Кинф, блуждающие звезды (КБЗ)
КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ.КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ.
1.НАЧАЛО.
Белый: Тяжкие дни настали для Эшебии, земли карян и эшебов, и белостенная столица, Хрустальная Мунивер, пала в одну ночь. Сломленная, опозоренная, некогда державная, она теперь стояла черной и разоренной на вершинах Дюжины Великих Холмов, и далеко был виден блеск рубина – короля, прикрепленного на шпиле самой высокой башни, отражающийся из-за пожара, объявшего город. Клубы удушливого дыма поднимающегося с разбитых городских стен, пахли горелым мясом и сандаловым деревом, которое так любили аристократы столицы, и которое теперь горело в пожарищах; мрамор белостенных дворцов был закопчен и треснул от жара, а пьяные сонки - победители доламывали то, что ещё не было разрушено и карабкались на пики Великих Небесных Башен - выколупывать золотую инкрустацию и драгоценные изумруды.
По дорогам, теряющимся в лесах и болотах, путая следы, таясь, уходили из Мунивер люди. Как воры или трусы. Весь цвет, вся знать Эшебии, точнее, те немногие, кто остался жив. Рыцари и легионеры войска Короля – Солнечного Брата, Андлолора Одина, братья из Ордена Солнечного Меча. Те, кто не убежали, горели сейчас на стенах города, у порогов своих домов, а косматые сонки дрались из-за побрякушек и оружия, стащенного у мертвецов.
По одной дороге, в лужах жидкой грязи, среди цепких кустов еле плелась маленькая группа, человек пять. Шестой, раненый и немощный, лежал на телеге, которую еле тащила по болоту тощая кляча.
Позор.
Кинф Андлолор Один, принцесса Эшебии, княгиня провинции Тал, властительница Долины Луны, едва плелась впереди. Со времени их бегства из дворца прошли сутки, но ей казалось, что свет рубина – короля все еще виден над вершинами бесконечного леса, и свет этот жег её. О, это твой грех, Кинф Андлолор Один! Не ты ли желала волнений и тревог, дорог и битв?! Не ты ли мечтала нарушить сонный покой и просила тайком богов о войне?! О, глупая юность!
Она закрывала усталые глаза, полные до краев стыдом и шла вперед, пока не натыкалась на дерево. Тогда чернокожий раб, бережно и почтительно взяв её за плечи, вновь выводил её на дорогу. Она отстраняла устало его руки и крепче сжимала рукоять меча, королевского символа власти – это был знаменитый Инушар Один, Око Света, Меч царственного её брата, принца Крифы, подаренный Великим Божественным Яром их далекому предку.
- Царственная Кинф, дозвольте мне нести меч, - тихо произнес раб, низко кланяясь. – Вам тяжело.
Кинф покосилась на склоненную курчавую голову и чуть поморщилась: кто он? Как зовут? Она не помнила; там, в прохладных коридорах дворца, он никогда не осмелился бы даже подойти к ней из боязни смертной казни.
- Нет, - её потрескавшиеся губы еле шевельнулись. – Не смей прикасаться ко мне… Я сама понесу его.
Раб отступил. Путь продолжился.
О, Боги! За что продлили вы скорбные дни мои?! За что услышали грешную меня в дни молитв? Принцесса Кинф Андлолор Один, Блуждающая Звезда, этого ли ты просила у светозарного Яра? Память, беспощадная память вернула её в те далекие дни, в прохладу и сумрак летнего дворца, где она, пятнадцатилетняя наследница Кинф, скучала среди бесчисленных хрустальных фонтанов. Луч солнца, пробравшегося сквозь плотные занавеси, сверкал в ярких каплях, а она, лениво играя ниткой алмазных бус, свисающих у неё с прически, ела виноград и смотрела как вода, пузырясь и играя, поднималась верх по причудливо изогнутым трубам фонтана и извергалась тугой светлой струёй, распадающейся на мягкие зонтики. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву плюща, обвивающего белоснежный мрамор колонн, яркими сияющими пятнами пляшут на мозаичном полу и её черному рукаву, рождая тысячи серебряных искр на колдовской ткани, по светлой воде в фонтане и но золотом лике Яра, выложенного мозаикой на стене…
- Царственная Кинф, - тихий, как шипение змеи, голос придворного учителя Сизи заставил её обернуться к затемненному столу в дальнем углу зала. Звякнули на шее золотые цепи с талисманами, солнце блеснуло на рыжеватых волосах и на королевском венце. – Думаю, я порадую вас. Ваши занятия закончены. В своем знании Высокого Слога вы затмили своего царственного брата…и даже меня, вашего покорного слугу.
- К демонам, на Холодную Гору, твой Высокий Слог! – она подскочила, и солнце запуталось во многочисленных браслетах на тонких руках, осветило её тонкую фигуру.- Сизи, разреши мне пойти на посвящение Крифы в рыцари, ну, пожалуйста!
Сизи строго поджал тонкие губы.
- Но, царственная Кинф, женщина – среди рыцарей?! Это невозможно.
Кинф заходила по темному полу, нервно сжимая кулаки:
- О великий Яр! Благословенная Мунивер! Сверкающая столица! Стоячее болото, проклятая тишина! О, Боги, прервите эту тишь! Как я ненавижу её! Ну, хоть бы заморские гости, хоть бы турнир какой, ну хоть один!
- Царственная Кинф, если ваш отец узнает, что вы мечтаете держать оружие, он вас накажет!
- Пусть узнает! Я сбегу и буду свободна! Недаром же меня зовут Кинф, Блуждающая Звезда!
- Проклятое имя, - зашипел Сизи. – Принцесса, убойтесь! Если я скажу хоть кому-нибудь о ваших словах…!
Но Сизи не скажет никому. Он мертв, как и город. Этого ты хотела, о, Блуждающая Звезда?
Они убегали ночью, но в свете пожаров видели все, и она с ужасом понимала, что любила «ненавистный город», его тишину и прозрачную, возвышенную красоту, роскошь, тенистые аллеи на Фонтанной Площади, храмы под Великими Башнями, улицы, мощенные серым камнем, свой дворец, утонувший в зелени и заваленный и изукрашенный золотом, которое дарил любящий отец, как дарят верующие древнему идолу.
Теперь улицы были ограблены и вместо легких светлых фигур горожан по тротуарам носились толпы озверевших сонков в шкурах медведя-вонючки, закованные в железо головы беспрерывно гудели что-то хриплыми голосами …
Стены и хрусталь разбиты, в её светлом замке белые колонны закопчены, на мозаике лежит слой пепла от сгоревшего плюща. На стенах и у подножия трона, где золотом и серебром были выложены светлые лики Яра, зияют дыры: варвары выколупали драгоценности. Мраморные статуи Богов низвергнуты с пьедесталов, а посреди тронного зала теперь стоит мерзкая козлоногая фигура из низкой меди, во лбу которой горит мутный красный камень, и ей с хриплым воем поклоняются эти животные с голыми задницами! Этого ты хотела, о, Кинф?
Позади на телеге застонал и зашевелился Крифа, и Кинф обернулась. С сожалением глядела она в бледное лицо, на тонкие руки принца - Свари, придворный маг-целитель, сказал, что брат умрет к заходу солнца. Бедный Крифа! И на твою светлую голову навлекла проклятье Кинф - Блуждающая Звезда!
Когда сонки ворвались во дворец, старый Король Андлолор и юный принц, едва посвященный в рыцари, взялись за оружие. Рабы и слуги, в ужасе визжа, разбегались, бросая копья, а дворцовая стража, выставив алебарды вперед, шла против целой орды завоевателей, чтобы быть убитыми уже через десять минут. А завоеватели все шли и шли, как крысы, заполняя своими крысиными телами залы.
Верных людей было мало, почти все они были перебиты, маленькая горстка не смогла защитить королевскую семью. Сонки стали стрелять, и в числе первых был убит Король, закрывший своим телом детей – так утверждал рыцарь Горт, бредущий теперь по болотной грязи вместе с Кинф. Стрела застряла в плече Крифы, но он выдернул её и в следующую минуту его меч напился кровью. Рыцари во главе с Крифой вступили в бой с сонками, удерживая их на лестнице, а её, принцессу, схватил чернокожий раб, и, сунув как узелок под мышку, вынес какими-то темными коридорами на задний двор. Там были готовы лошади, и старый опальный маг Савари, ещё вчера высланный из столицы в провинцию, а теперь таинственным образом здесь оказавшийся, схватил её и бросил в телегу, завалив вонючими невыделанными шкурами. Через минуту рядом положили израненного Крифу.
Минуту, еще минуту назад он был жив и полон сил, а теперь лежал с нею изрубленный и почти мертвый… о, Боги, почему вы не забираете её жизнь вместе с жизнью брата?!
- Кинф, - позвал Крифа и открыл темные глаза. Принцесса, едва не свалившись в грязь, рванулась к нему.
- Крифа!
Лошадь остановили, и девушка вскарабкалась на шкуры, к брату. Он долго смотрел в её лицо покрасневшее от солнечных лучей, на её растрепанные волосы… Когда-то они были увенчаны короной а теперь из них медленно падали алмазы с разорванной нитки. В глазах сестры дрожали слезы.
- Не плачь, - он легко коснулся её щеки своей прозрачной, почти ничего не чувствующей рукой. – Все так, как должно быть. Дай мне мой меч; я хочу еще раз ощутить его тяжесть в своей ладони…
- Ты умираешь, Крифа, а так быть не должно!
- Знаю; и все же ты должна выслушать меня. Принцесса Кинф, Блуждающая Звезда, - его голос стал торжественным, – признаешь ли ты меня королем Эшебии, законным наследником трона?
- Да, мой господин, - давясь слезами, ответила Кинф.
- Готова ли ты выполнить мою волю, волю наследного правителя и твоего повелителя?
- Да, Король Крифа Андлолор Один.
- Кто с нами?
Юноша, одетый в царское облачение, не мог уже видеть сам. Кинф отерла слезы и оглядела хмурые вздрогнула; слова брата были частью ритуала посвящения в короли, но…
- Крифа, женщина не имеет права восходить на престол! - зашептала она, но он перебил её.
- Женщине – нельзя, но тебе, моему близнецу, союзнику и другу, можно. Царь Чет, что напал на нас, хочет получить корону, нашу с тобой корону, и ты должна будешь отомстить ему. Он должен умереть.
- С нами рыцарь Горт, твой учитель Савари и два раба.
- Хорошо, - Крифа закрыл глаза. Его рана на груди снова открылась и по молодой руке, свисающей с телеги, потекла яркая кровь. – Это именно то, что нужно. Великим Богам угодно было разделить нас, и вместо одного существа родились два. Мне достались ум и сила, тебе – ум и твердость духа. Теперь настало время нам соединиться, словно мы опять одно существо в утробе матери… Знаешь ли ты легенду о трех братьях, породненных железом?
Кинф! Можно ждать, можно выбрать тебе мужа и родить наследника трона, но это слишком долго! Я хочу увидеть Чета в Чертогах Богов раньше, чем истлеют в земле мои кости, и сказать, что он зря старался – он не стал настоящим королем, убив нас! Чет не получил символ королевской власти – Инушар Один, и не должен получить ни одного Меча из Трех, понимаешь? Два из них неизвестны и забыты, их истинные имена знают лишь их хозяева – ну, и я. А Инушар Один… Если я умру королем, вы должны будете похоронить его вместе со мной. Чет может найти мою могилу и достать его. Поэтому я не должен умирать, ясно? Ты станешь мной, а я – тобой. Умрет Кинф, - Крифа открыл глаза. - Отец уже смеется в Небесных Чертогах.
Выдать себя за Крифу, воевать…О, Боги!
- Хорошо, - согласилась она, - давай же скорее!
- Об этом будем знать лишь мы. Ты должна это сделать! Мы с отцом будем смотреть с небес, и смеяться над Четом! Как мне хочется посмеяться…
Кинф, Кинф, это искупление твоего греха!
- Но Король! Принцесса не умеет владеть оружием! – возразил рыцарь Горт. – Всем сразу станет ясно, что она – женщина, и тогда…
- Умеет, - возразил Крифа, глянув на сестру. – Я учил её, она держала в руках Инушар Один. Мы вместе играли в залах для воинов. Вам остается лишь умножить её мастерство.
- Но Крифа, я же женщина! – простонала Кинф. – Меня поймают и сожгут на костре, если узнают!
- Нет, этого не будет. Я уже вижу отца, и он говорит, что ты соберешь войско и отомстишь Чету. Клянись! - торжественный голос Крифы снова разнесся над болотом:
- Знаешь ли ты легенду о трех братьях, породненных железом?
- О, да, мой Король .
- Расскажи.
- Солнцеликий Яр позвал к себе трех воинов, равных по силе, и разложил перед ними три меча: Инушар Один (Око Солнца), Этим Один (Блеск Солнца) и Айон Один (Луч Солнца). И велел он им ответить на вопрос: «Что есть смерть?» И первый из Андлолоров ответил: «Это лишь промежуток между двумя жизнями». И отдал ему Яр Око Солнца, чтобы, дабы защищал он короля.
Второй воин ответил: «Это честь на поле боя». И отдал ему Яр Блеск Солнца, чтобы могучий воин прославлял величие его.
А третий воин рассмеялся и беспечно ответил: «Смерть? Кажется, это то, что случается с человеком в конце жизни. Странно, что ты, Бог, не знаешь такой простой вещи!». И отдал Яр Луч Солнца весельчаку, чей язык остер, как меч.
Крифа вдруг дернулся судорожно и до боли сжал руку сестры; его потемневшие глаза на бескровном лице были как черные провалы.
- Хорошенько помни эту легенду! Её имеют право знать лишь наследники королевской крови. Её и имена мечей и их обладателей. Они знают… знают и еще одну тайну. О венце и Лесной Деве. Это древние реликвии… По этим знаниям в спорном случае выбирают короля. Я рассказывал тебе о них. Хорошенько помни! Теперь найди своих братьев по оружию, - сказал он; он уже не видел и не слышал, даже её вопли и причитания не доходили до его сознания. – Меч Этим Один у рыцаря Натаниэля, он еще на прошлой неделе бежал из Мунивер от гнева отца. Айон Один у… - договорить он не успел, голос его вдруг осекся и причитания Кинф взлетели над деревьями:
- Крифа! Крифа!
Юноша, совсем еще хрупкий мальчик, удивленно раскрыв рот, удивленно смотрел в небо мертвыми глазами. Тонкие пальцы разжались, освобождая от своих объятий рукоять меча; рыдала женщина, молчали рабы, и промежуток между жизнями был долог и скорбен.
- Королева, - Савари, старый маг, с высохшим от времени лицом откинул капюшон и склонил седую голову. Рабы опустились на колени прямо в грязь. Хмурый старик вынул из слабых рук клинок и протянул его девушке, рыдающей у изголовья умершего. – Теперь ты наша королева. Идем, мы должны выполнить последнюю волю нашего бывшего короля.
- Да, - она больше не плакала; тонкие пальчики, украшенные перстнями, перепачканные в болотной тине и грязи, сжались на гладкой, еще теплой рукояти. Тепло рук брата Крифы… она навсегда запомнит его.
Рыцарь Горт снял с Крифы шлем и подал ей.
- Мы должны будем уехать из Эшебии, - сказал Савари. Она глядела в мертвые глаза брата:
- Да.
- Надолго.
Ответа не было.
Черный раб закрыл лицо покойного принца её черным покрывалом.
**************************
В далекой Пакефиде, разделенной на множество Мирных Королевств, была открыта пещера…
**************************
Шут был голоден, но не побит (побить его, правда, не пытался никто, кроме царя Чета, но и тому не удавалось), и это было хорошо, потому что означало, что он все ещё жив. Убить его хотели многие, но никто не мог, включая царя, а сытость представлялась ему возможной лишь у Врат Небесного жилища Яра, а побитым (точнее, испинанным) мог быть только его труп.
«Удачно складывается жизнь»,- отметил Шут, удобно устраиваясь на разрушенном пьедестале из-под бога, низвергнутого сонками с крыши, куда тот предварительно был втащен на веревке. Статуя разлетелась вдребезги под громкий одобрительный рев толпы. Очень, очень зрелищно и весело было.
Сапоги Шута были истрепанны (но все-таки были), темно-фиолетовый костюм с серебряными заклепками почти новый (всего третий год ему), длинные светло-пепельные волосы вымыты (на прошлой неделе), а ножны внушительных размеров меча были начищены до блеска, и это было странно вдвойне. Или втройне.
Во-первых, Шут был карянином-аристократом. карянин – и вдруг Шут. Во дворе царя сонков – завоевателей. Его, конечно, пытались вздернуть, но не так-то просто успокоить лучшего поединщика и фехтовальщика в Эшебии.
Прежде, чем он успокоил самых отчаянных сонков, его оставили в покое. И он остался шутом. Шут - карянин. Шут – дворянин. Странно. Во-вторых.
В-третьих – это его ножны. И меч. Ну, это-то было объяснить легко, зная, что собой представляет сам Шут. Меч был старинным и драгоценным уже одним своим лезвием, отточенным острее бритв цирюльников и отполирован яснее, чем все зеркала Эшебии… которых, впрочем, осталось не так уж много: сонки не любят смотреть на себя с похмелья, а похмелье у них было почти каждый день.
Рукоять меча была украшена золотом и рубинами; меж узоров на гарде змеилась изящная надпись.
Правда, буквы были старые и забытые; черт знает, что там было написано. В общем, меч был дорогой, но будь он даже посыпан бриллиантами, или украшай его рубин-Король (величиной с голову слона), никто из сонков и подумать не посмел бы о том, чтоб украсть его. Вот не подумал бы, и все.
Итак, голодный Шут сидел в разграбленной зале бывшего короля Андлолора, ожидая обеда – а что? Его и кормили при дворе. Если ограбить карянина побоялись, то дворец – нет. И ограбили. А потом подожгли. А еще потом приехал царь Чет и переколотил идиотов - грабителей дубиной, но было поздно, и ему пришлось жить в том, что от дворца осталось.
Посередине грязного закопченного зала на опаленных жаром плитах поставили мерзкое сонское божество: похабный козлоногий Чиши из низкой меди. Сонки, пытаясь прославить себя в веках, наградили бога всеми своими национальными чертами, добавив от себя ещё кое-какие детали, и несчастная статуя была похожа на пьяненького вдрызг сонка, идиотски ухмыляющегося, пропившего последние штаны, да еще и награжденного неверной женой парой отличных коровьих рогов. Из толстой, как у непотребной уличной девки, задницы торчал хвост (опять-таки коровий), а на мерзейшей физиономии вместо единственного глаза сиял редкий, мутно–красный, как розовое вино, алмаз. Конечно, рога, хвост и всего один глаз – это была отсебятина, ни рогов, ни хвостов у сонков не было, и глаз было два (если, конечно, второй никто не выбил в драке), но если отбросить вольные изыски неизвестного ваятеля, то божок, конечно, походил на сонка как две капли воды.
И сему гибриду коровы с сонком поклонялись все сонки, но не царь Чет. Конечно, как и завоеватели, он явился из соседней Пакефиды, но он не был сонком. Он был регейцем, и потому в Чиши не верил. Вследствие этого статуя была изрядно оплевана и обпинана им – на ней он вымешал свою пятилетнюю злобу (а может, и досаду оттого, что Чиши не подарил хоть немного разума своим детищам-сонкам…хотя откуда разум у такого-то божества?!). А злиться было на что: завоёванная пять лет назад огромная Эшебия лежала в руинах оттого, что не покорилась до сих пор, и то там, то сям бунтовали города и провинции, и сонки косматыми медведями катились по дорогам, и снова звенело оружие и горели дома… Похоже, самим сонкам такая жизнь даже нравилась (а что? Грабь да грабь), но не Чету. Ремесленники бежали, а которые не бежали – тех убивали в постоянных набегах сонки, не сильно разбираясь, кто прав, а кто виноват; разоренные крестьяне прятались и не хотели платить податей; собирая подати силой, сонки попутно предавались своему любимому делу – грабили; за это их подкарауливали на лесных дорогах потемнее и поуже и убивали, возвращая и подати, и награбленное; разрушенная страна все больше и больше сопротивлялась и, как следствие, все больше разрушалась, попутно уничтожая некогда огромную армию Чета. Война все ещё длилась, и Чет ощущал себя так, словно он живет на помойке. Можно было б идти и покорить соседнюю страну, но силы были уже не те, солдат было мало, да и те годились лишь на то, чтобы запугивать тупых крестьян… И вся жизнь протекала в разрухе, хаосе и нищете – а ведь он-то рассчитывал на царскую роскошь и красоту! Но сонки испоганили все, а потом как-то незаметно исчезли сами, огромная армия вдруг пропала; истребив, разрушив страну, они принялись разрушать собственные жизни. Чет понимал, что застрял здесь навсегда, и это его злило. И не помогал ничего этот толстозадый гад Чиши, как бы ему ни молились.
- Вороны Черных Ущелий! – рявкнул Чет, долбанув кулаком по подлокотнику так, что едва не разбил себе перстнем мизинец. Скривившись от боли, он попытался комфортнее устроиться на неудобном каменном троне и плюнул в ненавистную статую. Но не попал. Шут хихикнул, но Чет не услышал. Или сделал вид, что не слышит.
- Ты, идиот! – рявкнул Чет, потирая ушибленную руку. – Ну-ка, повтори, что там с этими мечами… проклятые железки!
- По каким-то там сказкам Мунивер основал Яр, - послушно отозвался Шут, разглядывая свои ногти.- И подарил вместе с мечом Первому из Андлолоров. И меч является священным доказательством того, что тот, кто им владеет, законный наследник престола, благословленный самим Яром.
- Это я знаю, тысячу раз слышал, - раздраженно зарычал Чет.- Что написано на мече-то?
- А Ин его знает, - беспечно ответил Шут. – Вообще обычно имя меча пишется.
- Вы еще и имена им даете? – взревел Чет.- А на королевском мече-то что написано было?
- Думаешь, ритуал какой, от которого тебя сразу признают королем – ты на это намекаешь, что ли? Очень может быть; формула, или её кусочек – а остальное на других мечах, - спокойно ответил Шут. Его тон начинал – а может, и продолжал – бесить царя.
- Это надо же! А знал это один Андлолор! А тупые сонки…
- …опьяненные победой и вином из ограбленных подвалов, великодушно дали уйти всем оставшимся в живых рыцарям и издыхающему щенку Крифе, которого, кстати, посвятили в рыцари, и он уже мог знать Королевскую тайну, - закончил Шут фразу, слышанную сотни раз. Чет соскочил с трона и заметался по залу, о дороге пару раз пнув развратное божество, итак уже порядком ободранное. От пинка статуя печально и гулко загудела и тут же, как по сигналу, появился некто в черном в темном провале дверей, почти освобожденных от остатков разбитых в щепы дверей.
- Слушаю, мой царь, - голос человека, почти слившегося с темнотой, был подобен сладенькому блеянию – но то блеяла б змея, если б умела.
- Не называй меня царем! – почему-то разозлился Чет. – Не то я поставлю тебя сюда вместо этого чучела! Какой я, к демонам, царь, если все чихать на меня хотели?! От последнего неумытого крестьянина до тебя, засранец! Ну, что там за событие в Мунивер?
Черный коротышка скосил пакостливые глаза на Шута, неторопливо грызущего ногти, и неуместно хихикнул.
- Да-а, - неопределенно протянул он.- Не знаю, говорить ли?
- Говори-говори, - вмешался Шут, отрываясь о своего важного занятия. – Ты, наверное, о могиле Кинф? Разыскали сестричку щенка Крифы, Чет, - не обращая внимания на скисшего коротышку, который, должно быть, думал, что он единственный знает эту важную новость, и первый расскажет её царю.- Мертвым – мертвехонька лежит себе она и косточками белеет…
- Демоны! – выругался Чет, багровея. – Девку разыскали, а где же сам Крифа? Его же ранили при захвате дворца? – подчеркнув слово «ранили», произнес Чет. Черная тень у двери торопливо поклонилась, но Шут опередил её с ответом.
- Ну да, ранили… Как тростинку изрубили, руку-ногу оттяпали да сердечко проткнули. И дался тебе этот Крифа с его мечом! Согласись, царь: один клинок, пусть даже и царский, не решит ни-че-го. У тебя столько воинов, и все вооружены, и уж коль скоро ты не смог с такими-то тысячами оружия завоевать Эшебию, то один Инушар Один тебе не поможет.
- Эй, ты, помолчи-ка! – рявкнул Чет. – Я, кажется, не тебя спрашиваю, а Первосвященника!
Шут пожал плечами.
- Что поделаешь, если твой Первосвященник так глуп, что и ответить толком сам не может?
- Шут, ты ходишь по лезвию!
- Все мы ходим по лезвию. Одни, правда, по наточенному, как бритва, а другие – по тупому, как бревно. Иногда вовсе и не грех пройтись по такому…
- Придержи-ка свой язык, Шут!
- Держу, царь!
- И не называй меня царем! – взревел взбешенный до крайности Чет.
- О, извини, царь! Я и забыл, что слово «царь» тебя бесит, царь! Попытаюсь быть сдержаннее.
- Заткнись! Лучше ответь – раз уж ты у меня служишь и ешь мой хлеб, - похож ли Крифа на своего отца? И сколько ему лет должно бы быть?
- Опять-таки ты не прав, царь, - Шут соскочил с пьедестала. – Разве я служу тебе? Я ежедневно оскорбляю и злю тебя, а вместо обещанного много раз топора получаю пищу и кров…
- Ничего, это можно быстро исправить!
- Но, с другой стороны, я действительно знаю, что Крифа не похож на своего отца, так как сильно похож на мать. Можешь мне верить, потому что я раньше часто бывал при дворе и знавал всю династию в лицо.
- Да ты же врешь, ублюдок! – заорал Чет вдруг. – Ну, конечно, врешь! Ты же служил им, а теперь врешь мне, чтобы я не нашел Крифу! – Царь ухватил скипетр, но не успел им даже замахнуться – на запястье у него сомкнулись железные пальцы, и холодные серо-зеленые глаза глянули во взбешенное лицо Чета.
- Мне кажется, мы оба знаем, почему я служу тебе, - угрожающе произнес Шут, и царь моментально остыл. Более того – дыхание ужаса коснулось его лица, и он съежился под угрожающим взглядом Шута. – И ещё: никогда не смей называть меня ублюдком. В отличие от тебя я - законнорожденный.
Шут отпустил руку царя и, развернувшись, быстро вышел вон. Скипетр, тускло поблескивающий в руке царя, неуверенно дрогнул и опустился; у царя почему-то не родилось желания запустить его в удаляющуюся спину Шута. Более того – он испытал стыд, какой испытывают люди, незаслуженно обидевшие друзей; а когда глаза друга становятся страшнее глаз врага – не лучше ли благоразумно спрятаться?
Что, собственно, Чет и сделал.
А в Мунивер произошло событие. И молва об этом тут же разнеслась аж до самого дворца. И об этом-то, собственно, и пришел оповестить царя Первосвященник.
Так что же случилось?
А случилось следующее: в Мунивер, серую и мрачную, пропахшую насквозь перегаром, в старую Мунивер, где сонки чувствовали себя как дома а добрые горожане двигались бочком-бочком, и то вдоль стен – одним словом, в Мунивер, уже пять лет не видевшей нормальных лиц (рожи сонков не в счет), ступил рыцарь.
Впрочем, что удивительного в том, что в столице страны, охваченной войной, появился ещё один вооруженный всадник? Ну, едет себе и едет, и даже никого не трогает. Ну, плетется за ним свита. Ну, одет по-иностранному, по-пакефидски… ну, есть длинный меч да породистый конь… Вот, собственно, и все. Рыцарь как рыцарь. Но! Сонки, завидев его, разбегались по темным закоулкам, как тараканы по щелям, ибо рыцарь-то был не сонк.
Каром, эшебом или регейцем он был, тот рыцарь, и ехал не таясь.
Странно!
Впрочем, нет, не эшеб он и не кар. Ну, какой же карянин (а тем паче – эшеб) добровольно наденет эти зеленые тряпки поверх расшитого серебром красного камзола? Какой карянин позволит собрать волосы серебристой (а хоть бы и золотой) лентой? И у какого карянина вы видели такие дикие, светящиеся зеленым фосфорическим светом глаза?! Ясное дело, не эшеб он и не кар. И потому убегали в страхе сонки, зная, что новоприбывший – регеец, из покинутой ими Пакефиды, а с ним никто и связываться не хотел. Даже прилично хлебнув.
Был и другой щекотливый момент.
Царь Чет. Он вечно был недоволен, что бы ему ни докладывали. Ругался, когда подавили бунт на Мельничьем Хуторе, ругался, когда загнали и убили карянского рыцаря, невесть откуда взявшегося на границе, ругался, когда сожгли непокорные Дан и Норторк. Говорит, по-другому надо было. А как по-другому-то? Подъезжаешь к мельницам, а они тебе - на в дыню камнем…Осерчали и сожгли, конечно. И рыцарь этот, чего удирать стал? Небось, шпион? Конечно, его непременно надо было убить!
А этот иностранец… по его лицу сразу было видно, что с ним нужно «по-другому»; только вот ведь незадача – не умели сонки по-другому. И еще морда у него такая была…словом, не факт, что с ним получилось бы «по-другому», даже если б кто умел; да он сам первый в морду даст!
А убьешь – Чет снова недоволен будет. Пусть-ка он сам разбирается!
А про регейцев пакефидских много чего занятного рассказывали. И что неимоверной силой они обладают, и что колдуны они все, и что в одиночку спускаются их принцы – да и за принцессами водятся такие грешки,- в Черное Ущелье и рубят там диких псов, а утром возвращаются целые и невредимые – это из Ущелья, где при переходе в Эшебию нашли свою смерть не самые трусливые сонки!
А самые же отчаянные и смелые удостаиваются великой чести – дружбы Дракона, и тот дарит другу своему из людей каплю своей крови, и становятся у друга Дракона глаза Драконьи – светятся они светом зеленым, фосфорическим. И потому бежали сонки.
Конечно, с ним надо по-другому! А ну, как укусит?!
А приехавший – ясное дело, принц! - пакефидец ехал себе спокойно по улицам, грубо и добротно сколоченным из серого булыжника с высеченными на нем мерзкими мордами Чиши, ехал по главной площади, где еще сохранился фонтан, сложенный, правда, уже не из хрусталя, а из черного мрамора. Мерзкое сплетение тел было вырезано в камне, черная вода волновалась и поблескивала, когда серо-стальные холодные струи извергались из ушей и оскаленного рта одноглазого каменного божества. И башни сохранились, и вершины их по-прежнему украшали рубины… Пакефидский принц был на редкость маленьким и хрупким. Можно сказать – женственным. Ни внушительных размеров меч, ни окованные железом перчатки, ни пояс тяжелый, украшенный дорогими камнями и зеленым металлом, мужественности ему не придавали. Скорее наоборот. Молод был принц, что еще скажешь. Едва ли стукнуло ему семнадцать. И, как и всякий молодой человек, он был любопытен донельзя.
- Савари, - позвал он, обернув голову в серебристом шлеме, увенчанном длинными перьями, к всаднику слева, сидящему на черном жеребце. Седовласый старик, прячущий темное морщинистое лицо под капюшоном черной рясы, почтительно склонился:
- Что, мой господин?
- Это что, и есть та самая прославленная статуя царя Чета?! – и рыцарь звонко расхохотался, закинув голову, а его свита позволила себе слегка улыбнуться, разделяя веселье хозяина.
Статуя-храм была громадна, и все же то, что о ней говорили, было явным преувеличением. А рабы, что её ваяли, были лишены и капли художественного вкуса. В подножии статуи, в складках одеяния сидящего будто бы Чета, был устроен вход в храм, что придавало какой-то неприличный оттенок всему виду. В храме свершались обряды в честь сонских богов, и дым из курильниц и жертв, сжигаемых на алтарях, выходил из каменных ноздрей царя, отчего нос статуи закоптел донельзя; вытаращенные глаза статуи были с ненавистью обращены к импровизированному дымоходу.
- Забавно, - подвел итог рыцарь, посмеявшись. Бесстрастный Савари кивнул головой, соглашаясь.
- Что забавляет тебя, о, высокий господин? – раздался внизу сладенький голосок и рыцарь перевел взгляд на мостовую.
На серых плитах стоял маленький тощий сонк с гадливой хитрой физиономией, слишком маленький для сонка. Как и у прочих сонков, у него была чрезмерно развита нижняя челюсть, стриженные под горшок сальные волосы и торчащие уши. Однако, вместо шкур вонючего медведя на нем была не то сутана, не то мантия из чистого и нового черного бархата, а на грудь спускалась массивная золотая цепь с прикрепленной к ней медалью (на ней был изображен рогатый Чиши), словом, перед приезжими стоял сам Первосвященник собственной персоной.
Рыцарь не ответил и сонк еще раз поклонился, улыбнувшись еще гаже и уставившись в лицо собеседника добрыми немигающими круглыми глазами голодного крокодила.
- Меня зовут Тиерн, высокий господин, - пропел сонк, стыдливо поджимая пальцы грязных ног, с обломанными и нечищеными Бог знает с какого времени ногтями. - И я очень рад приветствовать вас в столице. Что привело сюда столь высокого господина со столь пышной свитой?
«Высокий господин» неторопливо оглядел черную фигуру Первосвященника и ответил:
- Я путешествую.
Слова, вырвавшиеся из суровых губ гостя, вдохновили Тиерна на новые излияния, и он тотчас продолжил:
- Ну, конечно же, высокий гость путешествует! Это так трогательно – посетить Мунивер! Я догадываюсь, что высокий господин из знати, так сказать… Хе-хе… Но ему нечего опасаться: царь Чет не будет преследовать вас, наоборот, он будет очень рад вашему визиту!
«Высокий гость» уничтожающе глянул вниз, слегка тронув меховую накидку из шкур волков, переброшенную через седло, и усмехнулся: его, наследного принца, пытаются успокоить!
Какая, однако, дерзость…
- Я принц из Пакефиды, - холодно оборвал он восторженные излияния Тиерна. – И в Мунивер я впервые. Очень мне неприятно слышать, что здесь принято преследовать иностранную знать. Но, как бы то ни было, я не привык отступать в испуге. Так что оставьте свои успокоения при себе и скажите мне лучше, зачем вас послал царь Чет – или в Мунивер всех приезжих гостей встречает Первосвященник?
Это было ново; Тиерн даже на минуту ошарашено умолк, судорожно перебирая пальцами засаленные и вытертые края рукавов своей сутаны (видно, приступы нервозности случались у него довольно часто, раз он успел так порядочно истрепать новую ткань), усиленно пытаясь сообразить - как это приезжий догадался о его высоком сане; но придумать ничего не удалось, и потому пришлось отвечать:
- О, сколь проницателен блистательный принц! Вы, конечно, правы, светозарный: не каждого гостя встречаю я лично (чаще их встречает стража с дубинами…), но вы – особенный. К нам редко заезжают рыцари, а тем более – принцы (а и в правду, слушай! Ты-то как сюда добрался? Почему еще на границе не зарезали?! Странно…), и потому царь Чет велел оказывать самый почтительный прием высоким гостям.
Принц усмехнулся и многозначительно переглянулся со своей свитой (у Тиерна скучно и противно заныл живот; кажется, он знал, почему гостя не зарезали на границе… по ходу дела, резать там больше некому…).
- Кажется, мы нашли ночлег на сегодня, - самому себе сказал рыцарь, натягивая поводья, и Тиерн закланялся вновь.
- И на сегодня, и на столько времени, на сколько сами пожелаете! Царь Чет приглашает вас к себе во дворец. Он велел мне торжественно встретить вас и проводить.
- Это мы поняли, - небрежно бросил рыцарь, глядя на жалкую фигурку, шарахнувшуюся от копыт коня и усмехаясь. – Да уж, торжественная встреча…
Но это было далеко не все.
Первосвященник, позабыв вдруг о своем великом и, несомненно, высоком сане, неожиданно сунул тощие пальцы в рот и свистнул громко, по-разбойничьи (собственно, это была его первая профессия); из-за всех углов раздался громкий топот, и скоро маленький отряд был взят в кольцо, окружен целой армией сонков на диких мохноногих лошадках, скалящих зубы и шарахающихся о лошадей приезжих. Сонки тоже скалились, стараясь изобразить на своих опухших рожах приветливую улыбку.
- Да-а,- на лице принца появилось легкое недоумение, и даже изумление по поводу появления такого множества косматых, обезьяноподобных фигур. - Вот это действительно торжественная встреча!
Он чуть тронул поводья и крепче сжал рукоять меча; слева черноволосый рыцарь, звякнув железом об изукрашенную ручку хлыста, положил твердую руку на оружие:
- Это ловушка, господин, - тихо произнес он. – Прикажешь разогнать сонков?
- Не стоит, Горт, - спокойно ответил принц, не выпуская, однако, оружия из рук.- Мы ведь приехали с миром. Пока. И нас пригласили в гости. Не будем нарушать законов гостеприимства.
Тем временем двое сонков (поздоровее и почище остальных (впрочем, и одного хватило бы за глаза)) закинули тщедушную тушку Первосвященника на великолепную белую лошадь, крытую фиолетовым ковром с золотым шитьем и опушкой, заседланную новым седлом («Ворванная коняга, - подумал с усмешкой принц, прикрыв лицо краем плаща, чтобы никто не видел его издевки,- как пить дать – ворованная».), и тот, тяжело отпыхиваясь, взял в руки поводья и ударил лошадь грязными пятками в бока. Сильный скакун покорно затрусил по улице, а вслед за ним потянулись и остальные…
********************************************
Теперь перехожу к самому интересному в этой истории.
Ну, с нами-то все понятно: мы, переодевшись в пакефидцев, шлялись по стране с группой исследователей (да и отдельно от них), всюду совали свой нос и искали возможное место того непонятного временного переброса - что это такое мы понятие не имели, но посмотреть хотелось. А вот она-то…
Она тут вообще была не при чем. И даже её здесь не было. И она, наверное, никогда не бывала тут, в нашей Вальхалле. Запутал? Сейчас объясню.
Она была неудачницей (Ничего себе, объяснил! Ко всей путанице прибавил ещё и это! Ты, Белый, яснее выражайся, а то тебя, как писателя, на мыло…), притом классической. На вечеринках на неё обязательно что-нибудь проливали и опрокидывали, на лестницах у нё ломались каблуки на новых туфлях, на работе обязательно раз неделю что-то замыкало, и её стол встречал её дымом, шипящим оплывшим пластиком и тучами искр из всех ящиков… в общем, та еще жизнь была у бедолаги. Для совсем уж классической неудачницы – бедняжки ей не хватало лишь очков в жуткой оправе на носу, а так – все по писанному.
Итак, девушка-неудачница. И она вовсе не удивилась, когда однажды нашла в своем столе странную записку – сделанную, кстати, не на электронной карточке, а на бумаге. Обыкновенной бумаге, какую уже лет сто никто не использовал в её конторе.
На грубой шероховатой поверхности были наклеены неровные буквы, вырезанные - опять же! – наверняка допотопным неудобным инструментом из железа, с ручками из пластмассы (или же просто покрытыми густым слоем облупливающейся зеленой краски…), называемыми «ножницы», и вырезаны они были из допотопных журналов, какие, может быть, сохранились в Доме Знаний на самом верхнем этаже, где мыши-уборщики ежедневно ломались, не успевая истреблять сладковатый запах бумажной пыли.
Она лишь устало ругнулась, скользнув взглядом по трем коротеньким словам, составленным из разноцветных квадратиков.
«Я тебя убью».
Так просто – я тебя убью. И все. Никаких объяснений.
Отругав как следует любителя старины, чертова идиота, она скомкала листок бумаги и кинула его на пол. Три мыши-уборщицы вцепились в белый комочек, и через минуту его не стало.
«Опять какой-то идиот решил меня столкнуть на линию, - хмуро подумала она, разглядывая сумочку, в которой лежал газовый баллончик. – Ну и пусть толкает! Черт с ним!»
Она открыла ящик стола и достала все, что ей нужно было для работы, и…
******************************
Во дворце царило оживление; издалека, с дороги, был виден крепостной вал, а за ним черные стены, на которых то тут, то там, загорались золотые квадратики окон – сонки готовились к приезду гостя. Узкие переходы были похожи на муравьиные тропки – слуги-сонки сновали туда- сюда, волоча тысячи вещей, нужных и не нужных. И все этим мельтешением и хаосом командовал неутомимый Чет.
- Эй, вы, там, у колонны! – орал он через весь зал, который торопливо приводился в порядок ордой сонков. – Сильнее трите эту сажу, мрамор должен блестеть!
Раньше, при короле Андлолоре, это был самый прекрасный зал из всех залов; он и теперь сохранил былое величие. Огромные колонны, хоть и закопченные (иногда царю готовили еду прямо здесь же, разводя костер посередине зала), были почти не тронуты, мраморные плиты пола, наспех выметенные и отмытые, ещё хранили былой рисунок – светлые лики богов, составленные из мозаики, - ступени у подножия трона все ещё были украшены резьбой, и каменные львы по бокам скалили зубы… Эх! Но где былая воздушная белизна, изящные драпировки, ковры и цветы, зеркала и хрусталь..?
Сонки приволокли шелковые подушки, какими-то подобиями ковров застелили дыры в полу (там, где раньше золотом и изумрудами были выложены имена династии Одинов), кое-как прикрыли голые стены трофейным оружием…Чет, взъерошенный, черным вороном метался с лестницы на лестницу, раздавая пинки и тычки, и его плащ развевался за спиной, как крылья:
- Уберите эти жалкие лохмотья! – орал он, выбив из рук сонка вазу с какими-то нелепыми колючими цветами. Вода окатила его парадный плащ, попала на черный халат, промочила пушистую, из блескучего меха безрукавку и добралась до нижней рубашки (скажи проще – Царь облился с головы до ног и промок насквозь. Вот спасибо, подсказал!), но царь словно не замечал этого; в пылу приготовлений не замечал он и того, что ему то и дело наступают на ноги, толкают, оставляя синяки на боках, тычут в него тупыми саблями, кое-как заткнутыми за пояса. – А вы, идиоты, куда прете ковер?! Закройте им дыру у трона! Больше, больше подушек у пиршественного стола…Вы, олухи, я не хочу опозориться! – орал он, подпинывая не к месту довольных сонков (а они и правда были рады: царь, хоть и ругался, был доволен, а значит, они раз в кои-то веки угодили ему, ничего совершенно не делая для этого). Его черная борода встопорщилась, волосы растрепались, царский Венец съехал набок, но сам он был оживлен и весел, словно наступил праздник.
- Советник! – закричал Чет, и, скользкий как угорь, сонк вынырнул из толпы работающих и усердно заегозил рядом. – Как думаешь, что нам сулит приезд принца? Не забудь, он – регеец, пакефидский принц!
Сонк – опрятный, необычно подтянутый для сонка, даже приятный на вид, - задумчиво пригладил волосы и поправил какую-то одному ему видимую складку на одежде.
- Пакефидский принц – это хорошо,- задумчиво произнес он, пытливо – настороженно вглядываясь в оживленное лицо царя. – Если он едет один, да еще и с такой маленькой свитой, то наверняка он едет с дипломатической миссией. А таковая миссия из Пакефиды – это вдвойне хорошо. Заключать какие-либо договоры с такими странами, как Мирные Королевства…
- Я знал, я знал, - Чет готов был плясать от радости, даже подпрыгивал, отчего его многочисленные побрякушки - подвески, цепочки, пряжки, - издавали звон. – О, я знал, что эта Эшебия приведет-таки меня к величию! Пусть теперь катятся к чертям эти упрямые эшебские мастера, пусть скрываются по подземным шахтам – сюда придут наемники, целые полчища работников из Пакефиды, и они будут для меня разрабатывать рудники, ведь Эшебия стоит на золоте, копни – и добудешь, - и строить замки, прославляющие меня в веках, и я буду богат, сказочно богат, и я вернусь, вернусь в Пакефиду, но не как жалкий царек засранной страны, а как равный им, как Чет Великий!!!
Дело в том, что начал свою карьеру Чет простым пакефидским угольщиком; отца-матери своих он не знал, добрые люди отдали его в подмастерья, чтоб его обучили, и ему было бы на что жить.
Многие лета его прошли серо и однообразно – крик сизого петуха на рассвете, клочья тумана в ложбинке над крышей ветхой, пахнущей плесенью и сыростью избушки, покосившейся от старости и насквозь проточенной червями, алая полоска рассвета над вершинами смолистых столетних сосен, блеклое серо-голубое небо, словно выцветший лоскут старого шелка, плошка дымящейся фасоли с морковью и пыльная дорога – дорога туда, в лес, где можно было бы раздобыть угля. Незаметно, непамятно он женился – попросту украл первую попавшуюся женщину из близлежащего селения. Жена его отнеслась к тому спокойно и, нарожав ему пять штук детишек (из которых, впрочем, четверо померли во младенчестве), так же спокойно ушла в Последний Путь…
Кто знает – дочка ли, подросшая и поумневшая, подсказала или сам он додумался, но вскоре после смерти жены зачем-то он вздумал разыскать гонимое всеми племя сонков, и…
Зал был отмыт и отчищен, кости и мусор были выброшены. Сонки отмыли даже Чиши, и он стал еще гаже. На столы поставили настоящие цветы в старых бронзовых вазах, приборы и посуду добыли в личной кладовой Чета, несказанно довольного, потирающего руки.
- Можно подумать, у нас праздник, - мрачно произнес кто-то, и Чет, мгновенно разозлившись, стремительно развернулся, занося руку для удара…но бить не стал: перед ним стояла его дочь, принцесса Тийна. Мрачно горели карие глаза её, темные брови сошлись на переносице, и пасмурно было лицо под синим, как ночное звездное небо, покрывалом, расшитым золотом и скрепленным в черных, смоляных волосах золотыми же застежками.
********************************************
- Ты уверен, что ждешь гостя, а не врага? – мрачно спросила Тийна, играя ниткой бус, спускающейся с её пояса. – Вспомни-ка, как любят Драконьи выкормыши людей. А эта птичка, которая летит к нам – Драконий принц.
- Ой, вай, дочь моя! – отмахнулся Чет, нахмурившись. – Пора забыть. Мы сами были виноваты. И нынче мы правители Эшебии, а не кнента в Мирных Государствах. Зачем бы этому принцу нести нам войну? К чему Пакефидским государствам ссориться с Эшебией?
- Я смотрела на звезды, - ответила Тийна, опустив свободно руки. – Они пророчат мне гибель.
Широкие синие рукава скользнули по тонким запястьям и накрыли белые пальцы, унизанные серебром, и Чет, поморщившись, оторвал взгляд от драгоценных браслетов и колец на руках дочери.
- Тебе? – переспросил он. - А мне?
- Не знаю, - буркнула Тийна. – Но я…
- Ты – женщина, - перебил её царь. – А он – рыцарь. Еще бы тебе не погибнуть! – он отстранил её. – Иди-ка, переоденься! Надень что-нибудь повеселее, что ли….
- Отец! - она вспыхнула до корней волос. – Да что с тобой?! Или боги забрали твой разум?! Ты ведешь в дом врага, а мне приказываешь надеть праздничное платье?
- Иди! – прикрикнул на неё Чет, злясь. – Мне знать лучше. Если он действительно враг, то это послужит нам лишь защитой. Пусть думает, что ему тут действительно рады. А, может, он вообще засмотрится на тебя и забудет, зачем приехал?
Тийна покорно склонила голову, покрытую синим покрывалом, и неслышно вступила в тень тщательно отмытой колонны. О, боги, за что караете?! Что за затмение нашло на Чета?! Разве хоть раз обманывала его Тийна, разве хоть раз лгали её пророчества? Горько сетовала принцесса, бредя в свою комнату; под дорогими сафьяновыми туфельками на подкованных каблучках звонко цокали ровные плиты винтовой лестнички, громилы-сонки расступались перед маленькой фигуркой в синем, а старый горбатый карлик-урод бережно поднимал с пола её шлейф и длинную черную фату, прикрепленную к покрывалу брошами-жуками с жемчужными глазками.
- Что случилось, принцесса? – гортанный приятный голос раздался у неё над ухом, коверкая и без того неуклюжий сонский язык. Он раздражал, и принцесса, не раздумывая, влепила пощечину прежде, чем как следует рассмотрела лицо, полускрытое тьмой. Шут, задумчиво потерев побитое место, залитое краской, пожал плечами.
- А много ли потеряет свет, если приезжий завтра вздернет тебя на башне?
Лицо Тийны под темной вуалью вспыхнуло багровым румянцем, она яростно сжала кулаки:
- Молчи, раб! В моей воле приказать отрубить тебе голову!
- Но не в твоей воле исполнить это, - лениво бросил он в злобные глаза. – Я хотел лишь узнать, не могу ли я чем помочь, но ты предпочитаешь пить яд обиды одна, как я вижу… Ну так пей, скорпион, пей до дна! Но, говорят, и эти твари издыхают, отравившись…
Он бесцеремонно оттолкнул её и сбежал вниз по лестнице. Тийна яростно вырвала шлейф из рук карлика и, ворвавшись в свою комнату, громко хлопнула дверью.
Верхом роскоши была комната принцессы, верхом роскоши и богатства; что стоили ковры по сравнению со стенами, на которых висели – на стенах с сохранившимися золотыми ликами богов с жемчужными глазами и губами; что стоили изысканные меха по сравнению с полом, на котором лежали – с полом, покрытом бронзовыми пластинами, украшенными диковинными узорами и старинными священными письменами? Что стоили жаровни из золота и курильницы, украшенные крупными рубинами, по сравнению с благовониями, что жглись в них? И что стоили все эти золотые и серебряные украшения, подмигивающие разноцветными глазками драгоценных каменьев из причудливо изогнутых завитушек – все эти тяжелые серьги в виде чешуйчатых ящериц с изумрудами вместо глаз и подвесками, свешивающимися из пасти на золотой цепочке, все диадемы и венцы, блистающие чистейшей воды бриллиантами, все вензеля, причудливо переплетенные, в которые вкраплены были янтарь и прозрачные изумруды, эти бесценные коралловые, рубиновые, жемчужные и янтарные бусы, грудами лежащие на дорогих подносах, браслеты – широкие, массивные обручи и тонкие, легкие стопки звенящих колец, скрепленные легкой цепочкой, - что стоили они в сравнении с ларцами, в которых лежали, с ларцами, выточенными из цельных кусков чистейшего горного хрусталя, с прожилками золота?
Но даже это великолепие не могло зажечь улыбки на лице Тийны; и не хватило бы богатства всей страны, чтоб оплатить её радости. А потому, сорвав покрывало, принцесса ринулась к зеркалу и со слезами на глазах смотрела на себя в ярком свете факелов по бокам от темной резной рамы.
Левую щеку красавицы Тийны искорежил жуткий багровый шрам. Мерзкий и рваный, неровный, отчего щека стянулась и перекосилась; и это зрелище наводило смертную тоску на принцессу.
Этим шрамом наградил её когда-то давно Дракон, тот, которого отец её жег в подвале. Неизвестно, как дознались Драконьи приемыши о том, где он, но они дознались, и выпустили его. И он улетел (Но обещал вернуться. Милый, милый…). И вернулся – да не один, с войсками, и пожег их с отцом замок. А её, юную красавицу, перепуганную, полузатоптанную, в разорванном платье, с порванным ухом (зацепилась где-то серьгой, да там её и оставила), со всклоченными волосами поймали окружившие замок воины, и отдали на суд своему господину.
Он ухватил её своей стальной лапой, и навек запомнила она блеск безумных глаз его, жаждущих крови.
- Что, страшно умирать? – прошипел он. – Молода, красива, гореть не хочется… Куда только подевалась твоя жестокость? Подлое ты существо, самое подлое.
И он острым когтем – тем, что обычно рисуют Драконы знак свой на запястьях любимых принцев, даря им каплю своей крови, - распорол ей лицо, и вздрогнула горящая равнина от крика её, и затрещали волосы на её горящей голове. А он кинул её на землю и улетел. Молодой был Дракон, злой. Старый бы просто убил. Колдуньи, у которых училась Тийна, вылечили голову её, и отросли заново волосы, но вот шрам, начертанный Драконом, ни одна из них заговорить не смогла.
И стой поры ни один мужчина не смотрит на Тийну; хоть и прекрасны глаза её, и вьются, словно вешние ручьи, сбегающие с гор, её черные кудри, рассыпавшиеся по плечам, и нос словно выточен искусным резчиком, и губы, словно спелые вишни – нет, никто не смотрит на неё. Потому что ни для кого не секрет, отчего носит принцесса Тийна черные вуали. И этим попрекает её Чет – знает он, как легко влюбляется дочь его, погибая в этом чувстве, и как косо смотрят на неё воины, считая уродом.
А Шут…
Это был тот человек, в которого влюблялась каждая женщина, и служанки с кухни, и наложницы из гарема. И каждую не обходил он вниманием: служанок щипал за бока, наложниц страстно ласкал и целовал, прижав где-нибудь в темном уголке. И лишь Тийну избегал; не заговаривал с ней лишний раз, не смотрел в её сторону. Легко она влюбилась в него – и как было не полюбить такого красавца! Хорошо сложен, красив лицом, смел, остер на язык и весел – а уж что рассказывали бесстыжие наложницы о нем, вечером оставаясь одни в своих покоях! И, к тому же, он был родовит. Порода чувствовалась во всем: в посадке головы, в тонком гордом профиле, в форме рук и ног… мучительно кусала губы Тийна, со слезами рассматривая себя в зеркало, поминала жуткими ругательствами Дракона, и думала – ну, отчего же не смотрит на неё Шут?! Ведь даже одноглазую посудомойку он не далее чем вчера прижал на кухне, не побрезговал…чем же не хороша для него принцесса?
Об этом и спросила она его, потеряв от любви голову и остатки гордости.
Холодно поглядел он на неё. Равнодушны были его зеленые глаза.
- Принцесса? – переспросил он. – Что-то не вижу я тут принцессы. И дело не в твоем шраме, поверь. Ты, прости уж меня, просто хорошенькая замарашка из варваров, которую слегка отмыли и нацепили тряпок покрасивее, но ни эти тряпки, ни дорогие побрякушки не сделали тебя принцессой. Ты груба и невоспитанна, зла, как голодная собака, пинаешь ногами слуг и выражаешься такими словами, которых не услышишь даже в казарме у солдат. Ни разу я не видел и тени нежности в твоем лице, даже своих верных псов ты со злобой гонишь прочь, когда они выпрашивают у тебя кость со стола. Нет в тебе ни женского лукавства, ни загадки, ни прелести. Только глупое, ни на чем не основанное высокомерие. С тобою не хочется говорить, потому что все твои разговоры – либо болтливая похвальба, либо злоба, полная ядовитой желчи. Нет в тебе и королевского величия, достоинства, которое украшало бы тебя больше, чем все эти никчемные побрякушки, и не будет, как ты ни пыжься. Чем ты хочешь понравиться мне? Да еще и этот шрам. Он не самое уродливое, что я видел на свете, но, думается мне, что заработала ты его не от большого ума. Так зачем мне злая, грубая, глупая, невежественная и уродливая баба?
