Звериная боль

Утром я выбежал из дома за свежим хлебом. На ступенях булочной сидел чумазый бомж и с аппетитом уплетал горячий батон с хрустящей корочкой. Я бросил ему:
– Погоди, не уходи. Я сейчас!
– Да некуда мне идти, Андрей, – ответил тот, не отрываясь от любимого занятия.
 
Купив четыре батона и два круглых «Столичных» – не забываем о соседях – не отказал себе в удовольствии впиться зубами в теплую золотистую корочку и так, похрустывая, вышел из душистого помещения вовне. Сел на ступени рядом с бомжом, сквозь бурый налет на коже разглядел потрепанное лицо бывшего одноклассника и, не сдержавшись, выпалил:
 
– Ну, Юра, от тебя я такого никак не ожидал! Ты же был круглым отличником, поступал на физмат.
– Поступил, окончил с красным дипломом, работал в секретном НИИ. А теперь, как логическое следствие – нищ и убог аз есмь.
– Это неправильно, Юра, так не должно быть!
– Это правильно, и именно так и должно быть, – просипел он чужим голосом. – «Горе от ума» Грибоедова, помнишь, проходили? Там Чацкий напоследок говорит: «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок!..»
– А насчет талантов, закопанных в землю, не напомнишь? Ладно, давай встретимся, скажем, завтра, и поговорим. Вместе подумаем, как тебе помочь.
 
– Да не нуждаюсь я в помощи, Андрюх! Что ты мне можешь дать: денег? – не возьму, бизнес? – не буду я с вами работать…
– Ну мы это решим, как не задеть твоего свободолюбия и чести. А сейчас, прости, спешу. Так где тебя найти?
 
– На автостоянке за магазином. Я там почти все время работаю: у меня отсутствие сна и жадности – эти два болезненные качества по нраву хозяину. – Печально улыбнулся, потом поднял на меня пронзительный взгляд умных насмешливых глаз и сказал: – Да, Андрей, может быть, это так, ерунда, только у меня ставит роскошный «Крайслер» такой гламурный пижон с волчьими глазами… Как глянет – у меня по спине дрожь. Так он увидел тебя как-то издалека и спросил, кто ты таков. Я ничего не сказал про тебя, но имей в виду, такой, если кем заинтересуется, все равно узнает.
 
– На «Крайслере», говоришь, черном, тупорылом… Такой сухопарый, стильно одетый и страшно вежливый господин?
– Похоже на то.
– Я с ним уже разговаривал. Весьма интересный собеседник. Только дрожи по спине я у себя что-то не замечал.
– Еще не вечер, – саркастически протянул бомж с красным дипломом. – Заметишь.
 
У подъезда в любимом внедорожнике УАЗ с распахнутым салоном нервно ерзал Никита:
– Ну где тебя носит! Я уже заждался. Мы опаздываем.
 
Дал ему откусить горячего хлеба, сбегал домой, положил покупки на кухонный стол и, в чем был, сбежал по лестнице вниз. Остановился, оглядел залитый солнцем двор, потянулся, присел пять раз и только после третьего угрожающего рычания двигателя сел на сиденье автомобиля.
 
– Что за спешка, гражданин начальник?
– У нас труп. Наши менты… прости, полицейские, на месте преступления побывали и оставили все как есть. А нам нужно успеть до приезда прокуратуры.
– А нам с тобой что за дело до покойного?
– Нам – ничего, а вот у него к нам интерес имелся, и весьма серьезный. Мне сказали, что у него обнаружены наши с тобой фотографии.
 
– Так этот убиенный – киллер, что ли? – догадался я.
– Бери выше – чистильщик экстра-класса. Этот… не вполне живой господин – подарок мне от шефа за мои заслуги перед обществом. Он выполнял самые ответственные заказы. За двадцать лет – ни одной осечки! Как швейцарский хронометр. Только наш начальник службы безопасности Егорыч что-то учуял своим звериным инстинктом и на всякий случай установил в его квартире жучки. Да еще с помощью своих федеральных друзей его мобильный поставил на круглосуточную прослушку. Что значит профессионал – у него всё на чутье, на подсознании. Выявил-таки Егорыч предателя. Оказывается, чистильщик вел переговоры с нашими конкурентами, подняв расценки до потолка. Видимо, парень хотел набить карман до предела и сва… и уйти на пенсию.
 
