Ведьма

                                    Ведьма
                                    Быль

     Все мы любим смотреть ужастики, пусть не часто, но иногда у нас возникает такая потребность — пощекотать себе нервы. При этом мы чётко представляем, что главный ужастик – это не кино, а окружающая нас действительность. В Голливуде это давно просекли и настряпали для всего мира кучу всякого барахла. А мы смотрим, переживаем… но не боимся, потому что знаем, всё это не взаправду.
   Другое дело, когда читаешь Гоголя его страшные рассказы, особенно, если происходит это в детстве. Лично я очень боялся, потому что верил, у него там всё по-настоящему. А когда веришь, что такие вещи настоящие –  тогда всегда всё очень страшно. Вспомним хотя бы фильм, снятый по его одноимённой повести «Вий». Одно название чего стоит. Он бы и сейчас дал сто очков вперёд любому голливудскому триллеру. А возьмите его «Страшную месть», ведь ничего ужаснее и придумать нельзя.  Повествование там ведётся как обычный рассказ, и фантастичного на первый взгляд в нём ничего нет. Обыкновенная история, каких мне не одну рассказывала на ночь моя бабушка Фёкла, чтобы я поскорее уснул. Читаешь эту «Страшную месть», и мурашки по телу, потому что веришь — да, был такой колдун, колдуны вообще бывают, ничего тут Гоголь не выдумал. А какие ведьмы у него в рассказах, просто загляденье.   Утопленницу ли взять  из «Майской ночи»… очень симпатичная штучка. Сначала она оборачивается кошкой, и только потом бросается в пруд. Или ведьма из «Вечеров накануне Ивана Купалы», та ещё привлекательнее.  Превратившись для начала в чёрную собаку, потом в кошку, под конец она становится страшной старухой. А взять его Солоху из «Вечеров на хуторе…»  –  тоже ведь в своём роде ведьма…пусть и в  женском обличье.  О таких молва быстро разносится по окрестным деревням и сёлам.  И мужики таких баб-ведьм любят, липнут к ним, как мухи на…не знаю, какое слово тут уместнее употребить: мёд…или какое другое.  Но самая классная у него ведьма – это, конечно же,  панночка из «Вия». Уже потом, став взрослым, я понял, почему она так сильно возжелала захомутать юного бурсака Хому Брута. Не для того ведь только, чтобы на нём покататься и даже полетать. У неё были свои планы на этого молодца. Гоголь говорит об этом прямо словами самого философа Хомы Брута:
        "Эге-гм! — подумал философ. — Только нет, голубушка! устарела… теперь пост; а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться…»… -
  За своё недальновидное поведение молодой Хома и поплатился потом да ещё таким ужасным образом. Поэтому прежде, чем что-то сделать, особенно по отношению к женскому полу, надо хорошенько подумать. Нельзя отвергать девиц с порога, даже если они не первой свежести.
     Помню, в детстве в моём родном городке тоже были ведьмы и колдуны. Одна даже жила на нашей улице со мной по соседству. Дом её находился метрах в пятидесяти от моего и располагался у  Верхнего Сада. Сад этот – наша достопримечательность. Его посадил более двухсот лет назад новоиспечённый граф Кирилла Григорьевич Разумовский, брат Алексея Разумовского, фаворита царицы Елизаветы. Сад вышел на славу: огромные дубы, важные клёны, душистые тополя:  всё дерева в два обхвата толщиной, не меньше. В моём детстве это была красотища неописуемая. Ещё стоял не разрушенным посреди сада двухэтажный дом управляющего имениями. Потом его разобрали на строительство коровника, который потом по неизвестным причинам через пару лет сгорел. От этого дома начинались и шли во все стороны липовые аллеи. Они были особенно красивыми в начале лета, когда липа цвела, и медовый запах разносился на всю округу. От его терпкого пьянящего духа кружилась голова. Остановишься, бывало под тридцатиметровой зелёной красавицей, прислушаешься, а наверху пчелиный гул:
    «З-з-з, з-з-з», — разносится далеко-далеко, ровный такой звон, басовитый от тысяч и тысяч  прелестных созданий.  Их и насекомыми называть не хочется.
