Гости русских глава третья

    
             Едва не опоздавший Лисимах на купеческое судно на сей раз был вынужден чуть ли не бегом спешить к деревянному причалу, теперь-то он почти на каждом втором шаге или третьем пытался как следует разогнаться и перейти на бег, но каждый раз останавливался потому как чересчур сытый желудок сделал своё дело.

— Государево полномочия! У меня в руках государево полномочия! Стойте, стойте… Окаянные !
Лисимах всё время подымал руку и размахивал над своей головой туго скрученный свёрток надёжно скреплённый алой лентой зафиксированный в трёх местах сургучом на котором отчётливо отобразился вдавленный герб от царского штампа.

Запыхавшись и кое-как добравшись до речного причала Лисимах проворно взобрался на крепкие ступени и поднялся по ним на деревянную, широкую сходню. Пару гребцов уже было принялись оттолкнуть от пристани массивными вёслами тяжело груженное судно, но сквозь шумные голоса торгашей и прочего купеческого люда, они услышали голос никак не отвечавший моральной сути торгующего на берегу народа всяким товаром, поэтому и привлёк их внимание, а чья-то рука часто подымавшая свиток над головами всех этих людей сказала им о том, что стоит немного обождать того, кто слишком спешит к ним на судно. Лисимах два дня не мог продать свою кобылу и, чтобы не платить за неё как за ненужный груз на торговом судне, на которое он едва не опоздал, был вынужден от неё избавиться. В самый последний момент на его счастье нашёлся долгожданный покупатель, но так как Лисимах не пускался в торг, его долгожданная сделка едва не сорвалась, потому как он видел как судно практически было готово к отплытию, а кандидат на покупку кобылы отбыл за недостающей суммой к своим знакомым. Лисимах невольно завёл себя в неудобное положение, и на этот раз вновь по своей жадности, по которой едва ему не пришлось дать своей кобыле вольную и отпустить её на все четыре стороны с миром, не поимев за неё ни гроша, и уж чего-чего, а этого он себе простить никак не мог, поэтому и остался ждать до последнего..
Не особо далеко от чуть было не ушедшего судно стоял высокий терем, а от него вглубь, в своё время, было исправно поставлено в три ряда всё остальное добротное селение, приблизительно из семидесяти постоялых дворов, не примыкавших друг к другу заборами и другими постройками, и каждый из них ставился обособленно. Но все жители… в том числе и приезжавшие с других далёких мест хорошо знали о первом тереме — самом близком к причалу, в том числе и о его назначении, хотя, мало кто в нём бывал и именно по этой причине старались держаться от него как можно дальше… Нет, не потому, что могли быть ограбленными разбойниками или ловко обманутыми цыганами, нет конечно, никто и почти никогда не видел у его крыльца каких-либо собравшихся зевак, просто обычных прохожих или по делу идущих к его порогу нуждавшихся… Этот терем очень многие старались обойти стороной, причём с довольно дальнего расстояния и часто не ленились дать большой крюк, тем самым свернув с нужного направления — более короткого. И вот, что самое странное было, и даже для местных жителей, так это то, что мало кому удавалось видеть своими глазами самих хозяев этой вот странной собственности. Если кто бывало и выйдет из неё, почему-то не с кем и не поздоровается и слово лишнего не скажет ни худого ни доброго, даже тогда, когда шли навстречу друг другу, или даже когда входили вместе в один вход, да и расставались выходя из него тоже молча. Бывало даже какая собака забежит по своему случаю на его территорию, ляжет себе мирно на не вытоптанную траву у крыльца, и той, глядишь по бокам каким-нибудь паленом достанется, невесть откуда и из чьих рук метко запустившие в неё… Одним словом, этот двор к себе никого радушно не жаловал и уж тем более никак не терпел у себя не званных гостей какими бы они ни были. 


-Богдан! Входь сюды. 

Того, кого только что позвали явился незамедлительно, — глянуть бы надо, только живо, и выясни, откуда у этого дурачка взялись полномочия государя ?

Обедавший за столом мужчина услышал крик Лисимаха, затем отставил крынку молока в сторону и в полный голос позвал к себе более молодого служащего, и это был… Он тут же открыл высокую дверь и выслушав от своего воеводы наказ.., хотел было уже уйти исполнять.., но, его вновь задержал ненадолго старший воевода Яр. Яр потомственный князь, ему далеко за шестьдесят… Эта — государственная комната, в которую он позвал молодого человека, как и всё дубовое здание рубленное в шикарный терем принадлежала его фамильному роду вобравший в своё древо и уходивший корнями глубоко в историю на служения Славии в один из легионов Александра Македонского, и за безупречную службу место отца по праву занимали их потомки. Вся комната была его личной, как и все остальные комнаты терема, и по обычаю его рода буквально были наполнены особыми бронзовыми, деревянными пано и фресками с различными изображениями знаменитых учёных, философов, а над его местом над головой Яра также висело вырезанное из дуба большой овальной формы пано покрытое лаком, под которым изящным образом был вырезан текст следующего содержания:

Если мужчина 
Неготов убивать и быть убитым
Он не мужчина и тем более не воин, а червь
Настоящий мужчина, воин,
Должен быть готов убивать и быть убитым.
_________________________Гераклит 

-Погодь, обожди малость.

Воевода встал, подошёл к сундуку, открыл его и вынул оттуда туго набитый кошель, затем направился с ним к Богдану и вложил ему в руку деньги, при этом заглянул в глаза, немного подумав, сказал, тыкая в его грудь указательным пальцем, что говорило о важности, пока ещё несказанных мыслей; воевода склонил голову и хотел было почесать лоб, но вместо этого вновь помолчал, как бы собирая у себя в голове все нужные, но ещё невысказанные мысли, потом набрал в грудь воздуха и вновь произнёс то, что счёл нужным, расставляя на каждом слове особые акценты, -даже, если, окажется, всё, у него, в порядке, пускай его сопроводят наши люди до его место прибытия и не плохо было бы, если бы там, куда он отправляется, вы надлежащем образом присмотрели за ним… Так вот. Да. Надо бы.. 

Высказав наказ, воевода вновь глубоко вздохнул, медленно развернулся и пошёл не спеша обратно к обеденному столу. 

— А ещё лучше было бы, если бы ты сам всё сделал. Одним словом, присмотри с нашими людьми за ним и за его знакомыми, если они у него конечно объявятся в дороге, мало ли что? Вдруг… Если вдруг? Ты меня надеюсь хорошо понимаешь? 

Последнее напутствие воевода говорил с неприкрытым для собеседника ворчанием и низким голосом; вернее сказать, говорил он медленно, с расстановкой смакуя практически чуть ли не по слогам каждое слово и голос исходил с его уст приятным всякому слуху — басом; тональность которого благотворно способствовала всяким беседам с ним; он его высказал остановившись в тот момент, когда опять не спеша направился к столу, но не дойдя до него замер, как будто под его ногами пролился бочонок смолы и застыл в ней как вкопанный, поднял согнутую в локте левую руку на уровне уха, потом выпрямил указательный палец и чуть заметно потряс им, после чего слегка оглянувшись произнёс новое своё, только что высказанное решение и последнее, так заботливо коснувшееся Лисимаха. 

Богдану тридцать два года. Рослый парень, широк в плечах, телосложение плотное. С живым, приятным взглядом не упускающий из виду ничего такого, что заслуживало его внимание… И нужно признаться и отдать должное, делал это так ловко, что никогда не обращал на себя чьи-либо любопытные взоры других, внимательных людей склонных к подобным повадкам. Одним словом, там где смеялись, смеялся и он, там где горевали, проникался состраданием и он, в общем этот, молодой человек был таким, какими были вокруг него люди, но самая важная его заслуга состояла в том, что умел молчать там и когда это было особо нужно.
Богдан оказался на берегу ещё с двумя парнями, приблизительно своего возраста. Они вместе быстро прошли по подземному тоннелю из своего к другому зданию, к тому, что было в самом центре самой ярмарке, и показались они там не у главного входа, а с самого что ни наесть хозяйского подворья, вылезли из погреба, прошли через скотный двор, затем прошли мимо шумной кузни и направились вдоль берега заросшего кустарником к тому, самому судну у которого уже стоял озадаченный Лисимах, потому как только он оказался на сходне, к нему уже шло несколько человек для того, чтобы взглянуть на ту самую бумагу о которой он кричал во всю глотку… чем и привлёк к себе внимание.

