Воскресный день.

 Он видел всё, и заплаканную жену, и бледного врача, и медсестру, с телефонной трубкой в дрожащих руках. Сам он лежал на диване, в растерзанной торопливыми руками одежде, с запрокинутой головой и некрасиво раскрытым ртом. Глаза смотрели в потолок, неподвижно и страшно. Вся эта картина не вызывала у Груздева никаких чувств, только где-то в глубине росли холодные обрывки чего-то неведомого, причиняя незаметное, не проходящее неудобство. 
 Он просто всё видел и слышал, но думать не мог, а может не хотел. Не чувствуя тяжести больного тела, свободно перемещался в пространстве комнаты, бесшумно и быстро. Все предметы и людей мог рассматривать в любом масштабе — от общего широкоугольного плана до мельчайших подробностей увеличительного стекла. Вот лицо врача, маленькая родинка на носу, треснутая дужка очков. Медсестра забавно оттопырила мизинчик, держа трубку, камешек на колечке немного отколот. Морщинки под глазами жены, с застывшими в них слезами. 
  — Что со мной, — подумал, наконец, Груздев безо всякого любопытства, как бы по привычке. 
  — Вы умерли мой друг,- ответил доктор, не поворачивая головы. 
 Потом всё уплыло, оказалось где-то внизу, словно в перевёрнутом бинокле. Бесконечный коридор побежал навстречу, увеличивая скорость, обдавая холодом влажных стен. Далеко впереди появился мерцающий свет, но чей-то спокойный голос произнёс: «Вернись, не время»,- и всё пропало... 
 Открыв глаза, Груздев ничего не увидел. Постепенно тьма превратилась в туман, туман смягчился, появились углы и часть стены, а затем и вся комната. Жёлтая лампа скудно освещала просторное помещение с каменным полом. Вдоль стен располагались стеллажи, на которых застывшими манекенами лежали люди, вернее то, что недавно было ими. Среди них и он, Груздев. Закричал, бросился к двери, стукнулся, почувствовал боль, пришёл в себя. 
 Сел на пол, заплакал. Жизнь, отогретая горячими слезами обиды и жалости к себе, окончательно проснулась. Вскоре Груздев стал замерзать от холодного пола и наготы. Не найдя ничего из одежды, облачился в простыню, одел какие-то тапочки, огляделся кругом, и засмеялся чужим, хриплым голосом. Ему было жутко, но он не мог остановиться, пока не задохнулся, с ощущением проступка непоправимого, непростительного. 
 Груздев был материалистом и знал, что всё состоит из электронов и прочих мелких частиц. Его организм, как и тела, находящиеся рядом, имели те же элементы материи, с той лишь разницей, что какие-то слабозаметные связи не действовали или действовали как-то иначе. 
 Груздев знал всё это, но воспринимал свою жизнь как что-то особенное, неподвластное общим законам хотя бы в каких-нибудь мелочах. Пережив «воскрешение» и чувствуя рядом тех, кому повезло меньше, он потерялся с мыслями, и уже не чувствовал себя убеждённым материалистом. 
 В углу что-то заскрежетало. Замер, чувствуя, как на голове шевелятся волосы. Вспомнился виденный в детстве «Вий». И вот Груздев уже чертит отлетевшей штукатуркой круг, напрасно пытается вспомнить необходимую молитву и дрожит, вглядываясь в темноту дальнего угла. Появилась, наконец, и нечистая сила, в виде маленькой вертлявой мыши. Груздев вздыхает с облегчением и снова становится атеистом, хоть и не до конца. 
 Воспоминания наплыли, перебивая друг друга, вся жизнь прошла как в калейдоскопе. И теперь, запертый в этом странном месте, Груздев вспоминал и удивлялся тому, как часто ему везло. «Конечно, бога нет,- рассуждал он,- но ведь что-нибудь есть. Так пустячок какой-нибудь, ерундовинка эдакая, но все-таки...» Не признаваясь до конца себе самому, Груздев чувствовал в глубине измученного сердца рождение крамольной мысли о том, что он не простой человек, а один из немногих, которые... 
 А вот что дальше, понять не удалось. Нервная энергия иссякла, оставшейся могло хватить только на самые ближайшие проблемы существования — скоро ли придут люди, и что делать, когда они придут. Представив, как это может произойти, Груздев почувствовал грусть. «Магический» круг отделял от остального мира, слабая мышь стояла возле черты и, не решаясь переступить, жалобно попискивала. 
