Добавить

Рассказ Данилова

    Сапоги стояли у койки ровно и не падали, потому, что судно шло через поле мелкобитого льда и почти не качало, только слышалось, как лёд шуршит и стукает о корпус. Под столом, положив морду на лапы, дремал чёрный лохматый пёсик по кличке Бичь. В каюте было тепло от паровой грелки. По радио начали исполнять песню про комсомольцев-добровольцев:

"Хорошо над Москвою рекой Услыхать соловья на рассвете Только нам по душе не покой, Мы сурового времени дети"; — и я начал негромко подпевать: — Комсомольцы, добровольцы… Я пел, у меня было «возвышенное» настроение. Мне было тепло, уютно. Лёд шуршал о корпус, потрескивала паровая грелка на борту… Нам с Бичём было хорошо. Но пришёл Данилов и всё моё «возвышенное» настроение приземлил  одной фразой. Он ввалился в каюту после первого куплета в штормовой оранжевой робе, с красным от морозного ветра лицом. Он не мог сначала развязать завязки на капюшоне, ( пальцы закоченели) и от этого матерился негромко, но зло. Потом, всё-таки развязал, расстегнул «долбаные» пуговицы и сбросил куртку у дверного коммингса. Шапку повесил на крюк, чесанул пятернёй слежавшиеся под шапкой волосы и стал стаскивать мокрые шелестящие штаны, а они не снимались через сапог — зацепились за каблук. Тогда Данилов посмотрел на меня и сказал громко,- потому, что он был с мороза и с работы: — А ты что разлёгся тут, как пудель на помойке?! И это в тот момент, когда я, сдвинув брови, пел: «Поднимайся в небесную высь...» — Чай поставил?! — Вон, в трёхлитровой банке, не видишь?! — Где?! — опять заорал Данилов. — Вон, под телогрейкой настаивается. — А-а… — он приподнял телогрейку на диванчике. — Тогда ты не пудель, ты моп-сик! — он захохотал над своей шуткой. — Сам дурак — буркнул я. — Р-разговорИ! РазговорИ!? — гаркнул Данилов голосом строевого старшины (каждое слово с разными интонациями) и опять захохотал. — Верно я говорю, Бичь? (Тот приподнял голову и согласно забил хвостом о палубу.) — Ладно, лежи, лежи, жрать не скоро. — Он матюкнулся, вытянул рукава свитера так, чтобы они закрывали ладони, поднял трёхлитровую банку и налил в кружку чай. Сказал: — горячий, ссука! Банку оставил на столе, отхлебнул из кружки со звуком удовольствия и присел на тумбу-стульчик. Сахар в кружку сыпать не стал, сделал ещё глоток и ему захотелось говорить: — Вот ты говоришь «дурак», да? А дураком быть лучше, между прочим. Дуракам всегда везёт, понял?! Он, всё-же насыпал сахар в кружку и размешал его самодельной бамбуковой игличкой для плетения авосек. Игличка лежала на столе. Это первое, что попалось ему на глаза. — Не всегда, а только изредка, как и всем умным, — возразил я насчёт «дураков». А вообще, Володя, я думаю, что весь мир это большая «страна дураков», потому, что если бы все были умными, было бы всё толково, без нервотрёпок и прочих неурядиц. (Я подумал, что это я остроумно изрёк) и ещё что-то хотел добавить о несовершенстве людей, о постоянной неудовлетворённости их своей жизнью, но Данилов прервал мои рассуждения категорично: — Не бери в голову! Наливай чаю, сам-то не пил ещё? А это, (он имел ввиду мои рассуждения), пусть ТАМ думают. — он закатил глаза на подволок. — «Я гайки делаю, а ты для гаек делаешь болты.» — как в школе учили. Ясно? Всё, наливай чай. И не бери в голову. Я встал, надел сапоги без портянок и подошёл к столу. — Нахрена ты себе голову забиваешь всякой тягомотиной? — больше возмутился, чем спросил Данилов, (это, когда я уже дул на чай, готовясь сделать первый глоток.) — И вообще, плюнь ты на эту философию. Ничего нового всё равно не придумаешь. Зубы у тебя не болят? — Не-ет… — Вот и радуйся! Чай пьёшь? Вот и радуйся! Руки ноги целы, голова на месте — что тебе ещё надо? Так вот сами себя изво-одят, но-оют, что-то там, а получается шиш да маленько. Ты не сердись, но я не люблю таких разговоров — трёп всё это пустой. Был у нас один студент, научник, откуда-то из Ленинграда или из Москвы. Тоже умничал. Тако-ой паинька! При нём матерятся, а он краснеет. Ну, что это за мужик? Правда, не укачивался: -гимнаст, что-ли? Всё ковырялся в рыбьих кишках. Недельки три поковырялся и свалил. Специально, из-за него, сутки шлёпали сдавать его на Сахалин. Думаешь, раз ты начал что-то там рассусоливать, так уже и умным стал? Сам себе голову морочишь. — Слушай, ты вот уже больше меня