Так ответил Шут; и крепко запомнила это ответ Тийна, и возненавидела Шута так же пылко, как любила. Ибо есть на свете женщины, которые могут быть только врагами, и не могут этого изменить никак.
Крепко выругавшись, швырнула Тийна в зеркало тяжелый браслет, но зеркало лишь загудело в ответ. Оно был из бронзы.
Синей тенью метнулась принцесса к звездным занавесям, и, отдернув их, оказалась перед белым мраморным пьедесталом, укрытым тончайшей черной тканью. Сорвав покрывало, она на секунду зажмурилась от яркого голубого света, хлынувшего от кристалла величиной с кошачью голову, круглого, тщательно ограненного чьей-то трудолюбивой рукой. Бережно взяв его в ладони, она почувствовала, как его тепло пропитывает ей кожу, и спросила:
- О, Свет, скажи, кто еде к нам? – при её словах голубоватая муть зашевелилась, ожила, и ровный голос пророка ответил ей:
- Враг. Смерть.
- Кому, кому несет он погибель?
- Тебе.
- Но за что?!
- За смерть раба.
- Кто же пожелает смерти какого-то презренного раба?!
- Сами приезжие.
- Так при чем же тут я?!
Кристалл молчал.
- А отец? Кто погубит отца?
- Принц Крифа и принцесса Кинф.
- Да они же пять лет как мертвы!
Кристалл снова равнодушно молчал.
- Ты говоришь сегодня чушь! Ты врешь! – закричала Тийна в отчаянии. Руки её тряслись, кристалл мелко позвякивал о кольца на её пальцах. – Как мне спастись?
Кристалл молчал.
Дрожащими руками водрузила принцесса голубой бриллиант на место и накрыла покрывалом. Свет погас, и не стало видно ни стульев, ни столов в маленькой тайной комнатке, и принцесса стояла в темноте. Что ей был делать? Дворец готовился принять гостя, и ей тоже было велено готовиться.
И все-таки, никакой из тебя сказитель, друг ты мой Саня! Вот, понаписал чего попало, и снова нужно пояснение, вставку то есть делать надо. А нить-то, нить-то повествования рвется! Дай-ка я вступлю. Итак…
Забегу немного вперед – или назад? Запутался…
А так хотел все объяснить! Умник…
Но-но! Не умничай! Словом, то, что расскажу я сейчас, произошло много раньше, и по ту сторону гор Мокоа, откуда родом и Чет, и его дочка. И речь пойдет о том, как она заработала этот треклятый шрам, так портящий ей жизнь – а мы с Белым, речь о которых пойдет намного позже, принимали в том непосредственное участие и были, так сказать, виновниками…
Значит, летели мы над равниной. Изредка, чтобы никто не подумал, что мы действительно бездомные, мы говорили, что отправляемся к престарелой матушке, и улетали домой, на матушку-Землю. Но потом всегда возвращались.
- Снова дождь, - бурчал я, разгребая драгоценную зелень по дну сундука – а не так уж её у нас много, если разобраться! – Нас однажды кинут в Огненный Каньон, мы всегда являемся в дождь, и могут подумать, что мы его вызываем и обвинят в колдовстве... Это уже скоро народной приметой станет, как в анекдоте про чукчу!
Внизу, по серому каменистому полю неслись люди, с воплями подпрыгивая и кидаясь чем-то.
- Чего это они разбушевались? – с удивлением бормотал я, наблюдая на всех экранах слежения искаженные яростью лица. Санька (Белый) пожал плечами, хихикнул и нацепил лохматый парик – а он уже почти все регейское платье надел, остался лишь плащ да меч. И сидит теперь перед пультом управления этакий регеец, пакефидский принц, лохматый, в зеленом кафтане с жемчугом по вороту, в алых шароварах (сочетание – кошмар! Но что поделаешь, коль таковы цвета правящих домов, которым я присягнул – и на что склонял Белого), длинной, до колена, меховушке-безрукавке, вместо ворота – обруч золотой, с застежками-завитушками с янтарем. Сапожки вот тоже золотишком изукрашены… Да тьфу, каким золотом?! Не золото в Пакефиде ценят – зеленый неизвестный мне металл (не уран!). Легкий он, что дерево высохшее, но прочнее закаленной стали, и красивый, как небо звездное, сжатое в горсть.
- Да кто их знает, неразумных, - ответил было Белый, но тут ка-ак что-то грохнет, и прямо нам в пузо! Мы с ним от толчка разлетелись в разные стороны, как кегли, и наш «Пегас» начал падать.
- Что такое?! – заорал теперь и Белый, перекрывая своим трубным ревом рев аварийной сирены; он выполз из-под свернутого кресла и вцепился руками, унизанными местными перстнями, в пульт, но тщетно: то ли действительно ничего уж поделать было нельзя, то ли эти перстни сильно мешали двигаться его пальцам, да только факт остается фактом: «Пегас» его не слушался.
Я, еле отодрав себя от пола, тоже заорал, еле себя самого слыша из-за грохота и гула – орала сирена, трещали все приборы, и все это сопровождалось вылетающими из всех щелей облаками очень красивых искр.
- Кажется, по нам стрельнули из пушки! Хотя откуда пушка у этих варваров?! Олухи, идиоты, болваны..!
Я таки занял свое место, но, несмотря на наши совместные усилия, корабль нас не слушался; мы снижались с реактивной скоростью.
- Все, кранты нам! – завопил Белый, всеми конечностями вцепившись в кресло и зажмурившись. Я тоже зажмурился за компанию и мысленно распрощался с белым светом. Далее был ужасный удар, меня швырнуло, я треснулся головой об пол – и тишина.
Очнулся я скоро; Белого тут уже не было, он, видимо, выполз наружу, осмотреть повреждения. Я встал, почесался – на голове а-агромная шишка была… Вернулся Белый, мокрый, мрачный и весь увешанный зелеными побрякушками как новогодняя елка игрушками.
- Паршиво дело, - мрачно оповестил он. – Придется нам пешочком шпарить до самых Мокоа, искать наших, чтобы перенести «Пегас» на станцию.
- И чего ты этих побрякушек нацепил? - внезапно удивился я. – Брось их!
Видимо, удар как-то отрицательно сказался на моих умственных способностях (а кто тебе вообще сказал, что эти способности у тебя когда-либо были?! Эй, эй, вот попрошу без этих ваших штучек!), потому что Белый многозначительно покрутил пальцем у виска.
- А жить ты на что будешь? – спросил он. – Их же продать можно!
Но все же половину выбросил – а то мало ли, вдруг такое обилие золота привлечет чье-то нежелательное внимание, и его ограбят?
Мы вышли наружу. Было уже темно. «Пегас», грязный, забросанный мхом и ветками, весьма мог сойти за скалу. Под маскировочной оболочкой – она худо-бедно, но работала. На небе снова собирались тучи, и ни единой звезды видно не было.
На гору, куда мы упали, карабкались несколько огоньков, изредка кто-то перекликался, и Белый возрадовался, что наиболее броские вещи оставил в сундуке. А то вдруг прямо сейчас грабить будут?!
- Нас ищут, - определил я. – Точнее, «Пегаса». Что делать будем?
- Да ничего; покажемся им, и все, - ответил Белый.
Мы присели у «Пегаса» и принялись «их» ждать; «они» перекликались уже где-то за камнями, блеснул близкий факел и мы зажмурились от яркого света, ударившего нам в глаза.
- Эй, вы кто такие? – резкий, грубый голос, вульгарное регейское наречие. И удушающий запах чеснока и кислятины. Я, прикрыв глаза, ответил:
- Мы простые странники, Зед и Торн, сбившиеся с пути.
- Куда вы идете? – из темноты снова дохнуло чесноком, и я сквозь ресницы увидел силуэт, обведенный дрожащим алым заревом.
- По Пакефиде мы путешествуем, - грубым голосом ответил Белый, смачно плюнув в землю, и высокий бородатый мужик в коричневом поношенном одеянии, с обрывками шкур на могучих плечах и в грязной войлочной шляпе а-ля колпак, выступил вперед. Осветив нас своим истекающим жиром факелом, он покачал головой:
- Ох, уж мне эти странствующие рыцари! Все беды от них!
Нет, это он нам говорит!
- Небось, в драконьи принцы метите? – продолжал он с непонятной неприязнью в голосе, оглядывая нас. – Ишь, как разоделись!
- Да нет, - смиренно ответили мы, совершенно не понимая, куда попали – не было еще такого в Пакефиде, чтобы люди не почитали и даже ненавидели Драконов. – Где уж нам?
- Они знаешь, какие выскобленные? – грубым голосом добавил Белый, харкнув еще более смачно. «Выскобленные» на местном жаргоне означало примерно то же самое, что и «крутые». Этому он научился у простых деревенских парней, и нам поверили.
- Ладно, - проворчал наш неожиданный знакомый. – Тогда идемте… Может, найду вам пристанище на сегодня.
Мы нехотя встали и поплелись за ним.
Наш проводник, Кроуль, как оказалось, был королевским ловчим; только ловил он не львов и не быков, а… Драконов!
- Драконов?! – поразился я, натягивая машинально рукав, чтобы никто ненароком не заметил драконьего шрама на моем запястье. – Как такое может быть?!
И в самом деле, такого быть на могло, ибо Пакефида, разделенная на различной величины кненты (мелкие государства), управлялась в основном Драконами. Лишь кое-где Драконы умирали, не оставив после себя наследника, и там правили люди-Императоры, ранее бывшие любимыми принцами Драконов и названные его наследниками. И в данном кненте Императором был именно человек… но как он мог, как осмелился?! Ведь знать присягает Дракону; присягают его принцы – вовсе не обязательно знатного происхождения, и названные так именно велением Летающего Государя. Принцы разных Драконов дружат меж собой, и, следовательно, связаны клятвами верности любому из Летающих Императоров. За Императора вступятся не только его вассалы, но и соседи; что за идиот придумал охотиться на Драконов?! Только полный невежда и неотесанный чурбан мог придумать такое! Да подобное заявление – «охотник за Драконами», - звучит как «Я охотник за королями! Видал, какая голова висит над моим камином? А этого я подстрелил прошлой зимой. Матерый, ничего не скажешь!». Это кощунство! Невежеством от этих разговоров перло изо всех щелей – конечно, если у разговора имеются щели.
- А зачем вам Драконы? – ненавязчиво спросил Белый, втайне на что-то надеясь. – вы хотите посадить его на царство?
Кроуль усмехнулся:
- Как же не так. У нас есть Император! И он желает пополнить казну, а Драконы ведь богаты… Недавно поймали одного, соседа, но он не признается, где его замок. Император морит его голодом, пока не признается.
- Какой кошмар, - произнес Белый. Но его не услышал, на его счастье.
Словом, чистые и наивные надежды Белого разлетелись в пух и прах; да и не приглашают подобным образом на царство – стреляя из катапульты в пузо. Для этого достаточно просто послать письмо с приглашением свободному Дракону. Вот и вся недолга.
Кроуль, весьма словоохотливый мужичок, решил нас развлечь и дорогой пересказал нам всю нехитрую предысторию такой забавной его профессии.
Оказывается, не так давно был в этом кненте настоящий Император. Из людей. Он был потомственный правитель – то есть, правил он не после Дракона, а после своего отца, а тот – после своего отца, и так далее. Дракон издох давно (не умер, не улетел в последний путь, а издох, собака!), прошло уже века четыре. А так как зеленый металл добывали исключительно Драконы (это были попросту скорлупки от их яиц), то кнент постепенно пришел в упадок, обнищал. Люди, оголодав, возненавидели всех и вся – и какая-то толика этого гнева досталась и Драконам, коих винили в том, что после них остался такой бестолковый правитель, приведший в упадок государство, хотя Драконы в этом были и вовсе не виноваты.
Советники Императора в один голос твердили, что пора бы ему снять шапочку и корону и позвать Дракона – мало ли их, молодых и свободных?! Но Император был слишком уж упрям; а может, ему просто сильно полюбились торжественные церемонии в его честь, и дворцовая роскошь – ведь, позови он Дракона, он мог бы всего этого лишиться. Нет, придворным он остался бы наверняка, но вот принцем – это как повезет. А после трона быть мальчиком на побегушках как-то несолидно…
И Император уперся. Нет – и все. Вот помру я, говаривал он, тогда и зовите хоть кого.
Знать, которой он давно уж не платил, собрала всех своих верных людей и покинула его замок; вассалы отреклись от него, и солдаты ушли, побросав мечи и копья. И он остался, голенький и беззащитный. И его легко сверг нынешний Император – простой невежественный человек, который привел с собой сонков, полудикие кочевые племена, а им оплата была не так важна, как прочим людям. Они согласны были служить за еду и кров.
И вот новый Император, увидев, что дела обстоят неважно, решил таким образом поправить положение. Сначала верные сонки просто грабили принцев, и кнент, задыхающийся от голода и нищеты, вздохнул свободнее – какой заботливый Император! А потом он решил, что принцы – это маловато, надо бы поймать Дракона, и лучше всего – самку, пусть несет яйца! Но пока не получается…
- И кто же дал Императору такой умный совет? – язвительно поинтересовался я, но Кроуль по простоте душевной не заметил насмешки.
- Принцесса, дочка его, - беззлобно ответил он.
- А умная у вас принцесса, - очень злобно заметил Белый, но Кроуль опять ничего не понял.
Во дворец мы пришли, когда было уж совсем темно, хлестал дождь. Стражники, мокрые, в ржавых доспехах, брякая мокрейшими кольчугами, пропустили нас и снова забрались под навес, а мы вступили в сумрачные коридоры.
Повсюду горели факелы, потолок и стены были закопчены, каменный пол – мокрый м скользкий. Вдобавок где-то невыносимо чем-то воняло, так, что не продохнуть, и мы шли, зажав носы.
- Что это? – прогнусавил Белый. – Что так невыносимо смердит?!
- А-а, - протянул Кроуль беспечно; ему этот запах не доставлял особых неудобств. – Это пытали Дракона. Жгли ему хвост. Правда, вонючая скотина? Еще Императорами заставляют себя называть…
Интересно, а Кроуль нюхал паленую человечинку?
- Это тоже придумала ваша принцесса? – с бешенством заорал Белый, и Кроуль с недоумением глянул на него, подозревая некую недоброжелательность в его тоне.
- Конечно, - ответил он. – А кто же еще?
Мы подошли к огромным дверям, сохранившимся, наверное, еще с тех времен, когда Императорами были Драконы, Кроуль сказал что-то страже и нас впустили в замок.
Пожалуй, я ожидал большего от замка Императора, тем более древнего, но всюду было запустение и тлен; стены были мокрые и склизкие, по ним струилась вода, стекающая с прохудившейся крыши, чадили дешевым жиром факелы на зеленых от сырости стенах, да еще и эта невыносимая вонь… Хлев, а не замок!
И от Императора-завоевателя я ожидал большего, надо сказать. Я ожидал увидеть человека, отмеченного всеми пороками этой жизни, и жестокостью, и жадностью, и кровожадностью, и все зло мира должно было быть в его красных, как раскаленные угли, глазах. Он должен был пересчитывать жадными руками, унизанными кольцами, золото в ларцах, усмехаясь в усы, и смотреть на танцы несчастных рабынь.
Но увидел я довольно маленького, щупленького тщедушного человечка с лисьей мордочкой, с черной аккуратной бородкой, с хитрющими бегающими глазенками, которые так и просверливали нас насквозь, одетого, правда, добротно, но не по–императорски, бедненько.
- Кто эти юноши? – вкрадчиво произнес он. Кроуль поклонился:
- Странствующие рыцари, царь Чет.
- И куда же они направлялись? Э?
- Они просто путешествовали по Пакефиде, царь Чет.
Ох, боюсь, не поверил нам это странный царь, и выдали меня мои глаза. Этот царь (или Император?) пакостливо захихикал, потирая ручки. Он велел нам подать ужин, отвести нам комнату и оказать знаки внимания, достойные принцев. О как.
Нас с поклонами вывели из зала и повели по вонючему коридору в самый темный угол, словно на расстрел. Зловеще…
- А где это так воняет Драконом? – как бы невзначай спросил я. Провожатый – лопоухий, с обезьяньей челюстью, стриженный под горшок и невыносимо вонючий, - поклонился поспешно и ответил:
- В подвале, в пыточном зале.
- Ясненько, - пробурчал Белый. И нас ввели в наши апартаменты.
Должен заметить – комнатка была ничего, даже очень. Вместо стен – ковры, сплошь красивые узорные ковры, коими так славится этот край, вместо окон – складки алых и пурпурных драпировок, с кистями. На точеных колоннах тайные знаки выбиты, мебель изукрашена костью и деревом дорогим. На резном, просто кружевном столике с гнутыми ножками стоят золотые приборы и вино искрится в кувшине, а на блюде лежит здоровенный баран, запеченный с яблоками.
- Очень даже ничего, - Белый плюхнулся на подушки у стола, застеленные драгоценными шкурами, но я погрозил ему пальцем.
- Подожди, не лапай, - Белый поспешно отпихнул от себя тарелку.
- А чего шепотом-то? – тоже шепотом поинтересовался он.
- Потому что нас подслушивают.
Я чуть приподнял алый занавес у дверей, и на ковре мы увидели пару растоптанных башмаков. Грязных и мокрых башмаков, которых в этом мире много. Я что есть силы топнул каблуком по одному из этих башмаков (по тому, который мне больше не понравился, или, напротив, который понравился больше) и раздался такой сдавленный булькающий звук, словно кто-то сказал: «Уй, ё-моё!», и кто-то, хромая, прокинул помещение. Явка была провалена. Я спокойно сел к столу.
- Ночью спустимся к Дракону.
Это говорил даже не я; это говорила капля крови, подаренная Драконом. Капля благороднейшей крови. Капля, делавшая нас, людей, братьями независимо от расы и цвета кожи, и заставляющая наши глаза – карие ли, синие ли, - гореть одним, безумным зеленым цветом. И Белый понял меня без слов; и дальнейшие объяснения были просто не нужны; но план разбоя мы все же разработали – это вам не варенье тырить. Мы сняли охранников, что подпирали нашу дверь (а их было всего-то двое. Ну да; ведь этот Чет не поинтересовался даже, как нас зовут, и, следовательно, не узнал, что Черный – самый лучший боец среди знати на всем континенте. А он разделался с охраной быстренько, устрашив её страшными глазищами.), связали и заткнули им рты, влезли в их одежку – плащ, каскетку типа тазик, наколенники, наручи (хитрый Белый хотел было взгромоздиться мне на шею, уверяя, что так мы будем похожи на немного перебравшего толстого стража, устало бредущего к себе, но я благоразумно отказался – мне достались доспехи слишком огромного и толстого воина, мне итак было невыносимо тяжело, взяли барашка (точнее. я его взял, заботливо завернув в скатерть) и пошли на выручку.
Видели бы вы это зрелище!
Ковыляющий, то и дело грохающийся о стены толстый страж (знали бы вы, как это тяжело – доспехи, да еще и чужие, да еще и большеватые, и баран), и волочащийся по полу жирный мерзкий сверток. Белый, делая вид, что высматривает опасность, бежал впереди и покатывался от смеха надо мной, то есть бесстыдно ржал.
Я не ржал!
Я слышал, как ты ржал!
Но со стороны все выглядело если не пристойно, то достаточно обыденно: и даже бравая охрана нас не задержала – просто наградила крепкими эпитетами, достойными данной ситуации, и мой храбрый персонаж беспрепятственно побрел дальше, волоча по полу свой трофей. Со стороны было похоже, что воин крепко надрался.
Таким манером мы дошли до подвала; у меня тряслись ноги, я сипел так, что, казалось, еще немного – и я испущу дух. У самой лестницы в подвал Белый забыл предупредить меня о ступенях, и я упал, сбив его с ног. И мы с грохотом полетели вниз, громыхая, как пустое жестяное ведро. Наш жареный барашек растерял все свои жареные достоинства, был обвалян и противен, но это было уже не столь важно.
Мы вылезли из обцарапанных и помятых доспехов, в синяках и шишках, но живые. Дверь, разумеется, была заперта – а чего вы ожидали?! Все-таки, это раньше было хранилищем золота, и если самого золота там больше не осталось, то уж замок-то сохранился. И хитроумный Белый ловко вскрыл его – в далеком детстве, когда мы воровали варенье из шкафа, именно он открывал все запоры, и опыт у него был приличный. Доспехи мы кинули под дверями.
Да, это был именно подвал, когда-то служивший Драконам хранилищем их сокровищ. Это следовало и из расположения этого подземелья в замке, и из того с каким вкусом и тщанием древние мастера украсили двери этого помещения. Но сам подвал был девственно пуст – именно такое сравнение приходило мне в голову, когда я увидел выскобленный дочиста пол, каждый отмытый камешек. Наверное, когда пришли трудные времена, тут даже песок и пыль просеивали, выискивая драгоценные крупицы.
Дракон, которого поймал «Император», был великолепен. Огромный, благородного алого цвета, с узорчатой кожей, с костяными рожками – от носа и до затылка, - он был закован в цепи, и рядом с ним валялась горелка и был разложен жуткий инструментарий Палача, которым, без сомнения, пользовались. Ужас, да и только.
- Варвары! – я пнул горелку, и она улетела в угол, расплескав жир. Дракон просыпаясь, шумно вздохнул и открыл зеленые змеиные глаза.
- Ну что, опять будете дразнить? – насмешливо, с королевским достоинством произнес он (ясно-понятно, учуял нашего барашка). – Только смотрите, как бы я не вырвал эти цепи! – и он рванулся так что кольца, вбитые в стены, жалобно заскрипели.
- Тихо, тихо, не ори! – я быстренько вскарабкался ему на шею и начал колупать ножом в замке на ошейнике. Замок звякнул и раскрылся, ошейник упал прямо на баранью тушку и раздавил её в лепешку. Дракон был удивлен донельзя:
- Это что такое? – поинтересовался он, пока Белый колупал замки на его цепях. – Отпускаете?!
- Это побег, - конспиративно ответил я и затолкал ему в пасть барашка. И он схрупал тушку, несмотря на её обвалянный и жалкий вид. Да с удовольствием. – Скажи, чего хочешь, и молчи!
- Пить, - ответил он.
Мы его освободили и он напился из здешнего колодца.
- Двигаться можешь? – поинтересовался Белый. Дракон расправил крылья и потянулся.
- Да.
- Тогда бежим, да поскорее! – мы попытались вытолкать его в подвальную дверь, через которую, судя по всему, он и был сюда доставлен, но Дракон почему-то заартачился. Понравился, что ли, ему это подвал? Он возмутился и ухватил нас громадными когтистыми лапами (а когти у него были – будь здоров, по последней Драконьей моде!).
- Да вы кто такие, Вах вас раздери?!
Мы, стиснутые, не смогли ответить – да и нечего нам было сказать, ибо мы были ослами.
Нет, каково! Сами ругали Чета за невежество, а сами-то что творим?!
Кто мы? Я – принц, а Белый – достойный друг принца (это его официальный титул), и нам следовало бы являться освобождать Дракона во всеоружии, в блеске и славе, с войсками и знаменосцами, чтобы все знали и видели, кто осаждает замок. Нам положено было сидеть на белых конях и командовать мужественными голосами, отправляя воинов в атаку, а вместо того мы сами, как два распоследних простолюдина, болвана, мужлана и проходимца, явились спасать Дракона, и при том у нас не было даже завалящего летописца с собою, чтобы он увековечил наш бессмертный подвиг! А меж тем это было самым необходимым условием, потому что здесь скромность была не в чести, и как чувства её просто не существовало – а если существовало, то считалось происками хитрого демона и неправдой. Принц Дракона обязан был свершать всяческие подвиги и хвастать ими, трубить на весь мир, прославляя таким образом своего властелина. Правда, в любой момент ты должен быть готов подтвердить, что ты такой удалец, каким себя называешь, но это, по-моему, справедливо, не так ли? Подтвердил – и смело хвастай дальше.
Ну, и как мы могли сказать после всего вышеперечисленного, что мы – приличные люди, а не шантрапа какая? И Дракон, не дождавшись вразумительных объяснений, направился к свободе сам. Разумеется, его охраняли, и двое охранников поплатились своей жизнью – он затоптал их, старательно разгребая когтями. Ужас.
Когда этот ящер выполз на улицу, звездное небо сияло, на небе не было ни единой тучки.
- Ну, отпусти нас, - Белый уперся руками в его пальцы, стараясь вытащить стиснутое тело из его стальной лапы. Зеленая крошка упала на землю, предательски сверкнув в свете Зеда и Торна, и Дракон сощурил зеленые глаза. Пальцы его сжались сильнее, и хрустнули наши ребрышки.
- Так вы все-таки ограбили меня, - зашипел он, и его глаза постепенно начали краснеть, наливаясь кровью от злости. – А я-то поверил, что некие благородные люди решили освободить меня! Интересно, вы на кого работаете – на себя или на Чета? Скорее всего, на себя – иначе Чет сам выпустил бы меня. А так – ограбили, денежки в карман, а меня – прочь, чтобы не вскрылось…
Он нагнулся, чтобы разглядеть монету как следует, и в изумлении воскликнул:
- Но это же не моя чеканка!
- Еще бы! Это чеканка Алкиноста Натх Ченского! – прорычал я, вырываясь из его железных пальцев. – И мы не грабили ни его, ни тебя, он сам нас наградил. Я – его приемный сын.
- Врешь, - ласково возразил он, но пальцы ослабил.
- Драпай! – крикнул бдительный Белый, потому что тень, за которой он наблюдал, оказалась стражем, и он (страж) собирался поднят тревогу. Дракон оглянулся, усмехнулся в усы, расправил огненно-красные крылья…
Так быстро мы никогда не летали!
Белый вцепился в парик обеими руками, чтобы его не унесло ветром, и мы орали, стараясь перекричать свист ветра в ушах.
- Потише, - но он летел дальше в диком восторге, иногда кувыркаясь в воздухе и даже падая штопором. Вскоре показались высокие шпили его дворца.
- Похоже на замки династии Драконов Ченских, - заверещал я.
- Не может этого быть! – твердо ответил (то есть тоже заверещал) Белый.
Дракон с полного размаха приземлился во дворе замка, и из-под его когтей посыпались искры. Он остановился, горделиво развернулся, демонстрируя себя притихшей в благоговейном ужасе дворовых – вот с кого будет спрос за то, что не искали своего повелителя! - разжал лапы, и мы покатились в разные стороны по камням.
- Ах ты, черт летучий! – ругнулся Белый тихонько, чтоб никто не услышал, поднимаясь . – Мы же спасли тебя, а ты… швыряешься нами!
Дракон расхохотался, закинув голову, совсем как человек. По всему было видно, что он совсем молод, и делами государства не обременен (и не воспитан государственными обязанностями в соответствующих традициях). Пока что он был свободен; ему не нужно было сдерживать своих порывов дикой радости (и ярости, если таковая вдруг на него накатит). Ему можно было просто наслаждаться жизнью.
- Ну, извините, - ответил он язвительно. – Только я все равно вас съем! Я вам не верю.
Такая перспектива нас мало устраивала; но он уже облизывался.
- А Алкиност произнес блистательную речь о том, что Драконы не едят людей, и даже мяса не всякий день кушают, чтобы не обременять своих подданных, - дрожащим голосом пробормотал я, отползая задом наперед от его оскалившейся красной пасти.
- Да при чем тут Алкиност! – разозлился Дракон, шарахнув хвостом по земле так, что мы подскочили. – Благородный Дракон вас знать не знает, таких невеж! И не смейте прикрываться его именем!
- Если ты нас убьешь, то он из тебя тоже сделает барабан, как и из Монка! – пригрозил Белый. На Дракона наша осведомленность не произвела должного впечатления.
- Ха! Да об этом вся Пакефида знает! К тому же – Дракон из Дракона?! За каких-то сомнительных типов?! Да еще и из…
- Стоп-стоп! – радостно заорал я, ощущая прозрение. – Ты – Давр, Давр Натх Ченский, брат Алкиноста! И твою невесту Монк тоже уб…
- Неважно, что он с ней сделал! – разъярился Давр, снова шарахнув хвостом так, что поднявшийся было на ноги Белый снова свалился, как подкошенный. – Я сожалею, что Алкиност не взял меня с собою. Видимо, в своем горе он позабыл, что дело касается не только его одного… или он хотел в одиночку испить свою ярость и насладиться местью. Если бы там был я… - Давр злобно заскрипел зубами, и стало ясно, что будь он там, не было бы никакого суда, и никакого барабана. Его попросту не из чего было бы делать. Сожрать – нет, не думаю, чтобы Дракона прельстила такая перспектива. Но пожевать – это запросто. И выплюнуть.
Он резко развернулся к благоговеющим подданным и крикнул:
- Эй, посмотрите, не пропало ли чего в сокровищнице?! И есть давайте – да пошевеливайтесь…
Несмотря на статус воров, есть нам тоже дали, и притом весьма щедро(видно, Дракон порядком натерпелся от мук голода в своей темнице и милосердно не стал подвергать наши желудки этому сомнительному удовольствию), и мы сидели по-турецки напротив зарывшегося в грудах золота Дракона и за обе щеки уписывали аппетитное жаркое. Наскоро произведенная инвентаризация показала, что все на месте, надо же! И этот факт, как и наличие еды, заботливого лекаря, обклеившего поврежденный хвост болеутоляющим пластырем, и искусного полировщика ногтей, усердно наводящего лоск на обломанные когти господина – тот, верно, ими хотел проломать стену своей темницы и порядком их попортил, - настроили кровожадного Давра на мирный и благодушный лад. Он прикрыл блаженно глаза, с хрустом пожевывая какой-то зеленый осколок (зеленый металл, съеденный Драконом, помогает заживлять раны), и допрашивал нас.
- Так он впустил вас в свою сокровищницу, и показывал вам магический камень? Я вас съем. Вы все врете!
- Не врем! – возмущенно орали мы в один голос. – Вот такусенький маленький камушек, с ладошку, фиолетовый такой… Он нам его в награду предлагал, но мы не взяли…
- Что?! Не взяли?! – поразился Давр. – Вы не взяли магический камень?! Чушь какая-то.
- А зачем он нам? – удивились теперь мы.
- Как – зачем?! Вы, люди, летать не умеете, бегаете медленно, вас же любая лошадь догонит… а если погоня?! Вызывал с помощью камня видение реки, и пусть они мосты строят, хе-хе… Да мало ли!
Он даже подскочил от вдохновения. Мы переглянулись.
- А-а-а… а мы об этом не подумали.
Давр прищурился, подозрительно оглядывая нас.
- Какие-то вы странные. Не похожи вы ни на принцев, не на неучей. С Летающими разговаривать как подобает не научены; вроде не глупы, но выгоды своей словно не видите – или искусно притворяетесь. Пришли свершать подвиг – а где же ваш летописец?!
- Торн умеет писать, - ответил я, кивнув на Белого, но по красноречивому взгляду Давра можно было заключит, что не похож Торн, подтирающий нос рукавом, на человека, который умеет писать. Книга его, которая могла бы доказать обратное, в данный момент находилась у него под задницей, и Дракон её просто не увидел.
- И, к тому же, мы не собирались совершать подвиг, - продолжал оправдываться я. - Мы проезжали случайно. Ехали из провинции, от своей престарелой матушки.
- Ага. Ты еще скажи, что вы – близнецы-братья, - усмехнулся Давр. – А камень… вот дочке царя Чета он пригодился бы!
- Кстати, о дочке Чета – может, пожаловаться Алкиносту? – предложил я. Отвлекая внимание Давра от наших скромных персон.
- Ты хочешь сказать – предупредить его, - Давр недовольно оскалился. – Чтобы они и его не поймали. А твое «пожаловаться» просто оскорбительно для меня. Я вас сейчас съем, и все.
- Может, все-таки полетим к Алкиносту? – робко предложил и Белый, которому уже наскучило представлять себя парадным блюдом. – Действительно, с похитителем надобно разобраться и примерно его наказать! Царь – или кто он там? – Чет невежа и неуч.
- Да?!
- И ему следовало бы объяснить, как следует себя вести с Летающими, и почему надо пригласить Императора из Драконов…
- Ну да? А как ему объяснишь, коли его кнент опутан сетями, специально для того, чтобы этого самого Летающего поймать?! Один я туда не сунусь, меня снова поймают, как дикого кабана – отличные у него ловчие, однако… - он снова треснул в ярости хвостом, и монеты полетели брызгами в разные стороны.
- Ну, будем еще мы и Алкиност, - оптимистично ответил Белый. – И, если привлечь еще кого из Драконов, попросить помощи у Совета – наверняка он разрешит месть, - то не смогут же они переловить всех?! Лети, спроси!
- Нет, все-таки вы хотите меня ограбить! – разозлился Давр снова. – Я вас съем!
- Ну и жмот же ты! – плюнул я. – Алкиност не трясется над своим сокровищами так!
- У него целый кнент, - парировал Давр. – Он куда богаче меня, у меня есть лишь этот замок. А если меня ограбить, то чем я буду платить за еду своим подданным, э? Или предложишь мне грабить, как и царь Чет? Кстати, что такое «жмот»?
- Жмот – значит, очень жадный человек, - ответил я. – А почему вы вместе не живете?
- Дракона вместе жить не положено.
- Ерунда! А еще говорите, что люди - дикари, что связывают себя условностями. А почему Драконы не работают? Если бы тебя ограбили, ты тогда мог бы зарабатывать себе на жизнь честным трудом.
Давр расхохотался, от восторга колотя лапами по грудам монет:
- Работать! Ха! Ты когда-нибудь видел работающую ящерицу? Или птицу? Куда я сунусь с таким телосложением и такими размерами, а? Ткать? Прясть? Писать? Плавить железо и серебро?
- Но ты сильный, - не унимался я. – Мог бы пахать землю, вертеть мельницу…
- Да? – Давр хитро сощурил глаз. – Если в плуг запрячь десять человек, они тоже будут сильны вместе, как лошадь – но почему-то запрягают всегда лошадь, или волов, глупых безмолвных животных, которых в награду за их труд лупят палками и заставляют спать в вонючем сарае. А ты согласился бы таскать плуг и спать в сарае?
- Причем тут я?
- Притом, что ты, как и я, умеешь мыслить, а значит, можешь возмутиться… можешь быть недоволен чем-то… желать лучшего…
- Ты спал бы не в сарае, - уступил я. – А в своем замке.
- Хорошо; но ты – ты! – согласился бы таскать плуг, если бы тебе это было по силам? Согласился бы? А-а, вижу, что нет. Потому что такой унизительный – животный, - труд задевает твою человеческую гордость, порожденную великим разумом. Так почему же мне ты предлагаешь такую работу? Или ты думаешь, что у меня нет гордости? Чем ты лучше меня? Почему ты ставишь себя выше меня – неужели лишь потому, что я похож на глупых ящериц, которые греются на солнце в лесу на камнях и которых без труда ловят сопливые карапузы? И вообще – где твое почтение, принц Дракона?! Отец мой, что за мысли бродят в головах людей?! С каких это пор они стали думать о том, что благородного Дракона можно использовать как безмозглое животное?! Да за одни эти речи тебя полагается съесть – за что, говоришь, Алкиност приблизил тебя? Ты же варвар, варвар и есть, кто ж еще? – впрочем, он уже не злился; видимо, ему уже полегчало, и он был настроен вести философские беседы. Да и вообще – сдается мне, что «съем я вас!» - это у него просто такое ругательство. Любимое.
Белый моментально уловил это благодушное настроение, смачно облизал свою ложку, вытер остатки подливки из котелка кусочком хлеба и смело уселся по-турецки прямо перед мордой Дракона.
- Но люди-то на тебя работают! – обвинительным тоном заявил он. – Чем же они хуже тебя?
- Хуже? Я сказал – хуже? По-моему, нет. Если б я считал людей хуже себя, разве бы я платил им зеленым металлом за их услуги, и за еду, которую они мне дают? Конечно, нет. Твой друг справедливо заметил – я сильный, куда сильнее любого из людей, и я мог бы использовать свою силу, чтобы добыть себе все, что необходимо. Это единственная работа, на которую я годен. Ею ты предлагаешь мне заняться? Кстати, этим я и собираюсь отплатить Императору Чету… зажарить Императора… сожрать его дочку… - промурлыкал он, щуря злые глаза. – Это весьма приятная идея!
- Давр, - укоризненно покачал головой Белый, - Алкиност не ест людей а ты…
- А я ем людей. С удовольствием! – он посмотрел на нас и мне стало неуютно под его взглядом. – Я далеко не так добродетелен, как Алкиност. И потом, я же не Император. Мне не нужно подавать серым людишкам пример мудрости, царственного величия и прочей ерунды, и являть собою средоточение всех добродетелей, известных разумным существам.
- Как не стыдно! – сказал Белый и повернулся к нему спиной. Давр громко расхохотался:
- Я пошутил! Кто бы мне позволил? Чтобы отомстить Чету, я с утра разослал почтовых голубей ко всем членам Большого Совета, и с места не двинусь, пока это разрешение не придет, хотя я точно знаю, что оно будет.
- Ого! Какие строгости! – удивился я.
- Да, чужак… ты ведь Чужак? – я не стал уточнять, что он подразумевает под этим словом, но думаю, он был недалек от истины. – Неужели ты думаешь, что Дракон, символ мудрости, просто так, по собственному капризу, нарушит равновесие между Летающими и людьми, чем доведет до войны и убийств? Люди глупы, но нельзя же их за это убивать.
- Глупы?! Кто это сказал?! – возмутился Белый.
- Я сказал, - отрезал Давр. – Да, конечно глупы. Они хотят много всего, что им совсем не нужно. Например – зеленый металл. К чему он им?
- Чтобы обменять на что-то.
- Ерунда! Я знаю, что такое торговля. Но почему бы им просто не обменивать хлеб на сапоги, горшки на ткань? Зачем они копят зеленый металл в сундуках?
Я его понимал – в самом деле, если разобраться, то зеленый металл, да и вообще все драгоценные металлы, по большому счету, людям не нужны. Но нужно понять и людей, и об этом я честно сказал Давру.
- Видишь ли, - миролюбиво произнес я, - если я, к примеру, сапожник, и произвожу свой товар, то ничего другого я делать не умею. В том числе и печь хлеб. А если мне приспичит поесть булок. А булочнику, как на грех, сапоги не нужны? И он откажет мне? Вот люди и придумали универсальную вещь – она всегда и всем нужна… даже если и не нужна совсем.
Давр прищелкнул языком.
- Хорошо сказано! – похвалил он. – Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд, ибо ты зришь в корень всех вещей. С этой точки зрения я с тобой согласен. Но и ты согласись со мной – чтобы жить в достатке, людям не нужно так много денег, как они собирают порой в своих сокровищницах. Они же набивают ими сундуки, и золото лежит там, никем не востребованное! Я говорю о жадности, мой друг. Зачем золото людям?
- Оно красивое и им просто любуются.
- Трижды ерунда! Если уж так хочется полюбоваться – пусть приходят в мой подвал и смотрят сколько влезет! Но ты же знаешь, что произойдет если я сюда пущу хотя бы сотню человек – я обнищаю, а эти мелкие пройдохи вынесут отсюда все до крошки, хотя им в жизни не истратить столько денег. Люди жадны; они хватают золото, несут, прячут его… оно нужно лишь самкам Драконов, чтобы нести яйца, да залечивать раны!
- А разве Драконам не нужно ничего лишнего? – удивился притворно хитрый Белый. – Посмотри-ка вокруг – ты тоже любуешься драгоценными камнями, спишь на подушках, куришь благовония…
- Так принято, - просто ответил он. – Кроме того, я же не говорю, что людям этого делать не нужно – пусть себе делают! Но видишь ли, мой хитрый дружок, на это много денег нужно, но куда меньше, чем есть в этом подвале. И даже меньше, чем есть в сундуках у некоторых людей. И потом, если это у меня есть, то я не выкину это и не откажусь. Это мне приятно, и я не ханжа. Но если у меня этого не станет, ни подушек, ни бриллиантов, ни благовоний, я никого не убью и не ограблю, чтобы отнять это у него. Мне по большому счету нужно лишь ложе да еда, вот и все. Даже моих подданных я не утруждаю прихотями. Если мне скучно, я иногда велю им читать что-нибудь, или танцевать – вот и все. В основном я развлекаясь охотой или просто полетом, вот и все… или пишу стихи, вот еще например, сочиню поэму… да мало ли что я могу придумать!
Давр приосанился; из него уже не лезли его веселые шуточки и «я вас съем!». Речь его походила на предвыборную речь Императора, и мне жутко захотелось за него проголосовать. Все-таки, осознанно или нет, а все Драконы себя с юности готовят к этому.
- Но есть люди, - поучительно произнес Белый, не благоговея перед предвыборными обещаниями Давра, - которые тоже добровольно отказываются ото всего, что им лишнее, и даже от того, что совсем не лишнее! – он имел ввиду монахов.
- Да? В самом деле? – хитро прищурился Давр. – И что они, счастливы?
- Кажется, да, - неуверенно ответил я.
- И почему же они отказываются, скажем, от подушек?
- Это… м-м.. связано с религией. Так они ищут истину и служат богу. И смирением пытаются достичь блаженства, - ответил я, суматошно пытаясь вспомнить смысл пострига и послушания.
- Ну и как, нашли? И не найдут никогда, потому что сначала нужно найти истину и блаженство, а уж потом окажется, что подушки тебе не нужны, ты и без них счастлив! Какая глупая религия… Но до чего забавная! Никогда не вникал в суть верований людей, надо бы почаще ими интересоваться. И что, они правда полагают, что если не спать на подушках, они достигнут мудрости высшей?
- Если не спать на подушках, не есть мяса в постные дни, молиться, не вступать в брак, и еще много чего не делать. Не грешить.
Давр хохотал, как безумный.
- Вот уж не знал, что производить на свет себе подобных и порождать в любви жизнь является грехом! Что за глупость?! Разве любовь не есть самый драгоценный и священный дар богов?! Это ваш бог велел так делать?!
- Ну, не всем же. А лишь тем, кто любит его так сильно, что никто им больше не нужен. Они называют себя его невестами и женихами. Они обручаются с богом!
- Ах, так! Значит, они так тщеславны, что любят лишь бога! А другие его творения, значит, для них не слишком хороши?! И что, богу и в самом деле нужно так много невест и женихов? Он держит гарем, этот бог?! И как можно быть ближе к богу, разве что не породив на свет живое существо, подобно ему самому, что дал жизнь всему живому?!
- Ты что?! - в ужасе вскричал Белый. – Если они приносят обет безбрачия, посвящая себя лишь богу, то как же он может одобрять гаремы?!
- А как называются целые полчища невест? Может, ты найдешь другое слово? Я же его не знаю. Даже я, грешное существо, считаю, что невеста должна быть одна. И если эти люди, что называют себя невестами божьими, на самом деле так сильно любят бога, то странно вдвойне, что они не хотят дать потомства – кто, лучше них, может рассказать о боге своим детям и научит их любить его?! И если вдруг все люди вступят в эту странную общину, станут невестами и женихами божьими, перестанут вступать в брак и плодиться, то кто же тогда будет молиться этому странному богу, когда все умрут? Нет, здесь кроется какой-то обман! Коли бог считает что-то грехом, он должен бы позаботиться, чтобы грех этот исчез из душ его людей. Но как можно считать грехом продолжение жизни? И как можно мечтать о вымирании твоих чад?
- Ну, не все же такие просветленные, - встрял я, но Давр замотало головой.
- Этот спор бессмысленен, - ответил он. – Вдвойне странна религия, где самые лучшие и преданные удостаиваются смерти. Ибо тот, кто не оставил потомства, словно и не жил.
- Еще мяса есть нельзя, - подсказал любопытный Белый.
- Это еще почему? Разве бог их так глуп, что не мог создать их как Оленей, чтобы они ели одну лишь траву? А раз создал он их всеядными, то какой смысл запрещать им есть мясо? Голодом сидя истины не постигнешь. Вот если б Бог их был голоден, и люди, отказавшись от мяса, тем самым накормили его, это имело какой-то смысл. Но Бог голодным не бывает.
- Это они делают, чтобы доказать ему, что они любят его больше мяса и подушек.
- Какая глупость! А сам он не может разве понять, кто любит его, а кто нет? И разве это любовь, когда отказываешься от чего-то? Ничуть; я знаю людей! Если один в экстазе действительно может без ущерба для себя отказаться от мяса, то другой будет сожалеть, страдать разлитием желчи и тихонько проклинать бога, который требует от него таких жертв. Это будет не любовь, это будет подчинение, только и всего. Разве ты, ничтожный червь, человек, потребуешь от своего любимого человека отказаться от чего-то, чтобы доказать тебе, что он любит тебя больше? Да и как можно равнять такие понятия, как любовь и еда?! А бог, требующий такие вещи, просто эгоист. Разве любимый человек требует тебя отказываться от чего-то, тебе необходимого? Нет. Так почему же высшее существо должно быть столь несовершенно, как эгоист?
- Но некоторые люди все же отказываются от многих вещей и счастливы! – настаивал Белый. Давр кивнул:
- Да. Еще существуют такие люди, которые умеют радоваться синему цвету неба, словно умеют летать. Они счастливы. А разве счастливый человек станет грешить?
- Не знаю, - неуверенно ответил я. – Но если в некоторых религиях ест запреты, например, не мыться…
Давр расхохотался еще сильнее, так, что закачались нестройные колонны из чаш и золотых блюд, наставленных чуть не до самого потолка.
- О, Летающие Отцы! Неужто есть и такие? Расскажи поподробнее.
- Ну, во всех подробностях я не помню. Знаю лишь – нельзя мыться, дабы не осквернять священную воду, и если дождь, то нужно спрятаться, не то последует гнев богов…
- А животные? Они же купаются! – не унимался Давр. – Значит, возящаяся в грязной луже свинья не оскорбит взор богов так, как решивший сполоснуться человечишка… Ой-вай, неужели бог, создавший людей, не знал бы их до мельчайших мелочей, не знал бы их потребностей, не знал бы их нужд настолько, чтобы запретить им мыться?! К чему богу вообще делать такие глупые запреты? Неужели бог – глупец? Или злодей? Или тиран? Неужели он создал людей не как детей своих, чтобы смотреть на них и радоваться, а для того, чтобы издеваться над ними?
- Бог дал им разум для того, чтобы люди могли выбирать меж грехом и благочестием, - сказал Белый. И мы затаили дыхание – это летающий ящер, неужели он даст ответ и на это вопрос так же легко, как и на все остальные, над которыми человечество бьется веками?!
Давр улыбнулся.
- Бог – великая Созидающая Сила – не человек, и никогда им не был. Зачем Истине устраивать какие-то испытания, выборы, чтобы доказать самое себя? Не нужно приписывать человеческие черты и недостатки богу; он никогда не будет зол, не потребует неповиновения и самобичевания, ему этого не нужно. Несовершенный по натуре своей, но добрый человек не причинит боли даже животному – так отчего же Совершенству хотелось бы причинять боль ради какого-то выбора?
- Был! Был человеком, Сыном Божьим! – завопили мы с Белым в один голос, торжествуя. Давр улыбнулся – весело, но как-то по-отечески.
- И что? Сын божий не мылся? Или мяса не ел? Или спал без подушек? Или еще какие табу не нарушал?
Мы переглянулись. Нарушал, ел, спал… Да еще как!
- Он кому-то даже морду набил, - наябедничал честный Белый. – В храме.
- А, так он вел себя как человек? – продолжал Давр. Мы лишь плечами пожали.
- Религия – это просто способ подчинить себе людей за просто так, - сказал Давр. – Бог же нас создал – и все. Он подарил нам жизнь. Чем мы можем отплатить ему? Ничем; как возможно оценить жизнь? – Давр вдруг очнулся от своих размышлений и удивленно глянул на Белого. – Ты чем это занимаешься?!
- Пишу, - ответил невинный Белый просто. Разложив на коленях книгу, добытую из-под задницы, он записывал нашу ученую беседу.
- Пишешь?! Так ты и вправду грамотный?! И читать умеешь? И как будет называться то, что ты сейчас пишешь?
- Философский трактат, - скромно ответил Белый. – «О природе Бога».
Давр, который думал, что голодранец в зелено-красной одежде даже разговаривать толком не умеет, лишь судорожно глотал воздух.
- Так ты еще и философ? А стихи писать умеешь?
- Умею.
- Ты ученый?
- В каком-то роде.
- Вах! Впервые вижу людей, способных вести беседы и слушать… Если вы понимаете, о чем я говорю. Так ты записывал все, что я тут наговорил о ваших людских богах?
- Да, - тоном изобличителя ответил Белый. – Все до точки! Но кое-что мне все-таки не ясно. Ты тоже хочешь жить хорошо, как и человек; но человек убьет за зеленый металл, а ты – нет. Почему?
- Может, потому, что мне нужно немного другое? Синее небо?
- Но ты же – главное богатство страны! Ты и тебе подобные даете людям зеленый металл! Значит, ты мог бы не давать им его, а тиранить и беззаконно жрать их.
- Зачем? У меня есть пища. Причинять боль, чувствовать страх, власть, наслаждаться страданиями, издеваться – зачем? Меня раздражают слезы и те, кто упиваются чужими муками. Я не понимаю бессмысленного зла и пыток – а некоторые люди применяют пытки, не так ли? И это я испытал на своей шкуре. И все равно не склонился к тому, что это допустимо! Хочешь убить – убей сразу, коли есть у тебя на это основание. Не хочешь – не берись. Однажды я познал чужой страх. Я чувствовал его так же ясно, как прикосновение, как запах… он был липкий, мерзкий, тошнотворный, гнусный, беспомощный, проклинающий… Он лип ко мне, словно грязью меня обмазывал. Ни за какие блага на свете я не хотел бы испытать его снова.
- Как это было? – спросил я; Давр, покосившись на строчащего пером Белого, помолчал.
- Мы играли с Алкиностом, и я притворился, что он свернул мне шею. И он испугался. Больше за себя, чем за меня.
- А зеленый металл? – не унимался Белый.
- Даже если я не стану давать людям зеленый металл, они найдут что-нибудь еще, другое, что будет им так же дорого. Они найдут стекляшку, камешек, кусочек кожи, все равно что, лишь бы можно было обладать этим и драться друг с другом из-за этого. Я знаю людей; им необходимы идолы, которым можно поклоняться. Кстати, знаете, почему многие люди продают бога за деньги? Потому что деньги можно потрогать, вот они, а бога даже не видно.
Беседа увлекла нас, и мы не сразу заметили стройный ряд посланников, выстроившихся вдоль стены у входа в подвал. Об их скромных персонах доложил дворецкий.
- Ба! – удивился Давр. – Уже ответы? И что же? Прочтите?
Один за другим посланники вынули грамоты. Запечатанные именными печатями.
- Смерть, - торжественно прочел посланник с северной стены.
- Смерть, - почел гонец и с благодатной восточной стороны.
- Смерть, смерть, смерть, - говорили посланники торжественно. Голуби мира, окрашенные в самые чистые белоснежные цвета, принесли весть о том, что смерть – разрешена.
- Ну и ну! И добродетельный Алкиност дал согласие, - Давр усмехнулся и щелкнул хвостом. – Может, даже поможет? Ну что, полетели к нему?
- Летим, - согласились мы и встали. Он снова усмехнулся:
- Впервые вижу, чтоб грабители добровольно покидали сокровищницу, ничего не взяв.
- Да мы не грабители! – начал было Белый старую песню, но Давр лишь отмахнулся:
- У Алкиноста разберемся.
И снова последовал тот же быстрый перелет, от которого кругом шла голова и вылетали волосы из парика Белого.
- А если Алкиност опять в загуле? – прокричал Белый, вцепившись в парик. – Где искать его?
- Чего искать, наверняка он в «Яблоках»! – заорал я в ответ.
Давр, прислушиваясь к нашему разговору. Подвел итог:
- Нет уж, не стану я вас есть, а то и правда отпалит мне Алк голову за сыночков своих. До сей поры никто не знал, кроме меня, что он пьяница.
- Да ладно, потом обсудим, кто тут пьяница! – заорал я. – Витраж впереди!!!
Я смотрел вперед – и обмирал. Мы летели прямо в огромное разноцветное стекло, и Давр, озорничая, все сильнее размахивал крыльями.
- Караул! – завопил Белый тонким голосом оперной дивы, закрывая голову руками. В следующий момент мы врезались со скоростью реактивного снаряда в стекло, и оно брызнуло в разные стороны тысячью разноцветных осколков пробитое лобовой пластиной Давра. Потом он со всего маха влупился в стену когтистыми лапами, тормозя, да так, что дворец задрожал. Где-то очень далеко зазвонил колокол; то давали знак что брат Господина прибыл в гости. Определили это (безошибочно) по тому, как содрогается замок.
С кусками штукатурки полетели мы на пол, и сопровождался это ад оглушительным хохотом Алкиноста, который в данном помещении с прекрасным витражом занимался неким государственными делами.
- Сорок восьмой витраж, братец! Поздравляю.
Давр, сидя на полу, потряс головой и с чешуи его посыпались куски штукатурки.
- Я только что получил разрешение Совета относительно царя Чета, - небрежно ответил он.
- Насчет Чета, - повторил Алкиност, и его голос стал кровожадным, а плоские змеиные ноздри раздулись, словно учуяли кровь. – И что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали?
- Видишь? – Давр небрежно кинул ему под нос свой хвост. Алкиност тупо смотрел на почерневшую чешую, лишь хлопая глазами. – Он меня пытал. Жег. Как ты думаешь, что я хочу с ним сделать?
- Но зачем? Зачем он это делал?! – поразился Алкиност, и глаза его налились кровью, покраснели моментально. – Как посмел он руку поднять на благородного Дракона, грязный угольщик! Грабитель!
- Именно – грабитель, - подчеркнул Давр, небрежно рассматривая новый лаковый рисунок на ногтях. – Он хотел, чтобы я отдал ему свои сокровища. А я не хотел их отдавать. И так день и ночь подряд. И еще полдня – потом палач устал и пришлось прервать нашу увлекательную беседу. Глупый угольщик…
- Угольщик? – подал голос я, вытаскивая себя из-под обширного зада, коим до этого был придавлен к полу. – Это почему же он – угольщик?
- Зед?! – воскликнул Алкиност, увидев меня, помятого, потисканного как следует. – А где Торн?
- Там, - указал я на зад Давра. - Под ним. Если все еще жив.
- Встань, встань скорее! – закричал Алкиност, и Давр приподнялся. Белый, словно колобок, выкатился из-под его хвоста.
- Ну и туша же ты! Хвала Вару – кости целы… привет, Алкиност. Весьма рад тебя видеть.
