахом.

Но я не понимал от счастья, что телу можно предать горизонтальное
положение для отдыха, и не обращал внимания на раздражающие
обстоятельства. Я «торчал», сидя у откидного столика, тихо напевая
благостные песни от созерцания унылого пейзажа за окном. Для начинающего
психиатра я в те минуты представлял несомненный клинический интерес.

54

Блаженным истуканом я и доехал до Курского вокзала, где пришёл в себя.
Безразмерный город сиял, маня в хищную пасть. Именно вечером
раскрывается в полную силу продажный характер Москвы в разноцветии
склочных огней. Днем здесь ещё можно найти уютные романтические места и
чудные строения, держащие маску строгости и морали. А ночью – сплошной
базар. Даже слуги правоохранительных органов за определённую плату
всегда окажут определённые услуги. Не интимные, конечно. Хотя, как знать
и как рассматривать.

На юге я ощущал себя расслабленным, а здесь мгновенно вскочил в шкуру
столичного жителя. И быстренько перенесся на метро к соседним вокзалам,
где расписание сообщило, что ближайший ночной до Питера отправляется
вот-вот. Теперь я не спеша выбирал вагон, зная, что местных зайцев, с
такой рожей, как у меня, возьмут, не спрашивая документов. А если
поинтересуются, то лучше говорить правду, мол, украли, так быстрее
поверят.

Проводница распределения плацкартных мест предложила верхнюю полку в
служебном отсеке, а когда тронулись, спросила, не хочу ли я за доплату
спать в отдельном купе соседнего вагона. Деньги были, жалеть не стоило.
Но когда я вольготно расположился, и заказал три стакан чая, то запер
дверь и пересчитал наличность.

В горах я «приныкал» и спас от изъятия две с половиной тысячи местных
денег, не считая тех, что выцыганил у Ибрагима. То есть, около пятисот
баков. А рублей у меня сейчас имелось семь тысяч с хвостиком, почти
двести пятьдесят долларов. Неслабо меня прокатила московская проводница.


Напившись безвкусного чая, и развалив грязные ноги по белой простыне, я
стал подсчитывать другую арифметику. На какую сумму Рыжий может
предъявить мне счет за пропавшую коробочку с таблетками «дюшеса»? Алеха
выдал мне около двух штук, сколько-то потратил, и столько же взял себе.
Значит, коробку он впарил за четыре. А если верить его словам, сдал ее
оптом, а потому дешевле. Выходит, что реально экстэзи-фэнтэзи тянули на
пять тысяч долларов. Где я возьму такую сумму, если меня возьмут за
горло и поставят на счетчик, не сомневаясь в том, что я «хакнул»
коробочку? Надо будет как-то отбиваться. Правдами и неправдами
доказывать, что коробку с документами конфисковали, а я каким-то чудом
убежал. Весьма непростая задача. Ребят-мусульман я убедил на горном
стрельбище, и они поверили в мое бескорыстие и романтический порыв. А
нашим криминальным дельцам хрен что докажешь. Для них слишком абстрактны
такие понятия, как правда-ложь, вера-безбожие, святость-порок,
дружба-предательство, идеалист-пофигист. Они признают лишь два
положения вещей: есть деньги – нет денег.

Спал я тревожно, а когда постучали, - не на шутку перепугался. В темноте
купе, и замкнутом пространстве, показалось, что всё, пришли по мою душу.
А за дверью оказалось светло, шесть утра, мы уже приехали. Не стоило
зашторивать окно, боясь непредсказуемого приближения к Московскому
вокзалу.

Чувство беспокойства на перроне усилилось. Я вдохнул полной грудью
углекислый газ любимого города, зажмурился от счастья, что, наконец-то,
попал в родной аквариум, но через минуту радость в груди затрепетала.
Что же мне теперь делать? Развивая ночные смятенные мысли, я пошагал в
метро. Не стоять же на месте, анализируя неопределенность. Тем более что
каждый третий из встречающих грузчиков и ментов смотрит именно в твою
сторону.

Ехать я решил не к кому-то из друзей, а всё-таки домой. В такую
рань стопроцентно не спал только мой сосед, живущий на первом этаже
блочной пятиэтажки. Как-то вот не хотелось, не прояснив летней ситуации
в городе, давать знакомым весть, что я уже вернулся. А сосед Витя почти
никого не знал из моего окружения.

Старый питерский сельдерей получал неплохую пенсию за то, что сорок лет
оттарабанил в секретных производственных ящиках. Потом расстался
навсегда с единственной женой, разменяв жилплощадь, чтоб дети о себе не
напоминали, даже зимой катался на велосипеде, отыскивая по району
халявные места чего-нибудь поохранять на пару месяцев, и как истинный
патриот северной столицы любил корюшку, белые ночи, нашу футбольную
команду и выпить водочки под смачную закуску. Нас единил с ним подъезд и
холостяцкое существование. Он приходил ко мне раз в неделю занять денег,
и не обижался, когда я ему отказывал. А я к нему обращался, если
требовался какой-нибудь слесарный инструмент, особенно редкий. У него
имелось всё, даже астролябия. А ещё он много читал, чем заслуживал
искренне уважения. Я выдавал ему строго по одной книге из своей
библиотеки, обязательно записывая наименование, зная, что сам он не
отдаст, просто забудет без напоминания. А Витя любил блеснуть передо
мной эрудицией, повторяя одну и ту же цитату из Довлатова: «Хорошо
напиться – это ведь тоже искусство».

К нему-то я и заспешил, пока он не вышел на утренний променаж собирать
бутылки. Причем выходил он на печальный промысел не от бедности, а из
интереса, как грибник. С Витей мне удастся без труда вскрыть дверной
замок квартиры, один ключ от которого пропал в Крыму, а второй имелся у
моих родителей, отдыхавших в Турции. Ключи, можно сказать, развели.

Приближаясь к дому, я издали высмотрел свою пожухлую «шестерочку».
Машину подарил мне папан. Точнее, отдал. В пору моего хождения по
школам, а сменил я их три, он катался на «Москвиче» и копил деньги на
«Жигуль», цены на который росли с каждым советским годом. Когда
взбурлили кооперативы, папан с друзьями организовал хитрую контору, и
они довольно быстро поднялись. На них тут же наехали алчные чиновники,
от которых на Руси, как от саранчи, нет спасения, и рэкетиры,
возникающие как венерическое заболевание там, где имеют место интимные
отношения с деньгами. Вырваться из двойных бандитских клещей удалось
просто. Комбинаторы устроили поджог офиса-подвала и разбежались
быстренько потратить всю наличность и безналичность, которую вообще-то
намеревались пустить в развитие. Папан купил долгожданный «ВАЗик»,
оставшиеся рубли перевёл в доллары и отдал матушке, а та произвела
дальнейшее накопление и размен трёхкомнатной квартиры на двухкомнатную
для них и неплохую для меня. Покатался он лет пять на своей мечте, а
когда в середине девяностых попал в очередную аварию, и у него отобрали
права, матушка категорически запретила ему заниматься их
восстановлением. Уж если выпиваешь, то не мучай других, возмущалась она.
Ладно я, возмущалась она, но зачем же над автомобилем издеваться?
Матушка смирилась с душевной болезнью отца и старалась не замечать, как
он регулярно в течение второй половины почти каждого дня откушивал с
пол-литра. Я умилялся, изредка навещая их по вечерам. Она
смотрела по телевизору советские мультики, а папан доставал старые
газеты, времён доверия к демократам, и раскрашивал в них фломастерами
портреты Ельцина.

Синяя «шестёрка» три года простояла в каком-то гараже, пока я не
выучился на водителя. Она побывала в трёх ДТП, за что я ласково называл
её инвалидом ДЦП. Двигательно-церебальный паралич у неё проявлялся в
самые неподходящие моменты. То подача бензина начинала
киксовать, то электрооборудование, а частенько и тормоза отказывали во
время движения. Может быть, потому, что я упрямо чинил её сам в силу
личных познаний об устройстве автомобиля. Последний раз я катался на ней
за месяц до отъезда на юг, когда истёк срок защиты от алкоголя и
захотелось отвязался. Ну и сколько-то времени прошло, пока меня вообще
не было в городе. Забранная понизу ржавчиной, «телега» стояла
запылённая, но со всеми колёсами. Я поставил её на тротуарную площадку
перед домом, рядом с постоянными соседями, со всех сторон на виду, где
воры и дебилы не рисковали покушаться на индивидуальные транспортные
средства.

Я любовно похлопал по капоту свою «калеку», повернулся лицом к подъезду
и тихо ошизел. В кухонном окне моей квартиры горел свет. Очень хорошо
видный со двора, потому что солнце вставало с другой стороны дома.
Неужели забыл погасить, когда уезжал, подумалось сразу. Такого не могло
произойти, я уходил из дому в пять часов вечера, когда кухня залита
солнцем с закатной стороны. Тогда кто же не погасил лампочку? Может
быть, матушка вернулась раньше времени? Вполне допустимо, ведь Малевская
прискакала из Крыма с известием, что я попал и пропал. Она могла сразу
же связаться с моими родителями, и те примчались, наплевав на
продолжительность личного отдыха.

За занавеской мелькнул женский силуэт. Так и есть, понял я, не испытав
радости от предстоящей встречи. Я поднялся на этаж и дал три коротких
звонка, наш с матушкой условный знак, что за дверью свои. Замок почти
тут же начал щелкать, и я стал быстро соображать, какой же веселой
фразой поприветствовать дорогую мамулю. Но когда дверь открылась, я
пришизел уже громко. Из меня непроизвольно вырвалось редкое
междометие «Эо?» На пороге стояла другая женщина.



55

Я даже не сразу её узнал в темноте прихожей и содрогнулся от импульса
страха. Алёна изменилась внутренне. Внешне, может быть, похудела,
похорошела даже, но из глаз ушёл интерес к жизни, озорное любопытство.
Если на юге за мной шутливо ухаживала заботливая девушка, то теперь на
меня смотрела внимательная женщина. А когда я вошёл, в её лице мелькнуло
выражение, похожее на секундное очарование, запечатленное на фотографиях
моей матушки в молодости. Ещё напомнила она этим взглядом известную
актрису, имя которой я забыл. Короче, я вспомнил «Клеопатру» Станционе,
у этой картины я частенько задерживался в зале Малого просвета.

Я даже не знал, как выразить радость встречи. Вошёл и закрыл дверь,
продолжая сыпать возгласами: «Ну ты!.. Вот ведь!.. Как же?..» А потом
лишь раскинул руки, сказав: «Здравствуй, Алёна, здравствуй,
спасительница!» И крепко обнял, прижав к себе. Но встречной радости не
почувствовал. Алёна как-то напряглась и вздрогнула.

– Если ключи у тебя, значит, и документы в порядке? – первое, о чём
спросил я, желая подтверждения догадке.

– Да, вот они, здесь, - ответила Алёна просто, как о само собою
разумеющемся.

И прошла на кухню. На краю стола, у стены, лежали аккуратной стопочкой
водительское удостоверение, паспорт и сложенная вдвое цветастая бумага.
Карточка для таможенного контроля, которую сам я заполнял при въезде на
Украину.

– Я их сразу же вытащила, как только загорелось, - пояснила Алёна. – И
положила тебе здесь на видное место. А ключи думала отдать соседям. Я
ведь хочу сегодня назад уехать.

– Ну нет! – вскричал я. – Такой подарок, и сразу назад? Ни за что!
Ты мой гость. А я твой должник. Не уедешь, пока я тебе все наши красоты
не покажу.

– Ну, я, в общем-то, ради этого и ехала, - наконец-то улыбнулась Алёна.
– Привезти рюкзак с документами, а заодно и город посмотреть. Больше у
меня такой возможности не будет.

– Рюкзак с вещами тоже здесь? – удивился я.

– Да, он в комнате.

Войдя в комнату, я удивился ещё больше. Моя холостяцкая берлога сияла
чистотой!

– Я позавчера вечером приехала, - неторопливо и как-то печально
рассказывала княжна. – С горем пополам дом нашла по адресу в паспорте.
Вчера с утра выехала в центр, походила немного, испугалась, что
заблужусь, и поехала обратно. Делать нечего, ну и решила прибраться.
Телевизор смотрела потом. А проснулась рано сегодня. Как будто
что-то почувствовала. Сидела на кухне, пила чай и книжку читала.

– Какую?

– Да вон, лежит на подоконнике.

Я чуть не расхохотался. Из множества книг на моих самодельных стеллажах
она выбрала женский роман, который у меня забыла год назад Малевская.

Распевая дифирамбы в честь Алёны, я стал набирать ванную. И
поблагодарил про себя богов жилконторы за то, что горячую воду у нас
отключают в августе. В первую очередь надо было смыть грязь, пот и вонь.
А попутно услышать ответы на интересующие меня вопросы.

Где же находился рюкзак, например, почему о нём ничего не знала
соседка-подруга по улице? Рюкзак, оказывается, Алёна спрятала во дворе,
чтобы о нём никто не ведал. А почему же она не ждала меня? Я ведь
обещал, да и по логике событий должен был вернуться за документами.
Когда ей пришла мысль ехать в Питер? Много было несуразного, но всё
оказалось довольно просто в силу женского понимания вещей и объяснения
поступков. Алёна всё с той же грустью начала рассказ на кухне, а
продолжила под дверью ванной комнаты, за которой я блаженно погрузился в
пенную воду. И даже задремал.

Загорелось через два часа после нашего с Ибрагимом отъезда, она в это
время была у соседки, прибежала, успела вынести всё ценное, и даже с
огнём бы справилась, если бы не пожарные, которые сходу выломали окна,
отчего вспыхнуло сильней и комнаты выгорели. Вернувшийся утром Ибрагим
проинформировал Алёну, что я в этот же день уеду в Новороссийск, а
оттуда домой, и уеду без проблем, потому что с военными. Татарин по
наивности полагал, что для военных нет преград. Про документы мои он
спросил, и Алёна сразу же заявила, что рюкзак сгорел. Потом она стала
думать, правильно ли поступила, и пришла к выводу, что поскольку я уже
не вернусь, то повод съездить в Петербург ей сам Бог послал. Ибрагиму и
подружке по улице она сказала, что ей надо к тетке в Запорожье, надо же
решать, как дальше жить, а на самом деле она в тайне от них перевезла
туда мои вещи. Вернувшись, Алёна пожалела о содеянном, узнав, что я
приезжал, что был очень расстроен по поводу сгоревших документов,
собирался поджидать её в доме, и потом исчез в неизвестном направлении.
Она была уверена, что я появлюсь ещё, но утром приехал Ибрагим с новым
известием. Что я направился к своей подруге в Партенит, с которой без
труда решу проблему выезда в Питер. Алёна вновь не сказала ему про
уцелевшие документы, утвердившись в желании посетить северную столицу.
Ибрагим предложил ей афёру с куплей-продажей дома, чтобы отвадить
кредиторов. Часть денег она им вернёт, он их ей привёз, и якобы навсегда
уедет из Крыма, поди отыщи. Я не стал говорить, что деньги эти вытрясли
в горах из меня. А она взяла их, чтобы потратить на задуманное
путешествие, и поехала якобы советоваться с тёткой, благодарная Ибрагиму
за предоставленную возможность. О моём втором возвращении в Бахчисарай
она и подумать не могла, а я в свою очередь тоже выразил благодарность
Ибрагиму за подсказку и денежную помощь уехать домой мне самому, и за
то, что часть моих денег досталась всё-таки Алёне. Как ей дальше быть
она не знала, и полоумная от нищеты тётка ничего верного ей подсказать
не могла, испугавшись, что Алёна переедет к ней и сядет на шею. Конечно,
она вернется к себе, как головой в омут, но с чистой душой, потому что я
жив-здоров и благополучно добрался.

