Деревенька моя

Рейс тот был для меня тяжёлый, утомительный  и  "штормовых",  считай:- нерабочих  дней оказалось больше, чем предусматривалось в рейсовом задании. Да и само рейсовое задание было не продуманым, на мой взгляд. — искать, где нагуливается зимой япономорское  "стадо"  горбуши и в  каком  оно  состоянии.  Искали в  северной части Японского моря. Ставили порядки дрифтерных сетей, тридцать штук всего, каждая сеть по десять метров,  в длинну. Ждали сутки, потом выбирали, смотрели: попалась, не попалась?.
Нам нужны  были хотя бы  отдельные  экземпляры, чтобы провести анализ: чем  и как  "сытно"   рыба  питается, размеры, возраст, пол. стадия  зрелости  и т. п.  Это ихтиолога работа.  У меня, гидролога, работы было немного:  "макать" по "точкам" самописец температуры с глубиной, рисовать  изотермы на схеме, "ловить"  фронтальную зону Цусимского и Приморского течений. В   общем, фиксировать гидрологическую обстановку  в  районе поиска. Ставить сети  можно  было  только  в  хорошую погоду, при волнении не больше трёх баллов, да и то.  желательно, чтобы волна была не ветровая,  а  зыбь гладенькая. А то сети все перепутаются  или, ещё хуже — оборвутся. А зимой спокойных дней тут мало. Пасмурно. Солнце неделями из-за  низких  облаков  не показывается — тоска. Дни короткие, темень.  Качаемся  носом  на  волну,  ждём. День  ждём, два, неделю… Маята.   Увидели  как-то  японскую шхуну, они там сети выбирали. Подошли ближе, смотрим. Сети то  у  них  не капроновые,
как у нас, а из жилки, лёгкие. И довольно много в них горбуши  объячеивалось. Рыбины  через  планшир  к ним на палубу одна за сдругой плюхаются. У нас тогда таких уловистых сетей ещё не было. Впрочем, я о другом собирался писать. На судне куда пойдёшь? Каюта, коридор — двадцать шагов туда, двадцать — обратно. На палубу выглянешь — снежная  слякоть, сети, для  постановки  приготовленые,  лежат, мокрые,  большие  надувные  поплавки — "кухтыли"  вздрагивают  от ветра. Что там, на палубе, делать?  Сидим по каютам, чаи гоняем,  в  карты  играем,  байки всякие "травим". И в  море -то  ещё  чуть больше двух месяцев, а  уже  все  устали, извелись.  Я  на   гитаре бренькал в каюте, ко  мне
третий штурман заглянул, Володя.  Послушать, и так, время  скоротать после вахты.   Песня  мне  тогда  одна  нравилась, да и сейчас нравится.  
Такая,  в  "есенинском"  настроении.

Деревня  моя. деревянная, дальняя
Гляжу на тебя я, прикрывшись рукой
Ты в лёгком платочке  июньского облака
В  веснушках  черёмух стоишь над рекой.

Она  очень нравилась и Володе. У  него эта песня пробуждала воспоминания о той деревне, где он вырос и откуда уехал потом в "мореходку."
Иногда он мечтательно фантазировал: " Эх…  Вот так закатать штаны, кнут на плече, за тобой  тащится… Пыль на  дороге  тёплая; ворошишь её
босыми ногами. Прия-ятно…  Вечером пыль ещё тёплая. не остыла…  - Ну. давай ещё! — и начинает  подпевать:

Родная моя, деревенька  -  колхозница
Смущённой  улыбкой  меня  обожгла
К  тебе  моё  сердце  по-прежнему  просится
А  я  всё  не  еду: — дела  и  дела
.   
— У  нас вот так  черёмухи цветут, как  в  песне…  Ти-ихо…  Только  петух  где-то  проорёт,  или  собака  забрешет...
ДА   ЗАДОЛБАЛ   ОН   МЕНЯ   СВОЕЙ   ДЕРЕВЕНЬКОЙ  !    По  два  раза  в  сутки,  после  каждой  вахты  приходит,  гримасу  такую,  просительную  состроит:  -  Ну,  давай,  про  деревеньку!  И  кулаком  возле  груди  своей  крутит,  мол,  "не  могу. душа  просит."
—  Так  Алик  же  спит,  разбудим!  
—  Да  мы  потихоньку.   Ну,  пою,  он  шёпотом  подпевает,  шевелит  губами:

Мне  к  южному  морю  нисколько  не  хочется
Душой  не  кривлю   я,  о  том  говоря
Тебя  называю  по  имени  отчеству
Святая  как  хлеб,  деревенька  моя

