Параскино озеро

Нет в жизни ничего прекраснее выходных. Ещё прекраснее, когда эти выходные проводишь с папой и мамой. А самое прекрасное – это когда выходные проводишь с папой и мамой на природе.
Отец мой был очень «жадным» в вопросе активного отдыха. Сколько его помню — всегда работал он много. Приходил поздно, часто не в духе. Кушал и ложился спать. Так что всю радость взаимного общения мы получали в основном на выходных. Дома не сидели. Складывали всё, что нужно в машину и уезжали за город. «Всё, что нужно» — это: ружья, удочки, лодку, вёдра, консервы, спальные мешки, палатку, тёплые вещи. В общем, то, что может пригодиться человеку на природе. Учитывая погоду и время года, мы ехали то на речку, или озеро – рыбачить, то в тайгу – охотится, то на болота – собирать грибы и ягоды. В этот раз отец решил всё совместить.
— Давно слышал про это интересное место, но как-то не получалось нам там побывать, — рассказывал он маме по дороге, — там и лес, и озеро, и болотце рядом, так что посмотрим, что у нас получиться охота, рыбалка, а может и ягод с грибами наберём.
— Посмотрим, — крепко держась за ручку нашего «Уазика», ответила она.
— Пап, а сейчас охота уже открыта? – спросил я.
— Да, сынок, открыта, на боровую дичь. Так что, смотри, внимательно.
— Дима, сколько раз я тебя просила не давать ему ружьё! Ему только четырнадцать лет!
— Тома, коренные северяне в эти годы уже спокойно носят ружья.
— А ты ему ружьё подарил в десять лет, — возмутилась мама.
— В десять лет я купил себе второе ружьё, чтобы учить его с ним обращаться. Пусть привыкает. Он совсем неплохо стреляет и следит за ним. В конце концов, он родился здесь, на Севере?
— Ну, предположим!
— Что значит «предположим»? Он родился здесь, значит, он и есть коренной житель Севера. Так что ему охотится уже можно.
— Ты ещё скажи, что ему, как коренному северянину, и жениться можно в четырнадцать лет!
— Что, что вы там сказали? – я сделал вид, что не расслышал.
— Мамка говорит, что жениться тебе пора, — засмеялся отец, — невеста уже есть у тебя?
Я весь залился краской. Сказать, что мне не нравились девчонки, было нельзя. Некоторые даже очень нравились. Но в те времена даже встречаться с девочкой в этом возрасте было не совсем правильно. Да, мы, конечно, ходили на танцы, но там очень редко удавалось пригласить кого-то на «медляк». Стеснялись. Но, если тебе, всё же, удавалось потанцевать с девицей, ты становился в глазах сверстников героем. Мне повезло – я сидел за одной партой с Любкой, которая сводила с ума меня своим коротким платьем. Я её часто провожал домой после школы. На танцы она приходила, узнав, что я там буду, и мы часто с ней танцевали. Но, она была не принцессой, ради которой можно было лезть за звездой. Поэтому, когда отец меня спросил о невесте, я подумал о другой, которая даже не смотрела в мою сторону. Её звали Ия. Такое редкое северное красивое имя. 
— Какая невеста, пап? Мама сказала, что жениться разрешит на последнем курсе института.
— Ну, ну! – глянув на мать, опять улыбнулся отец.
За разговорами мы и не заметили, как доехали до места.
Сосновый бор был просто великолепен. Стройные, пушистые ели стояли как на параде: ровно и молча. Под ними как ворсистый ковёр стелился белоснежный мох. Ступая по нему, казалось, что идёшь по перине. Посредине бора раскинулось синеватое озеро. Тишина заставляла говорить вполголоса.
— Боже, какая красота! — воскликнула мама. – Посмотрите, там утки, — она показала нам вглубь озера, — только не вздумайте стрелять!
—  Давай, сынок, доставай палатку, колышки, а потом быстро собирай дрова, — скомандовал отец и принялся подыскивать место для костра, чтобы не повредить мох.