Её рассказ подействовал на меня благотворно, как передача «Живая
природа». Я вышел из ванной, обернувшись в халат, и заявил на манер
восточного мужчины, что сегодня с отъездом у неё не получится,
сегодняшний день я посвящаю только ей, сегодня произойдёт ознакомление с
достопримечательностями, по которым я буду её не водить, а возить. Алёна
как-то искренне смутилась, покраснела и пожала плечами в знак согласия,
но радости, даже легкой улыбки, на её лице не появилось.

К моему, тоже искреннему, изумлению холодильник на кухне оказался
включенным, а в нём лежали яйца, колбаса, масло, сыр, хлеб, молоко и две
литровых банки с южными салатами. Алёна с неторопливой деловитостью
принялась готовить завтрак, а я, сидя за столом, и откинувшись на стену,
оценил происходящее в моей квартире с другой колокольни.

Идиллия, блин! Утро в семейном бору. Жена кормит мужа, вернувшегося из
похода на Мамая. Чего тебе ещё-то надо, рыцарь Ланселот? Лучшего
варианты жены не сыскать. В твоей жизни произошли конкретные события,
причем не виртуальные, а впаянные в исторический контекст, и ты разумно
должен сделать вывод, а за ним совершить мужественный поступок. Ты
спасешь её и обеспечишь на будущее себя. Ведь ты же с восхищением
почерпнул из прошлого тот факт, что северные князья женились на красных
девках половецких. А она половчанка, светловолосая, и всё при ней, как
формы, так и способности. Ну, располнеет со временем, но подобной участи
даже твоя интеллигентная матушка не избежала, так что не тебе, эстету
хренову, делать брезгливые предположения. Так соберись с силами,
мысленно, и решайся!

Алёна поставила передо мной тарелку омлета с овощами, вкусовые качества
которого не вызывали даже малейших сомнений. Один запах вышибал слюну.
Но если б она при этом хоть как-то пошутила, беззаботно улыбнулась… Нет,
она села напротив с выражением печальной смиренности. Как жена, согласно
прощающая вернувшемуся мужу загульные грехи. Я остро
прочувствовал вдруг извечную женскую обреченность на терпение. И понял,
что пока ещё физически слаб и внутренне как-то не готов в принятию
кардинальных решений.

56

В город мы выехали через час и в разных весовых категориях юмора.
Побрившись, я себя не узнал, отчего прикалывался по любому поводу,
балагурил всю дорогу. Но княжна держалась почему-то строго, не велась на
шутки, чем озадачивала меня, и я из кожи вон лез, чтобы её развеселить.

Рассказал ей об особой любви голубей к памятнику Пушкина. Объяснил, как
о Гром-камень с Петром Великим хорошо колоть орехи, а вот стакан уже не
поставишь, специально его так обтесали, чтоб не панибратствовал народ с
императором. А вот если в фонтане у Казанского собора вымыть голову, то
церковная освещенность избавит от перхоти. Я так старался, что дважды
чуть не врезались. На каждую шутку Алена выдавливала из себя подобие
улыбки, а смотрела на меня, как врач на безнадежного пациента.

Оставив машину на набережной Мойки, мы вышли на Дворцовую площадь.
Александрийский столп я представил ей как сексуальный центр города.
Алёна сокрушенно покачала головой. Но я не унимался.

– А сейчас мы пройдем в Эрмитаж. Через знаменитые по фильму ворота. Но
вынужден предупредить. Там сплошная эротика. Повсюду голые бабы.

– Антон, ну как ты можешь?

И до меня дошло. Она не то, что не понимает, а не принимает моих
приколов. Я стараюсь выглядеть остряком, а выгляжу в её глазах пошляком.
И меня при ней вновь посетило чувство стыда. Я даже попытался оправдать
свою шутку.

– Предупреждаю к тому, что красота обладает колоссальным воздействием.
Насмотримся, а потом до утра спать не будем.

Теперь в её глазах пробился откровенный испуг. Значит, она тоже
подумывает о грядущей ночи. Диван-кровать у меня одна, и больше улечься
негде. Если в Бахчисарае она строго, на правах хозяйки, дала отказ моим
поползновениям к близости, то здесь она была гостьей, и, если я поведу
себя настойчиво, то вынуждена будет уступить. А желания к спаррингу у
неё, похоже, вовсе нет. А может быть, я не прав, не «просекаю». Да,
желания особого хоть и нет, но готовится Алена к предстоящему, как к
священному обряду, в силу своей набожности, а потому ей не до смеха.
Она из другого теста, не наша городская финтифлюшка, для которой
пошарахаться как спину почесать. А значит, мне решать, пойти на это или
заставить себя воздержаться? Женственностью своей она меня возбуждает,
желание близости давало себя знать. Но если я только задумывался на её
счёт, а не решится ли мне на важнейший жизненный поступок, то после
телесного сближения уже вынужден буду сделать ей предложение. Или не
сделаю? Или я не джентльмен? Нет, главный вопрос в другом. Есть ли у
меня тяга к духовному сближению?

Шутливое настроение от таких мыслей стало меня покидать, и я решил
занять выжидательную позицию. Понаблюдать, а не произведут ли перемену в
Алёне на игривый лад лирические экспонаты музея?

Я даже задумал повести её целенаправленно, и стал припоминать, в каких
залах висит самая откровенная живопись. Но Алёна останавливалась и у
витрин с посудой, и у гобеленов, и у портретов и скульптур
исторических личностей. Я плёлся за ней, теряя последние способности
экскурсовода. Услышав про тронный зал, она захотела туда, я повёл её
коротким путём, не догадавшись соврать, что сам заблудился, не знаю где
он, и что за один день Эрмитаж не обойти. Показал ей малый тронный зал,
большой тронный зал, рассказал легенду про кошку. Алёна ни на какой юмор
не реагировала.

И тут мне явилась знакомая личность. Я обрадовался, поздоровался, но он
меня даже не заметил. В главном музее страны Гена-обивщик пользовался
непререкаемым авторитетом, не смотря на то, что матерился на каждом
шагу. В городе он считался одним из лучших спецов по реставрации мебели.
Маленького роста, он шёл неторопливым суровым шагом, так как всегда был
на кого-то сердит, а его помощник, на голову выше и с
олигофреническим выражением лица, катил за ним компрессор на станке с
двумя колёсами. Надеть бушлаты и бескозырки, - и они бы походила на
живые экспонаты, - два матроса с пулеметом заблудились после взятия
Зимнего дворца. Я тут же вспомнил случай, произошедший на выставочных
работах, и с восторгом рассказал о нём Алёне.

Мы оформляли Александровский зал, куда дядя Вова-капитан пригласил
обивщиков. Они прикатили свою «дуру», и Гена принялся пневматическим
степлером натягивать сукно на щиты. Делал он работу быстро, а потому
стрельба стояла действительно как из пулемета. И тут входит сам директор
в неизменном кашне. И по-барски так, не здороваясь, обращается лишь к
старейшему работнику. «Как тут у вас дела?» А Гену ещё отец его уважал,
как редкого специалиста. И потому ответил он сыну по-простому, без
церемоний. «Да вот, долблю тут, как ворона мёрзлый хер!» Пиотровский на
секунду остолбенел, потом сказал: «Ну, работайте, работайте…» – и свалил
из зала.

– Это он так ответил директору? – спросила Алёна. – Ну и что тут
смешного?

Стрелка моего барометра упала на ноль.

В зале с золотым павлином в клетке Алена удивилась, что здесь тоже есть
фонтан слёз. Я объяснил, что царица Екатерина после посещения Бахчисарая
повелела и в Зимнем дворце сделать такое же чудо, как в Хан-сарае, и
наши зодчие постарались, но не скопировали один-в-один, а вылепили
по-особому, авторски вписали в интерьер.

Через два часа покорного блуждания усталость заговорила в моих ногах, и
я предложил пообедать. Алёна согласилась, и я пошёл быстрее, ощутив
легкость, и зная куда идти. Поздоровавшись со смотрительницей, я с
наглой рожей прошел из театрального фойе в служебный коридор, а там по
лестнице привел Алёну в столовую для работников. Здесь я испугался, что
нас выставят. Моя подруга выглядела настолько обескураженной, что мы
чего-то нарушаем и не имеем права, что смотрелась со стороны откровенной
провинциальной клухой, а не городской жительницей, и уж подавно не
работницей музея. Я усадил её за дальний стол под окном, потоптался в
очереди, наполнил блюдами два подноса, и принёс их по очереди, уточнив,
не желает ли она чего-то из буфета. Жевать я заставил себя неторопливо,
чтобы подольше посидеть, успокоить ноги. А ещё надеялся, что в столовую
придет на обед друг дяди Вовы-капитана Андрей Николаевич. Он работал в
каком-то техническом отделе и смог бы за полчаса провести настоящую
ознакомительную экскурсию для Алёны. Скромный, живущий на одну музейную
зарплату, истинный питерский интеллигент обладал колоссальными знаниями
и правильной вежливой речью. Обед наш тянулся до тех пор, пока я не
вспомнил, что Андрей Николаич обычно пьет чай с бутербродами в отделе,
чтобы не тратиться на столовку. А ещё, как разносторонний интеллектуал,
он любил выпить и потравить похабные анекдоты.

Мы ещё часа два ходили по второму этажу, попадая в те залы, где уже
бывали, но Алёна рассматривала их как внове, неторопливо. На третий
этаж я решил её не водить. Хотел сразить наповал гостиной, что убрана от
пола до потолка золотом, спрашивал даже, как выйти на неё, но всякий раз
мы попадали не туда. Наконец Алёна спросила, не устал ли я, может быть,
хватит, она уже ничего не понимает и не запоминает, такой в мозгах
винегрет от впечатлений. На первом этаже я повёл её к выходу через
Египет.

По дороге к автомобилю я не скрывал радости, что экскурсия закончена и
настаивал на немедленном посещении ресторана.

– Но ты же за рулём, - удивилась Алёна. – А мне одной пить совсем не
интересно.

– Машину можно потом и не трогать, - придумал я лихой вариант. – Завтра
её заберу. Мы домой на метро поедем.

Алёна внимательно посмотрела на меня и спросила, где тут поблизости
церковь. Я повёл её к Спасу-на-Крови. Она громко ахнула, увидев давно
отреставрированное разноцветие храма, и опечалилась от моих слов, что
внутри музей, а не святилище для отправления служб. А когда я рассказал,
что его заложили на месте гибели царя-императора, повернула назад,
отказалась от посещения. Я предложил вернуться к машине, чтобы доехать
до самого популярного среди питерских верующих храма, к Николе. Там
есть, где припарковаться.

Приехали, вошли за решетку во двор, и тут Алёна вновь ахнула в полный
голос. Ей же нечем голову покрыть. Я хотел предложить носовой платок, но
вовремя заткнулся. Алёна подошла к крыльцу и трижды перекрестилась,
глядя на купола и святой лик над главным входом. Затем попятилась шагов
на десять и перекрестилась ещё раз, что-то нашептывая, на
четырехъярусную колокольню стоящую в стороне, и являющуюся одним из
шедевров архитектуры петербургского стиля.

– Если меня Господь сегодня в церковь не пускает, - сделала вывод
Алёна, - значит, так тому и быть. И нечего лезть и стараться.

Она вдруг повеселела. Изменилась прямо на глазах. И
затараторила, что никакого ресторана ей не надо, поехали домой, накупим
чего захотим, она приготовит разных блюд, каких я пожелаю, и мы гульнём
на полную катушку.

– Ты мне город показал, музей, церковь. Я такая благодарная тебе. Так
что поеду завтра домой совсем счастливая. А что там дальше будет даже
думать сейчас не хочу.

И я «врубился» в её настроение. Весь день она внутренне готовилась, а
теперь созрела отблагодарить меня по полной программе. Малевская на ее
месте не стала бы так морочить голову, сделала бы всё что надо, без
внутренних сомнений, - и до свидания, гуд бай, май бэби. А для Алёны
решение вопроса благодарности оказалось непростым. Значит, самой-то ей
грешить в гостях не очень хочется. Она воспринимает приближающееся
событие, как необходимость, как неизбежность. А чтобы не было досадно,
готовится к предстоящему отблагодарению с бесшабашной весёлостью,
по-русски. Черт с ним, пропади все пропадом, пусть летит душа по кочкам,
чтоб потом не сожалеть.

Она засмеялась даже, когда я набрал скорость. Как-то неистово хохотнула
своим каким-то мыслям, с буйной сумасшедшинкой во взгляде, отчего мне
сделалось не по себе.



57

На рынке я накупил всевозможной зелени, малосольной сёмги, ветчины,
хотел похвастаться фирменным продуктом Балтийского залива, корюшкой, но
её давно не было, послезавтра начало июля. Взяли морскую рыбу, там
поменьше костей. Дома я занялся сервировкой и приготовлением салата, а
княжна взялась жарить, напевая что-то женское, разудалое. Типа «один раз
в год сады цветут». Её сельская одержимость меня совершенно не
вдохновляла. Желание моё померкло ещё в городе, оттого, что Алёна
неадекватно реагировала на мои приколы. А сейчас она готовилась к
предстоящей ночи, как десантник к маршброску. Неужели у неё почти не
было мужчин, и потому она неизбежную близость воспринимает не как
естественное получение чувственных наслаждений, а как жертвоприношение,
сакральный ритуал? Нет, мы с ней определенно из разных племен, относимся
к несходным подвидам животного мира.

Настроение у меня тоже переменилось. Легкий эфир юмора кристаллизовался
в сталактит настороженной серьёзности. Если у женщины нет
встречного желания, то и у меня внутри непроизвольно срабатывают
тормоза. Я не жвачный самец, у которого половой инстинкт
подавляет силу воли и трезвую работу головного мозга.

Я сел к подоконнику и задал вопрос, который давно болтался в моей
оперативной памяти.

– Скажи Алёна, а как ты относишься к чувствам Ибрагима? К его серьёзным
ухаживаниям, к искренней помощи?

Она села напротив, проникновенно взглянула, но спросила с не ушедшей
пока игривостью.

– Ты действительно хочешь про это знать? Зачем тебе?

И я раскололся.

– Дело в том, что Ибрагим здорово меня выручил, помог. И я дал ему
слово, что если даже встречу тебя, то ничего такого себе не позволю. Он
даже просил меня поклясться.

Алёна посерьёзнела, но тут же скривила губы в улыбке. Усмехнулась с
иронией то ли над собой, то ли над моим признанием.

– Не волнуйся, Ибрагим не узнает, что я была у тебя. И ты с ним
больше не увидишься. Не волнуйся. Если хочешь знать, то я ему никаких
обещание не давала.