наговорил, а на меня бухтишь. — Да я это так, разговор поддержать — засмеялся он. — Давай тогда о бабах. Ты расскажешь, потом я, — всё веселей. Начинай: Кого перед рейсом приловил? — Нечего мне о них рассказывать — сказал я. — Ну уж нечего! — не поверил он и отхлебнул чаю. — Вообще-то ты себе на уме. Не пьёшь, не материшься… Эт-то не к добру. — (он погрозил пальцем) — А может, ты шпион? — он снова захохотал. — Пр… ха-ха-ха — Просочился на СРТ, а? Ха-ха-ха! — Ну, что, обдолбили трал? — спросил я, чтобы перевести разговор. — Какой там! — он махнул рукой. — Вон, слышишь,- долбят. И пускай долбят. Говорил сразу: « Давай брезентом закроем», так нет, «оттает за бортом». Ага, «оттаял». Сейчас пар в машине заказали, попробуем паром. Эх, хреново зимой работать! Как кутец поднимем, так с него в морду всё летит: вода, чешуя. Руки как грабли, вечно… Или ещё трал где зацепишь — в клочья, или доски завернутся, или ваера перекрутятся. Тфу, тьфу, тьфу — (он постучал по столу костяшками пальцев.) Вот летом — милое дело — курорт! Помню, на юге, на Кюсю-Палау тралили. В шортах, штиблетах и козырёк на лбу от солнца — вся спецуха. Сухо, чисто, летучки только: шу-шу-шу от форштевня… Вода синяя синяя. Опять же заходы в Сингапур, там… В Манилу тогда ещё заходили. Барахлишко жене привезёшь — рада до жопы. — А что сейчас ты на север пошёл? Данилов глянул на меня подозрительно, ничего не ответил, долил себе чаю в кружку. Поставил банку и накрыл горловину фольгой от пачки чая, обмял рукой, чтобы не слетала, затем сказал: — Отходился я на юг, Боря. Здесь я «исправляюсь» — он усмехнулся. Я же тралмастером работал раньше. Старшим тралмастером. Хорошо ещё, — без тюрьмы обошлось… — ЧП какое-нибудь? — спросил я. — ЧП- подтвердил он. — только не на судне. С женой у меня ЧП. Да..., дело прошлое, а до сих пор икается. Он достал из рундука новую пачку «беломора», надорвал уголок, достал папиросу, дунул в мундштук, прикурил. Спичку бросил в консервную банку-пепельницу, закреплённую на переборке проволокой. В банке-пепельнице была налита вода, окурки в ней размокали и запах от неё был отвратный… Ладно, пожарная безопасность важнее. Да и вытяжная вентиляция гудит. «Если Данилов закурил, значит, будет рассказывать» — понял я. Он редко курил — пачки ему на несколько дней хватало. — Я, вообще-то и раньше догадывался — начал он, — Ну, сам знаешь, в рейсе всякое в голову лезет… Да, — думаю, если и гульнула с кем, так Бог с ней, — живой человек. Я то, сам тоже, по молодости особенно, то там, то здесь урвёшь… Не святой. А тут, как-то нас отозвали. Только в рейс вышли, двигун «полетел», ну, через трое суток вернулись. Нас «за ноздрю» притащили, на рейд поставили, решали, где ремонтироваться будем. А сам знаешь, первые дни в рейсе самые нудные, душа ещё на берегу. Ну, и рванул я прямо с рейда на катере, с властями, что приход оформляли. Рано, часов в пять домой добрался. Ну, как был, пароходом провонявшийся, кислятиной этой каютной. А мы тогда хату недавно получили, думаю, «в ванну сразу — отмоюсь» На отходе «газовали»… Знаешь, как после пьянки, потеешь, грязный. Звоню. Слышу- тёща ширк, ширк за дверью. «Кто?» — (он изобразил дребезжащий голос) — Свои- кричу, — открывай! Открыла, смотрит испуганно: -Здра-авствуй… и глаза прячет. Укуталась в шаль и ушла на кухню: « Вот тут пельмешки остались, чаёк сейчас поставлю...» Ну, суетится. Я в комнату: Вадька спит себе в кроватке, сопит. Её нет. Ну, ладно, молчу. Позавтракал. Вода была горячая; помылся, оделся в чистое. Тут Вадька проснулся. Тёща там простынки мокрые понесла в ванную. Данилов новую папиросу закурил. — Ну, отвёл я его в садик и к жене, на работу. Ну-у! Там столько радости! Вовочка! Ты откуда?! Боже мой, как я рада, я сейчас… Побежала к начальству, взяла отгул. Вижу: в самом деле рада, не притворяется. Все тоже улыбаются- радуются за нас. Она на мой костюм смотрит… — Ты этот костюм тоже в рейс брал? — Брал, говорю. Смотрю, вроде успокоилась, но не совсем, поглядывает изподтишка, сомневается… — Да вот, говорю, прямо с рейда, домой ещё не успел заскочить, сразу к тебе. — Ну и правильно! Ну, пришли домой, всё нормально. Тёща губы поджала, ушла в свою комнату. — Не обращай внимания, — это жена меня так успокаивает, — старые люди всегда странные какие-то. Ну, лежим с ней, всё как обычно. Она меня гладит: — Миленький ты мой, три дня всего прошло, а я так уже измучилась… Вот сегодня: пока Вадьку в садик отвела, пока в магазин сбегала, потом три трамвая пропустила — не влезть, чуть на работу не опоздала. Всё бегом, всё бегом…      — Хватит! — говорю. Она глазищи вытаращила: « Что это, мол, за тон?!» — Вадьку я сегодня в садик отводил — говорю и не смотрю на неё. Молчит. Я повернулся и… не узнал её. Ну, с-совершенно чужой человек! Глаза злые, — страшно смотреть. Ну, совершенно чужие, даже не по себе стало.