-Вот те на… Подумать только и откуда взялись у жида полномочия государево, да ещё на Руси ?! Ни как наш царь совсем умом тронулся? Ведь растащат и разграбят всю казну… Еврей заботливо вскормит нашей же коровой любой, другой народ, чтобы поубивать русских. Ни уж-то наш царь и в самом деле не знает на что способен этот скверный и вороватый народец? Я вот сколько прожил на этом, белом свете, а ничего хорошего о жидах сказать не могу, потому как еврей — это раб воровства, прелюбодейств, лжи и прочих неслыханных человеку мерзостей..

Поднявшийся на широкую сходню, на которой уже стоял возле самого судно Лисиймах конечно же хорошо расслышал у себя за спиной бранный, мужской бас доносившиеся с берега до его острого слуха, а также он с тревогой в душе стал прислушиваться в звуки тяжелых шагов быстро добиравшихся по хорошо утоптанной, широкой тропе, которая упиралась в массивный, деревянный причал; тряска со скрипом толстенных половиц под его ногами сказали ему о том, что чьи-то ноги откуда-то спешили и ступили на сходню ни за кем-нибудь, а именно по его душу. А тот голос, который он только что слышал, высказал всё, что думал о его народе, в том числе и о нём самом и само собой не предвещал ему ничего хорошего. И тем не менее Лисимах спокойно повернулся лицом к пришедшим за ним людям и ни слово не говоря спокойно протянул свиток первому подошедшему. Старик уже хорошо понял свою ошибку, о которой он теперь пожалел, потому как ему стало ясно, что привлёк к себе много ненужного внимания. 

Судя по медным знакам отличая, в основном располагавшиеся на некоторых толстых, кожаных латах, которые использовались и одевались на части рук, у кистей и до локтя, и округлой чащей на самом плече, загнутой не глубоко вниз с особой эмблемой, и если на ней изображён с широко распахнутыми крыльями сокол заклёвывающий на ветви змею, то это означало то, что под его началом служит не меньше дюжины военных, и только по особому распоряжению местного воеводы, они наделены властью, причём с карательными полномочиями… Сокол изображённый на эмблеме с распахнутым одним крылом и державший в лапах змею не имеет таких полномочий, как тот, у которого распахнуты оба крыла, и, обязан передать в случае чего на строгий суд виновного более высокому служащему по рангу… А вот, если хищная птица просто изображена в свободном полёте, но в лапах с уже атакованной и убитой змеёй, то это означало то, что перед вами стоит и вы видите самого настоящего воеводу. Сокол со слабо раскрытыми крыльями атакующий змею на земле, это означает самый, низкий чин, и им удостаивались самые молодые, только что поступившие на государево службу. 
Тот свиток, который протянул Лисимах оказался в руках у старшего по званию чина. 

— Ты что, дурак ?! — спросил как можно громче Лисимаха надсмотрщик.
Старик на оскорбление ничего не ответил, только с искренним недоразумением на лице рассеяно пожал плечами.
— Не, ну ты погляди на него… Мало того, что государь подобрал исправного вора на службу, так ещё в добавок и глупого. 

Этот человек с отвращением посмотрел в глаза старика, склонил немного голову и сплюнул ему почти в самые ноги. Затем ещё раз резко выругался на Лисимаха и не дождавшись ответа принялся осматривать целостность свитка, разглядывая на нём особые, узорные штампы, которые были нанесены на горячий сургуч. Мало сказать что этот свиток поддался внимательному, первому досмотру, но был передан младшим по званию для дальнейшего его изучения..

— Ты мне предписание покажи, оно тебе старому дураку должно было выдаться на руки к дополнению данному, которое ты мне только что в руки всучил. С алой лентой свиток мне на самом деле не нужен, ты его вручишь по месту прибытия, там тебе и зачитают твои права, и о твоих обязанностях с полномочиями о которых ты тут только что усердно орал.

— Аа! Да-да… Конечно, конечно имеется. Вот оно. 

Лисимах полез рукой в за пазуху и вынул оттуда то, что от него только потребовали. Это был такой же свиток, только без каких-либо лент и особых наружных штампов, за исключением тех — трёх штампов размещённых внутри, а не снаружи, над ними-то и был приписан очень короткий текст :

"Старому жиду Лисимаху владеющему оным предписанием оказывать в дороге всяческое содействие и поддержку до его прибытия в Хорсунь, куда он обязан прибыть не позднее середины июля сего года ".

Ниже под коротким предписанием, как мы уже знаем стояли три маленьких штампа из сургуча с тремя разными подписями Александра, Славича и Бранко. С царским штампом многие проверяющие были знакомы, как говориться куда не глянь, всюду клеймо властелина глаз мозолит, поэтому и свыклись, да и нет в этом ничего предосудительного. Теперь-то поди каждый человек знает, что указы, они на то и указы, чтоб на них царские штампы оказывались. Досмотрщик развернул предписание и ознакомился с ним, только вот когда ему на глаза попался штамп Бранко, вытер крупные капли пота со лба, потому как он хорошо был осведомлён о том, в каких случаях и при каких обстоятельствах прибегали к его помощи "всесильные миро сего".

— Ты вот что, старик, — надсмотрщик, много чего уже повидавший, незаметно для всех присутствующих вернул себя в прежнее, должное ему по службе состояние и постарался как можно многозначительнее выразиться, надеясь произвести больший эффект собственным словам, медленно окатывая выпытывающим взглядом с головы до ног стоявшего перед ним Лисимаха, и, убедившись в том, что, старик внимательнейшим образом согласен выслушать его, заговорил с ним вновь:- Пойми меня правильно: мне всё равно что в этом свитке с алой лентой написано о тебе, просто хорошее или очень хорошее, и, именно поэтому хочу тебе напомнить о том, если тебе этого не сказали там, где тебе его вручили, скажу я: если, вдруг, до твоего прибытия к месту назначения наружные штампы каким-либо образом получат повреждения, тебя даже на месте твоего предписанного появления имеют право скормить собакам заживо. Не говоря уже о том месте, где ты сейчас находишься. Теперь, я надеюсь, ты меня хорошо понял ? 

Сквозь густые, размокшие брови ручьями потекли на глаза солёные струи пота обжигая веки старика так, что на этот раз уже Лисимах, только рукавом халата сгрёб с жирного до блеска лба горячие капли. Колени его затряслись и он едва не упал в обморок, потому как вспомнил, как в дороге чуть было не соблазнился найти способ заглянуть во внутрь, но на своё счастье, каким-то чудом сдержался, тем самым уберёг свою жизнь от сегодняшней казни. Лисимах ещё раз провёл ладонью по мокрому лбу, во все глаза таращась на неё растерянным взглядом, ровным счётом искренне не понимая отчего к нему применяют подобные придирки, после чего исступлённо произнёс себе тоскливо под нос, — никогда бы не подумал, что у вас в Славии несколько капель сургуча стоят человеческой жизни.

Подбоченившись одной рукой, а другой простирая к плечу старика надсмотрщик достопочтенным голосом ответил, не без основания пытаясь притянуть к своему уже не без гнева взору возмущённый до глубины души взгляд Лисимаха:- «Ты хоть смотри иногда с кем разговариваешь. Ну а если ты с придурью? Будем считать, что штампы уже были вскрыты тобой». — На этот раз рослого и крепким телом голос надсмотрщика на последнее возражение старика прозвучал в ушах Лисимаха абсолютно спокойно, ни то что до этого.

Поведение главного проверяющего изменилось в корне, с сурового на ещё более не предсказуемое. И было видно, как он от услышанного впал на какое-то мгновение в пассивный ступор, слегка склонил голову, можно сказать так: еле заметно, разочаровавшись ответом старика, и покачал ею легонько из стороны в сторону; потом вновь посмотрел на стоявшего перед ним Лисимаха, а после этого, он уже хотел было подать небрежным взмахом руки знак своим людям, чтобы они увели его тихонечко под рученьки для дальнейших разбирательств.

Лисимах сразу догадался по лицу надсмотрщика, как лихо он по своей, очередной беспечности перебрал лишнего подобной шуткой, разумеется не в свою пользу, поэтому мгновенно отступился от своих слов и пошёл напопят сразу же.