— А зачем   ты   вообще  уехал  оттуда? — спрашиваю.
— Скучно  там.  Молодых  нет,  бабки  одни.  
  У  меня  в  этом  рейсе  тоже  случился  кризис.  Я  начал  писать  рассказ.  Шарахался  по  коридору,  бубнил  себе  под  нос.  Каждое  слово,  
каждая  фраза  казались  мне  такими  точными,   такими  весомыми!   Рассказ  получился  пропитаным  энергией  моих  переживаний  и  призвёл  на  Володю  сильное  впечатление, он  даже  предложил: —  А  ты  его  Василию  Пескову  пошли,  в  "Комсомолку"!  Он  тебя  поймёт,  он  "наш  кадр"!     Я  написал  о  том,  что  случилось  на  одной  зверобойной  шхуне.  Они,  на  побережье  Охотского  моря  застрелили  медведя.  Кому-то  из  экипажа  нужна  была  медвежья  желчь —  последняя  надежда  для  тяжело  больного  родственника. Он  об  этом  слёзно  просил.  Медведь  оказался  медведицей  и  возле   неё  обнаружились  два  медвежонка  несмышлёныша.  Один. потом, упал  в  бочку с  каустиком  и  издох,  в  мучениях,  в  боцманской  кладовой.  Другой,  за  долгий  рейс  вырос, стал  опасен. и  его  отдали  в  цирк,  когда  шхуна  пришла   во  Владивосток  на   ремонт.  Тот  зверобой,  который  застрелил  медведицу  и,  потом  опекавший  уцелевшего  медвежонка  пришел  его навестить  в  цирк.  Молодой  медведь  учуял  неистребимый  запах  нерпичьего  жира, запах  своей  шхуны  и  пришёл  в  возбуждение.  - Он  никого к   себе
не подпускает,  кидается  на  всех,  рычит!  Вы  к  нему  близко  не  подходите! —  предупре ждали  того  зверобоя   работники  цирка.  А  тот  зашел  к  своему  Яшке  в  клетку  и  медведь  умильно  тянулся  к нему  мордой,  лизал  лицо…  " Плохо  тебе  тут,  пло-охо  Яшке моему" —  приговаривал  тот  зверобой,  подарил  Яшке  большой  кусок  сахара  и  ушёл.  Напился  потом.  клялся, что  никогда  больше…  В  общем, трагическая  и  трогательная  получилась  история.  Потом  я   там  рассуждал,  что,  мол,  надо  отказаться  людям  от  охоты  на  диких  животных, что  пусть, мол,  они  сами  между   собой  разбираются,  много  чего  написал  и  все  свои  суждения  казались  мне  бесспорно  правильными.  Много  о  чём  передумал, аж  в голове  гудело.   Закончился,  наконец,  этот  рейс,  когда  другой  поисковик  пришёл  продолжать нашу  работу.  Материала  мы  собрали    минимум  от  возможного. Проболтались  только  почти  четыре  месяца.  Или  больше?  -  не  помню.   Ладно…  Я  долго  не  мог  " войти  в  меридиан"  (моряки  поймут),  потому,  что  зациклился  на  своём  рассказе,  повторял  его
про  себя,  бубнил.  Однажды,  смотрю: — Жена  стоит  у  двери  в  комнату.  Рот  ладошкой  прикрыла, а  в  глазах  не то  восхищение,  не то  ужас...
— Да  ты  у  меня  пси-их...(хихикнула).  Вот,  смотри,  смотри,  не  веришь?  И  в  книжку пальцем  тычет,  в  медицинский  справочник. —  Вот, вот, все  симптомы!  -  Маниокальнодепрессивный  психоз…  Пси -их… Какой  ужас!      Ладно,  время  лечит —  отошел  я, успокоился. Дело  прошлое.

Володю  я  в стретил  в  Новой  Зеландии,  в  порту   Отару,  уже  через…  (сейчас  посчитаю)  Через  двадцать  лет!  Судно  с  другой  стороны  пирса  швартовалось.  Он  на   крыле  мостика,  через  планшир  перегнулся,  смотрел,  как  заводят  швартовы.  Я  его  сразу   узнал.Он  меня  тоже.  Помахал  рукой,  обрадовался.   Встретились,  разглядываем  друг  друга.  -  Знаешь, —  говорит, — Я  о  том  рейсе  ничего  не  помню, как  вырубило. Помню  только  твою  "деревеньку",  часто  вспоминаю.  И  ещё… Про  медвежонка  ты  мне  читал... 
—  А  ты  в  деревню свою   ездил?
—  Нет,  узнавал.  Нет  там  уже  никого.  Заброшеная  она.  Вот,  веришь, ни- че -го  не  могу   вспомнить  о  том  рейсе, только:  - Деревня  моя,
деревянная,  дальняя  -  пропел он.  
—    Святая,  как  хлеб,  деревенька  моя  -  подпел  я.    Он  засмеялся:  -  Да  ладно  тебе,  не  бери  в  голову.  Пойду,  ещё  поговорим  потом.                    Вы  тут   долго  будете?
—   С  неделю  ещё  простоим,  рыбцех  переоборудуют.
—   А-а,  ну  пока!