Закипела работа. У нас был закон: сначала обустраиваем ночлег, заготавливаем дрова на всю ночь, а потом начинаем рыбачить и собирать грибы. Быстро всё сделав, мы с отцом достали снасти и начали готовиться к рыбалке. Мама хотела нас уговорить перекусить, но мы решили сначала закинуть удочки.
— Тогда я пойду, посмотрю грибы, или ягоды, — взяв ведро, сообщила нам мама. – Я рядом, так что как только закинете свои удочки – зовите!
Мы с отцом закинули снасти и тихонько сели в ожидании поклёвки. Окуньки не заставили себя долго ждать и через полчаса, когда вернулась мама, мы наловили почти полведра.
— Молодцы, — похвалила нас она, — уха за вами! Пошли, перекусим.
— Пошли, сынок! Только удочку вынимай – мало ли!
— Ага, а то будет как тогда.
— А что было тогда? Напомните! – расстилая скатерть на мох, спросила мама.
— А тогда сынок оставил удочку в воде, и на крючок попался гольян, а потом его проглотила щука и утащила удочку! – рассказал отец.
— Мама, а ты что-то нашла? – схватив бутерброд, поинтересовался я.
— Грибов нет, а вот брусника, кое-где попадается.
— Ну, брусника нам не нужна, — произнёс я, надеясь, что меня не заставят её собирать, — мы её в прошлый раз почти два ведра собрали.
— Я тебе дам, «не нужна», — шутя, пригрозила мама, — а компоты с чего я вам делать буду? Ты же помнишь, сколько вы с друзьями в прошлом выпили? Не помнишь? Так я напомню – было семь вёдер ягоды! К восьмому марта уже ничего не осталось. Так что и не мечтайте – по ведру с носа обязательно набрать, и не спорить!
Отец вздохнул, но, деваться некуда. После еды, мы, взяв по ведру, отправились собирать ягоды.
Если вы думаете, что собрать ведро брусники тяжело, то вы ошибаетесь. Имея в руках «комбайн», это совсем даже не сложно. Спасибо человеку, который его придумал. Обычный скребок-коробок, только вместо дна – проволочки. Им скребёшь по верху кустиков – и ягодки остаются в нём, а листики и стебельки проскакивают сквозь дно. Шморг-шморг, и высыпал в ведро. Главное найти ягодное место. В общем, через два часа мы с папой уже сидели на озере, а довольная мама чистила картошку, морковь и лук на уху. Рядом уже дымился костёр, а ведро уже было почти полное рыбы.
Неожиданно папина удочка зацепилась, и, как он не пытался, вытащить её не получалось. Тогда решили надуть лодку, которую тоже всегда возили с собой, и попробовать подёргать с другой стороны. Заодно хотели заплыть на середину и покидать блесну на крупную рыбу. Когда всё было готово, мы сели в лодку и, первым делом, благополучно освободили удочку. Оставив её на берегу, мы поплыли на середину озера. Синий цвет воды стал меняться и становиться тёмным, с зеленоватым отливом.
— Вынимай вёсла, попробуем, — попросил отец и стал закидывать блесну.
Один заброс, второй, третий – ничего не клевало.
— Пап, попробуй на глубине, — посоветовал я.
Отец стал опускать блесну вниз, чтобы определить глубину. Блесна уходила, разматывая катушку, не останавливаясь. Глаза отца становились всё больше и больше и, когда леска на катушке закончилась, стали совсем растерянными.
— Что, до дна не достала? – тоже удивился я.
— Нет, — ответил отец, сматывая леску на катушку.
— А сколько в катушке лески было?
— Пятьдесят метров. Я всегда стометровый моток делю на две катушки. – Глаза отца выдавали то ли растерянность, то ли беспокойство. – Давай-ка потихоньку греби к берегу, сынок. Только аккуратно.