    Так вот дом этой ведьмы находился у самого  Верхнего Сада. Там была ещё колонка с водой  и столб с единственным фонарём в округе. Дом у ведьмы был как дом, и днём он ничем не отличался от других строений. По крайней мере, ходить около него было не страшно. Другое дело по вечерам или ночью…
    Выйдешь бывало из Верхнего Сада, когда только стемнеет, и сперва ничего, даже волнения никакого. Хотя в самом саду сумерки сгущались быстрее, чем на улице, но, видать люди, его сажавшие, были добрыми людьми, и потому страха там никто не испытывал. Наоборот, чувствовалось успокоение какое-то. Но вот, подходя к ведьминому дому, оно вдруг куда-то исчезало. Из тёмного её двора навстречу к вам выплывал липкий Страх и охватывал вас до кончиков ногтей. Именно такой, с большой буквы, отвязаться от которого не было никакой возможности. Он прилипал намертво, а  когда вы поворачивались к дому спиной, то страх этот удесятерялся. И отпускал он вас только тогда, когда вы  переступали порог собственного дома. Не приведи Господь, при этом было ещё и оглянуться. Мне казалось, стоит только это сделать и увидишь такое, что потом оно век тебе будет сниться. Сейчас многие меня не поймут, не воспримут эти мои откровения всерьёз, но в те времена к таким вещам легкомысленно не относились.
    Ведьм и колдунов тогда воспринимали очень даже серьёзно, особенно в нашем городке.  Много историй передавалось из уст в уста. Например, о том, как ведьма, обернувшись кошкой,  запрыгивала  на спину выпившему мужику и каталась на нём. Пьяный мужик видел на себе кошку, а тяжесть на спине ощущал, будто на него взобралась пятипудовая баба.  Ещё рассказывали, как ведьмы по ночам ходили доить чужих коров, и утром хозяйки от своих бурёнок не могли ничего добиться, ни капли молока.  Те только шарахались от них и жались к стенке. 
   Одна моя знакомая, судьба которой сложилась трагично, её в восемнадцатилетнем возрасте жених выбросил из окна второго этажа, она сломала позвоночник и до конца своих дней просидела в инвалидном кресле, рассказывала мне, что её деревенская бабка была ведьмой и самой что ни наесть злой. Много она на своём веку сделала гадостей своим односельчанам, но пришло и её время. Для всех оно когда-то приходит, кем бы вы ни были… Но оказалось, что просто так эти люди помереть не могут, им прежде нужно передать  кому-то свой жуткий дар. Обычно он передаётся в семье старшему ребёнку. Старшим у моей знакомой был её отец, но он был фронтовиком и ярым коммунистом, а потому не поехал даже хоронить свою мать. За это перед смертью она прокляла его, а дар свой передала своей племяннице из этой же деревни. Так это, или нет, но старший сын этого коммуниста  сразу после школы сел в тюрьму и уже из неё не вылезал. Средняя дочь, то есть собственно моя знакомая, оказалась  в инвалидной коляске и всю жизнь в ней провела. Умерла она в страшных мучениях в тридцатипятилетнем возрасте. За две недели до смерти у неё почки отказали. Младшая, настоящая красавица, за которой увивалась добрая половина мужского населения нашего городка, в конечном счёте, так и не вышла замуж. И дочь у неё родилась с пороком сердца. Так что для меня все эти проделки не пустой звук, а очень серьёзные вещи с самого детства.
   Впервые с ведьмиными происками я столкнулся, когда мне было семь лет. К нам тогда приехали родственники по маминой линии  из деревни, и отец по этому случаю зарезал поросёнка. Приехали они на грузовой машине Газ-51 и оставили её на ночь на улице прямо перед нашим домом. Деревенские родственники мне были не  интересны, от них невкусно пахло, поэтому, когда они меня целовали, я вытирался и всё время норовил вырваться из их рук, и поросёнок мне тоже был неинтересен, поэтому, как только я наелся «шкурки», что это такое, объяснять не буду, потому как, кто не знает, тот никогда этого не поймёт, то залез в кабину и не вылезал из неё до самого вечера. Что я только в ней не делал: и фары включал, и периодически сигналил, и дверями хлопал изо всей силы – мне никто не мешал и меня не тревожил. А это кайф, когда ты чувствуешь, что такая огромная машина вся в твоём полном распоряжении, и при этом тебе всего семь лет.  На какое-то время обо мне даже забыли. Иногда только дядя Петя, хозяин машины и её шофёр по совместительству, что тогда было одним и тем же, выходил покурить и тогда проведывал меня. Но ближе к вечеру и он перестал это делать. Мать только иногда кричала мне в окошко, чтобы я шёл домой, но я делал вил, что не слышу её. А чтобы быть при этом убедительным, я отворачивался и нажимал на клаксон.
    К вечеру я всё же  нагулялся по самые уши, к тому же с ног до головы пропах бензином, но домой всё ещё не спешил. На улице уже порядком стемнело, и я всё дольше и дольше оставлял фары включёнными. При этом я не беспокоился, что могу посадить аккумулятор, потому что не догадывался о его существовании.  И вот, когда тьма уже совсем сгустилась, со стороны ведьминого дома,  а грузовик мой стоял к нему носом, мимо машины пробежали двое взрослых парней. Они были возбуждены и что-то взволнованно между собой обсуждали. До меня долетела такая фраза:
    «Видел,  как она по штакетнику шла».
