СПИЧКИ. Фрагмент второй 2. Танец на стёклах.

Она чуть приоткрыла занавес и заглянула в зал. 
Слепящее глаза освещение сцены не позволяло видеть, что там происходит, но и так понятно, что сегодня аншлаг. Там где она всегда аншлаг. 
Яркие шары освещения, которые, кажется, парят в черноте зала. А за ними сотни пар любопытных и жаждущих глаз. 
Их не видно, но излучаемая ими особая энергетика заставляет чувствовать их буквально всем телом. 
Они похожи на голодные пасти падальщиков. 

Глаза-рты...

Как их можно не чувствовать, если они щёлкают челюстями век и вгрызаются в тело острыми зубами ресниц. 
Они ненасытны и жадны. Они вечно голодны и им плевать по большому счёту, ЧТО ты им скормишь сегодня — они одинаково быстро проглотят и тело, и душу, и гниющую падаль. 

Но кровь… Кровь, конечно, вне конкуренции. Они обожают кровь. 
Живую. Горячую. Такую, что бьёт пульсирующим фонтанчиком из рваных ран и брызгает на лицо. 
Они хотят её подольше, побольше и посвежей. 

Потому и пришли. 
Потому и аншлаг сегодня, как и всегда впрочем. 
Они хотят крови, а она готова им её дать. Значит, они её получат. 

Едва поднимется занавес и она шагнёт под свет прожекторов, эти глаза-рты широко раскроются и начнут отрывать от её тела кусочки мяса и проталкивать его в бездонные чёрные глотки зрачков, чтобы жрать ещё и ещё. 

Предвкушают… И вот уже у самых голодных из уголков глазастых пастей потекли капельки слёз, которые скорее похожи на слюни. 

Занавес медленно пополз вверх и, закрыв глаза, она приготовилась ждать. 

Вот сейчас затрещит барабанная дробь, затем последует удар гонга, она сделает первый, ещё обычный шаг и замрёт. 

Перекрестия лучей прожекторов пробегут сначала несколько раз
дорожкой, по которой ей предстоит пройти. 
Дорожка заиграет разноцветными бликами, словно россыпь драгоценных камней в пещере Алладина, а затем все лучи разом сойдутся на ней — хрупкой девушке в обтягивающем костюме цирковой гимнастки и с убранными в тугой пучок волосами. 

Светотехник начнёт менять в прожекторах световые фильтры, телекамеры заработают с максимальным увеличением и на огромных экранах по бокам от сцены появится её лицо. 
То красные, то синие, то зелёные или серые фильтры будут меняться один за другим и лицо её, спокойное и неподвижное, будет светиться в зависимости от освещения то агрессией, то тоской, то вселенской безысходностью. 

— Дамы и господа!  — загремел в динамиках голос невидимого конферансье,  — сегодня в нашем зале вы станете свидетелями уникального зрелища!  Поверьте — это не обман и не иллюзион!  Это невозможно назвать номером или представлением. Нет!  Это скорее похоже на подвиг!  И подвиг этот совершит она! 

Лучи прожекторов скрестились на хрупкой фигурке. 

— Эта девушка презирает боль!  Она обожает страдания!  Она умывается по утрам собственной кровью и принимает душ из слёз!  И вы, уважаемые дамы и господа, непременно должны это видеть! 
Но это не просто мука!  Нет, достопочтенные дамы и глубокоуважаемые господа!  Эта девушка с нежным именем Лилит, выступает здесь не ради денег или славы! Нет! Она хочет загадать нам загадку. Она сама попросила меня сказать вам об этом! Да!  Это загадка без слов и звуков, в ней нет вопросительных знаков. Но как знать...
Конферансье снизил голос до заговорщицкого шепота. 
— Как знать, может быть кому-то из нас удастся её разгадать?...

Заиграла тихая музыка. Полёт валькирий. Музыку тоже выбирала она сама. Она всегда выбирала сама, хотя порой ей очень хотелось избавить себя от этой свободы. 
Музыка становилась всё громче и в ней родилась уверенность, что то, чего она так долго ждала, произойдёт именно сегодня. 
Как впрочем, и каждый раз, когда она выходила на сцену. 
Каждый раз она надеялась, что это случится сегодня, каждый раз давала себе слово танцевать в этот раз, как в последний. И так и танцевала. 