– Я даже знаю куда он хотел уехать, – сам не ожидая того, произнес я. – В Южную Америку, в город мечты незабвенного Остапа Бендера.
– В Рио? А тебе откуда известно?
 
– Во-первых, от тебя – ты сказал, что у него моя фотография. Во-вторых, от моего школьного товарища Юры – он сказал, что моей персоной интересовался «гламурный пижон» на «Крайслере», и взгляд у того был «волчий». А в-третьих, он как-то подъехал к кафе, где я пил кофе на улице под зонтом, подсел за мой столик и мы с ним поговорили – весьма интересный собеседник оказался, правда, исчез также неожиданно, как появился.
 
– Значит, это он, чистильщик. Это в его манере – все разузнать, вычислить, проследить и аккуратно выполнить заказ. Только на сей раз вышла осечка по имени Егорыч. У зверей особое чутьё! Настоящего хищника не обманешь. Значит, старый опытный волк вцепился в горло молодому и не без успеха, а то бы нам с тобой не поздоровилось.
 
– А вот это ты зря! Ни Егорыч, так мальчишка с мороженым, или кирпич на голову, или поскользнулся, упал, проснулся – гипс. Неважно! Когда мы с тобой обошли монастыри и хорошо помолились, попросили защиту на самом высоком уровне – в тот день, в тот решающий бой, мы с тобой победили всех врагов – духовных и человекообразных. Потому что у нас за спиной не киборги маячили мрачными тенями, а божий ангел, могучий и всё наперёд видящий и знающий. Против него кто устоит! А уж каким образом он устраивает нашу защиту – это дело десятое, у Спасителя инструментарий огромный. Так что не ёрзай, не спеши и делай всё спокойно, но с четким осознанием того, что мы недостойные черви под защитой Всемогущего.
 
– Вот за что я тебя уважаю и люблю! – Никита стер с лица напряженную измятость и сделал его попроще – то есть, улыбнулся.
 
На месте преступления делать нам особо было нечего. Мы взяли с собой только наши фотографии, флешку от ноутбука и пачку исписанной бумаги. Квартира удивила неестественной чистотой, на меня от такого порядка даже зевота напала. Как же в сущности скучно жилось этому чистильщику. Судя по толстой пачке паспортов, аккуратной стопкой лежащей в открытом штатным медвежатником сейфе, настоящего имени его нам узнать так и не придется. Да и нужно ли? Никите уже известно, кто заказал чистильщику его персону. Конечно, Вадим. А кто заказал меня, мне и так понятно – мои деревенские рейдеры. Их тоже можно понять: они обокрали «человека из центра», который наверняка в столице имеет связи в силовых структурах и вполне способен вернуть награбленное. Откуда им знать, что я вполне доволен освобождением из той тюрьмы, которую представляет из себя нынешний российский бизнес.
 
Только мы заняли места в салоне автомобиля, только Никита заботливо включил двигатель для прогрева, как к подъезду, который мы только что покинули, подкатили автомобили с мигалками на крыше. Следственная группа прокуратуры. Водитель тронул свой патриотический УАЗ с либеральными немецким двигателем и английскими шинами и, видимо, чтобы отвлечься от мыслей о судьбе и роке, включил магнитолу. Раздался оцифрованный звук, напоминающий звериный стон, потом забарабанил по ушам и по груди ударник с вполне узнаваемым жестким тембром и, наконец, вступил хрипловатый меланхоличный баритон Вячеслава Геннадьевича:
 
Я смотрю в темноту, я вижу огни.
Это где-то в степи полыхает пожар.
Я вижу огни, вижу пламя костров.
Это значит, что здесь скрывается зверь.
 
Моё сознание отключило все иные звуки, и я весь погрузился в смысл песни, написанной Бутусовым, как известно, на балконе, при созерцании огней ночного Питера. А слова эти просто обожгли:
 
Я смотрю в темноту, я вижу огни,
Это значит, где-то здесь скрывается зверь.
Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль,
Всё горит, всё кипит, пылает огонь.
Я даже знаю, как болит у зверя в груди,
Он ревёт, он хрипит, мне знаком этот крик.
 
– Да кто мы такие, чтобы ненавидеть! – вырвалось у меня из груди, из центра такой знакомой звериной боли. – Все мы одинаковы, все звери! Чем лучше я этого чистильщика!
– Ты что это? – Резко повернулся ко мне водитель, праздновавший триумф.
– Давай, на дорогу смотри, – проворчал я. – Почитаю, что он там написал, а потом доложу свои наблюдения. Ладно?
– Да ладно, только ты это… близко к сердцу не бери.
 