– Ну, это понятно, - сказал я, чтобы сообразить, как поточнее задать
следующий вопрос. И задал. – Как я понял, Ибрагим очень любит тебя. Ты
знаешь об этом?

Показная весёлость Алёны все же распылилась.

– Ну, знаю, так и что? У него жена есть. Он, конечно, хочет от неё
уходить…

– Ну-ка, ну-ка, - зацепился я за её сообщение. – Расскажи, пожалуйста,
поподробней.

И Алёна с грустью поведала свою историю. Лет пять назад, когда мама ещё
была жива, Ибрагим лечился у неё сам и дочку потом водил, с которой
пришлось долго нянькаться. А ему она вправила позвонки, сделала три
сеанса массажа, посоветовала не носить тяжестей, чем заслужила прозвище
«волшебница». Ибрагим встречал её на улице как бы невзначай, предлагал
куда надо подвезти, или покататься так просто, без затей, или съездить
хорошенько посидеть в рестораны Севастополя, или отдохнуть на море
где-нибудь в Орловке. От близких поездок она не отказывалась, и дружба
их крепла. Ей нравилась его весёлость и вежливое обхождение, он не
позволял себе по отношению к ней ни сальных намеков, ни показной,
игривой грубости. Он помог и с похоронами, а через сорок дней после
смерти мамы стал заезжать по вечерам. На первые интимные приставания
Алёна ответила решительным отказом, чем заслужила особое уважение. Месяц
он за ней наблюдал через своих помощников, и как-то заявился с
подарками на важный разговор. Он не сказал, что любит, а
объяснил, как всё время думает о ней и хочет, чтобы она стала его
женщиной. Официально ему жениться не дадут, нельзя, но она будет всем
обеспечена, и никто не посмеет её за это хоть как-то оскорбить. Семьи
крымских татар многоженства не знают, а разводы у них
осуждаются, и в родственных кругах и по религиозным установкам. Ибрагим
сознательно шёл на риск, так как старший брат его жены, как признанный
авторитет, мог призвать к ответу за позор сестры.

– Он такой весь седой и лицом чёрный? – спросил я. – Невысокий такой,
да?

– А ты откуда его знаешь? – удивилась Алёна. – Его в городе почти не
бывает. На нём уголовное дело висит.

Теперь я понял, отчего в горах Ибрагиму не нравились мои признания, и он
просил меня помалкивать, а его соратники над ним подшучивали, зная
кое-что. Там разрастался конфликт между ним и братом его жены. И
конфликт нешуточный, если тот является криминальным лидером. Почему же
тогда Ибрагим так уверенно сказал на прощание, что скоро ему быть
командиром?

– А когда я вернулась от тётки, - продолжила рассказ Алёна, - он
приехал откуда-то злой такой и решительный. И сказал, что всё, уходит от
жены. Что всей родне объявил, что не хочет больше жить с женщиной,
которая двух девочек ему родила, и он не верит, что она способна родить
сына. И в этом его многие понимают и поддерживают. Я так думаю, что
друзья, в основном, которые знают, как он ко мне относится.

Значит, конфликт в горах разрядился. Наверняка, после того, как Ибрагим
меня проводил и вернулся в отряд, брат жены устроил ему допрос,
остальные подлили масла в огонь насмешками, и он решился проявить
характер, взял и объявил о разрыве семейных и родственных уз, к которому
давно готовился. Возможно, и моё появление возле Алёны сыграло не
последнюю мелодию в случившейся оратории.

– Он сказал, что жене и детям оставляет жильё, а у меня покупает дом.

– Подожди, подожди, - перебил я Алёну. – Ты же говорила, да и он,
помнится, намекал, что купля-продажа будет липовой. Только для
отваживания кредиторов.

– Сейчас – да. На первое время. А потом он мне купит квартиру в
Симферополе, и мы оформим продажу по-настоящему.

– Алёна, а тебе не кажется, что тебя обманывают? Это не похоже на то,
как татары выжили тебя из дому, чтобы твою собственность приобрести?
Ведь они же занимаются самозахватом земель?

– Нет, не кажется, - уверенно покачала головой Алёна. – Сейчас моя
подпись липовая, и там не хватает кое-чего в бумагах. А потом, если я не
подпишу как следует, и не дам согласия, у него ничего не получится. Он
сам так предложил и меня его предложение устраивает. Он, конечно, замуж
меня зовёт, обещает расписаться, но не сразу, потом, когда родня его
успокоится. И не торопит меня с ответом. Он даже не против, что жить мы
будем не вместе первое время. Он назвал цену за дом, и цену высокую, за
такие деньги можно хорошую квартиру купить в Симферополе. А мне так
даже и лучше, там всегда работу можно найти. Да и веселей,
все-таки столица.

Я спросил, какую сумму назначил за дом Ибрагим. Она сказала. Я кивнул,
что, мол, понятно, за такой дом неплохо. А про себя отметил,
что здесь, в Питере, за такие деньги ей даже комнату в коммуналке
приобрести не удастся. И задал Алёне главный вопрос, на который так и
подмывал анализ моих колебаний.

– А в Россию ты переехать не хотела бы? Ты же русская всё-таки. Тем
более что на Украине чёрт-те что творится с властью и политикой.

Алёна сначала пожала плечами, а потом рассмеялась.

– Не-ет! Я там выросла. Там моя родина. Лучше Крыма земли нет. Знаешь,
как мой отец говорил? Лучше на Черном море кушать черный хлеб, чем на
Белом белый. У нас тихо, спокойно, а здесь как-то страшно. Ну что, в
России лучше живут, что ли? Бедным людям везде не сладко, что на
Украине, что здесь. Нет, в Питере я бы точно жить не смогла. У вас
тут сумасшедший дом. Сыро, холодно. Красиво, конечно, очень красиво. Но
только посмотреть.

У меня словно булыжник с души свалился. И раздавил точащих изнутри
червей сомнения.

Ведь мы же с ней действительно разного поля яблоки. Конечно, история
учит нас, что смешение этносов даёт оздоровление нации. Но если верить
словам южанки, она не приемлет жизнь на севере ни биологически, ни
духовно. Алёна, бесспорно, лучший вариант жены в плане быта, но наше с
ней сосуществование в формате общения уже сейчас кажется проблематичным,
так как она даже в юмор мой не въезжает. А если она будет
смотреть только любовные сериалы, то мне по вечерам хоть из дому беги? С
одной стороны я вроде как должен помочь одной из лучших представительниц
женской культуры человечества, от нас точно пойдёт здоровое потомство.
Но с другой стороны для совместного проживания должно быть искреннее
чувство, так важное для меня, как для романтика. Я пока не собираюсь
сдавать свои шаткие позиции, тоже важные для планеты, чтобы начинать
жить по логике холодного практицизма, убийственного для меня. Хотя в
будущем и светят определённые плюсы, а именно, если Алёна продаёт свой
дом, то с её деньгами можно мою однокомнатную квартиру обменять на
большую. Но повисает вопрос, а как я себя буду чувствовать в этом
плюсе? А если рассмотреть наше положение с точки зрения гражданского
патриотизма, то неразрешимая дилемма возникает и здесь. По одной
логике я как бы выручу соплеменницу из татарского плена, не дам стать ей
наложницей, но по другой логике мы отдадим в их руки Алёнину
собственность, они захватят кусочек русской земли. Самой важной мне
показалась политическая точка зрения на вопрос «а не сделать ли мне
Алёне предложение?» Ведь я же дал Ибрагиму слово! Представитель
православного вероисповедания поклялся мусульманину, что не тронет
женщину, которую тот любит. А нам дальше жить по соседству, или вместе,
и в одном культурном языковом поле. И они уже к чему-то готовятся. А
как показывает всё та же История, со времён Орды данное слово лучше
держать. Потому что, если ты не сдержал данного слова, нарушил клятву,
то за недоверием жди вражды, а затем и крови.

Вот до какого маразма я додумался, сидя на кухне и подливая спиртного
Бахчисарайской княжне.

Она раздухарилась, запьянела и плела один за другим рассказы из
небогатой своей личной жизни. Оказывается, у неё уже с кем-то что-то
было, надо же. А меня водка не брала, и я в основном помалкивал, только
подливал. Мы досидели до того времени, когда белая ночь замирает на два
часа в сумрачной полудрёме, к тому же она стала темней. Алёна сходила
«по своим делам», потом в ванную, откуда вышла в майке до колен и весело
спросила.

– Ну что, будем ложится?

Я за это время постелил ей чистое бельё, но диван не разложил на двоих,
сдержался.

– Ты давай, а я почитаю, - придумался неуклюжий ответ. – Что-то спать
совсем не хочется.

Она посмотрела на меня внимательно и серьёзно. А сказала хоть и с
иронией, но с плохо скрываемым сожалением.

– А я ничего такого и не предлагаю. Твои чувства мне понятны. Ты не
хочешь изменять своей девушке.

– Какой ещё девушке? – вскричал я непроизвольно и весело.

– Ну той. К которой ты ходил в Партенит через горы. С которой
в Крым приехал. Которая должна была тебе помочь назад уехать, без
документов.

Ах да, Ибрагим же ей обо всем рассказал! Как у меня из головы-то
вылетело. Может быть, поэтому Алёна и была весь день насторожена, ждала,
когда я вспомню о своей девушке?

- Алёна, - я взял её за нежное плечо. – Ты не поверила, что я вернулся
один? Я действительно ехал на электричках и с пересадками. Потому что
девушки своей в Партените не застал, она раньше домой умотала. Она,
во-первых, не моя, а во-вторых совершенно меня теперь не интересует. Мы
были просто друзьями. Так что ложись спать и думай о том, как вернёшься
домой, где тебя Ибрагим ждёт. Я дал ему слово, что пальцем тебя не
трону.

Она повернулась, пошла в темную комнату, откуда сказала все с той же
издёвкой.

– А он и не узнает, что я была у тебя!..

– Тогда тем более! - крикнул я уже весело. – Мне нужно быть верным
клятве, как воину после присяги!

Вот уж чего мне совершенно не хотелось, так это, чтоб мой мужественный
поступок, а по сути глупый, был расценён, как сохранение
верности Мальвине.

58

О предстоящей встрече с Малевской я и размышлял до наступления рассвета,
пока не стало темнеть в глазах и пришлось достать из кладовки дежурный
матрас. Если по отношению к Алёне я чувствовал себя героем, победившие
животные инстинкты, и мой дух торжествовал над плотью, - а плоть
периодически дразнилась: «Ну и дурак!» – то перед неминуемой разборкой с
боевой подругой душонка моя вызывала жалость, а тело потряхивало
мелкой дрожью.

С утра я повёз Алёну на Петергофский каскад фонтанов, затем к
Екатерининскому дворцу в Пушкине. Мы даже в Янтарную комнату попали,
нагло зацепившись за экскурсионную группу. Выйдя оттуда под моросящий
дождик, Алёна объявила, что теперь удовлетворена на все сто процентов.
Я намекнул, что духовное насыщение произошло всё-таки с моей помощью,
но не стал говорить, что благодаря ей сам наконец-то посетил
восстановленное чудо.

Держалась Алёна весело, с иронией, через которую проскальзывала гнетущая
печаль перед непредсказуемым будущим. А для кого наше будущее
предсказуемо? У нас творится непонятно что, и у них готовятся
неизвестно к чему. Нам нужен новый Мамай, общая беда, перед которой мы
объединимся и сплотимся. Такими вопросами и ответами утешал я сам себя.

В кафешке с ругательным названием «Блинная» Алёна меня удивила.

– Я тебе очень благодарна, Антон. Так что приглашаю в гости. Будешь ещё
раз в Крыму, заезжай обязательно.

– А как я объясню своё появление Ибрагиму? Я же пообещал, что не
появлюсь больше на Бахчисарайском мониторе.

– Ты забыл! – махнула на меня рукой Алёна. – Совсем забыл про нашу
легенду? А мне она понравилась. И я рассказала ему, что ты жених моей
подруги из Ленинграда. С которой я давно познакомилась. Что ты заезжал
передать от неё привет. Но не сказал, как выяснилось, что приехал совсем
с другой девушкой. Ведь ты же такой из себя ладный. И тебе на самом
деле нужно было, как историку, посмотреть Чуфут-Кале, город караимов и
пройти через горы.

– А зачем такая чехарда? – не понял я. – Он будет ещё спрашивать?

– Да. И я не знаю, как мне объяснять Ибрагиму, зачем ты оставил у меня
рюкзак в первый раз. Во второй раз ты его оставил с документами, потому
что вы поехали трясти сволочь профессора. А в первый раз
почему?

– Чтобы налегке в горы идти, - ответил я, удрученно припоминая, что
Ибрагим знает про меня гораздо больше, чем она.

– А почему ты сразу не отвёз рюкзак с девушкой в Партенит? Потом бы
пошёл через горы. Вот он мне такие вопросы задавал, и я честно говорила,
что не знаю.

– Значит, если я приеду к вам ещё раз, то эти вопросы опять всплывут в
ревнивой голове Ибрагима?

– А ты не бойся, - махнула опять на меня ладошкой Алёна. – Во-первых,
ещё не известно, буду ли я с ним жить. Он мне предложение сделал, но я
согласия пока не давала. А во-вторых, за это время кое-что забудется из
наших приключений. Скажешь, что не помнишь. Или придумаешь что-нибудь.
Ты же умеешь.

На вокзале она повторила просьбу.

– Только ты заедь обязательно. Столько всего произошло всего за
какую-то неделю, а я тебе так благодарна за наши приключения. Спасибо
тебе, Антон.

И тут она прижалась ко мне горячо и нежно. И поцеловала в щёку. А входя
в вагон махнула, дескать, всё, иди, не стой. Ох уж эти мне характерные
жесты ручкой!

Когда состав тронулся, я был твёрдо уверен, что поступил неправильно, но
сожалеть поздно, потому что поезд ушёл как реально, так и в фигуральном
выражении.

Проходя мимо настенного расписания вокзала, я увидел, что через полчаса
прибывает точно такой же поезд из Крыма. То, что надо. Я возвращаюсь в
город именно сегодня и на нём!

Да, я хотел сесть зайцем ещё в Симферополе, проводники без документов не
брали, но посоветовали добраться до Белгорода электричками, что я и
сделал, и могу красочно описать своё путешествие без билетов, а на
Российской стороне дождался именно Питерского поезда, чтобы сразу домой,
выложил за проезд все деньги, которых не хватало, но поклялся доплатить
сразу по прибытию. Сердобольная проводница, страшненькая такая,
согласилась с одним условием, так что мне пришлось ещё и физически
отрабатывать. Легенда складывалась правдоподобно, лишь детали оставалось
подредактировать.

У меня словно включился дремавший до сих пор блок активного действия. Я
примчался домой, чтобы переодеться в грязное, и с ужасом увидел, что мои
дорожные штаны и черная футболка сушатся в ванной после стирки. Алёна
показала напоследок, что она идеальный всё-таки вариант жены. Я достал
из рюкзака сменные летние джинсы и прикольную рубаху, которую мне
подарила Малевская на день защитника Отечества, чтобы я выглядел
современным парнем. Шмотки оказались убедительно мятыми, я тут же
вспомнил, где в них переоделся, и кинул на плечо свою дорожную сумку с
ветровкой, ведь они была со мной всю дорогу. Через сорок минут после
прибытия поезда я дважды набирал номер телефона Мальвины и, как только
на другом конце поднимали трубку, сразу нажимал на рычаг отбоя.
А затем позвонил Симону.