- Ну, я вижу, вы знакомы, - ничуть не смутившись, заявил Давр, складывая лапы на брюхе, отливающем нежным золотистым оттенком, совсем как дорогие курительницы, стоящие во всех углах зала. – Где ты взял этих невежд и варваров? Впрочем, мне они тоже нравятся, особенно тот, что умеет писать.
- Я тоже умею, - уничтожающе заметил я, но Давр и ухом не повел. Ему нравился Белый.
- Итак, что насчет жаркого?
- Какого жаркого? – заинтересовался Алкиност.
- Хочу зажарить в отместку Чета и съесть его, - ответил Давр. Алкиност потряс в знак отвращения зеленой плоской головой и брезгливо поморщился.
- Я не ем людей, тем более – жалких угольщиков! Он, наверное чумазый, и грязь будет скрипеть на зубах.
- Почему ты, государь, называешь его угольщиком? – снова встрял я. Алкиност коварно усмехнулся, сощурив янтарно – зеленые глаза с негасимой искрой на дне:
- Потому что он и есть угольщик. Он убил настоящего императора и вскарабкался на его трон… А ведь я предупреждал, я говорил на Совете, что это вовсе не благо и не добро, если один человек свергает другого – пусть даже и самого глупого! Но этот глупец был законным правителем; и худого не делал. И что мне ответили? «Может, это их путь развития!» - передразнил невидимого оппонента Алкиност. – Путь развития! Если смолчать однажды и позволить развиваться по пути насилия, то все это оканчивается этим – обгоревшим хвостом… но он заплатит мне за обгорелый хвост, жирный ублюдок!
- Он вовсе не жирный, - возразил справедливый Белый.
- Значит, отощал от жадности. Ну что, летим,что ли ?
- Постой! А план?! – всполошился Белый, проявляя просто чудо стратегической мысли. – Вы же собираетесь напасть на хорошо укрепленный замок, и кое-кто еще совсем недавно рассказывал нам о ловушках, приготовленных там специально для таких как вы. А тут вдруг – раз, и полетели! Нет уж, так не годится!
Давр пожал плечами, но промолчал, В конце концов, свой хвост дороже!
Айки торопливо притащили Белому чистый лист бумаги, и он угольным карандашом начал рисовать план замка.
- Замок стоит на возвышении, - Белый любовно нарисовал гору, да так, что любой сказочник ему позавидовал бы. – Вот эта стена отвесно уходит прямо в пропасть под скалами. И главные ворота смотрят на юг… так. Здесь ворота в подвал – есть ли еще выход из замка, вот в чем вопрос?
- Зачем тебе знать это? – поинтересовался Давр.
- Как – зачем?! Ты что хочешь получить?
- Жареного Чета, - отчеканил Давр.
- И его дочку на вертеле, - напомнил добрый Алкиност.
- Ну! И лишних жертв вам не нужно? – сказал суровый и строгий Белый. – А вот если бы мы знали, где находятся все выходы, мы бы подпалили их, оставив свободным лишь один, и все ринулись бы к нему. А там уже дело простое – ищи в толпе нужных тебе негодяев да жарь их.
- Умно придумано! – восхитился Давр. – А я бы просто подпалил замок, и все. Но если они не пожелают выходить? Что, если они забьются в подвал?
- Эту дверь надобно поджечь первой, - ответил Белый. – Все ядовитые газы будут скапливаться внизу, и им ничего не останется делать, как выйти наружу.
- Ха! Мы подпалим двери, а они начнут выскакивать в окна, - насмешливо выдвинул теорию Давр.
- Ну и разобьются вдребезги, если спешно не научатся летать, - хладнокровно парировал Белый. – Ну? У кого есть еще предложения?
Мы выступили на рассвете.
Розовое прекрасное солнце вставало из серебристой перины облаков, и замок на горе стоял темной громадой – как, впрочем, и все замки в этом мире. Для Драконов строили на совесть и на века!
Мы с Белым, исправив свою первоначальную и основную ошибку, теперь явились не пешком, а верхами на лошадях, покрытых коврами, на которых красовались вензеля дома, из чьей конюшни эти лошади. Вслед за каждым из нас гордо шел знаменосец, и надо мной трепетал мой новенький флаг, оповещая всех герольдов (если на моем пути вдруг встретятся таковые), что я принц Зед Натх Ченский, а на знамени Белого было начертано, что он Достойный Друг Принца (это его официальный титул), и впереди каждого из нас вышагивал воинственно размахивающий саблями отряд. Жуть. Словом, мы начали наступление по всем правилам и законам, и сердце мое колотилось, потому что это был первый настоящий бой в моей жизни – не драка, которых я устроил предостаточно, а именно бой, таковой, каковым и должен быть рыцарский поединок.
При том в самом выгодном положении оставался подлец знаменосец. Мало того, что его флаг, как указатель, торчал за моей спиной(«Вот он, принц! Стреляйте сюда, не промахнетесь!»), так он еще и шел позади всех, за моей спиной.
Все дальнейшее помню смутно.
Помню, как Драконы взвились в небо, когда наши смелые отряды, подойдя вплотную к замку, обнаружили расставленные сети и разрезали, растерзали их в мелкие клочки. Помню, как мы шли, шли по полю и высокая трава шелестела под ногами солдат и под копытами лошадей. Помню как орал что-то героическим голосом, взмахами руки посылая людей – куда? Я не знаю; Алкиност потом говорил, что солдаты наши под мудрым командованием (!!!) Зеда и Торна взяли замок – точнее, ту его часть, что была обращена к ровному полю, - в кольцо и наступали, а сами Драконы…
Ужас!
Когда мы героически приблизились к замку, он уже горел как охапка хороших дров, а Драконы с визгами летали над пожаром и поливали крышу здания пламенем, и его красные и оранжевые языки облизывали каменный фасад и красиво сбегами по вычищенным горячим дыханием Драконов плитам, облицовывающим стены, а по горящему полю неслись в ужасе люди. Рухнула стена, и раскаленные камни посыпались на головы удирающих, и зрелище в общем было очень жутким.
- Господи, что творят, - ужаснулся Белый, обомлев – некто, весь объятый пламенем, летел вниз с ревом. Это Давр легко дохнул ему в спину и отпустил на волю.
Алкиност, обняв крыльями одну из угловых башен, что стояли по периметру замка и соединялись крытыми галереями, дунул в окно, и струя пламени, словно живая, пробежала вмиг по всем галереям. Алкиност расцепил лапы и отпрянул от башни. Пламя теперь опоясывало весь замок, а Драконы, визжа от упоения, черными тенями летали над пожарищем.
- Чет, царь Чет горит! – орали где-то, и тому в подтверждение раздавался смачный рев. – А принцесса, где принцесса?!
Но принцессу они искали зря, ибо её уже взяли в плен наши солдаты, и она дожидалась своего палача – Давр и Алкиност на бреющем полете проносились над полем и плевались огнем вслед убегающим людям, так, для острастки.
- Они взяли, что хотели, - заметил Белый, подлетев ко мне на взмыленном коне. Того тоже напугал кромешный ад, разверзшийся на поле, и розовое солнце потонуло в хлопьях черной сажи, взлетевшей до небес. – Пора бы и улетать!
- Эй, натягивай сеть! - гаркнул могучий голос совсем рядом, и мой конь взвился на дыбы. – Лови ящеров!
Совсем рядом, прямо из-за соседнего кусточка, вынырнули ловцы, торопливо растягивая свою лучшую, прочную тонкую металлическую сеть. Солдаты наши были слишком далеко – они честно выполнили свой долг, пленили принцессу, и отступили, не позволяя осаждаемым выйти из кольца. И тогда обороняющиеся решили сами наступать, тем более, что терять им было нечего. Царские ловчие шли в атаку, и навстречу им неслись Драконы – так низко над землей, что можно было б накинуть на них сеть! Перекликаясь громким голосами, шли по горящей траве ловцы, и в утреннем небе вертелись пращи – в них были заряжены ядра, привязанные к сети. Миг – и они вылетят в небо, увлекая за собой сеть, и она накроет, сомнет крылья..!
- Давр! Сеть! – орал Белый ломающимся голосом, так, что сорвал горло. – Сеть!
Но его усилия были напрасны, и крик потонул в грохоте и криках. Никто его не услышал, разумеется. И тогда Белый решился на подвиг.
Так уж – и на подвиг.
О, не скромничай!
Лошадь его, перепуганная пламенем и криками, взбесилась и его скинула, но он подскочил, как резиновый мяч, даже не заметив удара.
Это тебе кто сказал? Очень даже я заметил, особенно тыльной своей частью. Да только время было дорого, чесаться было некогда.
Да! И, хромая, он понесся вперед, навстречу Драконам.
Зрелище было великое!
Озверевшие, озлобленные люди, распаляя себя боевыми криками, бежали навстречу Драконам, и лица их искажались яростью, а над головами все быстрее и быстрее вращались пращи – и Драконы, совершенно молча и зловеще заходящие на очередной круг и несущиеся прямо на людей на бреющем полете. Две силы друг против друга; двое противников, достойных уважения – ибо люди, потерявшие людское обличие, и ставшие страшнее огнедышащих, были смелы и отчаянны, и это не могло не вызывать уважения.
Белый, конечно, проигрывал эту гонку. Он, со своей хромой ногой, не мог угнаться за ловцами, которые были все сплошь сильные, выносливые мужчины, и я, до того в ступоре наблюдающий за происходящим словно со стороны, словно не участник, а посторонний, вдруг сообразил, что я вообще-то верхом, и что моя помощь Белому будет как нельзя более кстати.
Почти не помню, как я настиг его; не помню, как подхватил и втащил его в седло позади себя, и конь мой храпел, не желая идти навстречу явной гибели – потому что Драконы, разинув страшные пасти, неслись теперь на нас, и мы были в первых рядах кандидатов в жаркое. А впереди бежали озверевшие люди, понявшие, что мы – одни из тех, кто осадил их замок нынче утром, и приближаться к ним было самоубийством.
- Вперед! – страшным голосом прокричал Белый; геройство поглотило остатки его разума, и он не думал о том, что зубастая пасть Давра сейчас может сомкнуться у него на шее. – Беги, как не бегал никогда!
Это он коню.
И мы понеслись дальше; и Тэсана, которую он так редко вынимал из ножен, теперь летела над высокой травой, сверкая красными отсветами пожаров, и я понукал коня, направляя его прямо в дымную полосу, туда, куда уходили ловцы.
И мы настигли их; конь наш заплясал, меся копытами истерзанную землю с обгоревшей травой, и Тэсана рубила, рубила тонкие металлические ячейки, и ловцы, озверев, оставили свои попытки накинуть сеть на Драконов, и перешли в рукопашную с нами – сколько рыл познакомилось с моим сапогом, и сколько дырок просверлила моя Айяса – то одному богу было известно, но позади меня завопил Белый, свергнутый на землю, и конь мой встал на дыбы, сбросив и меня, и наши противники торжествовали – а в небе в тот же миг просвистели крылья, свободные крылья Драконов, и не было сети, в которой бы они могли запутаться!
От немедленной гибели нас спасла лишь канава, в которую мы свалились, не то разъяренная толпа просто растерзала бы нас на месте.
А так – пришлось немного спуститься вниз.
- Ух ты! – я сел, выпучив глаза, с полным ртом песка. У меня даже мысль родилась, а не придумал ли человек колесо, так же вот кувыркаясь откуда-нибудь. Белый, запутавшийся в собственном плаще и обрывках сети, съезжал вниз на собственной мадам Сижу, вслед за мной, и его за ноги хватали преследователи.
Толпа навалилась на Белого, опутывая его клочьями сети, кто-то, как собака, впился в мой плащ, и завязки его душили меня, и висящие на руках люди мешали даже дышать – не то что драться. Меня кусали, щипали, про колотили – молчу. И я думал, что теперь-то мне и конец, и это славный конец для принца! В бою во имя своего суверена.
Внезапно тот, что висел на моей шее, взвизгнул и взвился вертикально вверх, подобно ракете. Сходство довершал дым и пламя, валящие из его задницы.
Люди, держащие мои руки, начали вдруг хлопать себя по плечам, на которых расцветали лепестки пламени, и я смог, наконец, взмахнуть мечом. Вжик! – и не стало удерживающих меня слева. Вжик! – и от Белого, упакованного, как муха в паутину, отвалились сразу трое.
Над нами завис Давр, подняв целый ураган своим крыльями. Огонь, раздуваемый этим ураганом, разбегался в разные стороны, вычерняя землю, а Давр, мастерски и очень метко плюясь маленькими жгучими комочками огня, разгонял наших неприятелей. Миг – и мне драться не с кем было, и я зря воинственно сжимал Айясу. Все кончилось; ловцы потерпели сокрушительное поражение и ретировались. Белый, прорубая Тэсаной себе путь в сетях, ругался гнуснейшими ругательствами. У него был подбит глаз, и опалены волосы чуть не до плеши. Дракон смеялся, глядя на наши нелепые фигуры.
- Давр, обоих вас черт дери! – заругался Белый, немного отойдя от шока и проверив на наличие все зубы во рту. – Что за бойню вы устроили?! И где были ваши глаза?! Сеть, разве не видно было сеть?! Сколько народу угробили…
- Нисколько, - ответил Давр, приземляясь и с интересом рассматривая распухшее лицо своего фаворита. – Одного лишь палача – жалко тебе, да?
- Зато сколько людей уйдет с этого поля с ожогами, - заметил я, наклоняясь над поверженным Белым. Тот попытался встать, но охнул и снова упал на зад.
- Я, кажется, ногу сломал, - мрачно сказал он.
- Да нет, - утешил его я. – Это вывих. Считай, ничего нет. Пустяк.
- Это точно, - язвительно заметил он, - ничего нет! Не осталось ничего от моей ноги! Сейчас вот встану и порублю их как капусту!
- Кого ты собрался рубить, герой? – усмехнулся Давр. – Все разбежались. Да и мы сейчас полетим домой.
- А как же Чет? – насторожился Белый. – Ты его простил? Или уже того...?
- Я решил его не есть, - ответил Давр. – Не то отравлюсь еще. Я ему просто поджег хвост.
- У него нет никакого хвоста! – заподозрив Давра во лжи, тоном изобличителя заявил Белый.
- Зато есть место, где он должен бы крепиться.
- А принцесса? Я знаю, её поймали солдаты.
- Достойного друга принца гложет совесть? Надо же. Неужели жаль? Человек пожалел человека, какая редкость… Я лишь слегка подправил её личико да опалил головешку. Думаю, теперь у неё отпадет желание смотреться в зеркальце так надменно и кичиться своей красой перед вонючим, безобразным ящером, коему должно ползать на грязном брюхе. Ну, доволен моими объяснениями – хотя с какой стати я тебе их даю, чужак?!
*****************************
Да-а, снимаю шляпу, Черный. После твоей вставки о битве с Четом все сразу стало ясно…
Что за издевку я слышу в твоем голосе?!
Что ты! Никакой издевки! Однако ты осветил лишь маленькую часть этой запутанной истории и внес еще больше путаницы, приплетя сюда еще и Драконов (об этом мы договорились написать гораздо позже). Как мы назвали её? Кинф, Блуждающие Звезды? Ну, с Драконьими отродьями (ой, как нас только не обзывали!) все ясно – они извечные кинф, это так называется и по ту сторону гор Мокоа. Чет-угольщик и его дочь - разве не блуждающие? Сколько уж изблудили…ой-ой! Но вот еще одну звездочку мы забыли дружище. Нашу Неудачницу. Помнишь?
А- а, её…Слушай, Белый, я с ней не так хорошо знаком, как ты. Это по твоей части и о ней рассказывай ты сам, ладно?
Ладно, буду очень рад. Итак…
Вечером её никто не пытался столкнуть на линию. И она спокойно добралась на аэробусе до дома. И зашла в лифт. И нажала… нет, не на тринадцатый родной этаж, а на двадцать пятый – там, в темной тишине, уютно пахнущий (или пахнет? Эх, не умею я красиво выражаться!) металлом и деревом, был Зал Боя.
Это была святая святых любого воина и здесь на подставках, полочках, крючьях, вбитых в стену, и просто на бархатных подушках, возлежало Оружие. Любое. Очень старое и очень хорошее. Красивое и простое. Знакомое любому - и не знакомое, забытое за давностью лет.
Любители холодного блистающего металла, отрицающие какое-либо великолепие огнестрельного оружия, могли найти здесь сотни лезвий древнейших мечей разных: от прямых восточных, изысканных и величественных в своей простоте, с рукоятями, удобно выточенными для ладони, с кистями, до западных, широколезвийных, тяжелых, с затейливо выполненными гардами, украшенными блестящими камешками; от тонких шпаг и кинжалов до саев и нунчаков, до копий и топоров, отточенных как бритва и иногда украшенных перьями, с перевитыми лентами оплетки древками. Среди этого царства блистающих лезвий лежали и тяжелые дубины, шипастые герданы, заточенные кастеты и метательные ножи. На особых подушках лежали хлысты и бичи, свернутые в кольцо, с лохматыми, завитыми кокетливо кончиками, с отполированными до блеска множеством рук
деревянными ручками, украшенными перламутровыми кольцами и резьбой. Рядом стояли пики и алебарды, в деревянные круглые чурбачки были воткнуты остроконечные звезды из отполированного металла и бумеранги. Висели колчаны со стрелами и луки - настоящие боевые луки, которые, может быть, держали воины Робина Гуда; и все это было отточено, ухожено, оттерто до блеска и пахло металлом, живым металлом, которого каждый день касались руки.
Было и огнестрельное оружие, тоже много. Ружья старинные, пристрелянные, с выверенными прицелами, с прикладами, украшенными искусной резьбой, слоновой костью, потемневшей от времени, иногда – маленькими камешками, инкрустацией. Револьверы всех видов и систем, пистолеты – от старинных, пороховых, с костяными белыми ручками или сандаловыми, сладко пахнущими, до современных, с лазерными прицелами. Были черные, стройные, чем-то похожие на акул винтовки с оптическими прицелами, с красными глазками лазерных прицелов…Все это масляно- тускло поблескивало, хищно глядя в темноту кровожадными дулами, вспоминая пробитые мишени и цели…
Она тихонько закрыла двери за собой, и, проведя пластиковой карточкой в замке, чтобы он закрыл её на всю ночь, неслышно ступила на зеленый ковер, покрывающий весь пол. На стене напротив двери висело оружие. Много. Но она не любила огнестрельное – несмотря на удобно ложащиеся в ладонь приклады, отполированные чьими-то пальцами, несмотря на приятную тяжесть, несмотря… да просто не любила, и все тут. Она любила красавицу-катану, японский слабоизогнутый меч, с круглой чашечкой резной гарды, с черно-белой полосатой рукоятью, заканчивающейся нежно-зеленым перламутровым кольцом…И катана её любила (Черный, ты же тоже любишь такое оружие? И меч у тебя тоже катана. Но без перламутрового кольца. Попрошу не отвлекаться и не проводить параллелей, Белый! Давай, продолжай!). Когда они оставались вдвоем, она уже не была неудачницей, она была воином, искусным воином, и меч в её руках, рассекая темноту и тишину зала, пел и рассказывал ей свою историю, принесенную из Страны Восходящего Солнца.
В конторе на неё смотрели косо из-за этого увлечения – ну, зачем бы это нормальному человеку заниматься боем? Готовиться в КЮЗ (это неофициальное название – Клуб Юного Звездолетчика, - межпланетной, межгалактической организации «Космические резервы»; его придумали мальчишки-курсанты лет триста назад, и оно намертво приклеилось к солидной теперь военной организации)? Но в её возрасте это поздно. Выступать на турнирных боях? Она никогда не рвалась туда. Тогда зачем?
Ах, да разве объяснишь этим бумажным червям, этим цифирным душам радости Искусства, радости состязания, да и просто радости хоть в чем-то не быть неудачницей..?
*****************************************************
Принц со свитой, сопровождаемые отрядом Первосвященника, прибыли ко дворцу затемно. Как оказалось, Первосвященник был совсем никудышным наездником и ехавшие по бокам сонки то и дело ловили его за шиворот, а не то он свалился бы под ноги своей лошади как минимум раз сто. Приезжие, глядя на это прежалкое зрелище, лишь хихикали, прикрывая лицо рукавами.
Дворец черной громадой темнел на фоне алеющего закатного неба, край которого уже начал наливаться темнотой, а кое–где уже сверкали редкие искры звезд. Это было поистине огромное сооружение, таковое. Что сонки-завоеватели, отправляющиеся грабить самые отдаленные его уголки, пропадали на три-четыре дня.
Теперь этот замок был просто черной молчаливой громадой; все так же величественно поднимались в небо башни стрелков, и бараки для солдат, больше приличествующие для покоев какому-нибудь знатному господину, все так же были целы, но свет больше не освещал их окна, и по мостам на головокружительной высоте, там, где ходит одно лишь солнце, больше не ходил караул. Большая часть здания стояла брошенной и молчаливой. Сонки использовали лишь самую малую его часть – несколько залов для пиров и сборищ, комнаты для царя и его приближенных, да крохотную часть западного крыла для царского гарема. Дворовые постройки тоже были заброшены – откуда бы пришельцам иметь такую же роскошную конюшню, если нет породистых и красивых лошадей? Не нужны и домики для садовников. Потому что нет самого сада, и розовые кусты обломаны и еле живы, пусты флигели и мертвы длинные крытые галереи. Чтобы населить весь замок и вдохнуть в него жизнь, наполнить переходы проворными слугами, вкусными запахами, светом и теплом у Чета не хватало ни людей, ни денег.
И потому двери в самые отдаленные покои просто заколотили, и забыли о том, что они существуют. Принц, окинув взглядом знакомые очертания дворца, тихо пробормотал:
- О, великий Яр, суровая судьба! Что с тобой сталось? – и в голосе его просверкнула беспомощная нотка жалости.
- Будь тверд, господин, - шепнул Савари, озираясь. – Излишние слова и сожаления опасны для вас.
- Да, я помню.
Во дворе, несмотря на приготовления, был бардак, лошадей приняли замурзанные конюхи одетые, однако, по всей форме, и даже обутые в приличные сапоги. Принц, накинув на плечи поверх плаща меховую накидку из шкур волков, последовал за изгибающимся чуть ли не вчетверо Тиерном, ловко перепрыгивая через груды хлама.
- Сюда–сюда, высокий гость, - пел Тиерн в полутемном коридоре. Он нес факел, освещающий неровным светом небольшое пространство, но зато исправно истекающий горячим жиром , который капал на черную сутану и стриженую макушку. Священнослужителя это никоим образом не смущало, а вот гостей – очень, главным образом (и особенно) «высокого гостя» (который был на полголовы ниже Первосвященника), потому что, желая угодить гостям, Тиерн то и дело кланялся, размахивая своим факелом, и брызги горячего жира летели в разные стороны. Не исключалось их попадание и на гостей.
- А вот здесь у нас главный зал, - пел угодливый Тиерн перед входом, обернувшись к принцу и вцепившись в ветхие занавески, из-за которых просачивался свет. – Ваше оружие вам лучше отдать…
Свирепый лязг был ему ответом – свита внезапно обступила принца взяла его в кольцо, и под плащами у рабов похолодевший от ужаса Тиерн увидел сталь, а закованные в железо руки легли на рукояти мечей. Тиерн, хрюкнув, изо всех сил пытался сохранить жизнерадостную улыбку на физиономии, оплывающей потом и салом, лихорадочно соображая, чем же он умудрился так скоро прогневать гостей.
- Успокойтесь, - холодный и равнодушный голос принца заставил расступиться железную свиту, но отнюдь не успокоил Тиерна вообразившего, что каменный закуток, эта лестничная площадка, и станет его гробом. – Просто Первосвященник Эшебии не знает обычаев Пакефиды: отнять – да и просто попросить отдать, - свое оружие у нас расценивается как оскорбление, равное удару по лицу.
Принц выступил вперед и сверлил умирающего с перепугу Тиерна взглядом, и Первосвященник, внезапно ощутивший неприятную тяжесть в животе и слабость в коленях, нервно вздрогнул: зеленые глаза принца горели фосфорическим светом, словно у кошки проникая в глубину души, читая тайны мысли и перетряхивающие жизнь и тайные делишки Тиерна, и оттого становилось еще жутче, нежели от железной стражи.
- Я-а-а-а, - запел тоненьким голоском Тиерн, стараясь оторваться от занавесок и стоять самостоятельно, потому что ветхая ткань начала рваться и предательски трещать. – Я не знал…Но у нас за стол с оружием…
- Думаю, царь Чет простит нам наши любимые игрушки – под плащом принца недвусмысленно шевельнулся тяжкий меч. Моментально обострившееся зрение Первосвященника не упустило так же и кинжалов-стилетов у всех за поясами, но это была скорее декоративная часть в их туалетах, потому что два чернокожих раба держали по алебарде каждый, а высокий черный старец сжимал сухой твердой рукой дорожный посох, который сулил тоже мало чего приятного – одним взмахом такого посошка можно запросто разделить того же Трена надвое от макушки до пояса… Если махать умеючи… или отделить головенку от тщедушного тельца – это даже легче. Зачем же утруждать старичка? Старость уважать надо!
- Думаю, простит! – меланхолично повторил Тиерн и распахнул занавеску. Яркий свет залил маленький закуток, и зажмурившийся Тиерн отступил в сторону, пропуская гостей. Он ожидал грозного бряцания, но вместо него раздался лишь тихий шелест ткани и меха, его опахнуло запахом теплого железа, духов и сандалового дерева, - приезжие прошли в зал.
Занавески опустились, в коридоре, этом узком каменном мешке, снова стал темно, и Тиерн позволил открыть себе глаза.
Проклятый принц, Драконий приемыш, отродье! Трясущейся рукой Тиерн прорвал дыру в занавеске и приник к ней любопытным глазом, расширенным от страха. Чет уже рассыпался в любезностях перед приезжими. Кажется, он тоже напуган. Еще бы! Уж кому-кому, а ему-то известно, на что способен Драконий ублюдок! Подумать только, сколько лет прошло, а царь до сих пор вспоминает двух принцев регейцев, сопляков, этих Драконьих сомнамбул с дикими глазами, когда садится… Им и было-то по тринадцати лет, а вот поди ж ты…
Напуган царь? Да! Проклятый мальчишка, не бреющий бороды, несомненно, великий воин, а иначе стали бы ему подчиняться такие рыцари-горы? Сам он на вид хлипкий, едва ли сможет без посторонней помощи поднять свой меч, а вот поди ж ты… Вот если бы… В голове Тиерна закружились честолюбивые планы и он, осмелев, прорвал дырку побольше, чтобы лучше видеть.
«Надо бы напеть царю в уши, что с этим щенком можно провернуть одну очень веселую штуку», - подумал Тиерн, но это уже не столь важно для нас.
Как и предполагал «высокий гость», царь Чет «не заметил» вооружения гостей. Он встретил их с улыбкой, с распростертыми объятьями и усадил за стол, где принц, наконец, снял шлем, перчатки, отстегнул зеленую пряжку плаща, и все это у него было принято с поклоном его же чернокожим рабом. Чет, отвернувшийся к слуге с распоряжением, скорчил противную рожу от разочарования: без вооружения принц был еще хлипче и тощее…как цыпленок.
«Сколько усилий ради одного мальчишки; разве у него может быть реальная власть?» - недовольно подумал он, подобострастно подавая вальяжно расположившемуся на подушках гостю золотую чашу с вином. Гость, оправив на плечах широкую меховую накидку, нежной белой рукой в перстнях (опять же из зеленого металла) принял тяжелую чашу и чуть приподнял её, как бы выражая уважение хозяину, причем рука его ничуть не дрогнула. Хозяину же, которого передергивало всякий раз от взгляда знакомых ему своим свечением глаз, ничего не оставалось сделать, как улыбнуться гостю и продолжать его рассматривать.
Одет гость был добротно, словно специально на пир готовился – поверх красного кафтана с серебряным шитьем и розовым жемчугом была надета багровая накидка – безрукавка, схваченная на талии алым же кушаком с багровыми кистями. Шаровары его, тоже красные, были заправлены в сапоги, изукрашенные серебром, как туфли богатейшей принцессы. На плечи вместо плаща он накинул меховую накидку с зелеными застежками, коротко (по плечи) остриженные волосы перевязаны серебристой ленточкой – о-о, Чет знал цену этой ленте! Её получали лишь те регейцы, что спускались в Черные ущелья, и, положив там целую стаю голодных диких псов, утром возвращались целыми и невредимыми. Волосы его, чистые и светлые, почти рыжие, были чисто вымыты и надушены как у лучших воинов из армии Чета. Остригали его, верно, ножом, - тем самым, что он аккуратно вынул из-за пояса и сунул под подушку. Но при всей его изысканности и молодой нежности Чет отметил крепость его маленькой руки, ничуть не дрогнувшей от тяжести чаши из чистого золота. Под тонкой рубашкой шевельнулись крепкие мышцы, и Чету подумалось, что не так уж он и слаб.
- За твое здоровье, царь Чет!- юноша наклонил голову, глядя внимательными, холодными и спокойными глазами в лицо царя, и того снова передернуло: ну, не мог он более смотреть в змеиные глаза, не мог!
… Вот я сижу и пью с убийцей моего отца, - эта мысль вертелась в голове, билась в висках в поисках какого-то ответа, и не находила его. Что, что должно приходить на ум ещё? А Ин его знает… Хорошее вино, крепкое, пахнет яблоками и свежескошенным сеном. Вино заливает все мысли и нет уже дела до того, что должно быть в голове еще. Ах, да, злость! Ярость, слепая и горячая, на миг затопила мозг обжигающей волной, и пальцы, словно пытаясь раздавить золотую ножку чаши, сжались, и побелели суставы, до боли напряглась ладонь, но… в следующую минуту новый глоток вина залил терпким своим вкусом пожар в сердце, и расслабились пальцы, а бордовый цвет свет отступил от глаз, уступая место серому скучному обыденному чувству безразличия. Вот человек, лишивший тебя семьи лишивший тебя людей, которые любили тебя; он лишил тебя ласки и любви отца, дружбы брата – это говорило сердце. Этот человек навсегда лишил тебя тепла родного очага, лишил крова… Ну и что? Мозг, которому было все равно, все безразлично, который был уже пьян, холодно и спокойно выслушивал эти горячечные доводы. Время, неумолимое время как песок сквозь пальцы, давно утекло, унеся с собой слезы, ненависть, боль. Все прошло и перегорело. Нет той, прежней Кинф, есть лишь безвестный принц Зар и скука. Скука и безразличие. И теперь они сидели перед Четом, глядели на него спокойными глазами и думали: ну и что? Я разучилась плакать. Я не умею ненавидеть. Я лишь знаю, чего мне надо: мой трон, мою страну, ну, и твою голову на блюде. И не потому, что я ненавижу тебя – просто я должна отомстить. Так надо.
Достаточно ли смешно вам там, на небесах?
Чет, уловив в зеленых глазах принца недобрый огонек, зажженный какой-то тайной мыслью, нетерпеливо заерзал на месте, пряча взгляд.
- Я вижу, ты…э-э… великий воин, и сидеть рядом с тобой рядом для меня великая честь, - осторожно начал он. – Но я не знаю твоего имени, смелый юноша. Кто ты? Откуда? Сколько тебе лет? Кто твой отец?
- Я принц Зар, наследник Ченский, из страны Регейцев, Пакефиды, - развязно сообщил принц, вертя пустую чашу меж сильных пальцев столь же просто и легко, словно она была из тончайшего и легкого стекла. Опасные глаза его немного притухли и не были уже столь пугающи, что показало Чету, что гость уже опьянел. Гость тоже это понял и ухмыльнулся:
- Хорошее вино; чье оно?
- Местное, - Чет ничуть не смутился под озорным взглядом принца: вино было из подвалов короля Андлолора, одна из уцелевших бочек, та, что чудом уцелела после ночи завоевания.
Пьяный мозг позволил себе расслабиться. Нет, никуда и ничего не плыло, все было на месте. И лишь жгучая тоска ощущалась сильнее, да словно твое «Я» было вырвано из пространства и времени и жило пульсирующим комком.
Плохо. Все было плохо. И холодное сердце, отторгаясь, уступало место человеческим чувствам, и хотелось выть, и было тяжело в груди, и забывалась капля Драконьей крови, и смешивались воедино запахи и звуки, и непомерная тяжесть ложилась на плечи… О, как трудно быть беззащитной маленькой женщиной, которую никто не любит, которую отвергли все – и за что? Некрасива? Чушь! Необразованна? Ерунда! Просто в ту ночь все оставили меня, и никому нет дела до блистательной некогда принцессы, перед которой все преклонялись…Так тяжело! Нечем дышать…о, вино, воистину – ты худший из врагов! Зачем пила? Ну, зачем же я пила? Неизвестно. Хотела сбросить груз с души. А не выйдет. Хотела разогреть холодное сердце? Вином? Глупая!
Любовью греют сердца. А твоя любовь…это нереальная мечта, заоблачная страна, которая может лишь присниться. И потому тебе плохо. Отец и мать мертвы, брат – тоже. Друзей нет. Боги, боги, что творится?!
- Но ты, принц, не до конца ответил на мой вопрос, - голос Чета разорвал липкую мглу тяжелых мыслей, выплыл откуда-то сбоку.
- Ах, да, - собственный голос казался чужим, неестественным, и собственная рука, потянувшаяся к виноградной грозди, была словно неживая. – Меч я взял в прошлом году, мне пятнадцать лет отроду.
Сказала – и удивилась; какая мерзкая ложь! Зачем солгала? И кто это, собственно, соврал? Не-ет, это говорила не я, это говорил Дракон во мне, хитрая и осторожная тварь. Меч я брала и в прошлом, и в позапрошлом году… Мне уж девятнадцать, но юноша в девятнадцать выглядит немного мужественнее, чем я, потому наврала… Ах, как хочется плакать! Почему? Вино что, гасит Драконью искру? А хоть бы и так. Хочу плакать – когда плакала я в последний раз? Не помню; и потому так тяжело на сердце. Да что со мною? Вижу перед собой лица… Но они так далеки… Любимые лица…Увы, я не властна приблизить их. Тише, тише лишь бы не сболтнуть лишнего…Эх, зачем же я пила? Все как в тумане… Не помню, ничего не помню… Кто я? И я одна…И хочется плакать, выть, биться о стены! Ты, подлый убийца, я выпущу твои кишки и намотаю их тебе на шею за то, что никто не приласкает меня, и никто теперь не любит меня! Я одна, одна… Боги, что подмешано в это зелье?! Я одна, столько лет одна, а те, что вокруг меня – они не в счет. Они лишь вокруг меня, но не со мной, и я одна…
Чет усмехнулся, глядя, как начало действовать его зелье; принц бессмысленно таращился перед собой, машинально обирая виноградную гроздь, полностью погруженный в свои мысли.
«Готов, - злобно подумал Чет, пряча бесполезную теперь бутылку в рукав. – Теперь он выболтает мне все свои сокровенные мысли, и все недоброе, что задумает против меня – о том тоже расскажет. Но как силен, однако! Другим и капли хватало, чтоб отупеть, а этот только после целой бутылки опьянел. Ой, как силен! – он еще подлил вина в протянутую чашу, темного, густого, как кровь. – Значит, ему пятнадцать. Ну что же, это объясняет его хлипкий вид. Продолжим разговор?»
Принц, стараясь избавиться от гнетущей его душевной тяжести, выпил еще чашу вина и пьяно замотал головой. Теперь он явно ничего не понимал.
- А верно ли, что в Пакефиде водятся Драконы? – вкрадчиво поинтересовался Чет. Принц, пьяно глянув на него, нехорошо улыбнулся, открыв белые острые зубы:
- Водиться, царь, могут лишь блохи, а Драконы там живут не таясь, подобно людям в твоей стране.
Боги, зачем болтаю, зачем рассказываю?! А впрочем, Чет сам регеец, издалека видно, сам, поди, должен знать… А зачем спрашивает? Думает, упоил. Не-ет, я еще не пьяна! Не-ет! Я - не регеец. А он – регеец. Я не настолько пьяна, чтоб думать, что я – регейка. Я – кар, наследная принцесса…
- Ну и что?! – у Чета перехватило дыхание; принц был в той стадии опьянения, когда болтают много и сами, и даже о том, о чем не рассказали бы под пытками. Но принц свирепо насупился и огрызнулся:
- Ничего.
Это слово, словно мешок с кислым молоком, обрушилось на голову царя, и он едва не двинул в ухо наглому щенку, которого не споишь и бочкой вина, и на которого он потратил весь свой драгоценный настой. Однако пришлось сдержаться, да еще и долить вина в подставленную чашу. Однако эта несговорчивость принца начинала бесить его.
- А верно ли, что в странах за горами золото не ценится? – спросил Чет. Принц, пригубив вино, кивнул:
- Его там просто не знают, царь, - он снял с шеи зеленое, тончайшей работы колье и кинул через стол Чету. – Это – пакефидское золото.
Чет схватил зеленое ожерелье, поразившее его легкостью, и поднял его на свет. По зеленым завиткам и стрелкам разбежались золотистые искры, и Чет замер, любуясь.
- И… сколько же оно стоит? – прохрипел он. О, сам-то он знал истинную цену этой вещи! Сколько же у него их было в Пакефиде? Впрочем, мало…
Принц ухмыльнулся, глядя на побагровевшее лицо царя.
- Комок металла, что пошел на изготовление этой вещицы, дороже твоего замка, - принц обвел взглядом зал. – Само же ожерелье почти бесценно. Я не знаю ни единого человека, кому по карману было бы купить его; только Дракон или Император может позволить себе такое богатое украшение. Можешь взять его себе на память.
- Как, наверное, ты богат, если позволяешь себе делать такие дорогие подарки – Чет, повеселев, подкинул ожерелье на ладони (ага, окупилось и зелье, и вино, выпитые тобою!); принц равнодушно пожал плечами и Чет, глянувший в его лицо, наткнулся на твердый и холодный взгляд вдруг буйно зазеленевших глаз:
- Здесь это ничего не стоит. К тому же – это подарок, а он пришел ко мне легко, и уйдет так же, не оставив и следа.
Принц вежливо и хищно улыбнулся и придвинул к себе угощение; а Чет… он почувствовал, как екнуло сердце и пересохло в горле от змеиного внимательного взгляда. Принц уже был трезв, трезв, словно и не пил зелья с вином, словно и не улетал в страну грез, и не точили его сердце тяжкие думы…
…Когда Кинф нахмурилась, Савари понял, что что-то не так. Он слишком хорошо знал свою королеву, чтобы предположить, что её настолько угнетает вид собственного разрушенного дома и царя-убийцы, что она позволила себе выдать эти чувства. Нет, к этому дню она шла долгие пять лет, и была готова все это увидеть. Готова была и беспечно болтать с Четом, обманывая его, говоря, что несет ему дружбу соседних государств; готова была льстить ему и втираться в доверие, готова была стать его лучшим другом и сопровождать его в прогулках, на военных игрищах и в пирах, чтобы в один прекрасный день (или ночь, что скорее всего) прокрасться к нему в покои и вонзить ему в сердце нож! Это была продуманная и спланированная месть, и ради неё она готова была вытерпеть что угодно. И уж конечно она не стала бы предаваться унынию просто при виде развалин, пусть даже и отчего дома, опасаясь загубить все то, что так удачно начало складываться. Тогда что же?
Аккуратно, под столом, чтобы не заметили случайно слуги-сонки, снующие туда- сюда у стола и подающие кушанья, он соединил кончики длинных пальцев рук и мысленно приказал себе войти в разум королевы. Вокруг него сгустилась чуждая, враждебная мгла…
**************************************************
Снова вставка?
Ну, выходит, что так.
Кто будет писать?
Не знаю.
Да, мы как-то разделили: о нас пишешь ты, а о Ней пишу я. А о Кинф?
Слушай, давай вместе, а?
Ну, давай. Итак…
****************************************************
Это было похоже на черный огромный водоворот, водоворот из сцен давно (и не так давно) минувших дней, и чем дальше ты погружаешься в этот водоворот, тем ближе к тебе стоит Небытие Будущего – пугающая черная бездна, дно которой не видно, но почему-то отвратительно и злобно. И видения эти, терзающие и тяжкие, были вызваны чем-то, спрятавшимся меж воспоминаниями, поднявшимися с этого самого дна, кружившими по разуму, подобно бесприютным призракам.
Савари появился в самом верху, в начале печального водоворота, и тот захлестнул и его сознание пестрыми картинами, поражающими своей безысходностью. Их путь, от начала до конца, до данного момента. Где же среди них прячется отрава, злобный зверь, разрушающий разум королевы?
Первое воспоминание, горячее и тяжелое, как раскаленная плита на сердце. Савари тоже помнит это. То, как они выбрались из лесу и добрались до первого города. В пути их застал снег, и Кинф тут же слегла. Пылающая жаром, она металась в бреду в телеге, где умер перед этим её брат. Рабы, рыцарь и сам Савари отдали ей свои плащи и брели по снегу, замерзая, припорошенные белыми крупинками. Стужа забиралась под одежду, сковывала незримыми ледяными оковами пальцы, и было уже все равно, безразлично – выживет он или умрет. Медленно засыпали они от холода, а принцесса на шкурах в скрипучей телеге металась в бреду, и, сжимая горячую от её рук рукоять Инушара Одина, растрескавшимися губами кричала в небо: жить! О, сколько силы и страсти было в этом крике, крике немощного, умирающего существа! И всемогущие боги и яростные демоны отступали от своей добычи, отогнанные этим криком, и они выжили все – по велению своей королевы.
Картина еще – жгучая, как обида, как стыд, покрывающий щеки алой краской.
Далеко на западе, в старом городишке, где до сих пор женщины ходят с закрытыми лицами, они нашли бежавшего первого советника; старый трясущийся дед со слезящимися глазами и фальшивой бороденкой, в коротких, разлезшихся по швам серых штанах, в туфлях с загнутыми носами на босу ногу, в одном грязном, драном, выцветшем халате поверх заношенной сорочки, он стоял в снегу подняв чадящий факел над головой, глядя на их темные фигуры, и челюсть его прыгала от страха.
- Рахтан, - позвал Савари, протянув ему руку. – Идем с нами?
- Куда? – просипел советник сдавленным шепотом. – Зачем? Что вам нужно? Кто вы?
- Разве ты не узнаешь нас, Рахтан? – вступилась Кинф, вынырнув из темноты. Неровный свет растрепанного факела осветил её лицо – бледное после болезни, но ничуть не унылое, о, нет! Тогда на этом лице уже навсегда запечатлелись такие упрямство и воля, которые отгоняли кровожадных богов в снежной пустыне. Холодный ветер трепал её короткие, недавно остриженные волосы, едва начавшие отрастать, натирал снегом блестящую на лбу диадему из серебра. – Это мы: принцесса Кинф, мудрец Савари и наши слуги. Рахтан, мы идем против Чета, против царя, ограбившего нас. Он сделал нас нищими и бездомными, убил наших близких – неужели ты не хочешь отомстить ему? Нам нужны твои мудрые советы и твое умение полководца; идем с нами!
Рахтан трясся, словно в ознобе, глаза его напоминали больше глаза запуганного и загнанного зверя.
- Я не нищий, - прокричал он слабым голосом, безумно глядя на принцессу. – У меня все есть!
- Рахтан, опомнись! Твой дом сожгли, дочь повесили на башне! Твоего сына и наследника ослепили и кинули в Черное ущелье, сам ты гол - и ты уверяешь, что тебе ничего не нужно?!
- Пошли прочь! – тонко взвизгнул Рахтан, и из глаз его брызнули слезы. Лицо его тряслось, губы мелко дрожали, и факел в руке прыгал как безумный, освещая покосившуюся под тяжестью снега ветхую лачугу. – Я не знаю, кто вы такие! Уходите от меня прочь, я доволен жизнью! Убирайтесь, а не то я позову стражу…Эй, кто-нибудь, помогите! Грабят!
Его крик, скорее жалкий, похожий на вой побитой собаки, потонул в глухом переулке, заваленном снегом, и пять теней у порога неуверенно качнулись, порываясь подойти к нему, но…
- Не прикасайтесь ко мне! – взвизгнул он, отгораживаясь от них рукой, плача навзрыд. На глазах Кинф тоже блеснули слезы, она стиснула зубы до боли.
- Вы что, не слышали, что сказал первый советник?! Пошли вон! Коня мне! – рявкнула она и черной птицей ринулась в темноту. Чернокожий раб, испуганный, побежал за ней, звякнула перчатка, окованная железом о тяжелый пояс с заткнутым за него стилетом, мелькнул мех на его плечах, сладко пахнуло кожей и духами – и все стихло. Даже стук удаляющихся копыт. И упал Рахтан в снег, воя и проклиная себя, и выл он, и скулил, как побитая собака, на вставшие над спящим городом Зед и Торн, и грыз снег, и не мог утешиться…
Третья картина – горящая зноем пустыня, отделяющая Эшебию от Пакефиды. Пыльная дорога в песках, выбеленных солнцем до ослепительного блеска. Марево над горячей, затвердевшей как камень землей. Конь одного раба пал, и раб идет пешком, обливаясь потом, расстегнув одежду и развязав пояс. Его оружие и меховую одежду везет его брат.
Бездомные…это слово угнетает, сгибает плечи Кинф, уставшей, с запыленным лицом и серыми губами. Это слово читается в страдающих глазах измученного раба, спотыкающегося на дороге о каждый камень и хрипящего, ловящего растрескавшимися губами глотки обжигающего, смешанного с колючим песком воздуха. И это слово горит демоновскими языками пламени в глазах незнакомого человека нагнавшего их.
Конь под незнакомцем свеж и резв сам путник, хоть и запылен, тоже бодр и не устал ничуть. Перепачканное лицо молодо, озорно…и жестоко – нехорошим , злым светом горят зеленые глаза, так демоны Иги смотрят, пожирающие тела усопших безбожников. Одет демон Ига, не в пример им, хорошо – почти все на нм белое, даже шаровары, сапоги – и те светлые, чтоб солнце не пекло. На шее – ожерелье щегольское с красными, в тон к отделке, камнями, на запястьях – браслеты широкие, почти до локтя, из тонких-тонких узоров в ухе серьга чуть ли не до плеча, под белой чалмой, сколотой брошью, волос не видно, а на лоб диадема спускается . Натянул демон Ига поводья – все в золотых драгоценных бляшках да звездах, - остановил жеребца белого, здорового, как гора и буйного, как буря, и расхохотался, на измученных путников глядя:
- Что насмешило тебя, ты, трупоед? – устало сказала Кинф, и Ига расхохотался еще громче.
- Ты, Горное Чучело.
И прав был демон Ига; где уж ей, Кинф, бездомной и нищей, взять денег на белые одежды? Где взять денег на белый плащ и украшения? Где взять денег на еду и воду для себя и рабов? Неудачник и есть, Горное Чучело. То ли дело он, демон Ига: и деньги есть, и конь сыт, и вода в бурдюке у седла плещется… А Кинф – она и есть Горное Чучело, вот и мается, бедняга, в черном кафтане, и голову непокрытую, лохматую и пыльную, ой как солнышко печет…
- Помолчи-ка ты, попугай, - рука Кинф в пыльной перчатке сжалась на горячей рукояти меча. – Не то сам станешь Горным Чучелом.
Демон Ига снова расхохотался, закинув голову:
- Я-а?! Не посмеешь ты тронуть меня, грязная бродяжка: я - сын Дракона.
Демон Ига выпятил грудь, демонстрируя именные броши. Ясно…Драконье отродье. Меч зазвенел, покидая ножны.
- Но-но, - демон Ига, увидев, что бродяга не шутит, развернул лошадь. – Ты не очень-то. Я везу важное послание, и если мой господин Алкиност Натх не получит его в срок, будут проблемы у двух кнентов, целая война!
Увидев тень страха в глазах демона Ига, Кинф вдруг почувствовала прилив горячей крови к голове и улыбнулась нехорошо.
- Ничего. Если что – я сам доставлю послание… или ты боишься? А, Драконий сын?
Боялся, боялся демон Ига; или брезговал. Или то и другое вместе. Нерешительно теребил он бисерные кисти на рукояти своего меча в новых лаковых ножнах, размышляя о том, что убьет ведь его злой бездомный за оскорбление-то, как есть убьет. И на Дракона –покровителя не посмотрит…А может, и не убьет – устал ведь. И хлипкий на вид…
- Слазь, - распорядилась Кинф, изящно перекинув ногу через седло и спрыгнув на землю. Инушар Один приветственно блеснул на солнце, и демон Ига решился. Спрыгнув со своей белой коняги, он с диким визгом ринулся на Кинф, и …
…Когда все было кончено, Кинф деловито вытерла Инушар Один об распоротый и окровавленный кафтан. Потом сняла чалму с отрубленной головы с остекленевшими глазами, сняла серьгу и диадему и снова голову в пыль кинула. Потом плащ сняла с тела, пояс отстегнула, сняла драгоценности. Подумала еще и расстегнула одежду на убитом. Под тонким халатом нащупала тугой свиток. Не глянув, затолкала себе за пазуху.
Савари и рабы молча смотрели, как она надевает вещи убитого и распределяет его оружие у себя на седле. Она не испытывала ни малейшего угрызения совести. Спокойно отстегнув бурдюк с водой от седла белой коняги, напилась сама и протянула рабу, оставшемуся без лошади.
- Пей. Теперь эта лошадь – твоя. И еще… Нужно бы закопать этого, а не то шакалы растащат его кости.
Это Савари вспоминает со стыдом, но в глубине души понимает – так надо было.
Четвертая картина.
Зал был весь красный; стены из красного гранита с угольно-черными прожилками и крапинками, колонны из пятнистого коричнево-красного мрамора. На натертом до блеска полу отражаются неясные, окруженные золотистым ореолом красноватые мягкие тени. И витраж над троном – он тоже из красных, розовых, лиловых и бордовых стекол; огромный и величественный, подстать хозяину этого зала. Да и вообще всего замка, господину Дракону Алкиносту Натх Ченскому. Благородному Изумрудному – с зеленой чешуей, с красными подпалинами на изящно вырезанных крыльях, похожих на прозрачные рукава маскарадных костюмов. Лапы очень похожи на руки людей, только в чешуе, красной и плотной, мелкой, чешуйка к чешуйке, с отполированными, остро отточенными когтями.
Алкиност, лениво щурясь, в небрежной позе развалился на подушках, разглядывая наглого пришельца, осмелившегося прибить его посланца, нацепить его вещи на себя, да еще и обзывать покойного демоном Ига.
И наглец в белом плаще тоже разглядывал спокойного с виду Дракона, замерев от благоговения и капли страха, увидев, как закипает ярость в змеиных, зеленых, как и у покойного ныне демона Ига, глазах и подрагивает чешуйчатый длинный хвост, свитый в кольцо, и изящная пика-стрелка выбивает дробь на каменном полу.
- Так ты убил моего сына, - задумчиво произнес Алкиност. Сказал – словно ветер дунул и поднял опавшие листья, и зашуршали они. И снова все стихло.
- Убил, - ответил приезжий. Подумал еще и достал из-за пазухи свиток. – Это вот… обещал доставить.
- Убил и обещал доставить. Ага, - Дракон, не мигая, смотрел на нахала и убийцу. – Так ты, может, не знал, что он мой сын?
- Он сразу сказал, не постеснялся.
Алкиност Натх сощурил глаза; в зеленоватых зрачках танцевали янтарные искры.
- И ты не побоялся? Меня, например?
Нахал и убийца склонил голову, задумался.
- Нет, - ответил он. – Да и мог ли я раздумывать, если он задел мою честь, честь моего древнего рода? Не в обиду тебе, господин Летающий, но ведь твой приемный сын из людей из черни, а я высокого происхождения. Как мог я допустить, чтобы простолюдин насмехался над королевской кровью?
Алкиност молчал; за окном раздались какие-то крики – женские, - и убийца и нахал нервно вздрогнул:
- Что это? – спросил он. Алкиност Натх равнодушно обернулся:
- Местная знать поймала женщину-кинф… будут судить её по людским законам и сожгут на костре, разумеется… Ведь по людским законам за оскорбление знатного человека полагается смерть?
Нахал и убийца молча слушал крики и проклятья, думая о своем.
- Знаешь, что тебя ждет за убийство?- поинтересовался Алкиност Натх. – Тебя сожгут с ней напару. Твоих людей отпустят – они, насколько я понял, не виноваты?
- Да, - ответил нахал и убийца.- Но поскольку я все-таки пришел к тебе сам, не стал утруждать тебя поисками, разреши мне просить последнего желания.
- И это после того, как ты убил моего сына?!
- Да.
- Ого. А ты знаешь, что убил благороднейшего и смелейшего человека моего государства?!
- Не заметил как-то.
- Наглец; но ты действительно смелее. Потому проси всего, - Алкиност подчеркнул слово «всего», - всего, что пожелаешь. Но лишь одного.
Наглец и убийца вздохнул; он понял, что Алкиност Натх хочет оставить ему жизнь и отпустить на все четыре стороны – чем-то не угодил ему при жизни бедный демон Ига, наверное.
- Отпусти женщину-кинф, - попросил наглец и убийца. Он чувствовал себя очень усталым; наверное, настолько, что смерть не страшила его. Что проще - наброситься на Дракона, и стража тут же расстреляет его из луков. Это легко и быстро… - Не надо жечь её.
Если бы Дракон был человеком, наглец и убийца увидел бы, как он растерялся, удивился, как он… да он сражен был!
- Почему её? А не тебя? – спросил он наконец. - Ты мог бы просить у меня свою жизнь, и я дал бы тебе её.
- Мне жаль её, - ответил наглец и убийца.
- Жаль женщину, преступившую вами же, людьми и вашими богами установленный закон? Жаль ту, что посмела взять оружие? Жаль её – посмевшую обманывать всех, и меня в том числе?
- Наверняка она была бедна и голодала. И ей ничего не оставалось сделать, как лишь взять оружие, - ответил наглец и убийца. – Я же вот убил демона Ига за глоток воды.
Алкиност Натх расхохотался; громко, безудержно.
- Впервые вижу такого человека, - он, посмеявшись, довольно щелкнув хвостом. – Ты сам-то, случайно, не служишь Дракону? Такой человек не может остаться без внимания.
- Нет, - наглец и убийца развел руками. – Так ты отпустишь её?
- Не бойся; без тебя не сожгут. А откуда же ты, такой родовитый, сильный, смелый и благородный? Ты же сказал – ты принц?
- Я из Эшебии, страны из-за гор, - ответил наглец и убийца. Алкиност Натх оскалился:
- Лжешь. Ты еще и лгун. Эшебский принц Крифа известен мне в лицо! А ты…
- А я и не Крифа, - ответил нахал и убийца, убийца и лгун. – И не лгун.
И он снял чалму, оторвал приклеенную полоску усов.
