Та, которая ждет

Он всегда звонил по телефону  перед приездом.И  едва  он успевал поднести руку к звонку, как всякий раз происходило необъяснимое чудо: дверь открывалась еще до звонка и ему   навстречу сияли, эти по-детски распахнутые глаза.Эти руки на шее, горячее тело, доверчиво прижавшееся к тебе. 
Ты — центр мироздания.
Он забывал сколько ему лет, сколько дней она без него. Она заводила старенький советский будильник, и они любили друг друга.
Говорили между ласками о его концертах, и о его  новых, теперь уже дисках. О его детях, его маме, и снова о его гастролях.
Были времена, когда она тайком давала  ему деньги, пряча их в задний кармашек его  брюк.
А теперь он,  оставлял: то  в ванной, на полочке, то на подоконнике, между цветочных горшков, коробочки с  турецкими побрякушками.
Они  редко виделись, чтобы он мог  помнить эти мелочи. И очень удивлялся, когда она смущенно напоминала ему, что браслет, так заставивший его душу, стонать от подозрений, его подарок.
 У него все меньше волос на голове, и седая, когда- то рыжая, борода.
У нее уже не проходящие морщинки в уголках глаз, обмякшие груди, губы.
Они начинали целоваться прямо с порога, словно боясь потерять хоть мгновение встречи. С годами поцелуи, как хорошее вино, так же кружили голову, вот только желание разгоралось так медленно, что появлялся страх и стыд: а вдруг, не пожалеет, не простит.
Он возвращался  после долгой разлуки, она ждала. Для кого-то в этом большом городе — ролевые игры, а для них двоих, жизнь.
-Сними рубашку и майку, пахнет, — она помогала ему дрожащими пальцами, расстегивать пуговки.
-Да ерунда, в костюмерной их дюжина висит.
-Я быстро постираю, потом выглажу.
-Ну не беспокойся, – он боялся разомкнуть объятья.
-Нет, я все таки постираю, и выглажу,  — наконец-то рубашка  падала ей в руки.
Он присаживался на кровать и, обняв ее колени, пытался удержать.
-Да ну ее, вон же в шкафу сколько висит. 
  — А помнишь, как пять лет назад? Она заметила, что это не та рубашка, что ты одевал утром. Тогда она все рубашки выбросила, и купила новые. Отдохни с дороги.
Он покорно позволял себя уложить и укрыть одеялом.
Она уходила с его рубашкой, куда- то вглубь квартиры.
-Приготовить, что-нибудь вкусненького?
-Ты ведь знаешь, я перед концертом не ем.
-А ты знаешь, что мне приятно, просто готовить для тебя.
Она что – то осторожно делала на кухне, иногда роняя какие- то мелочи, и тут же шепотом себя ругая.
Он устало закрыл глаза и закинул руки за голову.
— Я отнял у тебя жизнь.
Слова сорвались с губ, хотя ему казалось, что он проговорил это во сне. 
— Ты подарил мне Любовь,- она присела на краешек кровати. От нее пахло теплом  кухни и ароматом  ванили.
  — Да, что там рубашка, — неожиданно вернулся он к прерванному разговору.- Вот однажды, я твой волос на рукаве утащил. Весь концерт, смотрел на него с любовью, словно ты на концерте со мной. Потом спрятал его в карман жилетки, он там до сих пор лежит. Я точно знаю.
Он только слукавил в одном: ее волос  лежал вместе с тюбиком нитроглицерина
А она промолчала, что сидит на каждом его концерте, рыдая в душе, в такт  гитарным струнам 
Он тяжело дышал, но превозмогая огненную боль в груди, целовал: и эти мокрые завитки волос на висках, и порозовевшее от недавней любви ушко, и трепетную жилку в изгибе шеи.
Рубашка приятно согревала кожу  после прохладного душа.Женщина повязывала ему галстук.
-Ну зачем ты,- она не договорила и поцеловала его куда-то в бороду.
-Ты же знаешь, я не для себя, для твоего здоровья.
-Глупости, ничего мне такого не надо, — но сама, опровергая свои слова, прильнула   к нему, одаривала его, сладостной негой.
-Иди, долгие проводы горькие слезы. 
Встреча предопределившая их отношения на долгие, долгие годы была, тогда казалась мимолетным наваждением.Рейс все откладывали, и он пошел, в модный тогда видеосалон, скоротать часы ожидания.Их кресла оказались рядом.На экране великолепный Брюс Ли побеждал всех врагов, а соседка рядом  плакала.Он слышал ее тихие всхлипы и сам не зная отчего, погладил ее руку.
Она прилетела отдать последний долг своему отцу, но таксисты в непогоду заломили цены, наравне с ее стипендией.Он всего лишь два месяца назад похоронил отца.И вот словно в страшном сне все повторилось сначала.Он не только дал денег, но и поехал с ней и участвуя в  печальных ритуалах, ни на шаг не отходил от нее.
Ее боль была так созвучна его боли, с той лишь разницей, что его отец был для него всем, а она видела отца всего пять лет, своей детской жизни.
Почему жалость этой незнакомой девушки, почти девочки принесла  ему утешения больше, чем все очень правильные слова жены он не мог объяснить.В момент встречи  он чувствовал себя одиноким, а рядом был такой же, больной от утраты, человек.
Она училась в Ленинграде.И если бы не его гастроли они виделись бы чаще.А когда он уже почти решился уйти от жены, та огорошила его новостью о своей третьей беременности… Он не ушел, и долгие годы был холоден к младшему сыну.А тот, словно, что-то доказывая отцу стал замечательным  и известным художником.
Она стала его музой, его живой водой.Он для нее стал: и отцом, и мужем, и ребенком. 
Она догнала его уже на улице. Такси еще не приехало.
Ей, как всегда  за  последний год, стало страшно. А вдруг? Навсегда? И никогда? И зачем жить? Без него?
Прижалась всем телом и прошептала, впервые за столько лет: «Я люблю тебя»  
— А  я, пою тебе об этом, каждой своей песней..
Такси помчало его к центру города, он успел развязать  галстук, так любовно повязанный всего несколько  минут назад, а потом боль, огненной стрелой, ударила  куда -то в затылок.
-Прости, – успел прошептать он, той, которая  ждет.