Дельтаплан Славы

Из колымских воспоминаний                                                                                    21.10.2017               
 
Своя рубашка всегда дороже.
Чужой опыт всегда дешевле.
 
Среди сотен фотографий, которые я привёз с собой в Германию, оказалась лишь одна-единственная, истлевшая и надорванная, сделанная в посёлке Сокол близ Магадана 9 мая 1982 года. На этом фото — четыре человека с одним дельтапланом и собакой на вершине сопки перед прыжком одного из нас. История этого снимка непростая.
Мы с супругой, временно оставив наши рабочие места в Геленджике, поехали на заработки и за романтикой Дальнего Востока. Прихватили и двух маленьких дочерей. Приглашение получили в Оймякон. Прибыли в столицу вечной мерзлоты — в Усть-Неру в начале декабря 1981 года. Направили нас в больницу посёлка Большевик — там прииск. Собственно, кроме приисков, там ничего нет и быть не может, мороз минус 60°C. На УАЗе по руслу замёрзшей Индигирки более ста километров нас доставил водитель больницы. Но коллега, которую мы должны были сменить, при встрече нам сообщила, что выходит за этого водителя замуж и остаётся. Я оставил семью при больнице, а сам рванул по Колымскому тракту на Магадан искать работу. Четыреста километров по белой пустыне пробирались на списанном «пазике» с чихающим двигателем при отсутствии какого-либо транспорта навстречу. Казалось, он вот-вот заглохнет, а мы — двумя часами после. Редкие перелески лиственниц торчали чёрными голыми стволами, как будто после лесных пожаров. Но это нормальное их состояние девять месяцев в году — так мне объяснили попутчики. Жизнь как вымерла. Неожиданно у обочины — две куропатки. Их заметил случайно, увидев в белизне ландшафта четыре чёрные точки — глаза куропаток, а самих — когда они зашевелились.
Пересадку в более надёжный автобус совершили ночью в Сусумане. Прождали час на морозе при минус 60. Думал, здесь мне конец, околею. Стоял ледяной туман. Дышать было невозможно. Вдыхался лёд иголками. От прыжков только ногам больно было, но не согреться. Узнал от пассажиров, что здесь недалеко, в Ягодном, сидел в лагере Сергей Павлович Королёв. Отсюда начала свой тернистый и рискованный путь советская космонавтика — с Колымы. Королёв мог и не выжить. Корабль, вышедший из Магадана, на который он случайно опоздал, утонул в шторм. 
«Нет, — думал, — и мне надо выжить, меня жена и дети ждут.» Проехали следующий этап в пятьсот км.
Не доехав до Магадана полста километров, сошёл в посёлке авиаторов Сокол. Нашёл медсанчасть и устроился с супругой на работу на подстанцию «скорой помощи». Моему появлению были очень рады и всё быстро оформили. Так же за двое суток вернулся и ещё за двое суток привёз тем же путём семью.
Из-за острой нехватки врачей работали за троих (на три ставки). При круглосуточном кормлении грудью полуторалетней дочери мне приходилось работать и днём, и ночью. Хронически не высыпались. Пасли детей и спасали здоровье и жизни соколят — жителей Сокола. Посёлок Сокол был базой Аэрофлота и авиаотряда дальневосточных военно-воздушных сил. У них и взлётные полосы были общими. Взлетали живой очередью, но военные имели преимущественное право. Всё это лежит в долине реки Уптар Магаданского хребта. Через посёлок пролегает Колымский тракт, построенный на костях политзаключённых и военнопленных. Этим и знаменит.
В те годы Магадан процветал и назывался в среде колымчан Клондайком — заработки побольше, а мороз поменьше. Минус 60 было редкостью. В Оймяконе минус 60 постоянно, но раз в 10–12 лет бывает минус 72.
Всё снабжение Колымского края осуществляется по воздуху «с большой земли». Всё — ради добычи золото-алмазов и их вывоза. На местном диалекте горы называются сопками, а участок гор — Магаданским хребтом. На плоской вершине самой высокой горы расположилась станция ретранслятора — информационный нерв Дальнего Востока. «Нерв» обнесён колючей проволокой. Но ворота всегда нараспашку, в них нередко заходят медведи, но очень редко — люди. Вот для людей, чтобы никто случайно не замёрз, ворота не закрываются.
