Командир ранен

Из колымских воспоминаний                                                                                                       01.11.2017

Где-то в конце ноября 1982 года, в пятницу вечером, на дежурстве, как обычно, после напряжённого и бешеного наплыва вызовов, наступило перемирие в борьбе за жизни соколят — жителей Сокола. Одна бригада укатила экстренно в Магадан — увезла роженицу, пока она не стала родильницей. А оставшаяся со мной на подстанции фельдшер стала разбираться с биксами, лекарствами, шприцами и перевязкой. Я сидел за столом и записывал в журнал, что натворил за день с больными. Было тихо, как всегда, перед бурей. Мы никогда не расслаблялись. Внезапным вызов для нас никогда не был. Это была просто смена занятий. Встал, побежал, помог, облегчил, вернулся, сел, посидел, встал, побежал. Это не был конвейер, но как бы. Чередование бурного стресса с трансом и бдением. Кроме того, что мы были врачами «скорой», мы ещё являлись дежурными врачами в стационаре медсанчасти Аэрофлота и военной авиации. Так что пришлось побегать и покрутиться.
Была ещё одна машина «скорой». Но не было водителя. Он накануне внезапно умер от сердечного приступа, прямо на работе, стоял на профилактике. Пятидесяти не было. Из бывших сидельцев на поселении, да так и остался. Совершенно безвредный мужик был. Но пил. Заменить оперативно не успели.
Вдруг… На «скорой» всегда всё происходит вдруг, и к этому надо просто привыкнуть и быстро встряхиваться. Вдруг звонок телефона. Фельдшер передаёт мне трубку. Голос нашего хирурга медсанчасти. Звонит из дома. Сейчас заедет. Просит приготовить биксик с хирургическим инструментом и перевязкой для небольшой раны. Фельдшер быстро приготовила. Звонок в дверь. Коллега в тулупе с подругой в шубе. Прибежали пешком потому, что сильно выпили. Взяли биксик и убежали. Через час возвращаются оба. Уединяемся для разговора. От хирурга сильно несёт. Держу дистанцию.
— Слушай, Саич, у нас тут такая… такая ситуация. Только между нами! — Посмотрел мне в глаза решительный хирург. — Ни одна собака! Понял? Дело серьёзное.
— Понял.
— Понимаешь, жена… Короче, жена командира авиаотряда утюгом раскроила ему лобешник. Рана небольшая. Но он не даёт зашить. Пьяный. Всех раскидал. Мы все вместе в гостях были и хорошо день рождения отпраздновали. Они уехали домой. Вдруг она меня вызывает. Она ему, дура, из ревности, когда пришли домой, пьяному что-то брякнула. Слово за слово. Она схватила утюг и ему в лобешник, да ребром! Ранка небольшая, но сильно кровоточила! Я попытался ранку ушить. Так он же как бык. Всё разметал. Может, ты попробуешь? Давай, Саич, выручай.
— Надо сюда доставить. Чего ты его сразу не привёз? Больничная обстановка успокаивает. Это он на своём поле герой. А тут наше поле. Он как гость. Это сдерживает. Даже буйных. Поэтому в футболе по две игры проводят — на своём и на чужом поле, для справедливости. А нам справедливость не нужна. Нам только выиграть надо.
— Да пробовал. Уговаривал. И подруга моя, сестра его жены, уговаривала. Баран. Но, с другой стороны, — и он перешёл на шёпот, — это всё ему может стоить карьеры! Он такой молодой, а уже подполковник. Метит в генералы. А тут семейный скандал! Недопустимо! Если всё всплывёт, медный таз карьере, да и вообще уволят. Партийный контроль за моралью жуткий. Инквизиция. Надо, чтоб никуда не расползлось. Понимаешь?
— Очень хорошо понимаю. Ладно. Поедем. Попробую уговорить.
Фельдшер дала мне ключи от гаража и от машины. Пока разогрел и выгнал УАЗ, время ушло за полночь. Поехали к пострадавшему домой.
Дорога поблёскивала снежными кристаллами в лучах уличных фонарей. В черноте ночи улицы просто сияли белоснежностью сугробов свежезачищенных проездов. Освещённые лишь снаружи пятиэтажки давно уснули. Погасшие окна скрывали тепло и уют. Только одно окно вдалеке светилось маячком.