— Нет, нет! Я всё понял. Вы что! Нет конечно. Чтоб так… Такое… Вот. — Да не за что !

Поверженный припадком, чтоб пробудить к себе сочувствие, старик принялся изображать муки страдания, едва не плюща самого себя в сходню, горбясь, то извиваясь как раненая змея, пытаясь своим видом выразить раскаяние и даже ударил себя, пригнув колени, несколько раз до крепка сжатыми кулаками в ляжки, а для пущей убедительности он смог пустить пару слезинок. В добавок к этому у Лисимаха короткой судорогой перекосило лицо, он был готов свалиться на колени перед тем как громко взмолиться о пощаде, и, если бы надсмотрщик не заговорил с ним вновь, то старик так бы и сделал, хотя, и это его искреннее оправдание возымело своё, положительное действие. 

— Да ты дед прямо на моих глазах умнеешь.- Молодец. И вот ещё что, знай: я, если что, даже память возвращать умею.

Предупредив как можно строже Лисимаха, проверяющий отобрал у подчинённых свиток, покрутил в своих руках и поглядел на него ещё раз со всех сторон, потом на старика, а после и на всех собравшихся на судне, готовых отчалить от берега и пуститься как минимум в недельное плаванье. 

— Составьте список всех тех, кто уходит с этим старым придурком на судне… Узнайте о каждом, кто они…? Куда отправляются и откуда прибыли? Как будет всё узнано, не задерживать.

Надсмотрщик не спеша подошёл вплотную к судну, задрал ногу и упёрся ею в борт. А после того как осмотрел беглым взглядом кое-какой груз, подошёл к Лисимаху и вручил ему тот, самый свиток с сопутствующей и скорее воспитательной речью, нежели бранной, — ты старик так больше не веди себя в подобных местах. На вот — держи обратно свой свиток, и не размахивай им. Помни, это не тряпка.

Богдан остановился недалеко у причала, он решил не вмешиваться, сейчас он стоял в сторонке и наблюдал за всем тем, что только что произошло с Лисимахом на сходне. Разобравшись с его бумагами старший надсмотрщик решил не дожидаться завершения отданных собственных распоряжений, развернулся лицом к берегу и хотел было спуститься обратно, чтобы покинуть речной причал, но ему попался на глаза Богдан с двумя парнями, с какой целью и для чего он тут ждёт — было ясно, поэтому указал на него и его людей, вытянул руку и громко произнёс, — и этих вот в список обязательно занесите. Я так понял, они тоже в путь собрались. 
Надсмотрщик упёр в бок руку, посмотрел на Богдана и жестом другой руки сделал короткий взмах, тем самым приглашая Багдана с его людьми подойти к нему на сходню. 

Пока Богдан поднимался к надсмотрщикам, Лисимах со свойственным для него проворством оказался на судне. Этот старик решил разместиться на нём как можно ближе к товарам, потому как у них сидели вечно недремлющие купцы, давно привыкшие к охране своего имущества. Тут были и кадушки с мёдом, мешки с зерном и мукой, четыре, тяжелых ящика в центре с новыми подковами, два плуга, соль в больших мешках, пять небольших клеток с "горластыми" гусями и курами, и даже разило копчёное сало из чей-то авоськи… В общем, если бы не Богдан с двумя своими путниками то Лисимах бы поплыл с тремя купцами и самим владельцем этого судно и ещё четырьмя гребцами.

— Вы кто такие? — спросил первого подошедшего Богдана старший надсмотрщик. 
Богдан удивлённо посмотрел на него и улыбнулся в лицо, сопровождая улыбку незатейливым ответом, — писарь я, славянской и римской грамоте немного обучен, седьмой год уже минул как из плебеев выбрался. А эти двое сами по себе будут, они не со мной.

— А собрался куда ?

Богдан и тут не растерялся, сразу нашёл что ответить, — хочу, что-нибудь новое от людей узнать, походить, поспрашивать, потому как счёл нужным то, что всё и обо всём давно всякой письменностью писарями умело описано. Вдруг и я, что новое услышу или узнаю" ? 

— И, что за день такой сегодня, что мне на таких дураков везёт? Один вовсю глотку в толпе орёт и царским, секретным указом размахивает. Другой дурень плыть собрался, что сам не знает куда, хотя и на дураков не особо похожи.

Надсмотрщик ещё раз осмотрел Богдана, добавил, — ладно, что тут сказать, коль с дураками дело иметь приходится? — Ступай.

Богдан прошёл к судну, наклонился немного, упёрся рукой в борт и перемахнул нагой, за тем другой.

— Ну, а вы кто? спросил строго надсмотрщик двоих других.
— Братья мы — двоюродные, тоже из бывших плебеев, девятый год познаём знахарство, на то и живём; а сами мы с самого что ни на есть Киева будем, вот через пару лет думаем назад вернуться.
— А в сидорках ваших что? надсмотрщик умышлено нагнулся вперёд и посмотрел через спину одному из них. 

Потом посмотрел по очереди на каждого и вновь громко сказал, но так, чтоб все сидящие в судне хорошо услышали его. — Вот и посмотрим какие вы знахари, а ну давай, выкладывай, что там у вас ? 
Двое парней переглянулись, скинули с плеч увесистые сидорки, развязали верёвки и поставили их открытыми у своих ног, и уже хотели было сами ознакомить собравшихся вокруг них людей с содержимым своей ноши, но не успели, потому как главный служащий протянул руку к одному из мнимых братьев и отодвинул от себя в сторону.

— А ну-ка, погодь, дай я сам гляну..

Надсмотрщик склонился над сидорками и принялся выкладывать с него содержимое. Кроме фарфоровых, небольших флаконов в которых хранились с резкими запахами мази и пахучие бальзамы, он достал ещё один, льняной свиток, в нём были небольшие пучки различных трав, а также небольшие дубовые пеналы цилиндрической формы с различными порошками, один из них он хотел было открыть для досмотра, но его убедительно, и в тоже время вежливо попросили не делать этого.

— А в чём собственно дело, что тут особенного ..?! удивился старший надсмотрщик. 
— Ничего особенного, — ответил один из парней, — просто этими пеналами ни в коем-разе нельзя каким-либо способом пользоваться в подобных условиях, там порошок толчённый до состояния пыли и если ветер или сквозняк дунет или просто чихнуть надумаете не на роком — и всё, у вашей мамы будут большие неприятности, потому как в этом сидорке, который вы сейчас досматриваете, нет ничего кроме очень сильных ядов; одни добыты из живности, другие из растений, ну и из минералов конечно, само собой разумеется. Одни яды, мы в основном применяем в различных мазях и бальзамах, при нестерпимых болях; также, там есть и такие яды, о которых пока и сами ничего толком не знаем… А вот в другом сидорке, что слева от вас, напротив, нет ничего такого, что могло бы вам навредить или убить.

Надсмотрщик не подымаясь посмотрел внимательно на владельца сидорка, продолжил, — для таких лекарств у вас специальное разрешение обязано быть, оно у вас есть при себе ?

-Да, конечно… Оно в другом сидорке, загляните туда, — надсмотрщик полез в другой сидорок и вынул из него пару небольших деревянных пеналов, а из него свиток, беглым взглядом ознакомился с его содержанием и поместил его обратно, а следом за ним и другой, даже не заглянул вовнутрь его содержимого. Затем быстро встал и дал разрешения на отплытие, — всё в порядке, можете убираться отсюда.

Двое парней проворно собрали свои пожитки и с таким же проворством как Богдан оказались на судне. Им предстояло плыть более восьми дней по Днепру, а остаток пути вновь пересесть на коней, но этот конечный маршрут они проделают не все вместе. Лисимах прибудет до своего место назначения с Богданом, а двое других проследуют за ними следом, убедившись в том, что всё в порядке, немного спустя вернутся обратно, доложат воеводе Яру о том, что было, куда прибыл Лисимах, и Яр примет решение послать в Хорсунь двоих других служащих взамен прибывшим оттуда, для обмена сведениями, если конечно у Богдана таковы будут. А пока, далеко отсюда, в это самое время... 


