Благословение

     1952 год. Город   Ворошилов, ( теперь Уссурийск).  Старый  двухэтажный  дом  с  тремя  подъездами.  Рядом  с  подъездом,  на  табуретке  сидела  старуха  в  тёмной  косынке,  в  тесном  ей  коротком  пальто  с  вытертым  на  сгибе  цигейковым  воротником.  Из  под  длинной  суконной  юбки  высовывались  ноги  в  толстых  вязаных  носках  и  чистых  галошах.   Я  сначала  не  обратил  на  неё  внимания, —  в  тёплые  дни  много  старух,  стариков  сидели  возле  домов  на  табуретках  или  на  завалинках,  но  она  меня  позвала:
  — "  Мальчик! "   — Голос  был  слабый,  но  не  старушечий. Я  оглянулся.  -  Мальчик,  подойди  ко  мне.  В  интонации  её  голоса   слышалась  мольба,  а  в  глазах  угадывалось  ожидание  чуда: "он  подойдёт,  подойдёт!"  У  неё  было  страшное,  синюшнего  цвета  лицо  в  коричневых  пятнах,  и  руки  её,  безсильно  лежавшие  на  коленях,  были  такие  же  страшные.  Я  испугался:  сердце  заколотилось,  но  подумал,  что  она  меня  не  догонит, —  успею  убежать. —, Я  такая  страшная, да?  -  спросила  она. ( Я   кивнул)
  — У   меня  такой  же  мог  быть…  ( Я  молчал).  -  Мне  только  тридцать  лет,  а  я  уже  умираю, —  пожаловалась  она  плаксивым   голосом;  -  Тридцать…  один —  поправилась,  будто  бы  устыдилась,  что  убавила  себе  год.  А  мне  казалось,  что  " тридцать  один"  это  очень  много,  и  я  ничего  не  понял.  Мне  ещё   никто  не  жаловался  -  я  же  маленький…  "  Наверно  притворяется"
   —  Я  страшная,  как   баба  Яга,  да?  Ты  меня  боишься?   Я  опять  честно  кивнул,  а  потом  дерзко  сказал:  - А  у  тебя  всё  равно
глаза  не  страшные!  Мол,  "Я  тебя  не  боюсь!";  и  увидел,  что  глаза  её  стали  наполняться,  наполняться  слезами,  слеза  перекатилась  через  веко  и  потекла  по  щеке,  по  ложбинке  у  носа  и  глаза  будто  посветлели,  стали  совсем  добрыми.
—  Подойди  ко  мне — попросила  она  шёпотом, и  руку  приподняла.  Я  отшатнулся,  собрался  бежать,  а  она  меня…  ПЕРЕКРЕСТИЛА(! )  и  губами  при  этом  шевелила  беззвучно.  Я   бросился   со  всех   ног  домой.  - Мальчик! — услышал  вдогонку
умоляющий  голос.  " Мальчик",  "Мальчик"! —  звучало  в  голове,  пока  я  бежал  вверх  по лестнице  на  второй  этаж.  -  Что?  Что   случилось? — спросила  мама.  -  Там…  Бабка!   —  Какая  бабка? — встревожилась  мама.   —  Она  меня  перекрестила!  - Я  же  знал,  нам  учительница  в  первом  классе   говорила,  что  Бога  нет  и  креститься   нельзя,  а  она  меня   перекрестила!  - Где  эта  бабка?
— Она  там,  у  того  подъезда  сидит!  На табуретке!    У  мамы  сразу  лицо  такое  стало,  будто  потемнело,  и  в  глазах  появилась   тревога,  жалость,  вина…  -  Ты  не  бойся  её, — сказала  мама, — это  Люба.  Она  хорошая!   Какая  же  она  "хорошая"? —  не  понял  я
—  Разве  "хорошие"  бывают  страшными?   —  Это  Люба, — успокаивала меня  мама,  Она  не  бабка.  Её  там…  - губы  дрогнули:  - м-   мучали  долго.  (  Я  подумал,  что  мама  заплачет,- такие  у неё  стали  глаза.)  -  Немцы?!  -  спросил  я  со  страхом.  Мама  вздохнула,  поджала  губы,  отвернулась  к  окну.  - Немцы? — опять  спросил  я. —  Нет,  не  немцы.  "Соколы"  эти, в  НКВД.   Я  не  знал,  что  такое
"НКВД",  но  ощущение  было,  что  это  страшно.  -  Иди,  гуляй,  не  бойся  её. Погода  такая  хорошая.  -  А  чё  она  меня  перекрестила?! — возмутился  я.   —  Она  тебя  благословила.  Дай,  я  тебя  поцелую.  Беги,  гуляй.  А  что  такое  "благословила"?  
—  Потом,  потом  расскажу,  беги.    Я  снова  выбежал  во  двор,  собирал  стёклышки  на  выбитой  капелью  с  крыши  дорожке  вокруг  дома. Там    мне  попалось  синенькое  и  зелёненькое.  Через  них  можно  было  смотреть;  и  ещё  нашёл  пластмассовую  пробочку  от    "тройного"  одеколона.  От  "бабки"  я  держался   подальше.  Она  сидела  неподвижно,  склонив   голову  в   тёмной  косынке  и  держала  в  руке  кусочек  хлеба,  намазанный  жёлтым  маслом  и  посыпанный  сахаром.  Я  долго  гулял,  а  она  так  и  сидела  с  хлебом  в  руке.
    Через   несколько  дней  из  подъезда,  возле  которого  она  сидела,  вынесли  красный  гроб  и  поставили  его  на  двух  табуретках.
Какие -то  люди  смотрели  издали,  а  рядом  только  несколько  человек  было.   Воробьи  чирикали.