Цветок Доуэля

Есть такие странные люди… Вечно они всем недовольны, всё их не устраивает, всё везде не так, окружающие — сплошь дебилы и, в общем, весь мир — дерьмо.
Так они доживают — кто до двадцати, кто до тридцати пяти лет — и однажды, измучавшись вконец, решаются порвать тоненькую нить, связывающую их с этим жутким миром. Способы каждый выбирает по своему вкусу, и особым разнообразием они не отличаются.
Одним из таких… странных людей был и я. И когда наступил мой черёд, я просто спустился по нагретому первым весенним солнышком косогору к железнодорожной ветке и, выбрав момент, бросился под проходящий скорый поезд. Только и помню скрежет тормозов, уханье составов и мгновенную неземную боль. Дальше — вспышка яркого света и темнота...
 
Спустя какое-то время я открыл глаза и долго не мог понять, где нахожусь и что со мной. В голове калейдоскопом мелькали яркие бессвязные картинки, сопровождаемые слуховыми галлюцинациями, тупая боль заменяла ощущение собственного тела. И вдруг я всё вспомнил. Из глубин памяти всполохами вспыхнули лежащая в стороне оторванная рука и непередаваемое чувство летящей в свободном полёте головы. Я понял, что каким-то чудом остался жив и теперь как минимум тяжёлый инвалид. Всё предусмотрел (даже выбрал скорый поезд!), кроме этого.
Пока я пытался осознать своё теперешнее положение, в больничную палату вошла молоденькая медсестра и, опустив прямо к моим глазам свой великолепный бюст, оживший под оттопырившимся халатом, стала что-то делать с моими шейными позвонками. По мне пошла было волна возбуждения, которая внезапно прямо за шеей и оборвалась. «Значит, ещё и позвоночнику ..…ц», — уныло подумал я и услышал у себя за спиной бодрый голос девушки. «Вот теперь всё в порядке, — сказала она довольно и, отодвинув свои прелести на безопасное расстояние, заглянула мне в глаза. — Прекрасно выглядите!»
«Вы считаете? — буркнул я в ответ. — И какая часть из оставшегося сегодня особенно хороша?»
«Ничего, вы не расстраивайтесь, зато теперь не нужно заботиться ни об одежде, ни об обуви! Разве только о шляпе...» — и она так улыбнулась, будто только что сообщила мне о неожиданном многомиллионном наследстве.
«В смысле?» — заволновался я.
«Вы ещё не поняли? Теперь это умеют делать!» — Сестричка отошла в сторону и кивнула на висевшее напротив меня большое зеркало. Я посмотрел и увидел… нельзя сказать, что себя… Скорее, свой фрагмент… Короче, в зеркале отражалась одна только моя голова, торчащая из чёрного лакированного ящичка размером примерно двадцать на двадцать сантиметров, словно цветок из горшка, и дико таращила на меня свои вылезшие из орбит глаза. Ящичек так подходил к моей шее, держась за неё специальными зажимами, что мы с ним, похоже, стали составлять одно неделимое целое, как раньше я — со своим настоящим телом.
«Ну что ж, — мелькнуло в помутневшем разуме, — не худший вариант». Каким бы мог оказаться худший, я уточнять для себя не стал.
«Теперь привыкайте, — между тем продолжала щебетать беззаботным, не к месту жизнерадостным голоском медсестра, — и, вы знаете, такой уход простой! Вот здесь, сверху, видите? — маленькая пробочка. В неё для поддержания жизни достаточно раз в сутки подлить немного обыкновенной воды и всё! Уникальный аппарат внутри ящичка её преобразует в питательные вещества, необходимые для нормального функционирования всей головы. Видите, как всё просто!»
Мне нечего было возразить — действительно, всё очень просто.