Пока отец сматывал леску, мы доплыли до берега. Вытащили лодку, опрокинули, чтобы сохла и сели отдохнуть.
— Что, там не клюёт? – поинтересовалась мама.
— Нет, — ответил отец, потом встал, повесил котелок на треногу для ухи и закурил.
— Хорошо сейчас на природе, — прервала молчание мама.
— На природе всегда хорошо, — отозвался отец.
— Нет, сегодня особенно хорошо! – настаивала мама.
— Это почему же? – удивился я.
— А вы разве не заметили? Комаров нет! Пропали! Похолодало немного – и всё! Красота! Хоть ночью будем спать не намазанные этой гадостью.
Папа кинул картошку и морковку в воду.
— Пап, а почему это озеро называется «Параскино»?
— Говорят, что где-то здесь недалеко живёт горбатая старуха под девяносто лет. Сама живёт. Так вот она как бы в этом озере купается и силу свою этим берёт. До сих пор на медведя с рогатиной ходит.
— Старая бабушка, на медведя, одна, с рогатиной? – не поверил я.
— Да, так люди рассказывают, — помешивая в котелке картошку, ответил отец.
— Врут твои люди! – раздался скрипучий голос из-за большой сосны. Из-за дерева вышла высокая здоровая старушенция в телогрейке и в сапогах. – Не пугайтесь, люди добрые, я к вам с добром.
Ложка упала в котелок, мама и я подбежали к отцу. И хотя от старушки не исходило никакой опасности, отец всё равно искал глазами ружьё.
— Да не бойтесь вы! Садитесь, давайте знакомиться. Меня зовут Прасковья Ивановна.
— Меня Вадим,  — усаживаясь, и успокаивая нас взглядом, ответил отец, — это жена моя – Тома, а это сын, Андрей.
— Да, молодцы, костёр в правильном месте развели и не мусорите, хорошие, стало быть, вы люди? – то ли спросила, то ли сама себе ответила бабушка. – Да, а люди твои, конечно же, врут.
— Ну, вот про то, что вы здесь живёте, не соврали же? – улыбнулся отец.
— Не соврали. Живу я действительно здесь недалеко. В избушке.
— На курьих ножках? – не выдержал я.
— Вот сколько детей я встречала у всех всегда один и тот же вопрос, когда я говорю, что живу в избушке. Хороший мальчик! – сказала она, оглядывая меня, — начальником будет!
— Прасковья Ивановна, ушицы с нами отведайте, — стал приглашать её отец, — сейчас только рыбку кину, и через десять минут будет готово.
— Покушать с вами покушаю, коль от души предлагаете, а рыбку в котелок не кидай. Выкинь её обратно в озеро.
— Это почему? – удивился отец.
— Ты, мил человек, сделай, как я говорю, а почему сам потом поймёшь, когда правду о себе, да об озере этом расскажу. Хозяйка, тушёнка есть? – бабуля повернулась к маме.
— Да! – удивилась мама.
— Ну, вот и кидай вместо рыбы в котелок, хорошая похлёбка выйдет, я в своё время за то, чтобы поесть такую, золотые часы отдала.
Мама встала и пошла в машину за банкой, а отец, как просила баба Прасковья, выкинул рыбу из ведра в озеро.
Когда супчик был готов и разлит по мискам, все приготовились кушать, поглядывая на бабулю. Бабушка хитро стала смотреть на отца. Наступило непонятное молчание. Вдруг отец хлопнул себя по лбу, быстро поднялся и побежал к машине. Через минуту пришёл, держа в руках бутылку водки и три стакана.
— Вот, — кивнула бабушка, — теперь всё по-людски.
Кушали молча, так как все были голодные. Скоро котелок опустел. Мама принесла солёную рыбу, колбасу и хлеб, разложила их на скатерти.
Отец закурил.
— А мне что не предлагаешь, — возмутилась Прасковья Ивановна.
— Вы курите? – чуть не поперхнулся отец.