Заговор 


    Константинополь. Начало июля… полдень. Загородное поместье на самом берегу Понтидского моря местного, начинающего политика. О своём будущем ремесле он даже и не помышлял, до сегодняшнего дня разумеется. Его родитель сейчас наслаждается видом спокойного моря; звуки летних волн ударявшихся чередою о берег друг за дружкой, буквально купали его разум и душу. Так уж сложилось в его судьбе, что почти все важные решения, которые требовалось обдумать и принять ему в жизни, он принимал именно здесь. Его загородное поместье состояло из просторного дома выложенного из каменной кладки бутового камня, в нём пять комнат, и трёх веранд, с внутренний стороны — две, и одной с внешней стороны с видом на море. Стояло это поместье не соседствуя ни с чьими другими на высоком холме облагороженным небольшой плантацией виноградника. И пока он любовался видом на море, в его жизни происходили очень важные, очередные перемены устроенные им самим. Первое событие происходило в эту, самую минуту в самом городе, где он и жил. Недавний его конкурент сейчас хрипел от удушья повиснув обессиленным телом на удавке. Душили его шёлковым тонким шнуром. Тонкое изделие намотанное вокруг его шеи буквально прорезало беззащитную плоть жертвы и кровавая струя хлестнула из прорезанной раны во все стороны и на убийцу. Сам же убийца также стал жертвой коварных планов. Убийце не только предстояло совершить убийство, за обещанную сумму другим жидом, но и быть немедленно схваченным подставными очевидцами, о которых он даже и не догадывался… Что собственно говоря и произойдёт сегодня, но чуть позже. Огромные долги, которые нависли над его семьёй были также хорошо спланированным действием заказчиком убийства. Заказчик убийства отнял у убийцы всё, что только можно было отнять, разумеется не своими руками.., — он отнял у него пекарню через своих хорошо проверенных посредников, приносившую убийце существенный доход, а до отнятия пекарни у этого человека в недалёком прошлом было стабильное благополучие и весомый достаток до тех пор, пока не приобрёл в своей жизни по великому случаю "друга". Убийца унаследовал по наследству от своего отца две ладьи и они принесли ему в доход ещё три; он знаком был отменно с купеческим делом так плотно, что практически был с ним на "ты", а вот череда постигшая неурядиц сослужили в его судьбе роковую службу, так как, то вино, которое он сгрузил со своего судна в своём порту, оказалось отравлено, погибли люди. На первый раз ему удалось хоть как-то оправдаться перед судом и он выплатил семьям погибшим огромные суммы и в добавок к этому влез в долги. Но как водится в людской жизни, беда редко приходит в дом одна, за ней следом приходит другая, потом ещё и ещё… И спастись от этого зловещего рока практически невозможно, не потому что вас полюбила беда — нет конечно, а потому что, вы попали в поле зрения неприметному и всюду радушному по жизни еврею. Что тут можно добавить ..? Да пожалуй и нечего, кроме одного важного и существенного дополнения: все люди наделены некими, духовными качествами, как и хорошими, так и не очень, и это само собой разумеется. Но мало кому придёт в голову жалеть своих врагов и нянькаться с ними овладев победой над одним из них.- Чего нельзя сказать о жидах. Эта свора вас не только дерьмом вымажет чужими руками, но и после того как умоетесь и приведёте себя в порядок, вскоре ждите одного из них в доме своём с утешениями и любой другой скорбью о вас. Он вам расскажет целую энциклопедическую доктрину о некой доброте по которой должна жить вся-ка тварь земная, относящаяся ко всему роду людскому. И как только он высосет из вас всё до последней капли крови, больше вы его не увидите, но на всякий случай настройтесь на то, что вас вымажут грязью ещё разок, и это исключительная мера будет принята для профилактике тогда, когда о вас захотят позабыть навсегда.


Давайте знакомиться с этим политиком, никогда не служившему каким-либо государственным интересам, кроме своих собственных… о котором мы только что прочли. Это Хаим еврей-полукровка сорокатрёхлет. Его отец римлянин и принадлежал "великому гербу" Римского Сената. Чего нельзя сказать о его матери, мать обычная иудейка Цвия. Внебрачные, тайные узы его родителей едва не нанесли по репутации его отцу тяжелым ударом по успешной, политической карьере. Теперь же его отец Иуст давно отошёл в мир иной по невыясненным обстоятельствам в возрасте пятидесяти двух лет в своём, пригородном поместье недалеко от Рима, а мать незадолго до смерти своего возлюбленного тайно бежала из центральной Италии в пригород Вифлеема вместе с сыном, которому было на тот момент два с половиной года. На сегодняшний день как мы уже знаем этот человек уже и сам является отцом, у него взрослый сын, и ему недавно исполнилось немного немало, а девятнадцать лет, как никак это тот самый возраст, когда кропотливая учеба, когда-то преподававшаяся для него с малых лет.., должна рано или поздно начаться, и постепенно, понемногу, помаленьку ловко соприкоснуться с практикой по мере взросления человека. И вот, совсем недавно он решил, что пришло время начинать реализовывать свои планы, в которые он намерен был вовлечь собственное чадо. Сын был при нём.., но занимался своими делами на заднем дворе и ещё несколько его единомышленников давно были посвящены его интересам, кроме сына, до сегодняшнего дня этот юноша не знал ещё о том в какие дела предстоит ему ввязаться и мимо каких сетей плавать и на каких глубинах..? Он всё узнает сегодня, но не много позже, после того как его отец в очередной раз взвесит прямо сейчас всё и вся со своими двумя опытными и надёжными компаньонами, с которыми он сейчас мирно беседует за столом в веранде с видом на море под шум прибоя и не столь редкий крик чаек.

После непродолжительной паузы только что образовавшейся за столом к хозяину вновь обратился ни в меру задумчивый собеседник.

— Хаим, мы не торопим тебя с решением, в любом случае решение принимать тебе. Мы не в праве рисковать жизнью твоего ребёнка. Но, мы все ожидаем успеха от нашего, общего дела и последующих гарантий, на которые так сильно уповаем: что наши планы не потерпят крах и не будут оплёваны безрассудной молодостью твоего сына. И если ты видишь в своём сыне незаменимую перспективу, о которой я подразумеваю тебе, мы с Самуилом противиться не станем, и, подталкивать к такому решению тоже не станем тебя. Ты сам должен решить… дабы не обрушился весь твой гнев в случае несчастья на наши головы. Но смею тебе напомнить также о том, что это твоя была идея. — Я узнал о ней… от тебя ровно пятнадцать лет назад, и как видишь, и помнишь, я дал тебе своё согласие, и сдержал данное тебе слово. Ты не испытывал нужды ни в чём, и полностью твой сын был в твоём распоряжении. Ты уделял ему массу времени, вложил много сил… не только как хороший отец, но и как учитель. Мы тратили на тебя столько денег, сколько ты испытывал в них нужды, и, мы не поскупились. Теперь по-праву желаем ожидать от твоего сына причитавшееся нам плоды. А плоды эти очень дорого стоят, и, я Рафаил со своим компаньоном Самуилом не хотим потерпеть фиаско. Мы готовы с ним перестраховаться и подождать ровно столько, сколько того потребуется. Вот такой тебе наш ответ будет. 

Хаим был непоколебим. Он смотрел на море, скрестив на груди руки, вольно рассевшись на стуле вытянув вперёд ноги, облокотившись всем своим весом в спинку стула. Конечно он внимательно выслушал своего друга, соратника, который с такой трепетной заботой проникся в его давние идеи и переживал о его сыне, хотя был абсолютно чужим для него человеком. Но эта его непоколебимость была лишь хорошо им замаскирована и находилась в нём глубоко внутри. Отпустить в таком возрасте своего сына в Рим и быть далеко от него, не так просто отцу, который вложил в него всё своё будущее и будущее своего народа. Несколько промчавшихся в его голове мыслей заставили его подняться с места и пройти немного вперёд к самому краю веранды. Там, в шаге от невысокой, каменной ограды он остановился, протянул к ней руки, чтобы навалиться на неё всем своим весом, а через минуту он налёг на неё грудью, подобрав под неё локти. Хаим хотел было всматриваться в пустые просторы спокойного моря, но вместо этого притуплял взор, склонял низко голову и всматривался в дно крутого склона, на котором стояла его веранда… в след за этим образовалась очередная пауза. Каждый из присутствующих был занят тем, что волновало больше всего каждого из них, а именно, какое решение примет Хаим, перенесёт ли он на более поздний срок, или… ?