 
Через неделю, когда, по мнению врачей, моя психика успела достаточно приспособиться к новому способу существования, меня должны были повезти на похороны моего собственного тела. Так теперь было принято. Родные, само собой, от моей головы отказались в пользу исследовательского института, в котором меня спасли, а тело решили похоронить, как это у них называется, «по-христиански», как будто вся моя человеческая суть была заключена только в руках-ногах-ягодицах, а голова здесь совсем ни при чём.
Так я остался один-одинёшенек на всём белом свете. И руки наложить на себя теперь не мог, и повеситься было не за что, и курок нажать нечем. Так что хорошенько подумайте, прежде чем бросаться под поезд в наше научно продвинутое время…
На похороны меня должна была отвезти медсестра, которая за мной ухаживала. Звали её Света, и была она весёлой и неунывающей девушкой. Вечером накануне церемонии она принесла меня к себе домой в обыкновенной спортивной сумке, чтобы завтра утром, минуя институт, сразу отправиться на кладбище.
Дома Света водрузила меня на журнальный столик, ласково щёлкнула по носу — мол, не унывай! — и направилась в ванную принимать душ.
Не успел я толком оглядеться по сторонам — точнее, поводить туда-сюда глазами, — как она вышла из ванной в едва прикрывшем великолепное тело лёгком халатике и игриво повела плечиком: «Ну как?»
«А ты ничего девчонка!» — невольно присвистнул я и громко сглотнул слюну.
«И что мы тогда будем делать?» — всё так же кокетливо спросила она.
«Давай займёмся сексом», — по-простому предложил я. Девушка рассмеялась:
«Но ведь у тебя нет главного для этого дела инструмента!»
«Но у меня есть нос и язык!», — возразил я.
«Заманчиво...» — Света взяла в руки пульт, и из динамиков музыкального центра полилась коккеровская «You can leave your hat on». У неё здорово получался римейк знаменитой сцены из известного фильма, и только шляпу она забыла надеть, чтобы потом оставить на себе. Но и без шляпы всего остального было достаточно, чтобы вывести из равновесия любого парня. Любого. Но только не меня. Я мужественно держался, трезво оценивая свои ничтожные шансы на полноценный оргазм.
В общем, мы провели замечательный вечер. Я искрился шутками и комплиментами, а Света периодически подливала в мой ящичек пива и гладила меня по… и гладила меня.
Затем она вдруг загрустила и, присев передо мной на корточки, тихо сказала: «Слушай, у меня к тебе небольшая просьба, пообещай, что выполнишь». — «Языком?» — пошутил я. Она улыбнулась, но опять как-то грустно.
«Да я не об этом… Но, если согласишься, думаю, у тебя будут все шансы этой ночью насладиться сексом, хоть и со стороны…»
И Света печальным голосом рассказала мне, что давно подозревает своего дружка-сожителя в изменах, причём делает он это прямо здесь, в её спальне, когда ей выпадает ночное дежурство. Работает парень вышибалой в баре, понятно, девчонки так и липнут. Вот он и водит их сюда.
«Я позвоню ему, совру, что меня срочно вызвали подменить заболевшую коллегу, а сама переночую у подружки. А ты постоишь вот здесь, в шкафу, за решетчатой дверцей, сквозь которую тебе будет всё видно, подсмотришь и потом расскажешь мне. Ну как, согласен?» — спросила она в конце своего повествования и провела рукой по моим волосам. А мне-то что? Как будто у меня был выбор...
 
Оставшись один в душном и пыльном шкафу, я вдруг почувствовал усталость и решил вздремнуть. Но сон что-то не шёл. Да я вообще, кажется, в своём новом состоянии ещё ни разу не спал. Ну да! Попробовали бы вы заснуть, торча из ящика, словно какая-нибудь азалия, когда нельзя ни голову положить на мягкую подушку повыше, ни свернуться калачиком!
За этими размышлениями меня и застал Светин бой-френд. Всё произошло именно так, как она предполагала: далеко за полночь в квартиру ввалился здоровенный рыжий детина, похожий на ирландского боксёра-тяжеловеса, с пьяной тёлкой под мышкой, и они прямо на её кровати...