— Да, — сказала она и достала откуда-то из-за пазухи чёрную скрюченную трубку. – Дай табачку.
Отец дал бабуле сигарету, и она высыпала весь табак. Затем забила его в трубку. Закурили. Потянулся дымок, и в глазах бабули появилось какое-то блаженство.
— Давно я здесь живу, почти пятьдесят лет, — задумчиво начала она. – Скоро помирать, а обо мне так никто правды и не знает. Не знаю, то ли понравились вы мне, то ли пора пришла, а расскажу я вам судьбинушку свою, может, когда и вспомните.
Муж мой, Семён, сильно любил меня, но Бог, почему-то, не дал нам детей. В те годы это обстоятельство было скорее пользой для карьеры мужа, так как его перебрасывало начальство, вместе со мной, куда угодно. Занесло нас в семнадцатом году в Одессу, где мы и познакомились с Николаем Бруни, который снимал небольшую комнатку возле пляжа Аркадия. Он восстановился после того, как его самолёт сбили, а он чудом остался живой. В начале восемнадцатого года мы, вместе с ним, бежали из оккупированной австрийцами Одессы в Москву, где они вместе с мужем продолжили летать в первом авиаотряде Красной Армии. Потом были первые полёты над Москвой, а затем была пышная свадьба. Николай Александрович и Анна Александровна венчались, как сейчас помню двадцать второго декабря. По тем временам свадьба была очень пышная, происходила в доме Кости Бальмонта, который специально к этому событию написал стихи. Я даже специально сшила синее платье в горошек. Потом Колю списали и он неожиданно ушёл в монастырь. Брат жены Кости Бальмонта произвёл его в Харькове в сан дьякона, а затем – священника. Кстати, именно он, Коля, проводил панихиду по умершему Александру Блоку в Москве. Но не прошло и десяти лет, как он был отлучён от церкви и устроился работать переводчиком, а затем стал работать в Московском авиационном институте. Там он разработал, как мне рассказывал муж, какую-то схему винта вертолёта, которую использовали долгие годы. Но, большие связи, многие знакомства и известность сыграли с ним злую шутку – по доносу сослуживцев в конце тридцать четвёртого года его арестовали и осудили на пять лет. Через год арестовали и моего мужа. Оба они оказались в одном лагере, здесь, рядом с Ухтой. Лагерь этот назывался Ухтпечлаг и слыл самым жестоким Сталинским лагерем. Вдвоём им, конечно, было легче переносить тяготы заключения, тем более, что с ними вместе отбывали наказание и Остап Вишня, который чуть ли не единственный, кто выжил после лагерей, и митрополит Ярославский, Костя Смирнов, и многие, многие другие. Всё бы закончилось, наверное, более менее нормально, ели бы они не организовали в конце тридцать шестого года массовую голодовку. Политзаключённые требовали отделить их от уголовников, обеспечить нормальным питанием и медицинской помощью. Больше ста дней они протестовали и добились своего. Но сталинский режим так просто ничего не прощает. По приказу сверху лейтенант НКВД Кашкетин уничтожил за два года больше двух тысяч политических заключённых. В их числе был и Коля Бруни, который перед расстрелом заключённых в районе реки Ухтарки, призвал всех, встать с колен и зачитал молитву.
Муж мой избежал этой участи по причине чахотки, которой он заболел на рудниках. В то время начиналась программа ядерного оружия СССР, а здесь, на рудниках добывали радий, и другие радиоактивные руды. Так вот, когда больных стало очень много, их было решено отправлять в санатории. Нет, это не те санатории, в которых нормальные люди восстанавливаются после болезней и лечатся. Санаторий «Ухтпечлага» был создан для скорейшего умерщвления больных людей. И разместили его здесь, где мы сейчас с вами сидим.
— О, Боже! — запричитала мама.
— Не бойся, дочка, — стала успокаивать её бабушка. – Во-первых, сами казармы находились там, за пригорком. А во-вторых, не пугай ребёнка.