- Вах тебя разорви, да ты же тоже женщина-кинф, - пробормотал Алкиност Натх, разглядывая её голову, украшенную звездами, с заплетенными косами. – Никогда не было у меня дочери-кинф…
Это тоже было не то; это давно прошло, и уже не ранило душу, как жгла бы свежая рана. Давно позабыто отчаянье и усталость, и ни за что бы сейчас Кинф не призналась никому, что она - женщина. Тогда…Это тогда она не боялась умереть, потому что устала, устала скитаться и притворяться, устала вечного страха разоблачения и даже сама готова была сдаться, лишь бы прекратить это вечное напряжение. Тогда. Но не теперь.
Оставалось последнее, спрятанное на самом дне, в самом темном уголке её души. Савари присмотрелся – да, это было не воспоминание, не пережитая тяжесть, а искусственно выращенный на благодатной почве старых страданий и переживаний демон. Чудовище сидело среди этого хаоса из разрозненных обид, сомнений, и ткало свою паутину, в которой все сильнее запутывалось сознание Кинф.
- Ты одинока, - шептало оно, связывая её разум. – Увы, но ты – одинока. Ты навсегда останешься одинока, и рядом никого не будет. Рядом с тобой лишь рабы; с ними нельзя поделиться мыслями, их нельзя любить, с ними нельзя соединить свою жизнь. Ты, даже если победишь своего врага, останешься на развалинах родного дома навсегда одна; и ты не можешь этого исправить. Еще не начав свою битву, ты уже проиграла.
Шепот чудовища навевал смертную тоску, и шевелящиеся в пыльной темноте и тишине слабые узловатые пальцы вызывали омерзение…этим было вызвано беспамятство Кинф, которая в своих видениях, отравленная, погружалась все дальше и дальше в навязанное ей горе. Савари насильно схватил её утопающую в небытие душу и выкинул её из водоворота, встряхнув хорошенько и отогнав безумие.
- Разве мир заканчивается на разбитом доме? И разве в мире живут лишь рабы, и нет равных тебе? Ты не будешь одна; стоит только захотеть…
…Открыв глаза, он увидел то, что и хотел увидеть – Кинф была абсолютно трезва и спокойна.
*********************************
А ничего, по-моему, вставочка.
Согласен. Но: ты что, от нечего делать всю эту канитель затеял, что ли ?
Ой, Черный, ну и зануда же ты!
Нет, я не зануда. Мне просто интересно.
Ну что ты как ребенок, ей-богу. Ты же все знаешь не хуже меня, а то и лучше.
Ну и что? А мне, может, интересно с твоих слов. И вообще – может, мне это жизненно необходимо?! Так что не выпендривайся и пиши (сам зануда) про дальше.
Так пишем-то вместе?!
Ну вот и давай!
**************************************
Принц Зар и его свита ели много и со вкусом, не стесняясь и руководствуясь правилом : «Хороший воин много ест». А они, без сомнения, считали себя хорошими воинами.
- А что, принц, правда ли, что в Пакефиде все богаты? – поинтересовался Чет; ему никак не верилось, что пьяный принц отрезвел вот так, за здорово живешь.
Принц поморщился, разгрызая острыми крепкими зубами хрящи на бараньей ноге.
- Нет, конечно, не все. Только Драконы и знать. Богатства же людей не в счет – так, замок или просто богатый дом они еще могут иметь, но…
Он действительно был трезв!
- А в твоем государстве?
- Мое государство – это государство Дракона. Он богат. Он женат. Если он умрет, не оставив летающего наследника, я стану Императором… или другой принц, которого изберет Император, а я стану принцем наследника и буду очень богат. Да я и сейчас не беден; но я молюсь, чтобы боги продлили дни Летающего Императора.
- Какая преданность! А люди? Неужели людям не хочется самим управлять своими землями? Зачем им Император-Дракон?
- Драконы, люди – не все ли равно, царь? Грабителей и завоевателей в моей стране ждет одна участь – барабан, - вежливо и противно произнес принц.
- Не понял, - не понял Чет.
- Драконы считаются священными и неприкосновенными, живут друг с другом в мире, и люди их почитают и уважают, подчиняются им. За это Драконы защищают их селенья от сонков и… - принц вдруг закашлялся, словно подавился, -… и других людей, пытающихся поживиться в их сокровищницах. Поэтому нечасто кто-то посягает на спокойствие в Мирных Королевствах, а тот, кто посягает, заканчивает свою жизнь на дыбе, когда Палач снимает кожу, - принц прищурил хитро один глаз, голос принца стал вкрадчивым и приторно-сладким, ну чистый мед! – Затем её распяливают на рамках, сушат и напяливают на барабан. Позорнее смерти не сыщешь! Этот барабан потом вешают у дверей, и гости стучат в него молотком.
«Ого, - Чета передернуло. – Это, наверное, новая мода, в восточных кнентах, там я долго не задержался, даже не успел как следует осмотреться. Ну и звери же там живут! А Драконы там – просто кровожадные твари… С такими лучше не связываться, или же дружить до гроба. И принес же какой-то демон этого принца на мою голову!»
- Ты, наверное, слишком предан своему господину, раз и не помышляешь о том, что он может потерпеть поражение! А если б кто собрал армию, большую и сильную?
- Пакефидский кнент трудно завоевать, царь, - прямо ответил принц. – Если даже ты соберешь свою большую армию, она не перейдет через горы, не зная тропинок. А если и перейдет, то все там будет против тебя: за один кнент вступятся другие, ведь принцы Драконов дружат меж собой и каждый имеет армию или хотя бы небольшой отряд. А подкупить сына Дракона, чтоб он предал своего господина , - заметив готовый сорваться вопрос, продолжил принц, - ты не сможешь. Во-первых – нечем. Что можешь ты, не знающий пакефидского золота, предложить Драконьему наследнику, у которого его целый подвал? Серебро? Во всей Пакефиде я знаю лишь одного принца, который бы любил серебро и ценил бы его выше золота, и это – мой брат, и за него я поручусь, как за самого себя; он не предаст Дракона ни за какие богатства. А во-вторых, и принцы, и знать присягают и получают каплю Драконьей крови, - он указал на причудливый шрам на запястье, искусно вырезанный, словно работал опытный мастер-татуировщик, какие вырезают на плечах мужчин их фамильные гербы. – После этого предать Дракона невозможно. Это все равно, что предать себя самого, свою кровь и плоть.
Чет примолк; разговор оборвался, Зар снова начал набивать свое брюхо.
…Маленькая черная тень зашевелилась у постели Шута, крепкая рука потрясла его за плечо.
- Что такое? А? – Шут, дико вытаращив глаза, уселся, выпутываясь из одеял.
- Вставай! – ныл в кромешной темноте Первосвященник. – Вот демон… Где у тебя светильник?! Да вставай же! Чет, дурак, отравил приезжего!
********************************
Ну что, напишем, как она получила эту драгоценную каплю крови?
Черный, ну ты и вопросы задаешь! А кто напишет?
Ты тоже, Беленький, вопросы задаешь – будь здоров. Конечно, я! А комментарии – твои.
Хочешь сказать – излишни?
Нет, я сказал – твои! Но комментарии, а не поэмы! Итак…
***********************************
Весть о новом сыне Алкиноста Натх Ченского разнеслась по близлежащим кнентам быстро. И ладно бы – просто третий сын (ну, у кого не бывает? И по три, и по четыре, а Алкиност Натх уже в возрасте, почему бы и нет? Тем более что первый, любимый его Зед в дальнем путешествии…), а то – новый. И, что самое интересное, этот новый сын старого-то обезглавил и в пустыне похоронил. А Алкиност принял наглеца и убийцу как родного… Кажется, это входит у него в традицию – когда новый приемыш сталкивает с трона старого…
Варк, что творится!
Толпы Драконьих приемышей наводнили кнент Алкони. Все гостиницы на милю вокруг столицы были забиты благородными господами (что уж говорить о самой столице), и великий праздник настал в городе, и молились горожане, чтоб подольше не выпускал Алкиност Натх в свет своего нового приемыша.
Объяснить такое горячее желание довольно просто: во-первых, наживались многие. Кузнецы и ювелиры, кующие мечи и кинжалы с клеймом королевства, кнента и со своим собственным, продавали свои старые запасы товаров, опустошая склады и подвалы, на задних дворах целыми днями из-под тяжелых брусков летели искры и солнце отражалось в свеженаточенном лезвии…
Держатели гостиниц были вообще в восторге – благородные господа платили много, а ломали, в отличие от толстых шумных пьяных купцов мало – благородные, все-таки…Держатели военных залов открывали свои заведения и предоставляли свои арены принцам, желающим показать свое искусство и научиться новым забавам. Базар кипел, переполненный шумными отрядами слуг-распорядителей с целыми армиями рабов с корзинами, ищущих достойные стола их господина продукты. И то тут, то там возникали перепалки между представителями разных принцев, и раскрасневшийся купец волочил собственноручно кувшин с дорогим вином или корзину с фруктами, дабы усмирить спор.
Множество молодых и новых принцев поперезнакомились в этот год, и многие породнились. И множество татуировщиков, разложив вокруг себя свои иголки, зерна и корешки красящих растений, вырезали на благородных руках по новому завитку, отходящему от целого Дерева Рода, изящно и вычурно обвивающего черными, красными, синими и зелеными тугими изгибами руку от запястья и до плеча.
Вот теперь позвольте, замечу: эх, а помнишь, как мы с тобой получили свою каплю?! Ну, ты-то вообще счастливчик, ты у Алкиноста не первый, и твой Корень Древа Рода, свой знак, он тебе накарябал мастерски. А Давр, он же много младше, и я у него первый принц был, и моя татуировка чуть скошена.
Ну и что. Зато как оригинально! Кстати говоря, татуировщик, копируя её, наколол мне её в качестве первой веточки на Древе Рода точь-в-точь как у тебя, ничуть не выправил. Ладно, это лирика; теперь продолжу.
…И принцы, обменявшись ветвями Рода, закатывали пир, и снова бежали на базар слуги, и снимались на всю ночь военные залы, и сыпались искры из-под точила…
А уж сколько заработали портные, торговцы тканями! Ну, какой принц откажет себе в удовольствии заиметь новый красивый наряд на праздник?
Мало того – все городские красотки, пользуясь таким редким случаем, кидались во все лавки, и катились ко всем богатым домам повозки с тюками тканей, с лентами, дорогими вуалями, духами, украшениями, поясами, красками. И скользили по белым мостовым, прячась от лучей жаркого солнца в тень садов и беседок, увитых плющом, яркие женские фигурки, и шуршали, сладко благоухая, блестящие разноцветные складки наимоднейших платьев. И развевал легкий ветерок прозрачные рукава, открывая нежные плечи, и мелодично позвякивали украшения в такт шагам – и цепочки, и нитки бус в прическах, и браслеты, отягощающие тонкие белые запястья, и подвески из жемчуга, янтаря, рубинов и изумрудов на заколках, брошках серьгах, диадемах. Надушенные и напомаженные волосы были уложены в неимоверные прически, а сквозь уж сильно просвечивающие вуали (не одна мать, наверное, отругала в ту неделю свою дочь за такую вызывающую нескромность) видны были лица – сияющие звезды глаз, черные шнурочки бровей, яркие губы и нежно-румяные щеки.
И вскоре парочки гуляли по набережной водного канала, и катались на челноках в беседках, закрытых шелковыми шторами и увитыми цветами, и игрались свадьбы, и отмечался многократно день появления нового сына у Алкиноста Натх Ченского.
День рождения, что ли?
Вроде того.
Но положенное время чествования нового принца прошло, а замок Дракона Алкиноста все молчал. Ни сам Дракон, ни сын его не появлялись, и не слышно было ни звука из-за стен дворца. И бурлящий водоворот в городе медленно спадал: разъезжались молодые принцы, увозя с собой юных жен, принцы постарше (а бывали принцы и в возрасте сорока, и пятидесяти, и семидесяти лет) , засвидетельствовав свое почтение, уезжали по государственным делам, уносились туда, где, быть может, тоже появлялись новые принцы. Пустели улицы, забитые раньше праздно шатающейся молодежью, не столь оживленным делался базар, и вскоре лишь человек пять оставалось от прежней многолюдной толпы.
Но прошел уже второй положенный срок, а Дракон еще не выпустил сына. В чем дело? По городу поползли шепотки. А замок все так же безмолвствовал.
И вот однажды, когда в городе оставалось лишь трое гостей (притом самых хвастливых, задиристых – но хвастали они обоснованно: ни на одном турнире не было рыцаря искуснее их троих, и меж ними троими не могли разделить корону первенства. Но лишь потому, что не вмешивался Алкиностов любимый сынок, Зед – иначе бы он их сделал, и делить было бы нечего. Вот спасибо. На здоровье. Только это ведь правда.), ворота замка открылись и выехал рыцарь. Ну, конечно, все вспомнили Финеса – бывшего сына Алкиноста Натх, покоящегося ныне в песках пустыни. Помнили франта и гуляку, отчаянного повесу, и вообще-то достаточно смелого человека; и что же вот это, выехавшее из ворот?!
Был новоявленный принц молодой и нежный – моложе юного Зеда, любимца Алкиноста, ныне странствующего по свету, - тонок и строен. Облачен он был в фиолетовое с черным, и плащ его был черным, из самой дорогой ткани с массивной золотой пряжкой в виде коронованной Драконьей головы ( Финес, который демон Ига, носил откровенного вида русалочку. Всем на зависть.)
с изумрудными глазами. Кафтан, как я уже говорил, из фиолетовой ткани с черной отделкой, что свидетельствовало о том, что новый принц – из обедневшего рода благородных кровей, иначе не надел бы он фиолетовые цвета, нельзя! Ведь даже Зед, который обычно плевал на все правила, носил черное – знак того, что он родом из черни; пусть даже и с серебром, но…
Черная отделка кафтана была так богато расшита серебром, что казалась белой, слепящей, и тяжек был кафтан, тяжелее меча в новых ножнах (снова серебром). На груди целый узор сплетался, переходя в застежки из жемчуга, и такой же узор украшал запястья и ворот кафтана. Шаровары (фиолетовые) были заправлены в сапоги, изукрашенные драгоценностями, и не менее драгоценный пояс (сто семнадцать чеканных, узорчатых пластинок из золота, сто рубинов с ноготь величиной и россыпь мелких алмазов) опоясывал принца. Чалма была черная, сколотая брошью с огромным рубином, диадема с бриллиантами и серьга в ухе – все, как полагается… Меховушка из черного блескучего, лоснящегося меха с драгоценными застежками, лежала впереди всадника, на седле, и конь, огромный, как гора, черный досиня, был заседлан дорогим седлом, и узда была дорого изукрашена.
Но не богатое платье привлекало внимание (о, Алкиност Натх никогда не скупился на наряды своим принцам!) любопытных, сбежавшихся посмотреть на юношу – нет; глазели люди на лицо юного принца, поражались и думали: вот воистину Драконий приемыш, подстать любимцу-Зеду!
И снова поясню: Финес, по слухам, и Драконьим принцем-то не был. Приемышем был, а каплю крови своей Алкиност ему еще не дал – не заслужил вроде Финес.
На кой же черт его Дракон вообще тогда приветил?!
Умный, вишь, был, собака. Хитрый. Это тоже хорошо – до известной степени.
Но не было в нем ни почтения, ни доброты к людям, потому и глаза его, от природы зеленые, злобой горели; а Драконов злобных не бывает, злоба – это глупость. Мудры Драконы, и мудрость свою вместе с кровью вливают детям своим из людей. А Кинф, и от природы не глупая, ещё величественнее и ярче была, чем Финес, и обещала затмить своей красотой и благородством всех ранее известных принцев… И потом – она же женщина, а женщины куда более сдержанней мужчин, и вообще… отличаются очень…
Держалась она (точнее, новоявленный принц Зар) ровно, гордо, как влитая сидела в седле. Лицо было красивое, юное, чистое, глаза сияли мудростью. И это при том, что не было еще в ней крови Драконовой. Ну, опустим все тонкости приветствия, вызов трех гордецов одной гордячке, её согласие и ритуальную чашу вина перед тем, как спуститься в Черное Ущелье – а именно это испытание придумали задиры для нового принца. Так ты же все уже рассказал! Тогда тем более опустим.
Итак, четверо принцев, слегка опьянев, оставили лошадей у хозяина постоялого двора, спускались в черное ущелье хохоча, оживленно переговариваясь, срубая бурьян и сухие искривленные деревца на своем пути…
Ну, прямо без меня никуда и никто! Поясню: «ритуальная чаша» на самом деле могла быть и не одна (и, скорее всего, так и было, потому что ни один нормальный человек на трезвую голову не согласится лезть в Черное Ущелье), и застолье затягивалось до ночи. Спускались в Черное Ущелье, как правило, в кромешной тьме, когда силуэты кривых древесных стволов перечеркивали звездное небо.
Место было выбрано не очень удачно – повсюду были груды Камней, валуны, трещины в земле, и как на грех небо было затянуто тучами, того и гляди пойдет дождь.
Адис, самый молодой из всех, со шрамом на щеке, необыкновенно придающем мужественности его загорелому красивому лицу с быстрыми карими глазами, вынул из ножен узкий клинок, загибающийся и сужающийся к концу, и поднял его, рассматривая. По всей вероятности, он не в первый раз спускался в Черное Ущелье, и ничуть не боялся. Двое других, Кнют и Крес, вообще, кажется, ничего не боялись. Они без умолку болтали, хохотали, обнявшись, орали песни и то и дело прикладывались к бурдюку с вином, прихваченному с собой.
- Странное легкомыслие, - заметил новопринятый принц, обнажая меч. – Разве не опасно спускаться в таком состоянии в Черное Ущелье?
- Все мы легкомысленны, - весело ответил Кнют, хохотнув, - и ты тоже уже потому, что вообще согласился сюда спуститься. А вопли пьяных лишь привлекут диких псов.
Он был прав (и Черный снова пропускает (сказитель, блин) ожидание и веселье, песни втроем и горячительные кружки вина, хохот и улюлюканье, тайные пугающие кого угодно, но не принцев-Драконов, шорохи и легкие обвалы из мелких камешков под ударами мягких крыльев ночных хищных птиц, терпеливо ожидающих ночной кровавой жертвы… Я бы, конечно, все это пропустил, но вы разве позволите? Да, ты еще забыл многоголосое эхо, отзывающееся ото всех невидимых в темноте стен ущелья!). И скоро в темноте загорелись голодные красные песьи глаза и хищники, урча, скаля красные горячие пасти, крадущимися серыми тенями приблизились к веселой компании, ощетинив загривки.
- Ого, - Адис неожиданно ловко для такого пьяного человека выхватил узкий острый меч с перевитой гардой, сверкнувшей в скудном ночном свете множеством драгоценных Камней. – Они уже тут! Ну, кто больше ухлопает, не замарав клинка?
И он, ткнув ближайшую собаку острием в нос, чтобы разозлить её ещё больше, схватил её за ногу и размозжил ей голову о камень. Потеха началась.
Он и его друзья угомонили таким образом по три-четыре собаки, а затем им пришлось-таки применить оружие, и клинки напились кровью. В воздухе рассекали они прыгающих на людей собак, и на Камни, залитые кровью, валились подрагивающие собачьи тела.
Новый принц не стал душить псов; жестокая забава не понравилась ему, и он хотел было уйти, но …его сочли бы трусом. И потому он остался, выжидая, когда они кинутся на него сами. Огромный черный матерый зверь, присев на задние лапы, взвился в прыжке в воздух, и Инушар Один , свистнув, распорол ему брюхо.
Перед занимавшейся зарею псы отступили; Крес был ранен (легко, и его рана, полученная, как он всех уверял, только по глупости и из-за выпитого вина, смешила его, и он хохотал не переставая), и Кнют, решив распугать остатки раненных собак, оглушительно свистел. Сам он - как и Адис, - отделался парой дыр на новом плаще да несколькими царапинами.
Новоиспеченного принца не было видно за грудами Камней.
- Идем поищем его, - Кнют, ткнув издыхающего пса в сердце, отер клинок о слипшуюся бурую шерсть. – Сожрали, поди, мальчишку, - он оглядел место побоища, где уже хозяйничали птицы, дерущиеся из-за мяса, разрывающие мертвых собак на куски. – Сегодня выдалась бурная ночка…Кресу и то досталось. Зря мы затеяли это испытание!
- Ничего, - нахраписто ответил Адис. – Пусть щенок понюхает крови! А то все Алкиностовы приемыши, как я посмотрю, ею брезгуют.
Долго искать принца не пришлось – он сидел на высоком валуне, подставив усталое лицо первым лучам солнца, скупо и несмело пробивающимся в ущелье и улыбался им.
Псов вокруг было покрошено предостаточно, а сам он, кажется, не пострадал.
- Ты гляди, - восхитился Адис, с уважением оглядев трофеи принца. – Сколько уложил…
Принц, лениво приоткрыв покрасневший глаз, глянул на стоящих внизу людей.
- Зачем вы привели меня сюда? Зачем мы поубивали столько псов? – поинтересовался он.
- Ну как же? – Кнют пожал плечами. – Мы проверяли тебя на смелость. А ты молодец; любой из нас теперь с радостью обменяется с тобой Ветвью Рода. А псы…придут люди, обдерут шкуры, мясо растащат птицы и собаки.
Принц на камне помолчал.
- Сколько раз вы были в этих Ущельях? – поинтересовался он. Кнют, насторожившись, ответил:
- Ну, много…считай каждый год, когда в каком-нибудь кненте…
- Так сколько?
- Семь раз, - лениво ответил Адис, прищурив зеленые глаза. Кажется, не будет братания с этим принцем Алкиноста, спасибо еще, если не полезет драться, как Зед…- А что?
Принц соскочил с валуна и одернул плащ. Затем по очереди глянул в лицо каждому и бросил:
- Дураки.
И никто и слова не сказал.
Вечером на запястье Кинф горел свжевыведенный завиток Драконьего шрама. Она сидела на подоконнике, глядела то на рдеющий закат, то на заживающую кожу и думала: « Стать Драконьим приемышем - это поубивать зря кучу злобных тварей или сказать троим глупым тварям, что они глупы?» (А ты как думаешь, Белый? Ой, ну не смеши меня, Черный! Конечно, глупые твари опаснее диких… Точно. Молодец она? Конечно молодец.)
А Алкиност Натх остался очень доволен. Втройне. И в других кнентах сказали (и позавидовали) Драконы, что ему в последнее время несказанно везет на мудрых и юных принцев. Ах, когда же люди повзрослеют разумом и сравнятся с принцами Алкиноста Натх?!
*****************************************
Чет печально вздохнул, подперев голову рукой. Этого Драконьего прихвостня не так-то легко свернуть на свою сторону. И, с другой стороны, ему бы таких верных людей! Чет прекрасно знал, что лишь истинно верным людям Драконы дарили свою кровь – можно опоить человека, превратив его в послушную марионетку, можно запугать, но принцев Драконов были словно из стали, и верность их была настоящая. И драконья кровь тут была не при чем.
Богатство и роскошь Пакефиды кружили ему голову – о-о, он прекрасно знал и помнил, как богат тот край! Ему мерещились замки, полные драгоценной зелени. Наследный принц, приемный сын Дракона…как бы заставить его позабыть о подаренной капле крови?
- Скучаете, царь? – издевательский шепот Шута раздался над ухом и Чет, вздрогнув, подскочил:
- Шут! Как ты смеешь лезть ко мне со своими идиотскими глупостями?!
Шут, хихикнув, ловко отпрыгнул. Приезжие, оторвавшись от трапезы, с интересом воззрились на него, и Чету пришлось сдержаться, чтобы не запустить чем-нибудь в Шута. Тот, воспользовавшись молчаливой поддержкой гостей, ловко раскланялся.
- Я – шут. Если не верите – могу пошутить, но, опять же, это не безопасно для меня, - он поклонился Чету, и тот не выдержал, швырнул подушку в наглеца, но не попал. Шут от летящего в него снаряда ловко увернулся. – И, дабы не портить вам аппетита сценой моего обезглавливания, я всего лишь объявлю, что гнев ваш, ваше величество, совершенно неуместен, так как я думал прежде всего о вас и пригласил музыкантов, чтобы вам не было скучно.
Шут щелкнул пальцами с неожиданным величием и грацией, и тотчас вошли музыканты, наигрывая какую-то незатейливую мелодию. Это были сонки, и музыка их не отличалась особым талантливым исполнением, но гости оживились, задвигались, предвкушая развлечение, и Чет мгновенно остыл. Шут, пользуясь этим, мгновенно оказался рядом.
- Ты в своем уме, царь, - притворно улыбаясь развеселившемуся рыцарю из свиты приезжего, проговорил он. – Как тебе в голову пришло наливать каких-то зелий в бокал гостю?! Чего, кстати, ты ему налил?
- Так вот почему ты заявился, - Чет, мотая в такт музыке головой, стрельнул глазами в сторону Шута. – Кто уже успел нажаловаться? Я что, опять нарушил какое табу из тех, что не нарушались веками?
- Это тебе не шутки, - сурово перебил его Шут, заметив голосе царя издевку. – Ни в одном доме Эшебии никогда и никто не травил гостей, да и врагов тоже. Не срами страны, царь! Только трус может тайком подлить яда человеку, пришедшему к нему в дом…
- Да хватит причитать – «яд, яд»! – сердито отмахнулся Чет. – Никакого яда и не было! Просто хотел, чтоб мальчишка был поразговорчивее и опьянел скорее, вот и все! Кто, кстати, посмел пожаловаться тебе?! Что еще за мода – меня, царя, учить, что мне делать?! Пожелаю – так вообще выпущу мальчишке кишки прямо на стол!
- Не думаю, что у тебя это получится, - возразил Шут, рассматривая гостей. – Погляди, какие могучие у него рабы! Прямо горы. И рыцарь его выглядит опытным воином; такой так просто не даст своего хозяина в обиду. А это еще кто?
Старец, сидящий по правую руку от принца, тщательно скрывал свое лицо в тени капюшона (Шуту показалось, что именно с его появлением старик почему-то предпочел спрятаться), но сама фигура, манера держаться, показалась Шуту знакомой. Ужель..?
- А кто, говоришь, у тебя в гостях, царь? Как он назвался? – переспросил Шут, пристально рассматривая лицо приезжего. Музыканты и танцовщицы, крутящиеся вокруг него пестрой шумной толпой, то и дело заслоняющие его от взгляда Шута, не давали рассмотреть его как следует, но наверное, этого и не надо было. И Шут с каждым мигом бледнел, узнавая, нет – убеждаясь, что не ошибся, и кровь отливала от его сердца, и странное чувство – смесь страха, давно пережитого и забытого, ярости и непонятной, беспричинной страсти, - поглотило его.
Это она! Это её гордая голова, её чеканный профиль, её плавные жесты, её руки и улыбка! Маленькая царевна Кинф Андлолор, переодевшись мужчиной, сидела за столом своего врага и смеялась, хлопая в ладоши, кидая паясничающим фиглярам серебряные монеты. Не может быть! Не в силах отвести безумного взгляда от гостя – теперь уместнее было бы сказать – от гостьи, - он схватил бокал с вином и залпом осушил его. Царь Чет назвал имя гостя, но Шут не услыхал его. И как было услышать, если жуткая вакханалия чувств разрывала его разум: и половина сознания яростно велела – ату её, хватай, убей мерзавку!!!
А другая молчала, ничего не говорила, но от этого вкрадчивого молчания дрожь пробегала по всему телу, сладостная дрожь, такая сладостная, что казалось – вершина блаженства рядом, рукой подать, и оживало что-то, давно забытое и погребенное в небытие, словно снова пришла весна, словно снова все можно начать заново…
Ибо есть на свете женщины, которые могут быть только любимыми, и этого не изменить никак, как ни старайся.
«Явилась сюда, чтобы мстить, конечно», - мрачно размышлял Шут. Чет, довольный тем, что верный советник не докучает ему наставлениями и нравоучениями, быстро позабыл о нем и с удовольствием наблюдал за представлением, которое устроили приведенные Шутом фигляры, тем паче, что и гостям, кажется, забава эта понравилась, и приезжий принц изволил немного расслабиться и улыбнуться Чету. Ах, глупый царь! Если б ты знал, кто перед тобою, ты бы так не радовался, мрачно решил Шут, наливая себе еще вина. Захотелось напиться – очень захотелось напиться, чтоб перестало так сильно пахнуть весной, чтобы глупая, идиотская надежда испарилась, умерла, похоронить её, забыть, затоптать, чтобы снова все стало черным и пустым, чтобы были женщины в углах замка, много женщин, чтобы было много лиц и не было того одного единственного, что заслоняет их все… Я все бы отдал, чтобы не было этого лица, я бы Тийну зажал в углу и тискал её до тех пор, пока сама бы не стала вырываться, лишь бы не было этих глаз в памяти…
Боги, как мне хорошо! Просто хорошо оттого, что она рядом! Еще утром, когда гонец рассказал о её могиле – нет, это не была ошибка, не могла быть ошибка, он сам опознал её полуистлевшую фату и покрывало – за это дорогое покрывало отец-Король заплатил заморским торговцам неслыханные деньги! – он ничего не почувствовал. Подумал еще – все перегорело, прошло, и было все равно. Но сейчас, когда она рядом… Рядом, и уже не так надменна и недоступна, как раньше. Просто странница, бог знает, как там у них, у Драконов, с отношениями к знати и черни… Но, кажется, не очень строго, ведь говорят же, что своих слуг они набирают из простых людей, и знать там не по рождению, а по велению Императора… Он, пожалуй, познатнее многих принцев будет. И теперь – все изменилось, все.
Нет меж ними её титулов и богатств, нет тщательно охраняющей её стражи, нет слепо любящего её отца, который, верно, думал, что и сам Бог-созидатель не самый завидный жених для его красавицы-дочки…Никого нет меж ними… только они вдвоем… и никому она не сможет ни пожаловаться, ни рассказать, что он, Шут, смотрит на неё как на женщину – пожаловаться в её положении значит выдать себя. Она не станет жаловаться…
- Э-э, да ты наклюкался, - весело произнес Чет, заметив состояние своего друга. Шут, мрачно глядя исподлобья, махнул еще рюмашечку и отер рот рукавом. – Чего вдруг?
Сказать? Вот сейчас – сказать? И ей конец; её схватят, утащат, и к утру казнят. И все; и не будет больше ни сомнений, ни надежд, ничего! Все кончится, все наконец-то кончится!
- Устал, - буркнул Шут. – Я спал, а тут этот паникер… Спать хочу.
- Так иди, - поспешно разрешил Чет, радуясь в душе, что все-таки избежал нравоучений. – Мы тоже скоро ляжем – гости устали с дороги.
Шут кивнул; надо пойти, надо уже уйти и лечь, чтобы не кружилось все в голове, чтобы не дрожало, как овечий хвост, сердце, но нет сил оторвать взгляд от неё…
- Иду.
Я знаю, что я сделаю. Я убью её. Я прокрадусь в её комнату – не надо быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, куда поместит Чет приезжего, в лучшие покои, чудом уцелевшие и обойденные пристальным вниманием сонков, - и прирежу её. Поутру в комнате принца найдут мертвую девку, и все подумают, что он убил наложницу – а чего еще ожидать от дикаря-Дракона? – и сбежал. Его слуг повесят, вот и все. Может, и не повесят – просто надают по шее и прогонят. Что со слуг возьмешь?
Глубокий вырез, вырез в виде сердца, горящий блеском алмазной пыли, открывающий лилейно-белую грудь, - Вот и все...
Шут не помнил, как добрался до комнаты. В голове шумело, и он как в ледяную воду нырнул в темноту и тишину. Светильники так и не зажгли, и он пробирался на ощупь. Кровь билась в висках, и хотелось скорее, чтобы все произошло скорее!
Тайными коридорами был пронизан весь замок - эта тайна приоткрылась ему случайно, и тот случай трудно назвать счастливым. По этим тайным коридорам тогда, в ночь падения Мунивер, унесли раненого Крифу и Кинф… Его рука привычно легла на маленький выступ в стене, и стена послушно подалась назад. Из темноты пахнуло сыростью, и он шагнул туда, в потайной ход. Так тихо! Ноги сами несли его вперед, хотя разум твердил – нельзя, понимаешь, нельзя! Будь благоразумен! И та, другая часть разума, вкрадчиво возражала – нет, ничего страшного в этом не будет, я просто посмотрю, быть может я ошибся… И он шел вперед, прекрасно понимая, что не ошибся, и обманывал себя, грозно выдумывая страшные кары ей, маленькой царевне, и прекрасно понимая, что идет вовсе не за этим.
Поплутав немного, он все же нашел комнату, где Чет разместил гостей – точнее, где он разместит их (комната была пуста). Постояв немного за стеной и прислушиваясь, Шут толкнул камень – механизм работал практически бесшумно, - и вошел. Конечно, он не ошибся - Чет именно сюда поместит принца, как бишь его?
Комната была пуста, но уже готова для дорогого гостя. Постель убрана, полог откинут, на полу – самые лучшие меха, и даже купальня наполнена горячей водой. Двери в соседнюю комнату были плотно прикрыты – наверняка она и засов положит, когда будет купаться, ведь не будут же ей прислуживать рабы? Хорошо; подождем…
Там, за постелью, где полог спускался до самого пола, Шут улегся прямо на меха, закинув руку за голову. Красавица! Какая она красавица! За эти пять лет она не изменилась; все так же свежа и юна, и даже тяготы походной жизни словно не коснулись её; а грудь свою она, наверное, натуго забинтовывает… это лишь Чету может отвести взгляд, но не Шуту. Под одеждой он угадывал приятную округлость; и эти длинные ноги…маленькая ступня с розовыми, примятыми жестким швом сапога пальчиками – он словно наяву увидел эту ножку, всю светящуюся в золотом свете светильников, и эти розовые пальчики, с которых капала сияющая звонкая вода после купальни… Рукой он провел по темному дереву, из которого сделана была кровать – здесь будет лежать её головка, здесь – плечи, а тут ляжет маленькая натруженная рука… Его пальцы, словно лаская, гладили темное дерево, и светлый образ все больше занимал его воображение…
…Он вздрогнул и проснулся; было темно – светильники кто-то уже погасил, - и остро пахло эфирными маслами. Сердце его вздрогнуло, и живот свело сладостной судорогой: она уже легла спать! Здесь, рядом, под пологом, она лежала и спала!
Он не смел пошевелиться; чувствуя, как безумие подкрадывается, он уже жалел, что пришел сюда, но и уйти уже не мог. Просто так – не мог…
Тихо-тихо, чтоб не разбудить её, он поднялся с пола. В чистой шуршащей тишине кто-то беспокойно вздохнул и повернулся, и еще одна горячая волна накрыла его с головой. Шаг, еще шаг…
Да, это она спала под пологом. На светлых веках светились лунные блики, ресницы дрожали, и коротко остриженные волосы рассыпались по подушкам.
- Как ты прекрасна, – произнес он, и этого хватило, чтоб она проснулась.
- Кто здесь?! Что тебе нужно?!
Рывком она откинула полог и мгновенно оказалась на ногах; в её руке блеснул длинный стилет. Один вид стали разъярил его, и та часть его сознания, что велела убить её, восторжествовала.
- Это я, моя сладенькая, моя царевна Кинф Андлолор Один! – прошипел он зло; одним прыжком он оказался подле неё и заломил руку, занесшую на него клинок. – Здравствуй! Узнаешь меня?
Прижав её всем своим весом к холодной стене, он грубо ухватил её за волосы на затылке и заставил глядеть себе прямо в глаза. Зрачки её расширились, она вскрикнула, и он накрыл её рот ладонью.
- Тише, тише! Не нужно мне так радоваться, а не то сбежится весь двор посмотреть, кто это так тоненько пищит в комнате принца! Вижу, ты меня узнала, маленькая дрянь! И снова приготовила мне подарочек, - он с силой ударил её руку о стену и выбил кинжал. Её пальцы несколько раз цапнули воздух, словно надеясь найти какую-то чудесную помощь, и рука её обмякла, повисла, грубо стиснутая его пальцами. - Что же так однообразно-то, а? Могла бы что-нибудь другое придумать!
Она молчала, зло буравя его взглядом; тело её напряглось, и он понял, что в любой момент она может выкинуть какую- нибудь штучку, надо быть начеку.
- Поговорим, сладенькая моя? – прошептал он, осторожно убирая руку с её лица. – Попробуй только плюнь, и я вышибу тебе зубы – знаю я эти ваши благородные штучки! Только поговорим – я хочу услышать твой голос. Быть может, сожаления и извинения. Ну?
- Мне не о чем сожалеть, - зло прошипела она. – Ты получил по заслугам. Знай свое место!
- Да? – он снова разъярился и как следует встряхнул её. - Да?! А если я сейчас позову стражу и выдам тебя, девка-кинф, чего заслужишь ты, а?! Ты больше не царевна! Ты никто!
- Ошибаешься! Я наследница Алкиноста Натх, и ему все равно, что я женщина! Попробуй, тронь, и твоему царьку конец! А тебя …
- Меня?! Что ты еще пожелаешь мне сделать, царственная?! Мне вернули здоровье, слава Яру, но не вернули ни моих титулов, ни чести! Отними у меня и жизнь, давай! Злая тварь…Тебе мало моих страданий?
- Ха! – голос Кинф стал грубым и похабным. - Посмотри на меня, Высокородный: я бедна и мой род прервался. Нет больше ни чести, ни титулов, как и у тебя. Я никто в моей стране; ни один князек из сохранившегося чудом поместья не возьмет меня в жены, потому что здесь, кроме крови, у меня нет приданного, и хвастать нечем. А летающий отец не скажет никому, что я женщина, и приданого мне не даст – как он объяснит, что его принц собрался замуж?! И я живу с этим. Достаточно ли тебе этого моего унижения? И, думаешь, я мало страдала?
- Пожалуй, - ответил Шут злобно. – Но я сам хочу причинить тебе боль!
Он лгал, лгал себе самому; и когда его руки рванули алые шелка её одежды, он уже не хотел мстить ей. Есть такое чувство, которое не подчиняется никаким разумным доводам и может долго дремать, притворяясь, что его давно нет; но стоит лишь проскочить искорке, как оно тут же вспыхивает ярким буйным пламенем, и его невозможно сдержать. И он опьяняет сильнее вина, и нет сил сопротивляться ему, и голос разума слушать не хочется, даже под страхом смертной казни, даже под угрозой всех мыслимых кар на свете! Оно называется – Страсть. И даже жажда мести, тоже очень соблазнительное и сильное чувство, не может победить Страсти.
Шут в клочья разорвал её халат, рывком обнажил её плечи, грудь…
- Я заберу твою честь, - прошептал он, жадно целуя её лицо, шею. - Думаю, это будет справедливо, а? Как думаешь, царственная Кинф Андлолор Один?
Он скрутил её руки, яростно сопротивляющиеся, одной своей и жадно впился губами в её протестующий рот. Бесстыжая другая рука его ласкали её шею, затылок, гладкую спину. Разорвал халат и припал губами к груди, лаская розовые соски. Она ахнула, ноги её подкосились, тело обмякло, и он, еле удержав её, осторожно опустился на колени, увлекая женщину за собой, на валяющиеся на полу меха. Его пальцы, еще минуту грубые и жесткие, стали ласковыми и нежными, губы покрывали дрожащее тело легкими поцелуями. Он осторожно отпустил её руки, и они сами потянулись к нему, обвили его шею.
- Моё, - шептал он как безумный, - всё моё! Скажи, что ты моя! Скажи, что хочешь меня! Скажи!
На минуту он поднялся, чтобы стащить свою одежду – фиолетовый с серебряными заклепками наряд его полетел в угол (благородный фиолетовый, свидетельствующий о высоком происхождении человека, его носящего) и снова приник к её губам.
Страсть – великое дело! Думаю (точнее, знаю), что она не стала сопротивляться, потому что тоже почувствовала страсть. Не просто что-то там, не желание, как те многие женщины в разных уголках замка, а Страсть к себе – и только к себе.
Это правда; тем более, что банального насилия не состоялось, как бы не хотел он её обидеть и унизить. Столько лет мечтать – и, наконец, дорваться, получить; разве захочешь ломать свою мечту? Нет, ему хотелось воплотить её в реальность…
Короче, Склифосовский! Я расскажу!
Шут, скотина развратная, пытался совратить девушку. В полуголом виде они катались по полу, и дело шло к обоюдному согласию – на это тонко намекал тактичный Белый, рассказывая какую-то фигню про всепожирающую страсть. Конечно, она бы согласилась; многие дамочки, за которыми я пытался ухаживать (и за которыми до этого ухаживал чертов Шут) отвергали меня с кислыми минами только потому, что «тебе не сравниться с господином Шутом в нежности и любовному умению». Слыхал, что он умел совратить женщину, банально щипнув её за зад. Лично я только по морде получал, а щипал, вроде, так же… К тому же – не забывайте про настой Чета; голова Кинф еще не до конца освободившаяся от дурмана, была занята лишь одной мыслью – не быть одной, хоть чуть-чуть попробовать любви! Хоть чьей-нибудь – а Шут, не стесняясь в выражениях, пылко рассказал ей о своих чувствах. И даже немного показал, что он собирается с ней делать в ближайшие час-два. Словом, когда он выкинул свою одежду в уголочек и снова склонился над ней, она обняла его и совершенно не противилась его ласкам. Более того – она была жадна до ласк!
И кто теперь рассказывает всякую фигню?
Короче, страсть охватила обоих – сколько лет он, вспоминая прекрасный образ недосягаемой юной принцессы, желал заставить её дрожать от нетерпения, шептать «еще!», обладать каждой клеточкой её тела, держать её в руках, покорную и мягкую, как воск! И он приложил все свое умение, чтобы выбить из её губ это «Еще!». Он прижимался лицом к её коже, вдыхая её аромат, его руки исследовали самые нежные и чувствительные точки на её теле, и её острые ноготки прочертили красные полоски на его спине. И в самый неподходящий момент, когда любовники, не побоюсь этого слова, уже шептали друг другу слова-признания, когда для рук их уже не было тайных и запретных мест на телах друг друга, и губы горели от поцелуев, и каждое прикосновение было любовным и желанным…
Откуда такие глубокие познания?! Нифига себе, опыт у тебя, Белый!
…Словом, зажегся свет (видать, шумно они себя вели! Громко шептались-то, а?), вбежал злой Савари и треснул зазевавшегося Шута палкой по спине!
Шут, застигнутый на месте преступления, повел себя как джентльмен. Он прикрыл свою даму мехом и заслонил её от горящего яростного взора старика. Хотя чего он парился – Савари ей ведь не папа?!
- Как ты посмел?! – голос старика сорвался на какое-то задушенное сипение. Глаза его метали молнии; факел в руке его дрожал, и тени плясали по стенам неровными пятнами. От ярости старик позабыл о всякой предосторожности. – Как посмел ты прикоснуться…
- К кому? – услужливо переспросил Шут, замерев от ожидания. Старик сипел от злости. – К кому я не смею прикасаться, Старший? К девушке-кинф? Больше я никого перед собой не вижу; а моё положение в этом обществе разрешает мне прикасаться практически к любой женщине. Более того – сама принцесса Тийна настаивает, чтобы я хоть изредка, но прикасался к ней. Чем же недоволен ты, мудрейший? Я оказал твоей госпоже великую честь…
- Не паясничай! – оборвал его старик. – Я прекрасно помню, как ты это умеешь делать! Но следовало бы и тебе помнить, что именно твой язык и твоя наглость довели тебя до беды? Или ты забыл?!
Шут насупился; напоминание о прошлом плеснуло яда в его душу, и развеяло розовые грезы. Ему вдруг стало противно оттого, что он целовал эту женщину, что говорил ей о своей любви – каким глупым и жалким, должно быть, он теперь выглядел в её глазах! Как преданная, но тупая собака – её можно отлупить, пихнуть ногой, а она все равно будет смотреть с обожанием тебе в лицо и униженно мотать хвостом, выпрашивая ласки… Он резко поднялся – выпрямившись, он был выше Савари на полголовы, - и усмехнулся ему в лицо.
- Я не забыл, мудрейший! – ответил он. – Я все помню. Помню, как эта женщина отняла у меня честь, и сегодня я пришел отнять честь у неё. Помню я так же и о том, что обязан тебе жизнью – только поэтому я не пойду сейчас же к царю и не расскажу, кто на самом деле принц Зар. Я дам вам лишь сутки; за это время вы должны будете распрощаться с царем и уехать, не вызывая ничьих подозрений. И помни, мудрейший, что это я делаю только потому, что глубоко уважаю тебя. Если вы останетесь здесь хоть на час дольше отпущенного мной времени, я без сожаления выдам вас и сам обезглавлю эту женщину – у меня теперь есть и такое право. Это все.
Стараясь выглядеть спокойным, он прошел к своей одежде и поднял её. На Кинф он не смел и посмотреть – от одного воспоминания о том, что тут происходило, начинали дрожать руки. Будь ты трижды проклят, старый дурак! Если бы не ты, мы бы… теперь – теперь и в самом деле все. Он дал слово; а его слово стоит дорого. От него невозможно отступиться, так же, как и от неё.
Шут, закинув камзол на плечо, вышел и аккуратно закрыл за собой дверь. Кинф, обернув плечи мехом, не торопясь, встала. Повисла гнетущая тишина.
- Как это получилось? – произнес, наконец, Савари. – Не в моей власти осуждать тебя, высокородная...
- Вот и не осуждай, - спокойно ответила она. – Ничего он нам не сделает. А если и сделает… Это ведь ты выходил его? Если бы ты не сделал этого, сейчас нечего было бы опасаться. За ослушание всегда приходится платить.
Савари смолчал, ибо она была права.
- Вы, высокородная, равны друг другу, и если бы не его дерзость тогда… - сказал вдруг Савари.– Я был плохим предсказателем, но теперь я не ошибаюсь. Он так же благороден, как и ты. Он и в самом деле ничего не сделает тебе. Я видел это в его глазах, глазах одержимого. Он одержим тобою, тут невозможно ошибиться. Я пытался вразумить его – тогда, давно, - но, видят всемогущие боги, это не в моей власти. И если ты сейчас позовешь его и велишь ему отдать за тебя жизнь – он отдаст. Он говорил много злых слов, но он забудет их все, если ты…
- К чему ты это говоришь? – Кинф резко обернулась к нему.
Савари пожал плечами.
- Ты можешь вернуть его и попросить встать на нашу сторону. Только позови. Это ценный воин, он нам мог бы пригодиться.
- Нет, ты сказал о другом! Что значит – равны друг для друга?! Я, царевна Эшебии, по-твоему, ровня какому-то…какому-то…
- Его род так же знатен, как и твой, моя королева, - ответил Савари. – И - повторюсь, - если бы не его дерзость, тогда, давно, если бы он посватал тебя как положено, и отнесся к тебе с подобающим уважением, то твой отец, возможно, выдал бы тебя за него.
- Что?!
- Да, да, Высокородная. Твой отец не считал, что он тебе не ровня. Он наказал его за то, что он отнесся к тебе без подобающего почтения – ты же видишь, как он относится к женщинам. Он и тогда к ним относился так же. И твоего отца оскорбило, что он приравнял тебя к прочим, не делая различий меж принцессой и посудомойкой. В этом его вина, а не в том, что он посмел посмотреть на тебя. Так что…
- Молчи, глупый старик! Откуда ты знаешь, что думал мой отец?! - вскипела она. Ей тоже вдруг стало не по себе оттого, что произошло здесь минуту назад. В самом деле, чем она лучше? Вела себя как уличная девка, и с кем – с человеком, на которого даже смотреть-то не хотела каких-то пять лет назад! Как много в Пакефиде принцев, красивых, богатых и знатных господ, а она … Алкиност Натх имеет значимый вес среди Императоров, он мог бы заставить Драконов признать её, не принца, а принцессу, и выдать её замуж за одного из наследников какого-нибудь соседа. – А пусть даже и так – я не мой отец. И мне этот человек ровней не кажется, а своими речами ты только настраиваешь меня против него еще больше! Завтра же мы уедем отсюда. Я не собираюсь ни о чем его просить, тем более – стать моим союзником. И на его счет я не обольщаюсь – ты слышал, как он пригрозил, что отрубит мне голову? И он сделает это, если ему представится такая возможность.
- Но как же твоё обещание Крифе?! Он навряд ли посмеется, когда увидит, что ты с позором бежала!
- А если я не сбегу с позором, то буду вместе с ним смеяться на небесах! Я сказала – уходим!
Савари молча поклонился, отступая.
********************************************
Снова потребуешь объяснений?
Конечно! А то все как в индийском кине – он любит её, а она любит другого, а другой – брат третьего, а третий – её враг.
Надо же, какой ты знаток индийского кина!
Ну, не всем же быть знатоками Кама-Сутры, о, мой просвещенный друг! Ну, и …?
Что – «ну, и...?»?
Мы зашли в тупик.
Это еще почему?
Потому, что нужно, вроде, о Ней рассказать, а мы должны давать пояснения насчет Шута. И как же нам быть?
Наверное, сначала давай о Шуте. А потом – о Ней.
Давай. Итак, после всего вышесказанного был отдых, и был сон…
*********************************************
…Сердце бешено колотилось, словно птица в клетке, и просилось на волю, но грудь была прочнее стальных прутьев и раненное, растерзанное сердце лишь выло от боли, не находя выхода.
Рыцарь. Молод, красив, весел и знатен (сердце, сердце кричит – осторожнее!). Серый туман неба, каменные высокие стены – высо-окие, такие, что теряются и расползаются в небе серые зубцы. Площадка, вялые зеленые стебли меж старых плит и блеск меча в руках (ловкий выпад, тяжесть клинка, отражающего удар, еще поворот...), взмах зубастого посоха… Черная тень учителя - все учителя ходили в черном, всегда (жар, пот, волосы душат). Еще взмах – ах, как быстр сегодня меч! Как звенит полоса стали и блещет глазок маленького единорога на рукояти! Острый крюк летит мимо глаз – ага, мимо! Смех, растворяющийся в тумане (жестко, душит постель…), ещё движение кистью, и меч лежит поверх поверженного посоха.
« Молодец, мальчик мой! – голос, голос знакомый и звучный. Где он слышал этот голос?! Надо вспомнить…важно, это важно… - Ты подаешь большие надежды…надежды…надежды…»
Слова тоже неясным звуком расплываются, растворяются в тумане…
(Слабый крик, душит постель, и бежать, надо куда-то бежать!)
« Я представлю тебя королю».
(Нет! Нет! Надо что-то вспомнить!)
« Ты – лучший фехтовальщик…»
( Голос – враг…он не должен…)
« Личная охрана короля…»
(Бежать; скрыться…жжет руки…)
Все плывет; все растягивается, словно от слез, и неясный звук – ломкий, хрупкий, неверный и плачущий, как виолончель… Шум; голоса – много (давит, давит жаркий воздух, пропитанный горячим шепотом и загнанным дыханием – не надо, не надо!). Дворец; ковры, золото, цветы, музыка, красотки-служанки улыбаются, скромно опуская глаза. « Господину начальнику дворцовой стражи», - девушка в синем платье, красивая, подносит вино в хрустальном бокале. Дени…Или Деви её зовут…не помню. Еще кровать смятая…
Смех. Дамы – много, иностранные знатные красотки. С жемчугом в красиво уложенных волосах и с полупрозрачными вуалями на лицах. Перья экзотических птиц в прическах, глаза с накрашенными веками, облачка газовых рукавов, расшитые золотом лифы, родинка на плече, едва прикрытая тончайшим нежным батистом, блистающее ожерелье на смуглой коже – как морозные звезды. Улыбки, сотни голосов и духи – тысячи ароматов соткались в воздухе, влажные губы и горячий шепот у шеи – « жду в полночь у фонтана» (бесстыжая потаскуха; еще брошь из дымчатого хрусталя на полуоткрытой груди – ах, нет, это вуаль, такая тонкая и невидимая, как паутина…); рыцари, вассалы, сам Король ; стража у трона, рука на удобной рукояти тонкого стилета… где эта служанка? Надо отдать ей чашу. Чья-то тонкая рука в звякнувших браслетах коснулась щеки – это герцогиня Лесью. Подмигивает – ага! А вон та, в золотой парче, ничего. В первый раз при дворе, и уже такой успех. Очень красивая женщина; красивее он не видел никогда. Смотрит (наверняка ей уже наговорили много чего про него). Смеется, отводит взгляд; смутилась. Но манит пальцем. Не сейчас, милая. После, когда вручишь мне розу как победителю турнира (смех, вино; разговоры вполголоса: «Кажется, у царственной Кинф Андлолор Один длинный нос… Да ну, какая чушь! Просто она рыжая и вся в солнечных пятнах! Ах, как интересно! Сегодня последний – и первый раз, кстати, она может появиться на людях без вуали, с открытым лицом, ей ведь четырнадцать лет. А кто-нибудь видел её раньше?»). Чаша в руке – куда поставить? (Горячо, душно; Уйти, нужно было уйти или отвернуться..! Отвернись же!!! Поздно…). Кланяются, кланяются, на ковер опускают женщины колени, яркими пятнами лежат шелка их юбок. Перед склоненным лицом пятно лиловой юбки с роскошным шитьем, чья-то коса, точнее – самый конец её, вьющийся, заколотый богатой застежкой, и туфля – маленькая голубая туфля, блестящая, как многогранный камень, как водяная пыль на солнце, на вьющемся конце этой смоляной косы (наступила; впрочем, ей можно. Наступит на голову – и все тут же ринутся целовать ту освященную макушку).
Голубое шелковое платье, переливающееся, словно нежные морские волны, при каждом движении очерчивающее стройные ноги (не смотри – рев, вопль! Поздно…), длинный шлейф, камни, камни – бриллианты чистейшей воды, много по подолу и на шлейфе, ими выложен изящный и сложный узор с ладонь шириной. Пояс из тонкой нити жемчуга чуть ниже талии, чтобы не скрывать бриллиантовую же россыпь узоров на кокетке (боль, крик, не смотреть, горячо, нет!) на тонкой талии. Глубокий вырез, вырез в виде сердца, горящий блеском алмазной пыли, открывающий лилейно- белую грудь – блеск камней меркнет в сравнении с этой девственной белизной её кожи!
(Крик, до боли сжатый кулак, горячее лицо искажено до боли, до крови!).
Нежная шея, длинная; она касается её рукой, тонкой, стройной. Гибкие пальцы сверкают кольцами при любом движении; она поправляет тонкий ожерелье-ошейник. Звякнули браслеты, опустилось на запястье облачко нежного рукава с разрезом, открывающим плечо. Лицо…лицо! Разжались пальцы, чаша летит и со звоном бьется о пол (нет! нет! Погиб!), и вино золотистой лужей растекается по мраморной плите.
Вызывающий взгляд зеленых глаз под черным лесом ресниц, ровные стрелы бровей (сгинь! Пропади! Отпусти…), краски на лице нет. Тонкий нос, словно выточенный искусным резчиком, мягкие линии лица, губы – твердые, но красивые.
(Сердце кричит, сгорая, и бьется о прутья…Больно! Помогите! Спасите! Нет!)