Надо сказать, я довольно спокойно наблюдал за их кувырканиями, даже успел вернуться к своим невесёлым мыслям, но когда этот кабан стал пружинить на ней в йоговской позе кузнечика (это когда и его голова, и ноги находятся в воздухе), не сумел сдержаться и громко причмокнул от восхищения.
Секс-йог в тот же миг насторожённо затих, и все его четыре руки-ноги медленно, как лапки у японского робота-таракана, опустились на кровать. Он слез со своей партнёрши, и его член, потеряв свою недавнюю заинтересованность, озадаченно свесился.
Я старался не дышать и не смотреть, но было уже поздно. Рыжий здоровяк-«ирландец» крадучись подошёл к шкафу и резко открыл дверцу. «Не хило!» — воскликнул он и спросил, кто я такой и что здесь делаю. Его дамочка в это время выглянула из-за его плеча и, едва я открыл рот для объяснений, грохнулась на пол.
Не знаю, что на него нашло, но после обморока подружки он взял меня за волосы и вышвырнул в окно. Во время этого вынужденного полёта я вспомнил всю свою скудную жизнь, печально проводив глазами окно, из которого вылетел. Удивительно, но ящичек, поддерживающий во мне остатки этой жизни, крепко сидел на шее, как костюм верного размера, и преданно летел вместе со мной. Так мы вместе с ним и приземлились прямо в открытый кузов гружёного мусором грузовика, не получив — ни он, ни я — ни одной царапины. Грузовик, словно выполнив какую-то важную миссию, тотчас прямым ходом направился на городскую свалку, и всю дорогу надо мной как-то раздражающе бодро развевался красный флажок, прикреплённый к концу его длинной радиоантенны.
 
Вылетев вместе с мусором из кузова, я откатился, как колобок, в сторону от подъездной дороги и замер. Там и пролежал какое-то время в полузабытьи. Воду в ящичек не заливали уже почти сутки — отличная возможность тихо и достойно умереть… И вдруг меня как разобрало, как навалилась на меня жажда жизни вперемешку со страхом смерти, что я тут же как полоумный заорал на всю помойку, мол, спасите-помогите! Чуть не посадил голосовой динамик, встроенный спереди в ящичек и соединённый напрямую с центром речи в мозге — воздух-то в горло не поступает. В общем, кричал я, кричал и докричался: подошёл ко мне какой-то мужичок в рваной телогрейке с помятой физиономией и, взяв в руки, прошамкал забитым слюнями ртом: «О, магнитофонфик кто-то выблофил!» — «Ты чё, мужик, — тем же истеричным тоном, каким только что звал на помощь, закричал на него я, — обалдел совсем? Не видишь, это я — живой человек!»
Мужичок сперва очумело вытаращил на меня свои маленькие зенки, а затем протянул: «Ни фига фебе! Это мне тюдифа или фнифа?»
Я внимательно посмотрел на его ухмыляющийся рот и понял причину такого необычного для здешних мест ярко выраженного лондонского акцента — зубов у него, возможно, было ещё достаточно для этой жизни, но спереди в верхней челюсти отсутствовали три самых важных для произношения русских шипящих согласных. Так всех их скопом он легко заменил одним звуком «Ф». Я невольно улыбнулся его интерпретации слова «снится» и уже более миролюбиво пробурчал: «Какая разница...» А потом, спохватившись, добавил: «Слышь, мужик, ты это, не мог бы немного полить меня?»
Мастер художественного слова на секунду задумался. «Как это? — спросил он и вдруг поставил меня на землю и как-то нехорошо оскалился. — А, фяф! Фяф я тебя полью!» — и стал расстёгивать ширинку.