Доехали. Поднялись на этаж. Встретила ревнивица. Проводила в спальню. На кровати, в одной майке и пижамных штанах, сложив мускулистые руки на груди и глядя в потолок, лежала жертва бабьей ревности в ауре алкогольного аромата — грозный командир десятков смертоносных истребителей и бомбардировщиков, вышибленный из седла простым утюгом.
Познакомились. Но не очень вежливо. Ехать в медсанчасть категорически отказался. Наотрез. На вопросы не отвечал, только отстреливался и бурчал. Из невнятной речи я понял:
— Мне в понедельник лететь в округ к командующему с докладом. Кровь из носу! Да меня вышибут со службы с такой рожей!
— Вышибут, — говорю, — обязательно вышибут. Если вот так лежать и ждать понедельника. Точно вышибут. Суббота уже наступила. А там и понедельник. В любом случае с дыркой во лбу ни лежать дома, ни летать к адмиралу неудобно. Рану нужно обработать. Иначе будут осложнения с инфекцией, сепсисом и смертью. «И от чего?» — спросят товарищи. «Да от утюга», — ответят доброжелатели. Вот что, товарищ подполковник, докладываю вам серьёзно. Вы сейчас немедленно едете со мной на подстанцию. В полной тайне, никто не узнает, мы аккуратно наложим на ранку три тоненькие шёлковые ниточки. Жизнь ваша будет вне опасности. Теперь о карьере. Вы — командир части. Я как врач обязан восстановить вашу профессиональную трудоспособность. Подумаем и об этом, если выполним первую часть моего плана. Оденьтесь. Поехали.
Командир, на удивление присутствующих, молча встал, покачиваясь, оделся, и мы впятером спустились в машину.
На подстанции, увидев фельдшера Тамару, командир попятился.
— Врачебная тайна, не беспокойтесь. Пройдите сюда и прилягте на кушетку лицом вверх.
Он подчинился. Я отозвал Тому в сторону. Она же супруга одного из офицеров, подчинённых этого командира. Сказал ей, что мы повязаны врачебной тайной и даже её муж ничего знать не должен. Тома, глядя мне в глаза, молча положила беленькую ручку на свою, видимо, тоже беленькую грудь.
Мы вернулись в процедурную. Командир сидел на кушетке. Разъяснив пациенту свои намерения и что ему придётся сотрудничать, предупредил, что обезболивание в данном случае противопоказано из-за алкоголизации. От новокаина может возникнуть токсический шок. Впрочем, всё равно для обезболивания пришлось бы прокалывать кожу, делая дополнительные дырки. Придётся взять себя в руки и терпеть. Тем более что его женщины сидят поблизости. Пациент взглянул на меня соколиным взором, вытянул руки по швам и уставился в потолок. Фельдшер мне ассистировала.
Всё, что я делал, я тихо, но непрерывно комментировал, чтобы не оставлять пациента наедине с его угорелыми мыслями. Он мог прервать операцию в любой момент. Я показывал ему иголочку, пинцетик, ниточки. Всё было самое миниатюрное, всё для операции на глазу. А когда прокалывал надбровье, прихватив края раны пинцетом, говорил всякую чушь о магаданской недолгой зиме, потому что всё равно наступит наше жаркое магаданское лето. Короче, зашивал лоб и заговаривал зубы.
Пациент лежал неподвижно. Глаза закрыты. Головой не дрогнул. Я кропотливо и напряжённо старался. Вместо двух швов на такую длину раны я наложил три. Швы уложены без излишнего натяжения и затяжки. Надёжно совместил края раны строго на одном уровне. Иначе выпрет грануляция ткани и оставит толстый рубец.
— Всё. Рана ушита. Наложим стерильный тампон, и вы в полной безопасности. Утром после смены я навещу вас дома для контроля шва и перевязки. И так каждый день я буду у вас дома делать перевязку. Нигде не придётся светиться. Устраивает?
— Спасибо, доктор. Честно сказать, мне и больно-то особо не было.
— Я на это и рассчитывал. На фронте спирт раненым для обезболивания тоже давали.
— А как же я полечу к командующему на доклад? Генерал обязательно спросит.
— У вас будет лежать такой же тампон. Генерал о травме не знает и не узнает. И это будет очень хорошо, если он спросит. Если он спросит именно у вас, а не позвонит его адьютант сюда и начнёт выяснять. Тут наговорят. Скажете, мол, вскочил фурункул, хирург вскрыл и наложил повязку. Всё. Теперь поехали домой.
