ТОТ БЕРЕГ

    Было  мне  не  полных  четыре.  Старшие  сёстры  собрались  за  земляникой,  и   сказали,  что  меня  мама  зовёт.  Мама  была  в  доме,  стрекотала  швейной  машинкой  и  вопросу  удивилась.  Сказала,  что  не  звала,  что  мне  показалось.  Вернулся  во  двор.  Девчонок   там  уже  не  было.  Пекло  солнце.  Подле  сарая.  в  пыльных  ямках  купались  куры,  шуршали   перьями.  Пёстрая  квочка,  в  окружении  разноцветных  цыплят,  опасливо,  с  остановками,  поджимая  то  одну,  то  другую  лапу,  приближалась   к  приоткрытой  калитке…                                
   Я  бежал   босиком  по  обжигающе  горячей,  гладко  укатаной  дорожной  колее  и  кричал:  " Девки-и!  Подождите  меня-а!  Девки-и! "
Бежал  изо   всех  сил,  но  медленнее,  чем  хотелось  -  ноги  не  поспевали  за  стремлением.  Сердце  отчаянно  колотилось,  лицо  горело,  было  парко,  душно. Лямка   коротких  штанов  слетала  с  плеча.  мешала  махать  рукой.  Я  поправлял  её  на  бегу,  при  этом  у  меня  заплетались  ноги,  а  она  опять  слетала.  Наступил  на  гусиный  помёт, — поскользнулся.  Извернувшись,  упал  на  руки;  оцарапал, (как  обжёг)  ладошки,  больно  ушиб  коленку,  вскочил,  побежал  опять,  прихрамывая  и   поправляя  лямку: — "Девки-и!"    Я  видел  их,  остановившихся  у  воды.  и  надеялся  успеть.     
    Не  успел.
   "Девки",  приподняв  подолы,  брели  друг  за  другом  по  старой  глубокой  луже,  разлившейся  после  ночного  ливня  широко:  через  всю  дорогу,  по  камышам  за  утонувшей  обочиной,  между  болотных  кочек,  куда-то  вдаль,  где  в  нагретом  воздухе  дрожали  фиолетовые  пятнышки  цветущих  ирисов.  С  другой  стороны  обойти  лужу — озеро  мешал  подтопленый  и  нависавший   над  ней  непролазный   шиповник,  усыпаный  розовыми  цветами.  Оттуда  слышался  густой  пчелиный  зуд  и  разливался  приятный  аромат.
   Над  водой  зависали,  сновали  празднично — красивые  стрекозки  с  голубыми,  зелёными,  красными  брюшками-палочками.  Иногда  они  садились  на  торчавшие  из  воды  верхушки  травинок,  но  мне  было  не  до  стрекоз.  Я  бегал  по  берегу,  высматривая,  где  мелко.   У  самой  кромки  уютно  копошились  чёрные  головастики, возмутительно  равнодушные  к  моим  переживаниям. На  дне.  там.  где   вода  не  была   взбаломучена,  различались  оплывшие  илом  колеи  тележных  колёс.  Они  уходили  в  таинственную  зеленоватую  глубину,  пропадали   в  ней…     —  Я  тоже  хочу  с  вами! —  крикнул  я,  ещё  надеясь,  что  за  мной  вернутся.  Младшая  из  сестёр  ,  семилетняя  Ветка,  оглянулась  и  сказала  спокойно,  рассудительно:  -  Ты  маленький,  а  тут  надо  переходить.  Мне  и  то  выше  колен… КОВ.   —  А  ты  меня  перенеси!  На  горбушке!    -  Я  тебя  не  унесу,  ты   толстый.   —  Я  не  толсты-ы! — заныл  я  и  затопал  ногами.  Головастики   прыснули  врассыпную,  но  быстро  успокоились,  стали   возвращаться.  Сестра  смотрела  на  меня    сочувственно;  затем,  оглянулась  на  двух  старших.  Они  уже  перешли  глубокое  место  и  теперь  бежали  вприпрыжку  чуть  в  стороне  от  дороги,  по  тонко  залитому  водой  краю  луга.  В  брызгах,  летевших  у  них  из  под  ног,  вспыхивали  обрывки  радуги.