  Я сразу врубился, кто это «она», и начал всматриваться в направлении ведьминого дома. Приглядевшись, я заметил, как по палисаднику, по самым верхушкам его дощечек идёт кошка. Была она чёрная, и глаза её горели зелёным светом. Дойдя до конца палисадника, она спрыгнула на землю и направилась в мою сторону.
   Сказать, что я испугался – это ничего не сказать.  Я задрожал, как осиновый лист, и рванулся из кабины.  Но не тут то было. Ручку дверей заклинило, и я оказался запертым в ловушке перед лицом неминуемой смерти. Подёргав проклятую ручку и попинав ногою двери, я стал кричать, как резанный поросёнок, который ещё недавно был жив, и которого теперь ели мои родственники. Через несколько мгновений я всё же сообразил, что, балуясь и прыгая по кабине,  я нечаянно нажал стопорящую фишку двери. Выдернув её обратно чуть ли не зубами, я кубарем скатился на землю и побежал домой. Не понимаю, как я при этом себе шею не сломал. Может потому, что для меня всё происходило, как во сне, и я даже не помнил, как дома оказался. Помнил только, как отец наливал мне водки, чтобы я пришёл в себя. Я сделал глоток, другой, потом закашлялся и, наконец, начал что-то соображать.
  Так закончилось моё первое знакомство с ведьмой, а заодно приобщение к русской традиции… не очень хорошей.
    Второй раз моё знакомство с ней состоялось, когда мне было  уже десять лет. Мать в то время работала на консервном заводе в ночную смену. Баба Фёкла, её свекровь, поручила мне что-то передать ей срочное. Сейчас я уже не помню что, и как я это должен был сделать: на словах ли передать, или в конверте принести, но бежать нужно было опять через Верхний Сад, и опять в темноте. Туда я ещё бежал, различая силуэты деревьев, а вот обратно возвращался, когда уже не было видно ни зги. Ведьмин дом стоял всё же чуть в стороне от выхода из сада, и я легко мог бы проскочить мимо него, не поворачивая головы. Но легко сказать, не поворачивая, сделать же это куда труднее. Какая-то неведомая сила заставила меня это сделать. Хорошо, что при этом я не сбавил скорость и продолжил бежать, потому что, как только я посмотрел на калитку, она тут же заскрипела. Скрип был ужасным, невыносимым, он прошёлся по всем моим нервам, но калитка при этом не открылась. Более того, она даже не шелохнулась. С трудом, оторвав от неё взор, я рванул к дому, как ямайский бегун на стометровку, и уже через полминуты захлопывал за собой собственную калитку.
    Но самым запоминающимся оказался третий случай. О нём я сейчас расскажу поподробнее.
   Заканчивал я тогда восьмой класс, а потому считал себя почти взрослым.  Ведьм и колдунов к тому времени уже перестал бояться, и внимание моё переключилось на другое.  А именно,  на девчонок.  Я стал на них засматриваться, но мне хотелось уже не только этого.
   В ту майскую ночь я вместе со своим соседом Серёжкой Гуреевым возвращался с танцплощадки. Серёга заканчивал девятый класс, то есть был на год старше меня, а потому опытнее в амурных делах.
   «Я сегодня видел, как ты танцевал с одной, — говорил он мне, смеясь, — как она тебе, ничего»?
     Что я мог ответить. Быстрые танцы я уже освоил недавно, но вот пригласить девушку на медленный всё ещё стеснялся. Это было для меня проблемой… и немалой. Особенно я боялся приглашать ту девчонку, которая мне нравилась. Она тоже поглядывала в мою сторону, но танцевала всегда с другими. Мне приходилось довольствоваться теми, которых никто не приглашал. Я пожаловался об этом Серёге.
    «Ты зря так делаешь, — попенял он мне, — девчонки скромных не любят.  Приглашать надо тех, которые нравятся, а не тех, которые забор подпирают. Их пусть приглашают другие.  И когда танцуешь, — прибавил он назидательно, -  надо прижаться к ней посильнее, чтобы почувствовать не только её грудь, но и низ живота…».
   От этих его слов меня в пот ударило, и даже руки вспотели.
   Но вот  Верхний Сад остался позади, и мы выходим с ним к фонарному столбу. Дует лёгкий ветерок, и липы над нашими головами о чём-то тихо шепчутся. Единственный фонарь, раскачиваясь на столбе, высвечивает на земле тускло-жёлтое пятно. За ним, как ни вглядывайся, ничего не видно, одна сплошная темень.