– Здорово, дружище!.. Я прибыл, но ты тихо, не ори… Тебе никто
насчет меня не звонил?.. Никто ничего не спрашивал?.. Странно… Да я
знаю, что ты дома не сидишь. Я сам два часа назад звонил тебе из поезда
по мобильнику проводницы, и тебя дома не было… Ну и хорошо, что ты за
пивом выходил, очень хорошо, а теперь слушай меня внимательно. Я
конкретно попал, Симон. Из-за рыжей сволочи влип по самые уши. Приехал
без документов, без вещей и без ключей от квартиры. Завтра тебе
расскажу, как мне это удалось, а сейчас ты должен сделать вот что. Из
поезда я дозвонился до одной своей подруги по институту, потому что тебя
не было дома, и попросил её выручить меня, принести к поезду пятьсот
рублей, чтобы расплатиться за проезд, доплатить недостающую сумму,
понимаешь? Она живет в центре, недалеко от вокзала, ты её не знаешь, и
Мальвина про неё не должна ничего знать. Врубаешься, да? Я сейчас у
неё, моюсь в ванной, слышишь, как вода журчит? Я прямо из ванной с
тобой разговариваю. А ты сейчас должен позвонить Мальвине… Я дам тебе
номер телефона, ты дослушай… Ты позвонишь и скажешь дословно следующее.
Запоминай. Моё имя и фамилию ты произносить не должен. И себя называть
ни в коем случае. Ты должен сказать так. Я звоню по просьбе
вашего знакомого... Я только что встретил его с поезда... Сейчас он
помоется с дороги и передаст вам привет, никуда не уходите. И всё,
больше никаких вопросов и ответов, сразу клади трубку. Хорошо запомнил?
Действуй, а я тебе перезвоню.

Осмотрев себя в зеркало, я решил ещё раз побриться, щетина все-таки
отросла, и вымыть голову с шампунем. Для пущей верности.
Затем вновь связался с Симоном. Надёжный друг детства сделал все, как и
следовало ожидать.

– Она вообще такая ошизела!.. Нет, не спрашивала, кто звонит… И номера
телефона моего не спрашивала, я же сразу трубку положил… А ты завтра во
сколько будешь?… Я часов до четырёх по городу помотаюсь… Ну всё, Край,
после пяти я тебя жду… Да, я запомнил, это я встретил тебя на вокзале
после того, как ты позвонил мне из поезда по мобильному доброй
проводницы, я заплатил ей пятисотку, привёз тебя к себе, замочил в
ванной и позвонил Наташке, а куда ты потом уехал, я не знаю… Ну ты
конспиратор, блин, такой, вообще чума!..

Деньги я спрятал на книжной полке, с собой взял несколько десяток и пару
полтинников, которыми меня по логике снабдил Симон. Выстиранную одежду
сунул в рюкзак и вынес на помойку за домом, сунул поглубже в мусорный
бак. Они по той же логике остались в Крыму. И ключи спрятал недалеко от
дома, которых не должно быть со мной. Я даже соседу Вите решил не
показываться на глаза, когда завидел его, катящемся на велосипеде.
Конспирация должна быть полной. Рыжий бывал у меня в гостях и знает
соседа. Вряд ли он возьмётся проводить доскональное расследование, но
лучше исключить даже предполагаемые недоразумения. Малейший прокол, - и
всё, мне вряд ли поверят. А пока что я надеялся увернуться от
расплаты за проданную коробку с наркотическими таблетками.

Малевская открыла дверь с широко раззявленным ртом и бросилась мне на
шею с жаркими объятиями, обильными слезами и всем своим нешуточным
весом.

– Антончик… Антон!.. Антошечка-а!.. Ну, как ты?.. Ну что?..

Ну надо же!..

– Осторожно, не испачкайся, - сказал я уставшим голосом, отстранив её
от себя. – Сам-то я вымылся у Симона, но одежда грязная. Как я
переоделся у ментов в Бахчисарае, после того, как вымок под дождём, так
больше и не снимал её ни разу за столько дней. А Симон, ты же знаешь,
ниже ростом, у него на меня тряпок не нашлось.

Джинсы и рубаху я по дороге хорошенько подретушировал грязной водой из
луж.

– Ну так снимай, снимай, я выстираю, - запричитала Мальвина и
накинулась меня раздевать. – Ты, наверное, хочешь поесть? Ты же
наголодался, наверное?

А я, черт возьми, этого вопроса не учёл. За два дня мы с Алёной в
питании себе не отказывали, а потому я вряд ли выглядел голодным волком.

– Давай потом, - придумал я ответ. – Симон меня накормил. Набил, дурак,
живот, чем попало, теперь даже мутит. Но, слава Богу, хоть вымылся.
Отдраил всю грязь, наконец-то.

Она тоже была вся такая свежая, приятно пахнущая, и мне надлежало
продемонстрировать другой голод, эротический. Мальвина хотела того же, и
не по легенде, а от полноты жалостных чувств, а потому заводить мне
самого себя не пришлось. Но выказать именно волчий сексуальный голод не
получилось, меня хватило только на один раз.

– Ты, наверное, очень устал, измотался? – заботливо спросила она, изо
всех сил прижимаясь к моему поникшему телу.

– Да, нервы, - ответил я, и чмокнул его с благодарностью за понимание.

А ещё я должен был смертельно желать сна. Всё по той же логике моего
трудного возвращения. С благодарностью к спасительным обстоятельствам
поведения, и поблагодарив Мальвину за заботу, я повернулся к ней спиной,
и сделал вид, что умиротворённо засыпаю.



59

Тщательно всё обдумав за время логического сна, и даже немного подремав,
я резко сел на кровати, когда совсем стемнело, и грубо спросил.

– У тебя выпить есть?

Мальвина ответила сразу, потому что не спала, и порядком надоела мне
своими прикосновениями и перекидываниями тела с боку на бок.

– Выпить ничего нет, но можно сходить в «двадцать четыре часа». – И
ласково поинтересовалась. – А почему ты не спишь? Ты же как бы
заснул.

– С тобой уснёшь, - ответил я мрачно. И пояснил. – Кошмары снятся. Сны
всякие. Только задремлю, привидится что-то, вскидываюсь от страха, и
всё, до утра глаз не сомкнуть. Вот до чего вы меня довели.

– Кто это, мы? – настороженно просила Малевская.

– Вы с Рыжим. Ты же знала, что я везу? Знала. Он дал тебе задание меня
контролировать. Так ведь? Значит, ты его сообщница. И не вздумай
спорить, не поверю. Одевайся лучше, пойдём в магазин. Свет включать не
надо.

– Почему? – прозвучало со страхом.

– Потому что за квартирой могут следить. Я не уверен, что здесь не
поджидали моего возвращения.

– Да-да, конечно, - согласилась Мальвина.

Я избрал верную тактику, обвинительно-наступательную. С
Рыжим бы у меня такой номер не прошёл.

Мы вышли на улицу, где я сначала огляделся, а потом, на ходу, стал тихо
допрашивать свою бывшую кандидатку в невесты. Почему она уехала раньше
времени? Почему не дождалась меня? Что у неё стряслось?

Оказалось, что стряслось не тут, а там, после того, как я, забрав
паспорт и билет, поехал якобы забирать рюкзак с коробкой из «ментуры».
Вечером она позвонила Рыжему и сообщила, куда и зачем я отправился. Всё,
заорал на неё Рыжий, немедленно сматывайся, он у ментов на крючке, они
вычисляют всю цепочку поставки наркотиков в дома отдыха южного
побережья. Не может быть, стала оправдывать меня подруга, дескать, я сам
был очень расстроен и требовал от него денег за то, что привезу коробку
обратно, денег у нас действительно мало. Да не привезёт он ничего, стал
обзывать её разными словами Рыжий, если коробка у ментов, значит,
кранты, они за ним следят, возможно, засекли его встречу с тобой, а ещё
более вероятно, что склонили меня к сотрудничеству. Почему ты так
думаешь, спросила глупая Малевская. А где он пропадал целый день, задал
резонный вопрос более сообразительный Рыжий. Ты не понимаешь, почему он
сразу не приехал из Бахчисарая, а только на следующий день заявился? Не
может быть, не верила Малевская. Может, дура, может, орал на неё Рыжий,
потому что в Симферополе задержали ещё одного курьера с тем человеком, с
которым Антон должен был встретиться. Вот оно как, обалдела Малевская от
страха, и рассказала Рыжему, как её с попутчиком Валерой тормознули на
перроне вокзальные волки и содрали штраф за якобы незаконный обмен
денег. Почему ты сразу мне об этом не сказала, взревел Рыжий, вас же не
просто так задержали, ты что, не врубаешься? Давай немедленно и
незаметно линяй оттуда, мобильный телефон выброси, а лучше закопай.
Фишка для тебя такая на всякий случай: ты приезжала одна, без путёвки,
не знаешь никакого Крайнова, а меня тем более, отдохнула несколько дней
на частном секторе, позвонила домой, мама лежит в больнице, а потому
решила срочно уехать. В Питере ни с кем связи не ищи, я сам тебя найду,
если понадобишься, а когда вернется Антон, ты с ним порви отношения на
первое время, понаблюдай, как он себя поведёт.

– Так вот почему я тебя не застал на месте, - сделал я глубокомысленный
вывод с гримасой страдания на лице. – И дозвониться не мог ни разу,
чтобы узнать, что с тобой случилось. Так что же это получается? Если
задержали того человека с газетой, кому я должен был передать конфетки,
значит, и меня поджидала на вокзале та же участь, что и второго курьера?
Но это же подстава. Тебя с Валерой, выходит, задержали не просто так?
Сумки, вещи у вас проверяли? Всё ясно. Тебя должны были сгавчить вместе
со мной. Ты была для них маяком. Рыжий подставил нас обоих. Понимаешь?
Ну, сволочь. Ты звонила ему, когда вернулась?

Малевская посмотрела на меня внимательно. Мы уже пришли в полуподвальный
магазин, торгующий круглосуточно. Я задал неосторожный вопрос. Она
подумала, что я интересуюсь не просто так.

– Звонила. Автомат отвечает, что номер отключен. Рыжий, наверное, тоже
трубку выбросил.

Она пыталась по моему лицу определить реакцию, но я спросил, что будем
пить, чем закусывать, и сколько у неё денег есть, потому что Симон отдал
мне последние.

– Я и сегодня пыталась ему звонить, - продолжила Малевская. – Ну,
сначала, когда были какие-то типа звонки странные, и сразу бросали
трубку. Два раза.

– Это я с вокзала пытался определить, дома ли ты.
Всего-навсего.

– А потом, когда Симон позвонил и намекнул, что мне надо чего-то
ждать… А я такая не поняла, чего ждать, твоего звонка или ты сам
приедешь?.. Я поняла, что конспирация, и не знала, чего делать… Рыжий
велел же оборвать с тобой отношения… Ну, я и позвонила, что бы
спросить, как же мне теперь-то?.. Встречаться мне с тобой, или
сматываться к родителям на дачу? Мои папашка с мамашкой сейчас на даче в
Комарово. А у Рыжего опять, ни домашний, ни труба не отвечают.

– И слава Богу, - сказал я зло и тихо. – Если б ты дозвонилась, и он бы
приказал тебе лечь на дно, ты бы сразу же смылась? Как он лихо сделал
тебя марионеткой.

– Я не марионетка!..

– Заткнись, тихо. Ты же у него в руках. Сколько Рыжий обещал тебе
заплатить за контроль надо мной? Ну, колись. Хоть что-то заплатил?

– Да пошёл он на фиг! – резко перешла на крик Малевская. – Я знать его
больше не хочу! Понял?

Истерики её были непредсказуемы, и я тут же перевёл разговор на
продукты, что нам купить. Денег у Мальвины тоже имелось негусто. Она ещё
не показывалась на глаза родителям, пусть думают, что доченька пока что
нежит у моря свои телеса. Мы взяли водки, сигарет, овощного соку, яиц и
вареной колбасы.

Не включая света, сели за кухонным столом и налили под холодную
закуску, не стали ничего разогревать.

И я принялся аккуратно вплетать свою легенду в расслабленный от выпитого
мозг подруги.

Возвращаюсь это я в бахчисарайское отделение милиции, у меня там
проверяют документы, что-то записывают, возвращают рюкзак и говорят, что
всё, свободен. Я вежливо благодарю, проверяю вещи, а коробочки-то и
нет. И мне становится очевидным, что меня отпускают не просто так, а
под наружное наблюдение. Я не знаю, что делать, топчусь на месте. Мне бы
уйти, как я понял потом, ну и пусть наблюдают, я же ничего криминального
больше не совершу, а как буду потом перед Рыжим отчитываться, и поверит
ли он, это уже другое дело. И я совершил непростительную
глупость. А где коробочка, спрашиваю. Тут была коробочка с конфетами.

– Да ты что? – ахнула Малевская, не видя моих глаз в
темноте.

А мне и говорят. Ах тебе ещё и коробочку? Извини, забыли. Ну-ка,
пройди, голубец, к нашему начальнику. И приводят меня на второй этаж в
кабинет. А там сидит такой украинский вареник и радостно меня приглашает
к столу. Ты что же, говорит, над нами шутками балуешься? Мы коробку
изъяли у тебя, ты говорил, что гостинчик должен был кому-то передать, а
мы решили наших детишек угостить, открываем, а там совсем другие конфеты
оказывается. Вот и скажи-ка мне, пока мы вдвоём, что это за колёсики
такие, от каких болезней лечат, и, самое главное, сколько могут стоить и
на какие деньги. Я понял, что меня начинают раскручивать и отвечаю, как
Рыжий наставлял, что не знаю, сам не ожидал такого содержимого,
меня просили только передать за какое-то вознаграждение. А он меня чуть
ли не обнимает, и по-дружески так, проникновенно, говорит.
Ну ты чего, не понял? Я же не спрашиваю тебя, кто тебе эту коробку с
лекарствами дал, и меня совсем не интересует, кому ты её должен был
доставить, я хочу только знать, как называются таблетки и на какую
сумму воно потягнет? Скажи, и всё, гуляй на море.

– Ну так сказал бы! – вырвалось у Мальвины с дурацким жестом.

Вот и я засомневался было. А что, если бедные менты с невысокой
зарплатой хотят всего лишь впарить изъятый товар? Была мысль даже
поторговаться. А сколько мне перепадёт из вырученных денег, какой вы
процент, волки, обещаете? Но я вовремя осознал, что как только дам
интересующие сведения, тут же попаду под статью за хранение и
транспортировку наркотиков.

– Конечно, - согласилась догадливая Малевская.