Высокий лоб, прическа из рыжеватых волос, сколотая шпильками – он помнит их подробно, во всех мелких деталях, - жемчуг, яркий белый жемчуг… На лице – холодный отблеск серег.
И – огонь, пламя в глазах!!!
Она была далеко не так прекрасна, как та, в золотой парче, можно сказать – она просто была хорошенькой, но встречаются иногда в этой жизни такие женщины, которым бы лучше и не встречаться никогда – и ты становишься рабом, да нет – ты понимаешь, что уже родился её рабом, и был свободен лишь до этой встречи. Дальше ты не принадлежишь себе никогда.
Только ей. И – навсегда.
Духи… прошла и села на трон подле отца… и ковер где-то близко перед склоненным лицом… он на коленях. Горячая кровь бушует, заливая краской и жаром лицо и руки. Нет, нет!
Турнир; лязг оружия; хохот. Смеются дамы, кидая к его ногам цветы; поклоны – никогда еще он не был так искусен и умел. Быстрый взгляд в королевскую ложу – её гордые глаза, горящие, снова обожгли его. Смотрит, она смотрит! Рука короля, дарующего диадему победителя (все…устал…больно, будет очень больно… Беги же! Беги!!!). Быстрое письмо, роза, завитая в свиток (задыхаюсь; душно. Уйти! Прочь! Вон! Ненавижу; стиснутые зубы; душные волосы, мокрая горячая подушка…)
Стража; лязг холодных кандалов на руках (страх; сердце замерло – вот оно. Вот он, конец; задыхаюсь. Умру.), решетка в подвале, ночь – быстрая и холодная, скрип двери, шаги на ступенях (ну же! Ну! Беги! Беги!!! Вопль, рев, визг; боль в сведенных судорогой от нечеловеческого усилия суставах!), Палач и собственные дрожащие вытянутые на плахе руки..!
- Нет! – крик вырвался из задыхающейся груди, и он подскочил, содрогаясь от ударов сердца, на смятой, растерзанной постели.
Он проснулся.
********************************************************
Н-да. Кошмарики человека давят.
Тут задавят. Ну что, дальше?
Ой, сейчас… Самому аж плохо…Фух! Задохнусь сейчас. Дай отойти.
Ну, отдохни. Я же не тороплю.
Сейчас…Ох, устал! Ну, что там дальше?
О Ней; мы договаривались – о Ней пишешь ты.
Сейчас, сейчас…А потом что?
Потом – отдохни. Я продолжу.
Нет, давай вместе отдохнем, Черный… Ты Железного Дровосека без сердца-то из себя не строй; я же вижу, как глаза-то бегают. Небось, тоже прихватило сердечко-то (я же знаю, как ты принимаешь все близко к сердцу)?
Да, паршиво…
Ну, вот …Ладно, о Ней...
**********************************************
В этот вечер город бурлил, потрясенный неслыханной новостью: приезжает Он, Странник! На улицах, по которым он обычно проезжал, горели зеленые огни, движение поперек них было перекрыто и сотни полицейских, милиционеров, комиссаров и карабинеров, собранных со всего Мира, сдерживали беснующуюся толпу визжащих девушек, бросающих под колеса его старинного мотоцикла, какие сохранились лишь в музеях, цветы, свои газовые шарфы, ленты, чулки, и торопливые дорожные уборщики, шныряя по белому тротуару, едва успевали собирать все это, чтобы колеса его «Ягуара» не наткнулись на какой- либо предмет. Но, конечно, они не поспевали, и иногда резиновые шины переезжали плоскую коробочку с шарфом, и тот выползал на миг – цветное облачко ароматического газа, застывающего на воздухе, - и хозяйка предмета визжала в восторге, рыдая и прижимая ладошки к пылающим щекам, а подруги целовали и обнимали редкую счастливицу в белом платьице, едва закрывающем загорелые коленки…
Её вещи коснулся Бог. Это все равно, как если бы он коснулся её самоё. Это было пределом мечтаний.
Певец. Золотой голос планеты. Самый любимый, странный человек. И, конечно же, самый добрый, самый лучший, самый чуткий, самый умный, проницательный! Последний трубадур. Странствующий поэт, принц из сказки в старинной красивой одежде.
На нем всегда были джинсы – старые, вытертые, пыльные джинсы Бог знает какой давности. О таких и не слышал никто давным-давно. Тонкую талию стягивал ремень – не электронный белый пояс с терморегулятором, сезонным проездным кодом, а простой кожаный ремень. Старый. Старинный.
На плечах – сильных, широких, самых надежных в мире! – белоснежная рубашка с расстегнутым воротом. Старинная. Таких давно никто не носит.
И куртка – кожаная куртка в металлических заклепках; этого металла давно не выпускают на фабриках…
Сегодня ей повезло – она пробилась в первые ряды и теперь в нетерпении и диком экстазе колотила кулачками по плечам рослых блюстителей порядка, поедая – нет, пожирая глазами приближающееся Божество. О, эти синие, бездонные глаза под длинными ресницами! Эти каштановые длинные волосы, разметавшиеся по ветру! Эта неземная улыбка! Как красив Бог! (Да простит мне Всевышний мое богохульство, типун мне на язык за такие слова, но… она так видела этого человека. И я ещё раз прошу прощения у Всевышнего – я слишком многим ему обязан, чтоб так охаять его имя и не поморщиться. Ой, ой, какие мы благочестивые. Ты еще псалом пропой.).
В самый последний момент она кинула под колеса «ягуара» свой бедненький флакончик с шарфом, и яркая голубая вспышка взметнулась над тротуаром… Невероятно!!! Подруги с визгом полезли к ней целоваться, а она, ошарашенная, растерянная…
Бог коснулся её!!!
Коснулся - и засмеялся; он увидел её счастье и был рад , что доставил его… Какой чудесный смех, какие добрые глаза!!! В этот момент она растворилась в своем благоговении и безграничной, преданной любви - о, как она любила! И исчезли из её сознания и работа, и любимица-катана, и даже псих, обещавший её убить, да что–то так и не собравшийся.
Она - неудачница! – была выбрана Богом!
Ей повезло. Впервые. Она любила.
**************************************
Н-да. Это, оказывается, еще хуже.
Хуже сна?
Во сто раз.
Ну, и что было потом?
Потом? Ну, все было нудно и скучно. Она попала на концерт (редкостное везение!), слушала любимый голос, видела любимое лицо – все, как положено. Потом ей удалось попасть за кулисы, к его гримерной – опять повезло…
И..?
Ну, и …
*************************************
Дверь открылась резко, и Бог буквально выскочил на неё, гневный и прекрасный.
- Подпишите, - она, растерянная, сияющая и немного испуганная, протянула ему карточку и авторучку, но сильный удар руки, от которого безвольно повисла кисть, выбил протянутую ему карточку.
- Как сюда попала эта девица?! – голос Странника был резкий, страшный, и она замерла от ужаса и … отвращения. Любимое лицо было искажено омерзением и было вовсе не добрым, а у глаз залегли издевательские морщины. – Уведите её сию секунду!
- Но я всего лишь хотела… - дюжие охранники, примчавшиеся на его крик, схватили её под руки.
Он резко перебил её:
- Вы все чего-то хотите! Надоели! Никого не пускать – я же приказал!
И он со злостью растоптал карточку, валяющуюся на полу, и захлопнул дверь.
Её вытолкали на пустую улицу; двери снова зло хлопнули за её спиной, и она, едва не упав от толчка, осталась одна.
Слезы жгли ей лицо, и душа была растоптана, как карточка.
Вот и все.
Здесь ей тоже не повезло. Неудачница.
Влюбилась в яркую обертку, картинку, искусственную улыбку и искусный макияж; а потом узнала, что он – мерзость.
Может, он просто устал? Был обижен, раздражен? А не все ли равно? Он ведь оттолкнул, выгнал, выбросил… Но потому записывать любимого человека в мерзавцы? А он стоит того. Она ведь видела его лицо – лицо человека, который ел яблоко и вдруг увидел в нем, в его нежной мякоти, мерзкого слизняка. Увидел - и с наслаждением раздавил, порадовавшись предсмертной агонии. Таких лиц не бывает у людей, у добрых людей.
- Где, где этот идиот, что хотел убить меня, - всхлипывала она, размазывая слезы по горящему от стыда лицу. – Пусть убивает…скорее, скорее!
Действительно, пусть убьет. Скорее.
А иначе она умрет сама.
********************************************
Она хотела умереть?
Да; ну, знаешь, когда рушатся идеалы…
А у неё рушились?
Черный, ты идиот! Ты когда-нибудь влюблялся? Безответно?
Нет.
Ну, конечно. Это же ты!
Да ладно! Я же вру, сам знаешь. Не знаю, почему. Может, потому что прекрасно понял. Ну, будем дальше повествовать?
Замучил! Ладно…
********************************************
Она брела по улице. Было темно – фонари были погашены, деревья чуть волновались под ветром, свежим, холодным, принесенным с моря розовеющими рассветными облаками. Зажигались первые огоньки утренних ларьков, выскакивали из магазинов первые расторопные мороженщики…А она брела и брела, не думая ни о чем. Просто шла.
О её ногу мягко ткнулся пластиковый бок игрального автомата, того, что предсказывает судьбу за деньги. Стоя на белом тротуаре, он дружески подмигивал ей красным глазком и она, машинально опустив монетку в копилку, взяла розовую бумажку. Развернула.
« Вам суждено стать Странницей».
Горькая морщинка залегла у её губ. Странницей… Подругой и спутницей Странника. Обняв его, мчаться по миру на его мотоцикле…Раньше это обрадовало бы её. Но не теперь. Теперь она ненавидела его прекрасные синие глаза и сильные руки. Его голос. Она скомкала бумажку и швырнула её на дорогу. Мышь-уборщик тут же съела её и скрылась в своей «норе» под тротуаром. А она пошла дальше.
Над городом разгорался рассвет нового дня.
2. НОЧЬ
.
Да, Белый, зря мы хорохорились.
Ой, зря! Ой, зря! А что, собственно, ты имеешь в виду?
Как это – что? Мы с тобой чем заняты?
Ну, пишем.
Пишем о чем?
О Кинф.
О куче народа мы с тобой пишем, болван! И всех сразу описать не можем! И скачем с места на место, и путаемся! Зря мы хорохорились.
Ой, зря! Ой, зря-а!
Да ладно тебе, хватит ныть! Лучше продолжим. Чего там у нас следующее?
Вот в чем вопрос.
Белый, лентяй! Думай сию же минуту!
Да ладно. В Городе – утро. В Мунивер – ночь. Чет с Первосвященником…
Стоп – стоп! Об этом мы еще не упоминали!
Да? Ну, так упомянем.
*******************************
Чет, подобрав под себя ноги, восседал на троне, усердно угрызая собственные ногти. Пир давно кончился, столы были убраны, и в полутемном зале остались лишь Первосвященник, первый советник да царь – задумчивый, полупьяный и злой.
Тиерн безмолвно стоял за колонной и потирал ручки – да, да, это случилось! Чет чужестранцем заинтересовался. А это хорошо.
Тиерн был сонком. И родиной его была Пакефида. И он хорошо знал, что такое есть пакефидский принц … но далеко не всякий пакефидский принц знал, что такое есть сонк.
В хитрющей головенке Тиерна прекрасно рисовалась такая картинка: принц – Дракон – сокровища. Это всегда приходило в голову любому из сонков, хотя, сказать по чести, им мало что приходило в голову в общем; но Тиерн был словно слеплен из другого теста, наиглавнейший Первосвященник Эшебии ныне.
Со своей дикостью племя покончило всего десять лет назад - теперь оно было полудиким. Вслед за Четом, который нашел их и приобщил к благам цивилизации, они перешли через горы Мокоа в Эшебию, завоевали её и осели здесь. Кто-то остался на службе у Чета, кто-то (половчее и похитрее) стал новой знатью – силой или хитростью отняв у менее удачливых соплеменников их часть добычи, они выкупили у Чета земли и замки, принадлежавшие когда-то древним карским родам, и мирно жили
там.
Менее честолюбивые завоеватели, тоже утомленные бесконечной войной, подались в крестьяне – почти в любом городе можно было увидеть прилежного коренастого ушастого торговца, выкладывающего на прилавок на рынке свежий сыр или яйца со своей фермы. Остальные сонки так и остались солдатами, послушными и сильными. Но не Тиерн.
Тиерн всегда довольно четко представлял, что ему нужно от жизни, и был он далеко не туп, словно его не Чиши сотворил, а какой другой, дееспособный, бог. А иногда он бывал и похитрее самого царя. Вот и теперь, при виде пакефидца, странствующего принца, ему вдруг горячо захотелось обратно в леса у долины Лекх, во времена, когда командовал он, и четверо таких же дикарей, как и он, прыгали по его приказу с деревьев на проезжающего мимо принца и убивали его, и грабили, и вырывали из груди сердце, и отсылали, издеваясь, Дракону. А потом шли в кнент, где был траур, и ели там бесплатно раздаваемые поминальные лепешки, и, продав награбленные вещи и оружие, пьянствовали потом в пещере, увешанной драгоценной зеленью, которую нигде продать было нельзя – ведь все драгоценности принцев были украшены их вензелями, а переплавить Драконий металл они не умели – этим искусством владели только специально обученные придворные ювелиры. Расплющить молотком было и жаль, и практически невозможно… Если быть честным до конца, то можно сказать, что дурной славой племя сонков обязано лично Тиерну, придумавшему такую охоту на принцев.
Их выследил Лекхский Дракон самолично и уничтожил пещеру, выжег лес словно язву, словно скверну на лице земли, а драгоценности потом собрали на пожарище его люди и отослали по кнентам. Сонки потом долго не могли найти себе приюта – их гнали и из монастырей, и из лесных приютов, ворота кнентов закрывались перед ними, даже если к ним подходил всего лишь один сонк, и в небо поднимались правящие Драконьи семьи и плевались огнем. Люди кидали в сонков камнями, и лишь изредка, в большие праздники, когда все были счастливы и забывали все обиды ради того, чтобы побыть беззаботными и радостными, сонков привечали и давали им поесть – как и прежде бесплатно, - но проходил праздник, и старые обиды вспоминались вновь, а прощение так и не приходило. И их не принимали нигде и никто… кроме Чета.
Ну да ладно. Это дело давно минувших дней. Итак, Тиерн наблюдал за нерешительно топчущимся первым советником, за обозленным Четом, и хитрые мыслишки шевелились в его голове.
- Все, достаточно! – рявкнул царь, долбанув очередной раз кулаком по подлокотнику. – Советнички… И за что ты носишь звание первого советника?
- Позволь мне, великий Царь, - сладко пропел Тиерн, возникая из темноты, и Чет подпрыгнул, едва не лопнув от злости.
- И ты тут же! Потрошитель трупов! Ну, какого черта тебе надо? По твоей гадкой физиономии вижу – ты что-то задумал.
Тиерн гадко улыбнулся; царь знал о его хитрости и не доверял ему, но и не гнал его – ценил. Потому Тиерн мог позволить себе несравнимо больше, нежели другие сонки.
- Царь, мой ум – ничто по сравнению с твоим, - сладко запел он кланяясь, чтобы скрыть недобрый огонь в глазах. – Но мне кажется…
- Что? Ну, говори, не тяни осла за хвост!
«Может лягнуть», - мысленно злорадно закончил Тиерн и снова улыбнулся, пририсовывая Чету в своем воображении ослиные уши.
- Он нужен нам, царь, - твердо произнес Тиерн, скосив глаза на ободранную статую Чиши. – Мы можем вернуться в Мирные Королевства, если заручимся его дружбой. Подумай, царь, зачем тебе эта северная неласковая страна? Здесь длинная холодная зима и люди, замерзшие за длинную зимнюю ночь, злые и молчаливые, упрямые и фанатичные. Их легко убивать, но толку от этого не прибывает. Работать и приносить нам богатства они не желают. А золото? Здесь золото мягкое и желтое, его и в руках-то держать неприятно. Нравы и обычаи тут дикие, нам чуждые и непонятные. А Пакефида… Да в Мирных Королевствах я лучше буду нищим, чем здесь Первосвященником! Там тепло; люди послушны и робки; а если бы мы еще и заручились дружбой такого богатого государя, как этот…
- Хм, - Чет сменил гнев на милость и, подсунув ногу под зад, удобно устроил голову, опершись подбородком о кулак. – Это почему?
- Он богат, - глаза Тиерна разгорелись, он нервно облизнул внезапно пересохшие губы. – Очень богат.
- Почему ты так решил? Принц как принц… - задумчиво протянул Чет, но видно было, что он заинтересовался.
- Вензеля! Его вензеля! – Тиерн уже не мог скрывать злобно – жадной дрожи. – Это приемный сын Алкиноста Натх Ченского, у него же на лбу… тьфу! На диадеме это написано! А род Натх – один из богатейших в Мирных Королевствах, и на принцев он не скупится.
- Ну, конечно, - усмехнулся Чет, - тебе-то, грабителю, лучше знать. Сколько принцев Ченских ты убил?
- Трое, - Тиерн улыбнулся так радостно и просто, словно речь шла о каком-то приятном и легком развлечении. В памяти его снова пронеслись сцены прошлого – крик, удар, небо над качающимися деревьями, нож, камень в поднятой руке, кровь, стиснутые зубы, злобные, горящие зеленью глаза… удары еще и еще, кровь..!
- Ну, ну, - насмешливый голос Чета вырвал Тиерна из злобных мечтаний и тот заметил, очнувшись, что его трясет, и ногти впились в ладони. – Ты так и меня раздерешь, священник…А здесь тебе не леса Пакефиды, это уж точно. Так что ты там говорил об этом щенке?
- Он богат! А если мы заполучим его – заручимся его поддержкой, дружбой, - мы заполучим всю Пакефиду! Теперь ты не какой-то незаконный самозваный Император из крохотного кнента, и на тебя никто не будет показывать пальцами и говорить, что ты должен звать на трон Летающего! Ты – царь соседней огромной страны, большей, чем любой из кнентов. Любой Летающий захочет наладить с тобой торговые связи; а если ты будешь зван в дом к этому Натх Ченскому, то ты будешь зван ко всем! А там уж твоя забота, как завоевать любовь и расположение Летающего…
- Да ну? – Чет устроился ещё удобнее, подперев голову рукой. Мысль о возвращении еще больше манила его. – Ну, так расскажи мне подробнее о Натх Ченских наследниках – ты ведь много о них знаешь?
Ой, лукавил Чет! И сам он путешествовал не меньше - когда-то угольщик из южных кнентов пришел на восток, перейдя Великую пустыню. Принятый в племя всеми отвергнутых сонков, он повел его против кнента с Императором – человеком, но и трех лет не продержался на троне – выгнали его братья Натх Ченские. Не мог он забыть их, такое не забывается. До сих пор задница на погоду ноет…
- Двое их, - послушно начал Тиерн, - старший Алкиност Натх. Моя праматерь помнила его еще совсем молодым… Впрочем, он еще не вошел в зрелость, но уже полон сил, не скоро еще окаменеет его чешуя. Если б он был человеком, можно было бы сказать, что он в расцвете лет. Младший – Давр Натх, злобная тварь, Ярость Небес… Кнент его рядом с Алкиностовым, и куда меньше. Принцев у него, вроде, нету еще. Я, по крайней мере, ни одного не припомню. Он сильно молод еще, не то сто или даже всего пятьдесят лет тому назад он терял молочные зубы. Нам он не интересен, так как заезжий принц Алкиностов Наместник, и, возможно, наследник. У него татуировка «аль» на диадеме отлита – это означает, что предыдущий принц не давал о себе знать лет пять, видели? И татуировка опять же Алкиностова. Алкиност - второй по богатству в восточных кнентах. Ему доверяют Драконы, его уважают, хоть он и не самый старший. Вот если б мы..!
- Достаточно! Я понял, - Чет подскочил и заметался по залу, словно черная птица. – Я знаю, знаю, где Алкиностов кнент – рядом с моим бывшим царством?
- Верно, - подтвердил Тиерн.
- О, если бы мы тогда захватили не его брата, а его самого… Да ведь мой кнент отошел этому, Ярость Небес который?!
Тиерн кивнул:
- И это верно.
- А почему бы это его звали Ярость Небес? – заинтересовался Чет.
- Потому, что он, ящер, Вах его раздери, как только летать выучился, так начал нас от своих владений отгонять – точнее, от владений, которые теперь принадлежат его брату. То отряд где разгонит, то, опять же, вождя сожрет или принцессу…
- Сонских?
- А то чьих же?!
У главной лестницы грянул церемониальный гонг, и Чет обернулся на звук.
- Её наимудрейшество, великая, прекраснейшая из прекрас…- льстивый голос захлебнулся, словно говорившего ткнули ногой в живот, и закончил он уже булькая и хныча.- Принцесса Тийна…
И принцесса появилась где-то высоко, на площадке лестницы, по которой когда-то спускались короли из династии Андлолоров на важные церемонии.
Словно ледяной водой плеснули в царя – он впился глазами в неясную фигуру, виднеющуюся в темноте, и какая-то мысль родилась в его голове… Может, на эту удочку ловить иноземца? Говорят же, что пакефидские принцы влюбчивы?
Тийна медленно спускалась по лестнице, и даже при тусклом свете можно было увидеть, как она хороша собой – высока, стройна… Для сонской принцессы она была очень хороша, что показывало, что и из сонка при надлежащем уходе возможно сделать человека (друг мой, о чем это ты? Она же не сонк, а регейка!). Но, наверное, не красота её и не белизна кожи была более всего примечательнее – на Тийне было платье, принадлежащее когда-то принцессе карян Кинф. Это платье цвета меда мягко и свободно облегало фигуру Тийны, словно сам мед, если б она им облилась. Переливаясь, истекало в складки, украшенные тысячью искр бисера, нитки которого, свисающего с талии Тийны, покачивались и танцевали при каждом движении женщины… И вуали – драгоценные вуали, которые так и не надела царственная Кинф.
- Дочь моя! – довольный своими замыслами, Чет рысцой побежал ей навстречу и поцеловал её в лоб. – О, какая почетная миссия ложится на твои плечи!
- Какая? – предчувствуя недоброе, поинтересовалась она. Отец не стал браниться на неё (что обычно не забывал делать при любой возможности), и это более всего сбивало с толку.
- Принц! Приезжий! – Чет всячески подмигивал и изображал какие-то загадочные знаки бровями. – Не хочешь ли выйти за него замуж? За пакефидского принца!
Тийна ахнула и зарделась; и вспыхнул безобразный кривой шрам в виде завитка Даврова знака на её щеке, такой, что горит и на моем запястье, на руке принца Давра (неправда; на твоей руке это выглядит куда эстетичнее, чем на её физиономии. Можно сказать, что он опробовал свой талант живописца на её щеке, надеясь снискать славу старика Леонардо, но понял, что тянет только на Пикассо… в плане стиля, конечно, а не славы.)
- Как – замуж? – в смятении пробормотала она, и сердце бешено заколотилось в её груди. Самая заветная мечта Тийны – выйти замуж за пакефидского принца, и все равно за какого, но…
- Он разве приехал сватать меня?
Чет поморщился; радужные мечты его словно ветром сдуло; вот вредная баба, вечно все портит!
- А, забудь...– махнул он рукой. – Конечно, он не за этим приехал сюда! И тем более не станет этого делать, если узнает, кто расписался на твоей роже…
- А как же тогда…Я же его не видела, и он меня…
- В том-то и дело. Околдуй его! Он богат, его покровитель богаче всех в Пакефиде. А это – самый богатый человек в Мирных Королевствах, - Чет слегка соврал (но лишь очень слегка. Ой, лицемер! Давай-ка вспомним, что самый богатый человек – это не «принц Зар», а один наш общий знакомый, которого Алкиност и объявил своим наследником, и имя ему – Зед, Черный Алмаз! Но тогда, в тот вечер, об этом не мог знать ни Чет, ни тем более Тиерн. О принце Черном Алмазе в Эшебии вообще тогда никто ничего не знал. Принимается.). – Представляешь, как ты заживешь?
- А он хорош собой? – с надеждой спросила Тийна.
- Да какой там! – Чет махнул рукой, бестактно начихав на её чувства, и плюнул бы, если б речь шла не о принце. – Тощий, маленький, бледненький, хлипкий молокосос, пятнадцать ему,что ли… Даже не знаю, достанет ли у него сил любить тебя как следует, такую кобылу…Да не это главное! Ну?
Маленький и бледный мальчишка! Тийна кусала губы, нервно сжимая тонкие пальцы. С одной стороны – принц, мечта. А с другой стороны…
- Он нам нужен, - голос Чета стал угрожающим, а глаза злы. – Околдуй его. Мне все равно, на кого он вскарабкается, на тебя или на судомойку, но он должен будет ходит за мной по пятам и умолять меня принять его в нашу семью. Я должен стать для него важным человеком, ясно? Найди в своей Варковой (Варк её раздери!) книге подходящее заклинание, а иначе я сожгу её, клянусь!
- А если он мне не понравится? - голос Тийны плаксиво дрогнул и Чет нахмурился, как грозовая туча.
- Понравится – понравится, - сурово сказал он. – Эй, что это ещё такое?!
На темной лестнице, откуда только что спустилась Тийна, появились какие-то неясные силуэты и послышалась какая-то возня и тяжкое сопение уставшего и измучившегося существа, готового бросить все к едрени фени и уйти, а они пусть сами возятся, если им так нравится..!
- В чем там дело? – гаркнул Чет, и несчастный, дрожащий и измученный голосок ответил ему под аккомпонимент шаркающих ног и натужного сипения:
- О, великий…царь, - поток грязной брани и тяжелое шкрябанье железа о Камни ступенек. – Мы поймали вчера это… - смачный шлепок, словно кто-то влепился физиономией в пол. – Кара, о, царь!
- Рыцаря?! – ахнул Чет, когда вымокшие и усталые, грязные ушастые сонки в количестве шести человек опустили перед ним тушу, спеленатую в плащи. – А почему я только сейчас об этом узнаю?
- Так мы его это… - сонки, переминаясь с ноги на ногу, потирали распухшие носы и подбитые глаза, и Чета передернуло от мысли о том, что было бы, если бы этот человек вдруг стал сопротивляться. – Волокли же сюда!
Этот сконфуженный ответ разъярил Чета.
- Убили?! – взревел он, порываясь кинуться на шмыгающих расквашенными носами сонков и разодрать их сразу всех. Те испуганно попятились:
- Да нет же, нет, - один из усердных носильщиков даже загородился руками. – Пьян он в стельку! (Белый, откуда у сонков стельки?! Они и трусов-то не носили!)
Чет мигом остыл и с интересом склонился над свертком – и тут же отпрянул, брезгливо сморщившись.
- Фу! Ну и вонь! Пьян как свинья и храпит как буйвол…
Но, несмотря на вышеуказанные зоологические сравнения, Чет рассматривал рыцаря с благоговейным интересом. И было на что посмотреть. Точнее, на кого.
Человек сей был громаден; даже рослые сонки в своих лохматых меховых куртках, сонки, которых природа словно специально для войны создала крепкими и плечистыми, смотрелись рядом с ним, мягко говоря, мелковато. В его огромную лапищу свободно уместилась бы любая ушастая сонская голова, как яблоко-переросток или секла средних размеров. Однако очевидно было, что человек этот никогда не утруждал себя уборкой овощей – руки его, огромные, сильные, далеко не изнеженные и даже немного…э-э…грязноватые, я бы сказал, были красивы и даже с ухоженными (насколько это тогда было возможно) ногтями. Это были руки профессионального воина. Лицо его, чуть ассиметричное от стягивающего правую щеку шрама, выдавало особу породистых благородных кровей. В его рубашку, обтягивающую могучую грудь и плечи, можно было бы впихнуть четыре Чета, в каждый сапог влезло бы по две сонских ноги.
Карянская одежда отличается от строгой пакефидской с её наглухо застегнутыми воротниками, длиннополыми кафтанами и широкими штанами (нифига себе – отличалась! Да кары одевались в точности наоборот: кафтан до пупа, обтягивающие ноги трико как женские колготки, прости господи…), и рыцарь лежал, можно сказать, чуть ли не голышом. Под одеждой бугрились мышцы ( не бесполезная груда мяса, и не обросшая жирком туша, а сильное здоровое тело), и Тийна откровенно рассматривала его, прикрыв зарозовевшее лицо покрывалом. О, вот это действительно мужчина! Не принц-задохлик, а настоящий, красивый рыцарь (впрочем, тут вопрос, конечно, спорный, Нат никогда не славился красотой. Но после сонка… да, после сонков он казался первым красавцем!). Много раз она венчала склоненные головы венцами Смельчаков, но видела ли она рыцарей? Ни единого! Те люди, что называли себя рыцарями её отца, были всего лишь голозадыми дикарями, в дикости своей люто убившими кого-нибудь как-нибудь изощренно, а потом требовавшие за это награду и похваляющиеся на каждом углу своим жутким преступлением. А это человек… Тийна с тоской разглядывала великана, испытывая жгучее желание велеть перенести его в свою комнату.
- А ну, пошла вон, бесстыдница! – Чет, перехватив её нескромный взгляд, топнул ногой. Тийна, закрыв лицо, метнулась прочь, и Чет снова обернулся к храпящему человеку. – Ну и буйвол. Когда вы изловили его?
- Ну, вчера вечером, - нерешительно ответил их храбрый предводитель. О том, что вчера вечером они стояли в карауле и, заскучав, решили прогуляться, бросив пост, он смолчал, как смолчал и о том, что, гуляя, они забрели в крохотное поселение (его построили те из каров, кто лояльно относился к захватчикам и не видел ничего дурного в том, чтобы сытно кормить и сладко поить сонских солдат). Там вечно ошивался всякий сброд, и сонки-солдаты, и сонки-фермеры; захаживали и совсем уж никчемные люди – разбойники, головорезы и те из хитрецов, кто привык жить за чужой счет, добывая себе хлеб с маслом из запертых чужих домов (это называется воры, Белый). И всем там были рады; по двору бегали ребятишки-полукровки, рослые, как кары, и с медальончиками Чиши на шейках. Словом, местечко славное.
Там-то, перебрав, славные дозорные решили докопаться до одного из посетителей – ну, просто так, чтоб знал, кто тут сделан богами правильно..! Им-то и оказался вышеупомянутый рыцарь.
О том, что в ходе спора рыцарь наглядно доказал, что боги более правильно сделали именно его, сонки смолчали. Как и о том, что потом, после оживленной дискуссии, когда хозяйка, ворча, сгребала с пола осколки огромной метлой, правильно и неправильно сделанные сидели вместе за одним уцелевшим столом и распевали песни, те, которые желал слышать правильно сделанный господин, и пили столько, сколько этот же самый господин им велел. Впрочем, их об этом ведь и не спрашивали, ведь так?
Словом, на время сна они расстались добрыми знакомыми, и такого коварства от новоиспеченных друзей рыцарь явно не ожидал, а потому спал сладко и безмятежно. Сонки же, которых мучило жестокое похмелье, а пуще того – сверлила мысль о том, какое наказание придумает им царь за то, что они бросили свой пост, решили сделать вид, что они и вовсе не в самоволку ходили, а преследовали данного человека. При том придумали они это все хором, не обсуждая и не сговариваясь, и, даже словом не обмолвившись друг с другом, закатали новоиспеченного друга с утра в плащи и потащили его к Чету. Телепаты, не иначе.
Так рыцарь Натаниэль попал в столицу.
****************************
Лед тронулся!
Ну, наконец-то!
Катушка разматывается со страшной силой!
События летят, как искры из-под точила!
Итак, Черный: кто сей замечательный образчик творения божия?
Это беглый рыцарь Натаниэль. У которого Этим Один. Это именно он.
А чего это он тут делает?
Этого и я не знаю наверняка; он потом говорил о каких-то видения, зовущих его с таким видом, с каким хитрые мальчишки всех времен и народов уверяют маму, что «все убежали с уроков, а я немножко подождал и ушел, когда уже никого не было».
Словом, он придумал какую-то глупую отмазку и врал при этом грубо и неубедительно?
Вроде того; в общем, я так понял, что он где-то хлебнул лишнего – ну, не то, чтобы до беспамятства, но достаточно, чтобы понять, что страна остро нуждается в его помощи, и тут же рванул в столицу убивать ненавистного тирана. Вроде, как и раньше это у него случалось, только он встречал на своем пути более многочисленные отряды сонков, бил их, успокаивая тем свою ярость, и на том дело и кончалось.
А еще, ещё что ты о нем знаешь?
Да как же – что?! Все! В общем:
Натаниэлю было тридцать лет – не так уж много по нашим меркам и ужасно много по меркам того мира, да еще и для профессионального воина, а он был именно профессиональным военным. Буйным нравом он отличался с детства, равно как и о-очень высоким ростом и непомерной наглостью, унаследованной у рода господ Ардсенов, приличествующей его высокому титулу – а он был потомственный герцог, князь или еще кто там. Да, таков был Нат, и он оправдывал свое львиное имя – Красный Лев. У него были роскошные черные волосы, просто совершеннейшая львиная грива, широкая грудь и мощные руки. Одним ударом своим он мог нокаутировать любого – вплоть до летального исхода. Самый высокий человек едва достигал Нату до плеча, человек же среднего роста смотрелся на его фоне просто миниатюрным лилипутом. Впрочем, на этом красочном описании его прелести не заканчивались – его лицо тоже заслуживало отдельного описания.
Нат весьма обаятельно улыбался, и у него были очень спокойные глаза… какого цвета? Этого не мог вам сказать никто, потому что они всегда смотрели исподлобья, а лоб у Ната был как у быка – не сильно широкий, но весьма крепкий, с мощными надбровными дугами (как у неандертальца). Но красавцем его назвать было сложно, потому что ежели Нат не улыбался, то взгляд его был суров. Черты его огромного мощного лица были словно высечены из камня, и весьма топорно – что уж говорить, Ардсены не отличались вычурностью и утонченностью черт, зато по одному только размеру его черепа можно было с уверенностью сказать – он из породы Львов! Увидь его Савари – маг или принцесса Кинф, то они без сомнения, узнали бы его, да и как не вспомнить такую личность?! Я бы сказал, он был королем скандалов.
Еще будучи шестилетним сопляком, он, один из придворной шпаны, слишком родовитый, чтобы быть сеченым за свои постоянные злодеяния, самый сильный и рослый из всех придворных выкормышей (я не осмеливаюсь сказать «воспитанников», потому что воспитанием там и не пахло...), возглавлял шайки таких учеников (при дворе высокородных лоботрясов пытались выучить кого на пажа, кого на камердинера, кого ещё на кого…Ну и смешно же, наверное, он смотрелся в пажеских кружевных штанишках!). Они пробирались в рыцарский зал и стаскивали боевой посох придворного учителя Савари, при чем каждый раз их появления ожидали, и на каждый раз у предводителя-Ната была выработана новая тактика и стратегия. Посошок был тяжел, и обычный карапуз-графчик вряд ли мог поднять его, окованный железом, и опасно острым, но только не Натаниэль. Возвышаясь над одногодками как дуб над кустами, он спокойно взваливал на развитое не по годам плечо палку и, посвистывая, топал со свей боевой добычей по коридору, раздавая щелчки семенящим за ним дружкам. Знал бы он, какая длинная память у слабых, у тех, кому приходилось довольствоваться вторым местом..!
Потом, в полутемном зале они кололи посохом орехи, покуда их не находил разъяренный Савари.
Много позже, когда стало окончательно ясно, что приличного пажа и придворного, знающего утонченный дворцовый этикет в мельчайших подробностях и деталях, из Ната не получится, а его талант стратега и полководца прямо-таки пер из него, как опара из бадьи, когда он начал не только для орехов использовать краденный посох – да, иногда им приходилось и отбиваться от назойливой дворцовой охраны, которая думала, что к придворным дамам негоже проникать в окна тем паче, что они не всегда были рады этим визитам (Нат не блистал небесной красой, и лицо его весьма походило на злую рожу льва), - словом, когда Нат немного подрос, наступило время все-таки дать ему меч в руки на законных основаниях. В свои четырнадцать он был силен настолько, что о нем ходили легенды. Нат нажил себе состояние, переламывая клинки мечей руками и пристукивая коров кулаком меж рогов.
Ну да?! Врешь!
Я тебе говорю, не собака лает. Словом, такой редкостный талант не мог остаться без внимания, и Ната отдали в армию…
Ты хочешь сказать, что за очередную провинность, несмотря на его высокородность и знатность, его просто отдали в солдаты, в простые солдаты, обрив наголо и нарядив в форму пехотинца, поставив рядом в строю со вчерашними лесорубами и сыновьями землепашцев?
Именно так. Не в то окно залез, как обычно. Зато в строю он был первый с начала!
Строевая служба пошла ему на пользу; у него и в самом деле оказался талант военного в хорошем смысле этого слова – за год он дошел до младшего офицера, показал себя блестящим стратегом на поле боя и был зван ко двору и обласкан. Им стали гордиться; и красотки уже не верещали, если он лез к ним в окна внезапно, без приглашения. Слава его простиралась с поля боя на поле, из одного распахнутого окна в другое, и он готов уже был получить маршальский жезл, как какой-то придворный вдруг вспомнил старые обиды – ну, один из тех, кто получал щелчки. Еще бы! Нат был молод, богат – при том, что большую часть своих сокровищ он добыл в боях, разоряя караваны и обозы поверженных врагов, мародерствуя в горящих дворцах …
Экий бравый парень!
Да; это придавало его фигуре в глазах двора определенный романтический ореол – он был этаким жестоким, циничным, хладнокровным повелителем, который считал, что ему принадлежит все, что он видит, а если и не принадлежит – что же, это всегда можно взять. И не берет он только потому, что сейчас ему этого не хочется.
Словом, нашлись завистники – а может, тайные враги короля Андлолора подкупили их, кто знает? – которые напоили Ната (в свободное от работы время он позволял себе расслабиться) и подвели ему лошадку, породистую и красивую, принадлежащую королю и спросили – а так ли он силен, как и прежде, когда был солдатом, или маршальский жезл расслабил его руки, и они уже не так тверды, как раньше? Словом, Нат не долго думая, приласкал кобылу кулаком промеж глаз. Проломив кобылке череп, он был оповещен, чью лошадь убил и скоро сослан в дальнюю провинцию подальше с глаз.
Теперь его даже в солдаты не взяли.
Да. А зря! Эх, был бы легион, которым он командовал, под рукой короля в ту страшную ночь, шиш бы взяли его сонки. Да хоть бы и солдатом – простым солдатом, вооруженный казенным мечом, он мог бы защитить королевскую семью, и ни один волос не упал бы с венценосных голов.
Думаю, тогда было бы очень жаль завоевателей – огромный, как медведь, он сгребал врагов ручищами, как медведь бы сгребал свору рвущих его псов, и лупил их по чем попадя, и удары чавкали, как масло в маслобойке.
И сейчас, пять лет спустя, он был так же неукротим, как и тогда; к тому же последние пять лет ему, наверное, некому было напоминать о правилах хорошего тона.
Да, а какая катушка разматывается-то?
Про катушку – это твоя мысль. Какие события-то ты имел в виду?
Слушай, кто-то обвинял меня в занудстве! Но, впрочем, ладно. События же следующие: первое – это встреча принцессы Тийны с иноземным принцем, а затем…
Стоп-стоп! По порядку, пожалуйста!
Да запросто.
************************************
Тийна, пылая от стыда и злости, мчалась по темному коридору, и её шаги гулко отдавались от стен, эхо бежало вперед неё, тревожа ночную тишину. Нелепая горькая ярость жгла её – на кого?! На отца, лишившего её очередной игрушки или опять на Дракона, лишившего её этих игрушек навсегда? Она пробормотала несколько крепких ругательств, услышанных ею раньше в казармах солдат её отца, и покраснела ещё пуще, вспомнив, при каких обстоятельствах она узнала эти слова.
Одеваться дешевой шлюхой, наклеивать на и без того уродливое лицо бородавки и восковые язвы, чтобы остаться неузнанной – на такие ухищрения она шла, чтобы получить свою толику ласки! Ласки… ей редко встречались ласковые, все чаще – грубые и бесхитростные любовники, которые хватали её бесцеремонно, больно тискали шершавыми мозолистыми руками… редко она испытывала удовлетворение – но и тогда, визжа, как кошка, с которой заживо спускают шкуру, она ощущала дикую ярость, которая накатывала на неё сродни припадку какому-то, и Тийна в кровь царапала дергающуюся задницу солдата. Скоро она начала ловить себя на мысли, что это унижение начинает нравиться ей – и животная поза, которую, по всей видимости, солдаты принимали как единственно верную и удобную, и крепкие шлепки их рук по голому заду, и прочие мерзости, на которые способны изрядно пьяные солдаты…
А каково это – с любимым человеком? Не в сырой грязной подворотне, а в чистой теплой постели, не с постыдно задранными юбками, а под тонкой шелковой простыней? С поцелуями и нежными прикосновениями? Тийна замечала, что эти красивые глянцевые картинки, тепло и свет от горящего камина, ласки, любовный шепот в её воображении как-то незаметно перетекали в то, к чему она так привыкла, все, все покрывалось этой грязью, и вот уже в мечтах её воображаемый любимый хлещет её по спине и обнаженным бокам и скачет на ней, как на скаковой лошади, вцепившись в волосы, и в этом нет уж никакой любви – одно унижение. И она понимала, что так и будет на самом деле, даже если её кто и полюбит – рано или поздно она просто заставит его быть таким, она не сможет иначе, она сама все поразит этой порчей! И иначе не будет, не будет..! Ведь ей захочется этого. Она с отчаяньем понимала, что в ней что-то разладилось, сломалось, и теперь этот порок живет в ней.
Её глаза наполнились влагой, мир растянулся и задрожал, предательски утонув в слезах. О, какая это мука – все понимать, но ничего не сделать, чтобы исправить!
Вот если бы Шут полюбил её..! Он важный господин, по меньшей мере – был таковым когда-то, и его ярость была бы холодна; он не поддался бы на её скверну. Даже если б он захотел унизить её, это не было бы так грязно и липко… Впрочем… если бы она полезла драться или прокусила ему губу, он бы озверел. Он бы влепил ей пощёчину, разбив нос, и отделал бы так, что неделю не смогла бы ходить ровно! А этот рыцарь, что поймали солдаты? Он красив, он очень хорош собой…и та-акой большой…Но он не для неё.
В ярости Тийна подопнула дверь, мимо которой проходила, и взвыла от боли. Скача на одной ноге, она наступила на подол своего платья и грохнулась на пол, больно ударившись коленом. Затрещали нитки, горохом посыпался бисер, и все это – и боль, и порванное платье, - еще больше разозлили Тийну. Она даже зарычала от ярости; рванула красивый подол, порвав его еще больше.
- Вот тебе, вот, - шептала она, терзая ткань. – Получай!
Локтем придавила к полу она вуаль, и тонкий треск был свидетельством того, что и вуали пришел конец. С рычанием, вырывая собственные волосы, к которым вуаль была прикреплена зажимами, Тийна стащила её и растерзала в один миг, даже не вспомнив, какую дорогую вещь она портит. Что ещё? Что ещё можно сломать, испортить, кому можно сделать больно?! Ярость все нарастала, переходя в какую-то жуткую припадочную истерику, и Тийна каталась по полу, визжа и царапая себе ногтями лицо и грудь, колотя ногами, уже не ощущая боли.
…Ненавижу!!! Я ненавижу..!
Силы кончились вместе с припадком; тяжело отпыхиваясь, она лежала на полу, медленно приходя в себя. Кажется, она прокусила себе губу – лицо было мокрое и липкое от слюны и кровавой пены. Волосы всклочены, растрепаны, и на затылке огромная ссадина. Все лицо дрожит мелкой дрожью, глаза мечутся под закрытыми веками…Хорошо, если бы кто-нибудь нашел её. Самой не дойти до комнаты. Пусть даже доложат царю – ей все равно, что он будет орать и злиться. Он всегда злится, когда у неё случаются эти припадки и говорит, что она попросту бесится с жиру.
Болезнь все больше отступала; скоро она уже могла слышать – по коридору кто-то шел, несколько людей. Бряцало оружие, и этот характерный шорох одежды… Наверное, это её ищут. Отец что-нибудь вспомнил и послал за ней. Снова будет браниться за то, что она валяется грязная и слюнявая на немытом полу.
Чьи-то сильные руки крепко схватили её за плечи и осторожно встряхнули.
- Что это с ней? – голос был абсолютно незнаком. Нет, это не слуги отца. - Это ведь она кричала? Наверное, на неё кто-то напал. Ничего себе, порядки у них тут в замке!
- Я… - еле ворочая распухшим прокушенным языком, пробормотала Тийна. – Я упала… пожалуйста, отнесите меня…туда…
- Упала сама? – второй, вступивший в разговор, казался изумленным. – Тогда, вероятно, особой беды с тобой не случилось, и негоже нам…
- Отнесем, - коротко и властно велел первый говорящий. – Негоже девице тут валяться.
Кто-то легко поднял её тело – у неё сил не доставало даже глаза открыть, чтоб посмотреть, кто это пришел ей на помощь, - и она почувствовала, что её несут куда-то.
- Сдается мне, - произнес чей-то голос, но не тот, не первый и не второй, а старческий и скрипучий, - что с ней приключился припадок. И часто тебя терзают духи, дитя мое?
- Часто… - собственный голос улетал куда-то высоко, в пустоту. – Очень часто…
Полет её окончился – когда её опустили на ложе, она уже чувствовала собственное тело, и запахи чужой постели, аромат тела, которое недавно тут лежало…
- Вам некогда возиться с припадочной, сиятельный, - напомнил нудный второй голос. – Нам пора!
Сиятельный? Да это верно, приезжий! Это он нес её!
- Сиятельный! – взвизгнула Тийна, вцепляясь в чью-то руку. – Умоляю! Не оставляйте меня одну! Еще немного побудьте со мной!
Сквозь опущенные ресницы неясно виднелся силуэт – что-то блестящее и красное. Тени над ней нерешительно качнулись, люди переглянулись между собой.
- Мне пора, - непреклонно ответил, наконец, принц, и Тийна, превознемогая слабость, с жалобным криком открыла глаза, все еще удерживая руку, которая несла её.
Над ней склонялся человек молодой и опрятный, с тонкими чертами лица и быстрыми глазами. Он хмурился – кажется, она больно вцепилась в его руку ногтями, - и свита его топталась позади него в нерешительности.
- Тийна…- просипела Тийна. – Меня зовут Тийна…
На чистом лице принца отразилось такое живое чувство отвращения, что даже врожденная вежливость не смогла скрыть его. Он отпрянул, мрачно оглядывая её, и лишь вцепившиеся в его кожу ногти не дали ему убежать.
- Принцесса Тийна? – уточнил он. Она слабо кивнула.
- Да. Сиятельный, мне досадно, что наша встреча произошла при таких обстоятельствах… прости мне мой вид; я знаю, я отвратительна сейчас, и понимаю твою брезгливость…
Принц молчал; его рука была напряжена, и Тийна понимала, что он готов убежать в любой момент. Лепеча все это, она напряженно думала – а что бы сделать, чтоб он не ушел? И ответа не находила.
- Мне пора, - перебил он её невнятное бормотание. – Простите.
Кажется, он не слушал её.
- Куда? – она обвела взглядом комнату. – Это же ваши покои.
- Мне нужно уехать, - сухо ответил он; видно было, что давать объяснения ей он не хочет.
- Вы уезжаете вот так, среди ночи, не попрощавшись с отцом, словно воры или разбойники, тайком? – Тийна чуть приподнялась и уселась на постели; тело её было все еще слабо, голова кружилась, но мозги уже работали ясно. Её чутье, по-звериному обостренное, говорило – что-то тут не так!
Рука его вздрогнула.
- Кто вы такая, чтобы спрашивать меня о том, куда я иду и что собираюсь делать? Какую власть надо мной имеете?
- Я принцесса, дочь правителя этой страны!
- Хороша принцесса! Укутана в чужие тряпки как бабочка-неудачница, пытающаяся выбраться из кокона уже неделю! – пробормотал первый голос, и Тийна озлилась.
- Велите вашему человеку замолчать, а не то я сумею заставить его сожрать свой язык!
- Вы оскорбляете меня, принцесса, - холодно ответил он. Глаза его стали злы.
- А вы оскорбляете наш дом, - ответила она более внятно. Мир стал снова прочным и крепким, и мысли – ясными совершенно, словно приступа и не было, и Тийна поняла, что попала в точку. – Или в вашей стране принято покидать дома царей, когда вздумается, не попрощавшись и не отблагодарив за гостеприимство? Я могу кликнуть стражу, и вас силой заставят засвидетельствовать свое почтение моему отцу.
- Почтение?! После ваших речей?!
- А чем плохи мои речи? Я требую уважения к своему отцу, только и всего. Отчего вы бежите?
Глаза стали видеть отчетливо, и Тийна, наконец, смогла как следует разглядеть приезжего.
Да, он был молод. Моложе Тийны, наверное – и очень хорош собой. Этакий смазливенький породистый мальчишка… Тийна ощутила приятный холодок, пробежавший по спине, и жжение где-то в животе. О, он сразу понравился ей! Отец – старый осел, он ничего не понимает в людях! У человека с таким горящим взором не может быть мало сил, чтобы любить её!
Мальчишка горяч; где-то глубоко в голове Тийны заворочались, зашевелились похабные мысли о том, как можно довести его до такой степени, чтоб он рассвирепел и взял в руки кнут. Этим кнутом он бы до крови иссек её, а она бы расцарапала и искусала его, и потом…
- Я не обязан вам говорить о своих планах, - холодно ответил он. – Но в чем-то вы правы. Я засвидетельствую почтение вашему отцу, сейчас же. Надеюсь, он не спит?
- Отец рано ложится, - ответила Тийна, гадко ухмыляясь. – Вам придется подождать до утра. А если вы все-таки посмеете уйти - что же, мне придется удержать вас силой.
Принц взбесился; глядя на его трепещущие, побелевшие от гнева ноздри, Тийна испытывала прямо-таки экстаз. Кажется, его ярость доставляла ей наслаждение самое сладкое из всех, ранее испытанных.
Может, это любовь?
- В таком случае, - холодно произнес он, - потрудитесь покинуть мою спальню. Я хочу провести остаток ночи один, без вас. И велите прийти кому-нибудь и поменять мне постель!
С трудом она встала; ноги еще дрожали, но разве ей привыкать? Кажется, на прощание она вытерла свое слюнявое лицо его простыней – он чуть не подпрыгнул от ярости, но смолчал, еле сдерживаясь. Безмолвная свита принца расступилась перед ней, когда нетвердой походкой она прошла к дверям. Сердце её бешено колотилось, но уже не от болезни, нет.
Даже если это и неправильная, извращенная, но – любовь.
- Какое жалкое и одновременно страшное существо, - произнес Савари, когда двери за принцессой закрылись. – Она словно паук опутывает свою жертву.
- Она омерзительнее даже, чем я себе предполагала, - нервно рявкнула Кинф. – А эта странная болезнь делает её еще гаже! Может, в ней корень всей её жестокости?
- Может, - согласился Савари. – Так что будем делать? Уедем сейчас или действительно подождем утра?
- Ты разве не расслышал, что сказало это жуткое чудовище? Она заверещит так, что перебудит всю стражу, и тогда нам никогда не выбраться отсюда… что ты наделал, старик! Зачем ты выходил этого негодяя?! Если бы не твое ослушание, мы бы не встретили препятствий в осуществлении наших планов!
Кинф сердито топнула ногой; Савари смолчал.
- Теперь делать нечего. Даже мой гнев ничего не решит и не изменит. Дождемся утра – этот негодяй ведь дал нам сроку до заката? Успеем…
…Тийна влетела в свою комнату вихрем и захлопнула дверь, словно за ней гналось полчище врагов, желающих её смерти. Всем телом навалившись на дверь, она дрожащими руками кое-как повернула в замочной скважине непослушный Ключ. Ключ скрежетал и застревал, цепляясь бороздками где-то в лабиринтах хитрого механизма, но кое-как Тийна все-таки справилась с замком.
Она знает, что делать!
Не позаботившись даже о том, что платье её порвано и надо бы его, по идее, сменить, она выдрала из волос остатки вуали и нацепила поспешно неприметный серый плащ с капюшоном Он был мятый и немного грязноватый – таких плащей на улицах Мунивер множество. Тайная дверь? Ни к чему; Тийна вдруг ощутила в себе необычайный прилив сил, таких, что подпитывали не только её тело, но и храбрость. Никто, даже отец, не смог бы сейчас удержать её.
Весенний ночной воздух обхватил её острой влажной свежестью, не такой промозглой, как осенняя сырость, а какой-то живящей, волнующей. Ногам под рваной юбкой стало холодно, коленки мгновенно замерзли и покраснели, и намокший подол платья хлопал по лодыжкам. Туфли она тоже позабыла сменить на более теплые сапожки, и ноги тут же промочила, и пальцы оледенели, схваченные мокрой замшей…
Домик, в который она стремилась, был далековато – пришлось пройти по Аллее Побед – это было давнее название, которое досталось городу от старого короля. Когда-то эту аллею обрамляли самые прекрасные дома, утонувшие в роскошной зелени садов. Теперь на развалинах этих домов или в тех мертвых остовах, что ещё сохранились вдоль широкой аллеи, здесь были поналяпаны мелкие, на скорую руку построенные, кое-как сколоченные домишки – глинобитные стены, соломенная крыша да тусклый фонарь над темным крыльцом. Кучи мусора и липкая глинистая грязь довершали неприглядную картину; среди обломков некогда прекрасных мраморных колонн, теперь больше похожих на простые грязные камни, возились, хрюкали и чесались щетинистые толстые свиньи, так любимые сонками в качестве второго (да и первого) блюда. Казалось, даже просто взглянув на эти жалкие строения, ты уже был испачкан, и невыносимо хотелось вымыть руки, и вот уже пальцы интуитивно лезут, вытираются об одежду…
Домишки лезли друг на друга, тесно прижимались друг к другу, вылезали вперед, прямо на мостовую, или же, наоборот, слишком далеко от неё пятились, словом, дома походили на своих создателей-сонков, на целую толпу сонков, которые переговаривались друг с другом, пихаясь локтями и вертясь во все стороны. А потому Тийна скорее шла каким-то причудливым зигзагом, а не прямой, как предполагалось бы.
Дом, в который она спешила, ничем не выделялся из общего скопища этих убогих жилищ; и внутри он, наверное, был подобен остальным – крохотная комнатка, слишком темная, чтоб можно было как следует рассмотреть внутреннее её убранство, пылающий камин с закопченной черной пастью и неизменное кресло перед ним. Заперев за собой дверь и отрезав ею весеннюю слякоть, Тийна с удовольствием вдохнула застоявшийся горячий воздух. Прямо на пороге сбросила она мокрые, покрытые липкой жидкой грязью испорченные туфли и босиком прошлепала к пышущему жаром камину. Мокрый подол прочертил на полу темную полосу, и Тийна, плюхнувшись в убогое кресло, накрытое грязным драным клетчатым пледом, с наслаждением протянула к огню замерзшие ступни.