И усмешечка… Встала, одевается: — «Застегни!» — Застегнул. Оделась, подошла к окну и говорит спокойно так: Я просила тебя бросить плавать… Повернулась: -бледная, злая… — Просила?!  Ну, я тоже одеваюсь, брюки натягиваю: — Так три дня всего, — говорю, — что-ж ты делаешь-то? Вадька ведь у нас! — Вадька МОЙ! — губы дрожат… Начала все обиды вспоминать, в истерику кинулась. Ну, переждал я всё это, не впервой. Думаю: Успокоится, повинится. Сидит на кровати жалкая такая, лохматая, сгорбилась… Подхожу, — по голове хотел погладить. Вскочила, как кошка и опять: — Ты мне всю жизнь искалечил! Что я с тобой видела? Что!? Шляешься вечно! Вечно тебя дома нет! Ну, я обулся и ушёл. В чём был, так и ушёл, по-летнему.Пока в ремонте стояли, то, сё… Осень уже, холодать стало. В робе, в телогрейке в город не пойдёшь. На судне так я и жил. Прихожу домой пальто забрать,- не отдаёт. « Вот вернёшься в семью, тогда отдам. Дай, говорю, денег хоть на первое время; — зарплату ей переводили по доверенности. Я сразу за год доверенность оставлял, чтобы у кассы каждый месяц ей не толкаться. Всё равно домой всё относил. Брал, сколько надо. Тогда неплохо зарабатывал, деньги были и на выпивку и вообще. А тут даже на курево не осталось. Питался на судне, что было с собой, пропил давно. В рейс вот вот должны были уйти. — Не дам денег и всё! Возвращайся в семью! И не просит, — командует, будто я во всём виноват. Махнул рукой, ушёл и больше не приходил. Так и не разводились несколько лет. Я тогда годами из Бристоля не вылазил, на БМРТ работал… Камбалу там, Валера, гребли по- чёрному… Ладно, это не о том. Половину зарплаты стал ей переводить, не всю. Ничего, не возмущалась. И то спасибо, что не возмущалась. А тут с какого-то рейса пришли, девять месяцев отпахали, ну и в кабачок, в первый же вечер с ребятами. Сидим там, по первой пропустили, смотрю: -Мать честная! — Она. Вся такая нафуфыренная, похорошевшая и с каким-то «чёртом». Смеются. Всё у них там ладненько, глазки у обоих масляные… Мне бы уйти оттуда… Валера, ты же знаешь, я человек спокойный, уравновешенный, да? — Да не псих, вроде… — согласился я. — Ну, вот. А тогда меня аж заколотило всего. Отвернулся и… не могу! Налил, поднёс и… не могу выпить! Хочу успокоиться, соображаю, что нельзя, не пьяный ведь! Чувствую: встал, иду, стул какой-то задел. Ребята вслед: — «Куда?» Подошёл, она на меня глаза вылупила, рот открыла; а этот, чмо болотное, тоже оглядывается. Развалился, сука, и смотрит на меня, как на гниду. Дым мне в лицо: Фу-у-у… Ну и врезал я ему от души. Хорошо врезал, аж хряснуло — кровью брызнул, сволота… Данилов прикурил новую папиросу и замолчал. — Ну, и что потом? — спросил я. — Что потом… Потом он вскочил, я его ещё и… Да что потом… Потом — милиция. Дёрнулся я было, да рявкнул и вот так, согнутый, через весь зал… Стыдуха! Потом «воронок», КПЗ, следствие, то, сё… Потом обошлось — «на поруки» взяли. Помнишь, кампания такая была — «на поруки» брать, на «перевоспитание в коллективе»? Ну, вот. Кэп на меня характеристику написал — хоть в президиум. Отмазали меня кое-как, но визу зарубили глухо. Насовсем. И в матросы, на СРТ — административное наказание. А ведь срок карячился… Хорошо, хоть, судья с соображением попался. Мужик, слава Богу и старый уже. И то, что с ней ещё не разведены были, тоже зачлось. Потом-то развели. Из своей конторы уволился. Надоело: сочувствуют все… Вот, в вашу контору подался. Покряхтели — судимость… Но взяли: — матросов везде не хватает. Вот так, браток, я тоже тогда в подволок глядел, вздыхал, как ты, да морщился, а потом плюнул на всё это. «Газонул» как следует, дня три — прошло. Сейчас, так только, изредка вспомнишь, как с ней… До свадьбы ещё… Заноет… А так- всё в норме. И ты тоже брось эти гнилые мысли. Работай, живи, а там всё наладится. Не бери в голову.