«Стой, скотина!» — заорал я и на всякий случай плюнул в его сторону, опрометчиво расставшись, таким образом, с последней каплей жидкости в моём… в моей голове. Глаза у меня тут же потухли, рот приоткрылся. Остатками сознания я услышал испуганный крик бомжа: «Эй, фтой, ты тё? Я ф пофутил, погоди, блаток, фяф, фяф…» Он засуетился и полил меня с головы до ног… то есть всего водой из бутылки. «Не так, — прохрипел я, — там… пробочка… в ящичке…»
Короче, откачал он меня. Потом мы ещё поболтали о том о сём, посмеялись, посетовали на хреновую жизнь и на правительство и на том разошлись… Ну, это сильно сказано. Я, разумеется, остался на месте. Снова один, и снова в ожидании чьей-то чужой воли в решении моей судьбы — сам-то я ничего не мог сделать ни с собой, ни с другими.
 
На востоке рождался новый день, а я всё так же стоял у края дороги на городской свалке и ждал своей участи. Что ни говори, но в этом имелся и свой плюс — не надо было думать, что же теперь делать, как вообще дальше жить. От меня ничего не зависело.
Так я встретил восход солнца и приготовился принять новый поворот в своей жизни. И он не заставил себя ждать. Спустя какое-то время со стороны закрепившегося на небосводе солнечного диска показался мой вчерашний спаситель, видимо, со своей подружкой — такой же грязной и опустившейся особой.
«Вот, фмотли, — прошепелявил он ей, когда они подошли ближе, показывая на меня, — фюдо тефники!» Та глянула на «фюдо», присела, как-то забавно хрюкнула и вдруг заржала всем своим беззубым ртом, тыча мне прямо в лицо своей крючковатой рукой. «Какие, однако, разные эти женщины! — подумал я тем временем. — Одна при мне в обморок падает, другая ржёт, третья…»
Я вспомнил о третьей (точнее, о первой), и глаза мои заволокло поволокой. В памяти всплыли песня Джо Коккера и распахнутый на обнажённом упругом теле халатик… Эх!..
Однако бомж этот оказался не промах. Он сразу же деловито упаковал меня в целлофановый пакет и куда-то с ним (и со мной) быстро пошёл. Вскоре послышалась знакомая суета, гул автомобилей — я понял, что мы вернулись в город.
Ещё через десять минут мы, видимо, пришли к пункту назначения. Бомж водрузил меня на какой-то ящик, сдёрнул с моей головы пакет и вдруг, без всякой паузы и подготовки, заорал диким голосом на всю округу: «Глафдане и гофпода, дамы и товалифи! Только для ваф за умеленную плату! Аттлакфион «Говоляфяя голова»! Доктол Доуэль фнова в голоде! Подфодите, платите, фмотлите!»
«Начитанный, гад», — тоскливо подумал я и был вынужден оценить смекалку и деловую хватку моего нового хозяина. Его подружка стояла невдалеке и плаксивым голосом врала прохожим, что её выгнал из её собственного дома «богатый алихгар», и ей теперь негде и не на что жить. Впрочем, может это была и правда.
 
Не знаю, долго бы я выдержал этот «аттлакфион», только однажды напротив нас вдруг остановилась крутая тачка, и из неё послышался детский голосок: «Папа, хочу себе такую игрушку!» Из окна «мерса» тут же высунулась бритая голова и, протянув бомжу сотню баксов, спросила: «Мужик, знаешь что это?» — «Конефно, фнаю, — поклонился и забрызгал слюнями мой хозяин, — это фто бутылофек фамагону!» — «На, и давай его сюда», — без особых церемоний приказала голова и забрала меня в машину.
… Девочка, в общем, оказалась хорошей. Она не обижала меня, ухаживала, вовремя подливала воды, любила поболтать, и всё бы ничего, если бы не её любимый кот, который повадился точить когти об мой жизнетворный ящичек. Чего я только ни предпринимал, чтоб отпугнуть его: и шипел на него, и лаял по-собачьи, и даже плевался — этот гад как-то быстро уяснил, что я для него совершенно безопасен, и мог ещё, удаляясь, презрительно провести хвостом под моим носом.