- Что опять приключилось? Чего бы вдруг, на ночь глядя…
Тийна, шмыгая носом, с неприязнью глянула в темный угол. Там было слишком темно, чтобы можно было разглядеть что-либо, но говорящий – точнее, говорящая, - был там. Это предположение подтверждал и крохотный огонек, то разгорающийся, то гаснущий – красный уголек в трубке.
- Хватит прятаться, мерзкая уродина, - грубо сказала Тийна. – Выходи.
Тонкий голосок в углу захихикал пакостливо и как-то ненормально, и курящая, сделав затяжку поглубже, шагнула в круг яркого света камина.
Это было существо сколь нелепое, столь и страшное. Женщина – только это можно было сказать наверняка, и то усомниться в конце. Пожалуй, еще можно было сказать и то, что она кар. Очертания её черепа, скулы, строение тела позволяли сделать это предположение, но и все.
Сколько ей было лет? Этого не сказал бы никто, даже как следует приглядевшись к ней. С первого взгляда, её можно было бы принять за древнюю старуху – её голова, кое-как прикрытая остатками волос, чудесным образом стоящих вокруг головы подобно туче или туману, была абсолютно бела, вечно кривое ухмыляющееся лицо лишено красоты и даже обезображено старостью до такой степени, что трудно было б сказать, была ли она вообще когда-нибудь красива. Её тонкогубый рот был беззуб. Лишь один зуб, одинокий, обточенный временем пенек торчал вперед, когда она ухмылялась. Глаза выпучены; на одном мутное голубое бессмысленное бельмо, второй – черен и безумен.
И эта жуткая голова сидела на роскошном молодом стройном теле, прекрасном и совершенном настолько, что Тийна всегда завидовала этому чудовищу. Чудовищу!
Спина была ровна и пряма, как у королевы, шея ослепительно бела, руки тонки, с поистине чудесными, прямо-таки фарфорово-белыми пальцами, которые, казалось, вот-вот станут прозрачными в свете камина. Её стан, грудь – все было словно у юной девушки. И одежда – шелка, атлас и бархат, вышитые золотыми нитями, с жемчужными горящими жарко в свете огня пуговицами были чисты и выглажены, словно носящая эту одежду все еще в старой доброй Мунивер, и собирается на бал… И эта чистота и опрятность были настолько дикими, что наводили на мысли о каком-то страшном колдовстве.
- Ну? – черный веселый глаз рассматривал Тийну, пока слюнявый рот посасывал трубочку – очень дорогую и красивую… Пожалуй, эта трубка красного дерева с длинным желтоватым от времени костяным мундштуком, с камешками вокруг горящего красного уголька, не обезобразила бы и королеву, если та вдруг вздумала бы покурить. Глядя на величественную токую руку, сжимающую эту дорогую вещицу, Тийна всегда думала, что или кто превратил это существо в то, каким оно является сейчас. – Чего ты хочешь?
- Мне нужно зелье, - отрывисто произнесла Тийна. – Приворотное. Дай его мне.
Старуха выпустила тонкую струйку дыма из тонких губ и противно, тоненько захихикала.
- Что? Опять? – пискнула она и захихикала еще гаже, тряся своей нелепой головенкой. – И на сколько? На день? На два?
- Варк тебя раздери! – Тийна зло глянула на неё. – Не на день и не на два, дура! Мне надоели развлечения на час, я хочу вечности, так же, как и все люди! Навсегда. Сколько это будет стоить? Я заплачу. Я знаю – у тебя есть это заклятье. Помнишь, когда я просила тебя заговорить мне шрам? Ты говорила, у тебя есть такая книга, с помощью которой можно это сделать, где каждое благо - проклятье, длящееся вечность, но которую побоятся читать и боги – так вот прочти мне оттуда такую клятву, чтобы этот человек любил меня вечно! Время пришло; теперь я не побоюсь; шрам или какая другая царапина того не стоят, но не человек. Пусть тупые боги боятся и дальше! Им, может, есть что терять, а у меня уже все потеряно! Я даже готова измениться, я готова притвориться самым прекрасным и послушным созданием в мире, лишь бы удержать его!
- М-м-м… - протянула старуха, окутывая все вокруг клубами дыма. Её противный смех пропал, она медленно, словно крадучись, обошла Тийну и встала позади её кресла. – А он стоит того? Ведь ты просто не знаешь, сколько на самом деле человеку отпущено блага, которого он не замечает, и которое, в случае утраты, невосполнимо. А жизнь… зона не кончается завтра или послезавтра. Она может быть долгой, бесконечно долгой, потому что даже смерть боится проклятий той книги. Так вот я и спрашиваю – а сможешь ли ты потом нести это проклятье целую жизнь? Стоит ли твой избранник ого?
Она выпустила еще один клуб дыма; её красивая рука легла на плечо Тийны, голос её перестал дребезжать и противно скрипеть, и сейчас, глядя на эту руку с тонким золотым колечком на безымянном пальце, Тийна могла поклясться, что за её спиной стоит прекрасная дева с лицом, сияющим, как от тонкого света свечей, с королевскими голубыми глазами и смоляными густыми волосами.
- Он хорош, - произнесла Тийна. – Он молод и красив.
- Не из сонков? – уточнила красавица глубоким бархатным голосом. Её голубые глаза подернулись поволокой, стали задумчивы.
- Нет, конечно, - шепнула Тийна. Красавица задумчиво и насмешливо приподняла бровь и прикусила мундштук своей трубки. – Он родовит и такой… такой…
- Понятно, - перебила красавица. – Он Господин.
- Да, - произнесла Тийна. – И мне хорошо. Когда я увидела его, я поняла, что не видела никого более совершенного и никого лучше него. А когда он злится – я бы все отдала, чтобы разозлить его побольше! Я хочу только его. Да; я это поняла, как только услыхала звук его голоса.
Красавица задумчиво покачала головой.
- Конечно, у меня есть такое заклятье, - ответила она. – И дело не в цене, точнее, не в той цене, что ты готова заплатить мне – готова ли ты заплатить цену духам, цену, неизмеримо большую? Духи коварны, непредсказуемы и жестоки; и даже я не знаю, что они потребуют от тебя. Не будешь ли ты потом жалеть о своей потере? Он будет любить тебя, но достанет ли у тебя сил радоваться этому, если вдруг болезнь разобьет тебя, и ты не сможешь двинуть и рукой, чтоб приласкать его? Или – еще хуже - он вдруг превратится в жалкую старую развалину, на которую и смотреть-то противно, а? – голос красавицы звенел прямо над ухом у Тийны, и та вздрогнула. Неужели..? – Это произойдет не сейчас и не так уж и быстро, но произойдет обязательно. Это начнет потихоньку происходить с первого же дня, и ты будешь наблюдать, шаг за шагом, как разрушение и порча поражают тебя… или его. Он ничего не будет замечать, он будет слеп, но ты будешь видеть все.
Тийна молчала.
- А если, - вкрадчивый голос красавицы пробрался к другому её плечу, - он вдруг покинет тебя – умрет, например, или духи отпустят его, потеряют свою жертву, - то весь ужас проклятья ляжет на тебя одну. Готова ли ты к этому? Я вижу, ты боишься; ты не признаешься в этом себе, но меня тебе не обмануть. Ты боишься! Ты хочешь спросить и не решаешься. Я отвечу тебе сама. Да, я прочла заклятье из этой книги для себя. Неважно, какое. Но видишь, какую цену я заплатила? А это еще не самое ужасное, что книга может сделать с человеком. Ведь у человека кроме смертного тела еще есть и бессмертная душа; разум. Кот знает, какие страдания способна причинить она, поразив разум? Ну так что, готова ты?
От красавицы пахло духами – обернув голову, Тийна, вздрогнув, увидела все тот же кривой ухмыляющийся рот без зубов, выпученный глаз, полный безумия, и идиотски дергающееся лицо. От старухи воняло старостью, изо рта несло безобразной смесью запахов табака и гнилых зубов. Она кривлялась и хихикала.
- Ну так как? – пропищала старуха противно. – Ты пойдешь на это?
- Пойду, - шепнула Тийна, и ей показалось, что старуха расхохоталась, страшно и радостно.
В другой комнате, которую Тийна посещала не так часто, было куда как богаче. Это был еще один кусочек былой, роскошной жизни, оставшийся после падения Мунивер. Посередине её стоял темный алтарь, и при их появлении на нем вспыхнул яркий, неестественно – багровый пламень.
- Видишь? – старуха обернула к Тийне свой единственный зрячий глаз. – Это пламя твоей любви. Книга уже знает, что ты пришла к ней, и зовет тебя…мне страшно. Вы обе пугаете меня.
- Принц Зар будет моим, - ответила Тийна. Горячие струи воздуха поднимались наверх и тревожили, шевелили тонкие ткани, драпирующие комнату.
- Греховная любовь не доведет тебя до добра, - предупредила её старуха. Тийна стремительно обернулась к ней:
- Принц Зар должен быть моим! – крикнула она, и словно с ней соглашаясь, ярче вспыхнуло пламя на алтаре. Старуха в суеверном страхе таращила свой взгляд на огонь.
- Все, - прошептала она, - все…Я уже ничего не могу изменить…книга хочет тебя.
- Так начинай свой ритуал, ведьма.
- Твоя любовь – грех, иначе бы книга так не звала тебя, - сказала старуха. – Ты можешь погубить вас обоих своим грехом.
- Я решилась! Прекрати меня отговаривать! Иначе я справлюсь и без твоей помощи!
Старуха молча повиновалась; дрожащими руками она положила на алтарь, прямо в пламя, голубой круглый камень, прозрачный и гладко отполированный. Пламя взвилось вверх, словно его раздул сильный порыв ветра, и старуха зябко поежилась.
- Ты не знаешь и малой доли той силы, к корой взываешь, и которая вскоре обрушится на тебя, - произнесла она, но Тийна не слышала её.
- Я хочу получить его любовь, - голос Тийны был зловещ, как карканье ворона на кладбище.
- Я не стану доставать книгу, - сказала старуха, - это слишком опасно. А то заклятье, что нужно тебе, я помню наизусть. Ты готова? Еще не поздно, можно остановиться!
Силы тьмы и мрака, мне нужна ваша помощь! Возьмите её жертву и душу и дайте силы! Пусть она снизойдет на этот камень и умножится!
Кристалл тревожно звякал на алтаре, словно его бил озноб, когда на него начали опускаться витки золоченой нити, и старуха нараспев что-то говорила. Нитки впивались в кристалл – Тийне казалось, что она слышит шипение, с которым они плавят голубую муть, погружаясь в неё. Кристалл звенел все отчаяннее, и колдунья перерезала туго натянутую нить ножом с серебряным лезвием.
- Теперь ты сама, - сказала старуха. – Подойди и дай духам их жертву. Они просят у тебя подарка – слышишь? О, я их слышу! Их тут много; так много я не видела никогда! Они летают, они беспокоятся и ждут…
Тийна прислушалась; и услышала – множество тонких писклявых голосков, которые не заглушал даже вой ветра, стучащегося в ветхие стены дома. В темноте словно тысячи насекомых летали, жужжа, сталкиваясь, беспокоясь. Они витали вокруг её головы, рук, они словно осматривали её всю, выбирая, что бы отнять, чем бы поживиться.
- Ну? Они ждут! И долго ждать не будут! Решай.
Тийна ухватила протянутый ей нож, грубо схватила клок волос и полоснула по скрипнувшей пряди. Шикарный локон, кинутый на алтарь, вспыхнул этим неестественно ярким багровым пламенем, и в свете его Тийна увидела духов – с радостным писком они слетались на горящие волосы, и их становилось все больше и больше.
- Мало, мало! Ты дала слишком мало – сама смотри, как их много!
Тийна полоснула по волосам еще и еще, и роскошные черные блестящие пряди сыпались на алтарь, рассыпая вокруг яркие искры. Духов становилось все больше, и Тийна в отчаянии поняла, что даже её роскошных волос не хватит, чтоб рассчитаться с ними.
Глаз старухи, стоящей за алтарем, был абсолютно безумен, пламя освещало её лицо багровыми сполохами и делало еще более жутким – то это была полубезумная старая развалина, то беспощадная и прекрасная колдунья, в жестоких глазах которой было непонятное ожидание.
- Мало, глупая девчонка! Неужели ты думаешь, что это – достойная плата за вечность?! –крикнула она.
Духи были уже настолько сыты и сильны, что их было видно так же отчетливо, как, например, руки – руки с зажатым в них ножом. Маленькие светящиеся точки летали меж её пальцев, вокруг запястий, словно ласкаясь к ней, и Тийна поняла, какая им нужна пища. Кровь, как всегда кровь. Нет ничего более простого и сильного, чем кровь, и ни одна мало-мальски серьезная клятва не обходится без крови. Но – и ни одна опасная…
- Ну же! Или отступи; пока еще не поздно.
Тийна слегка уколола палец острием – выступила маленькая капелька, яркая и блестящая, как вишенка. Золотые точки-духи тут же налетели, впитывая, пожирая её. Казалось, они пытались вгрызться в плоть, выпить всю кровь, а вместо неё наполнить тело сиянием – Тийна видела, как кончик пальца её стал каким-то волшебно-прекрасным, неестествен прекрасным, словно под кожей текла не алая, а золотая прозрачная кровь. Она вздрогнула – и засмеялась радостно, глядя, как рука её обретает этот нечеловеческий свет, и старуха задвигалась, забеспокоилась:
- Что, что ты видишь? Что духи даруют тебе?
Тийна повернула ладонь к колдунье, чтоб та смогла рассмотреть её странную красоту. Старуха с благоговением смотрела на невиданное зрелище.
- Я придумала, - торжественно и радостно произнесла Тийна, - как мне избавиться от шрама.
Глядя в зеркало, она стиснула зубы и уверенно провела лезвием по щеке. Стало очень больно; шрам был очень толст и груб, и даже острое лезвие не сразу прорезало его…может, оттого, что так трудно резать самоё себя, свое тело?! Тийна даже закричала, из глаз её брызнули слезы, она изо всех сил зажала горящую щеку ладонью. Сквозь пальцы её текла кровь, глаз, под которым она сделала надрез, не желал открываться, веко словно свинцом налили – точно так же, как и тогда, когда это сделал Дракон. Зато она перерезала неровно сросшуюся кожу, которая, словно стяжка, тянула вверх кожу на скуле и заставляла кривиться рот. В услужливо поднесенное старухой зеркало она увидела себя – глаза были полны слез и боли, пальцы окровавлены, и тысячи, миллионы золотых искр пляшут на её лице! Они впитывали кровь поспешно и жадно, дочиста отмывая руку, и боль отступала. Медленно, не веря до конца своим ощущениям, она разжала пальцы, с которых поспешно исчезали темные пятна, и ахнула: золотыми нитями духи вышивали на её лице узор диковинный, тонкий и прекрасный, какие-то причудливо переплетающиеся тонкие ветви, среди которых распускался невиданный цветок, и это было так прекрасно, что не было слов, чтоб описать это.
- Боги, какая красота, - пробормотала старуха, отступая в тень. – Какую же плату вы потребуете за неё?
- Смотри, трусливая старуха! – ликуя, прокричала Тийна. – Смотри, как я прекрасна! Видела ли ты когда-нибудь что-нибудь подобное? Разве это не стоит той платы, что заплатила ты?! Пусть я буду такой очень малое время, но за это время весь мир ляжет к моим ногам!
Смело она рванула платье, обнажая грудь и руки, смело провела ножом по коже… и старуха в ужасе отступила в темноту, глядя, как обезумевшая женщина полосует себя ножом, крича от боли, и как кровь льется потоками по её телу, и ненасытные духи зашивают её раны золотыми нитями…
…Тийна проснулась в абсолютной темноте; алтарь давно погас и был холоден. Она лежала на полу, обнаженная, на ложе из обрывков своей одежды, прикрытая своим плащом. Произошедшее было так живо в памяти, словно она и не забывалась сном. Она шевельнулась, и тут же ощутила незнакомую, странную тяжесть на шее, колкое и холодное прикосновение. Тронув шею рукой, она обнаружила какое-то украшение, бусы из мелких обломков какого-то камня.
- Что это? Чье это? – пробормотала она.
Звук её голоса был тих, но занавеска, отделяющая одну комнату от другой, тут же отдернулась – старуха словно стояла за ней, дожидаясь, когда она проснется.
- Теперь это твое, - отрывисто произнесла она, кинув Тийне груду какого-то тряпья. – Оденься… и уходи. Никогда не приходи сюда больше. Ты напугала меня; ты проклята так, что страшнее не может проклясть даже лютый враг. Твой кристалл не выдержал и лопнул. Это его обломки у тебя на шее. Не потеряй их; это твой разум отныне. Если потеряешь его – потеряешь разум навсегда.
- Но…- Тийне стало страшно. На миг ей показалось, что все её тело покрыто кровоточащим ранами, иссечено ножом, и что когда старуха зажжет свет в этой крохотной комнатке, она ужаснется тому, что сделала с собой.
- Не желаю ничего слушать! Ты сама этого хотела. Я до последнего предлагала тебе отказаться. Теперь наслаждайся своей красотой!
Безжалостно старуха втащила в комнату факел – Тийна взвизгнула и закрыла лицо ладонями, - и сорвала темное покрывало с огромного зеркала, стоящего на полу. Свет отразился от блестящей глади и наполнил всю комнату.
- Смотри! – сильным и звучным голосом прокричала старуха над головой зажмурившейся от ужаса Тийны. – Кто теперь прекраснее тебя? Кто сможет отказать твоему зову? Ни единый мужчина! Даже женщины падут жертвами твоих чар – они готовы будут смотреть на твою красу, они будут любоваться тобой и сделают все во славу своей прекрасной госпожи! Этого ты хотела? Так получи!
Медленно Тийна отняла ладони от лица – и сама была очарована собой.
- Нет, это не смертная, – пробормотала она, поднимаясь во весь рост. – Духи, верно, ночуют в покоях богинь, раз знают, как они выглядят… и раз смогли сделать такое.
Старуха молча покачала головой, рассматривая её отражение в зеркале.
Тийна была прекрасна и совершенна.
Такой красоты трудно придумать и описать невозможно – скажу лишь, что совершенное, чудесное тонкое тело её словно светилось насквозь, как самый тонкий фарфор в свете свечей. Следы от её стройных ножек достойны целовать лишь боги, в волосах цвета звездной ночи запутались реки, подпитывающие вечной жизнью бессмертных, тонкую талию и прекрасную лилейно- белую грудь мог придумать лишь сам Творец в момент наивысшего вдохновения.
Но загадочнее всего был золотой цветок на её щеке; узор, словно проросший в коже, начинался где-то в волосах, оплетал ровную дугу брови, спускался по скуле и расцветал причудливо на щеке, тонкими нитями продолжаясь на шее и плече. Более изысканного украшения нельзя было и придумать, и ни один земной мастер не смог бы сделать такое.
- Чего же ты напугалась, старуха? – медленно произнесла Тийна, поворачиваясь то так, то этак, чтобы рассмотреть себя со всех сторон. – И дня мне хватит, чтобы весь мир стал моим, и я буду играть с ним, как того пожелаю, вертеть его в своих пальцах, как игрушку. Какая карянина покажется страшной после такого могущества? Ты глупа, старуха; ты платишь дорого, но попросила мало. Оттого терзаешься; я не пожалею ни на миг.
- Может быть, - задумчиво согласилась та. – Только теперь ты сама полна духами, они гнездятся в твоем теле, словно черви в трупе, и только эта нитка бус удерживает их в тебе и не дает им разорвать тебя в клочья. Понимаешь? Ты отдала им себя всю, ничего не оставив себе, и я не знаю, велик ли твой поступок или просто безумен. Теперь, думаю, я могу сжечь свою книгу, в ней нет ни капли силы. Ты сама теперь опасна, как эта книга. Уходи. И забудь это место.
Тийна лишь равнодушно пожала плечами.
- Зачем ты мне теперь, глупая старуха? – пробормотала она. – Разве я приходила к тебе когда-нибудь за чем иным, кроме приворотного зелья? Но теперь-то оно мне ни к чему. Теперь даже подлый Шут не устоит против моих чар – о, как он будет страдать за свою дерзость и жестокость! Он первый; а потом, когда он будет доведен до отчаянья, я отдам себя принцу Зару. И Шут покончит с собой от безысходности…
**********************************
Ну что, начинается?
Похоже на то.
Начинается то, во что мы не верили, разгуливая по Пакефиде. То, во что вообще не верит ни один нормальный здравомыслящий человек – колдовство.
А то! И знаете что – не верьте.
В вашем мире его, наверное, осталось так мало, что, даже проходя мимо, его трудно разглядеть. А здесь, в мире диком, невежественном, оно было. Человек был так слаб, что не мог полагаться ни на что иное, как на чудо. И чудо это случалось. И это было так же естественно, как дыхание, как мысль. Некоторые люди, ужаснувшись могучей силой некоторых чудес, находили способ заточать их в какие-либо вещи, становившиеся темницами этому чуду на века, и горе тому, кто находил эти темницы спустя столетия, потому что чем мир был моложе во время сотворения чуда, чем невиннее разум-творец, тем сильнее было чудо, и опаснее артефакт.
Как ни странно.
Но сейчас рассказ пойдет не о том. Да, не время. Сейчас мы осветим ситуацию, которая происходила во дворце – а это важно, потому что там тоже начинались чудеса.
*************************************
А Шут – Шут, сама невинность! – даже не подозревал, какие тучи сгущаются над его головой, и что приговор неудовлетворенными женщинами уже вынесен, и карающий меч правосудия уже занесен, хе-хе... После своего дикого сна он не мог уснуть и ворочался на своем ложе и так, и этак, стараясь устроиться поудобнее. Его кровать, роскошная, старинная, раньше принадлежала кому-то из королевской династии (не «кому-то», а Кинф Андлолор, мой друг! Наверное, он тешил так свое самолюбие, что хоть таким образом, но проник в её постель. Принимается.), со множеством атласных подушек, была удобна, и не в ней крылась причина его бессонницы. Чтобы заснуть, он взял четки и постарался читать молитвы, но скоро рука его просто перебирала крупный ровный жемчуг, а мысли, тайком сбежавшие от благочестивых слов, снова и снова возвращались к мысли, не дававшей ему покоя, и мозг решал одну задачу, быть может, труднейшую в его жизни.
Так значит, она здесь, Кинф Андлолор Один… палец отделил жемчужину от ряда других и она скользнула вниз по нити, сверкнув розоватым светом в отблесках пламени.
И она, эта самая Кинф, наверное, поначалу и не узнала его. Забыла за давностью лет. Конечно, что он для неё? Всего лишь маленький, ничего не значащий эпизод из её прежней жизни, проходившей в блеске и величии. Проклятая женщина… Еще одна жемчужинка скатилась вниз. Интересно, а зачем же она все-таки сюда явилась? Мстить за семью или все-таки, как надеется Чет, она посол соседей? Ну да, посол, как же не так… Зачем же еще, кроме мести, являются такие люди – переодевшись в чужое платье и с таким опасным лицом? А где, кстати, её брат, Крифа? Наверное, умер. Жаль… Жаль.
Шут задумался, опустив голову на грудь; жемчужины перестали ссыпаться из его ладони. Какая же она все-таки красавица! Годы не отняли у неё ни юной свежести, ни огня во взоре. Черты её лица, правда, стали резче и четче, но что может быть лучше гордого чеканного профиля, который, по идее, имеет право красоваться на монетах? И грудь – какая роскошная теперь у неё грудь!
- Это что еще такое? – его размышления прервало появление у его кровати некой женщины, робко озирающейся по сторонам. Шут поднялся и уставился на красавицу – ибо это была именно красивая женщина из царского гарема, видимо, новенькая, раз Шут ни разу не видел её. И девица с некой долей робости разглядывала покои, ничем не отличающиеся от царских, а может, и превосходящие их по изысканности убранства, как, впрочем, отличался и сам Чет от хозяина этой комнаты, удивленно выглядывающего из-под полога. В нижней белой рубашке с расстегнутым воротом, в карянских срамных штанах, обтягивающих ноги, зад и все остальное, он сидел, уперев руки в колени и таращился на деву.
- Ты откуда взялась? Впрочем, постой – откуда ты взялась, я догадываюсь. А знает ли царь Чет, что ты здесь? – поинтересовался Шут, спуская одну ногу на пол (принял охотничью стойку, надо полагать). Девица подняла с лица вуаль и с симпатией улыбнулась Шуту:
- Я из гарема, - ответила она.
- Это я понял, - Шут спустил на пол и вторую ногу, оглядывая (тоже с симпатией) девицу, довольно хорошо сложенную, да других в гареме и не водится. – Ты здесь зачем?
- Меня зовут Кнал, - она кокетливо сбросила своё покрывало и принялась играть своим длинным блестящим локоном. – И царь Чет велел мне найти тебя и развлечь, чтобы тебе не было одиноко этой ночью.
- Да-а? – протянул Шут, ничуть не удивляясь. – Ну-ну. Очень кстати. И как ты будешь меня развлекать?
Она пожала плечами, немного смущаясь. Ну, как женщина может развлечь мужчину..?
Увидев её замешательство, он улыбнулся и требовательно протянул руку:
- Иди сюда.
Ей оставалось лишь повиноваться.
…Немного позже Шут неторопливо затягивал широкий кушак на талии, а Кнал, зарывшись в одеяло, наблюдала за тем, ка он одевается.
- Как тебя зовут? – спросила она, любовно разглаживая ткань на постели, все ещё хранящую тепло его тела. Шут застегнул ворот рубахи и обернулся к ней.
- Разве ты не знаешь? Я Шут, просто Шут.
- Неправда. Должно же быть имя, которое тебе дали при рождении родители, мать с отцом.
- Я не имею права больше носить его, - ответил он. – Король Андлолор отнял его у меня.
Кнал хихикнула.
- Разве можно отнять имя? Даже если тебе запретят так называться, ты же помнишь его?
- Я действительно не помню; но всего ты не понимаешь. Мое было не просто звук, и оно… если у тебя отнимут монету, ты можешь помнить её тяжесть и блеск, но самой монеты у тебя уже не будет. Так и с моим именем.
Он снова прыгнул в кровать и обнял девушку. Она уткнулась лицом в его грудь и прикрыла глаза.
- А сколько тебе лет? Это-то не секрет?
Он ухмыльнулся.
- Нет, не секрет. Мне двадцать шесть лет.
- О, ты так молод! И красив,- она с обожанием глянула в его лицо. – Можно, я буду чаще приходить к тебе?
- Можно.
- А ты можешь попросить царя, чтоб он подарил меня тебе? Я буду только твоей, - соблазнительно промурлыкала она, щуря глаза.
Шут задумчиво посмотрел на неё. Может, и в самом деле взять её себе? Она красива; она достаточно умела и страстна, чтоб…
Нет; он покачал головой. Зачем обманывать себя? Она не заменит ту, другую.
Проклятая женщина…
- Не думаю, чтоб царь согласился расстаться с такой красоткой, как ты, - ответил он, обманывая. – Разве что я украду тебя? Но в любом случае я у него попрошу. А теперь тебе нужно собраться поскорее и пойти к себе. Ко мне кое-кто придет.
- Женщина? – ревниво произнесла Кнал. Какая смешная… Будто её ревность может заставить его не встречаться с другими женщинами!
Он ласково провел по её обнаженной спине:
- После тебя у меня нет желания встречаться с другой, ты выпила мои силы без остатка… нет, детка, придет не женщина. Придет царь.
- Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросила она.
- Он всегда приходит, когда ему нужно попросить совета. А он ему нужен, раз он послал тебя как следует разбудить меня. Ну, ступай.
Шут оказался прав – Чет явился через полчаса. Он был озабочен и возбужден одновременно. И эта странная смесь чувств была написана на его лице так явно, что и не умеющий читать прочел бы.
- Как тебе Кнал? – спросил Чет, плюхаясь в кресло и нервно потирая руки.
- Ничего; спасибо, - ответил Шут.
Повисла тягостная тишина; оба молчали, думая о своем. Царь боялся спросить – а Шут не спешил с беседой. Время тоже словно замерло, не осмеливаясь нарушать торжественный покой скорым рассветом, и осталась лишь тишина, опасная и острая как донельзя отточенное лезвие.
- У нас еще гость, - сказал Чет, нарушив эту тишину, и время помчалось своим привычным ходом, словно звук его голоса был сигналом к старту. – Какой-то рыцарь Натаниэль. На груди герб. Морда кота, что ли… Рычит как лев. Пьян…Что скажешь?
- Какой-то? – переспросил насмешливо Шут. – Знавал я одного рыцаря с тигром на гербе, но если ты настаиваешь, что у этого рыцаря кот…
- Не придирайся! – огрызнулся царь. – Темно было, я мог и не рассмотреть. Так кто это?
- Помнишь, ты рассказывал, что во время первого перехода через Черные ущелья твои войска так погнали, что вы предпочли спрятаться в этих смертельных ущельях и отсиживаться там месяц, чем снова столкнуться с пограничниками?
- Ну?
- И ты не узнал его?! Думаю, он один навел на тебя такой ужас, что тебе показалось, что за тобой гонится целая армия. Натаниэль, Красный Лев, командовал долгое время этими пограничными отрядами.
- Ого! А эти олухи сказали, что поймали его!
- Поймали? Небось, еще и связали? Вели развязать немедля! Если он, не приведи Яр, увидит, что его связали, ты помчишься, царь, в свои Черные ущелья снова. Вели перенести его в комнату, а поутру, когда проснется, с почетом отпусти на все четыре стороны, как дорогого гостя.
- Снова – отпусти! А почему бы просто не отрубить ему голову, пока спит?
- Царь! Это воин; и как бы он ни был пьян, он почувствует сталь, угрожающую ему. И проснется; и тогда не факт, что я смогу защитить тебя – даже с учетом того, что когда-то я был с ним в дружеских отношениях.
- Проснется?!
- Проснется, царь. У него чутье зверя – может, поэтому он до сих пор жив, а уж у него-то всегда хватало недоброжелателей, уж поверь мне.
- Понятно. Снова твой дружок, и снова ты выгораживаешь его!
- Не веришь мне? Хорошо; вели сию секунду отрубить ему голову – нет, не сейчас. Дай я сначала уеду из дворца, или даже покину столицу…
Чет поморщился; на лице его было написано, что он страстно хочет сию же минуту что нибудь этакое гадкое с рыцарем сделать – например, попытать его, - или еще что, словом, поступить так, как того хотелось бы ему лично. И слушать Шута ему не хотелось. Но жизнь кое-чему все ж научила его; и он со вздохом в очередной раз смолчал, принимая совет Шута.
- И еще, - Шут поморщился, словно говорить не хотелось, но он не мог промолчать. – Ты мне друг, царь. Безусловно, ты мне друг. Доказательство тому то, что я до сих пор жив… и ты – тоже, кстати. И потому, что ты мне друг, я скажу – я не могу молчать. Тебе угрожает опасность, но не от рыцаря Натаниэля – вообще забудь о нем, завтра я позабочусь о нем сам. Просто провожу его прочь из дворца, и все.
- О чем ты говоришь? – насторожился Чет.
- Приезжий гость, - произнес Шут, и краска схлынула с его лица; он мучительно потер лоб рукой и застонал, как от сильной боли – боги, боги, что наделал?! Но поздно каяться… - Мне кажется, это принцесса Кинф Андлолор.
Чет подпрыгнул как от удара.
- Что ты несешь?! Она же умерла! Ты сам рассказал, что нашли её могилу! А Первосвященник сказал, что ты опознал её вещи!
- Значит, это была другая женщина, - крикнул Шут, страдая. – Что фата? Её могли украсть, Кинф могла её продать, потерять… Мне показали лишь обрывки старой тряпки и череп – и я лишь сказал, что когда-то эта вещь принадлежала Кинф! В конце концов, это лишь тряпка! Что ты от меня хочешь?! Я говорю то, что вижу, а вижу я знакомое мне лицо, и юношу этого раньше я видел при дворе Андлолора, притом – в юбке! Это женщина, говорю тебе.
- А мои советники в один голос твердят, - ехидненьким голоском произнес Чет, - что на вензеле у него написано, что он – наследник богатейшей династии в Мирных Королевствах, и я склонен им верить!
- Как ты упрям, царь! Ты понимаешь, что она может убить тебя? Вели сию минуту ворваться к ней в комнату и казнить её! У тебя на то есть все права, она женщина-кинф, преступившая законы богов!
- Да ты с ума сошел?! Ты сам кричал о том, чтоб я не смел покушаться на приезжих, и вот тебе на – казнить!
- Тогда просто прогони.
- А коль это и в самом деле наследник Дракона? Мне был бы выгоден мир с кнентом богатого соседа! И плевать мне на то, что принц его – баба-кинф!
- Ты не слышишь меня, царь? Если это – баба-кинф, то это Кинф Андлолор Один. Только она.
- Так докажи мне это! Но если ты, несчастный, мне наврал, и своими подозрениями оскорбишь мне гостя, и он уедет, не заключив со мной никакого соглашения, мне выгодного, я сам прирежу или отравлю тебя, и чихал я на обычаи твоей страны!
- Хорошо, - остывая, сказал Шут. – Я докажу. Кто я? Всего лишь Шут, дурак. Я вызову гостя на поединок, и ты увидишь, что это женщина. Она не сможет даже вынуть свой меч из ножен своими изнеженными королевскими ручками, и все увидят, что она…
- Ну Ин с ней! Пусть! И что дальше? Пусть она баба, и что? Она – принц, понимаешь? Я не хочу иметь дело с Драконом.
- Ты просто выгонишь её из страны. И любой Дракон тебя поймет. Женщины-кинф не в чести и по ту сторону гор. Её может признать Дракон, но не мы. И он вынужден будет уважать наше решение, потому что это - обычаи нашей страны. Главное – следи за приезжим, и все.
**************************************
Стоп-стоп-стоп! Не, я не понял. Так это что же получается – кар, чистокровный, высокородный - и за сонков?!
Ты еще скажи – «наш – и за немцев?!». Вот, получается, так.
Ах, он, изменник!
Да, и сразу – изменник!
Но он же клятву давал, королю присягал!
Ну и что теперь, застрелиться, что ли ? Из лука? Почисть мозги, Саня! Ты знаешь, почему он шут?
Не помню…что-то там с…
Принцесске Кинф же он написал письмецо любовное, весьма развратного содержания, осел, а ему ручки-то по самый локоток Палачик и оттяпал, чтоб не писал больше пакостей.
Да ну?!
Ну да. По приказу короля, по жалобе наследной Кинф.
Но как же это-то… руки обратно-то..?
Руки-то? Да… Крифа тайком его из темницы выкрал да отдал Савари, а уж тот постарался. Что уж он там делал – неизвестно, но факт остается фактом, прирастил руки и долго прятал беглеца. Но вместе с руками, знаешь ли, и его рыцарство у него отняли, и имя – он же говорил? – и клятвы все, значит, забрали обратно.
Да уж, есть резон сердиться.
Да уж есть! А Чет мог бы его велеть убить. Несмотря на все его искусство владения оружием; никто вечно на земле не живет. Однако ж не убил.
Да, сложненькая история.
Сложненькая.
*********************************************
Само собою, спать после всего произошедшего не хотелось. Кровь кипела; ах, как кипела кровь!
Шут дождался, когда уйдет царь и хорошенько закрыл дверь, словно его мысли были материальны и могли выскочить наружу и выдать его.
Прежде всего – успокоиться. Он налил себе вина, стараясь хотя бы перед самим собой казаться спокойным, но это не вышло. Руки его тряслись от возбуждения. Так; что беспокоит? Кинф; обманывать себя уже смысла нет. Он просто не сможет дольше терпеть её присутствие рядом с собой в мужском платье. Поэтому он и хотел выдать её, чтобы все видели, что она женщина, и чтобы он был рядом с ней, как с женщиной… голова треснет от этих сложных раздумий.
Но если даже она и откроется, то Чет выгонит её из страны. Выгонит; и покоя не будет и после – Шут уже ясно представлял себе, что тогда он пойдет за ней вслед, в другую страну, преследуя ли, сопровождая ли… Покинет родину, всех, и глупого царя, который так в нем нуждается…
- О, это невыносимая мука! – прошептал он. Ему казалось, что мысли, мечущиеся от ненависти до любви, разрывают его пополам, как выстрелы баллисты разрушают башню. – Что делать?
Сидеть в темной комнате в одиночестве становилось невозможно; казалось, он сквозь толщину каменных стен чувствовал её присутствие, слышал её шепот… прислонившись щекой к холодному камню, он думал, что слышит её шаги, и опущенные веки дрожали.
- Нет, это невыносимо!
Лучше выйти в сад; там холодно, холод отрезвит его. Если повезет, то можно встретить покладистого стража, готового пренебречь своими обязанностями и составить ему компанию за карточным столом. Вместе можно напиться и пойти в ближайший дом с приветливым фонариком над входом – туда, где толстые грубые бабы жирно румянят щеки дешевой помадой, заставляют величать их «дамами» и выделывают невероятные штуки в постели за весьма умеренную плату… Забыться, забыться!
Наверное, неприметный серый плащ, каковым пользуются простые горожане, был у каждого обитателя замка, не только у принцессы. Пожалуй, у Шута он был ещё более замызганный и мятый, чем у неё, порядком залитый вином – темные неопрятные пятна украшали его грудь, - и на полах засохли шлепки грязи. Шут тщательно затянул завязки на груди, пряча фиолетовый костюм с серебром, и натянул капюшон на глаза – мало кто в столице мог похвастаться такой же серебряной роскошной гривой, как и у него, тем более – чистой. После некоторых раздумий прихватил кошель с монетами – не золото, конечно, золото в столице такая же редкость, как и чистые волосы. Руки пачкать не хотелось – так он обычно делал, если не хотел, чтобы обращали внимание на его ухоженные вычищенные ногти, просто зачерпывал на улице пригоршню весенней грязи и тер её меж ладонями. Выбрал перчатки, пожалуй, слишком хорошие для того, чтоб на них не обратил внимания какой-нибудь воришка. А, какая, к черту, разница! Все равно ни для кого не секрет, что господин Шут погуливает в город!
Он влез на кровать, безжалостно топча дорогие подушки, и с силой нажал на круглый диск солнца, маленькую бронзовую пластинку на стене. Стена под его рукой подалась, бесшумно уходя назад, открывая ему темный коридор, выложенный красным кирпичом – увидеть цвета кладки в кромешной темноте он не мог, но знал это наверняка. Он вообще знал каждый камешек в этом подземелье. Шут скользнул в темноту и отпустил диск; стена, дрогнув, сама собой встала на место.
- А-а, это снова ты. Давненько не виделись…
Тихий голос, казалось, раздавался прямо в его сознании, и над головой вспыхнул голубой камень величиной с кошачью голову.
- Давненько, - подтвердил Шут и двинулся вперед. По обеим сторонам тоннеля вспыхивали одинаково круглые голубые Камни, и в их шевелящейся мути угадывались черты лиц, неясные, смазанные, распадающиеся на шевелящиеся волокна тумана…
Эти потайные ходы сохранились издавна – еще первые правители из династии, строившие дворец, велели сделать их и украсить не чем-либо, а магическими камнями, которые в свое время отбивали в военных набегах у различных магических Орденов. Огромная магическая сила, заключенная в Камни, была замурована в фундаменте здания – это ли не величие?! Каждый из Камней, имеющий свое имя, которое еще помнил внешний мир, и помнил с содроганием, был вмурован в стену опытным магом и запечатан таким заклинанием, силу и ужас которого и вообразить себе невозможно. И теперь они были просто узниками, уже не один век служащие лишь украшением. Если в преданиях и вспоминали их имена с благоговением, то сами обитатели замка даже не подозревали о том, что под ногами у них дремлет древняя сила, а те, кто знали, воспринимали их просто как странную диковинку. Болтливые стекляшки… Это ли ни ничтожество?
И теперь они, пыльные и старые, скучали в одиночестве. Их навещал лишь Шут, но и тот редко. Иногда он протирал их тряпочкой, и за это они души в нем не чаяли.
- Ну что, изменник, до сих пор жив? И как же тебя до сих пор не прихлопнули?
Шут неопределенно пожал плечами и улыбнулся; его улыбки никто не видел, но камням незачем было видеть его лицо, чтоб знать, что он улыбается.
- Как-то не решили никак, - неопределенно ответил он.
- А куда же ты тогда собрался? Небось, сбегаешь из замка?
- Да пока нет. Прогуляться решил. Где тут выход за пределы замка?
- Третий поворот налево, первый направо, - ответили ему. – Так почему же тебя никто не прихлопнет?
- Не знаю.
- Да ладно тебе! Чего ты как не родной? – возмутились Камни, видя, что им не удается вывести его из себя. – Та-акой серьезный… Будто снова замок захватили. Или снова тебе руки отрубили – но тогда ты вообще скучный был… Может, тебе приведение примерещилось? А то ведь вопил ты сегодня во сне.
- Может, и приснилось чего, чему сниться не нужно было бы, - покладисто согласился Шут. – Только вот подслушивать, что творится у меня в спальне, ни к чему.
- Да? Да? – в восторге оттого, что удалось вывести его из равновесия, заголосили наперебой Камни. Их голоса в его голове из слаженного хора превратились в тысячи тонких раздельных голосов, и каждый из них пакостливо пищал свое «а что ты сделаешь?». - А что ты нам сделаешь?
- А вот как тресну…
- Ха! Ха! И получишь еще больше магических Камней, только маленьких! Ха! Ха! Ну, так что там за приведение? Ты видел старого короля? Он, поди, обещал тебе, мерзавцу, шкуру содрать и углей за пазуху насыпать? Он это любил!
- Нет. Я видел Савари. Он сидел и пил вино.
- Ах, Савари! Савари! Вот где был маг! А знаешь ли ты, продажная шкура, что добрую часть из нас заключил в стену именно он? Эскиль и Занзан, Тенем и …
- …Сюзар, Варсам и Кэтем, - продолжил Шут. – Этот список известен моей продажной шкуре.
- А что тебе обещал Савари? Он, поди, напился, как свинья и обещал разорвать тебя лошадьми?
-- Ничего он не обещал, - сказал Шут. – Он меня и не заметил. Сидел, пил себе Горячую Настойку вперемежку с «дроздами».
- Сидел в твоих видениях и тебя не заметил? – развеселились Камни. – Да у тебя видения бесконечно глупы! И кто тебе поверит, что Савари пил «дроздов»? Он их не любил; да и зачем приведению пить вино?
- А кто сказал, что Савари умер? – с хитрой улыбкой спросил Шут и наступила кромешная тьма – в такое изумление и даже в волнение поверг он Камни. – Что, рады, Эскиль и Занзан, Тенем и Сюзар, Варсам и Кэтем? Его жизнь может означать для вас свободу.
Неверный, слабый свет загорелся над его головой.
- Так ты утверждаешь, что Савари жив?
- Как я, - подтвердил Шут и продолжил путь.
- Значит, они возвращаются, - тихо заключили Камни.
- Кто? – насторожился Шут. – Кто - возвращается?
Камни помолчали.
- Недавно, - после длительной паузы проговорили они, - мы ощутили древнюю магию. Она пела нам колыбельную, и мы уснули. А когда проснулись… посмотри налево, вон туда.
В указанном месте свет вспыхнул ярче, и Шут с изумлением обнаружил на месте одного из Камней пустоту. Он провел рукой по впадине – казалось, кирпич еще не остыл после воздействия на него заклятий.
- Это был Ролл, - сказали Камни. – И его вставляли одним из первых. Сотни лет назад. Ты же понимаешь, что вынуть его может лишь тот, кто вставил? Так вот его вынули. Не разломали, не искрошили, а вынули. И вынул тот человек, который сотни лет назад заточил его здесь. Понимаешь? Человеческий век не долог, мы думали – мы здесь навсегда, но теперь видим – маги возвращаются из такого далека, откуда никто еще не приходил.
- Зачем его вынули? – задумчиво произнес Шут.
- Да уж не затем, чтоб полюбоваться, - ехидно ответили Камни. – Ролл был силен в свое время. И вместе с человеком, который потом обманул его и заточил здесь, свершал великие дела. Это, конечно, тайна, но… приближается такое время, в которое возможно все, и мы уже чувствуем, как шатается мир.
- О чем это вы? – насторожился Шут.
- О том, что Король Андлолор своими руками вырыл себе могилу! Ты помнишь план замка?
- Но при чем тут …
- При том. Ни одно пророчество нельзя не слушать! Он забыл Легенду Трех. Замок раньше был крепостью, доброй каменной крепостью о трех крыльях. Он стоял на холме, словно звезда о трех лучах, и в каждом крыле жили потомки Братьев, Породненных Железом. Андлолоры опирались на мощь этих кланов, их невозможно было победить! С какой бы стороны не подступал враг – всюду его встречали воины и держали оборону, покуда не приходила помощь их других крыльев замка. А воевали на заре времен куда больше, чем сейчас, можешь мне поверить, и сюда приходили воины посильнее и пострашнее, чем полудикие сонки! И все атаки были отбиты Братством. И мы подпитывали мощью магии этот тройственный союз, нас заточили сюда для этого! А последний Андлолор? Он разрушил Братство! Он изгнал рыцаря Натаниэля – для тебя секрет, что он прямой потомок одного из Братьев? Кобылу он пожалел… Имя второго Брата вообще забыто; его крыло замка было отведено под гарем! Крепость превращена в сундук скупца, набитый золотым хламом! Ковры и хрусталь! Цветы! Теперь все возвращается; Равновесие меж нами нарушено, и мы даже не знаем, какие силы разбужены изъятием Ролла. Ролл был основным камнем в крыле Братства, потомком которого является рыцарь Натаниэль – ты же слышал, что он тут? Это не случайно; быть может, его присутствие как-то удержит Равновесие…
- Ничего не понимаю, - пробормотал Шут, еще раз коснувшись пустого места в каменной кладке. – Вы говорите о странных вещах, которые меня пугают. Значит, все те события, что происходят, не случайны, и люди, что пришли в замок..?
- Мы зовем их, - кратко ответили Камни. – И скоро вернутся былые времена, и могучие воины тех сражений. Их будут прогонять, а они будут возвращаться. Их будут убивать, но будут приходить их потомки – в конце концов, это для вас, людей, века и годы – много, а для нас время не имеет значения. Они будут возвращаться; только вынув нас всех до единого, можно разрушить Братство и отпустить их, но кто осмелится тронуть нас?
- Вот как, - пробормотал Шут. Он уже забыл, куда направлялся, и мысли одолевали его. – Я думал, древние легенды – не более чем красивые пугающие сказки, и…
- Да? – насмешливо переспросили его Камни. – И много ли валяется на дороге говорящих Камней?
- Значит, мне не выгнать её отсюда, - задумчиво произнес Шут. – Она вернется снова?
- Она – это принцесса Кинф? Она уже тут? – переспросили Камни.
Шут не стал объяснять. Молча поспешил он к указанному выходу, и Камни проводили его в тишине своим светом.
Идти к шлюхам расхотелось; захотелось другого – выйдя из потайного хода на весенний холод, он оглянулся, выискивая что-то, и нашел: устало бредущего сонка-солдата, ведущего на поводу лошадь. Приглядевшись, Шут определил, что это лошадь Первосвященника (иначе бы усталый сонк вскарабкался на неё).
- Как кстати, - пробормотал Шут, направляясь к лошади.
Сонк непонимающе вытаращил глаза, когда незнакомец в замызганном плаще вцепился в поводья. – Куда лезешь, неумытая рожа, - ругнулся он машинально, но, увидев под капюшоном знакомую седую шевелюру, примолк.
- Мне потребуется эта лошадка, - ответил Шут, ловко подкинув монетку. Сонк не менее ловко поймал её и изготовился возражать, но Шут пресек его отговорки на корню. – Если Первосвященник будет спрашивать, где его транспорт, скажи – я взял. Думаю, мне он простит.
Он развернул всхрапнувшего коня – тот, разумеется, был недоволен, что вместо теплой конюшни его ожидает путешествие по холоду, - и, пришпорив его, помчался в ночь.
******************************************
Слушай, однако, скучно.
Какой ты, однако, честолюбивый, Белый!
Конечно. Зачем мы затеяли жизнеописание этой страны с её войнами и героями, если о нас нет ни словечка? В конце концов, мы не последние лица в этой истории, и даже почти первые. Где мы?!
А где мы?!
Мы в то время странствовали.
Ах, странствовали… так чего же ты хочешь? Пока мы не достранствуем до Мунивер, о нас и речи быть не может.
Так что же теперь, снова писать о скучных расшаркиваниях этих идиотов?! О, ужас!
Да ладно, хорош ныть. Все не так скучно на самом деле. Даже начинает становиться все веселее.
И кто повеселит меня первым?
Выбирать тебе.
Ладно. Пусть это будет…
**********************************************
Странно, что ночь такая длинная. Время словно встало. Замерло на месте. Тийне казалось, что она провела у старухи много часов, но, подойдя к воротам замка, она увидела, что стража еще не сменилась. Значит, и три часа не прошло! Может, теперь она и временем повелевает?
Эта мысль развеселила её, и волна радости накатила на неё так, как раньше накатывала ярость. Захотелось прыгать, да что там – она готова была взлететь.
Тийна скользнула в тайный лаз и поспешно затворила за собой дверь, но темнота не навалилась на неё, как Тийна того ожидала. Каменный закуток осветился странным светом, словно горел хороший, только просмоленный факел, и даже целых три, но не гари, ни запаха, характерного для горящего факела, она не ощутила. Боги, да это же она сама светится! Светились её ноги, стоящие на камнях, от пальцев рук расходились тонкие нежные лучи, с волос словно осыпалась звездная пыль… Тийна расхохоталась – смех её был подобен смеху безумной, да она и была безумна.
- Что за беда, если однажды это кончится? – прошептала она. – До того времени я …
Дух захватило от мысли о том, что теперь она сможет сделать. А что, если наведаться к строптивому принцу прямо сейчас? Не думаю, что он спит. Скорее – коротает ночь в раздумьях о том, какая она, Тийна, сволочь и уродина. Только вот одежда… растерзанное и грязное платье, плащ… это не совсем то, что надо. Тийна хотела поразить принца в самое сердце!
Острыми зубами, не жалея, она прокусила себе ладонь, и выступила золотая кровь. Над раной заплясали, заживляя рану, духи.
- Постой, крошка, - один огонек замер, словно услыхал её. – Приведи-ка меня в порядок.
Маленький огонек послушно ринулся к её одежде, витая и опутывая её тонкой золотистой нитью, и прирастал на место оторванный напрочь рукав, тонкой вышивкой покрывался подол. Кудри, словно блестящие змеи, сами вползали на голову, укладывались в замысловатую пирамиду…
- Я иду, мой сладкий, я иду!
Итак, пути разных людей начали сходиться.
****************************************
…Нат проснулся в кромешной темноте и никак не мог понять, где он находится, а главное, как он сюда попал. Последнее что он помнил из вчерашнего веселья – это стол. Стол был грубо обтесан и стар, и укладываясь спать на его столешню (практически мордой в салат), Нат еще порадовался, что от старости она стала гладкой, засаленной, затертой, а не то нацеплял бы заноз и неделю ходил бы с гноящейся мордой… Нет, а все-таки, как он сюда попал?
Он пошарил рукой – кажется, он лежал в постели, чистой и сухой постели, и даже не с кем её не делил – значит, он не в ночлежке и не в постоялом дворе. В воздухе витал приятный аромат благовоний, слишком тонкий и еле заметный, как будто сожгли совсем чуть-чуть, скупо, экономя, но все же жгли, претендуя на роскошь – однако! Неужели опять залез в окно к какой–нибудь дамочке?
Охая и стеная, Нат поднялся. Болела спина – привыкший спать на жестком, Нат с непривычки залежал бока на перине. Да еще эти подушки… ноги запутались в одеяле, и Нат в ярости разодрал его – нечего тут валяться, мешать добрым людям! Хотелось пить; очень хотелось пить, но гостеприимный хозяин, пес его побери вместе с его подушками, не подумал о том, что с утра гостю надо бы опохмелиться! Лучше бы поставил кувшин с вином, а подушками пусть подавится! Впотьмах Нат, роняя все (он даже не видел, что за предметы сыплются со стола, по которому он шарил) обследовал комнату и разозлился еще больше. Нет, каков дурак этот хозяин! Не то, что вина – воды простой не догадался оставить! Даже умывальный кувшин пуст… был… был умывальный кувшин…
Белеющие в темноте черепки навели на какую-то мысль. Она свербела в гудящей голове, зудела, как назойливая муха, но никак не оформлялась до конца. Глаза понемногу привыкли к темноте, и Нат огляделся. Ага, вот кровать, а вот стол… там, стало быть, оружейный угол, там, стало быть, его меч, ага, вот он… стоп!
Мысль, подобно мухе, наконец, успокоилась и присела, и Нат прихлопнул её одним махом.
Ему знакома эта комната! Знакомо расположение вещей и убранство, и окно он знает где. Он был тут не раз, и во многих других комнатах этого дома – теперь он с уверенностью мог сказать «замка», - он в замке старого Андлолора, будь он неладен!
Но постой-ка. Замок – то ведь захвачен, так? Живет тут Чет, так? Значит, и в гостях он у Чета? Хорошенькие гости…
Нат поскреб в голове. Он не связан, не скован – значит, все-таки в гостях, не в плену. Или все же охрана у дверей есть? Одним вопросы и ни одного ответа…
Охрана была. Как и умывальный кувшин – был…
Комнату Кинф Нат нашел случайно. Просто когда за ним погналось уж слишком много охранников, он решил не делать много шума и спрятаться где-нибудь. Такие маленькие двери были у этой комнатки, значит, и сама она маленькая. А в маленькой комнатке наверняка народу немного. Значит, он успеет их по-быстренькому успокоить, прежде чем они поднимут шум. Он толкнул эту дверь (попутно высадив засов, на который она была закрыта) и очутился в темноте, гнетущей, и, как ему показалось, живой. Чьи-то глаза наблюдали за ним, изучая. Но защищаться от этого невидимого противника было еще рано, и Нат переключил свое внимание на спасение своей шкуры, а именно навалился всем телом на дверь. Снаружи протопали солдаты, и все стихло; теперь Нат действительно был один на один с живой движущейся темнотой, и обернулся к ней.
Конечно, сама темнота не могла жить, но кто-то тут явно был. Он был невидим, но сила его взгляда прямо-таки сверлила Ната насквозь.
- Это кто это так громко сопит, прямо как в свинья в грязной луже? - спросил Нат, на всякий случай подняв кулак. Темнота оживилась, стали видны желтоватые глаза, похожие на кошачьи. Они сощурились, словно кошка собралась мурлыкать.