Мы погрузились в УАЗ, и я развёз всех по домам. Вернулся на подстанцию, поставил машину в гараж и побежал под утречко вздремнуть, если удастся. Вторая бригада только вернулась из Магадана. Радостно, как всегда, рассказывала фельдшер, как они ехали и как едва успели дотянуть до роддома. Рассказал и водитель об опасностях и гололёде.
Я снова переговорил коротко с фельдшером о тайне происшедшего и получил её короткое заверение:
— Доктор. Могила.
Утром сдал дежурство. С фельдшером на прощание снова поговорил, напомнил о врачебной тайне:
— Тамара, это не спор на коньяк. Я дал слово за всех.
В ответ получил:
— Доктор, я всё прекрасно понимаю. Я знаю, что и кому можно, а что никому нельзя. Мне осталось только умереть, чтобы вы поверили.
Если бы она мне тогда сказала: «Доктор, какой вы нудный», — я бы на неё не обиделся, потому что на карту были поставлены мои честь и репутация.
Это была та самая маленькая Тамара, что месяц назад подставила меня на допрос двум политрукам по поводу нового генсека после смерти старого.
По дороге домой свернул на горку, где стояли новенькие белые пятиэтажки для семей офицеров и прочих важных авиаторов. У командира приняли меня очень дружественно. Сделал перевязку из прихваченного маленького бикса. Пришёл и в воскресенье. Снова перевязка. Пожелал счастливого полёта во Владивосток. Командир мне сообщил подробность, что он летает на доклад по понедельникам. Летает с кем-нибудь из офицеров вдвоём на «сушке». Тогда я не знал, на какой именно, да мне и всё равно было. А сейчас я ради праздного любопытства выяснил, какой это мог быть самолёт. Скорее всего, учебный Су-17, двухместный, дальнолётный и без бомб.
В понедельник вечером наш «главный сокол» был уже дома, и его супруга мне сообщила. Я подъехал на «скорой». Сделал перевязку. Командир был в очень хорошем настроении. Поблагодарил меня за лечение и за правильные советы. Всё произошло как мы и планировали. Адмирал спросил: мол, что случилось? Командир доложил, что был нарыв, хирург вскрыл, заживает. И забыли. В части никто ничего не знает, кроме как о нарыве.
Пришёл я и во вторник — на четвёртый день после наложения швов. Я опасался, что нитки и проколы в коже могут оставить следы, и потому решил сократить срок держания швов. Объяснил пациенту и его жене, что и почему собираюсь делать.
— Шов должен исчезнуть без образования видимого рубца. Могут остаться следы и от ниток. Тогда все поймут, что была травма. Все поймут, что вы что-то криминальное скрываете. Репутация… карьера… Поэтому швы мы снимем сегодня и не станем ждать семь дней, как принято.
Аккуратно, чтобы не повредить едва начавшуюся регенерацию, срезал швы и снова наложил стерильный тампон.
— Теперь ко лбу не прикасаться, не злиться, чтобы не сморщивать лба и спать только на спине три-четыре ночи.
— Будет исполнено.
На том и распрощались. Я навещал его ещё три дня подряд. Всё протекало по плану. Розовый рубчик был едва заметен. Всё. Забыли.
До Нового, 1983 года оставалось дней десять. Мои друзья в Геленджике сообщили мне письмом, что мой оставленный «жигулёнок» не продаётся и нужно мне лично прилететь. Взяв срочно отпуск, я немедленно вылетел на «большую землю». Быстро продал машину, встретился с коллегами в горбольнице. Ребята настаивали, чтобы я заканчивал там морозить семью и возвращался в райские геленджикские кущи на работу. Пообещал, что обязательно вернусь, и улетел. К семье вернулся как раз под Новый год. Из весны да назад в лютую зиму.