Так шёл день за днём: девочка — кот, кот — девочка… Вот и все мои развлечения. Иногда я просил, чтобы она ставила меня на подоконник, и часами рассматривал улицу за окном, людей, машины, небо, тучи или солнце.
Так продолжалось до тех пор, пока в «мерс» отца девочки конкуренты по бизнесу не заложили бомбу, а части его тела, как недавно и мои, не оказались в разных частях света. Через несколько минут после взрыва к моему подоконнику подлетел его всклокоченный помощник с пакетом в руках и заорал на меня: «Быстро! Адрес твоей богадельни!» — «А что случилось?» — испуганно спросил я. — «Вот!» — вместо ответа он раскрыл пакет и показал мне какой-то круглый окровавленный предмет, но потом всё-таки решил уточнить: «Всё, что осталось от шефа! Может, ещё успеем… Он же голова, сечёшь? Без него всему бизнесу кранты!..» Я назвал адрес института, где из меня сделали горшок с цветком, номер отделения и фамилию учёного — своего «благодетеля».
Через пару недель на попечении у девочки были уже два «цветка»: я и её папа. Как мне показалось, она этому даже обрадовалась и теперь по утрам весело распевала свои детские песенки, поливая нас обоих.
В жизни нашей, в принципе, ничего не изменилось, только у кота появилась новая игрушка, а хозяин его, раньше души не чаявший в своём хвостатом питомце, предложил дочери отдать его на живодёрню. Мы, к слову сказать, с отцом девочки после его гибели быстро подружились и даже почувствовали друг в друге родственную душу. Возможно, в наших судьбах действительно было что-то общее.
Он по-прежнему управлял бизнесом и, казалось, полностью принял свою новую физическую сущность. «А что, так проще! — объяснял он то ли в шутку, то ли всерьёз. — Да и нужен мне теперь лишь один охранник с кейсом для головы, никто и не догадается, что он носит в небольшой коробочке своего босса». Вот как человек может быть всецело погружён в свое дело! (Девочка как-то рассказала мне по секрету: когда от них ушла мама, отец только на третий месяц заподозрил, что в их семье что-то произошло, да и то точно не мог понять, что именно.)
Однако эта идиллия длилась недолго. Кто-то выдал семейную «цветочную» тайну конкурентам, и в этот раз они не оплошали — заложили гранату моему новому товарищу по подоконнику прямо в отверстие для залива воды. Я на своё счастье как раз стоял возле открытого окна, наблюдая за сварой воробьёв, когда раздался мощный взрыв. Взрывной волной меня вынесло из квартиры и волей случая — надо же! — опять занесло в тот же самый грузовичок с мусором (я узнал его по легкомысленному флажку). Что ни говорите, а такие совпадения редко, но всё же случаются.
Впрочем, вновь оказаться на свалке мне не хотелось, и я решил во что бы то ни стало выбраться из кузова. Резкими движениями шеи и нижней челюсти мне удалось немного раскачаться и подкатиться к борту машины, и на первом же ухабе меня благополучно выбросило из неё. Ещё в воздухе молнией сверкнула мысль, что неплохо бы к чёртовой матери свернуть себе шею, но, кажется, всё, что можно было свернуть в этой жизни, я уже свернул.
 
В общем, приземлился я довольно удачно — под кустом боярышника на окраине какого-то смешанного леса — и остался там ждать своей судьбы в виде собаки или хорька, которые обгрызут мою несчастную голову и сожрут мой мозг. Я прикрыл глаза и вздремнул в ожидании.
Однако судьба на этот раз явилась в другом обличье: через пару часов ко мне прямо из леса вышла маленькая ангелоподобная девочка с белой, как рождественский снег, кожей и голубыми, как цветущий лён, глазами и тихо сказала: «Пойдём со мной!» И я… пошёл! Вернее, полетел со своим ящичком сантиметрах в десяти над землёй рядом с ней. И меня это совсем не удивило, а её — тем более. Я всегда знал, что всё не так просто в этой жизни.