 «Она хочет есть», — подумал Груздев и сам почувствовал сильный голод. В тумбочке нашёл пачку печенья и несколько окаменевших конфет, в самом углу за какими-то бланками — бутылку без этикетки, пыльный стакан и истрёпанные карты. Присутствие стакана говорило о съедобности содержимого бутылки, а наличие карт подтверждало, хоть и косвенно, алкогольную природу жидкости. 
 Через полчаса бутыль была выпита и закушена имевшимся в наличии. Груздев, не привычный к самогону, быстро хмелел. От пережитого и принятого во внутрь стал делать непохожее на себя. А именно, громко петь сомнительные частушки, ещё и пританцовывая при этом. И происходило это довольно долго. Когда голос иссяк, а ноги с непривычки одеревенели и перестали слушаться, Груздев решил развлечь себя игрой в карты. Он долго пересчитывал колоду, и раз от раза в ней оказывалось неодинаковое количество, причём почти половина валеты. Придвинулся к большому металлическому столу и раздал себе и несуществующим игрокам. Играть в одиночестве скоро наскучило. Тогда он, забыв о приличиях, принялся стаскивать к столу покойников, совершенно не пугаясь холода их тел. Они были деревянные, чуть сгибались и Груздев измучился, пока усадил нескольких вокруг стола и с помощью прозрачного скотча прикрепил к бесчувственным пальцам карты. 
 Игра была великолепна, Груздеву ещё никогда так не везло. К нему шли одни козыри, в основном тузы. Он постоянно выигрывал и в честь побед осторожно шлёпал картами по носам «сотоварищей», стараясь не уронить их безразличные организмы. 
 Когда щёлкнул дверной замок, Груздев даже не повернулся. Он и не слышал, так увлёкся игрой. Дверь отворилась, на пороге застыла уборщица Варвара, женщина позднего возраста с усталым лицом и общей фигурой. Вот именно это лицо вытянулось-побледнело, глаза округлились и продолжали увеличиваться. Потом загремело ведро, падая из бессильных рук. Вода разлилась, заполняя Варварины туфли и неровности каменного пола. Почувствовав под ногами сырость, Груздев долго смотрел себе под ноги, пытаясь что-нибудь понять, потом поднял голову, увидел Варвару, улыбнулся ей и, стараясь придать лицу трезвое выражение, спросил: 
  — Ты чего, мамаша, не видела, как в дурака играют? — с этими словами ударил картами по носу ближайшего «игрока». 
 Тот удивлённо развернулся и деревянно упал. Потревоженные соседи, словно дождавшись невидимой команды, стали валиться на пол один за другим, показывая варианты падений гибнущих в бою героев. Только гибли они молча, не меняя выражений лиц, не выпуская из рук невидимого оружия. Варвара бросилась прочь, успев несколько раз оглянуться совершенно безумными глазами. 
 Груздев усадил по местам опрокинутые тела, намереваясь продолжить партию, но в дверях появились два рослых медбрата. С улицы в окно заглядывала Варвара. 
  — Ты что дядя хулюганишь? — спросил один из них и пнул пустую бутылку, которая предательски валялась возле самых дверей. 
  — Бить будете? — тревожно спросил Груздев, отступая. 
  — А как ты узнал? — спросил второй, пряча часы в карман. 
  — Нельзя ребятки, я ведь уже умер, — сказал Груздев и показал бирку на ноге. 
 В ребятках произошло замешательство, они как-то осунулись, встали по стойке «смирно». Груздев шагнул к ним, но задел только что поднятого покойника, а дальше всё опрокинулось и рухнуло. Самый крайний даже замахнулся на не званых гостей, а оказавшись на полу, покатился в их сторону, вроде бы как пополз. 
 Груздев, увлёкшись зрелищем, забыл о пришедших, а когда вспомнил, ребяток уже не стояло. Он вышел на улицу, но и там никого не увидел. Возле окна вжалась в стену Варвара. 
  — Как тебя зовут, женщина, — спросил Груздев, стараясь не смотреть в испуганные глаза. 
  — В-вар-вар-ра, — ответила Варвара и зажмурилась. 
— Не бойся, Варвара, я тебя не трону. Дай пять копеек на автобус, я домой хочу.