На этом ретрансляторе я был всего два раза. Первое восхождение состоялось 9 мая 1982 года, в День Победы. А второе восхождение… О нём — в другом воспоминании.
Взбирались вчетвером: пилот Слава и его десятилетний сынок Олежек, и два носильщика — авиамеханик Володя и я. Вышли бодро на рассвете, но на вершину приползли к полудню. Снег слежался. Казалось, шли по твёрдому, но ноги часто проваливались.
В общем, идти было нетрудно, но выбираться из снежных ям — нелегко. Тяжела была ноша — разобранный дельтаплан. Первым среди нас был отважный пилот дельтаплана, водитель одной из машин подстанции «скорой помощи» Славик Липатников. Это он первым встречал нашу семью на УАЗ-е «скорой», когда мы после двухсуточного переезда на автобусе в 50-градусный мороз пересекли всю Колыму. Это был декабрь 1981 года. Сразу в машине при знакомстве, глядя на горы, я спросил, не летают ли здесь дельтапланеристы. Он ответил, что нет. Дельтапланеристов здесь нет. Есть только один, и это он. Я обрадовался и пополнил его клуб. Я назвал его пафосно «отважный». Ну а как можно назвать человека, который летает, а мне это не дано? Я бы, несмотря на все мои мечты, на такое никогда не отважился. Нет, не потому, что я трус. А потому, что я просчитываю риски. Я — чеховский Беликов. Не верю в то, что справился бы с управлением. А это значит — верная гибель. Я никогда не стоял на батуте, не занимался акробатикой, гимнастикой, не прыгал с вышки в воду. Но меня вытолкнули однажды с парашютом с самолёта. Я даже не танцую, не учился владеть телом. А тут над пропастью и без страховки… Это надо быть полным идиотом и прыгнуть, чтобы посмертно никто не мог назвать тебя трусом. Попробовать, конечно, можно, но только один раз — для повторного прыжка, боюсь, от меня мало что останется. А для Славика броситься со скалы вниз прикованным к этой дюралево-пластиковой птице казалось обычным. Да, обычный смертельный номер под куполом неба над пропастью и всегда без страховки.
С нами был и сынок героя пилотажа — Олежек. Пацан был моторный и жизнерадостный всю дорогу. Мы брели по снегу, а он, пользуясь своей весовой категорией и без груза, маячил впереди нас. Часто оглядывался на отца, мол, туда ли он нас ведёт. Шли в основном молча. Лишь на привалах пили горячий чай и обменивались информацией типа «Ну как?» и в ответ получали: «Пойдёт». Менялись ношей. Упаковки груза отличались тяжестью и неудобством: в тонких чехлах трубки металла продавливали всё тело, гремели и болтались. Загадкой оставалось, как эта тяжесть понесёт дуновением ветерка нашего Славу в пространстве между гор и небесами? Славу мы не нагружали. Пилот перед полётом должен быть отдохнувшим. Он нёс рюкзачок с пропитанием.
Олег покрикивал о том, что на ум придёт. Всё ему было интересно. Вокруг ни птиц, ни животных. Лишь белый снег и белое небо сходились где-то вверху. Туда нас гнал азарт. Мы с Володей-авиамехаником были большими любителями дельтапланеризма — в смысле, посмотреть, как кто-то летает. Но за удовольствие надо платить. Платой была доставка дельтаплана на вершины. Разобранный аппарат, мешок с крыльями за спиной и провальный снег под ногами выдавливали из нас последние силы. Наконец показались белые параболические радиолокаторы. На голой, почти плоской вершине ветры сдули снег, и идти уже стало гораздо легче.
Нас встретила лайка начальника станции, то есть шефа инженерно-технической группы ретранслятора. Собачка радовалась как могла новым людям. Радостно опрыгала всех нас, тыкая мордочкой нам в руки, и облизала лицо наконец-то присевшему Олежке. Вечно занятые скучные техники станции собаке давно уже надоели, и она не знала, куда себя деть. Редко удаётся кобельку порезвиться.
Однажды забрёл на станцию медведь. Кобелёк бесстрашно и яростно бросился на него, когда тот двинулся на её хозяина. Лайка могла стать первой жертвой, но она так быстро металась вокруг медведя, облаивая его и набрасываясь сзади, что мишка замучался от неё отмахиваться и вертеться. «Замотала, блин!» — наверняка подумал медведь и убежал с территории, подгоняемый лаем. С тех пор эта лайка стала «героической», как представил нам её хозяин. Мне, как охотнику, известно, как медведи расправляются с лайками. На одной охоте при мне лайки заблаговременно просто сбежали, учуяв медведя. Пришлось преследовать раненую медведицу без охраны.