Девочка медленно шла и улыбалась мне тихой улыбкой старого и надёжного друга, и мне было совсем неважно, куда мы с ней идём и почему. Так мы забрались в самую глубь леса и оказались вдруг перед каким-то старинным особняком в стиле ампир с замысловатым орнаментом на фронтоне. «Мы пришли, — сказала девочка и, резво взбежав по ступенькам, открыла передо мной дверь, — сюда!»
И мы вошли… Мои глаза словно сами собой закрылись, и мне показалось, что я вернулся домой после долгого вынужденного отсутствия, вернулся туда, где меня ждали любовь и тёплый ужин. Я понял, что мечтал об этом всю свою жизнь, ещё тогда, когда был, так сказать, в полной комплектации, — чтобы было тихо, несуетно, а вокруг все такие же, как я. Как я… Я открыл глаза, осмотрелся и увидел вокруг десятки, сотни голов, плотно упакованных в такие же ящички, что и я. Они стояли повсюду — на многочисленных полках вместо книг, на столах, на подоконниках, прямо на полу; они были разные и вместе с тем очень похожие друг на друга. Здесь собрались мужчины и женщины, дети и старики, и все стояли кучками, словно были объединены в какие-то маленькие группки, может, по интересам, и каждая «клумба» этих «цветов в горшках» тихо и увлечённо беседовала о чём-то своём. Хотя нет, были и одиночки, они походили на античные мраморные бюсты философов и, кажется, сосредоточенно думали думу и за себя, и за остальных, — всех тех, кто не способен размышлять о вечном.
Оглядев всё это благородное собрание, я поднял глаза на девочку. Она повела рукой по залу, как бы призывая присоединиться к остальным, и вдруг, звонко захихикав, убежала.
Мне стало как-то не по себе. Место это, конечно, замечательное, но дальше-то что? Ну, постою я здесь какое-то время, может, даже заведу знакомства, ну а потом? Просто засохну? (В прямом смысле!) Увяну? Но даже если нас здесь регулярно поливают…
«Привет, — прервала мои невесёлые размышления голова блондинки, стоящая невдалеке, — ты новенький?» Я вздохнул вместо ответа и помрачнел ещё больше. «Эй! — не сдавалась она. — А ты какой сорт — южный или адаптированный для местных условий?»
Заподозрив неладное, я уставился на блондинку: «В каком смысле сорт?» Она весело рассмеялась, но за этим смехом послышалось эхо какой-то вселенской боли. «Помнишь, в школе по ботанике нам рассказывали, что растения тоже живые и всё чувствуют и понимают? — Мне показалось, что она развела руками. — Так вот, это правда! И теперь ты сам можешь в этом убедиться!»
Я захлопал ресницами, как девица на выданье. «Да-да! Удивлён? Ещё не понял, где ты?» — и она повела глазами на большое окно, напоминающее витрину в магазине. Вверху я увидел горящую синим неоном вывеску из двух слов, написанных задом наперёд. Я понял, что смотрю на них изнутри, и наконец, сложив в правильном порядке, с ужасом прочитал: «Комнатные растения», а чуть ниже увидел надпись поменьше: «Живые цветы в любое время года!»
Я снова посмотрел на голову девушки в горшке и открыл в недоумении рот. «Вот так! — печально ответила голова на мой немой вопрос. — А вот это — название нашей коллекции, — и она медленно, как для несмышлёного ребёнка, прочитала табличку, стоящую у меня под самым носом: — «Новые поступления декоративных кактусов прямо из Мексики…»
Блондинка помолчала, посмотрела на своё отражение в стекле витрины и ободряюще подмигнула мне: «Ну что, мой милый колючий друг, теперь остаётся только надеяться, что мы попадём в хорошие руки!..»