И каждый раз после выступления наружу начинали рваться робкие зелёные лепестки надежды. Но вскоре они вяли и опадали. Она прятала корни этих надежд поглубже, внутрь, и снова готовилась к очередному выходу на сцену. 

Ведь когда- то же ей повезёт. Однажды он должен прийти и услышать её крик, вытереть слёзы и залечить раны. 
Он же обещал, он сказал ей, что нужно лишь искренне его захотеть и по-настоящему позвать. И он придёт. 
Он обещал услышать и он услышит. 
Он же Сказочник. 
А Сказочники не обманывают. 

В один момент страх перед предстоящей болью провалился в небытие и растущая, рвущаяся к небу надежда охватила её душу, наполнила её безмятежной уверенностью в добро, и подбросила её тело вверх. 

Приземлилась она уже не на дощатый пол сцены, а на битые стёкла, устилавшие освещённую прожекторами дорожку. 

Острые осколки впились в голые ступни, и острая боль рванула снизу вверх по телу, разрезая, словно кинжалом господствующую там добро и надежду. 

Ещё па и тупой кинжал разорвал тело ещё на несколько частей. Потом ещё, ещё и ещё...

Осколки впивались в ноги, застревали и ломались после каждого движения этого безумного танца. 
Капли крови были уже на щиколотках, а пройти предстояло ещё так много...

Боль рвала и резала тело, тупое орудие терзало душу. Она словно гадюка заползла в каждую клетку, в каждый нерв и неистово впивалась в них ядовитыми зубами. 
Раз за разом. Снова и снова. В унисон с музыкой и в такт с её движениями. 

Подошвы ног превратились в кровоточащее месиво, заставляя вытягивать ступню, как балерина. 

Боль перестала пульсировать и монотонно-визжащей спицей проткнула позвоночник от копчика до самого мозга. Боль превратилась в сосущий монолит. Это заставляло выгибать спину и держать осанку. 

Она уже не слышала музыки и двигалась лишь под аккомпанемент колюще-режущих поцелуев ступней. 

Кровь густыми брызгами покрывала уже колени и бёдра. 
В зале начали раздаваться невнятные звуки: кого-то стошнило, а из дальнего угла раздался истошный женский крик, переходящий в рыдания. Какой- то мужчина потребовал прекратить это безобразие. 

Но шоу продолжалось. 
Она танцевала. Абсолютно беззвучно и с закрытыми глазами. 
Она танцевала с грацией лани, ступая по битому стеклу, словно по бархату. 
И если бы не заляпанные кровью ноги, можно было бы подумать, что так оно и есть. 

Шаг. Красная капля ухватилась за запястье.
Прыжок. Несколько горячих плевков на внутренней стороне бедра из ран на подошвах.
Разворот. Зрителю в первом ряду на лицо попали какие-то брызги. Что-то солёное и красное. Томатный сок, нагретый до температуры 36 и 6?
Прыжок с разворотом. Искусанные губы солидарны с истерзанными ногами и тоже капают липкой жидкостью.
Руки порхают, как крылья, словно пытаясь взлететь и избавить ноги от грызущих стекляшек.  

Рано. Слишком рано. Ещё можно танцевать, ещё не наелись глаза-рты...

Крик боли рвался наружу, но терпеть ещё можно. И потому рано. Закричит она только тогда, когда внутри не останется ничего кроме крика. 
Потому что крик должен быть громким, он должен идти из самого сердца. 
И тогда он услышит...
Обязательно услышит...
А она откроет глаза, чтобы увидеть. 

Её подвело стекло. 
Кусочек дна от битой бутылки. Он лежал гладкой стороной вверх и во время очередного па она поскользнулась. Упав на бок, она разодрала осколками ладонь и от неожиданности и новой боли прокусила язык. 
По подбородку потекли капли крови...

Копившийся долгое время крик не выдержал такого подвоха и она, взвыв простреленной насквозь волчицей, испустила наружу душераздирающим звуком вопрос:
— Ну где же ТЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ?!!!!!