Дома я подключил флешку к своему лэптопу, просмотрел бухгалтерию. Всё просто и ясно – имена, адреса, суммы в евро и срок исполнения. Кажется, чистильщик не очень-то шифровался, может, он хотел и ожидал своего разоблачения. Даже не удосужился закрыть паролем убийственную информацию. Впрочем, сегодня подобрать самый замысловатый пароль – дело нескольких минут. И все же…
 
Помнится, в разговоре со мной в кафе он признался, что вроде бы наивная мечта Остапа Бендера о миллионе жителей Рио-де-Жанейро в белых штанах и роскошных витринах авенидо Атлантика так глубоко засела в его сознании, что он принял ее за собственную мечту и самым серьезным образом собирался закончить жизнь на белом песочке пляжа Копакабана. Он даже присмотрел для себя в интернете студию из двух комнат с видом на море «всего за какие-то триста тысяч евро». Судя по количеству оплаченных заказов, он вполне мог позволить себе комфортную отставку. Только не мог не знать чистильщик, что вряд ли ему удалось бы долго нежиться на морском песочке, длинные руки наших спецслужб дотянулись бы до его загоревшего тела и обязательно бы сделали в бронзовой коже несколько отверстий, просто чтобы другим неповадно было. Значит, не желание покоя и неги гнали шального охотника на край пропасти, а нечто другое.
 
Моя рука помимо воли открыла папку и поднесла к глазам несколько листов с текстом, распечатанным на принтере – все пронумерованы. Чуть ли не каждый день он сочинял письма всего двум адресатам: матери и невесте. Подробно описывал свои чувства, мысли, погоду, настроение и каждый раз обещал: разлука скоро закончится, и они опять будут жить вместе, в любви и счастье. Я зачитался, чистильщик обладал талантом, чувствовалась начитанность – он часто цитировал книги, которые ему понравились. Он глубоко чувствовал настроение людей, видел в них скрытые страсти и готовность к предательству. Самое удивительное – он ни к кому не испытывал ненависти, даже к врагам. К своей работе наемного убийцы относился без отвращения, к жертвам – примерно, как сжигатель мусора – к отбросам, как патологоанатом – к человеческим останкам, как тюремщик – к заключенным.
 
И вдруг меня осенило – да ведь пишет наш киллер мертвецам! В кармане обложки папки я обнаружил дневник, полистал и понял: он очень любил этих женщин – мать и невесту. Умерли они в один день, может даже их убили, может авария… Только, похоронив самых дорогих женщин, он осознал, что и его жизнь больше ничего не стоит. Обесценились жизни и всех остальных людей. Сердце чистильщика окаменело, продолжали действовать лишь мозг и тренированное тело воина.
 
Вторым произведением искусства, которое запало в душу парня, оказался фильм Тарантино «Криминальное чтиво», особенно часто цитируемый чернокожим бандитом Джулсом отрывок из библейской книги пророка Иезекииля:
 
«Путь праведника преграждается нечестивостью грешников и беззаконием злобных. Благословен тот, кто, побуждаемый милосердием и доброю волей, ведет слабых чрез долину тьмы, ибо он есть истинная опора братьям своим и хранитель заблудших. И простру руку Мою на тех, кто замыслил истребить братьев моих, и совершу над ними великое мщение наказаниями яростными, и узнают, что я – Господь, когда совершу над ними Мое мщение».
 
Он выписал в дневник выдержку из сценария фильма и сам стал цитировать эти слова при каждом удобном случае. Этими грозными словами он будто подстегивал в себе дух отмщения, заставляя молчать полумертвое сердце.
 