После Нового года к нам постучали. Вернулся хозяин квартиры с «большой земли» из полугодового отпуска. Договорились, что мы за неделю найдём куда съехать. Мы никак не могли получить квартиру от «скорой» Магадана, от которой и подстанция. Была одна коммуналка. Её предпочли всё же отдать коллеге — одиночке с грудным ребёнком. Потому и «скитались». С последней надеждой побежал я в исполком. Председатель исполкома сразу же принял и при всём уважении развёл руками. Но похвалил и поблагодарил за нашу с женой самоотверженную работу по охране здоровья жителей посёлка. Потом добавил:
— Знаете, есть одна пустая квартира в новом доме. Хозяин с семьёй на полгода улетели в отпуск на «большую землю». Их нет уже больше полугода, и мы точно знаем, что они никогда не вернутся. С ними лично разговаривал. Но по закону мы не имеем права ранее чем через год никакую квартиру открыть, да и то только с милицией и опечатать. Сделаем так. Вот адрес, четвёртый этаж. Ночью вскройте квартиру и заселяйтесь. С нашей стороны вообще никаких действий не будет. Потом, через полгода, подадите мне заявление на право проживания, и мы всё узаконим и пропишем всю вашу семью. Договорились?
— Договорились, — неуверенно ответил я, поблагодарил и ушёл из большого и светлого кабинета председателя.
По дороге домой представил себе предстоящую ночь. Вообразил. Все уснули, тишина. Вдруг стук и треск эхом раздаётся по всем этажам и подъездам, слышно на улице и разносится по посёлку. «Где-то взламывают квартиру», — говорят друг другу люди. Выходят соседи по площадке и видят: стоит их доктор со «скорой» с монтажкой и топором у изуродованной двери. Безутешно орут разбуженные любимым доктором дети. Кто-то звонит в милицию. Доктор никуда не бежит, потому как бесполезно. Приезжают знакомые менты, с которыми всё время сотрудничаем, улыбаются, качают головой и уезжают. И доктор наконец проваливается от стыда сквозь землю, начиная с четвёртого этажа.
Пришёл домой, рассказал жене и решил:
— Звоню в Магадан об увольнении, а завтра съезжу, оформлюсь — и послезавтра улетаем. По семь самолётов в день на Москву. Восемь часов — и всё позади. —  Вижу, жене что-то не подошло.
— Слушай, а ты знаешь, что у вояк тоже есть жильё? У них есть коммунальное жильё. Они же только что сдали дом и коммуну расформировывают.
— Так у них и новое пополнение на подлёте. Шансов нет.
— Да что ты всё за других решаешь? Попробуй. Сходи-ка к командиру, попроси. Может, даст комнатку.
Вечером я позвонил ему домой. Попросил о встрече. Сразу был приглашён домой. Пришёл и не узнал командира. Форма изменяет лицо. Рубца над левой бровью не видно. Стал присматриваться вблизи и со светом. Ага, вот, тонюсенькая розовая «ниточка» молодого рубца. Через месяц-два вообще ничего не останется. Командир очень доволен. Выслушал мою просьбу. Задумался, походил туда-сюда.
— Вот что. Потерпеть неделю придётся. Полу́чите в коммуналке двадцатиметровку. Пойдёт?
— Пойдёт! Конечно! Спасибо!
Пожали руки.
— Это вам, доктор, спасибо! Так, может, поужинаете с нами?
— Спасибо, я бы с удовольствием. Но супруга ждёт, побегу, обрадую.
И убежал. На следующий день я успокоил хозяина квартиры, и всё уладилось.
Но беда одна не приходит. На этот раз она пришла с повесткой из военкомата явиться завтра к девяти утра в Магадан к военкомату с вещами на сборы по военной переподготовке. Делать нечего. Андропов, как я и предсказывал, взялся за народ крепко, чтобы жизнь мёдом не казалась. Супруга с детьми переселились без меня.
Нас, 450 офицеров из Магаданской области, собрали у военкомата в Магадане и привезли в наш аэропорт. Погрузили в три Ту-154 и отправили в Хабаровск на военные сборы к китайской границе на два месяца — на январь-февраль. На крещенские морозы и февральские вьюги. Там, на болотных кочках Биробиджана, у «тесной печурки» я получил сообщение от жены, что их уже переселили в общагу с прекрасными соседями по коммуналке и она с детьми просто счастливы.
Прочитал в который раз письмо в лучах открытой буржуйки. Глаза ломило от потребности спать. Холод в палатке не давал. В дрёме поворачивался, подставляя чёрному теплу то одну, то другую часть промерзающего насквозь тела. В этом концлагере с ледяным туманом на промёрзших болотах утешало лишь одно: мы знали, когда всё это закончится.