Теперь, когда это наконец прозвучало, можно было раскрывать глаза...

Где-то в черноте зала на задних рядах чиркнула спичка. Пламя разгорелось, и невидимый зритель раскурил сигарету. Тлеющий уголёк становился всё ярче, потом некто выдохнул дым, загасив пламя. 

После этого она потеряла сознание. 

В зале царил переполох, подбежавшие ассистенты осторожно подняли её и унесли со сцены. Больше всего их поразила её застывшая на искусанных кровоточащих губах улыбка. 

Очнулась она в комнате с белым потолком. 
***



— Сказочник, милый Сказочник. Скажи, а это правда, ты?
— Правда. 
— И ты мне не снишься?
— Снюсь. 
Она погрустнела. 
— А почему? Я не хочу во сне, я хочу взаправду. 
— Так это и есть самый правдивый сон. А во сне, потому что ты спишь, а я хочу с тобой поговорить. Не будить же мне тебя из-за этого. Ты же любишь поспать?
— Люблю. 
— Вот и спи. 
— Хорошо. А где мы?
— У меня дома. 
— А где ты живёшь?
— В избушке. Баба-Яга себе новую выписала, а эту мне отдала. Она, конечно, старая и хромает на одну лапу, и не всегда по команде в нужную сторону поворачивается  - старческая глухота сказывается. Но жить можно. 
— Ух ты! А что у тебя ещё есть?
— Кроме хромой избушки и спичек, которые не кончаются? Да много чего. Но я же тебе говорил уже — я не волшебник, я просто Сказочник. Я знаком со многими сказочными существами и они иногда отдают мне что-нибудь за ненадобностью. Как правило, поломанное. А я уже пытаюсь довести это до ума — вдруг пригодится. 
— Такты ещё и Мастер? — в её взгляде мелькнуло озорство. 
Я пристально посмотрел ей в глаза. Под моим взглядом пляшущие там чертики запрыгали ещё сильнее. Смелая. 
— Мастер. Смастерить тебе что-нибудь?
— Ага, — она села в кровати и натянула одеяло под подбородок. Лицо буквально светилось озорством. 
— Хорошо. Я думаю это должно быть что- то нужное и полезное. Я подумаю что. Без подарка ты не уйдёшь — обещаю. 
— Ура! Спасибо тебе, Сказочник. Скажи, а откуда ты взялся?
— Откуда сказки, оттуда и я. И вообще слишком много вопросов для одного утра. На вот лучше чаю попей с жасмином. 
— Спасибо, Сказочник, — она осторожно взяла руками протянутую кружку. 
— Кушать хочешь?
— Хочу. Со скатерти самобранки?
— Можно и с неё. 
— Ты же говорил, что у тебя нет, — радостно уличила она меня. 
— Не было. На прошлой неделе царевна Несмеяна притащила. Говорит, не работает. Я и оставил себе. 
— Не работает?
— Конечно. Каждый день жрать, как не в себя, и пиры закатывать. Какая тут скатерть справится. Вот и перегрелась она. Но я её подлатал, смазал, где надо, и добиться с неё кое- что можно. Утку по-пекински вряд ли выдаст, а вот с морковно-яблочным пюре вполне справится. Будешь?
— Буду. 
Она стала в кровати на колени, чтоб получше видеть, как это произойдёт. Я щёлкнул пальцами и, взяв со стола тарелку, протянул ей. Стол был заставлен посудой и она вряд ли могла с уверенностью сказать, стояла на столе тарелка до щелчка или нет. 
— Блин, — она взяла тарелку и села. Я не глядел в её сторону, но знал, что она буквально обливает меня своим взглядом. 
— Как ты это делаешь?
— Вот так, — я снова щёлкнул пальцами не глядя на неё. 
— А почему пюре без молока?
— Потому что нету. Хочешь молока — пойди корову подои, у избы к левой лапе привязана, — и будет тебе молоко. 
— А скатерть?
— А что скатерть? Скатерть-самобранка это тебе не корова, чтоб молоко давать. 
Она засмеялась, прикрывая рот ладошкой. 
— Я не умею корову доить. 
— Научишься. 
— А может я не хочу учиться доить коров?
— Тогда ешь пюре без молока. А вообще запомни на будущее — волшебство, оно и в сказках только по особым случаям бывает, а в жизни и того реже. Если чудеса случаются каждый день — это уже не чудеса. Чем чаще они будут происходить, тем быстрее ты к ним привыкнешь и перестанешь обращать внимание. 
— И что — чудес сегодня больше не будет?
— Сегодня нет. Тебе просыпаться пора. Ноги- то как?