Наконец, Хаим тяжело вздохнул, подобно мученику сумевшему выгнать из соей груди одному ему известного зверя, после чего развернулся к собеседникам лицом, посмотрел на них тем, открытым взглядом, которым хотят пронзить человека насквозь, и заговорил с ними голосом, придавая ему нужные тона эмоциональной специфики, после того, как убедился в том, что глаза собеседников по-прежнему светятся гостеприимным океаном общих интересов. 

— Нам медлить никак нельзя. Царица Славии молода, красива; а у каждой женщины могут быть свои тайны на личную жизнь; и они рано или поздно обязательно должны будут заговорить в ней. Что она выберет? Послушание к мужу? Любовь к своей Родине? Или те советы, которые должны будут умело навязываться в её строптивый, женский рассудок? Да, мы хорошо подготовлены, но не стоит забывать и о том, что и для Ирины нашлось немало достойных преподавателей… За её персоной ведётся неустанный контроль. Царей и правителей как выяснилось проще убить, чем заставить их играть в нашу игру. Но как показал опыт, от этих убийств, нам нет никакого проку. Мы все прекрасно знаем о том, что времени осталось совсем немного, всего год. Год !- Это всего ничего, до того как Ирина с мужем посетят Рим, и всего на один месяц. Ме-ся-ц! У нас всего один месяц. И другого шанса у нас не будет. Все наши старания могут перехватить другие персоны, и упускать такой шанс нам нельзя. Попробуем овладеть Славией через тайные, любовные связи, а если подберёмся к ней, подберёмся и к золоту и ко всему остальному. Нет. Нет. Нет. И ещё раз — нет. Медлить нельзя. Или мы вступаем в иргу или давайте распрощаемся с нашими планами навсегда. Следующие олимпийские состязания могут пройти в Риме очень и очень нескоро, а за этот срок Ирина успеет обрасти своими причудами и тайнами без нашей помощи. 

На этой фразе Хаим задумался, скрестил на груди руки и медленно походил по кругу, раздумывая при этом о каждом высказанном слове. Не найдя никаких противоречий в своей логике, он продолжил.

— О вашей решимости, я промолчу, други мои; а вот о своей скажу так. — Да. Я согласен пожертвовать своим сыном на благо нашей нации. Теперь, если и вы полны решимостью такой, какой обладаю я, то пора познакомить моего сына с будущим любовником царицы, пускай мой сын его курирует в советах и ведёт в нужном направлении, это если конечно всё у них сложится там. Пора и мне взглянуть на эту личность. Прошло почти пять лет, я давно его не видел. Вы готовы мне организовать с ним встречу? Прошу понять меня правильно, я должен обязательно поглядеть на него ещё и ещё; надо сделать так, чтоб какое-то время он был у меня на виду. Пускай он поработает в моей будущей пекарни. Если я почувствую в нём хоть какую-то угрозу для своего сына, знайте: я не отдам его в устроенное наше с вами политическое игрище, и как бы вы мне этого человека не рекомендовали и советовали бы, я останусь при своём мнении..

Выслушав желание Хаима Рафаил притупил взгляд, с выражением лица исключительной сосредоточенности, нагнулся вперёд, затем опёрся локтем о край стола, выдержал короткую паузу, подумал малость, да так, что было видно, как его глаза извергают наружу переработанные незаурядным умом пока ещё невысказанные мысли. 

-Организовать тебе встречу с нашим кандидатом, это пару пустяков. Но, я хочу тебе напомнить о том, что все будущие случайности, которые могут произойти на Руси и Риме могут убийственным образом сказаться на каждом из них. Нельзя, чтобы вас видели вместе, нельзя. Они должны быть абсолютно чужими людьми друг для друга, до определённого времени разумеется. А вот что касается твоего недоверия к нашей кандидатуре, так и у нас есть доля сомнения в успехе твоего сына. И если мы не научимся понимать друг друга и ценить некие свои личные старания и возможности до конца реализации совместных планов, то можно уже смело считать свою миссию наполовину провальной. Чрезмерная эмоциональность тут не к чему, один вред от неё, и пора бы всем нам в этом уже убедиться как следует. Да и не стоит так нервничать. Могу тебя Хаим успокоить в этом. Этот юноша подготовлен ничуть не хуже твоего сына, возможно и то, что в некоторых вопросах он легко даст твоему сыну фору, и скорее они смогут дополнить друг друга, нежили навредить себе. Поэтому, Хаим, пригласи сюда своего сына, мы хотели бы взглянуть на него, когда вернёмся с Самуилом в твой дом с короткой прогулке к обеду, и поговорим с ним за столом, пора тебе сказать ему, что настал час покинуть родовое гнездо, Рафаил посмотрел в глаза Самуила и указал слабым жестом руки ему на выход, при этом сопровождая свою просьбу жалобой о солнечном пекле и духоте. 

-Нет, это просто кошмар какой-то, солнце который день непросто греет летний воздух, а жжет его, хочу окунуться немного в воду, пойдём..

Два гостя встали и не торопясь направились к морю, спустившись к берегу они направились медленными шагами вдоль самой кромке морского прибоя в сторону скалистого, небольшого утёса. Там они залезли в воду, а позже обсудили на берегу некоторые вопросы о которых требовалось заговорить с сыном Хамила, а через пару часов вновь вошли в дом, где и собрались все вместе за обеденным столом с одной единственной целью, принять окончательное решение о внедрении молодого юноши во взрослую игру, в которой, никто иной, а именно проигравший заплатит своей кровью и естественно самой что ни на есть настоящей жизнью, и не только своей.

А вот и он — Михей, молодой юноша, черноволосый, ничего необычного в его внешности нет, он не красавиц, но и не урод. Невысокого роста, можно сказать чуть выше среднего, худощавое тело, лицо овальное, нос дугообразной формы, губы тонкие, глаза с живым, глубоким и вдумчивым взглядом, в них проглядывался особый ум, вечно требующий подпитки новых знаний. Этот парень редко бросал слова на ветер, Михей предпочитал слушать и редко задавал бесполезные вопросы незнакомым людям, а если точнее, то никогда, не утруждая в первую очередь себя понапрасну и других тоже. В основном Михей предпочитал ответить на поставленные вопросы, которые были адресованы ему, и отвечал на них так, что обходился в основном одним коротким и хорошо сформулированным предложением с очень внятным и уверенным голосом. Речь этого юноши была тоже особо поставленной, потому как излагая свои мысли вслух, его голос звучал ровно и неторопливо, подчёркивая ключевыми словами личное мнение, при которых, с неким свойством ясно прослеживалась особая мудрость вровень сопоставимая с его неоспоримой логикой в разы превосходившая над противоречивым мнением, и суть высказанного прямо в глаза спросивших его людям впечатляла многих его собеседников. Михей давно успел овладеть с лёгкостью, в совершенстве несколькими языками; он свободно общался на иврите, на римском, славянском; также знал великолепно историю всех перечисленных государств, и особо был наделен знаниями в области химии, алхимии, и другими точными науками, требуемые каких-либо подсчётов, в том числе и письменного изложения текстов на предмет вольной тематике. И сам процесс обучения с каждым годом только набирал обороты к жажде познания неизведанных знаний. А не так давно зародилось желание овладеть философией, чем собственно говоря и был занят до сего дня с утра и до полудня. 

На этот раз вся компания собралась за обеденным столом через два с небольшим часа в полном составе. Первым заговорил с Михием отец.

— Подумать только, как быстро летит жизнь в этом мире для человека у которого есть всё — прошлое, настоящее и даже неизведанное им некое будущее, в которое он пытался заглянуть сквозь толщу грядущих времён, опиравшегося не на свои амбиции и силовые возможности, коими пользуются рабы, а на талант своего будущего рода, всюду стремящегося познать вкус плодов взращённых на древе неизведанных знаний. 

-Отец, я так понял из того, что ты сейчас нам сказал, была одной из цитат твоего нового тоста..? 
-Увы, сын.., нет. Это не цитата, это моё тебе напутствие для твоей будущей дороге, в которую тебе очень скоро предстоит отправиться. Тебе предстоит покинуть родительскую опеку в самое ближайшее время. Мне очень жаль.., жаль с тобой расставаться, потому как, я не разлучался с тобой практически не на один день. Я хочу, чтобы ты понял это: ты очень дорог своему отцу, который вложил в своего сына всё для воплощения нелёгкой миссии, причём довольно опасной. 

