Сон в летнюю ночь.

       Снилось приятное. Лежу на солнышке, весь сухой-горячий. И вдруг прямо по мне мокрыми, холодными руками. Кто-то. Я даже закричал. Ещё не утихнуло моё эхо, как сверху обрушилось ещё более холодное и совсем мокрое. Я захлебнулся, потому что в этот момент хотел вздохнуть о своей горькой доле. Глазами, полными слёз и воды увидел трясущихся от смеха родителей жены, и своих детей, с резиновыми шапочками в руках. Одна была пуста, вторая нависла и казалась неотвратима как снежная лавина. Хотел сказать что-нибудь очень ласковое, но не успел. Вместе с водой на заранее мокрую голову плюхнулась огромная «противноскользкая» медуза. На самом деле она была крохотная, но, когда человек панически боится этих насекомых, непросто говорить о размерах. В этот момент ужаса проснулся. 
       Всё вокруг опутано. Верёвки или щупальца… Трогаю лицо, но голова ещё спит, и мысли ускользают. Мучительно думаю всегда бодрствующим спинным мозгом. Догадываюсь, что это упавшая со светильника вязанная салфетка. За стеной «ржут» дети. Смотрят утренний сериал про говорящую собаку. Рядом толи дремлет, толи спит жена. Внимательно смотрю на лицо и остальное. Толи спит. И мне становится легче. Скоро засыпаю и сам. 
       Снится, что за мной пришли, а я не хочу. Не уходят, а я всё равно не хочу. Подхожу к двери, смотрю в глазок, но ничего не вижу, потому что дверей двое, а глазок на первой, если считать изнутри. Вот если бы наоборот, тогда конечно, а так только догадывайся. 
        — Уходите, я вам не открою, — сказал, а сам тихонько первую дверь, если считать от меня, открыл. 
       Следующая дверь вся филёнчатая, в ней по многим местам от сухого воздуха щели наросли. Но как я не старался, ничего разглядеть не получилось. Или те, кто пришли оказались так велики, что остался один крупный план, без необходимого глазу подробностей, или наоборот те, кто пришли низкорослы до такой степени, что непонятно как на них смотреть. 
        — Откройте, я вам открытку принёс. 
        — Бросьте в почтовый ящик. 
        — Ваш ящик полон до краёв! 
        — А что написано на вашей открытке? 
        — На вашей открытке много чего, а мне некогда тут с вами пререкаться. 
        — Подсуньте под дверь,- говорю я, всё-таки чего-то опасаясь. 
       Под дверью появляется. Беру-читаю. Список, чужие фамилии, торопливые подписи незнакомых людей. 
        — Это не мне, вы ошиблись. 
        — Вы распишитесь, что получили, а открытку сейчас, вторым рейсом. 
       Долго ищу ручку, их много, но все не пишут — повысыхали. Наконец одна ожила — зелёная. Ну и что, думаю, пусть зелёная. Долго ищу фамилию, не нахожу, расписываюсь под первой попавшейся. Отдаю. Проходит минута. Начинаю понимать, что меня обманули. Стучу в дверь. Ещё подумал, почему не делают звонков, которые не в квартиру, а наоборот. Оттуда, из-за дверей, раздаётся голос: 
        — Ищу я, не стучите. 
       Дождался, беру-читаю. Так и есть, повестка на войну! Как угаpелый открываю дверь, но там уже никого. Выбегаю на улицу, и там никого. Нигде никого. Кричать в пустоту глупо. Не кричу. Возвращаюсь, заглядывая в почтовый ящик. Он пуст. Становится обидно, от этого просыпаюсь. 
       Рядом женщина. Сразу узнаю кто. Знакомая женщина, но квартиру вижу впервые. Мозг ещё спит, а без его помощи вспомнить не могу. Пока отвлёкся она, женщина, просыпается и не спит вместе со мной. Смотрим друг на друга, приходим в себя окончательно, вспоминаем и уже не смотрим. А мне становиться почти хорошо, и я забываюсь, глядя в потолочные обои, которые что-то напоминают. 