- Кто ты? – поинтересовался невидимый собеседник странным свистящим голосом, словно у него были повреждены голосовые связки. Нат наугад ударил в темноту, но оружие прошло свободно, не задев противника. Блеснула узкая полоска стали, и Нат еле успел отразить удар, метивший ему в голову. Чернокожий раб! Только чернокожие хорошо видят в темноте, настолько хорошо, что могут сражаться и ночью, не перебив друг друга по ошибке, как это случается с белыми. Значит, тот, кого он охраняет, важная персона. Только важная персона может позволить себе купить чернокожего воина. Уловив чуть слышный шелест ткани, Нат двинул кулаком и попал точно в глаз. Довольно точно угадал, и, наверное, убил бы, если бы не вскользь. Подхватив падающего за шиворот и еще раз треснув для верности, он встряхнул свою обмякшую жертву покрепче и приступил к допросу:
- Теперь поговорим. Отвечай, кому ты служишь? Не верится мне что-то, что у царя Чета есть деньги на чернокожих воинов.
- Я служу принцу Зару, - просипел полузадушенный пленник.
- Какому еще принцу? – удивился Нат и чуть отпустил раба, чтоб тот не испустил дух. Получается, дворец битком набит какими-то гостями, вот Нат, например, гость, и принц этот… Жаль, что он так бездумно пошел на поиски воды, и даже не спросил у охраны, в честь чего это он жив – могли бы и придушить сонного, - и что происходит в последнее время в столице… И что за Зар такой, может, он потомок или дальний родственник Андлолоров, или что-нибудь в этом роде?
- Это важный господин из Мирных Королевств, - просипел задушенный своим сорванным голосом.
- А ну, веди-ка меня к нему, - распорядился Нат, и задушенный перестал стенать и охать. Под рукой Ната шевельнулись крепкие мышцы, и пленник предпринял весьма серьезную попытку освободиться. Но не освободился.
- Ни за что, - зло прохрипел пленник. – Лучше убей!
- Ага, - буркнул Нат, влепив своему пленнику оплеуху. Знаем мы эти ваши штучки, ваша честь и бла-бла-бла. Вот делать больше нечего, только людей давить. Пленник обмяк в руках Ната, и тот аккуратно положил бесчувственного человека на пол. Впереди обозначился неясный контур двери – кажется, кто-то приоткрыл её, прислушиваясь к возне, и Нат, как дикий вепрь, с разбегу шибанул её плечом, с ревом ввалившись в покои к принцу.
Подслушивающий – второй темнокожий раб, - оглушенный, отлетел к стене, и Нат, ослепленный светом, встал посреди комнаты. Тонкие изысканные драпировки опутали его голову, и он одним взмахом меча перерубил их, оказавшись лицом к лицу с приезжим.
Зар не испугался, несмотря на то, что ворвавшийся был огромен, силен да еще и вооружен. Мало того – он даже не двинулся, наблюдая, как Нат воюет с изысканным убранством комнаты, и не прекратил своего занятия, а именно – винишко он потягивал, ярко-багровое, игристое, наблюдая, как пузырьки поднимаются со дна бокала и лопаются на поверхности, и смаковал терпкий вкус. По-местному называется «дрозды». Рядышком и меч его лежал, без ножен на шелковой подушке, только что отполированный до блеска мягкой тканью, так что рукоять горела ярким маслянистым золотым огнем, а само лезвие казалось ровной и чистой полосой, струей воды.
- Поздновато для визита, - голос гостя не был груб. Казалось, его забавляет появление здесь Ната. Что за меч у него? Сдается, его тоже Нат где-то видел…- Что привело тебя сюда, смелый рыцарь? Мне помнится, я тебя сюда не звал.
- Ноги, - ответил Нат, поглядывая на полупрозрачную паутину занавесей, еле шевелящихся за постелью. – Меня привели сюда мои ноги. Скажи своим людям чтоб не прятались по углам , а не то я начинаю нервничать.
(Черный! Ну, какие нервы?! Нат мог сказать «я озвереваю», «я сейчас вас пришибу всех к чертовой бабушке», «глаз на жопу натяну», в конце концов, но вот «я нервничаю»… навряд ли, навряд ли. Нервы – это такой же анахронизм для Ната, как для меня – меховые сапоги.
О, Белый! Не строй из себя дебила! Если бы я (да и ты сам) все беседы передавал дословно, как оно и звучало, эта рукопись бы превратилась в один огромный нецензурный анекдот со множеством гнусных и весьма увлекательных интимных подробностей. Представь, как звучала бы запись нашего романа по радио?
Многочасовой звуковой сигнал типа «пи-и-ип!», перемежающийся междометьями и союзами, вместо текста. А, кстати, насчет глаза ты был недалек от истины.)
Принц расхохотался, едва не расплескав вино.
- Они охраняют меня, - весело ответил он, - но, думаю, от тебя им меня не защитить… Или они сами прячутся? Но в любом случае ты прав: прятаться и исподтишка подсматривать за гостями нехорошо.
Он жестом пригласил Ната сесть; тени за занавесями двинулись вперед, и стали видны еще один рыцарь и старик… ну что же за видения такие, почему все сегодня кажется ему знакомо, и даже какой-то дрянной старый пень?
- Я надеюсь, ты не убил моего раба, который стоял у двери? – предлагая гостю выпить (какой добрый и великодушный человек, этот принц Зар!), поинтересовался приезжий. Нат уселся на подушки, положив свой меч рядом с оружием принца. Тот улыбнулся, - видимо, в Пакефиде так делать было нельзя. Или считалось верхом невежества, над которым все потешались, - а, плевать! Нат не стал исправлять ошибки; он взяло предложенную чашу и залпом осушил её. Красота! В голове, не занятой больше проблемой похмелья, начало проясняться.
- К утру очнется, - буркнул он.
- И все-таки,- настойчиво повторил принц, - как получилось, что ты оказался здесь? Ты сильный человек, не спорю, но один ты не мог проникнуть в замок – если твоей целью было проникнуть и причинить вред обитателям замка. Значит, ты здесь гость и тебя пустили сюда по доброй воле. Но тогда отчего ты крушишь здесь стены и перебиваешь слуг гостеприимного хозяина? Или ты так обычно развлекаешься?
Меч, который не давал покоя Нату, наконец, обрел свое место в воспоминаниях Ната, и тот даже дышать перестал: родовой клинок Андлолоров, будь они неладны! Сколько раз он скрещивал с ним свой могучий эспадон, рубясь с юным принцем Крифой? Так кто же перед ним? Он буквально впился взглядом в улыбающееся лицо. Это не Крифа; его Нат узнал бы сразу, и даже с более жестокого похмелья. Родственник? Или случайный человек, которому меч достался нечаянно? Нет, не может быть! Такие вещи не приходят и не уходят просто так!
- Так вышло, - лаконично ответил Нат, запуская лапу в вазу с фруктами. – Но коль я твой гость, представься и ты мне, высокородный. Только не называй мне имени Зар – оно ни о чем мне не скажет. Тем более, что ты его, скорее всего, придумал, и придумал случайно, не озаботясь ни о родовом имени, ни о титуле.
Брови принца удивленно взлетели вверх.
- Отчего ты решил так?
- Оттого, что я вижу в руках твоих эту вещь, - Нат кивнул на меч. – Мне она знакома, и знакома настолько, что я не мог ни ошибиться, не предположить, что ошибся. В свое время я присягал на верность этому мечу, и многие поколения моих предков присягали ему же. Нечаянно тебе она не могла достаться. Значит…
- Вот как? Это хорошо; может, теперь присягнешь мне? Мне нужны сильные люди.
- Нет; я и сидеть-то рядом с тобой не должен. По идее, я должен меч этот у тебя отнять и отдать потомку тех людей, которым присягал.
- За это можешь не беспокоиться; я ношу его по праву.
- Да? Это по какому же?
- По праву наследования.
-Тут ты врешь, высокородный. Я не знаю тебя – а всех Андлолоров я знал в лицо, и даже четвероюродного племянника-дурачка Гопу.
Принц совершенно неприлично зафыркал, его свита тихонько ему вторила.
- Вот, значит, как думают о нас в народе, - посмеявшись, сказал принц. – Гопа не был дураком, рыцарь. Не его вина, что природа не наделила его высоким ростом и достаточным терпением, чтобы сносить достойно насмешки. А меня в лицо тебе и не положено было знать – в мое окно ты не полез бы ни за что.
Нат еще раз глянул в смеющиеся опасные глаза, и кровь отлила от его лица.
- Принцесса Кинф! – ахнул он, сам не заметив, как оказался на коленях. – Но как это возможно?
- Возможно все, мальчик мой, - голос подал старик – теперь и без живящего вина Нат знал, кто это говорит. – Мы рады видеть тебя… и одновременно твое появление меня заботит.
- Учитель, - Нат машинально, как когда-то в юности, поцеловал край черных одежд, и, как когда-то давно, одеяние старика пахло мускусом.
- Мы действительно рады тебе, мальчик мой, - старик покровительственно положил руку на голову коленопреклоненного великана. – Наступают такие времена, когда можно все – я вижу, что тебя смущает то, что королева твоя – женщина-кинф. Не пугайся этого; на то была воля последнего короля Андлолора. Она – последняя представительница династии. Даже Гопа погиб в ту ночь – его мужество, кстати, продлило жизнь старого короля на пять минут. Ну, так на что ты решишься? Я вижу, какая борьба происходит в твоем сознании: слово и присяга Андлолорам против закона твоей земли, по которому эту женщину надобно было бы сжечь на костре. Поэтому я не могу настаивать, но могу сказать лишь одно – как бы ты не решил, я уже на стороне этой женщины, и я не позволю тебе убить её, а значит, тебе придется либо уйти, либо примкнуть к нам. Ну так что?
- Ты мог бы не спрашивать, Старший, - смиренно ответил Нат, склонив голову. – Я остаюсь.
- Но одно меня беспокоит, - продолжил Савари, - я чувствую недобрые перемены. Раньше я говорил себе – это люди, они творят то, что происходит, но теперь-то я вижу, что не прав. Мы долгое время провели в Мирных Королевствах - отчего вдруг сейчас решили вернуться? Но это ладно; в конце концов, рано или поздно, мы бы сделали это. А ты, Нат? Что привело тебя сюда, именно в тот момент, когда сюда пришли мы? Таких совпадений не бывает! И эта одержимость…
- Одержимость? – переспросила Кинф. – О чем ты?
- Я чувствую зло, - не ответив на её вопрос, сказал Савари уверенно. – Эти стены говорят о нем. Но причина…
- Как бы то ни было, - ответила Кинф, - мы решили уйти, временно отказаться от нашего плана. На рассвете мы должны покинуть замок.
…Первый советник с целой сворой охранников обыскивал замок; сонки прилежно переворачивали кровати и крушили мебель, оставляя после себя целую гору обломков, но, разумеется, ни следа Ната не находили. В оружейном зале разнесли в куски доспехи, украшавшие вход в зал, но и в них никто не прятался (тем более, что Нату они были бы малы). Тут-то и нагнал разыскивающих запыхавшийся Тиерн, и, едва переведя дух, оповестил:
- Все, не ищите приезжего великана. Он…ох! Он у пакефидца в комнате прячется – там-то вы и не думали поискать, не так ли? Нужно позвать царя; в конце концов, это его гости, пусть сам и разбирается.
- Царя? – в нерешительности произнес советник, почесав свою аккуратно постриженную тыковку. Среди грохота, который производили солдаты, обыскивающие зал и опрокидывающие при этом доспехи и оружие, срывая со стен ковры с кинжалами и древними щитами, его голос был почти не слышен. – Что он там делает, этот чертов приезжий?
- Откуда мне знать? – окрысился Тиерн. – Он мне не докладывался! Он как взбесился. Все в комнате разломал, охране морды набил, мне всадил пинка и велел убираться, да поскорее – неделю хромать буду, и сидеть месяц не смогу!
- Лучше выставим охрану, где скрывается царь, - решил советник. – Ни к чему ему идти туда. Кто сможет остановить этого здоровяка, если тому вдруг взбредет в голову свернуть шею царю? Лучше пошлем парламентера, узнаем, что так расстроило дорогого гостя…
- Дорогого гостя?!
- Именно – дорогого гостя, и сможем ли мы исправить свою оплошность. Глядишь, он успокоится и сам по добру, поздорову согласится уйти отсюда. И принцессу надо бы спрятать – ох, не к добру все это…
- Спрятать меня? – почему-то резко наступила тишина, и в этой звенящей, почти пустой, оглушительной тишине голос Тийны был звонок, как колокольчик. – Это почему же?
Оба спорщика обернулись к ней – и онемели, даже не выпрямив спины после поклона, так и смотрели на свою молодую госпожу снизу вверх, в какой-то униженной подобострастной позе, подобно собакам, глядящим на своего хозяина и до ужаса боящимся его.
Тийна прикрыла лицо – о, эту роскошь она оставила на потом, только для гостя! – но сила духов, населяющих её тело, была так велика, что красота, словно свет сквозь облака, сияла сквозь тонкие белые вуали. Да, это была она же, её походка, её фигура, её лицо, но что-то неуловимое и непостижимое вплелось в общий облик женщины, отчего оба сонка благоговейно умолкли. И колдовской цветок на щеке – его золотые лепестки просвечивали даже сквозь ткань, зачаровывали.
- Тебе может угрожать опасность, - наконец произнес советник. – Не ровен час, прихлопнет кого гость дорогой.
Тийна расхохоталась – жутко, нехорошо, словно у неё снова начинается приступ этой странной ярости, да так, что у сонков мурашки по спине побежали, - и глаза её вспыхнули недобрым светом.
- Мне нечего опасаться приезжих, - произнесла она самоуверенно. – Ты их боишься? Ну-ну. Можешь спрятаться за моей спиной, и тогда ты увидишь, что оба они будут есть из моих рук.
Тиерн просто онемел от подобного заявления, и безоговорочно последовал за ней; советник, сделав знак солдатам – не зевать, за мной! – тоже присоединился к ним.
*******************************************
…Раздался громкий стук в дверь, такой громкий, что, казалось, скорее, ломают двери, чем стучат. Кинф – она задремала, ненадолго забылась тревожным сном, и резкий стук заставил её проснуться в испуге, - отдернула полог и глянула на насторожившегося Ната.
- Кто это так поздно? - произнес Савари. Стук повторился – казалось, кто-то неистовый колотит ногой с железной подковой по стенающему дереву. - Или, точнее, слишком рано?
- Откройте! – крикнул снаружи приглушенный голос. – Именем Царя Чета, откройте!
- Это может быть погоня за тобой, рыцарь, - произнесла Кинф, поспешно вскакивая и наскоро приводя себя в порядок. – А может, и за мной.
- Если это за тобой, - спокойно произнес Нат, - то далеко они не уйдут, и придется им ночевать сегодня здесь, а завтра на погосте.
- Ну, ну, уж сразу – и на погосте! Подожди; спросим, что им нужно. Может, что-то произошло в замке, и хозяин просто хочет нам это сказать… Только ты, Красный Лев, спрячься за постелью и помалкивай. А ты, Савари, будь рядом – мало ли что… Откройте!
Стук прекратился, в передней комнате раздался топот множества ног, и к Кинф в комнату ввалилась делегация, возглавляемая Тийной. И спрятавшийся Нат выступил из тени, и растерявшийся Савари опустил свой посох, и Кинф онемела и затаила дыхание.
- Это богиня, - прошептала Кинф еле слышно, во все глаза, глядя на пришедшую.
- Дивный сон, - произнес Нат, смачно причмокнув и думая о чем-то своем, приземленном и плотском.
- Вот он, корень всех зол, - пробормотал Савари, и сердце его сжалось.
Тийна – а пришла именно она, - высокомерно подняла подбородок и окинула презрительным взглядом всех собравшихся. Она была прекрасна; белое её платье, шитое золотым тонким кружевом, придавало ей вид воздушный и невесомый, золото же запуталось в иссиня-черных кудрях, и если бы я был в тот момент в той комнате, я бы сказал, что это светлая богиня Венера или Аврора – комната просто наполнилась неземным сиянием, которое сочилось сквозь тонкую розовую кожу женщины. И в тот же миг, как только взгляды двух женщин встретились, свершилось то, о чем так просила Тийна – приезжий принц полюбил её.
Вместе с Тийной были и сонки, Тиерн (который не сбежал к себе по дороге в покои приезжего принца, хоть и подмывало его здорово) и советник, которому сбежать не позволил долг – они опасливо выглядывали из-за её спины, разглядывая Натаниэля, и было ясно, что явились они именно за ним.
- Что нужно прекрасной деве в столь поздний час? – с поклоном спросила Кинф, не отрывая восторженного взгляда от Тийны. Та насмешливо хымкнула, покосилась на Ната.
- Этот человек, - произнесла она с презрением, - которого мой отец пригласил в свой дом, которого поместили в лучшие покои, дали ночлег и оказали гостеприимный прием – он отплатил черной неблагодарностью. Он побил наших людей, он поломал мебель и двери, он…
- Прекрасная дева, - перебила её Кинф, - не стоит так ругать его. Брань тебе не к лицу, она искажает твои черты. Что слуги? Разве их мало у твоего отца? Прости гостю его грубость; и если ты пообещаешь мне, что преследовать его не будешь, я пообещаю тебе, что он будет смирным, как овечка.
Тийна победно улыбнулась; приезжий смотрел на неё во все глаза, не отрываясь, и на лице его было выражение полнейшего восторга.
- Хорошо, - сладеньким голоском ответила она, - я обещаю тебе не трогать гостя – я вижу, ты времени даром не терял, и он теперь служит тебе - видишь, как близко он стоит к тебе и как угрожающе смотрит на моих слуг? Только и ты кое-что должен будешь сделать для меня. Прогуляемся по саду, сейчас? Ночной ветер свеж, в воздухе пахнет весной.
- Конечно, несравненная. Все, что пожелаешь. Я был бы дураком, если бы отказался от возможности смотреть на тебя. Даже глаза старцев откажутся слепнуть, лишь бы только видеть тебя…
- Мой принц, но нам нужно ехать утром, - вмешался Савари, не понимая, что происходит. Кинф обернулась к нему, и от её пустого, неживого взгляда ему стало не по себе, и дурные предчувствия усилились.
- Разве ты решаешь, что я должен делать? – зло спросила она. – Я уеду тогда, когда захочу. И это день наступит не завтра. Даже если бы завтрашний день грозил мне гибелью, я бы и с места не тронулся. Идем, несравненная, - она обернулась к подло ухмыляющейся Тийне, - мы будем гулять столько, сколько ты захочешь, и делать только то, что прикажешь ты.
- Но, господин мой, - в отчаянии крикнул Савари, и Кинф снова посмотрела на него уничтожающим взглядом.
- Еще одно слово, - процедила она, - и я велю убить тебя. Молчи, раб. Я – господин.
И Тийна бросила через плечо торжествующий взгляд победительницы на расстроенного старика. Так-то. Знай свое место.
Дверь за ними закрылась; ничего не понимающий Нат вопросительно смотрел на старика, но тот молчал.
- Старший, - наконец произнес рыцарь, - что происходит? Я ничего не понял. Королева притворилась?
- Боюсь, что нет, мой мальчик, - печально произнес Савари. – Боюсь, что нет. Я узнал этот свет, и эту магию – когда-то давно я знал повелительницу Болотного Духа. Но как она могла..?
- Что она сделала?
- Свою силу, всех своих рабов-духов она влила в тело этой женщины. Это маленькое, несчастное, слюнявое существо, которое мы подобрали под дверями наших покоев, и которое так отчаянно и зло цеплялось за одежду королевы – она, видимо, пожелала власти над принцем, и она получила её, но какой ценой?! Кстати, мальчик мой, а почему ты не пал жертвой её чар? Все очарованы ею; ты видел, как её стражи смотрели на неё?
- Но ты – ты тоже не очарован, - возразил Нат.
- Я! Странно было бы, если у меня, у мага, не нашлось защиты от этого наваждения! А ты - ты другое дело. Может, у тебя есть какой амулет?
Нат лишь пожал плечами.
- Нет у меня никаких амулетов, - ответил он. Савари покачал головой.
- Вот напасть. Что же делать? Надо освободить королеву от чар – ах, как быстро начинают сбываться самые страшные проклятья! Боюсь, наши планы нарушены бесповоротно. Но мы еще поборемся! Идем, - Савари оглянулся еще раз на дверь с разломанным засовом. – Запри чем-нибудь эту дверь. Придвинь к ней этот сундук, вот так. Никто не должен будет знать, что мы уходили отсюда тайным путем, и никто не должен знать, где этот путь – только, ах, боюсь, что это уже давно не секрет!
Вернувшись в опустевшую комнату, Савари прошел к постели и на стене нашел медную простенькую дощечку-солнце. Нажав её, он открыл ход – камень, запирающий его, двигался с трудом, словно нехотя, и видно было, что давненько им не пользовались.
- Идем, - Савари ступил в темноту. – Нет, не бери факела, не нужно. Будет достаточно светло.
И в самом деле, стало светло – Камни, засветившись, выхватили из чернильной темноты лицо старика, и свет их стал из голубого синим от изумления и, возможно, страха.
- Что это?- в удивлении произнес Нат, оглядываясь кругом. – Магические Камни?!
- О, да, - ответил Савари, оглядывая Камни, как старых знакомых, протирая блестящую граненую поверхность темной жесткой ладонью, стирая капли влаги и налипшую паутину, словно лаская. – Это очень старые Камни. И они меня узнали – не так ли? Моё появление означает для некоторых из них надежду. Идем, друг мой, проверим, прав ли я в своих догадках.
- Надежду на что? – переспросил Нат, пропустив мимо ушей последнее замечание Савари.
- Надежду на свободу, - ответил Савари. – Они были заточены сюда много столетий назад.
- Заточены? Но за что?
- За те дела, что они совершили. Ты бы видел, что они творили! Это была Каменная Эра, эра, целая эпоха, когда среди людей не было ни героев, ни путешественников, да и имен-то у людей не было. Даже у королей – тебе не назовут ни единого имени монарха того времени. Имена – такие, чтобы их можно было запомнить и передавать из уст в уста, как что-то религиозное и святое, - были у этих вот Камней. Камням этим был дан только разум, и ничего больше. Ни сожалений, ни милосердия, ни любви. Они подчиняли себе людей – целые племена и народы, - и питали свою странную жизнь их смертями. На алтари всходили сотни людей, но каждому из них этого было мало, каждый считал, что другой – сильнее его, и жертв становилось все больше и больше… Жестокие короли древности приделывали их себе не короны и отправлялись на войну - где больше льется крови? Мир тогда погряз в битвах, и все только потому, что этим стекляшкам было мало, мало силы! Жадность – это одно из немногих чувств, которое им дано… они, каждый из них, напитался силой так, что её с избытком хватит еще на тысячи лет, и однажды один великий человек захотел их остановить. Сам он был стар и немощен, а мы втроем – мы были молоды и смелы, отчаянны… он научил нас. Это был Радиган Андлолор, первый Король, чье имя не потерялось в веках.
Мы собирали целые армии и прочесывали все земли, шли из города в город, предавая их огню. Мы повергали наземь монархов и вынимали из их венцов эти Камни – о, это был тяжкий труд и великий подвиг, вынуть камень! Но мало было вынуть его – нужно было еще подавить его сопротивление, не пасть жертвой его чар. Для этого мы сооружали саркофаги, где помещали камень и запечатывали его заклятьем. Потом мы несли их сюда, в этот замок, и замуровывали в этих стенах.
И вот сегодня я вижу силу, которая когда-то побеждала целые народы, в теле маленькой женщины. Этой силой были покорены многие Камни, сильные и беспощадные – разве можно так просто делиться ею?! Разве можно доверять безумцу факел и пороховую бочку? Но само по себе это не так опасно: опасно лишь для самой принцессы. Худо другое: как эта сила удерживается в ней? Что её сдерживает? Это может сделать лишь сильный камень, очень сильный! И я даже догадываюсь, какой, но в ужасе отгоняю от себя эту мысль… но напрасно!
Восклицание старика было горестным; он остановился у стены, залитой ярким светом Камней, и рука его легла в выбоину.
- Да, я прав, - прошептал он, - это она! Эльвира жива – но что же она натворила!
- Что случилось, Старший? – осторожно произнес Нат, видя отчаянье старика.
- А ты разве не видишь? – тяжело произнес Савари, так тяжело, словно непомерный груз давил на его плечи. – Она вынула камень. Вынула сильнейший камень в этом крыле замка! Его звали Ролл, это был твой камень. Твои предки, много мужчин твоего рода, все сплошь подобные тебе, Рыцари – Красные Львы, под предводительством этой чародейки добыли его в великой сече. Их смерти напоследок напоили его силой твоего рода, великого рода! Они же привезли его сюда и помогли Эльвире вставить его – это тоже страшное и тяжкое дело. Поэтому ты тут сейчас – камень связан с тобой и свободен, сейчас – свободен, и он позвал тебя…
В каменном коридоре раздались гулкие удары, отдающиеся многократно от стен, стук копыт лошади, и, обернувшись на звук, Савари с Натаниэлем увидели приближающегося всадника.
- Это еще кто? – удивился Нат.
- Тот, - ответил Савари недобро, - кого Камни зовут не меньше тебя.
Это был Шут; осадив всхрапнувшую лошадь, он спрыгнул на землю и утер разгоряченное лицо полой плаща.
- Приветствую тебя, Старший! И ты здравствуй, Красный Лев!
- Ты?! – в изумлении выдохнул Натаниэль. – Но как такое возможно?!
- Ты еще можешь сомневаться и удивляться после всего, что увидел и узнал? – произнес Савари. – Счастливец!
- Я объехал этой ночью замок, - сказал Шут, не обращая внимания на Натаниэля, - я проверил все Камни – так вот нет еще парочки. И знаете, каких? Камней Рода: Камень Рода Натаниэля исчез, Камень рода Андлолоров тоже – притом недавно, Камни вокруг говорят, что стена еще помнит его силу, - и камень моего Рода тоже исчез.
- Вот как? – с нажимом произнес Савари. – Вот как? Твоего рода? И как давно ты узнал, что твой род..?
- Я всегда это знал, - сухо произнес Шут. – В нашей семье чтят традиции и помнят предков. Я, может, и лишен имени, и мне никто не напомнит его, но я всегда знал, что равен королю Андлолору и что мои предки когда-то делили с ним кров и называли его братом. Этого-то я не забыл. Эти знания вколотили в мою голову крепко.
- Что?! – взревел Нат в ярости. – В моей семье тоже чтят память предков, и это означает… это означает, что я – побратим с этим…с этим…
- С кем, высокородный? – злым голосом произнес Шут, и меч его зазвенел, покидая ножны. – С кем ты не хотел бы быть побратимом?
- С таким горным чучелом, как ты! – выпалил Нат, расходясь. - Я помню прекрасно, как тебя казнили, и помню, за что! Чудом ты вернул себе здоровье, но старый Король ошибся, тебе сразу нужно было отрубить голову!
- Так попробуй исправить это, - произнес Шут страшно и яростно. – Какая собачья преданность! Какое раболепие! И это – потомок людей, которые не боялись ни смерти, ни проклятий! Тебя самого Король пинал ногами и казнил столько раз, и ты молча все сносил и приползал на брюхе снова, посеченный, униженно принимая из его рук какую-нибудь подачку!
- Я присягал королю! – заорал Нат, топнув ногой. – Я присягал ему, и сохранил ему верность, не смотря ни на что! Да, я предан, ка собака! Может, это и унизительно, но любой человек скажет – Натаниэлю, князю Ардсену, можно верить, и он не предаст!
- А кого предал я?! – заорал Шут, и его меч со звоном скрестился с эспадоном Ната. - Кого предал я? Никого! Я лишь хотел жениться на принцессе, я лишь полюбил, вот в чем моя вина!
Рыцари в ярости сцепились, и их оружие скрестилось снова и снова, как когда-то давно, когда они были друзьями и озоровали, хвалились друг другу своей молодой силой и мастерством…только тогда не было такой злости, не было ненавидящих взглядов горящих глаз и злобных оскалов.
- А ну, прекратите, мальчишки! – посох Савари безжалостно и точно треснул каждого, прекращая бой, и Нат с Шутом, ахнув, оказались стоящими рядышком на четвереньках, кое-как переводя дух от боли. – Ин знает что… мне не нужно, чтоб вы поубивали друг друга – этого хотят они, проклятые стекляшки! Прекратите драться и оскорблять друг друга! Это ни к чему не приведет. А сейчас наступают такие времена, когда мне понадобится любой человек. Вы оба нужны королеве…
- Королеве? – насмешливо фыркнул Шут. – Кто это произвел её в королевы?
- Последний из Андлолоров, Король Крифа – помнишь такого? Мне думается, ему ты обязан своей жизнью. Принц стоял передо мной на коленях, умоляя, чтобы я вылечил тебя! За свой поступок я расплатился ссылкой и плачу до сих пор, страдая от твоей черной неблагодарности – да что с тобой, рыцарь?! Можно ли мужчине так раскисать и ныть вот уж сколько лет?!
- Ныть? – глухо переспросил Шут. – Ныть? Я не помню звука своего имени, я не слышал его все эти годы – вот мука! В моей голое вместо памяти – черные дыры, рваные края, и это сводит меня с ума! Я начинаю вспоминать одно – и тут же натыкаюсь на другое, чего вспомнить не могу! И так все время! Я схожу с ума, и лишь чудом мой рассудок все еще со мной. Это еще больнее, чем казнь. Я не имею права считаться человеком – разве этого мало? Я, знатный человек, высокородный настолько, что мои предки были на короткой ноге с богами – я Чи, человек без имени!
- Что за беда! Получишь ты обратно свое имя. Это я тебе могу обещать. Пойдем с нами; я примирю вас с королевой, и она вспомнит твое имя.
- Нет, - сухо ответил Шут, поднимаясь. – О Шуте тоже говорят, что на него можно положиться. Я присягнул на верность Чету, более того – он мне друг. Пусть он дурак и низкого происхождения, но он мне друг. Я не пойду с вами; более того – в силе мое требование о том, чтобы вы убрались отсюда к рассвету.
- Это невозможно, - ответил Савари. – принцесса Тийна околдовала королеву, и та теперь влюблена в неё. Королева умрет, но не уедет из замка. И я не смогу её увезти – она убьет меня. Или ты в знак благодарности велишь мне пойти под её меч?
- Что за глупость ты говоришь, старик?! Как это женщина может любить женщину?! – воскликнул Шут, и щеки его запылали багровым румянцем. Савари усмехнулся в усы.
- Ну, ну, не ревнуй, - произнес он. – И не такое случается. Так ты дашь мне отсрочку? Мне нужно снять заклятье с королевы. Потом мы уедем; да она давала согласие на то, чтобы уехать.
- Хорошо, старик. На это я согласен – но только если ты мне соврал, ты горько пожалеешь об этом. Обещаю – я не скажу Чету, кто его дорогой гость еще дня три. Этого времени тебе должно хватить, чтоб привести её в чувство. Прощай.
Шут, прихрамывая, подошел к своей лошади и влез в седло. Он не смотрел ни на Савари, ни на Ната. Развернув свою лошадь, он пришпорил её, и вскоре перестал быть слышен даже стук её копыт.
- Шут был лишен имени? Что за нелепость?! – с удивлением переспросил Нат, когда Шут исчез в темноте и смолк стук копыт его лошади. – А я-то думал, он свихнулся! Его всего лишь следовало позорно высечь! Правда, как следует, но это уж его проблема!
Савари нервно дернул плечом.
- Это не в нашей власти – понять, почему Король вынес такой жестокий приговор. Возможно, то письмо… ты читал его?
- Я помогал писать его, - ответил Нат, - и там ничего такого не было, чего бы мужчина не мог сделать с женщиной и не прослыть при этом извращенцем. За что.?! И казнь… что с ним сделали на самом деле?
- Не спрашивай меня. Я не знаю.
- Ты лжешь! Ты только что сказал, что лечил его – от чего? Признавайся, старик!
Савари опустил глаза.
- За его письмо, - ответил он зло, - которое ты, кстати, помогал ему писать, ему было велено отрубить руки по самый локоть. И их отрубили.
Нат выпучил в удивлении глаза.
- Этого быть не может! Отчего же Палачи не пришли за мной?
- Он не назвал твоего имени.
- А имя! – не отставал Нат. – Отчего ты не напомнил его ему?!
- Я не имею права, - сухо ответил Савари. – Возможно, сама королева…
- Не имеешь права?! – взревел в ярости Нат. – Теперь, когда мир стоит вверх тормашками и каждый имеет такте права, о которых раньше и не помышлял – ты не имеешь права?! О, демоны! Хорошо же, - Нат свирепо усмехнулся, - если так, то я достаточно высокороден, чтобы иметь всякие разные права. Я сам скажу ему, кто он таков, когда встречу в следующий раз!
Савари горько покачал головой:
- А что скажет на то госпожа? Это её он оскорбил, и её отец наказал его – одобрит ли она твое самоуправство?
Нат лишь дернул плечом. Он принял решение.
- И что теперь? - спросил Нат.
- У нас мало времени, - с досадой в голосе произнес Савари. – Пойдем. Разыщем Эльвиру – думаю, она все-таки не пожелает мне зла и скажет, как справиться с её заклятьем…
- Ты знаешь, где её искать?
- У меня только догадки, друг мой, только догадки. Но, думаю, они верны – маленькая юродивая еще в начале ночи не была одержима Болотными духами, которыми когда-то повелевала Эльвира. Значит, до убежища Эльвиры не так далеко… Неужто все эти годы она не покидала его?
К домику Эльвиры Савари шел тем же путем, что и Тийна, так же уверенно ориентируясь среди разломанных улиц и как попало настряпанных домишек.
- Вот её убежище, Нат, - произнес он, остановившись у порога маленького домика. – Не думаю, что тебе стоит входить туда. Кто знает, как она встретит меня? Но я еще не растерял своих сил, и могу постоять за себя, но ты… силы твоего тела может оказаться маловато. Жди меня здесь.
Он тихонько постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, шагнул в комнатку, пригнув голову, чтоб не удариться об косяк.
Похоже, его ждали. Ярко горел огонь в камине, на маленьком изящном резном столике, совсем не вяжущемся с нищенской обстановкой комнаты, был приготовлен ужин – хороший кусок мяса на золотом, ярко блестящем блюде, и свежие фрукты в хрустальной вазе. Сама хозяйка – она сидела, прикрыв ноги клетчатым пледом, в полуразвалившемся кресле лицом к огню и покуривала свою трубочку, - к пришедшему даже не повернулась. Савари увидел лишь её руку, нежную и гибкую, и сердце его который раз за этот день тревожно сжалось.
- Приветствую тебя, Эльвира Великая, - произнес он и поклонился. Рука сделала царственный жест, приглашая пришедшего сесть, и Савари, обернувшись, нашел маленькую удобную скамеечку, оббитую зеленым бархатом, подле стола.
- Я ждала тебя, - произнесла она медленно и выпустила в темноту клуб сизого ароматного дыма. – И я даже удивлена, что ты пришел так поздно.
- Эльвира, - как можно мягче произнес Савари, присаживаясь к столу, но в голосе его все же был упрек, - что же ты натворила? Зачем ты отдала свою силу этой злой юродивой? Зачем вынула Камни – я понял, что это ты их вынула, хотя и не понимаю, как тебе это удалось, ведь кое-какие из них вставляла не ты! Зачем? Ты нарушила Великое Равновесие, и ты знала, что нарушишь его. Жертвой твоих чар стала моя королева – наша с тобой королева, которую мы должны бы охранять и беречь. Это именно она представилась принцем Заром, и…
Эльвира помолчала.
- Зачем? – повторила она спокойным голосом и тихонько вздохнула. – Зачем… как вы неблагодарны и эгоистичны, люди! Ты пришел ко мне через столетия разлуки и даже не спросил, как я жила, и где скрывалась – ты сразу начал говорить о своем Равновесии, которое, кстати, ни разу не поддержал за все эти годы! Этим занималась я; этому я посвятила всю свою долгую жизнь, все эти годы и столетия – и теперь, когда мне это стало не по силам, когда я устала и изнемогла, ты приходишь и спрашиваешь меня: «Эльвира, зачем?» А какое ты имеешь право меня спрашивать об этом?
На губах Савари заиграла горькая улыбка.
- Но почему, Эльвира, ты не попросила помощи у меня? Я всегда был рядом; я никогда не покидал столицу. Я даже не знал, где ты! А ты… Ты могла прийти и …
- Не могла, - перебила его Эльвира. – Моя сила утекла и это уничтожило меня. Скоро, очень скоро я превратилась в чудовище, настолько мерзкое и противное, что мне самой страшно было смотреть в зеркала. Ты знаешь, что такое для женщины быть вечно молодой и при этом быть отвратительно старой? Да, я состарилась, состарилась на все свои сотни лет. Так я оплатила свою силу. Я вижу, ты состарился тоже, да, но даже в старости ты красив. У тебя густые седые благородные кудри, и прямая спина, целы зубы – ты себе не представляешь, какое это мучение, когда они сгнивают и ломаются, а потом начинают истираться челюсти, и кости становятся все тоньше и меньше, и жевать практически невозможно. Твое лицо, хоть и покрыто морщинами, не несет маску старческого безумия и приятно. А моя старость лишила меня благообразия.
Я заплатила слишком дорого за силу и долгую жизнь; и я сделала для Равновесия больше вас с Фениксом. Я хочу уйти, и я уйду. Я отдала молодую принцессу в жертву Болотным духам, и моя молодость постепенно вернется ко мне. Не сразу, не сейчас, но я еще успею ею насладиться.
- Ты припомнила сейчас Феникса, - произнес Савари, - а ведь он оплатил куда большую цену! Он отдал жизнь, когда ему пришлось защищать Равновесие. Ты этого не помнишь? Или старость коснулась и твоего разума?
- С моим разумом все в порядке, старик, - ответила Эльвира. – Это я помню. С твоим разумом что-то не так. Разве ты сам не припоминаешь, что такое – Феникс? Он умеет возрождаться из пепла; он и возродился. Он до сих пор молод и красив, полон сил, и таких, какие нам с тобой и не снились, - Эльвира задумчиво и мечтательно замолчала, словно вспоминая что-то такое же свежее, как наступающая весна.
- Что?! – воскликнул Савари; её мечтательное настроение было ему безразлично.
- Да, именно так. Это он вынул Камень Рода Андлолоров, который он и вставлял, и помог мне вынуть камень, который вставил ты. Да, в свое время, когда он не знал, что бессмертен, он пожертвовал жизнью, чтоб спасти Равновесие, но, увидев меня сейчас, он сжалился и сам помог мне его нарушить, чтобы спасти меня.
- И это снова стоило ему жизни, - пробормотал Савари.
- Да. Он погиб ужасной смертью. И он знал, что так и будет, предвидел все муки, которые ему предстоят, и годы смерти. Он возродится только в следующее полнолуние, ах, нет, за два дня до него. Ты знаешь, что такое - три года смерти? А он знает. Что вообще ты знаешь о нас, которые все это время сами заботились о себе и о твоем Равновесии, которое нужно твоим королям – которые, кстати, кормили тебя, а не нас! Мог бы и сам расстараться для них! Мы были стражами совершено бескорыстно и несли это бремя веками. А ты? Что ты хоть знаешь о Страже Равновесия? Ты ничего не знаешь. И я не хочу тебе объяснять.
- Ну, хорошо, - согласился Савари, - я не в праве оспаривать ваших с Фениксом дел; сделанного не исправишь. Но моя королева – как мне спасти её? Это меня волнует теперь; её цель – месть, и в этом наши пути совпадают.
- Ну так что же? – насмешливо произнесла Эльвира. – Насколько я припоминаю, заклятье касалось принца Зара, но не королевы Кинф.
- И это означает…
- Это означает, что как только Зар станет Кинф, заклятье уйдет. Твоей маленькой принцессе придется выступать открыто, не таясь, только и всего.
- Это будет означать смерть для неё, - напомнил Савари. Эльвира равнодушно пожала плечами:
- Вспомни Феникса – его это никогда не останавливало. Даже когда он был простым смертным.
- Но тогда, - осторожно произнес Савари, - насколько я помню, худо будет Тийне?
- Угу, - промычала Эльвира, потягивая свою трубку. – Она скоро погибнет, коли её возлюбленный покинет её. И, чем скорее Тийна будет разрушаться, тем скорее буду возрождаться я.
Савари поджал губы сурово.
- Теперь я верю, что Феникс жив, - произнес он. – Только он мог подсказать тебе такой жестокий и простой способ.
- Думаю, когда ему надоест бесконечно умирать, он сам прибегнет к нему, - ответила Эльвира. – А ты, старик? Тебя ничто не гнетет?
- Возможно, - ответил Савари, - только я сам буду отвечать за свои грехи. Спасибо, что хоть как-то помогла мне и… не стала драться со мной. Я чувствую, ты не всю силу отдала маленькой юродивой? И того, что осталось, вполне хватило бы, чтобы как следует намять мне бока?
Эльвира промолчала.
- У меня последний вопрос, - произнес Савари, словно только вспомнил об этом. – Камни, вынутые Камни – куда вы дели их с Фениксом? Или это ваш секрет?
- Один я положила в могилу Феникса, - просто ответила Эльвира, - чтобы он охранял его, и чтобы мародеры не растащили кости Феникса – ему, знаешь ли, не нравится потом собирать по всему белому свету свои ноги и руки. Один в виде осколков украшает шею Тийны – он не вынес той силы, что я отдала ей, и рассыпался. Третий… он у Тийны. Я заключила с ним мир, и он в обмен на помощь попросил власти – той, о которой еще помнит. Думаешь, почему Эшебия все еще в огне? Он снова пьет силу.
- Ты с ума сошла! Как ты могла допустить это!
- Это было платой за мою свободу, - спокойно ответила Эльвира. – Свободу и безопасность.
- Ты…
- Что – я, старик? Ты пришел обвинять меня в эгоизме? Только позволь заметить, ты сам более эгоистичен, чем я. Ты сердишься, что я нарушила Равновесие, которое сейчас нужно одному лишь тебе, и пропускаешь мимо ушей то, что это было нужно мне. Уходи и не смей грозить мне. Ты, конечно, можешь убить меня, чтобы выместить на мне свою злобу и бессилие, но знай – когда воскреснет Феникс… У тебя не будет шансов прожить еще хоть сколько-нибудь, и даже если ты победишь – что ж, он подождет до следующего раза, ибо он после всякой смерти воскресает, а ты - нет.
- Твой разум и вправду подточен старостью, - с ненавистью произнес Савари. – Да, ты права – только имя Феникса удерживает меня от того, чтобы сию же минуту не свернуть тебе шею! Но знай – когда я найду способ окончательно умертвить его, я приду за тобой, и ты ответишь мне за все свои злодеяния!
- Вот как ты заговорил! Разве такого желают старым друзьям? – она хрипло хихикнула. – И как ты собираешься расправиться с двоими, если и с одним не управишься? Скажи мне честно, старик: отчего тебе важно, чтоб твоя молодая королева взошла на престол снова? Здесь кроется какая-то тайна. Тебе давно пора бы разучиться хотеть чего-либо, а ты страстно желаешь. Какая выгода заставляет так горячо биться твое сердце?
- Тебя это не касается, - сухо ответил Савари. Эльвира задумчиво пожала плечами.
- Возможно. Только рано или поздно это все-таки вылезет на поверхность, если уже не вылезло. Ну же, Савари, что ты натворил такого, отчего нарушение Равновесия так страшит тебя? Я не могу придумать ничего правдоподобного; скажи мне сам, и, возможно, я помогу тебе решить проблему. Скажи! Ты будешь спать спокойнее, и угрызения совести не будут терзать тебя.
- Мне нечего сказать тебе, Эльвира, - сухо произнес Савари. – Для тебя существуют лишь проступки, которые как-то нужно исправить, а для меня – еще и честь, и присяга. За них я сражаюсь; и совесть моя чиста. Спасибо за прием и угощение, и прощай! – он встал, гневно оттолкнув от себя стол с нетронутым угощением, и быстро шагнул к двери. Эльвира, полуобернувшись к нему, чуть слышно хихикнула.
- Я передам от тебя привет Фениксу, - произнесла она.
Савари вышел, громко хлопнув дверью, и Эльвира тихонечко рассмеялась.
- Старый лис, - пробормотала она, выпуская облачко дыма. – Так я тебе и поверила! Можешь кому угодно рассказывать о своей чести и присяге, но не мне. Я-то знаю тебя. Нет у тебя ни чести, ни привязанностей… интересно, что все-таки он такое натворил, что теперь так извивается, пыжась все исправить? М-м, как интересно! Но скоро мы все это узнаем…
Эльвира подняла с груди блестящий черный локон и с удовольствием стала рассматривать волосы на свет, которые, казалось, темнели прямо на глазах, и отрастали все длиннее и гуще…
*****************************************
Наступающая весна была какая-то мертвая. Гудели свежие ветры, теплые ветры, съедающие по ночам потемневшие тяжелые слежавшиеся снега, капало с крыш. В заморозки тропинки покрывались блестящим, гладким, как зеркало льдом, шумели ветки деревьев, которые теперь, не отгоняемые усердными садовниками, наступали на замок со всех сторон, но весна не чувствовалась. Не пахло весной; не пахла свежей влагой легкая капель, не пах сыростью и теплом последний снег, и птицами не пахло, не пахло просыпающимися ото сна деревьями – обычно от веток шел такой острый, такой свежий живой запах, но не теперь… И только ветер гудел, задувая в замковый двор, сшибая с ног людей, если те вдруг выбегали по своим делам не на долго.
В саду было теплее; в дальнем углу сада разросшиеся деревья сплели непроницаемый для порывов ветра купол над полуразрушенной беседкой, и снег, нападавший на него, образовал словно бы вторую крышу. Над аллейкой, по которой можно было пройти к беседке, ветви деревьев тоже сплелись, и накрепко, и образовался тоннель, в котором было совершенно по-весеннему тепло и темно. Только… мертво, мертво было, и тепло не тревожило сердца.
Под ногами хлюпало; но в аллейке было абсолютно сухо, и даже листва, нападавшая с осени, тонкая и высохшая, как пергамент, шуршала под ногами. Темный и спокойный, как черные воды, был путь к заброшенной беседке… Прекрасные статуи вдоль дорожки давно растрескались, поросли мохом и теперь стояли черные и страшные, как какие-то дьявольские стражи; фонтаны, красотой и величием которых когда-то славился дворец, были теперь безмолвными и бесполезными развалинами, просто грудами камней; беломраморные колонны были сломаны и похожи на обгорелые головешки, куски их, разбитые, медленно вытаивали из снега, и всюду был тлен и запустение.
Но принцу Зару, идущему вслед за Тийной, казалось, что он в раю. Вместо грязноватого снега он видел округлые бурые кочки, поросшие мягкой низкой травой, и не закопченные куски мрамора были у него под ногами, а округлые, влажно блестящие камешки, и где-то капала в пруд вода, гулко отзываясь эхом. Ноги его ступали по хрустящим ломким листьям, покрывающим мелкими черными чешуйками нарядные сапоги - а ему казалось, что он ступает по мягкому ковру из трав и мелких белых цветов, и тонкий нежный аромат их наполняет воздух… И рядом была его Тийна – подобно чистому ангелу, белоснежному облаку, скользила она по блестящей влажной траве, и стебли сочно хрустели под её ногами. Рой золотых искр наполнял сиянием воздух вокруг неё и вышивал неслыханной прелестью все вокруг – трава, на которую она ступала, деревья, которых она касалась, словно прорастали на миг её волшебной кровью, и видно было, как она бежит, струится по их мертвым пустым жилкам под корой на стволе, прорастая до самых кончиков спутанных веток, рисуя прекрасные диковинные сплетения и узоры…
Тийна опустилась на низенькую каменную скамеечку – спутнику её она виделась как мягкая травяная кочка, - и завороженный присел рядом, держа за руку свою богиню. Сознание Кинф больше ей не принадлежало, и зеленоватый свет в её глазах померк, и зрачки засветились нездоровым красноватым отблеском.
Перегрелась!
Тийна, словно гипнотизируя, глядела в лицо Кинф, и наваждению не было конца. Горячие волны пламени охватывали Кинф вновь и вновь и испепеляли её, сжигали изнутри (побочные эффекты? Ничего себе, влюбилась!), страшные голоса звучали в её голове, словно все демоны хохотали над нею, и желание – нечеловеческое, дикое желание! – обладать Тийной сейчас же, сию минуту, но…
Но отсутствие инструмента обладания, конечно же, тормозило её, и Тийна, напрягая все свои силы, чтобы навлечь как можно больше чар, недоумевала – отчего это избранник противится ей? И как он может противиться, если любит?
Кто-то чужой и страшный овладевал её волей, говорил её голосом, двигал её руками; а под кожей словно кипяток налит, и перекатывается, и ладони налиты горящей кровью так, что вот-вот лопнут…
Слушай, Черный, это похоже на позднюю стадию сифилиса. С чего бы это, а?
А ты откуда знаешь, Беленький?! Болел, что ли ? И вообще – ты чем, гад, занимаешься?!
Разряжаю обстановку; а то уж сильно страшно ты поёшь, твой голос на мамин совсем не похож…
Цыц, негодник! Страшно и должно быть!
Цыцу, цыцу.
« Савари! Спаси!» - хотела крикнуть она, но вместо этого чужой улыбался её губами и говорил её голосом, и звенели колокольчики из хрусталя, и плыл туман, и волновалось болото, в прозрачных водах которого покоились прекрасные утопленницы с развевающимися волосами, и невероятная мука была подобна неземному наслаждению. Капала вода, так настойчиво и беспрестанно, время свивалось в бесконечную петлю, и так же бесконечно улыбался Тийне чужой…
Ни хрена себе, улыбочка! И что, ей нравилось?! Ты фильм «Чужой» видел? Его улыбку себе представляешь? Два ряда зубов и обаяния.
Цыц, подлец!
Ну все, цыцу, цыцу…
- Любимая, - Кинф взяла руку Тийны и демон, закравшийся в её душу, заворочался и захохотал. – Как ты прекрасна!
Тийна жадно потянулась к Кинф, горячие губы раскрылись, но хитрый демон отстранил её.
Раскатала губу как у теленка!
- Нет, нет… я не могу к тебе прикасаться.
- Но почему? – Тийна от досады прикусила губу, нахмурившись. Что за напасть? Отчего он сопротивляется? Видно же, что он влюблен – что его сдерживает? Смех демона заглушил капанье воды, и время стало сворачиваться в замысловатую бесконечную петлю…
Слушай, а может, они просто обкурились? Ты описываешь прямо-таки похожие симптомы… И вообще – а чем плох этот бедный демон (он, кстати, тоже ржет без передыху. Точно обкурились. Это демон-повелитель торчков)? Он только ржет, и ничего антиобщественного не делает… Ну, не считая напущенного на Тийну затмения – улыбки «чужих» ей вдруг стали нравиться. Но, опять же, вспомним её личико – она сама не красавица, ей не выбирать, кто ей улыбаться будет. А с другой стороны, нельзя же так себя недооценивать, чтоб балдеть от «чужого», у неё всего-то моська распластана, подумаешь, трагедия, я знал такую клевую девчонку, что… все, цыцу, цыцу.
- Я боюсь, - прошептала Кинф непослушными губами. – Я боюсь, что ты оттолкнешь, и разочаруешься, и тогда…
- Никогда!! - горячо вскричала Тийна. – Я знаю, чего ты боишься: ты думаешь, мой отец будет против тебя? Нет, нет, он не будет противиться нашему союзу! Раньше – да, но не теперь!
- Даже если узнает, что я пришел за его головой? – глухо произнесла Кинф.
- Что?! – воскликнула Тийна. – Но отчего..?
- Оттого, что замок этот – мой. Оттого, что твой отец истребил мою семью. Вот отчего. И если он узнает, кто я… Он прикажет меня казнить.
По красивому лицу Тийны пошла судорога, золотые духи ожили и вместе с кровью проросли, проникли в кожу щек, делая их ослепительно сияющими, и звездным дождем осыпались, достигнув волос. За одно это невероятное зрелище волнения Кинф готова была тут же отдать жизнь; и мимолетное сожаление о том, что она открылась Тийне, испарилось, как туман на солнце.
- Наследник Андлолоров! – глухо произнесла Тийна, и выражение неудовольствия на её лице заставило Кинф страдать. – Мне стоило догадаться! Пакефидские принцы все сплошь из черни, а ты слишком породист… Отец непременно велит тебя убить.
- Мне не страшна смерть! – воскликнула Кинф. – Мне страшны лишь твой гнев и твоя немилость! Вели убить меня сейчас же, но не хмурь брови, луноликая!
- Нет! – вскричала Тийна, подскочив. Демон ворвался в её душу…
… как в общественный туалет!
…и вцепился острыми когтями в её мозг. Убить его? О, нет! Что говорила старуха? Если их разлучит смерть, то что станет с красотой, которую подарили ей щедрые духи? Она подняла к лицу руки и пригляделась – показалось ей, что вместо золотой крови там, под кожей, течет уже неживая, гнилая кровь, и просвечивает сквозь кожу тлен. Она почувствовала себя червивым яблоком…
…какое богатое воображение!
…которое снаружи еще прекрасно, и кожица его румяная и глянцевая, но внутри оно уже черное и горькое. Руки её задрожали, и она резко опустила их, спрятала в складках платья, чтобы не видеть, чтобы не позволять воображению рисовать такие ужасные картины..!
- А если… если я помогу тебе убить моего отца – что тогда? Ты возьмешь меня к себе в страну? Я родом оттуда; и я не хочу тут больше жить. Здесь твоя родина, но здесь остались лишь руины. А там ты будешь царем, а я твоей царицей.
- Нет, ты не сможешь стать моей царицей, ведь царь в моей стране Дракон.
Зло двух умов соединилось, и Тийна придвинулась, обвила горячими руками шею Кинф и зашептала горячо…
…обжигая уши…
- А если я… если я принесу голову отца своего тебе, ты подаришь мне голову твоего Дракона? Убей его, а я убью отца! Что тебе твой господин, если я убью отца, если я пролью родную кровь? Но тогда у нас будет не одно, а два государства! Зимой, когда в Мирных Королевствах тепло, падает мягкий снег и поют красивые птицы с красными грудками на заснеженных ветвях, мы будем жить в Пакефиде, во дворце, построенном где-нибудь среди горячих Ключей и вечнозеленых деревьев; и он будет стоять вечно заиндевевший, белый и тихий. А летом, когда яростная зима уйдет из Эшебии, и когда будет жарко, когда будут распускаться цветы в саду, мы переедем сюда. Разве не прекрасно? Мы будем богаты, очень богаты! Кто нам помешает? Что держит нас от счастья вдали? Какой-то летающий ящер и глупый старик? Избавимся от них; обещаю, ты не пожалеешь ни на миг!