Да и не знал я действительно, то ли на беду, то ли на счастье, что
именно в коробке, а на глаз не умею определять, барби это, винт,
экстэзи, или другая гадость. Ну посиди, подумай, сказал начальник,
капитан по званию, но не начальник всего отделения, а какой-то службы,
на двери была табличка, но я не запомнил. И в этом было
правдоподобие, чтобы я не сомневался. Он, дескать, не следователь, а
какой-то зам главного, может быть, по хоз части, а эти ребята ничем не
погнушаются ради обогащения. Он меня запер в кабинете, ушёл, а я
стал напряженно чесать репу, как же мне быть. Он пришёл уже поддатый,
добродушный такой, ну шо, говорит, надумал, так скажи, да поезжай, тебя
на пляже девки заждались. И я стал тоже бить на человеческую понимание,
со слезой в голосе. Вот клянусь, что не знаю. Должен был передать груз
человеку с газетой в Симферополе, но ещё позавчера, а в
таблетках не разбираюсь, я не химик. А он мне телефон двигает. Так
возьми да позвони тем, кто тебе коробку дал, и спроси название товара.
Тут я понял, что меня все-таки раскручивают.

– Ну ясный крендель, - подтвердила Малевская.

И тогда я решил сам пойти на хитрость. Мне, говорю, сказали ещё вот что.
Если по каким-то непредвиденным обстоятельствам встреча не состоится, то
человек с газетой «МК» будет каждый день ждать меня с четырёх до пяти в
назначенном месте. Время было как раз без четверти двенадцать. У него
большие часы висели на стенке. Я же уехал из Партенита вечером, а
приехал к ним рано утром. Если сработает, то меня сейчас же отправят. Я
понимал, что меня будут сопровождать человека два как минимум, но решил
рискнуть. Я вспомнил старый фильм про войну, где нашего разведчика
забрасывают к немцам, его там сгавчили, пытали, и он задвинул липу, что
должен встретиться со связным на рынке, в людном месте, куда его пару
раз привели под присмотром, а на третий раз он, воспользовавшись
суматохой, оторвался. Я задумал поступить точно так же. А капитан вдруг
мне заявляет. Очень хорошо, давай, поезжай, сейчас как раз электричка в
два часа пойдёт. Ты узнай там всё, пригрози, что выдашь его,
если пойдёт в отказ и не захочет раскалываться, и возвращайся за
паспортом и рюкзачком с ключами. Я действительно
был у них на крючке. Меня отпускали вроде бы просто так, будучи
уверенными, что я вернусь, никуда от них не денусь. Сначала я не
поверил, а потом до меня дошло, что за мной будет хвост, и того, с кем я
буду встречаться, они легко сфотографируют и вычислят.

– Ещё бы!

Я пришёл на вокзал, купил билет на электричку, потусовался там, и за
пять минут до прибытия пошёл по перрону в конец, чтобы сесть в последний
вагон. А там начинались кусты и забор, за которым густые деревья,
какой-то дикий парк. Ну я туда и ломанулся. А потом улочками,
переулками, наугад, но в нужном направлении. Если я уже ходил через
горы, то теперь хорошо знал маршрут. Всю ночь шёл и утро. Прихожу, а
тебя нет. А я только на тебя и надеялся. Только ты могла мне помочь
выехать из долбанного Крыма.

– Как? – удивилась Мальвина.

Я налил, мы выпили, поцеловались, и я рассказал как. А потом
рассказал, как выбрался без её помощи. И поймал себя на том, что слишком
уж литературно излагаю. Рыжий сразу бы меня «просёк», как-никак тоже
институт заканчивает.

А когда разлились остатки, я, наконец-то, сформулировал итог, подвёл нас
обоих к общему знаменателю.

– Я теперь в розыске, как ты понимаешь. Дома появляться нельзя, да и не
могу, нет ключей. Маманя с отцом через неделю приезжают. Я с ними
обязательно встречусь. И ты сегодня же поезжай к своим на дачу. Мы с
тобой должны повесить им одну и ту же историю. Как мы некуда вместе не
поехали. Потому что у меня на вокзале украли рюкзак. Мы встретились за
час до отправления, я пошёл в туалет, а пока ты щёлкала клювом по
сторонам рюкзак спёрли. С паспортом, водительскими правами… Нет, права,
кажется, я оставил дома… Ну и с путёвкой в санаторий.

– А почему это я щёлкала клювом?

– Ну откуда мне знать, это же твоя версия. Короче, мы разругались, я
послал тебя к известной матери, психанул, и уехал на фиг с вокзала. Даже
в милицию заявлять не стал. А ты сдала свой билет, ну и… Где ты была всё
это время? С родителями в Комарово?

– Ты что, я бы там с ума сошла! Версия должна же быть правдоподобной. Я
уехала на следующий день в Сочи. Я там была несколько раз, всё знаю.

– Молодец, - похвалил я её за сообразительность. – Было бы хорошо, если
б ты завтра же туда и уехала. И вернулась загоревшая, имея обратный
билет на руках. А билет отъезда потеряешь. И, поди докажи, что ты не
уезжала туда две недели назад. Правильно?

– С билетами сейчас напряжёнка.

– За час до отправления можно купить. Напросись к проводнице зайчиком.
Будешь ехать в её купе, как бедная родственница. Правда, они дерут
больше, чем стоимость билета. Но главное, чтоб у тебя был обратный
билет.

– А тебе что, действительно пришлось натурой с проводницей
расплачиваться? – печально спросила Малевская.

– Таковы жестокие условия демократического бытия. Ради спасения жизни
приходится торговать либо душой, либо телом.

– Какой ты сейчас противный!..

– Но умный, - подвёл я завершающую жирную черту. – Ты, значит, была в
Сочах, родители твои подтвердят, они денег давали, билет обратный
привезёшь. А мои родители подтвердят, что я уехал с дядей
Вовой-капитаном. Он же на следующий день, после нашего отъезда в Крым,
должен был перегонять корабль на Ладогу. Вот я с ним и уплыл. Я завтра
же, нет, послезавтра, созвонюсь с ним, и уеду в Новую Ладогу автобусом.
И проторчу там весь июль. Он же мне должен невыплаченные деньги за
работу на выставках в Эрмитаже.

Малевская знала дядю Вову. Я приводил её как-то в яхт-клуб, и
капитан был не прочь провести для неё познавательную экскурсию о
внутреннем устройстве корабля в спальной каюте.

– А когда вернусь, подам заявление о пропаже документа, потому что не
дождался, что его вдруг да вернут. И мне, возможно, выдадут новый
паспорт.

– Но ты же в розыске, - пролепетала захмелевшая Малевская, - тебя же
арестуют.

– Пусть арестовывают. Я не был в Крыму. У меня есть железное алиби.
Отпущу бороду за это время, постригусь налысо, изменю внешность. С моим
рюкзаком в Крыму был кто-то другой, понимаешь? А когда Рыжий выйдет с
тобой на связь… Да и я, наверняка, встречусь с ним в институте в
сентябре, нам же с ним последний курс остался… Мы с тобой в наглую
будем кричать, что знать его не знаем, ни в каком Крыму не были, никакой
коробки с конфетами в глаза не видели. Поняла? Мы в праве так поступить
за то, что мерзавец этот поломал нам весь отдых?

– Да! – решительно согласилась Малевская.

Я даже полюбил её в эту минуту. И мы отдались телесному прощанию. Она
пылала зверской страстью, я старался подыгрывать изо всех сил, а когда
они меня покинули, сказал, что мне её будет не хватать.

Договорившись о разрыве по легенде, и простившись эротически, утром мы
расставались на самом деле.

Развалившись за кухонным столом с сигаретой, Малевская предложила, а не
приготовить ли мне самому завтрак, потому что у неё совершенно нет
настроения. Я достал из холодильника имеющиеся продукты, нашёл огромную
сковородень, и решил сварганить такой же омлет с колбасой, зеленью и
помидорами, каким кормила меня Алёна.

Малевская в это время включила свою радиостанцию. Ах, как ей было
плохо, ах, как ей тут скучно, ах, какие все сволочи. В дополнение
к её нескончаемому щебету из комнаты на полную громкость орал
телевизор. Там пустоголовые певички демонстрировали кукольное умение
двигаться под музыку. Малевская, говоря и говоря, ещё и пританцовывала,
и даже подпевала. Она торчала от песен, где больше смысла имели не
слова, а звуки «ну-ну, чага-чага, пу-пу, надо-надо». Как я в эти минуты
понимал мусульман! Наконец она подошла к главной теме, как неважно себя
чувствует, потому что у неё скоро начнутся эти дела, а они всякий раз
проходят по-разному, вот у подруги одной эти дела проходят
почти незаметно, и она ей завидует, а у неё эти дела тянутся долго, и
она бывает вообще никакая, как другая её подруга, у которой бывает
вообще температура… Она могла часами рассказывать с любовью о своих
болезнях. Я боялся, как бы она не начала и об испражнениях. Ну
просто ходячий экспонат для уроков по естествознанию. Так и
хотелось крикнуть, что я не академик Павлов. Но когда я увидел,
что звуковая и смысловая атмосфера квартиры испортила задуманное блюдо,
яичница задымила, я не выдержал.

– Послушай, - сказал я. – Твоё тело взрастила природа. Она терпеливо
подбирала сочетание генов, вела селекцию на протяжении веков, чтобы ты
родилась со стройными ножками, упругими грудашками и смазливой
мордашкой. Дальше твоим воспитанием занимались папа с мамой, чему-то
тебя учили, да и ты сама старалась познавать мир и развиваться, чтобы
взрастить свою душу в гармонии со своим красивым телом. Ну не открывай
ты рот, не демонстрируй результаты этой кропотливой работы!

Я сказал это сгоряча, обжегшись о сковородку. И ушёл, не
притронувшись даже к пригоревшему из-за Малевской омлету.

60

Дома я нашёл в записной книжке сотовый номер телефона дяди
Вовы-капитана.

– Ну чего? – ответил незнакомый шершавый голос.

– Дядя Вова, это ты? Это Антон Крайнов, привет!..

– И чего надо?

– Мне надо капитана, дядю Володю…

– И чего надо?

– Я спросить хочу, можно ли приехать на корабль?..

– И чего надо?

– Адрес!.. Как мне вас там найти? Вы сейчас на стоянке или вдалеке от
берега?..

– Ничего не знаю, звони позже, пошли все на хрен…

Аппарат отключился, а я стал гадать, с кем же разговаривал. Наверное, с
одним из его друзей. Мужик приехал «оттянуться», и его укачало на
ладожской волне. Через час я повторил попытку связаться. Никто вообще не
ответил. Ещё через час произошло то же самое, точнее, ничего не
произошло. А после полудня зазвонил мой телефон.

Я бросился к нему, но трубку не поднял. Скорее всего, подумал я, это
дядя Вова. Он спустился, наконец, с кормовой палубы в каюту-кухню, где
валяются пьяные товарищи, а он-то в завязке, не пьёт, и увидел на
дисплее забытого мобильника номер не принятого звонка. Но могла ведь
позвонить ради интереса и Малевская. Или Рыжий, с которым она связалась
по каналу тайной связи, рассказала обо мне, а он решил выяснить, правду
ли я «впудрил» в её уши. Когда звонки прекратились, я выждал, поднял
трубку и набрал опять цифры капитана. Никто не ответил. Значит, не он.

В пять часов я пришёл к Симону. Он жил с матерью в двухкомнатной
квартирке в том районе, где раньше и я обитал, недалеко от
Староневского. Мы с ним вместе ходили в садик, потом в школу, которую
он, в отличие от меня, полностью не закончил, но зато дважды женился и
столько же развёлся за прошедшее время. С его характером нормальная баба
вряд ли бы ужилась, а он всякий раз нарывался на ненормальных, которых с
каждым годом всё больше по стране, если верить статистике. Освоив после
восьмого класса профессию электрика, Симон легко находил работу и
халтуры, не бедствовал, да и мать его пахала в трёх местах, накапливая
денег то на гарнитур, то на песцовую шубу, то на плазменную панель. На
улицу она в шубе вышла за три года всего лишь один раз, на пятнадцать
минут, и тут же вернулась, испугавшись, что снимут. Сыночек подворовывал
иногда у мамы, когда кончались свои деньги, а перед нами любил
хвастаться, что не боится короткого замыкания любой мощности, и как-то
на спор три секунды пальцами держал оголённый провод под напряжением.
Никто, правда, этого не видел, но и сомнений не высказывали.

Симон к встрече подготовился. Мы выпили под сёмгу водочки, он
«полирнул» пивком и выложил мне очень любопытную информацию, после того,
как я рассказал вкратце о своих приключениях. То же, что и Мальвине, ни
слова про княжну. Я не стал «лепить», что не был в Крыму, ведь сам же
звонил ему оттуда. Но предупредил, что не было такого, и Рыжего он по
моей просьбе не искал.

– Дня три назад, - поведал мне Симон с азартом, - мне позарез нужны
были бабосы. Я пошёл на тусняк, где Рыжий с Фиолетом тёрлись.
Покрутился, подождал, их нет. Я в другое место, в третье, поспрашивал,
никто ничего не знает. Чуваки слились. Я тогда звоню Фиолету домой.
А он, гад, номер поменял, но я выцепил новый номерок у одной его
подруги. И говорю его мамашке, так и так, мне вашему сыночку, блин,
денег надо передать, я его старый знакомый клиент. А она такая, ты чо,
его нет, и не звони сюда больше, Господь с тобой, он под следствием,
сидит в Крестах.

– Во как? – сделал я вид, что не сильно удивился. – А про Рыжего ты не
спросил?

– Спросил. Про Рыжего она не знает. Её тоже вызывали и спрашивали, где
Рыжего можно найти.

Надо же, подумал я, по легенде я скрываюсь, а на самом деле в бегах
Рыжий. Интересный расклад получается. Значит, он это мне звонил.
Проверял, после того, как Мальвина все-таки с ним связалась. Она,
конечно, дрянь, но если передала Рыжему всю мою «лапшу» дословно, то,
значит, выполнила свою спасительную миссию. У Рыжего не останется
сомнений, что «леденцы» изъяли в Бахчисарае.

Тут же пришла идея, как расколоть неверную подругу. Позвонить и
спросить, в чем дело, Рыжий тут звонил Симону и спрашивал, где я, потому
что ты ему сказала о моем приезде. И пусть повертится, если так. Я
набрал номер. Никто не отвечал. Неужели все-таки уехала на дачу? А потом
в Сочи? Вполне может быть. Хотя надо бы проверить ещё раз.

Симон в это время включил телевизор. По питерским новостям прошёл
репортаж о том, как свора бритоголовых юнцов опять напала на иностранца.

– Молодцы, ещё одна победа, - сказал, взмахнув кулаком, Симон и взялся
наливать.

– Ты что же, поддерживаешь этих дуболомов? – настороженно спросил я. –
Ты на их стороне?

– Я этих парней не знаю, но мы действуем так же, - ответил Симон. –
Наша цель – кавказцы. Айзеры, хачики. Ну и казахи, узбеки. Мусульмане, в
общем.

– Симон, ты что, обалдел? – я не хотел верить. – Тебе сколько лет? Эти
уроды ещё молодые, ума своего нет, и кто-то им загружает пустоголовые
диски. Недалёкие родители произвели их на свет, человеческого воспитания
не дали, но кормили хорошо, вот им энергию девать и некуда, не знают,
куда силу применять. Но многие повзрослеют, у кого соображалка
нормальная, те начнут своей башкой жить. Но ты-то, Симон, куда? Тебе
тридцатник давно стукнул. Ты до сих пор из детских ползунков не вырос?
Не понимаешь, где обделаешься?