Данилов, по-моему расстроился от своего же рассказа, встал, начал натягивать робу. Сказал: — Ни х.я, сейчас отпарим, на сушилку поднимем, проветрится и уложим. Во льду ещё постоим, работать не скоро. Штормовое получили, слышал? Отоспимся. Прогромыхал сапогами по трапу,- ушёл.

***

Комментарии

  • Алиса Ли cа Печальная история жизни... Родители совершили ошибку, выбрав не тех, а расхлебывать придётся ребёнку...
  • Валерий Мокренок Алиса! Это самая типичная история. Много подобных слышал. Однажды, в бухгалтерии удивились, что Я не плачу алименты, дескать, все моряки платят... Обычное дело. Переглядываются: моряк и не разведённый(?!) Нетипичный случай...
    • 19 февраля 2017
  • Алиса Ли cа Я пока слышала лишь две подобные истории, но если для Вас - это обычное дело... Мне уже страшно.
  • Валерий Мокренок Не передёргивайте. "Обычное дело"- для тех тёток, что в бухгалтерии работали тогда. А в морях чаще "бобыли" вкалывали. Потому, что в рейсе- стол дом и работа. Это лучше, чем "бичевать" ("Бомжевать")-по-современному.
  • Алиса Ли cа Валерий, может и лучше... Но иногда бывает та-а-ак страшно... и тоскливо, наверное бывает... Как говорится, "в гостях хорошо, а дома лучше"... :)
  • Валерий Мокренок Согласен, если есть дом на берегу...