Пять человек работают здесь бригадно-вахтовым методом. Каждый месяц вертолётом происходит смена. На станцию мы не заходили. Надо было торопиться. Предстоял дальний полёт над сопками, над тайгой. Неизвестно, как поведут себя ветра. И потом пилоту Славе придётся самому возвращаться — пешком и ночью. Собрали дельтаплан. Вышли ещё пара техников проводить Славу в полёт и отметить праздник. Мы съели сваренные начальником станции сосиски, распили бутылку «Советского шампанского» и закусили мандаринами. Да если бы не праздник, Слава бы и шампанского с собой не брал. На 23 февраля он летал при тех же ассистентах, то есть с нами, и тоже с отвесных скал другой сопки, но без алкоголя. Тогда пришлось взбираться по снегу и льду почти вертикально до вершины. Рисковали сорваться уже и носильщики. Ну, а сегодня на День Победы мы всё же выпили за победу наших самоотверженных предков. Я выпил за погибшего моего деда-ополченца, за раненого дядю-добровольца, за офицера-североморца отца. А мама потеряла руку в тылу на трудовом фронте.
Пилот заранее подготовил место для прыжка, очистив скалу от снега сапёрной лопаткой по-солдатски — лёжа на боку. Узкий отвесный участок — распадок по-местному — глубокий обрыв из-за рассыпавшейся скалы. Снизу дул лёгкий горно-струйный поток — слабый для взлёта с места. Разбег невозможен. Место для разбега не было пологим и усыпано камнями. Никак не разбежишься, на первом камне уткнёшься. Вот и пришлось бросаться с обрыва.
Пилот облачился в парашютные ремни и пристегнулся к дельтаплану. Мы подхватили аппарат за крылья и помогли отнести его к краю пропасти. Затем присели на снег в метре от края распадка по обе стороны от дельтаплана. Славик смотрел вниз, смотрел вдаль, переминался, перебирал руками трапецию, балансируя крыльями. Примерялся к ветру. Вдруг негромко произнёс:
— Ну, за День Победы! — и стал наклонять аппарат кпереди, оттолкнулся и обрушился в пике.
На мгновенье мы увидели его вытянутое тело и алый дельтаплан как бы снизу, и тут же они исчезли под скалой, под нами. Заглянуть было опасно, не решались. Ждали, когда Слава появится в полёте внизу, вынырнув из-под скалы.
Мы ждали, казалось, вечность. «Когда появится? Когда же?!» Вдруг из глубины под нами вынырнула краснокрылая птица и стала медленно уходить над тайгой вдаль на северо-запад. Постепенно набирая высоту, птица, удалялась, и мы уже стали видеть чёрную точку под ней. Это был наш пилот, как будто унесённый птицей, парящей над сопками в потоках ветра.
Начало темнеть. Малиновая кайма покрыла снизу облака у самого горизонта. Казалось, его линия была ниже нас. Мы потеряли дельтаплан из виду. Всё. Улетел. Мы всё ещё стояли в тишине. Под нами тайга лежала во мраке. Сплошная облачность становилась свинцовой.
Посёлок находился от нас на юго-западе, то есть слева, и мы знали, куда и как будем спускаться. Ориентируясь по отсвету облаков над посёлком и аэропортом, добрались в темноте домой. Олег, оказавшись на улице с фонарями, сразу сбежал, издали помахав. А нашему авиатору, как выяснилось на следующий день при встрече на смене, после получаса полёта пришлось в потёмках садиться на полянку в тайге. Оставив дельтаплан, по компасу добрался до Колымской трассы. Ночью его подобрали дальнобойщики. На этой сопке ретранслятора я побывал снова ровно через пять месяцев, 10 октября 1982 года, когда в качестве врача «скорой помощи» ночью в одиночку в пургу взобрался на вершину по вызову к больному. Но это уже следующая история.
После возвращения домой, в Геленджик, до нас дошла информация, что наш отважный пилот спустя несколько лет разбился. Не стала земля ему пухом. Он так и остался в своём царствии небесном.