 Я тоже  хотел  там  бежать!  Я  так  хотел  бежать  по  мелкой  тёплой  воде!  Чтобы  брызги…  Я  ещё  никогда,  ни  разу  в  жизни  не  был  на  той  стороне!  - Я  не  толсты-ы!
   — Беги  домой,  а  то  тебя  мама  будет  искать, —  снова  повернулась  ко  мне  сестра  и  перехватила  одной  рукой   край  полинявшего  сарафанчика,  чтобы  не  намок;  другой  она  прижимала   к  себе  стеклянную  поллитровую  банку  для  ягод,  -  Мы  далеко  пойдём,  ты  устанешь. (Взгляд  у неё  был  ещё  виноватый).  - Не  устану,  не  устану, я  большой!  Я  тогда  сам  пойду!
Разогретые  икры  обхватило  прохладными  кольцами,  ступни  погрузились  в  мягкое.  Это  "мягкое"  щекотно  протискивалось  между  пальцами.  - Не  ходи! — приказала  сестра, —  Тут  пиявки  живут.  Ка-ак  вцепятся!  Они  кровь  высасывают!
   —  А  чёж,  чёж  тогда  в  тебя  не  вцепляются?  Чёж  в  тебя  не  вцепляются?
  —  А  они  девочек  не  кусают,  только  мальчишек!  -  объяснила  сестра  и  побрела  дальше,  оставив  меня  в  недоумении.  От    взбудораженных  ею  гладеньких  волн   разбегались  водомерки;  на  волнах  покачивались  опавшие  лепестки  шиповника.
   Конский  овод  щекотнул  ухо  басовитым  гудением  и легко  перелетел  на  ту  сторону.  Было  видно,  как  быстро  он  удаляется,  превращаясь  в  точку.   Две  белые  бабочки,  капустницы,  гоняясь  друг  за  другом,  тоже  перелетели  через   "озеро".
   —  И  меня!  Меня…    
   —  Беги  домой! —   рассердилась  сестра.  -  Тебя  мама  звала!
   —  Не  звала,  не  звала,  я  спрашивал!  -  возмутился   я  и  шагнул  глубже.  Со  дна  поднялась,  заклубилась  глинистая  муть.  Поверхность  отражала  облака,  небо,  от  этого  лужа  казалась  бездонной…  Стало  жутко. Сердце  замерло  в  ожидании  неведомой
опасности,  но  я  подтянул  штаны.  Идти  по  мутному  следу,  оставленному  на  воде  сёстрами,  было  боязно — не  видно,  что  под  ногами;  правее,  ближе  к  камышам,  дно  проглядывалось.  С  каждым  шагом  отражённые  облака  казались  ближе,  всё  больше  захватывало  дух.  Нога  попала,  наверное, в  копытный  след: — провалилась  сразу  глубоко,  до  штанов,  увязла  в  холоднющем  иле.
Я  взмахнул  руками,  сохраняя  равновесие,  и  с ужасом  ощутил  нечто,  для  себя  новое, —  защипало  ссадину  на  коленке…              - "ПИЯВКИ!"    Слова  сестрёнки:  "  Надо  было  здесь  идти,  где  мы!"  -  прозвучали  поздно;  я  был  уже  в  панике.  С  трудом  преодолевая  ногами   неожиданно  упругую,  будто  бы  не  хотевшую  меня  отпускать   воду,  я  вырвался,  наконец,  на  спасительную  сушу,  с  облегчением  ощутив  её  колкую,  но  надёжную  твердь  и  с  плачем,  отбивая  пятки  так,  что  тряслись  щёки,  побежал  к  дому: — Ма-ма-а-а!   Серые  гуси,  переходившие  дорогу,  загоготали  при  моём   приближении,  однако,  посторонились,  тесня  друг  друга.  Только  один  гусак  сделал  выпад  в  мою  сторону:  зашипел, растопырив   крылья  и  пригнув  шею  к  самой  земле,  но  не  погнался  за  мной,  а  гордо  отступил  к  своей  стае  с  высоко,  выше  некуда,  поднятым  клювом.