Она высунула из-под одеяла босые ступни, пощупала их руками и, озорно улыбаясь, начала ими вертеть, как ребёнок. 
— Не болят. Спасибо тебе, Сказочник. Ты меня вылечил. 
— Это не я. Это Домовой. 
— Не знала, что Домовые лечат. А как его зовут?
— Феня его зовут. Он в Древнем Риме, у какого- то лекаря знатного жил, там и научился. Познакомитесь ещё. 
— Тут так хорошо у тебя. Можно я не буду просыпаться пока?
— Нет. Ты же не хочешь жить во снах. Так что пора. Пора- пора...
— Я хочу, там, где ты. Я хочу с тобой! 
— Ты и так со мной. 
— Я хочу по- настоящему! 
— Какие проблемы? Я же говорил тебе, что для этого нужно — верить и звать. 
— Я верила. Я тебя звала. Я так мучилась, так страдала. Ноги все изрезала. Знаешь, как больно? А ты… Ты… Никакой ты не сказочник — ты врун! 
— Ха-ха-ха! Ты думаешь, что твоё хождение по стёклам заставит меня тебя услышать? Ты думаешь, мне нужна твоя боль?

Я встал со стула, подошёл к ней и с силой взял пятернёй за лицо, не давая отвести взгляд. 
— Я добрый Сказочник, милая. Но не надо будить во мне зло — если оно вырвется наружу, из твоих глаз вытечет столько слёз, что ты иссохнешь, как дерево в пустыне, а от твоей красоты и беззаботности останется лишь зыбкая тень. Я не врун, я давно разучился лгать. 

Она пыталась отвести голову, но хватка моя была стальной. Из чёрных её зрачков, словно зловонные нечистоты, всплыл страх, а глаза наполнились слезами. 
Как всегда я почувствовал жуткое отвращение и машинально одёрнул руку. Ненавижу страх в любом его проявлении, а особенно противно мне являться причиной этого страха. 
Я опять взял её за лицо, но уже не так — ласково ладонью повернув к себе. 
— Посмотри на меня. 
Она молча всхлипывала, глядя то на меня, то куда-то вниз. 
— Твои танцы на стёклах, — мне они ни к чему. И ничего, кроме сострадания не вызывают. А если ты хочешь, чтоб я был с тобой из жалости, то это плохая идея. Я не хочу и не заставляю тебя, себя мучить. Мне, как Сказочнику это не нужно. Я перехватил её рукой за подбородок и снова силой заставил смотреть мне в лицо. 
— Разве фея перед тем, как отправить Золушку на бал, заставляла её грызть колючую проволоку? Отвечай! 
— Нет, — промолвила она робко. 
— Ну вот и не парься, — я отпустил её и вернулся на кресло. 
— Поверь в чудо, сделай ему шаг навстречу — глупый, смешной, безнадёжный. Но сделай. И оно случится. Веришь мне?
— Верю. 
— Ну, вот и всё тогда. Сейчас ты проснёшься. 
— А ты будешь мне ещё сниться?
— Вряд — ли. Очень редко. И не нужно, чтоб я тебе часто снился. 
— Но почему?
— Потому что я буду сниться тебе каждую ночь, только когда меня не будет. Не думаю, что тебе это понравится. 
— Не надо, будь со мной, Сказочник, пожалуйста. Живи долго — долго...
Эта просьба была такой искренней, что я не смог отказать. 
— Ладно, не буду. То есть буду. Короче, ты меня поняла.  И помни, что я говорил тебе про чудо. 
— А подарок?
— Ах да… Хм… Ну, на вот тебе волшебная газета — почитай на досуге. 
Она хотела что-то ещё спросить, но я сказал: "Подъём" и растворился в цветном тумане. 


