Любовь,как стыд.

Я ясно вижу этот провинциальный город, и женщину, несущую полные сумки продуктов. Катька идет, сгибаясь под тяжестью ноши, и по привычке, укоренившийся в последнее время, разговаривает сама с собой.
«Любовь, а  кто меня любил по — настоящему? Мать вечно на работе, бабка вcю  жизнь боялась , как бы я подоле не принесла, и от этого страха, дравшая меня, как ту сидорову козу. Пока однажды, детка тринадцати лет, не вырывала веревку бельевую из рук одряхлевшей  извергини, и той же веревкой да по мордам.
Кот и тот боится, и моих приступов  злости за его делишки, и  редких приливов  дикой нежности. Не умея любить я ее и не ждала любви- то, а она возьми и нагрянь, и та про которую говорят «сука-любовь».
Любовь -та Катькина случилась в период жизненного умиротворения и собой, и работой.
Катька в отпуске заменила соседку  на продаже газет и журналов.
«Точка» была проходная на рынке. Все Катькино существо противилось такому количеству людей и встреч. Но спасали от полной катастрофы защитные очки, отличное средство: во-первых в них не было видно сколько ей лет, и они давали возможность не смотреть людям в глаза.
Была у Катьки такая вредная привычка, отводить глаза в сторону. Привычка эта укоренилась у  нее  еще в детстве, и давала и бабке, и учителям подозревать девочку черт знает чем, постыдном и нелепом.
Очки были прекрасной стеной, между стесняющееся всех и вся, сорокалетней Катькой, и миром страстей.
Он приходил по утрам. Всегда в чистой белоснежной рубашке, редеющие рыжие волосы вились у самой шеи. Бородка, тоже рыжая, придавала его лицу какую-то, как ей  сначала казалось, женскую мягкость. Но потом, когда она все же осмелилась взглянуть, сквозь темные стекла, покупателю в глаза, она поняла.Не мягкость, а мудрость.
Товарки соседки наперебой здоровались с ранним покупателем: Вазген  Арутюнович, а к  нам , у нас  вот носочки для внуков посмотрите, вчера только привезли.
Покупатель вежливо всем улыбался и шел дальше.Катька пылая от стыда, словно девочка, расспрашивала, о утреннем госте.
Оказалось вдовец, жену как год похоронил, давно на пенсии и здесь у него сын, старший держит на рынке  свой отдел, продает козье молоко и сыр.
Узнав сколько покупателю лет, Катька огорчилась. « Ну это уже не мужчина, и при ее то темпераменте , да  она еще и родить может, совсем такой случай ни к  селу, ни к городу»
Но наступало новое утро, Вазген Арутюнович снова приходил. Листал предложенные ею журналы, иногда покупал и для снох видимо, и для детей, и всегда мягкая полуулыбка  теплилась в его карих, совсем не старых  глазах.
Катька разорилась и купила себе белую блузочку, с вышивкой.И получила одобрительное замечание: «Что в жару самый раз, и вам к лицу».
Целый день, вспоминала и эти слова и, как ей казалось особую интонацию, с какой они были сказаны.
Но к вечеру приходила усталость и раздражение. И разогревая купленный  на рынке плов, она не слушая охи и вздохи матери, срывала с себя обнову и кидала ее на пол.
Утром  опять  надевала   растянутую футболку, и шла, таща неимоверно тяжелую сумку, на рынок.
«Надо холодной водой почаще обтираться и в зеркало почаще смотреть»-, убеждала она сама себя .
Мир в душе сохранялся ровно на те полчаса, пока не появлялся  он, но сегодня, что то произошло, Вазгена утром не было.К полудню в Катькиной голове зрело уже множество планов, как узнать, случилось: тут и пойти и спросить напрямую, по-глупому конечно, у его сына, или проследить где тот сын  живет, и может что -то узнать у соседей.
Но бежать и расследовать ничего  не пришлось, виновник  ее смятения и волнений появился после обеда, был он с внуком, покупал тому подарок, замечательный двухколесный велосипед.
-Катенька, я вот задержался, остались ли еще  мои газеты?
-Да я их придержала, конечно, вы же постоянный клиент.
-Мне жаль, что я вас чем -то обидел или рассердил, Катюша.
-Да с чего вы взяли? Все путем .
-Это я о том, что вчера был для вас Вазгеном Арутюновичем, а не клиентом.Слово какое-то неприятное, согласитесь?
Катька сдерживая слезы, считала на калькуляторе сумму за покупки и вымученно улыбалась.
-А вы не могли бы оставлять для меня газеты, если вдруг я не смогу прийти, сердце последнее время пошаливает. Я все выкуплю, не беспокойтесь.
-Д что же, нам не трудно, мы могем .-стесняясь себя, пробормотала она .
