Однажды в Севилье.

Темной шелковой мантильей скрыто личико небрежно.
Невесомой звездной пылью обрисован образ нежный.
Сад, сбегающий по склону, залит мягким лунным светом,
и утихли под балконом серенады и сонеты.
 
Под индиговой капиллой с бирюзовою подкладкой
отыскать ланиты милой, поцелуй сорвать украдкой
и вскричать в экстазе веры: «О, Мадонна всеблагая!...»
Но!
Не дремлют кабальеро, честь сестры оберегая!
 
Молча вынув пистолеты, покивали: «Вот, пичалька!»
Зубы, словно кастаньеты, у идальго застучали…
А взбешённая сестрица голосит, срывая связки:
– Я уж сорок лет девица, чахну без любви и ласки!
 
Прочь откинула капиллу, сорвала в сердцах мантилью...
И в ночи со страшной силой громкий крик потряс Севилью:
то, теряя пистолеты, улепетывали братцы.
А она под лунным светом стала вдруг преображаться,
 
обретая гладкость кожи от лица и до ладоней,
и похожей став до дрожи на Сикстинскую Мадонну...
У идальго под карнизом чуть не выскочило сердце
от нежданного сюрприза: а мадонна-то… с младенцем!