Он резко переменил выражение лица.

– Я так и знал, Край, что ты меня плющить будешь, когда узнаешь. Но не
старайся, моя позиция твёрдая. Ты книжек много прочитал, но чего-то не
понимаешь. Что для русского не впадлу, то для немца смерть!

Его юмор производил иногда тягостное впечатление.

– Это же война, Край. Мусульмане прут со всех сторон. Они все рынки
захватили. Они вконец оборзели!

– А кто вам не даёт идти торговать?

– Нас туда не пустят!

– Да ты не сможешь! Каждый день стоять на рынке, - для этого другие
мозги надо иметь. Их далёкие предки сидели по целым дням у мечетей,
поэтому для них это психологически не сложно. А у нас другие
потребности. Ты пару дней поторгуешь за прилавком и вольтанёшься от
скуки. Но я хочу про другое тебе вдолбить. Ты пойми главное. Они не
захватывали ничего, они живут с нами вместе. Это наши мусульмане, наши!

– Как это наши? Ты чо, совсем уже в космосе?

Он смотрел на меня, как на умалишенного. Я стал объяснять медленно, при
помощи пальцев. И вспомнил, как вёл такими же методами разъяснения
Ибрагиму.

– Этнос – это единение людей на одной территории, объединенных
государственным устройством. До нашествия монгол северные княжества
рвали друг друга, как злейшие враги. Батый подчинил их своей власти,
установил определённый выход дани, после чего наладилась более-менее
мирная жизнь. Князья продолжали враждовать в силу жадности, по
наследственному праву каждый пытался урвать себе побольше волостей, но
теперь их право закреплялось ордынским ярлыком. Ты владеешь только на
этой земле, и всё, а если нарушишь, на чужое позаришься, значит,
преступник. Вот какой государственный порядок навела Орда, и княжества
стали потихоньку богатеть и крепнуть. Во время строгого
правления хана Узбека налоги драли высокие, но и жестоко наказывали за
любое проявление вражды, как не выгодное ханской казне. И русские с
татарами не только вместе жили и служили, но и роднились, это со школы
ты должен был запомнить.

– Роднились со своими врагами?

– Татары были такими же подчинёнными монголам, как и русские, пойми. И,
как это ни смешно, только подчинение ордынской империи сплотило русские
княжества между собой и с другими народностями, и дало возможность
набраться сил. А когда к власти пришёл Мамай, он вообще дал
позволение князьям самим собирать дань, а русским купцам волю по всей
Волге. Он хотел, как мне кажется, мирно жить со всеми соседями, чтобы
все богатели и развивались, потому что от мирной жизни только выгода ему
была. Но в этих долбаных отношениях между людскими племенами, которые
называются политикой, определяющими всегда становятся чувства страха и
зависти. Если сосед пошёл в гору, значит, может напасть. А чтобы этого
не произошло, его надо первым повоевать, либо экономически опустить,
либо ослабить за счет вражды с соседями. Вот и стали Мамая науськивать
на Москву беи, которых подкармливала Белая Орда, купцы-мусульмане
Каспия, не желающие терпеть русских на Волге, и католики-послы из Литвы,
толкаемые в спину папскими нунциями. Да и у своих военачальников руки
чесались на богатую добычу. И вынудили правителя Золотой Орды
продемонстрировать своё могущество, так как до него такой силищи ни один
хан не имел. Мамай, наверняка, не хотел идти на север, а всего лишь
через послов и князей-друзей потребовал выплачивать больше, оговорить
бандитские проценты. Но русские за время мирного полувека тоже окрепли,
у многих воевод тоже руки чесались без дела, и они на свой лад Великого
Князя науськивали. Поэтому Дмитрий ответил: во-первых, хрен вам, а не
большую дань, а во-вторых, хан-Мамай незаконный правитель
Орды, а преступнику мы подчиняться не желаем. И состоялась знаменитая
смертельная схватка. Результат которой оказался выигрышным для других.
Тахтомыш обещал русским совместные действия, но добил Мамая через две
недели, победу с нами делить не захотел, а через год сам пошёл на
ослабевшую Москву. И союзники-литовцы со своей стороны вовремя на помощь
к Мамаю не пришли, но потом с воодушевлением нападали на русские обозы и
легко захватили Смоленские земли. Однако битва Куликовская оказалась
исторически значимой тем, что после неё северные княжества, и разные по
языку и вере племена, осознали необходимость объединиться в
самостоятельный государственный конгломерат с осевой нацией русских. И
сильны были тем, что жили в братском единстве. Пойми ты это, кирпич
пенопластовый.

Симон поднял рюмку.

– Ты, Край, конечно умный до фига. Но я тебе ни за что не поверю, что
мы с чурками когда-то по-братски жили.

Он выпил один. И врубаться не желал. Стандартные драйверы не подходили.

Я хотел пойти на хитрость, но вспомнил, что в Истории достаточно честных
убедительных примеров.

– А знаешь, кто первым побратался с монголами? Александр Невский. Сын
Батыя стал его названным братом. Это было в духе мафиозных разборок того
времени. И князь строго держал клятву верности. Однажды несколько воевод
задумали убить ханских послов. Их мало, нас много, мы же с ними легко
справимся, давай, братцы, ура!.. Точь-в-точь, как вы теперь. Вы же
минимум впятером на одного нападаете, богатыри хреновы.

– Да ладно тебе!

– Чего – ладно? Нас же с тобой били, вспомни. Сколько их было? Если б
их было хотя бы пятеро, мы бы с тобой не ушли с начищенными
мордулевичами.

– Ты не ровняй. На нас напали, потому что мы были пьяные. Ограбить
хотели.

– Да какая разница? Ну ладно, ты слушай. Так вот. Князь Александр
велел казнить задумавших зло. Они даже не успели ничего сделать.

– Казнил своих? – не поверил Симон. – Ты гонишь.

– Да, казнил нескольких ублюдков ради мирной жизни всего народа. И царь
Петр самолично головы рубил бунтовщикам, выступившим против усиления
государственной власти. Своих, православных, наказывал, а
католиков-итальянцев и немцев-лютеран брал на службу. Как и мусульман.
Екатерина Великая открыла для магометанской общины первый молитвенный
дом в Петербурге. А русские архитекторы строили соборную мечеть.

– Ну ладно, чурки, - поморщился Симон. – У нас в школе, помню, и татары
были с евреями… Был грек какой-то…

– Да у нас чистопородных русских вообще трудно сыскать. В
Вологде и Архангельске они ещё есть, конечно, а в Питере вряд ли.

– А негры? – двинул весомый аргумент мой школьный товарищ. – Их ты тоже
будешь защищать? Они же себя ведут нагло, как хозяева!

– А Пушкин был кто? – задал я спокойный вопрос. – Тоже любил выпить, в
карты поиграть, чужих жен соблазнял. А чуть что, сразу за пистолет, к
барьеру. А если рассуждать дальше, то Дантес был таким же расистом, как
и вы теперь. С той лишь разницей, что не боялся выйти драться один на
один. Ты запомни, пожалуйста, Симон, не мною высказанную мысль. Свои
дураки страшнее внешнего врага. Вы же не ведаете, что творите. Вы же
разваливаете страну, если уж рассуждать по большому счёту. Советский
Союз почему распался? Американцы всего лишь вложили деньги в
националистические движения, и свои же герои раздули пожар, когда пошёл
кислород свободы. Теперь бывшие братья сосут, как мишка лапу, и понять
не могут, как так произошло, кто виноват? И вас, наверняка, финансово
кто-то поддерживает. Могу даже предположить кто именно. Березовский. А
почему бы и нет? Он денег не пожалеет и националистам, и коммунистам, и
соседям-русофобам, лишь бы раскачать власть, которая прогнала его от
кормушки. Они же вместе страну делили. Так почему это Чубайсу можно
владеть построенной всем народом энергетической системой, Роме
Обрамовичу разрешается тратить, как вздумается, миллиарды от
общенациональной нефти, а Бореньку за порог выставили? Ну
не обидно ли? А он ведь честный парень. Чеченцам оружие продавал, а
нашим помогал выкупать заложников. И не он один доил и тех и других. Но
вот с ним почему-то обошлись несправедливо. Поэтому он будет мстить
любыми путями, как уважающий себя дон Карлеоне. Вот ты бы взял, если
состоишь в организации, да и поинтересовался, кто вам бабки дает на
литературу, на видеопропаганду, на униформу, на штаб-квартиры, и куда
они уходят. Проверил бы бухгалтерию.

– Никто нам ничего не даёт, - проговорился раздосадованный Симон. – Мы
сами взносы платим.

– Вот! – поднял я указательный палец, как великий просветитель. –
Ничего-то ты не понимаешь, оказывается. Даже не врубаешься, куда тебя
втянули. Владимир Ильич Ленин придумал и организовал партию, чтобы на
партийные взносы вольготно жить за границей и заниматься любимым делом,
то есть, читать книжки и писать труды, претендуя на великого философа и
политика. Только вот почему-то работы Маркса и Энгельса остались
значимыми вехами человеческой мысли, а заумные теории Ленина как-то
забылись. Но Вовочка Ульянов строго следил за доходами в партийную
кассу. А когда более мудрые соратники поняли, что Ленин политический
авантюрист, и приняли решение сменить руководство социал-демократической
партии, он тут же произвёл разделение на меньшевиков и большевиков. Как
ты думаешь, зачем? Чтобы остаться вождём и партийной кассой самолично
распоряжаться! Ни о какой победе Октября он тогда и не думал. И
теперешние наши партгруппешники существуют, в основном, ради
обогащения лидеров. Только вот партийной кассы им мало. Они ещё
продвинули закон и утвердили статью по финансовой поддержке партийного
строительства из государственного бюджета. И спокойно жируют с наглыми
рожами. Я думал, ты сечёшь в таких простых раскладах.

Симон молчал, хмуро рассматривая бутылку. Его жесткий диск, а точнее
овальный цилиндр, не хотел принимать такую загрузку. Я понял, что зря
тут раскудахтался, как педагог перед студентом, пришедшим на зачет.
Передо мной сидел типичный пенёк-один, которому никогда не подняться до
четвёртого пентиума, и никакой Бил Гейц тут не помощник. Но я всё-таки
продолжил.

– Знаешь, чем больше думаю о Мамае, тем больше мне его жаль. Его пример
очень показателен для нас, между прочим. Ведь как его хитрого, умного и
могущественного легко подтолкнули к глупейшей ошибке. И в результате
раздраконили Великую империю. В принципе, время её должно было когда-то
подойти к концу, как время любой жизни, человека, сообщества, этноса…
Вот только история почему-то никому впрок не идет. Ошибку Мамая повторил
его потомок в десятом колене Иван Грозный. Он принял от отца и деда
сильное государство, осуществил несколько военных побед, присоединив
соседей, а потом внутренними распрями довел народ до Великой смуты.

– Да что ты со своим Мамаем! – раздражённо махнул рукой Симон.

И налил себе. Потому что моя водка стояла нетронутой.

Действительно, чего это я растёкся слезой по древу? Здесь она похожа на
соплю.

– Ты скажи вот что, - посмотрел на меня чуть ли не с ненавистью Симон.
- Я останусь при своём, ты меня не убедил. Но ты теперь ко мне уже
всё? Я для тебя больше не друг?

Тут меня проняло. Я терпеть ненавижу фашиствующих молодчиков, которые
зверскими убийствами опустили Северную Пальмиру до уровня Чикаго
тридцатых годов. Но Симон-то из тех, кто одержим дружбой и верностью,
он придет на помощь не задумываясь, пусть даже с риском для жизни. Мы же
с ним, как говорится, и пуд соли и не один галлон пива. Он частица моего
детства, моего города, ну какой уж есть, таким образом соединились гены
его родителей, но парень-то свой, надёжный.

– Зря ты так подумал, - сказал я. – Ценнее школьного товарищества
ничего нет, поверь. Потому что мы тогда были чистыми, вера у нас была
искренняя. Для меня ты останешься другом навсегда. Но учти. Если
встречу в толпе, которая нападает на беззащитного, я тебе первому морду
набью. Давай выпьем. Надеюсь, что ты поумнеешь.

Симон был физически сильнее меня, а потому ухмыльнулся. И
громко звякнул своей рюмкой о поднятую мою.

– А я надеюсь, что ты всё-таки нас поймешь. Только поторопись. Как бы
не опоздать. История, она ведь круглая, сам знаешь. Всё повторяется.
Главное, не опоздать на Куликовское поле.

– На Куликово поле лучше опоздать, чтоб не повторять ошибок, - ответил
я.

Сказал и резко выпил.

61

Поздно вечером, почти в полночь, мой телефон залился длинными звонками.
Если Рыжий в бегах, понял я, значит, пытается меня достать откуда-то
из-за города. Когда аппарат стих, я набрал номер Малевской, чтобы
спросить всё-таки, когда же она говорила с нашим общим дружочком. Её
телефон не отвечал. Значит, действительно уехала, согласно моего
инструктажа, нисколько не обидевшись. Вероятно, потому что для неё
поссориться, что в туалет сходить и тут же помириться. Уверен, что
женщины получают от резких перемен в отношениях особое удовольствие.

Дважды я пытался дозвониться до дяди Вовы. Чей-то старческий голос
бормотал что-то невнятное и отключал аппарат. Я дозванивался, но
безрезультатно. Неужели у капитана поселились бомжи? Он вообще-то мужик
чистоплотный. А, может, корабль захватили?

Утром я направился к тому, кто мог знать, что случилось с дядей
Володей. Услужливая женщина на справочном посту этнографического музея
развернула ко мне телефон и сказала, как позвонить в выставочный отдел.
Там никого не было. Многие уже в отпусках, пояснили мне, но через
контроль не пропустили.

И тут в аванзале появился тот, кого я искал. Мне повезло. Сибарит шёл
рядом, но словно преследовал, догонял Кондратовича с Михайловичем,
что-то увлечённо им рассказывая. Те делали вид, что вежливо слушают на
ходу по своим делам. Но вдруг остановились. Я понял, что мужики увидели
меня, и пошёл к ним, ничего больше не объясняя контролёрше. А они
перекинулись вопросами-ответами, отчего Кондратович вскричал на всё
огромное помещение с хорошей акустикой.

– Всё! Я завтра же увольняюсь из этого трахнутого музея! То у них
денег нет, то у них нет времени! Ну и всё, и на фиг с пляжа!

Сделав выразительный жест, он пошёл прочь мелкими шажками. В малиновом
комбинезоне с заляпанными штанинами Кондратович походил на
рассердившегося доброго гнома из сказки про Белоснежку.

Сибарит и Михайлович поздоровались со мной уважительно за руку.

– Всё так серьёзно? – спросил я. – Дима увольняется? А где же вы
найдёте другого художника на такую нищенскую зарплату?

– В первый раз, что ли, - ответил как ни в чём ни бывало Михайлович.

– Я понял! – вскричал, как взвизгнул, Сибарит. – Нужно завести в музее
календарь увольнений Кондратовича. А, как?

Я спросил его про капитана. Кто там живёт у него на корабле?