-Ну  вот и славно, а блузку жаль.Пойдем Рудик.
И они ушли, а женщина села и уже не стесняясь, и никого не боясь, заревела в голос.
Соседки поднесли для успокоения сто грамм, но Катька, закодированная от этой беды, еще пять лет назад, героически отказалась пить.
-Дура, ты Катька –поучала ее соседка Лида, торгующая чулочно-носочной мелочью.- Дура и есть.Мужчик он за версту бабу одинокую чует, да если бы ты была красавица, или его кровей , да лет на десять помоложе, он бы уж не стерпел, непременно бы в гости напросился .
-Да какие гости, я с мамой живу.
-Ничего маму за телик, а сами в спаленку.
Да он старый и сердце больное, ты же слышала.
-Вот и об этом, не та ты баба, чтобы за ради тебя на амбразуру идти.
У Катьки в ушах еще долго стоял Лидочкин пьяный смех. Она позвонила соседке, вместо которой работали и спросила, когда та возвращается .
Еще неделя, всего неделя. Где силы -то взять и Катька уткнувшись в подушку прорыдала пол-ночи.
Он опять утром не пришел. Но у нее не было сил, не переживать, не бояться чего- либо.
-Что воля, что неволя, все одно , –повторяла она любимую присказку.
Катька сворачивала зонт-тент, зонт не желал сворачиваться, кто-то  мягко ступая подошел сзади и на Катькины пухлые руки легли темные сухие ладони.
-Давайте помогу, Катенька.
Вазген, помог собрать ей зонт, собрал сумки и понес их к другому выходу, к стоянке автомобилей.
За рулем сидела молодая девушка. Смуглая, с огромными, ласковыми глазами
-Вот  и внучку в помощницы взял, Аруся, открой багажник.
Ехали молча, салон заполнял аромат  Арусиных духов, и грустная восточная музыка.
На приглашение  зайти в гости, Вазген Арутюнович, только улыбнулся, и протянул Кате пакет: « Это вам подарок Катюша, сыр овечий, домашний.Делаю сам, сам коз дою, сам и варю. У нас в субботу внуку семь  лет, приглашаем, Аруся за вами заедет».
Катька тащила сумку  на четвертый этаж  и не верила своему счастью, позвал, сам позвал. Врет все Лидка, сволочь. Я вон еще какая.Ну и пусть старый. Зато ласковый, а уж любить я его буду, до самой смерти. Тьфу, дурра, сто лет любить буду.
Во дворе  под вьющимся виноградом стояли столы, гостей было много.
Вазген сидел во главе стола, тост за тостом  звучали на армянском языке.Рядом с ней  посадили молодого, но уже абсолютно седого мужчину.Тот все пытался уговорить ее отпить хоть глоток домашнего вина.
Потом Михаил, пригласил ее танцевать, а Катька чуть шею не свернула, все пытаясь увидеть , с кем танцует ее ненаглядный.
Тот танцевал с внучкой, лет 12, у нее был восторженно счастливый вид. И такие же, как у деда рыжие волосы.
Михаил  поцеловал Катьке руку и отпросился покурить, и тут, наконец, рядом с ней присел Вазген.
-Как вам Катенька, наш Михаил? Это мой двоюродный брат. Видел вас на рынке.Спрашивал.Я ответил, хорошая  женщина, не пьет не курит, маму уважает.Дети у него уже взрослые, жена   болезненная и  душевно хворая.А если вы сладите, а то и родите, так он и жениться может. Любой суд на его стороне будет.
Он говорил эти жестокие слова совершенно серьезно, с доброй, отеческой улыбкой.
А Катькина душа выла от боли и горя.
Она впервые отважилась посмотреть прямо в эти  карие окаянные  глаза.
Вазген осекся на полуслове, и  не стесняясь гостей и родственников, погладил Катьку по голове, словно глупую внучку.
Он встал и пошел в дом. И плечи, и вся его походка явили Катьку страшную правду :»Я стар, девочка, я так стар, что даже жить сил не осталось. А уж любить».
-Да, сдал Вазген после смерти своей Натуш, на следующий год золотую бы свадьбу справляли .-это рядом снова сел Михаил.
Катька заторопилась домой. Было отчего то стыдно перед всеми этими людьми, словно они могли знать о ее любви и планах, на  их отца, деда, брата .
Михаил пару раз приносил Катьке букеты роз, жал руки, заглядывал в глаза, но Катька стала прежней, никомуненужной, и слова говорила, те из прежней жизни: «Да пошел  ты неча сюда ходить».
А потом приехала соседка, и Катькина жизнь вернулась в прежнее русло, серое, в своей предсказуемости  и безысходности. 
Я ясно вижу этот провинциальный город, и женщину, засыпающую на мокрой от слез подушке.


-