Баба Параска погладила меня по голове.
— Не страшную историю я рассказываю? – спросила она у меня.
— Нет, бабушка, не страшную. Мне даже очень интересно. А как же вы здесь оказались? – не удержался я.
— Так вот, в так называемый санаторий поместили и моего мужа. Жена Остапа Вишни, через супругу Максима Горького, получила разрешение на переписку с мужем, в которой он и сообщил о судьбе моего мужа. Он многим спас жизнь, в том числе и Серёже Мастепанову, а вот брату своему не смог.
Когда мне Варя Маслюченко, жена Остапа, сообщила, что муж мой плох, я, не раздумывая, поехала к нему. Нашла этот санаторий и устроилась работать здесь поварихой. Никто меня сильно не проверял, так как желающих работать возле чахоточных не было. Через несколько месяцев я смогла повидаться с мужем. Он был сильно плох, и я тогда уже поняла, что жить ему осталось недолго. Охранники менялись раз в три месяца, а я решила поселиться рядом. Построить избушку мою мне помогли, я завела курей, козу и стала учиться охотиться. Жир бурундука – первое средство от чахотки. И хотя здесь они практически не водятся, я нашла их южней, куда забредала охотясь. Выращенный здесь чеснок, козье молоко и барсучий жир сделали за два года невозможное: мой муж выздоровел. Нам бы радоваться, так нет! Начальство стало поговаривать, что его можно выписать из «санатория» и отправлять опять в рудники. Пришлось мне помимо охотничьего промысла и ведение домашнего хозяйства освоить ещё один вид деятельности – самогоноварение. В те времена в этих краях достать спиртные напитки было делом невозможным. Охранники, страдая от безделья в нашем «санатории», и подсказали мне эту мысль. «Ягод у тебя навалом, сделай брагу, а аппарат мы тебе смастерим». Так и уговорили. Когда встал вопрос о переправке моего мужа обратно в лагерь, мы подпоили начальника и подменили документы на умершего в те дни заключённого. Получилось по документам, что мой муж умер, и тело его было захоронено.
Вот теперь, мои дорогие, — бабка Параска опять закурила, — слушайте и не пугайтесь. Бояться нужно не мёртвых, бояться нужно живых!
Хоронили всех умерших не в землю, как полагалось по инструкции, а скидывали вот в это озеро, где вы рыбку ловили. Глубина в нём  — около семидесяти метров, так что зачем охранникам было копать могилы? Они просто привязывали камень к ногам покойника и на середине озера сбрасывали его в воду. По моим подсчётам на дне этого красивого озера покоиться около четырёхсот душ. Когда документы на умерших прошли проверку и были утверждены, мы всё рассказали начальнику. Муж в это время, под фамилией умершего тяжелобольного, спокойно продолжал трудиться в лагере. Начальнику деваться было некуда, как пойти на сокрытие всего этого, иначе его неминуемо бы расстреляли. Так продолжалось до того момента, пока не пришёл приказ о закрытии «санатория». Собрав нас, начальник сообщил, что им приказано прибыть в Ухту, а больных заключённых расстрелять и захоронить. На тот момент тут было около пятидесяти неизлечимо больных людей. Не исполнить приказ он не мог. Но моему мужу жизнь он спас.
Ту бойню мы наблюдали со стороны, спрятавшись за тем пригорком, — бабушка показала на бугор, который стоял чуть в стороне. – Мы плакали, зажимая друг другу рты, чтобы нас не обнаружили. Больных людей вытаскивали за ноги и тащили к озеру. Там, на берегу, их убивали и скидывали в воду. Когда всё закончилось, и они уехали, мы подошли с мужем к озеру. Вода была красной. Всё вокруг пахло смертью.
Она остановилась и замолчала, сглатывая слюну. Бабушка Прасковья не могла говорить. Слёзы текли по морщинистым щекам. Тело вздрагивало от всхлипов. Отец налил ей воды, но она не стала пить. Мама потянулась за таблетками.