– Да это он сам! – захохотал раскатисто Сибарит. – Над его кораблём
повисла грозовая туча с дождём и чёрным запоем. Я вчера оттуда еле
вырвался. Вы не знаете, какой это кайф поблевать в Ладожское озеро.

– Так ты развязал, значит? – спросил его весело Михайла. – То-то я
смотрю, твоя говорливость значительно повысилась эмоционально. Ну и
сколько ты сейчас выпиваешь в день? Норма у тебя какая?

Сибарит ответил с наигранным презрением.

– Это вы исчисляете запой объёмами. Поллитра в день, литр, полтора. А
истинный интеллигентный питербуржец измеряет употребление алкоголя
временем. Три дня, неделя, месяц. Вот как надо пить от души.

– Значит, мне туда ехать нет смысла? – уточнил я. – Я хотел адрес
узнать. На пару недель отдохнуть. Он меня звал.

– И не вздумай! – мгновенно сделался злым Сибарит. – Я вчера всех
оттуда выгнал, и появляться запретил. В одиночку Вова пьет меньше. Месяц
поболеет и придёт в себя. Позвони ему в августе, не раньше.

– Помочь мне не хочешь? – предложил Михайлович, когда Сибарит на минуту
смолк. – Я тебе стакан налью.

– С радостью, - ответил я, хотя не был расположен к радости.

Нужно было перенести на присосках два витринных стекла в зал, где они
заканчивали выставку. Мы вошли в тоннель, где складировался нужный
материал, но Михайлович не торопился приниматься за дело, ждал, когда
выговорится Сибарит, пришедший за нами следом. Минут через десять
Михайла не выдержал.

– Ну всё, Серёга, иди, нам надо работать.

– Я что вам, мешаю, что ли? – вновь резко перешёл от благодушия к
злости Сибарит.

Михайла пояснил ему на полном серьёзе.

– При тебе нельзя даже прикасаться к стёклам. Я хочу дать через
дирекцию письменное распоряжение. Категорически запрещаются стекольные
работы в присутствии нашего искусствоведа. Сколько человек из-за тебя
резались? Ты же музейный стеклобой. А тут посторонний человек согласился
помочь, и, не дай Бог, травмируется.

Сибарит обиделся, пошёл, но тут же вернулся, чтобы прочесть на прощанье
сочинённый парафраз.

– Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся!.. Оно не раз ещё
проснётся, оно ещё едрёна мать!..

Управились мы быстро. Вставили принесённые стёкла в металлические рамы,
закрыв серебряную посуду XIX века. Я вспомнил и рассказал
Михайле уникальный случай из монтажных работ в Эрмитаже.

Заканчивали мы как-то выставку с большим количеством вещей из
драгметаллов. Дело к открытию, работы ещё много, и нам разрешили
работать допоздна. За нами приглядывал охранник, мы старались
монтировать побыстрее, и закрывали готовые витрины под сигнализацию. В
Эрмитаже оборудование более солидное, там витринные рамы из триплекса,
забранного в металлический профиль. Но в тот вечер мы не успевали
сделать всё. Поэтому молодой научный сотрудник сложил в две коробки те
экспонаты, которые следовало унести в отдел, и спросил, кто бы ему помог
и заодно поохранял перенос драгоценностей. Охранник позвонил куда-то и
сказал, что его напарники сейчас проверяют залы, освободятся не скоро.
Да вот он поможет, если доверяете, указал на меня дядя Вова. Я как раз
отпрашивался у него уйти пораньше, мне назавтра предстоял трудный зачёт.
Мне всучили одну из тяжёлых коробок, и я потопал по тёмным коридорам
вслед за молодым научным сотрудником. Он был моего роста, и не намного
старше меня по годам, но я, в отличие от него, ещё только учился в
институте. Когда мы спустились на первый этаж, я легко сориентировался,
где служебный выход, а, войдя в кабинет, чётко представил, как могу
двинуть ему по голове, переложить вещи в наплечную сумку, только в моей
коробке оттягивало руки больше пяти килограммов золота, затем оборвать
телефон, просто чикнуть по кабелю ножиком, запереть отдел снаружи, ключ
торчал в двери, и спокойно уйти из музея, так как дежурные на служебном
выходе сумки не проверяют. Шагая чуть позже по слякотной мостовой, я
иронично сожалел, что во мне отсутствуют гены разбойного авантюризма.
Через неделю я бы уже катался на иномарке, а не думал о том, где бы
подзаработать. А так вынужден шагать да поплёвывать. На работу и на
учёбу я добирался на метро, а не на своём «жигулёнке», чтобы не
опаздывать из-за пробок на дорогах.

Михайла пригласил меня перекусить к себе на экзотический чердак музея.

– А где принц Гамлет, где Хохол-чернокнижник? - поинтересовался я. –
Больше не работают, что ли? Почему ты один на выставке?

– Они-то здесь, да фигли толку.

В их раздевалке-мастерской, дремал, раскачиваясь на стуле, Саня Принцев.
Вдоль стен громоздились холсты с его работами.

– Ну лёг бы ты на диван, - попросил его Михайла, не скрывая
раздражения. – Поспи немного и домой иди. Тебе отдохнуть надо как
следует, вообще на пару дней завязать. Творить же не сможешь.

– Моё творчество живёт своей половой жизнью, - ответил с ёрнической
гордостью длинноволосый Гамлет.

Я стал рассматривать работы художника. По некоторой живописи трудно было
определить, закончена картина или нет.

– А что это? – спросил я, указав на одну из них.

– Японский пейзаж, - ответил за автора начальник. – Цунами с нами.

Он кивнул мне перейти в его хоромы за стеной, оборудованные под кабинет
и склад, с двухъярусным лежбищем для отдыха. Мы выпили на оргстекле
стола, под которым лежали фотографии знаменитых людей Петербурга. Почти
все уже покинули этот город и мир.

– А теперь пошли, увидишь ещё одного гения, - предложил проветриться
Михайла.

По металлической лестнице мы поднялись на крышу. С жесткой
крашенной кровли деревянная лестница вела на верхнюю площадку, менее
покатую. Мы поднялись туда.

– Живописная картина, - указал Михайлович. – С`ироты социализма.

Там сидели по пояс голыми Хохол со своим коллегой по перу. Два пьяных
поэта читали друг другу свои стихи. Перед ними на перевёрнутом ящике
стояли две бутылки портвейна и два стакана. Хохол громко
продекламировал.

– А главный смысл в жизни есть!.. Зовётся он бессмысленность!..

Михайла зааплодировал. Чернокнижник, увидев нас, встал и поклонился. Его
товарищ в это время рухнул с ящика.

– Гражданин начальник, вы уж нас извините, пожалуйста, - скривил
подобострастную рожу Хохол. – Мы тут, прости Господи, сочиняем
потихонечку. С высоты птичьего помёта.

Мы спустились вниз.

– И давно ты с ними возишься? – поинтересовался я.

– Были бы простые работяги, - ответил Михайла, - уволил бы не
задумываясь. А этих не могу, на творцов рука не поднимается.

– Балуешь ты их.

– Конечно. Да их ещё тогда разбаловали.

В его мастерской выпили снова, и я поинтересовался, наконец, возможны ли
в ближайшее время у них какие-нибудь халтуры, пусть даже грузчиком, мне
бы подработать.

– Нет, к великому сожалению, - ответил Михайлович с
какой-то печалью, ему не свойственной. – Сам не знаю, где заколотить на
отпуск. В этом году плохо с халтурами. Начальство у нас неплохо гребёт
на аренде Мраморного зала, а мы, сам понимаешь, к корыту не допущены.
Но ты приходи в сентябре. Я постараюсь устроить к нам на постоянку.
Зарплата у нас маленькая, но свободного времени хоть отбавляй. Сиди,
занимайся своими делами. А зимой бывает побочный заработок. Мне бы
как-то избавиться от этих двух кадров. Ребята, конечно, хорошие,
талантливые, но мне Кондратович дороже. Его скоро кондратий хватит от их
творческой помощи.

– Ты из-за этого так расстроен? – спросил я. – Выставка нелёгкая была?

– Да из-за всего, - сказал Михайла и разлил остатки. – Сейчас как раз
невезуха пошла. Судьба, она же, как глобус, с меридианами. Выставка
задолбала, Дима нервы истрепал себе и мне, на рыбалку никак не съездить,
да и дома вечные проблемы. У меня мать уже слепая совсем. Старый,
больной человек, пережила блокаду. И очень любит сериалы. Почти ничего
не видит, но от телевизора не оторвать. Из-за него не помнит ничего и
обо всём забывает. Сожгла подряд три чайника. Я купил ей электрический,
который автоматически отключается. Она его поставила на газ.

Дома я выпил ещё, но вместо радости на душе сгустилась тоска. Я сидел и
размышлял над полосатостью жизни. Белая полоса короткая, черная
почему-то длинней. А по всем программам телевидения нескончаемые истории
про бандитов и ментов. Как наказание за то, что родился в криминальной
стране.

Вспомнилось, как Сибарит сожалел о затянувшемся запое у дяди Вовы, как
Михайла заботился о нервной системе Кондратовича. Кто бы обо мне так
печалился? Вспомнилась Алёна. Нахлынули сожаления о неверном поступке.

Раздались продолжительные звонки. Нет, Рыжий, ответил я телефону, твоя
забота меня не растрогает.

Я выпил бутылку, как говорится, «в одну харю», но хмель не шёл, сон не
брал, а телевизор вызывал рвотные позывы. На корабль уехать нельзя,
работы нет, через три дня родители приедут, надо будет им что-то врать,
чтобы в деньгах не отказали. Как же мне выехать из этой ситуации? И тут
я вспомнил, что по легенде собираюсь пойти в милицию и заявить о пропаже
документа. Так и надо сделать. Может, наличие второго паспорта как-то
изменит моё ощущение гражданской принадлежности?



62

Звонки повторялись каждый вечер, но не долго, недели две. Которые
тянулись для меня муторно. Даже книги воспринимать не мог. Садился за
стол с умной рожей, открывал пухлый том, и сам себе задавал ехидный
вопрос: «Неужели ты за зиму не начитался?»

Приехали родители, поверили в мою сказку, наказали сидеть дома и
заниматься, на пропитание всегда подкинут. Матушка уверяла, что
расслабилась в Турции хорошо, а папан брюзжал.

– На берегу, в отелях, у них шик-блеск, всё включено. А я ради интереса
съездил в город, походил по улочкам. Там нищета хуже, чем у нас. Бомжей,
правда, нет, которые по помойкам шарятся, но в трущобах у них сплошная
помойка. Домашние животные и птицы с людьми проживают. На хрена такая
демократия? При социализме мы знали, что ещё только строим счастливое
будущее, хочешь, верь в него, не хочешь, не верь, но до счастья ещё
далеко, всем вместе надо стараться. А теперь нам кричат со всех сторон:
хочешь быть счастливым – будь им! Такой обман куда паскуднее.

По вечерам я потягивал спиртное и тупо нажимал кнопки телевизионного
пульта. Особенно меня бесили реалити-шоу. «Дом умалишенных» и «Муся плюс
Пуся». Я даже позвонил Симону и сказал, что вот кто на данный момент
конкретный вред приносит стране и нации, это же умышленная дебилизации
народа, вот кого идите громить, если на большее не способны. Порой зла
не хватало, вернее, не было рядом того, кому хотелось бы высказаться. А
тут ещё легковой автомобиль под руками. Так и тянуло погонять с
нарушением правил.

Однажды вечером пришёл в нешуточное раздражение. Как только выключал
свет, над головой начинал кружить и тяжело гудеть комар. Я пытался
грохнуть его полотенцем, руками изловить или прогнать вентилятором, но
безуспешно. Часа два маялся, потом плюнул, сел, выпил, и, неожиданно для
себя запел. «Чёрный ворон, что ты вьёшься над моею головой!..»

Днями я бродил по улицам. Мимо проходили не то люди, не то гуманоиды,
всё какие-то безрадостные и одноликие. Неужели и я выгляжу таким же
духовно измождённым? Надо взять себя в руки. Прежде всего, найти
занятие. И оно меня нашло.

Я убедил родителей, что мне до сентября нельзя подходить к телефону, и
папан дал мне для связи свой мобильник. Отец и сообщил мне по нему, что
звонил Леонид Спартанский вождь.

Мы встретились с коллегой-другом у Фёдора. Выходишь на «Владимирской», -
а перед тобой забронзовел смурной писатель, вобравший в душу все грехи
людские. Ещё бы, напротив собора порушили исторические здания,
составлявшие архитектурное единство площади, отгрохали отель для
иностранцев и назвали его именем. Наверняка, скульптор, когда ещё лепил
фигуру, предвидел, какая подлянка ожидает Фёдора Михайловича. Шикарные
апартаменты для богатых назвать именем «Достоевский»! Тут-то великий
литератор в скульптуре и припух.

Мы пошли в прикольный «Пятый угол», где официантки «трутся» в пионерских
галстуках, а помещение оформлено под «совок». И Леонид сделал
предложение, от которого лично я не смог отказаться.

Он уволился из Эрмитажа ещё в апреле, чтобы поехать в поле с
археологами. А выцепил его из археологической экспедиции под Псковом ещё
один наш бывший знакомый по Университету. Нужны люди, умеющие не только
мастерски копать, но и реставрировать. Мы знаем, что существует
несколько поисковых организаций, занимающихся раскопками по местам боев
середины прошлого века. Какова их материальная база и финансовая
заинтересованность участников, по телевизору не говорят, показывают
лишь, что и где они подняли. А тут собирают отряд добровольцев с
конкретной экономической целью. Надо выкопать в Брянском лесу немецкий
«Тигр», который не дошёл в своё время до Курской дуги. Его тогда
замаскировали и бросили, а он за полвека покрылся слоем почвы с зеленью.
Травянистый бугорок определённой конфигурации вычислили несколько лет
назад при аэрофотосъёмке, и вот до него дошли руки. Леонид был там на
разведке, объект реален. Руководитель сейчас решает оргвопросы с
ненасытными местными бюрократами и ментами, чтобы защиту обеспечить от
бандитов, которых тоже заинтересовал экспонат боевых событий. А нам
предстоит раскопать, очистить, перебрать машину до мельчайших деталей,
которая будет потом выгодно продана, и каждый участник получит заранее
оговоренные проценты от прибыли. Начинаем на энтузиазме и надеемся на
обогащение. Если танк удастся вывести своим ходом, надежда удвоится.
Леонид приехал закупить инструмент и снаряжение, и подобрать двух-трех
человек с умелыми руками. Кому-то звонил он, я позвал на
приключения Симона, но все отказывались из-за работы, халтур, да и
вообще. Журавль в небе никого не привлекал, особенно в виде танка.

И мы поехали вдвоём. Вернее, потащили на себе закупленное. И я всё-таки
провёл лето с отдохновением. Днём работали, неспешно ковырялись, даже
когда лил дождь, а по вечерам у костра сухое винишко и длинные
разговоры. «Торчок особого кайфа» для тех, кто понимает. Машину мы
привели в музейный вид, но мотор завести не удалось, по причине
неизвестного топлива. Оставалось покрасить танк в соответствующий цвет,
и товар что надо. Нашему спонсору удалось вывести ценный экспонат, на
что растратилась у него куча денег, и потому аванс мы получили очень
скромный. Продал ли он реликт войны, до сих пор не известно, а мы не
теряем надежд на вознаграждение. Иначе, какие же мы на хрен романтики?
Ты старайся, как говорится, а награда тебя найдёт. Или материальная, или
в каком другом исчислении. Да и чего теперь жалеть-то?