    И тут вдруг из калитки ведьминого двора, которая также противно скрипит, как и много лет назад, выскакивает чёрная кошка. Я не успеваю сообразить, открылась калитка в этот раз или нет, но кошка перед нами оказывается совершенно реальной.  Она смотрит на нас и, не раздумывая, бросается к нам наперерез. При этом сзади неё раздаётся звук, как от пустых консервных банок. Не все ребята на нашей улице отличники, некоторые с недавних времён развлекаются подобным образом. Они ловят бедное животное, привязывают к его хвосту одну, или несколько пустых консервных банок и отпускают потом это животное восвояси. Банки гремят,  кошка дуреет и бежит, ошалевшая,  куда глаза глядят. Такие вот  нашем городке в последнее время установились «шуточки»...
    «Может она к нам бежит, чтобы мы банки отвязали, — соображаю я, — умное животное, хоть и ведьмино».
   Но мысль эта тут же исчезает из моей головы, потому что в свете единственного фонаря я вижу, что за кошкой ничего не волочится, никаких банок. Звук есть, а привязанного к хвосту у неё ничего нет. Подбежав к нам и сверкнув на нас своими зеленоватыми злобными глазками, кошка-ведьма приседает, и начинает выбирать кому первому из нас запрыгнуть на плечи. Ближе к ней нахожусь я, но быть первым я не желаю, а потому срываюсь с места и бегу так,  что только пятки мои сверкают. Смотрю, а впереди уже маячит  Серёжкина спина. Не понимаю, как это он и когда успел меня обогнать...
 Мелькает спасительная мысль, спрятаться в кустах на обочине, они достаточно густые… но мысль эту я отбрасываю. Кошка несётся прямо за нами, она нас видит, и звон от консервных банок становится всё слышней. Я бегу со всех ног и как Хома Брут думаю:
        «Только бы не обернуться, только бы не обернуться. Если я это сделаю – случится что-то непоправимое».
     Хорошо, дом мой ближе по ходу, чем Сережкин, я уже вижу спасительную калитку. Это придаёт мне сил, и я ускоряюсь  ещё. Через пару секунд я влетаю во двор.  Но кошка оказывается проворнее, она свернула раньше меня, и теперь она уже в моём дворе и снова бросается мне наперерез. Двор у меня забетонированный, поэтому консервно-баночный звук становится нестерпимым, превращаясь в самолётный рёв. Ничего уже не соображая, как на крыльях, я влетаю на веранду и накладываю за собой крючок. Пытаюсь отдышаться, ухватившись за грудь, но у меня это не сразу получается. Воздух рвётся из меня наружу с сиплым хрипом, и ощущение такое, будто в нём не хватает кислорода. Наконец, всё же я успокаиваюсь и включаю свет. Нахожу табуретку и опускаюсь на неё без сил. Сердце моё бухает, как паровой молот об наковальню. Чтобы окончательно успокоиться я плескаю себе на лицо из ведра холодной водой и осторожно через окошко выглядываю во двор. Там всё тихо, никакой кошки нет, и посторонних звуков тоже. Будто и не было всего этого.
   «Вот и сходили на танцы, — думаю я, — интересно, а Серёжка успел добежать до дома…»?
……………………………………………………………………………
    Потом мне очень долго будет сниться один и тот же сон,  в разных его вариациях. Мне будет сниться, будто нечто поселилось у нас на веранде и не даёт мне покоя. Оно везде преследует меня и везде сопровождает. Оно  не может от меня отлипнуть. Если ночью я иду в туалет, оно повисает на моих руках и ногах пудовой гирей, и я не могу сделать ни шага. Я пытаюсь сопротивляться этому нечто, но не могу.  Я кричу, кричу, но звуков никаких  не издаю.
    Потом через много лет, когда я уже начну ходить на каратэ, я научусь давать отпор этому моему непреоборимому страху. Я знаю, он помещается неведомо где  и старается быть невидимым, но я чувствую его. Он всегда где-то рядом. Иногда он проникает  внутрь меня, и тогда ужас сковывает даже мои мысли.
 Мой сэнсэй научит меня с этим бороться, да и с многим другим тоже. Он научит меня ничего не бояться, а если надо, бить первым, особенно, если поединок неизбежен. И я теперь бью, и руки ноги мои действуют и даже во сне. А нечто… оно давно отпустило меня.
    Вот уже десять лет, как я не вижу этой нечисти: ни во сне, ни наяву. Она ушла куда-то, вероятно, пугать кого-то другого. Но совсем она не исчезла. Я это знаю.