Обретая себя

Я не знаю, какой ты из себя сейчас: глянцевый или матовый. Все так же превращаешь маленьких девочек в своих рабынь или уже давно и глубоко женился, отрастил бороду, разговаривая, кладешь ногу на ногу и совсем не жестикулируешь. Может быть, ты обращаешься к своей жене исключительно «дорогая» или, того лучше, «дорогуша», зовешь детей «ягодками» и украшаешь стены вашей спальни их рисунками. Может быть, в этой спальне не происходит ничего хоть отдаленно напоминающего занятия любовью. Не то, что в те времена, правда? Когда мы вылезали из постели только для того, чтобы сварить кофе и съесть бутерброд. Может быть, я и не узнаю тебя, когда встречу… взглянув, только подумаю: «Живут же люди», и пойду дальше.
А если даже и узнаю, то просто из приличия равнодушно рубану: «Здравствуй». Притворюсь, как будто это не я валялась у тебя в ногах десять лет назад и умоляла остаться. Теперь ты уже бросишься ко мне, и, как доблестный старичок-наставник, встретишь лучшую из своих учениц, начнешь восклицать: «Ну ты прям красавицей стала!» «Надо ж, тебя не узнать!» И крошечная, но вполне искренняя, слезинка побежит по твоей щеке, и ты быстро размажешь ее рукавом пальто. Слезинка сожаления… не по тому, что ты потерял меня, унизил и растоптал, а по тем временам, когда ты хоть что-то значил для своего эго.
Возможно, ты даже пригласишь меня куда-нибудь пообедать или выпить чашечку кофе, скромно заметив: «Только ничего алкогольного. Я, знаешь, с некоторых пор и капли в рот не беру». Ты подставишь мне свою руку, как это делает истинный джентльмен, я ухвачусь за нее, и мы медленно побредем по тротуару. Ты попытаешься острить, как в былые времена, но это лишь усилит напряжение между нами, понимающими абсолютнейшую бессмысленность этой встречи.
В кафе я расскажу о своем новом мальчике, несколько раз упомянув слово «милый»; ты скажешь, что несказанно рад тому, что я наконец-то обрела свое счастье. Конечно же, это не так, ничему ты не рад. Но я все равно скажу «спасибо». Я буду смотреть на тебя и понимать, что вот ты – тот самый мужчина, ради которого я согласна была идти на край земли, которому посвящала тысячи строк и тонны слез. Вот такой: суровый, бородатый семьянин, изрядно потолстевший и отупевший, говорящий о Достоевском «скука смертная», читающий лишь этикетки на банках с яблочным пюре для малышей. И мне неожиданно станет так жалко тебя, что захочется прижать тебя к груди и позволить сполна выплакаться. Придав себе самый мрачный вид, я скажу: «Как же мы все это допустили?». Ты ответишь тоном человека, перенесшего на себе все возможные лишения: «Такова жизнь».
Провожая меня до дома, ты скользнешь рукой по моей талии, как это делает девятиклассник, неумело и совершенно не к месту. Я не одерну тебя лишь из сочувствия и осознания того факта, что ты, вероятно, уже очень давно не трогал женщину вот так. Ты же, решив, что это знак согласия на продолжение, раскроешь свои обрюзгшие губы для поцелуя. И тогда я оттолкну тебя, совсем слегка, чтобы не задеть твою ранимую мещанскую душу… Шел бы ты к жене, приклеивать детские рисунки к обоям и вытирать яблочное пюре с подбородков орущих-ревущих деток. Да и у меня теперь появилось много дел: нужно отзвониться своему мальчику и в очередной раз соврать про любовь, а потом удалить из ноутбука папку с твоими фотографиями десятилетней давности. Как бы стирая любые улики того, что некогда ты был моим Всем. Стирая из памяти компьютера, как из своей головы, воспоминания о той влюбленной и возвышенной девочке, которой мне посчастливилось быть.