***


Белый потолок больничной палаты. Запах лекарств и задурманенный обезболивающими препаратами мозг. 
Далёкая, словно чужая боль в изрезанных стопах. 
Красные пятна на белых бинтах. 

Поворот головы. Она тяжёлая и движется словно на плохо смазанных шарнирах. Только не скрипит. 

На прикроватной тумбочке стоит бутылка воды и валяется старая газета, видимо забытая предыдущим пациентом. 

Газета...

В памяти всплыл сон — нелепый, но очень добрый. Можно даже сказать долгожданный. 
Она взяла газету, и сердце охватил трепет предвкушения. 
Да. Сейчас она найдёт его, ведь эта газета волшебная. Он обещал...
Она пролистала её раз, другой, третий, десятый. 
Ничего. 
Даже намёка. 
Парочка идиотских статей, программа телепередач и частные объявления. 
Обида, горькая, как полынь и жгучая, как крапива, ударила ей под дых — внезапно и подло. Не в силах сдерживать более себя, она зарыдала. 
— Обманул… Обманул… Обманул...

Услышавшая плач дежурная медсестра дала ей таблетку и Лилит заснула. 

*

Раздался звонок, и Надежда Иванова подняла трубку. 
— Газета "N-ский вестник", отдел рекламы. Слушаю вас. 
— Скажите, а могу я подать объявление?
— Конечно. Частное?
— Да. 
— Выделенное, обычное или бесплатное?
— Бесплатное. 
— Хорошо. Бесплатные объявления нужно обновлять каждую неделю не позднее четверга. Вас это устроит?
— Да. Конечно. 
— Говорите номер телефона и текст. 
— Текст следующий, — собеседница прокашлялась, — Куплю волшебные спички за любую цену или обменяю на всё, что угодно. Звонить круглосуточно без выходных. 
— Волшебные спички? Я правильно поняла?
— Да, да именно так. 
Надежда хихикнула. 
— Интересное объявление. А для чего они?
— Запишите номер, — на том конце провода явно не хотели вдаваться в детали. 
— Говорите, — Надя записала в стандартный бланк набор цифр, вежливо попрощалась и положила трубку. 

*

Мир полон психов. 
Они повсюду. Они едят с нами в кафе, едут в транспорте, работают в одном офисе. 
Мы разговариваем с ними, шутим, ходим в спортзал и на свидания. 
Они спрашивают у нас на улице время, стреляют покурить и просто заглядывают в глаза, проходя мимо. 
Иногда эти психи подбираются к нам очень близко и становятся нам друзьями или супругами. 
Их невозможно разглядеть сразу, потому что они в совершенстве владеют искусством маскировки. 
Но правда всё равно вылезет наружу. И тогда родной и близкий вам человек, с которым вы съели не один пуд соли, превращается в один миг в совершенно чужое и непонятное существо. 
И на лицо его, в котором ещё вчера вы читали его душу, как открытую книгу, наползает железный занавес. 
Неожиданно для себя вы вдруг обнаруживаете, что сидите неглиже перед незнакомцем с улицы. 
От этого становится и больно, и обидно, и просто противно. Прежде всего, от себя самого. 
Поэтому, чем скорее вы вытащите из родного человека этого психа наружу, чтоб убедиться, что псих этот не опасен и однажды ночью не перережет вам горло кухонным ножом, тем лучше для вас. Для вашей безопасности. 

 Но никогда и никому не показывайте своего личного психа, который поёт в микрофон швабры, играет на гитаре теннисной ракетки и грезит в ванной о сексуальных оргиях. 
 Никогда и никому. 
 Не при каких обстоятельствах. 
 Научите себя скрывать свои желания и прячьте своего психа поглубже в подпол. 
 Пусть будет там, пусть ждёт. 
 Научитесь не слышать его мольбы о выходе наружу — для этого есть одиночество и ванная комната. 
 Поверьте — так будет лучше для всех. Ваши близкие не будут до поры чувствовать себя обманутыми, а вы не станете отвергнутым. 
 Ведь даже если они что- то поймут, вы всё равно будете для них больным человеком с расстроенной психикой.  Они никогда не сознаются в том, что их собственный псих куда как более развратен и опасней вашего. Они будут врать.