 Мать  выбежала  из  калитки  встревоженная:  -  Что?  Что,  сыночка?  Господи,  как  ты  меня   напугал,  аж  сердце  оборвалось!  Я  уж  думала   собаки  гонятся,  или  что…  Слышу:  кричит…  Ну,  слава  Богу.  Что  случилось?  Упал?  Больно?     Я  замотал   головой  -  "нет"   —  Гуси?  Испугался?  А  штаны  почему  мокрые?     Я  торопливо  махнул  рукой  в  сторону  "озера",  мол,  это  не  то,  что  ты  подумала.   —  Это  ты  аж  туда  бегал?!  А  зачем  ты  туда  бегал?
          — Они…  ушли…  а  меня...
          — Не  взяли…  -  догадалась  она. ( Её  сочувственный  взгляд  придал  новые  силы  моему  рёву)  -  Ну  надо  же  какие,  а?  
         —  Девчонки-и!  -  протяжно  позвала  она,  прикрыв  глаза  козырьком  ладони,  потому,  что  в  этот  момент  солнце  ослепительно  и   жарко  блеснуло   из за  облака.  Я  тоже  зажмурился.  Сёстры  не  оглянулись,  только  заговорщиски  сгорбились  и  быстрее  засеменили  по  дороге,  размахивая  поблескивающими  банками.  Я  с  надеждой   смотрел  на  мать  снизу  вверх, а  она  к ачала  головой: — Вот же  паршивки  какие, а?  Ну  ты  посмотри!    "Паршивки"  были  уже  далеко.
     —  Ну,  ничего,  не  плачь,  мы  с  тобой  потом  сами  сходим,  ладно?  Я  всхлипывал  и  не  мог  связно  говорить  от  обиды: — Да-а,  я х- хочу  сича-час!    -  Ну  не  плачь,  не  плачь,  поиграй  пока  здесь.  Скоро  и  ты  подрастёшь.    -  А  когда?!  -  обрадовался  я,  -мама,  когда?  Ма-ма!       —  Скоро,  сыночка,  скоро.  -  А  когда  "с-скоро"? —  Я  заглянул  в  мамины  глаза,  ожидая  ответа,  а  в  них  была  грусть…   —  Оглянуться  не  успеешь.   —  А  куда…  оглянуться? —  не  понял  я,  и  мне  опять  захотелось  плакать.  Я  завыл  взахлёб,  чувствуя,  как  слёзы  катятся  по  щекам,  а  мама  меня  жалела  и  приговаривала:  -  Ой.  беда то  какая!   Ой,  горе  то  какое  горькое!    И  так  сладко  было  выть  под  эти  причитания, уцепившись  за  мамину  юбку,  что  даже  и   расхотелось.  - Ну,  хватит,  хватит, — сказала  мама, —  Выдавливаешь  из  себя…  Фу!   Вон,  смотри,  махаон  какой  красивый!   —  Чё? —  спросил  я.  -  Во-он,  на  забор  сел.  Да  много  же  их  в  этом  году!   Я   тоже   увидел  очень  большую  чёрную  бабочку  с  зеленовато-синим  отливом  на  распластанных  бархатистых  крылышках,  и  стал  на  ципочках  к  ней  подкрадываться,  чтобы  схватить.  когда  крылышки  сложаться,  но…  Махаон  перелетел  через   забор,  в  огород,  запорхал  над  молодыми  зонтиками  укропа,  над  рядами  весело  цветущей  картошки.  Уже  не  догнать.
 А  мама  сорвала  лист  подорожника  и  прилепила  мне  на  коленку. —  Держи   рукой.  Вот  садись  здесь,  на  брёвнышко,  и  держи,  пока  не  заживёт.  Лечи  свою  болячку.  Никуда  не  убегай.


     Теперь  в  том   месте,  где тогда  было  "озеро",  под   дорогой  проложена  бетонная  труба.  Дорога  гладко  заасфальтирована.  Если  пройти  по ней  ещё  метров  пятьсот,  подойдёшь  к  поросшему  старым  лесом  отрогу  сопки,  похожему  на  крутой  мыс.  В  том  лесу  кладбище.  Дальше  дорога  ведёт к  морю.