Пришлось отвозить своих заболевших пневмонией офицеров в госпиталь. Думал, приму там ванну, отогреюсь. В госпитале была температура +8°C. Ванну отставить! Спал в палате с дюжиной больных солдат, лежал в шинели и сапогах. Питание… Всё украдено вместе с углём и дровами.
Вернулся в расположение. Начались учения. Подполковник повёл наш батальон на машинах спецсвязи по своей штабной карте. Заблудились. Нас стал облетать истребитель на бреющем. Летал поперёк. Что ж тут не понять?! Но мы продолжали движение. На связь выходить было нельзя. Подлетел вертолёт и сел на пути колонны. Оказалось, мы приблизились вплотную к китайской границе. Нас хватились, когда поняли, что мы не заняли свою позицию. Без отдельного батальона связи учения дивизии не могли состояться. Если бы нас не нашли с воздуха, мы могли со всей своей секретной аппаратурой и специалистами по ней оказаться захваченными китайскими военными. Мы были на марше без автоматчиков, одни офицеры спецсвязи.
Страна уже не подлежала восстановлению. Она продолжала валиться. Это был 1983 год. Ничего «вдруг» в 1991 году не произошло. Катастрофа 20-го века назревала давно и в глубине.
Полтора месяца прокатились по мне, вдавились кочками болот, пронзили насквозь подмороженное тело, и меня вернули в солнечный Магадан полуживым и не вполне здоровым. Мне перестала казаться жизнь мёдом, и я узнал ещё одну её жестокую сторону.
«Ничего, жена и дети отогреют. А жир медвежий подлечит.» — примерно так рассуждал я.
Моя коллега — пожилая невролог прислала неожиданно письмо с просьбой срочно возвращаться домой, в Геленджик. Сдают новое здание больницы, и неврология будет самостоятельным отделением, а мне предлагается быть заведующим. Если я не приеду самое позднее к августу, назначат другого. Тут я напрягся. Надо возвращаться. Два раза не пригласят. Жалко, жильё есть и столько пережито. Да и заработки пошли ошалелые. Куём по штуке в месяц. Откладываем. Питание кремлёвское. Нет. Всех денег не заработать. Дети долго без солнца и тепла. Да и мы никак не отогреемся. Пора валить. На том с женой и порешили.
 
Дети подросли. Младшей скоро три, а всё сисю сосёт, из мамки последнее никак не высосет. Привожу на подстанцию (от дома пешочком). Супруга занимается больным, пишет за столом. Малая подбирается к ней, пытается добраться до груди, мать просит её подождать секунду, пока закончит писать. Вдруг все слышат громкий бас и замечают ребёнка:
— Мама, дай сисю! Мама, дай сисю!
Вся подстанция и пациенты валяются со смеху. Фельдшер сквозь смех прокричала:
— А мы так и обедаем — на ходу. Так и детей кормим.
 
Комнату в общежитии я не вернул военным. Она была за мной с ордером. Напросился в гости к командиру. Никакого рубца не нашёл. Поблагодарил его за спасение нашей комнатой. Объяснил причину отъезда. Попросил разрешения эту комнату оставить для следующих врачей, чтобы так не маялись, не скитались, и чтобы медицина не остановилась. Командир всё выслушал с пониманием и «дал добро». Таким образом мы облегчили жизнь следующим после нас коллегам — врачам «скорой помощи», которых можно было заблаговременно приглашать. Председатель исполкома принял меня сразу. Выразил огорчение из-за нашего отъезда, но очень обрадовался моему предложению по жилью для врачей. Документы были тут же переоформлены на местную власть и переправлены командиру на подпись. Я предложил пригласить семью молодых врачей заблаговременно, чтобы врачебная помощь была перманентной. На том и распрощались.
К июню прошла зима. Весна мгновенно перешла в знойное лето и к августу мы всей семьёй вернулись к солнцу! Я принял заведование в новеньком отделении.
 Вскоре, 1 сентября 1983 года, произошли две жуткие катастрофы. Прямо напротив нашего дома, у берега Цемесской бухты, затонул пассажирский теплоход «Адмирал Нахимов», погибли тысячи людей. И в тот же день на Дальнем Востоке военные лётчики из авиаотряда «Сокол» сбили южнокорейский пассажирский «Боинг-747», после чего президент США Рональд Рейган назвал нашу страну «империей зла» и началась гонка ядерных вооружений, которая закончилась развалом Союза нерушимого.