Хаим на миг задумался, неглубоко вздохнул, посмотрел на сына и вновь заговорил с ним.

— Вот скажи мне, Михей, какой толк охранять своё семя, каким бы оно сладострастным на вкус не было, если его не вкусят нуждавшиеся в нём? Кто оценит по достоинству плод моих стараний… если его не бросить в гумно или, если его не "втоптать" в прах? И, если я не сделаю этого, оно непременно погибнет, не взойдёт. Более того, скажу: я не хочу уповать на сытый желудок… берущих на пробу плод моих трудов дабы не разочароваться в их мнении.. 

Михей давно предчувствовал разговор с отцом на подобную тему, но не ожидал того, что этому непростому разговору по душам суждено было состояться сегодня… Михей осмотрел друзей отца, молча сидевших за столом на против него, опустил взгляд, немного подумал и поблагодарил отца за его заботу. 

-Отец, не терзай своё сердце, я не испытывал нужды практически не в чём, всё что мне требовалось, у меня было всё. Мне не на что жаловаться тебе. И не мне говорить о том, что воля моего отца чужда его сыну. Зачем зря терять время на то, чтобы оправдаться передо мной. Отец, тебе не стоит со мной говорить так, чтоб его сыну становилось понятно, что его отец вынужден подбирать нужные слова, словно вор, который хитростью пытается отпереть чужой замок отмычкой. Не веди себя так, я не осуждаю и никогда не стану тебя осуждать за то, что б не случилось. Всё что тебе требуется взять из сундука, знай, положено тобой, бери и пользуйся. 
Михей поднял взгляд и посмотрел в глаза отцу, после некоторой паузы вновь произнёс, — отец, теперь ты меня понимаешь ?

У Хаима на глазах выступили слёзы, вспыхнули и пропали словно отразившийся луч солнца коснувшийся на миг низкой, морской волны. Хаим почувствовал, что до сегодняшнего дня никогда ещё не испытывал подобной боли, которая проснулась в нём сейчас. Ему казалось, что неведомый ему демон держит у его сердца раскалённую сталь, и оно предчувствуя скорую муку, стучало в его груди подобно кузнечному молоту. Слова сына тронули его душу. Хаим хорошо понимал, что возможно не увидит больше своего сына никогда, как только он переступит порог родительского дома.

Хаим вышел из-за стола, ему показалось, что в эту минуту он не сумеет сдержать в себе слёзы, подошёл к окну и смотрел какое-то время на море и, когда почувствовал что боль в душе немного отступила, повернулся лицом к сыну и заговорил с ним вновь. 

— Я хочу, чтобы ты понял, Михей. Тебя могут убить.., — на этот раз голос отца источал сожаление, а те ещё не высказанные мысли, которые он намеревался озвучить сыну, причиняли ему самую настоящую адскую муку, — и скорее не так я выразился: не могут, а точно — убьют. Это, если, хоть как-то ты себя проявишь там неосмотрительно. Тебе предстоит первому подумать над тем, как опрокинуть трон Рима и заставить качаться трон Славии не имея при этом армии и каких-либо, других войск… Ещё тебе предстоит научиться использовать врагов Рима в своих интересах, при этом никогда не став их настоящим другом. У тебя не должно быть друзей там, кроме мнимых союзников, которые должны будут помогать тебе добиваться только твоей цели, пренебрегая и по пиная в нужное время их интересами, но и этого никто не должен знать. У тебя должна быть одна цель — уметь пользоваться этими врагами, которые время от времени появляются у власти и используй их для достижения только своих планов и только во благо нашему народу. Другие народы с их лидерами не должны заслуживать твоего внимания, какое бы место в обществе эти народы не занимали, наоборот, используй всё их влияние и силу на вовлечения нашей теории и направь её на уничтожения их собственных традиций, политике и культуре… И когда научишься говорить громко с восторгом перед лицом всего обречённого народа о их национальной культуре — души её, при этом восхваляя её. Также говоря о политике — ломай, круши её, используя весь потенциал этих же народов им во вред. И самое главное, ты должен будешь научиться сам подбирать достойных людей из нашего племени, и учить их тому, что будешь знать сам.

Михей вдумывался в каждое сказанное слово, которое он сейчас услышал и ему трудно было понять сам мотив побудивший огласить для него подобное желание его родителем и подобная тема увела Михея невольно в некий, душевный транс от через-чур откровенной речи отца.

Хаим же напротив был полностью сосредоточен на своём сыне, он не спускал с него глаз и ждал от собственного чадо дальнейших вопросов, которые естественным образом могли родиться в его голове. И не понукая сына в скорых вопросах стал терпеливо дожидаться дальнейшей беседы, инициатором которой на этот раз должен был стать его сын. За столом никто не проронил ни слово, гости сидевшие за столом в разговор не вмешивались, они ели долму, пили небольшими глотками молодое вино и внимательно следили за разговором отца и его сыном. 

Рафаил взглянул на Михея и обратил внимание на то, как тяжело достаётся усвоить разговор юноше, который только что состоялся и решил прекратить дальнейшею дискуссию по крайней мере на сегодня, перевёл взгляд на Хаима, при этом тихонько и коротенько посоветовал прекратить посвящать молодого человека в некоторые подробности..

— Полагаю довольно уже, завтра продолжим. А на сегодня Михею следует подумать над тем, над чем ему предстоит долго ещё поразмыслить как следует.. 
Рафаил вновь посмотрел на вдумчивого Михея и дружелюбным тоном продолжил разговор.

-Правильно я говорю, Михей, или нет ? 

Михей провёл ладонью по вспотевшему лбу, на сей раз он не знал что ответить, посмотрел на Рафаила мельком, немного притупил взгляд, а затем еле заметно покивал головой.

— Пожалуй — да, чем нет. Вы правы дядя Рафаил, так будет правильнее.
-Вот и молодец. Подумай, Михей как следует над тем, что сказал тебе отец, а завтра продолжим. Я хочу тебе Михей ещё вот что сказать, пожалуйста, постарайся запомнить мои слова, когда будешь терзаться противоречивыми сомнениями, которые будут обязательно происходить в трудные минуты в твоей жизни, и возможно тебе это когда-нибудь пригодиться и нашему народу. Но я хотел бы сказать тебе это прямо в глаза, подними их и посмотри на меня. 

Михей медленно поднял взгляд и обратил его на Рафаила. Рафаил встретился с растерянным взглядом юноши, заглянул ему в глаза, выдержал короткую паузу, глубоко вздохнул, медленно выпрямил перед собой руку и указал на грудь Михея. 

— Вижу, вижу, ясно вижу, Михей то, как терзает и съедает совесть тебя изнутри; возможно тебе стыдно за своего отца, но, я хочу оправдать его немного, а остальное возлагаю на твоё личное мнение; ты должен будешь дать оценку его цели и на его некоторые взгляды на жизнь не выслушивая более ничьих советов после того как услышишь от меня вот что. 

Перед тем как высказаться Рафаил немного склонил голову, почесал лоб, затем вновь вздохнул и тихонько заговорил с ним.

— Михей, жизнь как спесивый, неоседланный конь бежит быстро, быстро… мимо идущих зевак вдоль дороге, но повезёт он того, кто способен оседлать гончее, рысака бестье, и, ни как-нибудь, а на ходу, с ходу. Дряхлым и старым прохожим не имеющим резвой прыти не под силу уже овладеть такой тварью, и, именно поэтому мне очень хотелось бы, чтобы ты нам — старикам предоставил решать самое малое: указывать верное направление такому как ты — путнику. — Это если потребуется. Полагаясь на свой, богатый, жизненный опыт, мы поможем указать тебе на менее опасный путь к твоей, очередной цели, и, непременно, чтобы эти цели были сопоставимы твоим возможностям.


***


Вечер того же дня на углу главной улицы торгового порта Константинополя начался так.
Солнце зашло за горизонт и алый закат медленно гаснул в уже серой, низкой кромке летнего неба. Лай собак по вине запоздалых редких прохожих иногда будоражил округу, потом затихал, а их неожиданно прекратившуюся перебранку тут же насыщали душный воздух сверчковые трели.