Только каким образом, в таком случае, объяснить пронзительную душевность чистильщика? Каким созерцательным умствованием проанализировать такие слова:
 
«Живу я в полной мере только, когда твой нежный образ сияет передо мной, как рассвет, которым любовались мы июльским утром на море. Ты помнишь, как ласковое солнце медленно вставало из-за гор, растекаясь серебром по небу, по морю, по горам и нашим счастливым лицам, по твоим голубым глазам. Живу только с тобой и ради тебя, мой ангел. Иногда мне хочется, чтобы эта изматывающая боль расставания ушла, но как мне жить без воспоминаний о тебе, как пережить разлуку? Ведь я помню каждую секунду наших встреч, меняющийся цвет твоих глаз, каждый изгиб тела, слова, звуки, температуру воздуха. Помню запахи твоих духов, а также тысяч мелочей, окружавших нас – цветов, травы, камней, воды, ветра, еды, вина – будто сама природа-мать сотнями ароматов ласкала нас, как любимых детей. Иногда кажется, мы были сумасшедшими от любви, только следом возникает мысль: нет-нет, именно тогда мы и были самыми умными и даже мудрыми той детской и стариковской мудростью – она будто освящала нас и каждый миг нашей любви».
 
Или вот это:
 
«Знаешь, мама, однажды ты, наверное, в приступе печали сказала: и зачем только я родила тебя, сынок, в этот жесткий мир, где человек человеку – волк. Ведь я слабая женщина, и не смогу защитить тебя от зла, окружающего нас со всех сторон. Что же получается, я дала тебе жизнь для того, что бы ты, моё дитя, мучился, болел, изнывал от тоски и одиночества? Дорогая моя, родная, прошу тебя тысячу раз, не кори себя за это окружающее зло. Ни ты, ни я, ни кто другой – мы с этим ничего не поделаем. Но, скажи, мама, разве у нас с тобой мало было счастливых минут? Разве твой борщ не нравился мне? Разве запах твоих духов не вызывал во мне детскую радость? Разве наши путешествия на море, в леса и степи, в горы и на озера – не дарили нам с тобой радость общения с природой? А разве наша любовь – такая редкая по нынешним временам гостья – не обещала нам с тобой блаженство вечности? Прошу, не печалься, мама, не мучай себя, ты всегда будешь для меня идеалом женщины, идеалом человека – тебе ли грустить! Да ты купаешься в радости, только она тихая и красивая, как могучая река, несущая на себе огромные корабли».
 
…И это написано мертвым женщинам! Конечно, для него мать и невеста – живые, причем гораздо более окружающих ходящих и говорящих, которые не мог дать и секунды любви, которую изливали на него его возлюбленные. А он – на них, и тогда, и до вчерашнего дня…
 
Почему сегодня, когда я слушал слова песни Бориса Бутусова – гениальные, жгучие… Почему испытывал ту же боль, что и этот одинокий человек – чистильщик. Видимо, в нашем зверином сообществе нелюдей это возможно, как вполне допустима смена ролей охотник – жертва. В ту минуту, когда хрипловатый голос вопил: «Я даже знаю, как болит у зверя в груди, Он ревёт, он хрипит, мне знаком этот крик» – в ту горькую минуту мы со зверем сроднились, мы чувствовали боль другого как свою. Так же, как переживал сын – боль умершей матери, а жених – боль растерзанной смертью невесты.
 
Выходит, мы звери… Только, думается, далеко не все способны на звериную верность и такую любовь до смерти и даже после смерти. Иногда мне казалось, что я превратился в бездушный автомат, способный лишь считать и после отключения – отдыхать, остывая, потрескивая. Вот почему Господь выдернул меня из рая на земле, отнял золотого тельца, вокруг которого я так лихо отплясывал. Чистильщику гораздо меньше повезло – у него не было верующей бабушки. У него даже малую звериную радость отняли, а взамен – ничего, кроме боли, одиночества и холодной расчетливой мести солдата на войне.
 
Я выключил компьютер, закрыл папку с бумагами и, как несчастный чистильщик, цепляющийся за всплывающий в памяти образ любимой, вспомнил как он открыто улыбался мне в тот солнечный жаркий полдень, когда мы сидели под красным зонтом, пили кофе с ледяной минералкой. Я тогда очень обрадовался нашему общению, мне показалось, что я обрел друга. Мы с ним тогда стали хоть на миг одним целым – эдаким тандемом, покоряющим на скорости высоту. Он забыл о своей профессиональной обязанности безжалостного охотника, он стал моим братом, другом, просто интересным человеком, с которым очень приятно общаться, чувствуя, что нет между нами стены отчуждения, нет между нами никаких барьеров – только дружба и взаимный интерес.
 
«Я даже знаю, как болит у зверя в груди, Он ревёт, он хрипит, мне знаком этот крик…»
 
Мне знакома эта звериная боль – она и сейчас во мне.