 И лучший выход из этой ситуации — одиночество. 
 Потому что никто никому ничего не должен. Так легче — одному. 
 Хотя порой это одиночество наваливается на тебя, бросая на спину один за другим тяжёлые мешки, пытаясь прибить к земле.
 Одиночество всегда в сговоре с твоим психом, и в итоге ты всё равно выходишь на новый виток адской спирали. 
 Сколько их, этих витков-кругов  было у Данте? Семь? Десять?
 Неважно сколько их было у него, ведь ты уже сбился со счёта...

 Надо же, как один идиотский звонок может вывести из равновесия. Надя Иванова тряхнула головой и отогнала накативший туман мыслей. 
 Вот дура...
 Она ещё раз перечитала текст объявления.  
 Куплю волшебные спички за любую цену...
 Натуральная дура, которой лечиться надо. Интересно, а муж в курсе? Хотя… Откуда муж у такой дуры? Разве, что такой же дебил...
 Волшебные спички… Надо Алинке рассказать — пусть поржёт...
 Но всё-таки интересно… Волшебные спички… Для чего они?
 Что ими можно делать?

Неожиданно для себя она решила, что никому ничего рассказывать не будет. 

***


 Ожидание...
 Период, когда время становится резиновым, а телефон превращается в аппарат поддержки дыхания. 
 Без него нельзя выходить на улицу, его нельзя уронить, он должен быть на расстоянии вытянутой руки. 

 Иначе можно пропустить тот самый важный звонок и шахматная партия с жизнью будет проиграна. 
 Прозеваешь ферзя и дальнейшее сопротивление будет только попыткой подороже сдать короля. Но воли к победе уже нет. Инициатива утрачена.

 Телефон превращается в амулет, в нательный крестик, в спасательный круг, в последнюю надежду. 

 Ты пытаешься уговорить его позвонить, умоляешь и даже грозишь. 
 Один раз у тебя получилось и раздался звонок. 
 Незнакомый номер и знакомое чувство предвкушения чуда. 

 Ошиблись номером...

 Разочарование, обида, несколько слезинок пока никто не видит...

 Это должно случиться ночью — она была в этом уверенна. Поэтому по ночам её лицо светилось бледным светом отблесков монитора. 

 Это должно случиться неожиданно, поэтому она, как стратегическая ракета находилась в постоянной готовности к старту. 

 А ещё, это должно случиться… Это просто должно случиться… Иначе… Иначе и быть не может. Он обещал. 

 Иногда её начинала терзать мысль, что она что-то делает неправильно, не так, как он хотел...
 Но как?
 Он ничего не сказал, не дал конкретных указаний. Никаких пошаговых инструкций.
 Он оставил ей свободу выбора. 
 Свободу, которую она ненавидела. 

 Зачем ей выбор? Выбор это ответственность, а она не хочет ответственности. 
 Она хочет красивое платье и туфли. 
 И сказку перед сном. 
 Она же девочка. Взрослая маленькая девочка...

 Нервяк породил голод, и ей захотелось съесть чего-нибудь вредного. Пицца вполне сгодится. Большая сочная пицца с двойной кучей всего. И парочка эклеров на десерт. И кола.
 Плевать на фигуру. Она растолстеет и станет некрасивой и вредной. 
 И всё по его, Сказочника, вине. 
 Пусть потом любит её противной и толстой. Сам виноват. 
 Пусть ему будет стыдно. 

Она набрала номер пиццерии и сделала заказ. Через полчаса привезут. Отлично. 

Предвкушение предстоящего пира подняло настроение, и она занялась уборкой. 

Зазвонил телефон. Незнакомый номер. Пиццу наверное привезли. Молодцы, быстро. И двадцати минут не прошло. 

— Алло?
— Здравствуйте девушка. Мне кажется, у меня есть то, что вам нужно. 
— Вы пиццу привезли? Я сейчас спущусь. 
— Пиццу? Нет. Я по объявлению. Вам ещё нужны те самые спички?