       А дальше война. Окопы, взрывы, летящие в стороны куски земли и обрывки неизвестно чего. Дым-гарь. Меня, многократно раненого, несут с поля боя. От тряски больно, но терплю — боюсь, что бросят (или пристрелят). Мысленно благодарю моих несунов за то, что не бросают (не пристреливают). Зато вражеский снайпер, или два, с дерева, а может из кустов с помощью длинного оптического ружья пристреливает моих спасительных санитаров. Я без всякого бинокля вижу лицо стреляющего (с ранеными в голову это бывает). Изображение хорошее, цветное, хоть и небритое. Вот он нажал на курок, оскалил два золотых зуба, выстрелил ещё раз, как показалось не целясь. Но это лишь показалось. И вот мои товарищи неживые, и я почти без сознания. Лежу, замерзаю, хоть и не зима. Из-за потерянной крови замерзаю. Неожиданно вспоминаю где я видел эти потолочные обои. В кусочек таких обоев была обёрнута моя любимая детская книжка. Вижу её, тянусь с желанием открыть. Но чем сильнее тянусь, тем дальше она становиться, и тем сильнее желание открытия. Дальше провал и вот я в плену. 
       Двое из них, из врагов, подходят и смотрят. Один невысокий, с распущенными кудрявыми волосами, в шапочке, одетой на макушку, второй худой, со сплющенным лицом,- некрасивый. Смотрят. И я смотрю, как бы в сторону, но тоже на них. Разговаривают между собой, а я не понимаю. Буквы понятны, но слова из звуков не получаются, ни падежей, ни склонений, ни смысла. Дальше один из них вытаскивает из кармана нож, ужасно большой и очень острый. Как он его там, в кармане, носит, и не зарежется? Товарищ удерживает, а тот не унимается, кричать начинает. А я хоть и не разберу слов, но понимаю, что конец мне придёт, если второй первого не уговорит, а первый второго не послушается. Не уговорил. Лезет эта чума ко мне, рукой за подбородок щипает. А рука у него тоже волосатая. Крупно вижу его лицо. Глаза красные, тигриные, ноздpи как у коня Александра Македонского, на щеках, на лбу крупные капли пота. Ужас! 
       И я просыпаюсь. Просыпаюсь в своей комнате. Подушка на полу, за окном пасмурно, рядом женщина. И хоть она вся под одеялом, заметно, что симпатичная. Такая..., ну как кремовый торт. Восхищён. Внезапно понимаю, что мой восторг осуществился лишь незначительной, успевшей проснуться частью ума. Как же я буду счастлив, когда проснётся остальное. И хоть не могу вспомнить кто она, становится хорошо. Ещё долго не сплю, от обилия мечт. Но сон оказывается сильнее. 
       Можно бы хуже, да некуда. Вижу себя лежащим на кровати, нехорошо вижу. Высокая подушка, поверх одеяла длинные костлявые руки. Слабость в теле и тяжесть в груди. Вокруг чисто и никакой мебели. С трудом поднимаюсь. Ноги худые, с синими венами и черными, скрюченными пальцами. Трогаю нагретый солнцем подоконник. Знаю, что он тёплый, но тепла не чувствую. За окном день и голубое небо, на скамейках родители, дети копошатся в песочнице, заметны лишь пёстрые шарфы и шапочки. Свернувшись по кошачьи, на крыльце спит собака. Одинокое белое облако неподвижно, и только края его понемногу меняются. Открыть окно не пытаюсь, на это сил не хватит. Их едва есть, чтобы стоять. Вижу в стекле неясное отражение своей фигуры, и вдруг понимаю, что жизнь прожита. Всё позади, и будущего не случиться. От этого становиться страшнее, чем на войне. Там есть надежда, а здесь уже ничего, кроме ожидания неизбежного. И я просыпаюсь. Мне холодно, и одеяло и подушка на полу. Темно, хоть и не ночь. Фонарь смотрит прямо в окно, от его света на стене призрачно колышется. Меня зовут, но я не узнаю голоса. На всякий случай, тихонько поднимаюсь, и смотрю, что происходит в остальных комнатах. Там ничего не происходит, и мне становиться так хорошо, что лучше не бывает. И я решаю больше не спать.