— Ничего не надо, — выговорила она, — сейчас пройдёт.
Через минуту, передохнув, она стала рассказывать дальше.
— Муж мой, по-видимому, не смог вылечиться полностью. Мы прожили с ним здесь три года, после чего он умер. Похоронить себя он велел так, как и всех – в озере. А я осталась одна. В огромной тайге, где до ближайшего селения нужно было идти неделями, я прожила ещё несколько лет. Охраняла лагерь, всё надеялась, что кто-то приедет. Никто не приехал. Только охотники иногда стали заглядывать ко мне. Они-то и рассказали, что была война, что умер Сталин.
И решилась я поехать в Москву, поискать старых знакомых, узнать всю правду от них. Собиралась год. Охотники помогли продать шкуры зверей и пообещали присматривать за лагерем и избушкой моей. В пятьдесят седьмом году я добралась до знакомых в Москве. Все уже давно похоронили нас с мужем, никто не ждал. Но потом рассказали, что почти всех, в том числе и мужа моего реабилитировали. Рассказали, что Остап Вишня умер в пятьдесят шестом году в Киеве, а жена Николая Бруни отсидела десять лет за то, что работала переводчиком у немцев, в оккупации. Умерла она недавно, тронувшись рассудком.
Погостив недельку, я поняла, что мир этот уже не для меня. Собрала пожитки и поехала туда, к своему озеру, где похоронены сотни человеческих жизней, которые оборвались по чьим-то доносам и несправедливым обвинениям.
Приехав сюда, я построила новую избу, стала жить вместе с этой чудной природой и каждый день молиться за души безвинно убиенных.
Бабушка задумалась и замолчала. Темнело. В костре весело трещали ветки, но настроение у всех было не радостное. Докурив трубку, бабушка засобиралась к себе.
— Пойду я! – сказала она, вставая, — вы спите спокойно, зверя здесь нет! Последнюю медвежью семью я прогнала отсюда в прошлом году. А утром свидимся. До свидания!
Мы попрощались с ней, и она ушла.
Отец расположился на ночь около костра. Он всегда спал у костра, и мне иногда позволял, когда было тепло. Но сейчас меня мама загнала в палатку, и мы заснули.
Утром нас разбудили сороки. Они подняли такой шум на весь лес, что мы не смогли спокойно понежиться в утренней дрёме.
Я вылез из палатки и увидел, как отец уже вскипятил в котелке чай. Мама накрыла стол, и мы приступили к завтраку. Было слышно, как все с удовольствием уплетали бутерброды.
— Коль рыбачить не будем, а охотиться нельзя, то тогда давай ещё ягоды насобираем, — предложил отец.
— Правильно, — обрадовалась мама, — там, за теми буграми брусники навалом.
Сложив всё в машину, и потушив костёр, мы пошли за озеро.
Ягоды действительно было много и наши вёдра стали быстро наполняться. Переговариваясь, мы забрели в густой лесок, внутри которого стояла покосившееся деревянное здание. Прямо за ним виднелись столбы с колючей проволокой.
— Это остатки бараков, где, наверное, жили заключённые, — предположил отец.
— Пойдём, посмотрим, пап?
— Пойдём, — согласился отец.
Мы отодвинули полусгнившую проволоку и зашли вовнутрь. По бокам барака стояли нары в два ряда, а в конце был большой шкаф. Подойдя поближе к нему, мы обнаружили, что в шкафу на полках лежали миски и ложки. Казалось, что кто-то их поставил туда совсем недавно. Больше там ничего не было. По сгнившему полу мы аккуратно вышли наружу, и пошли назад, к машине.
Зловещая красота озера очень давила на психику. Оставаться больше здесь уже не хотелось, и мы стали собираться уезжать. Отец всё поглядывал в сторону, где была избушка бабы Параски. Вдруг он улыбнулся и радостно замахал рукой. Бабушка шла к нам.