Женщин у нас в отряде не было, да и по близости тоже, но мы с Леонидом
были закалённые спартанцы, и не ощутили за полтора месяца особых проблем
с сексуальной разгрузкой. Хотя частенько перед сном вспоминалась
почему-то Алёна. А вот когда приехали домой в первых числах сентября, я
сразу же позвонил Мальвине. И потащил в постель, как только боевая
подруга переступила порог моего жилища. А потом уже рассказал о себе и
показал новый паспорт, как подтверждение, что я её не обманывал.

– И тебе ничего не было, Антоша? Ты же говорил, что в розыске
находишься.

– Я так предполагал. Но получилось, наверное, как-то по-другому.
Возможно, Бахчисарайские менты не стали меня разыскивать, а сами
реализовали коробку с таблетками. Им ведь тоже хочется жить не по
соблюдению законов, а по интересу и личной выгоде. Это у них традиция со
времён Мамая.

Я уже сам не сомневался в правдивости своей легенды.

Но к моему, блин, удивлению, Рыжий Малевской не звонил. Ни тогда,
ни за то время, пока ей пришлось искать работу в городе. Поступать в
институт она и в этом году не решилась. А в Сочи съездила неплохо, и
даже провели там времени больше, чем планировала. Я не стал уточнять
подробностей.

На первое посещение института в новом учебном году, и для меня
последнем, я отправился в тревожном волнении. После первой лекции, где
говорили больше студенты, а не педагог, я спустился к месту
курения учащихся. Я не «пыхал» травку с июня, и вообще не
курил даже в лесном отряде, где смолили все, и мне было интересно, какие
у меня возникнут ощущения. В курилке не было ни Рыжего, ни
специфического запаха тлеющей конопли. А ведь когда мы с Рыжим
познакомились, тут «шмонило» так, что хоть правоохранительные органы
вызывай. В нём уже тогда проступали черты интеллектуального подлеца,
который ради выгоды продаст всё, от идеалов до родных. Мне уже хотелось,
не терпелось даже, встретиться с ним поскорей, чтобы расставить для
полной ясности все точки над и, е, бэ и другими знаками кириллицы.

После второй пары я отыскал не без труда их группу. Она ещё более
малочисленной оказалась, чем наша, но староста присутствовала в
аудитории. Она и сообщила мне, что Рыжков отчислен приказом ректора.

Я пришёл в деканат. Тонкая фигурой секретарша, как селёдка с кукольной
головкой, улыбалась мне ровно три секунды и уткнулась затем ничего не
понимающим взглядом в бумаги, делая вид, что занята. Да и улыбалась она
не из вежливости, доброты или внимания, не стараясь обаять, а показывая
безупречные зубы. Я спросил, можно ли увидеть приказ, по которому
такой-то студент последнего курса был отчислен из института. Лоснящаяся
от косметики секретарь, уже без улыбки, сказала, что приказа искать не
станет, делать ей больше нечего, но фамилию студента помнит, его за
распространение наркотиков отчислили, он под следствием находится, ему
грозит до семи лет.

Дома я выложил перед собой оба паспорта. Неплохой кордебалет с
документами я устроил, и, как выяснилось, напрасно. Или нет? Теперь ведь
у меня больше возможностей для авантюр.

Ровно в десять вечера зазвонил телефон. Теперь я сразу поднял трубку.

Это была Алёна! И первый её вопрос меня ошарашил.

– Ты почему не отвечал? Я тебе звонила каждый вечер, после того, как
приехала. Тебя не было дома?

Звонила-то княжна, а я-то думал!.. Ну ё-пэ-рэ-сэ-тэ и все тридцать два
зуба в алфавите!

– Ну как у тебя дела, всё нормально? – весело щебетал её голос, лаская
мой слух. – Я так рада, что, наконец, дозвонилась. Я ведь рассказала
Ибрагиму всю правду. Почти всю… Что рюкзак тебе отвезла с документами,
который после пожара закопала в огороде, чтобы никто не знал, даже
соседка по улице, хоть и близкая подруга… Понимаешь, Антон, я думала,
что у тебя в коробке с конфетами что-то не простое хранится, не конфеты.
И боялась, что ты из-за этого в какую-нибудь историю нехорошую
попадёшь, даже молилась за тебя. Но ты ничего не говорил, не объяснил
даже в Питере, и я не стала расспрашивать, не мое дело… А Ибрагиму
объяснила, что ездила к вам к своей подруге, и заодно тебе вещи завезла.
Ты же помнишь, что по нашей легенде у меня в Ленинграде есть старая
знакомая ещё со школьных времён, а ты просто её жених. Помнишь? Ну вот.
Я рассказала, как поехала к вам из Запорожья, как вы меня встретили, что
у подруги совсем не было свободного времени, а ты был так благодарен за
паспорт и ключи от квартиры, что возил меня на машине по городу и водил
по музеям. А ещё хвастался, что дал Ибрагиму слово даже пальцем ко мне
не прикасаться, а потому предоставил мне свою квартиру для проживания, а
сам ночевал у своей невесты. Я правильно сказала? Ибрагим вроде бы
поверил. А ещё мы обсуждали твою историю, что ты, негодник, в Крым-то
поехал якобы один, потому что моя подруга всё время занята, а на самом
деле был в Партените с другой девушкой. Я тебя чихвостила, а Ибрагим
нахваливал, и мы долго смеялись!..

Я диву дался её прозорливости.

– Алёна, княжна дорогая, - залепетал мой язык. – Я тебя очень прошу,
пожалуйста… Приедь, пожалуйста, ещё раз ко мне. Как только сможешь,
пожалуйста… Я оплачу тебе дорогу. Я очень хочу тебя увидеть и сделать
неожиданное предложение.

– Какое предложение, Антон? – журчал её голосок. – Устроиться у вас на
хорошую работу? Интересно, конечно, но у меня вроде бы здесь всё
уладилось. Кредиторов мы прогнали, куплю-продажу оформили, скоро у меня
квартира будет на Бородино. Это у нас такой район в Симферополе.

– Ну надо же, - пошутил я. – Куда ни кинь, повсюду места боевой славы.
А может, всё-таки, приедешь? Не сейчас. После того, когда поселишься в
новой квартире. Сдашь её и приедешь ко мне. Через месяц, через два. В
октябре, ноябре. Постарайся до Нового года. Я буду очень тебя ждать.

– Так я ж чего тебе и звоню!.. Мы на первое октября запланировали
регистрацию!..

– М-мы-ы?.. – с трудом выговорил я.

– Ну да, с Ибрагимом. Он, бандитская морда, сделал себе второй паспорт,
чистый, по которому теперь может расписываться. Свадьбы никакой не
будет, его родня проклянёт, но мы хотим отметить в узком кругу. Чтобы
только свои. Прикинули, а самым дорогим гостем, получается, будешь
только ты. Потому что из-за тебя всё так быстро случилось и произошло.
Раньше он всё ходил, намекал, вынюхивал, присматривался, а как только ты
появился, он сразу принял твёрдое решение. Так что мы тебя приглашаем в
гости, Антон. Слышишь? Ты почему не отвечаешь?

– Я? – пришлось прокашляться. – Я просто не знаю, что тебе и ответить,
Алёна… А ты всё знаешь про Ибрагима? Ты веришь ему? Мне кажется, что ты
не подумавши, как головой в омут. Зачем? У тебя хоть чувство-то к нему
есть?

– Да про всё я хорошо подумала, Антон, не волнуйся. И всё про него
знаю. Да, у него семья, двое детей. Ну и что такого? Он же с ними не
живёт. Ну, занимается тёмными делишками. А если не заниматься ими, то и
не прожить теперь. Страна такая, что честно жить невыгодно. Если эти до
власти дорвались, и делают, что хотят, а нам что остаётся, только Богу
молиться? Нам тоже как-то жить надо. Пусть он занимается своими делами,
а я людей буду лечить. Одно другое компенсирует. Ибрагим сказал, что мне
мулла даст благословение татар лечить, потому что у них высокая
инфекционная заболеваемость. А ты приезжай, Антон, очень тебя прошу. Ну,
что ты не отвечаешь?

Я прокашлялся ещё раз.

– Знаешь, Алёна, я не могу приехать по одной простой причине. По нашей
легенде у тебя в Питере живёт хорошая подруга, и ты должна её пригласить
в первую очередь, а я уже с ней приехать. Я должен как бы приехать
со своей невестой, так? А у меня на данный момент жизни таковой нет. И
даже нет достойной кандидатуры, понимаешь?

– Так она ж у тебя всё время занятая! – засмеялась Алёна. – Или ты с
ней поссорился. Какая разница, почему ты с ней не приедешь? Здесь твою
невесту не очень-то и ждут. Главное, чтобы ты приехал!.. Слышишь?..

– Алёна, ты меня, конечно, извини… Я не знаю, что привести в подарок,
например… Ну, тебе, скажем, икону Божьей матери. Я смогу найти приличную
икону, освящу её в лавре Александра Невского, она тебе будет в лечении
помогать... А Ибрагиму что привести? Что-нибудь освящённое в
нашей соборной мечети?

– Нет, ты что, не вздумай!.. Наши татары к вашим не очень хорошо
относятся. Не знаю почему. Считают их не истинно верующими, что ли?.. У
них в мозгах свои тараканы. Да как у большинства народу. У вас
вон, показывают по телевизору, иностранцев убивают. Что, правда, или это
антирусская пропаганда?

– Правда, Алёна, - вздохнул я. – К великому сожалению, это правда. А у
вас пока не убивают? Ещё только готовятся?

– Ну вот, а ты зовёшь меня к себе, - засмеялась отчего-то Алёна. - На
словах все говорят, что надо жить мирно, а чуть что, сразу готовы
взрывать и стрелять. Сейчас здоровых людей нету. Человека серьёзно
лечить надо. Конечно, столько злости накопилось в природе за столько
веков…

В трубке раздался сигнал окончания времени разговора. Алёна звонила по
междугороднему таксофону. Последних её торопливых слов я не запомнил,
потому что сам пытался объяснить, по каким причинам не смогу приехать.

А потом стал всерьёз раздумывать. А почему бы и не совершить осеннее
путешествие на свадьбу? Но не праздным гостем, а с конкретной целью.
Если у Ибрагима есть два паспорта, и он устраивает жизнь по своему
усмотрению, то и у меня есть два паспорта, и я тоже могу пойти на
авантюру. Я поеду по новому документу, пересеку границу, а там предложу
Алёне прокатиться куда-нибудь на экскурсию, в храм какой-нибудь, или к
тетке в Запорожье за благословением. Ибрагиму оставлю старый паспорт,
как гарантию, попрошу даже купить обратный билет, и он будет уверен,
что приехавший никуда не денется. А я в это время вывезу Алёну в Россию
по документу, с которым заполнял иммиграционную карту на таможне. Устрою
похищение невесты! А почему бы и нет? Это же в духе наших
братских народов.

И я собирался даже, готовился. Но так и не поехал. Ни с криминальным
умыслом, ни просто гостем. И не только по финансовым соображениям.



63

Я не хочу называть точно, когда произошла со мной эта история, и
насколько она правдива. Помню, что в том году наша сборная проиграла.
Ну, а когда она не проигрывала? Если раньше, как говорит мой папан,
была гордость за страну, то теперь только гордость за дорогостоящие
контракты.

Давно грянул миллениум, а человечество продолжает демонстрировать своё
уродство, показывая во все экраны, как шикарно живётся богатым, если не
замечать бедности остальных. Поэтому наши души не тревожат участившиеся
катаклизмы, как природные, так и социальные в конкретных государствах и
обществах.

Хочется под конец чего-нибудь приврать, чтоб приукрасить повествование.
Вымыслом удаётся побеждать на мгновения упрямую правду жизни. Даже
плохонький детектив заканчивается оптимистично, там преступник
обязательно разоблачён и наказан. А когда смотришь телевизионный
репортаж, как адвокат-губошлёп мастерски защищает отпетого мерзавца, а
суд присяжных оправдывает убийц, то накатывает уныние, и жить не хочется
законопослушной единицей в данном геополитическом устройстве. А если
прочувствовать безнадёгу на генном уровне, то хочется вообще оторваться
от национальных корней, где свирепая нищета ума не способна искать
лучший выход.

Короче, я действительно собрался ехать. Даже придумал, какой сделаю
крымчанам подарок. На завтра решил зайти перед лекциями в кассы
предварительной продажи билетов, занял денег, приготовил старый паспорт…
Но вечером раздался телефонный звонок.

Весёлый голосок сказал «Привет!» и я узнал Анжелу. Это был весьма
неожиданный привет. Она просила навестить их музей в ближайшее время и
связаться по местному телефону с Пашей-очкариком. Он хочет сначала кое о
чём поговорить, а потом приведёт меня к Марку Сципиону! Я ошалел
настолько, что даже не спросил зачем, с какой целью, надо ли мне
появляться ещё раз на глаза мэтру исторической науки, да и вообще, чья
это инициатива провести такую встречу? Не смогу ли я прямо завтра,
уточнила Анжела. Хорошо, зайду после второй пары лекций, пообещал я. А
когда вспомнил, что надо бы поинтересоваться, как у неё дела, то девушка
меня опередила, сказав, что завтра обо всём и поболтаем.

Положив трубку, я стал анализировать, стоит ли мне завтра покупать
билет, чтобы через пять дней уехать в Бахчисарай? И решил пойти
в кассы послезавтра.

А через час раздался ещё один звонок. Теперь-то голос дяди
Вовы-капитана я узнал сразу. Он предлагал мне утром прийти в Эрмитаж
с паспортом и фотографией на пропуск. Вырисовывается работёнка дней на
десять вместе с выходными. Смогу ли я, спросил он. Конечно смогу, какие
вопросы!

И всё, непредсказуемый по серости завтрашний день сложился в законченную
композицию, окрасился другим цветом и наполнился смыслом.

Если дело твое давно тебя выбрало, то будь доволен и не хнычь, что,
служа ему, ты обрекаешь себя на лишения. Да, быть честным и жить
скромно, - далеко не лучшие достоинства в условиях коммерческой
цивилизации. Но делать что-либо бескорыстно – удел избранных, утешься
хотя бы этим. А самоограничения будят творческую
фантазию, и тогда интереснее, не скучно жить.

Ты со многим не согласен, как романтический «граждан» своей отчизны. Не
ты один, много молодых умов бунтует и протестует. Но не тебе идти на
баррикады. Ты не участник, а свидетель жизни. История, как наука, ведет
перечень криминальных разборок, а ты должен кропотливо накапливать
выводы, от которых, возможно, что-то переменится всё-таки к лучшему, и
не только в техническом развитии.

История земли, действительно, как глобус. На ней ты находишь свою
параллель, а там свой тропик, и шагаешь себе через меридианы судьбы,
отделяющие вчерашний день от сегодняшнего.



июль 2005 – апрель 2006,

Симферополь – С-Петербург.