Кулаком, со всего маху, несколькими сериями ударов в дверь пекаря не без свойственной нагловатости и озорства постучал средних лет сопровождающий слуга Хаима, за спиной которого стоял и сам хозяин. При первом шорохе дверного запора с внутренней стороны слуга Хаима прекратил колотить в дверь. Дверь открыла с бледным лицом, наспех размазанными под глазами слезами молодая сирийка в хиджабе лет тридцати жена пекаря с очень приятными чертами лица и такими же красивыми, традиционными для востока широко открытыми, карими глазами, выражающие безмолвным криком всё её внутренние состояние наружу. 

Показавшаяся хазяйка в дверном проёме держала в руке небольшой медный светильник, состоявший из неглубокой круглой чаши с длинной, тонкой ручкой. Яркое пламя без особого труда помогло ей распознать еврея-кредитора стоявшего в шаге за спиной своего слуги. В своё время он не раз выручал деньгами коммерческие сделки пекаря, а позже и преуспевающего судовладельца. Последняя сделка оказалась для коммерсанта роковой. Казалось бы, долг семьи пекаря, как и предыдущие долги с лихвой покроется выручкой, которой планировалось покрыть доставкой вина, масла… Но на нежданную беду опытного коммерсанта белая полоса перевоплотилась в черную. На первый раз её муж сбыл полгода назад со своего судна у себя дома, по прибытию в порт, оптовому покупателю всю партию вина с одним отравленным кувшином, хотя пробы его рабами при закупке вина были сняты со всей партии. И, чтоб как-то расплатиться перед семьями погибших, мужу несчастной сирийки пришлось обратиться в очередной раз за займом. 

Итак, открывшая дверь Суфия сделала шаг вперед, а первый кто к ней стоял сделал шаг в сторону, и принялась осторожно всматриваться встревоженными глазами в лица гостей. Первый, с непринужденным видом к ней лицом стоял среднего роста темноволосый мужчина с обросшей головой, одетым в богатый халат, хорошо развитой мускулатурой, лицо которого выражало чрезмерную самонадеянность и не только сейчас. В общем про такие лица люди обычно говорят не лицо, а рожа: глаза маленькие с плутоватым взглядом, нос — острый, как у сыча, а губы скорее похожи на нити. — Это был служащий, не более лет сорока пяти. А вот за его спиной Суфия узнала бывшего кредитора мужа, и как только он понял, что женщина его не только видит, но и признала, еврей произнес:


— Мне нужно поговорить с вами, — любезно выразился Хаим, потом добавил, — Ас-саляму алейкум, — что на арабском звучит «Мир вам» или «Мир с вами».

В ответ женщина ответила тем же и зная предмет визита стоявших людей у ее дверей, заговорила первой. 

— Разве вы не знаете, Хаим, что мужа забрали? Его нет дома. А я не имею возможности беседуя с вами решить вашу проблему. 
— Да, это может и так, но лучше бы было впустить меня в дом и обсудить некоторые нюансы касающиеся не только долга, но и сроков его отдачи, — многозначительно склонив голову с покачиванием, тихонько договорил себе под нос еврей, с непритворной учтивостью .

Убедившись в решимости не званного гостя, женщина осмотрела не без тревоге в душе пустые окрестности собственной улицы и указала рукой на вход. Двое мужчин вошли и последовали за хозяйкой. Та, провела их без всяких церемоний во двор и усадила на ковер, а сама стала с повинным видом не далеко от приглашённых. 

— У меня ни так много времени, Хаим. Говори по сути, — несмотря на отчаянное положения мужа, женщина как могла строго донесла свою просьбу обоим посетителям.
— Вот две расписки твоего мужа, — еврей полез рукой в сумку, вынул их и положил перед собой.
— Да, я знаю о долге моего мужа перед тобой, а также о сроке его погашении. 
— Нет, меня это конечно в какой-то степени радует, что ты помнишь о долге… Но это еще не все. Ты наверно не в курсе, что ваш долг с мужем превышает раза в полтора все нажитое вами имущество. 
— И это я знаю, Хаим! – Подтвердила Суфия без всякой доли сожаления, — так нужно было поступить на тот момент. Да, мой муж нуждался в дополнительной коммерции. Но, как мне известно на все воля Аллаха! Так чего же ты хочешь? Зачем явился? Тебе ли не знать, что в моем доме нет больше денег. Все что у нас осталось, это дом, где я живу и пекарня доставшаяся нам по наследству. 

Хаим благоговейно поглядел на хозяйку.

— Все в руках всемогущего Аллаха, Суфия, я знаю это. Не стоит тебе мне про это напоминать лишний раз. У тебя есть не только муж, но и дети, которых нужно кормить.. 
— Хаим! – Произнесла голосом властительницы хозяйка, — мы заняли у тебя денег, на которые мой муж купил два торговых судна, и они насколько мне известно уже принадлежат тебе.

Разведя руками Хаим подтвердил оправдания Суфии, и все же не поднимая глаз добавил, — я вынужденно принял эти суда, потому как понимал, что покрыть долг полностью твой муж не сможет. По той цене, по которой он их покупал, мне они ни к чему, я оценил их немного дешевле. А ведь деньги давались мной вам под проценты. На сегодняшний день они составляют уже чуть ли не четвертую часть самого долга!

— Я начинаю тебя понимать, Хаим! Ты хочешь снять с нас шкуру. Уверена, и это для тебя покажется мало. 
— Что ты! Что ты, Суфия! Зачем ты так плохо обо мне думаешь? Неужели я уподобившись волку выгрызу человека до голых костей ?! Напротив, я намерен склонить тебя к продуктивному диалогу, от которого непременно будет больше пользы, чем упрекать друг друга в бесчеловечности. 

— Время позднее, Хаим. Поэтому не тени его, если есть что сказать, говори, а не ходи вокруг да около.. 
— О, да, Суфия, — важно покачивая головой согласился еврей, — ты права. Конечно у меня есть тебе что сказать. И это, верь мне, будет выгодно нам обоим. Ты отдаешь мне пекарню, а я почти забываю про второй ваш долг и непогашенные проценты с первого займа. 

Суфия предчувствовала назревающий шантаж и поэтому уже не так твердо, и немного теряясь под взглядом опытного в подобных разговорах еврея, заговорила с ним более уступчивым тоном.

— Хаим, мы не снимаем перед тобой ответственность взятого на себя долга. И, тем не менее, я чувствую, что ты чего-то не договариваешь. 
— Ой ты! Ах ты! — С ироничным видом подыгрывая должницы Хаим едва не расхохотался ей в лицо, но вместо этого с радостным взглядом, движением мага, вместо ответа на через мерную женскую догадливость не отрываясь от ковра шутливо поёрзал задом из стороны в сторону. 

— Твоему мужу предстоит еще три года провести в каменоломне, а к тому времени проценты по первому долгу вырастут в разы. Я мог бы к пекарни востребовать вашу землю, которая составляет ни много ни мало, а целых десять десятин. Но имея к вашей семье некоторую привязанность, я не стану её требовать у вас. Должны же вы на что-то существовать!.. Но…, — чуть замешкавшись, с деловитым видом на лице Хаим наконец внёс ясность своего визита, — взамен от вас с мужем, хотел бы получить пользу, которая бы заключалась вашим трудом на моем скромном производстве. 

— То есть, — одернула Хаима Суфия, — ты хочешь после прибытия с каменоломни из моего мужа сделать рабом? 
— И тебя тоже, Суфия. Тебе с мужем предстоит отработать у меня ровно столько, чтоб покрыть весь долг. Ты будешь работать у меня за еду, другие привычные твоей семье излишества станут не по карману. По моим преждевременным подсчетам, это где-то займет всего-то не более пяти — семи лет. Вот собственно и все. Поверь мне, это гораздо лучше того, что могло бы вас ожидать, если бы я набрался смелости востребовать с вас весь долг немедля, в полном объеме, тебе бы пришлось уже вчера, а не завтра продать все и жить на улице с детьми, от холода прижимаясь ночами к бродячим собакам. 

— Выслушивая тебя, Хаим, смеяться хочется мне, от того, как ты умело себя заботливым благодетелем передо мной выставляешься. Мой тебе совет, поубавь пыл своему великодушию.