— Здравствуйте, вот гостинчики вам собрала, — сообщила она нам, ставя мешок на пол. Уважьте, не побрезгуйте.
Мы подошли ближе, поздоровались и стали с интересом наблюдать за ней.
— Первый гостинчик хозяйке. За то, что накормила, напоила, доброе слово сказала. Держи! – с этими словами она достала из мешка две шикарные шкуры лисицы, с хвостами, и подала маме.
— Какая прелесть! — ахнула мама. – Прасковья Ивановна, это же королевский подарок! Спасибо вам, родная, — они кинулись обниматься.
— Носи и радуйся, ты девка видная, так и воротник на твоём пальто должен быть под стать. Тебе, внучек,  — бабушка хитро посмотрела на меня, — подарю вот этого крокодила! – и она достала из мешка искусно сделанную пасть огромной щуки. Она была прикреплена к деревяшке, которую можно было повесить на стену. – Пусть тебя охраняет от всякой нечисти.
Я взял подарок в руки и не мог оторвать взгляда от огромной пасти с зубами, которые блестели своей белизной.
— Спасибо, бабушка! А можно я ребятам из класса её покажу?
— Конечно можно. Только не рассказывай, что это тебе Баба-Яга подарила в лесу.
— Хорошо, не буду, — засмеялся я.
— Ну а тебе, хозяин, подарю я трубку. – Она достала из мешка огромную трубку, которая была вырезана из дерева и поражала своей красотой. Кури, коль куришь. Ей никто не пользовался, так что не брезгуй.
Отец с восхищением принял подарок.
— Прасковья Ивановна, а нам вам и подарить нечего, — засуетилась мама.
— Не волнуйся, всё, что нужно вы мне уже подарили.
— Как подарили? -  удивился я, — Мы же ничего вам не дали?
— Вы мне веру подарили, дорогие мои. Веру в людей, которую у меня когда-то забрали. А теперь я стану жить спокойно и знать, что мир наш не так уж и плох, а люди, которые живут на нашей земле, хорошие и добрые.
Мы стали прощаться. Отец оставил бабушке спички, патроны и рыболовные крючки с леской, мама собрала соль, сахар и хлеб, ну, а я подарил бабушке самое ценное, что у меня было на тот момент – рогатку. Она долго смеялась и приговаривала: «Теперь я точно никого бояться не буду!»
Уезжая, каждый из нас понимал, что увидится больше, вряд ли получится. Слёзы наворачивались у всех. И только папа, сдерживая их, пытался улыбаться.
 
Прошли годы. Много лет. Я почти уже не вспоминал о том озере. Но недавно наткнулся на воспоминания внука Николая Бруни, основанные на дневниках и семейном архиве. Всё, что рассказала нам тогда бабушка Прасковья, подтверждалось, вплоть до мелочей. Одного никто толком не знал, кроме неё – о том, что на самом деле происходило в «санатории» Ухтпечлага, который стал, в конечном итоге, братской могилой для многих сотен ни в чём не повинных людей.
Отец потом рассказал мне, что бабушка умерла через три года. Как ему рассказали охотники, она попросила её похоронить тоже в озере, что они и сделали. Ещё они рассказали, что когда они её нашли, то одета она была в синее платье в горошек, а в правой руке у покойной была обычная детская рогатка. Мы же попасть туда больше не смогли, так как уехали с Севера через три месяца после той поездки к озеру.  
Мне ещё долго снился сон, в котором я ныряю в озеро и, раскрыв глаза под водой, вижу стоящих на дне людей, которые не могут оттуда выбраться, так как на ногах у них привязаны огромные камни. Я пытаюсь им помочь, но ничего не получается. От беспомощности у меня льются слёзы из глаз, и я просыпаюсь.
 
Ничто не случается в нашей жизни просто так. Никто не рождается в нашем мире случайно. Всё имеет смысл, и всё не напрасно. Нужно только верить в это и жить, как велит совесть, несмотря ни на что!