Хаим с грустью на лице, внимательно всмотрелся в лицо должницы, покивал чуть заметно головой и сознавая сложившуюся ситуацию, в которой оказалась Суфия чувствовал себя настоящем хозяином в её доме. Еврей осмотрел под собой ковёр и молча развалился на нем навзничь, будто снимая пробу спального ложа. Подперев голову рукой, Хаим принялся осматривать хозяйку. Глаза его начинали извергать то жар, то застилаться бледным туманом, а кожа на лице багроветь..

— Для рабов, Суфия, я нахожу тебя ещё слишком привлекательной. Поэтому, у тебя есть выбор: либо всё, по-моему, в моём доме, либо тоже самое, но с рабами — в тёмных, сырых подвалах. Утром, сюда явится судья. От него ты узнаешь, что тебе придётся вернуть мне долг сполна, и если ты по известным мне причинам не сможешь выплатить обещанного, я в праве тебя продать в гарем или распоряжаться тобой на своё усмотрение. Также, мои права распространяются и на твоих дочерей. Сейчас же, я хочу решить, продать тебя или оставить себе? И именно поэтому я хотел бы узнать цену своего товара.

Не без того бледная Суфия стала ещё бледнее, ноги её подкосились и она рухнула на колени; низко склонившись вперёд, потом изо всех сил, какие осталось, крепко сжала кулаки, водя ими назад, вперёд, то по кругу по поверхности цветного ковра. София словно раненая тигрица извивалась телом от адских предсмертных мук, молча прижималась то левой, то правой щекой к ковру извергая на него горячие ручьи слёз.

— Довольно, Суфия! — угрожающим тоном скомандовал еврей. Если это всё, что ты можешь, я продам тебя рабовладельцу.
— Чего ты хочешь? — несмотря на причиненную евреем душевную муку прозвучал твёрдый голос женщины.
— Подойди ко мне.

Суфия покорно встала, сделала несколько шагов, и в шаге остановилась от Хаима.
Еврей посмотрел на слугу взглядом волка и указал ему на выход. Слуга вышел.

— Теперь повернись медленно.

Суфия подчинилась. Еврей осмотрел её со спины.. 

— Довольно. А теперь стань ко мне лицом.

Суфия развернулась к еврею лицом.

— Подойди ко мне ещё ближе, я хочу попробовать тебя.

Женщина выполнила и эту команду.

Еврей протянул руку, уперся ладонью в её бедро. Движениями вверх, вниз он хотел понять подходят ли они ему по форме? Упругие ли они или рыхлые, как у старух?
Бедра женщины оказались неправдоподобно упругими, несмотря на её зрелый возраст. Чего собственно Хаим и ожидал. Женщина, как он и предполагал была в самом что ни на есть в соку.

— Иди, оденься, как для мужа.

Женщина не поворачиваясь к Хаиму спиной попятилась назад, потом развернулась, ушла. Убедившись в том, что двери детской комнаты закрыты, направилась через двор к той, где была её с мужем спальня. Там зажегся огонь, и вот через какое-то время она показалась в тех же дверях вновь, спустилась с крыльца на двор одетой с головой до самых кончиков ног в прозрачную длинную шаль ярко-оранжевого цвета с тонкими золотыми цепями на ступнях.

Без излишних понуканий Суфия стала посреди двора. Прозрачная шаль выдавала все подробности женского тела: худую шею, хрупкие плечи, опрятно поднятую упругую грудь, такую же изящную тонкую талию и то, что ниже под ней, даже маленькую родинку на одном из её пышных бедер. От Суфии разило очень лёгкое, влекущее к ней ароматное благовоние.

Хаим прикрыл глаза, слегка задрал голову и несильно потянул носом воздух.

— Что изволит мой господин? – чуть склонив голову, услужливым тоном обратилась Суфия..

Хаим протянул руку и дал ей понять небрежным жестом, чтоб она подошла к нему. 
Суфия через миг оказалась там, где нужно. 
Еврей, не подымаясь с ковра, сидя, осмотрел её ещё раз. Гладкий, невесомый глянец шали добавил стоявшей перед ним женщине дополнительную изысканность, всякий раз испытывающая рассудок мужчин страстным, зарождающимся чувством вожделения. Хаим потянулся к черному, заросшими волосами лобку и, как по волшебству до не узнаваемости изменился в лице; сосредоточенный взгляд залился блеском, а его ладонь совершала незамысловатые вращательные движения. Насладившись и убедившись в покорности стоявшей перед ним женщине, Хаим запустил руку ей между ног, растолкал легкими движениями в разные стороны смуглые, пышные бёдра и сразу же аккуратно принялся массировать женский половой орган. Вскоре, он заметил, что манера движений женского таза движется навстречу его слабым усилиям: — "Да", — пронеслась мысль в голове Хаима: — "Суфия сама пытаться предугадать, поймать тазом такт движения ладони", — уже не было никаких сомнений, тонкая ткань пропитала, Хаим почувствовал на пальцах первую влагу. 


— А теперь, я хочу, чтоб ты танцевала. Станцуй. Ты знаешь танцы?

Суфия утвердительно покивала головой.

— Я знаю и не плохо владею египетским стилем, персидским, — глядя в лицо еврея ответила женщина высоким тембром голоса, приятным постороннему слуху, но, полного драматизма от внезапно обрушившегося на её судьбу рока, состоявшего из серий трагических обстоятельств. 


— Удивлять меня не стоит, — ложно не выражая на показ собственное любопытство выразился Хаим складывавший расписки её мужа обратно в свою сумку, — поэтому не утруждай себя, сделай всё как обычно.

Суфия отошла на несколько шагов назад. Подняла высоко руки над головой и не сходя с места сделала одной нагой пол шага вперёд, согнув её же слабо в колене, приподнимая туже ногу бедром, немного, чуть ниже уровня поясницы. С гордо поднятой высоко головой танцовщица начала вращать кистями рук, как бы изображая ими свет звезд. С них, волнообразные движения, словно змеями устремились на локти, а от них к плечам, тело как-будто завилось на ветру пламенем, перескакивая с живота, талии на другие части тела. Тонко уловив такт ритма, женщина чаще сосредотачивала игривые движения на бедрах, поворачивая их вперёд и назад, описывая ими полукруг. С обратными шагами Суфия приседала, становилась на одно колено, а другая нога выставленная вперед делала те же движения бедром подтягивая его вверх и резко сбрасывала вниз. До страсти волнующий мужскую душу танцевальный ритм танцовщица какое-то время сохраняла на верхней части туловища, лихо выписывая быстрые восьмёрки, своевременно перераспределяя змеевидные волны обратно на руки и гибкие кисти. Не прекращая танец женщина медленно подходила все ближе и ближе к сидящему на ковре Хаиму. В пол шаге от него танцовщица широко раздвинула ноги и медленно, глубоко прогнулась назад. Пластика её тела легко позволила упереться руками в пол. Живот женщины плавно забился прежней волной. Перед лицом Хаима оказалась самая важная интимная часть женского тела. Густые, но короткие, чёрные как смоль курчавые волосы лобка возвышались над ближнем краем смуглого живота и тонкой полоской уходил вниз, вглубь женской промежности. Форма половых губ Хаиму показалась привлекательной, он задрал нижние края невесомой шали, глаза его округлились, а брови поднялись высоко вверх; до безумия завороженный откровенной реальностью на лбу у Хаима выступил пот, возжелавший прогнулся, и обеими ладонями, уже взмокший от нахлынувшего в разум волнения прикоснулся к ним, как эмотивный ранимый душою садовник к бутону распустившейся на его глазах розе. Массируя по кругу пальцами набухшие половые губы, не без азарта широко раздвигая их в противоположные стороны. С первым прикосновением танцовщица словно по команде замерла и немного подалась телом навстречу партнёру. Хаим потеряв дар речи, не помня себя в перевозбуждении припал лицом к хлюпким от выделений половым губам, ёрзая в неистовстве головой, что-то хотел было сказать, но не смог. Глубоко вдыхая Хаим наслаждался запахом ароматного женского тела, иногда тихо стонал, рычал уподобившись дикому зверю, при этом надёжно поддерживал снизу ладонями за ягодицы Суфию..."      Продолжение следует...