Тийна смотрела своими прекрасными глазами в глаза Кинф, очаровывая, проникая взглядом в самую душу, и ей было страшно интересно – поддастся ли её поклонник на её чары, предаст ли Драконью кровь?
И что сильнее – сила прекрасной женщины или истинная верность?
И сила женщины побеждала в этом поединке…
« О, великие боги! – стучало в висках плененной Кинф, заблудившейся в лабиринтах безумия. – Как я люблю её! Но как это возможно?! Я же женщина! Что со мной происходит? Это безумие… Но какое сладостное! Если бы я была мужчиной, мы бы навсегда поселились на этом берегу – какая тут тишь… как хорошо с ней… Почему же я не мужчина? Что за проклятье?! А если она узнает, что я женщина?! О, ужас! Даже думать об этом не хочется! Какую любовь я могу дать ей? Никакой; только власть – уж это я смогу раздобыть! Убить Дракона; подарив ей его кнент, я смогу удержать её рядом. Я кину к её ногам все его сокровища. Я завалю её золотом и подарками, и это поможет хоть на миг, хоть на день удержать её рядом! А потом… Савари… я заставлю его превратить меня в мужчину. И если он не сможет, я велю казнить его самой изощренной казнью, какая только существует. Он долго будет страдать от своего невежества, старый дурак!»
- Расскажи мне о нашем будущем государстве – какое оно? – придвигаясь все теснее, прошептала Тийна. – Та страна, которая станет нашей с тобой – какая она?
- Не о чем рассказывать, Тин, - ответила Кинф. – Она, конечно, богата и огромна, но во всем её величии нет там места лучше, чем это. Нет и этого жемчужного света, нет тишины и покоя, нет ярких звезд над головой… Нет и тебя, Тин!
- Все это будет! – Жарко зашептала Тийна, обвив Кинф руками так, что та уже не могла отвернуться от горячих губ и блестящих глаз. – Верь мне! Все это будет у тебя, но только рядом со мной! Куда бы мы ни уехали - а мир велик! Мы ведь поедем в Пакефиду?
- Да, конечно, - еле слышно прошептала Кинф, уже не в силах противиться зову прекрасных глаз. И эти желанные влажные губы – они так близки, так близки, что даже ощущается аромат дыхания Тийны. – Все, что пожелаешь, моя прекрасная госпожа! Только принеси мне голову своего отца!
- А ты подари мне голову своего Дракона!
- Скажи мне, моя царица – ты согласишься стать моей женой? Завтра же! Только согласись!
- Да, конечно! О, да!
Тийна припала к губам своего избранника, дрожа от страсти, которую уже не в силах была сдерживать, и избранник ответил ей с не меньшим пылом, запустив руку в её роскошные волосы – где он научился этому жесту? И даже слабый вскрик где-то за стеной деревьев не смог их отвлечь друг от друга; даже если б рушился мир – какое им до того было б дело? Вот оно, вечное блаженство!
*******************************************************
Стоп-стоп-стоп, тормози, Черный! Как так – жениться? Ты что несешь? Ведь обе они женщины, а чтобы жениться, нужен как минимум один жених! Как они могут жениться, если ни одна из них не годится на роль потенциального жениха?! И, опять же, о луноликости предполагаемой невесты – что-то я в последний раз, когда её видел, особых достижений в области красоты не наблюдал.
И не ты один. Шут тоже вполне видел её распластанную моську и недоумевал, отчего это приезжий без ума от неё. Но пусть это до поры до времени останется нашей загадкой, хорошо?
А насчет женитьбы… пошел бы ты все это объяснил им обеим, Беленький! Это все заклятье Тийны так действовало – Кинф даже не знала как её зовут, и вообще забыла зачем явилась сюда. Она даже ничего настоящего вокруг себя не видела – исчезли каменные стены древнего дворца, исчезли постройки и все то, что говорило о том, что века прошли здесь в величии и славе людей. Исчезли каменные жуткие и реалистичные горгульи, стерегущие вход в сад, исчезли каменные всадники, укрощающие диких горячих скакунов, исчезли постаменты с древними письменами и статуи королей-воинов, завоевавших полконтинента и обративших их в свои владения. Исчезла вся мощь мира, все величие его и захватывающие дух красоты, сотворенные руками человеческими. Был лишь крохотный уютный мирок рядом с принцессой, где были неясные очертания кустов, волнующаяся зыбкая почва под ногами, поросшая мхом, влажное тепло, где шелестели кожистые широкие блестящие листья и рядом была Тийна, прекрасная и простая. А за пределами этого мирка был мрак, холод и колючий страх, злые тени и смерть. Кинф не могла больше без этой женщины.
Кошмар!
Именно; но ведь и Тийна любила Кинф, и уже не по своей воле, а волею магического заклинания, которое и её ввергало в такой же колдовской сон. Теперь кошмар колдовской любви встал между ними обеими.
Солнце любви затуманено ложью,
Сердце дрожит огоньком на ветру,
И возлагают влюбленные душу к подножью,
Острому лезвию между двух свеч, колдовства алтарю.
Пламя дрожит под судьбы ледяным ударами,
И занесен над свечою клинок колдовства.
Свечи, как звезды, разбросаны парами.
Чья же свеча перерублена будет?
А может, моя?
(Белый)
Истинно, Белый!
**********************************
Палка Савари пребольно треснула Шута в живот, и он покатился по земле, не сумев даже вскрикнуть как следует - крик словно застрял в горле, перехваченном спазмом боли, и Шут катался по сырому снегу, вытаращив налитые кровью глаза, и сипел, отходя от удара.
- Тихо! – Савари черной тенью накрыл его, уволакивая за полувросший в землю постамент, зорко оглядываясь по сторонам. – Прости меня, мальчик мой, но я не мог допустить, чтоб ты загубил свою жизнь так бездарно и безрассудно! Ну-ка, отдай-ка мне это! – он ловко подцепил концом посоха выпавший из ослабевшей руки нож и отбросил его подальше в рыхлый снег, где он и потерялся. – Ну же, не будь таким ревнивым!
- Она…она… - рычал Шут, багровея, ворочаясь в мокром снегу.
- Знаю, знаю – эта юродивая посмела прикоснуться к королеве – спокойнее, мальчик мой, спокойнее, не то мне придется снова тебя ударить! Я же говорил – она околдовала королеву. Теперь-то ты мне веришь?
- Подумать только – она называет луноликой эту…эту…с её разорванном мордой и слюнявым ртом! Она, которая меня не считала себе ровней – собирается жениться на беспородной изуродованной девке!
- Однако! – Савари ловко зажал рот Шуту, погрозил ему пальцем. – Тише! Как ты сказал – с разорванной мордой?
- А как же еще!
- Не кричи так! Думаешь, мы здесь одни? Посмотри-ка вон туда – там притаился Первосвященник, которому очень интересна как сама Тийна, так и то, что здесь происходит. Там тоже кто-то прячется, думаю, советник, а во-он там стоят те, кому надлежало бы быть на страже. Думаю, все они слышали этот разговор не хуже нас с тобою, ведь для того они и явились сюда. И ни одному из них, кроме тебя одного, и в голову не пришло кинуться на принцессу с ножом, кроме тебя, конечно, хотя у них есть на то более чем веские основания, влюбленные ведь собираются убить их царя. Как ты думаешь, почему?
- Не знаю и знать не хочу!
- А я знаю – потому что они околдованы тоже своей молодой госпожой. Не в такой степени, как королева, но все же они не могут отвести от неё глаз. Да тише ты, ревнивец! Теперь у меня еще один вопрос: а почему ты не околдован ею? Почему ты не в плену той красоты, что заставляет их молчать?
- Ты - тоже! – едко заметил Шут.
- Я маг,- ответил Савари, - и странно было бы, если б в моем распоряжении не было защиты от чужого колдовства, пусть даже и такого сильного. Но ты – ты простой смертный. Неужели твоя любовь сильнее чар Эльвиры? Сильнее настолько, что ты до сих пор видишь изуродованное лицо Тийны? И для тебя она осталась просто юродивой со слюнявым ртом?
- Посмотри – она целует её! – вскричал Шут, порываясь подскочить на ноги, но Савари вновь удержал его, повалив на снег.
- Да что же за напасть такая! Чего ты хочешь добиться, глупец?
- Я убью Тийну, и королева освободится от наваждения!
- Убью! Экое сильное слово! А так ли ты силен, как это слово, мальчик? Как только ты занесешь нож, на тебя кинутся те, кто сейчас подсматривает за своей госпожой, кинутся, как верные псы, и растерзают тебя на куски – и королева тоже, она первая, уж поверь мне! Но даже если б они и не тронули тебя пальцем – смог бы ты победить ту силу, что подчиняет себе столько людей? Я говорю о магии, о той магии, которая мне знакома, которая когда-то заставляла покоряться ей целые страны и народы. Великие полчища склонялись перед нею – что ей один человек? Ты умер бы, даже не коснувшись её. Разве могу я допустить это? – лицо Савари собралось во множество мелких добрых морщинок, он тихонько рассмеялся. – У тебя интересный дар, мой мальчик, я даже не слыхал о таком. Разве могу я позволить тебе вот так бездарно погибнуть? Нет; ты еще пригодишься мне, я узнаю, в чем твоя сила. Отчего её магия на тебя не действует?
Шут словно не слышал его; горящими глазами смотрел он – нет, пожирал взглядом Кинф, и не мог успокоиться. Руки его с силой мяли рыхлый снег, оставляя черные полосы, и меж побелевших от усилия пальцев текла талая мутная вода.
- Ну, идем, - примирительно произнес Савари, взяв Шута под руку. – Я помогу тебе подняться!
- Не тронь меня старик! – Шут свирепо вырвался из его рук. – Как бы то ни было, я тебе не помощник, и с тобой я не пойду никогда! Оставь меня!
Зло сорвав с плеч намокший плащ, в полах которого он запутался, Шут подопнул его и бегом направился прочь, проваливаясь в рыхлый снег и оскальзываясь, сжав озябшие покрасневшие руки в кулаки.
3. ДЕНЬ.
Ну, и..?
Что – «ну, и..?»?
А дальше-то что?
Да ничего! Ты не делай вид, что тебе безумно интересно! Ни в жисть не поверю, что тебе интересно после твоих комментариев… Ты зачем повествование испоганил?!
Я–а?! Испоганил?! Да я только внес живую струю в твой зубодробильный трактат… С моими замечаниями дело пошло куда интереснее!
Да уж… интереснее! Зато потерян дух событий!
Подумаешь, дух! Ну, проветрил я немного застоявшийся смрад – что, жалко тебе,что ли ?! Ладно, ладно, больше не буду, вот те крест во всё брюхо! Хотя эта придворная тягомотина мне порядком поднадоела. Итак..?
Все было очень быстро.
Промокший и промерзший Шут ворвался в опочивальню царя – охрана, которая издали увидела настроение господина Шута, благоразумно поспешила удрать прочь, - и весьма бесцеремонно растолкал его.
- А?! Что?! – Чет торчком уселся на кровати, потирая заспанные глаза кулаками. Шут, схватив какую-то тряпку – скорее всего, это был предмет из гардероба Чета, скажем, его кушак, - яростно вытер красное лицо и мокрые волосы и плюхнулся на кровать.
- Вставай, Чет, - проговорил он. – Тебе грозит беда – о, теперь я не преувеличиваю, нет! Приезжий в сговоре с твоей дочерью решили убить тебя, чтобы завладеть твоим царством и царством, откуда приехал посланец. Они обещали подарить друг другу ценные подарки на свадьбу – головы своих государей! Ах, да. Я забыл сказать! Приезжий предложил твоей дочери выйти за него замуж, и сегодня они, скорее всего, женятся. А ты – умрешь.
- Что ты несешь?! – долго и страшно прокричал Чет, откидывая одеяло и обнаруживая под ним тонкие голые ноги, не прикрытые ночной драной рубахой. – Что ты несешь, дурак?! Не ты ли мне говорил, что приезжий – женщина?! Как же женщина может жениться на женщине?!
Шут застонал, с силой сжав голову руками.
- Я не могу всего тебе объяснить вкратце, Чет, - ответил он глухо. – Я не могу тебе всего рассказать! Но верь мне – тебе нужно любым способом выпроводить твоего гостя прочь! Ин с ним, не убивай – только вели убираться, и как можно подальше! Вместе с ним уберется и твоя дочка, и тогда ты будешь в безопасности!
Слушая эту сбивчивую речь, царь поспешно натягивал штаны, прыгая на одной ноге.
- Как ты заставишь посла убраться вон? С ума сошел? Хочешь оскорбить его государя? И какая она… тьфу! Какая же она женщина? Если влюбился в мою дочь, значит, мужчина! – Шут гадко ухмыльнулся, думая – ну, вот я мужчина, но что-то равнодушен к твоей дочери! Так что…
- Да говорю же тебе..!
- Ты меч его видел?
- Еще бы. Он очень большой. Его трудно… не увидеть.
- И Драконья кровь. Думаешь, даст Дракон крови девке-кинф, а?
- Ну, дикие глаза еще не о чем не говорят. Они всегда были такие, - хладнокровно ответил Шут. – А, кроме того, если Дракон и подарил ей титул Сына, то это просто очень смелая женщина. Или очень умная женщина – я слышал, принцы Драконов не столь славны своими ратными подвигами, сколь дипломатическими. Скорое всего, она у него вместо посла, искусного в переговорах.
- Тьфу ты, Понк тебя утопи! – взорвался Чет.
- Я не пьян! – озлился Шут. – Но все равно – это женщина.
В дверь постучали, и спорщики, до того момента оравшие без стеснения друг на друга, смолкли вмиг и переглянулись. Вот оно!
- Великий Чет,- подхалимским голосом заблеял кто-то за дверями, - Наимудрейшая зовет тебя разделить с ней радость и благословить её брак светлым именем Чиши!
- Нужно идти, - Чет дернулся к двери, завязывая наспех испачканный Шутом кушак, но Шут удержал его, поймав за полу.
- Стой! А что, ежели они сейчас кинутся на тебя?
- Не болтай ерунды, дурак! В замке полно охраны – как две бабы одолеют целую армию мужиков?! Или ты думаешь, что я тоже баба, что убоится и не выйдет?!
- Да, да, охрана… но все же? Они не кинутся, конечно, нет, но как-то они планируют разделаться с тобой! Выгони её, пока она …
- Заладил – «выгони, выгони»! За что я должен выгнать гостя, а?
- Есть способ не разозлить его Дракона, - настойчиво напомнил о своем плане Шут и вытянул из ножен меч, тонкий меч, узкую полоску стали, шелестевшую о ножны особым, свойственным лишь металлу звуком. – Заставь её согласиться на поединок, шуточный поединок со мной, как я и планировал раньше. Женщина - это женщина. Она может научиться пить наравне с мужчинами, может научиться ездить верхом и носить мужскую одежду, но владеть оружием она не научится никогда. Этого не сделает никто, уважающий законы, установленные богами… Тем более – изнеженная придворная дама. Они и из ножен-то меч вынуть не сможет.
- Но он – гость! – простонал Чет. – Как он посмотрит на это предложение? Не оскорбится ли?
- Не оскорбится! – передразнил Шут. - И это говорит мне человек, еще вчера сыпавший ей в бокал яд?! И потом, не гость, а гостья. И если она выдаст себя, её просто можно будет вытолкать взашей, - Шут внимательно оглядел свой меч, проверил его заточку. – Ну же, решайся.
Чет нахмурился и морщина залегла меж сурово сведенных бровей. Решение было принято.
- Идем, - распорядился он, мельком глянув в окно. – Скоро рассвет. Пусть праведный Один осветит истину поутру.
Странно. Из Чета бы вышел неплохой пророк, он просто загубил в себе талант на корню, ведь именно так все и вышло. И ему суждено было дожить лишь до утра следующего дня.
Один уже бросал дрожащие отблески своей короны на просыпающуюся землю, и кровавые облака тяжело ползли по небу, ожидая печальной тризны (Черный, ты со своим нагнетанием обстановки хватил через край! Какая тризна?! При чем тут ни в чем неповинные облака?! Им все людские тризны до одного места! До задницы. У облаков нет задницы, Белый.), но небо было еще темным - лишь один его край чуть заметно бледнел, да тускнели Зед и Торн над вершинами гор.
В пиршественном зале было весело. Ступив на порог, Шут тотчас огляделся по сторонам – ага, все здесь! В большинстве своем за столом, наскоро установленном не ко времени разбуженными слугами, сидела ничего не значащая сонская знать – их, так полагаю, пригласила Тийна, чтобы подчеркнуть важность события и пустить приезжему пыль в глаза. Как же, столько князей окружают новобрачную! Ему и не снилось столько в его Пакефиде…
А вот и Тиерн; этот хитрый зародыш крокодила просочился и сюда, куда ему не полагалось приходить ни по положению в обществе – конечно, он Первосвященник, но именно – священник, и на светские праздники ему ходить не полагается, - ни почему вообще. Подливает винца «женишку»… подлец! Лицо его непроницаемо и гадко одновременно, впрочем, как обычно. И отчего боги наградили его такой крокодильей физиономией? С ним, впрочем, все ясно: он сделал ставку на молодых. Он, конечно, не глухой, и слышал, что говорили влюбленные голубки в саду. Он хочет в Пакефиду, и он туда поедет вместе с ними, убей они царя. Он и поможет им его убить! Один быстрый опасный взгляд на Чета, и в глазах Первосвященника промелькнула смерть. Он не остановится ни перед чем.
Советник тоже тут; скорее всего, это его подхалимский голос блеял под дверью царя – интересно, какую выгоду этот-то для себя ищет? Проследив взглядом за щенячьими глазами умильно улыбающегося советника, Шут заключил: желание женщины заставило его плясать на задних лапках! Он смотрел на Тийну с таким вожделеньем, что её одежда разве что не дымилась от его жадного взгляда. Он будет проситься её секретарем; он будет выносить её ночной горшок, а прикажи она – ноги ей вылижет, лишь бы коснуться её. Он и царю будет наговаривать разные гадости про женишка, лишь бы пролезть, протиснуться, проползти поближе к вожделенному телу! Все это Шут прочел в единственном взгляде, который достался ему, и советник вновь уставился с обожанием на свою госпожу.
А вот и гости жениха: молчаливый маг и рыцарь Натаниэль. Ах, вон еще человек, но его почти не видно – радующаяся бурно «знать» совершенно затолкала его, да он и сам сторонится их общества. Рыцарь Горт, кажется.
И сами молодые на троне (ага! Заколдованные-то они обе заколдованные, но что-то не в подвал полезли, а на трон вскарабкались!). Шут почувствовал, как дрогнул царь, когда увидел, что приезжий сидит на его троне, пьет из его чаши (и надел его тапочки!).
- Приветствую тебя, принц Зар! – уверенно и твердо проговорил Чет. Зар, склонив голову к плечу, внимательно посмотрел на хозяина замка (я бы сказал, он просто прикидывал в уме, как бы получше расчленить тело царя), но с места встал, и даже поклонился, уступая хозяину его трон. Услужливый крокодил тотчас же придвинул роскошный стул жениху, словно по мановению волшебной палочки.– Я рад тому, что ты нашел в моем доме своё счастье! Для меня великая честь, что моя дочь смогла завоевать твое сердце!
Видно было, что он очень старается не сорваться на истошный визг посреди своей полной достоинства речи; на лбу его выступили крупные бисерины пота, но он твердым шагом прошел к трону и уселся. Зар с почтительным поклоном отступил, и Чет перевел взгляд на дочь.
Перевел – и смолк, пораженный. Тийна сидела с открытым лицом, презрев всякие моральные устои, и насмешливо смотрела на отца. Нарочито медленно она отвернулась, демонстрируя ему прекрасный цветок на щеке, и снова глянула насмешливо ему в глаза. Что, говорил её бесстыжий и яростный взгляд, что теперь ты скажешь, отец? Повернется ли язык назвать меня неповоротливой кобылой или тупой коровой? Посмотри теперь на меня; посмотри на людей, что тут сидят – и пойми, что твое время ушло. Пришло время Тийны Прекрасной.
Чет взмок от этого взгляда и с трудом проглотил ком, застрявший в горле. Шут положил ему руку на плечо, но и этого было мало, чтобы почувствовать себя в относительной безопасности.
Пьяненькая сонская знать с воплями чествовала молодых (не ври, Черный! Они просто в очередной раз напивались в дымину, не вникая в подробности повода – это называется «не вижу повода не выпить»), откуда-то раздался тост, и околдованные Тийна и Кинф обернулись к пирующим, отведя свои кровожадные глаза от изнемогающего от страха царя (и алчная слюна закапала с клыков).
- Веришь мне теперь? – прошептал Шут, склонившись к уху Чета. Тот нервно вздрогнул.
- Голова твоего отца, - хрипло проговорил демон губами Кинф (нахохотался, бедный, до хрипоты), - и мы сегодня же обвенчаемся в храме Чиши.
- Да, муж мой, - смиренно и страшно ответила Тийна и встала с трона, склонившись перед отцом. – Отец, сегодня счастливый и святой день. Поздравь нас и благослови.
Чет снова встретился взглядом с беспощадными, неумолимыми глазами Тийны и поспешил подняться, чтобы не смотреть на неё больше.
- Пусть боги даруют вам вечное счастье, - пожелал он.
*****************************************************
Мир все плавился и расплывался, и неверные звуки заставляли запутываться в лабиринте поиска, а где-то голос звал к себе, манил и убегал, и смеялся, а позади крался страх и накрывал своей тенью небытие, и царила над всем этим непроглядная темнота и бездна, а в глазах прятался демон, и улыбался, скалился, и голос был подобен рычанию чудовища в пещере. И дрожал в испуге неясный свет факела, люди смеялись, и звенели чаши, удушливо пахло вином, и волосы становились дыбом от жуткого одиночества… одиночества и пустоты…
***************************************************
Сам-то понял, чё сказал?
**************************************************
- Принц Зар, не желаете ли слегка поразвлечься? – принц перевел взгляд помутневших глаз на Чета, и тот мужественно выдержал его. Звон чаш и пьяные голоса пирующих едва не заглушали его голос, но Зар все-таки услышал его… словно готов был услышать… словно прислушивался нарочно, к каждому слову, к каждому звуку… - Мой Шут – лучший поединщик в стране. Почему бы вам не сразиться, не показать свое умение, не похвастать перед невестой? Этот шуточный поединок будет частью праздника…
На миг демон спрятался, утих, ушел торопливо в темные уголки сознания, и глаза Кинф прояснились. В них мелькнула настороженность и нехорошее любопытство.
- После столь сытной еды? – спросила она с холодной улыбкой. – И такого хорошего вина?
Чет почувствовал, как рядом настороженно шевельнулся Шут. Слабое трение напрягшихся мышц об одежду показалось ему громовым, и ужас опахнул его.
«Шут был прав! Я принял в доме своем врага… женщину-кинф, как почетного гостя! О, боги, простите мне мой невольный грех, простите, не карайте верного слугу вашего!»
- Это всего лишь шутка, - собственный голос был чужд, но тверд. Краем глаза Чет увидел слабую полосу розовеющего неба за окном, вздрогнул всем телом, ощутив, как пот катится градом по спине. Рядом на троне напряглась Тийна, подалась вперед, словно собиралась прыгнуть вперед, на отца, и перегрызть ему горло. Губы её принужденно улыбались; глаза метались с одного лица на другое: отец – Кинф. Притихла пьянствующая знать; странно, но, кажется, она чутко реагировала на каждое недовольное движение одной только брови принцессы, и Чет с тоской подумал о том, что по единому её слову те люди, которых он – он! – возвеличил и поднял, обласкал и пригрел, кинутся на него…
«Скорее бы утро!» - подумал он. Внезапно его целью стало лишь одно желание – просто пережить эту душную, пугающую его ночь.
- Хорошо, - внезапно легко согласился принц Зар, разряжая обстановку. Его согласие, как глоток свежего воздуха, прокатилось по залу, и расслабились напряженные руки и спины, разгладились посуровевшие лица, появились несмелые улыбки. Зар легко подскочил и сбежал по трем ступеням в зал, в свободное пространство, огражденное столами. С легкой усмешкой (вопреки всем прогнозам Шута) умело вынул меч и трижды взмахнул им, рассекая воздух, искусно работая кистью. Тийна сидела молча и так прямо, словно вместо позвоночника у неё был вставлен стальной наипрямейший прут; руки её накрепко вцепились в подлокотники трона, словно хотели раскрошить отполированный камень. Шут, снова шевельнувшись, оставался в страшном напряжении, и Чет невольно смахнул с лица горячие соленые капли, задыхаясь.
По залу прокатился смешок, как легкий всплеск, затем – хохот: маленький тощий приезжий выступал против Шута, мало того, что искуснейшего поединщика, но еще и выше и мощнее приезжего… Жаль мальчишку, калекой будет он на свадьбе, если не пожалеет его злой Шут.
- О-о, я удивлен вашей смелостью, - прошипел Шут, лицом к лицу оказавшись с приезжим. Его рука плавно поднялась вверх, направляя узкую холодную сталь прямо в сердце сопернику. Шут выстроился в изящную и красивую позу Выжидания (жаль, не было знатоков, которые могли бы по достоинству оценить её изысканность и сложность!), и приезжий ему на удивление так же умело и точно встал напротив в позе Танцовщика, сжав меч тонкими руками.
- Надеюсь удивить вас еще больше, - ответил он, и меч его слегка дрогнул – тонкий знак к началу боя, вежливое приглашение ударить первым. – Сойдет ли разрубленный воротник за знак победы?
- Несомненно, сойдет, - вежливо ответил Шут. – Но поединок все-таки шуточный, так что постарайтесь уж оставить мне на месте голову… - и он едва успел задержать сверкающую плоскость, опустившуюся так быстро, как это делают первые лучи рассвета. Дружный гогот по поводу последнего замечания Шута – ну как же, искусный воин просит у мальчишки сохранить ему жизнь, ну и насмешил, Шут! – перешел в такой же дружный «ах!», и Тийна, ликую, с воплем подскочила на ноги:
- Убей его!!!
Чету было все равно, кто выиграет, хотя какая-то часть его сознания все-таки подзуживала узнать чего стоит его Шут. Он отвернулся от дерущихся, и даже лицо рукой прикрыл, чтобы никто не видел, как багровый румянец стыда разукрашивает его щеки. Но обидеть гостя..! Вытащить его из-за стола на поединок! Это было уж чересчур.
Теперь все обвинения Шута в адрес гостя казались ненормальным бредом, и Чет, расслабившись, почувствовал, как он измотан и обессилен. Даже сидеть трудно… Напряжение схлынуло, оставив только вялую слабость. Чего ради Шут оговорил мальчишку? Именно – мальчишку, приезжий юн, но точно не женщина. Может, из ревности? Демон его разберет…
Ярость схватки все нарастала. Поединок походил на танец, на страстный танец Танцовщика-со-свечами и неуклюже-грациозного журавля, и даже сонки, которые дрались исключительно насмерть и исключительно грубо и зло, залюбовавшись, лишь цокали языками да разражались криками (они разбились на два лагеря и болели каждый за своего избранника), когда схватка, казалось, подходила к концу, потому что побеждал один из поединщиков.
А двое воинов словно забыли об окружающих – они увлеклись настолько, что приезжий смеялся в голос, и его глаза горели азартом, словно мальчишка дорвался до чего-то запретного, до доспехов отца, и примерил их, и вообразил себя таким же великим воином.
Для Шута же все словно растворилось. Снова была прежняя Мунивер, снова против него стоял двенадцатилетний мальчишка-Крифа (его руку и манеру рубиться Шут не спутал бы ни с какой другой!), озорной, горячий, подающий надежды наследник, не обиженный богами ни умом, ни храбростью, ни силой. Он часто просил научить его каким-нибудь особо причудливым выпадам, и, судя по тому, что теперь их в точности повторяла не его, но наученная им рука, он их освоил…
И Шут был не Шутом, но бароном долины Улен и Верхних Земель, владыкой Правого и левого берегов озера Куля с Серебром, Норторка и Эстиля, девятнадцатилетний высокородный придворный, рыцарем Ордена Непобедимого Солнца-Одина, и говорил он со своим другом языком тела и оружия…
«Ты силен,» - сказал Шут, и Айон Один, почти горизонтально к земле, полетел к голове соперника – это не простой выпад, не может быть простым, слишком очевиден и не прикрыт.
«Я умел», - ответил знакомый ему клинок, сделав едва заметное, почти неуловимое, но очень опасное движение – ага, вот он что задумал! Крифа тогда хохотал, громко, держась за живот, когда его клинок спустил штаны с Шута тем самым приемом, которому он сам же и научил принца… Сейчас, под громкий рев болельщиков, Шут успел остановить его.
«Ты достойный противник», - сказал меч Шута, встречая удар.
«Я много учился», - чуть скомкав фразу, немного неуклюже ответил меч противника, прочертив иероглиф «труд». От этого прием оказался злее и опаснее, хоть и потерял в красоте – ого, а этому Крифу никто не учил! Или это уже не Крифа..? Шуту понадобилось действительно много труда, чтобы уберечься от острой металлической буквы.
«Как тебя зовут?» - задал коварный вопрос Шут. Отвечая на него, говоря имя меча, Крифа всегда открывался, замедлялся, и Шут неизменно ловил его, называя имя своего меча – «Луч Света», и острие его меча застывало прямо у горла соперника. Мало кто успевал остановить его, это был его коронный выпад, по которому его узнавали в бою незнакомцы, но…
Приезжий ловко уклонился, и острие пролетело мимо вожделенной цели – его ворота буквально в каких-то ничтожных долях волоса; и его собственные отсеченные волосы светлой паутинкой ссыпались из-под блестящего отточенного лезвия на плечо. Приезжий, сделав короткий замах, встал в позу ответа - и рубанул:
«Инушар Один,» - очень, очень короткий замах, описывающий дугу и отталкивающий метящий в ямочку на шее Луч Света, и крестообразное рубящее движение – как горох, посыпались металлические заклепки с ворота Шута, и королевский меч, мигнув на прощание изумленному Шуту знакомым рубином на рукояти, с коротким лязгом, невежливо и презрительно, моментально вошел в ножны, даже не салютовав побежденному. Вот как.
Шут изумленно мигнул… и уселся на зад, опомнившись от наваждения, под громкий свист и улюлюканье сонков.
И воспоминание об имени титуле снова ушли, растворились – а всего мгновение назад он помнил, кто он и как его зовут. И снова он – просто Шут…
- Ваш воротник перерублен, - проговорила Кинф с достоинством, мучительно хмуря брови и стараясь вспомнить что-то («Где я видела это лицо?»), но хищник вновь вполз в её разум, наполняя её лицо темнотой, в которой загорались, как красные раскаленные угли, недобрые глаза.
Черный, а где ты видел добрые красные глаза? У белых мышек, разве…
И появилась мысль убить, опустить свой меч на светлую голову, чтоб он напился кровью, чтоб брызнула живая, еще горячая влага прямо на лицо, на губы, и утолили жажду! И голоса в голове твердили тихо и страстно, горячо и страшно: «Убей, убей!»
И вокруг все смеялись и орали: «Убей!» И на троне хохотала вторая половина черного «я», торжествуя такую славную победу.
- И ваша голова на месте,- насмешливо произнесла Кинф, едва поклонившись. Светлые глаза смотрели на неё с удивлением, но без страха. Может, поэтому она не смогла убить? – Думаю, она пригодится вам в разговоре с царем, - она подмигнула озорно взбешенному Чету и взбежала легко к Тийне. Та торжествовала и даже не скрывала своего ликования; голова её была гордо вздернута, на губах сияла улыбка, презрительная и гордая одновременно. Из-за меня, говорила она, которую вчера еще ты, подлый Шут, называл замарашкой, сегодня ты же сражался, и проиграл. А искусный воин, повергший тебя, с таким почтением целует край моего платья, опустившись на колено!
Во, блин, какая любовь-то!
Кинф подняла на неё взгляд покрасневших глаз и произнесла:
- Жду тебя в храме Чиши с головой отца твоего!
- Да, муж мой! – ответила Тийна.
*************************************
Стой, Черный, тормози!
Сам тормози. Я тебе что, дизельный электропоезд?
Чего?!
Ничего. Только тормозить все равно не буду.
Ладно, не тормози. Переключись только на Тийну – эта девушка становится мне все более интересна.
Не буду; ты своими гадкими замечаниями все портишь.
Я?! Порчу?! Я не порчу!!!
Портишь.
Ладно; история нас рассудит! Но ты-то будешь дальше рассказывать, или мне самому…все испортить?
Шиш тебе!
**************************************
- Я тебе хребет перерублю! – зашипел Чет, едва Шут оказался позади его трона. Так стыдно ему не было никогда; ему казалось, что пот с шипением испаряется с его щек, и кожу покрывают белые пятна соли. – Какого демона.!?
- А что ты хотел?! – зашипел в ответ Шут, нервно стягивая на груди распоротую одежду. – Ну, просчитался я, что теперь?!
- Нанести неслыханное оскорбление гостю! – шипел царь; от стыда ему нестерпимо хотелось сползти с трона и спрятаться под столом. На его счастье, поздравляющие молодых со славной победой сонки отвлекли внимание гостя от его персоны, не то Чет провалился бы прямо сквозь землю. – А если бы ранил его?! Как бы я объяснил это его покровителю-Дракону? «Баба, не поднимет меча, своими королевским изнеженными ручками»! Так ты говорил?
- Царь! Слушай меня – это принцесса Кинф! Я убеждаюсь в этом раз от раза; её обучал бою её брат Крифа, я не могу спутать его манеру драться ни с какой другой, потому что в свое время сам обучал его! И выиграть она смогла лишь оттого, что точно знала, как я буду действовать – и исправила ошибку, которую всегда совершал её брат!
- Достаточно! Я не верю тебе больше! И знаешь, почему? Посмотри на этих людей, на тех, кто сидит с нами за одним столом, - Чет кивнул на веселящихся. – Посмотри на советника, посмотри на Первосвященника – их рыла я вижу каждый день, и никогда еще не видел в них такой одержимости. Они хотят мою дочь; я не знаю, что за колдовство она свершила, но они жаждут её. Все, все до единого! И ты, думаю, не исключение. Но ты гаже и подлее любого их них, потому что в своей ревности хочешь устранить соперника таким образом, пороча его и наговаривая на него чудовищные вещи, и пускаешься на такие изощренные уловки, что делаешь это на моих глазах, а я иду у тебя на поводу! Признайся, что и этот поединок ты затеял, чтобы просто ненароком убить женишка! Но он молодец, уел тебя!
- Нет, о, нет!!!
- О да.
- Да говорю тебе! – воскликнул Шут. – О, боги… мне трудно признаться в этом, но… Когда-то я был влюблен в эту женщину, ты это знаешь. И страсть моя не погасла во мне до сих пор, несмотря ни на что. Я не мог удержаться!
- О чем ты?!
- Я был у неё этой ночью, царь. Я целовал и ласкал её. Я гладил её грудь, я еще помню вкус её соска на своих губах, - по лицу Шута пошла мучительная судорога, он вспомнил страстную и жаркую возню в темной комнате, задыхающиеся от страсти губы, спутанные волосы под своими руками, напряженную шею… - Я знал, что это за женщина. Я солгал тебе, когда сказал, что мне просто знакомо её лицо, я знал наверняка, кто это.
- Вот демон! – Чет вновь моментально взмок и вжался в свой трон. – Блудливый кобель! Тогда какого… она тоже выглядит влюбленной в Тийну! Или она родилась истинной кинф?
- Не думаю, - усмехнулся Шут. – По крайней мере, сегодня ночью она была не против моих ласк. Нет, думаю, все же она любит мужчин.
- Притворяется?
- Нет. Принцесса Тийна приколдовала её – именно на неё направлена эта магия.
- Так чего же ты мня пугаешь тогда? Кинф это или нет, а она сделает то, что прикажет ей моя дочь!
- Эта палка о двух концах. Твоя дочь сделает то, о чем попросит её Кинф. И это не мои догадки. Я слышал, о чем они уговаривались в саду. Впрочем, мне надоело повторять тебе одно и тоже. Решай, наконец, сам что делать.
Чет замолчал, мучительно потирая виски. Да, что-то нужно делать. До каких пор можно следовать чужим советам и речам, как телок на поводу?
- Скажи, - спросил он, наконец, - а отчего ты выдал эту женщину? Странно это; ты сам говорил, что любил её, и страсть твоя свежа. Отчего ты выдал её на верную смерть?
- Не знаю, царь, - глухо ответил Шут. – Я люблю её, люблю неистово, но что-то заставляет меня отделиться, отталкивает, словно какое-то проклятье! Должно быть, я безумен, и во мне живут два человека. Я знаю, что буду страдать, когда ты убьешь её, возможно, я не смогу жить без неё, но я должен… И поэтому я просил тебя, чтобы ты всего лишь выгнал её из страны.
Чет испытующе глянул на Шута, но не нашел и следа притворства или лжи в его страдающих глазах.
- Хорошо, - медленно произнес Чет. – Я верю тебе. Верю. И я попытаюсь помочь. Я придумаю способ не убивать её!
Странный праздник продолжался; обливающиеся потом слуги тащили громадные блюда с зажаренными барашками и телятами, красиво обложенными запеченными яблоками, виночерпии в мятых замызганных колпаках выкатывали бочки с вином – их, в отличие от жаркого, встречали дружным восторженным ревом. Провозглашали тосты – в основном за прекрасную невесту, не придумывая ничего нового, а повторяя многократно то, что уже говорил прежний нетрезвый, но очень искренний оратор, и за смелого жениха – теперь в смелости его не сомневался никто, особенно после того, как принц, смело высосав увесистую чашу с самым крепким вином, еще раз принял вызов, уже от кого-то из гостей. Сонка принц одолел быстро и легко, и отделал его жестоко и безжалостно: рев человека, лишившегося уха и части скальпа, потонул в скотском хохоте и грохоте, который устроили восторженные сонки – чашами своими (которые, судя по их виду, пережили уже не одну подобную попойку) колотили они по столу, да так, что подпрыгивала утварь. Вот это принц! Вот это мужчина! Принц, хладнокровно вытерев меч об одежду скулящего у его ног побежденного, оттолкнул его со своей дороги ногой и быстро взбежал к своему месту, чтобы под общий одобрительный рев выпить еще вина. У него был вид победителя; глядя на гостей странным ледяным взглядом, он словно торжествовал. Он упивался своим успехом у этих никчемных пьяниц (по весьма понятным нам причинам) и их одобрением его победы над их собратом. Он смеялся над ними – так будет точнее.
Плеча Тийны коснулась чья-то рука; она обернулась и увидела сладкую и вместе с тем похотливую улыбку. То был советник. Видно, странная, колдовская страсть, что зажглась в нем, не давала ему покоя, и он пришел, приполз, как голодная издыхающая собака на запах мяса. Странно, усмехнулась про себя Тийна, раньше он подходил к ней запросто, и всегда с неизменным вежливым поклоном. И глаза при этом у него были равнодушные и пустые, словно он смотрел на скучную белую стену. А теперь… у него был взгляд сумасшедшего, и он боялся подойти к ней, и не мог не подойти. За то небольшое время, что он видел её, преображенную, страсть иссушила его. Его чинное и вечно спокойное лицо пылало пунцовыми пятнами, скулы заострились, и все тело как-то скрючилось и сжалось, словно невидимая внутренняя борьба связала все внутри него в тугой узел. Даже его вечно подчеркнуто-прямая спина как-то надломилась в раболепском унизительном поклоне, и он то пытался распрямить её, то снова сгибался в страхе, что его богиня расценит эту вольность как оскорбление. Его унижение дико понравилось Тийне, и она нарочно протянула ему руку для поцелуя, держа её так, что ему пришлось нагнуться еще ниже.
- Прекраснейшая, - пропел с обожанием советник, припав к её руке. Губы его, холодные, как лед, дрожали, и Тийна с брезгливостью отняла у него свою руку, не дожидаясь пока он закончит свои лобызания. – Позволь поздравить тебя, прекраснейшая…
- Да, да, благодарю тебя, - небрежно ответила она, вытирая руку о полу платья. Советник запыхтел громко, багровея, и Тийна, едва скрывая отвращение, отвернулась от его пожирающего взгляда, от его маслянистых толстых губ, от его дрожи… Веселый бесшабашный принц, громко хохочущий над сонками (теперь они вызвали его втроем, и одолеть не могли, бестолково толклись, тыча в его сторону мечами, а он играючись отбивался, одной рукой удерживая следующую чашу) заставлял её трепетать, и, глядя на него, она благоговела перед ним, и сонки были ей все более противны.
- Я посмел, - произнес советник, неловко роясь у себя за пазухой, - я… я приготовил тебе свадебный подарок, несравненная. Я знаю – такая ничтожная вещь не может выразить тебе всего моего уважения и всего того, что у меня в душе… мое восхищение тобою безмерно, но все же… ты достойна большего, о, богиня…
Мельком взглянув на протянутую ей вещицу, Тийна едва не вскрикнула от изумления: советник, жалко содрогаясь, словно какой уродец или немощный старец, пытающийся купить юную деву, выкладывал на стол перед нею чудесный жемчуг. Такой прекрасной и богатой вещи Тийна не видела никогда – жемчужины были сплошь все ровные, идеально круглые, молочно-белые, и среди них подвеска из золота со вставленным в тонкую оправу кроваво-красным рубином. Видно, при дележе добычи тогда, пять лет назад, советник ушами не хлопал. Может, и убил кого. Еле сдержалась она, чтобы не схватить грубо и жадно подарок – видят боги, ей хотелось тут же нацепить его на себя и захохотать от распирающего её восторга. Вот! Настал её час – ей и просить не придется, сами все положат к её ногам! Но она лишь величественно кивнула советнику и небрежно придвинула к себе жемчуг.
- Я приму твой дар, - сказала она, протягивая ему руку сама. – Ты очень щедр, благодарю тебя.
Он ухватил её пальцы с небывалой страстью. Дрожь, которая так раздражала Тийну, усилилась; теперь все его тело, страшно напряженное, словно бил озноб, и он покрывал её руку поцелуями, уже непристойными и жадными, жалко постанывая, елозя мокрым жадным ртом по её белой атласной коже.
- Но, но! Достаточно! – воскликнула Тийна, отнимая руку снова; советник проводил её взглядом совершенно безумным и исступленным, и Тийна почувствовала жуткое наслаждение, которое ранее ей было неведомо. Это было наслаждение от безграничной власти – пусть над одним человеком, но она могла велеть ему исполнить все, что ей заблагорассудилось бы, и он исполнил бы в точности. И он знал, что все это Тийна читает в его рабски преданных глазах, и не в силах был скрывать своего вожделения. А почему бы на нем не опробовать свою силу, мелькнула шальная мысль в голове у Тийны. На что способен человек, подвластный мне?
- Моя госпожа! – жалко взвизгнул советник, когда она запустила острые коготки в его шевелюру и толкнула его голову вниз, к своим ногам. Он упал на колени и его жаркие жадные губы припали к её ступням. Он чуть ли не вылизал каждый пальчик, и Тийна рассмеялась – ей стало щекотно.
- Ты, жалкий червь,- произнесла она, так же за волосы рывком, отняв его от своих ног. – Ты и ног моих целовать не достоин! Ценишь ли ты то благо, которое я даровала тебе?
- Да, о, да!
- И что ты готов сделать, чтобы порадовать свою госпожу? – Тийна крепче сжала его волосы, запрокидывая к себе его лицо и нарочно причиняя ему боль.
- Я готов на все! – хрипло проговорил он; Тийна с садистским удовольствием наблюдала муку в его глазах – странно, а почему он попался на заклятье, которое она читала специально для Зара? Одно дело – просто хотеть красивую, нет – прекрасную женщину; и другое – неистово её вожделеть.
- На все? – поинтересовалась Тийна, и её нога тихонько коснулась его паха. Несчастный вздрогнул, словно она ожгла его кнутом, дернулся было вновь к её ногам, но её рука удержала его.
- Не так быстро, хитрец. Сначала ты кое-что сделаешь для меня, а уж потом…
- Госпожа!!!
- Дай подумать. Возможно, я разрешу тебе коснуться меня. Или даже подарю тебе час, целый час. Но это зависит…
- Я сделаю все! – хрипло проговорил советник, стрельнув недобрым взглядом в сторону принца Зара. Уж он-то сумеет выслужиться, он сумеет сделать все, чтобы отодвинуть этого иноземца на второй план, растоптать, убрать его, занять его место..! Тийна уловила этот взгляд и грубо отпихнула от себя мужчину.
- Даже не думай, - резко сказала она. – Неужели ты, несчастный, вообразил, что сумеешь занять его место? Никогда; и даже если я и подарю тебе час, то только за работу, что ты для меня сделаешь. А ты её сделаешь, не то я велю казнить тебя за то, что ты недоброе замыслил против моего жениха. Слышишь ты меня? Так вот; дело твое – убить царя.
- Принцесса?!
- Не кричи, идиот. Я не шучу и не испытываю твою верность. Мне она известна.
- Я верен лишь тебе, прекрасная!
- В этом я и не сомневаюсь. Потому и говорю столь открыто. Я ли не заслуживаю трон и власть? Но отец не отдаст мне их по доброй воле. И меня он уже подозревает. А ты вне подозрений. Значит, сможешь сделать это. И как только ты это сделаешь, - Тийна, жестоко смяв рукой его лицо, развернула его и приблизила свои губы к его оттопыренному и багровому уху, и зашептала, почти касаясь его,- я ненадолго стану твоей. Я буду принадлежать тебе вся, от кончиков волос до пяток, - советник издал какой-то сдавленный стон, и Тийна, ухмыльнувшись, коварно и развратно укусила его за пылающее ухо. – Ну, иди же, мой герой! Только постарайся не попасться – мне будет очень одиноко ночью.
Советник, как безумный, кинулся прочь; уже у самого выхода он остановился, чтобы оглянуться, чтобы еще раз глянуть на своего идола, и Тийна увидела в толпе его погибающий, умоляющий взгляд. Отчего-то он отрезвил её, и она, через силу улыбнувшись, лихорадочно оглянулась по сторонам. Конечно, все не так просто! Убей этот редкостный дуралей царя, и она станет царицей; или не станет? Кто позволит сесть на трон ей, женщине?! И будет еще Суд Правящих, этого советнику не миновать, коли он попадется. Как бы ни был влюблен этот человек, когда за него возьмутся дюжие королевские Палачи, он укажет на того, кто надоумил его на этот шаг и зачем…или не скажет? Можно, конечно, снова и нова прибегать к своему оружию, обвораживать одного Палача за другим, и они не тронут её, но… Тийна внутренне содрогнулась, вспомнив подземелье, каменный мешок, где даже тишина угнетающая, такая мертвая, что… И раз за разом спускаться туда, каждый раз смотреть в глаза новому мучителю, и улыбаться ему, обольщать, трясясь всем нутром от страха, и не знать наверняка, что её чары подействуют? А что он, обольщаемый, потребует взамен? Возможно, он потребует того же, что и советник. И раз за разом… о, боги! А не будет ли это еще более мучительно, чем пытки? В этом душном подземелье, на каком-нибудь грязном пыточном столе, залитом засохшей кровью, с потным грубым Палачом, у которого бог знает какие жестокие причуды на уме?! А вдруг он, этот Палач, окажется безумцем – в народе ходили о них легенды. И самом деле, кто, в своем уме, согласится жить в подземелье, не видя годами света белого, не разговаривая с людьми, и не видя ничего, кроме крови, чужих страданий и боли? Говорили, что все они когда-то были убийцами и безумными маньяками, которых держали на цепях, под замками, пока великий колдун не наложил на них заклятья и не принудил их слушаться правителя. Что, если они и в самом деле таковы? А если, не дай бог, при Инквизиции Палач распорет на ней кожу, и все увидят, как духи залечивают её раны – что тогда? Не миновать тогда ей огня и столба, сожгут живьем. А что, если и в огне будут лечить её духи? Тогда она будет вечно гореть и мучиться! Ах, как она поспешила!
Нет, нет, не нужны такие «или». Нужно наверняка знать, что он не выдаст. Лучше было бы, если выдавать некому было.
Тийне эта мысль придала немного сил и она, слегка успокоившись, снова огляделась по сторонам. Странный пир продолжался; пожалуй, трезв был один Чет – ах, нет, гости принца Зара тоже. Вон, сидят, злобно зыркают глазами. Среди гостей Тийны не осталось ни одного здорового – по мере опустошения бочек с вином каждый из них возомнял себя героем и вступал в бой с принцем, и тот быстро и безжалостно калечил смельчака. Впрочем, это было уже не так уж и трудно – сонки, итак не отличающиеся трезвостью, напились в дымину, и держать оружие в руках уже практически не могли. Теперь победитель и побежденные вопили песни, собравшись посреди зала и уткнувшись головами. За столом остались лишь те, кого ноги уже не держали совершенно да те, кто попросту уснул. Ну, и сам царь – он сидел бледный и молчаливый, глядя безучастно на вакханалию, и позади него стоял Шут – вот еще головная боль! Он был спокоен; смотрит на Зара, не отводит глаз. Тем лучше – может, удастся выскользнуть незамеченной, перехватить этого дурака-советника?
На её удачу, в толпе празднующих снова возникла свалка, и принца сшибли с ног. Правда, он тотчас же поднялся и плечом отпихнул своего обидчика, снова вытащив свой меч, но одного этого эпизода хватило, чтоб Шут – почему-то его внимания Тийна боялась больше всего, - дернулся и прыгнул вперед, словно хотел принца защитить. Глядя в спину Шута, Тийна ужом соскользнула с трона и отступила назад. В свалке раздался хохот, обидчик принца получил оплеуху и покатился по полу, и Шут сделал еще один шаг вперед, а Тийна – назад. Если ей удастся выйти в тень, за арки, отделяющие зал от коридоров, она сумеет догнать советника, и …
- Моя госпожа куда-то собралась?
Сладкий ядовитый голос этого зародыша крокодила настиг её почти у самого выхода, когда ей казалось, что спасение уже рядом, и сердце её вновь гулко бухнуло о ребра. Первосвященник! Как она о нем забыла?! Его горячее дыхание опалило ей шею, и Тийна скорее почувствовала его черные мысли, чем угадала их. Он все это время прятался где-то в темноте и наблюдал за ней, кровожадный паук! Именно за ней; он видел, как она разговаривала с советником – от него не укрылось и то, как она мучила его. И, возможно, этот гаденыш испытал своеобразное удовольствие, такое, какое испытывают дурные извращенцы, подглядывая… Тиерн стоял тихо, даже не касаясь её, но ей казалось – он тискает, мнет её.
- Ты кого-то искала, моя госпожа? – продолжал он. – Может, советника? Я видел, как он ушел от тебя с каким-то поручением. Зачем утруждать себя, принцесса? Скажи мне, и я передам ему.
Догадался, гаденыш!
Чувствуя, как земля рушится, уходит у неё из под ног, Тийна даже дышать перестала. Что он потребует взамен своего молчания? И будет ли он молчать – он не позволит убить царя, он будет теперь шантажировать её, это не глупец-советник.
- Так что передать советнику? – коварно повторил Тиерн.
Поганец, подумала Тийна, тебе это даром не пройдет.
- Ничего, - ответила она, обернувшись к Первосвященнику. – Отчего ты решил, что я ищу советника?
Лицо Тиерна непроизвольно дернулось, на миг, только на краткий миг на нем отразилось нечто гадкое и возвышенное одновременно – то была страсть, но страсть порочная, такая, которая лишь рушит и калечит, но столь сильная, что калечит обоих, и он уже был её жертвой. Затем он совладал с собой, и лицо его вновь приобрело обычное выражение, угодливое и сладкое.
«И этот тоже, - удивилась Тийна. – Моё заклятье подействовало и на него тоже. Так какого же демона я боюсь? Я всесильна; да, лучше в это верить. Я знаю, он бы сломал меня, он уничтожил бы меня, это я вижу в его глазах, но такова его любовь. Такая же, как и у меня… А ведь он похож на меня, и его-то я должна понимать лучше всех. И что, неужто я не смогу победить этого маленького человечка?»
Собрав все свое умение, она чуть улыбнулась одним только уголком губ, но от этой улыбки Тиерн затрясся, словно в лихорадке. Еще немного – возможно, если бы не так близко был принц, такой опасный и свирепый, - Тиерн, возможно, не вынес бы взгляда этих прекрасных , словно бы тающих, влажных, затуманенных глаз и накинулся бы на неё прямо здесь. Эта мысль приятно пощекотала нервы, и Тийна вдруг подумала, что, возможно, нужно как-нибудь позвать его к себе в спальню и как следует подразнить…
- Думаю, - медленно произнесла она, - что советник недоброе задумал. Проследил бы ты за ним, а? В один прекрасный момент он может натворить нечто такое, отчего… трон останется без правителя, и тогда… ну, ты понимаешь? Я не смогу сесть на трон, Суд Правящих мне этого не позволит; но я могу уехать с моим женихом в Пакефиду, и тогда…
- Еще раньше ты можешь выйти за него замуж, и тогда царем станет он, - возразил Тиерн, улыбнувшись, - и ни один суд не сможет отрицать законности его правления.
А ведь он прав, сообразила Тийна. А еще… Суд Правящих! А что, если не будет никакого Суда Правящих? И некому будет оспаривать законность её правления! Что, если ..?
- Так проследи же за советником, - сладко пропела Тийна.
« И убей его, как только этот дурак убьет царя, - сказали её глаза. – Тогда ты будешь выглядеть героем, который пытался спасти правителя и вступил в схватку с убийцей».
- Непременно, - в тон ей ответил Тиерн, чуть поклонившись.
«Конечно, я убью его, - ответили его глаза. – А потом приду к тебе, девочка моя, и не думай, что ты сможешь от меня отвертеться».
Тиерн скользнул в темноту, и его не стало видно, словно он слился с нею…Паук! Он вообразил, что всевластен! На Тийну накатила веселая волна ярости, вместе с которой должен был прийти и приступ, но приступа не последовало, и это еще больше развеселило её. Неужели духи исцелили её и от этой напасти?! Это было бы замечательно…
Но прочь мысли!
Тиерн тоже дурак; Он все знает, и думает, что она будет сидеть, сложа руки и ждать, пока он явится к ней со своими гадкими притязаниями? По нему видно, что он задумал - нацепил бы на неё ошейник и заставил бы ползать перед ним на коленях. Только в своих скотских мечтаниях он не заметил того, что задумала она.
Пусть советник убьет царя! Пусть Тиерн убьет советника и явится к ней за оплатой его молчания – к тому времени он будет ей не страшен. Чем он может пригрозить ей? Судом Правящих? Не будет никакого Суда!
Пусть безумные, пусть страшные и сильные, но Палачи тоже смертны; не раз звонил Страшный Колокол, и в ночи выносили тело почившего. Отчего ночью? Не оттого ли, что боялись, что при свете дня люди увидят высохшее тело немощного старца и перестанут бояться?
- По-моему будет, - тихо прошептала Тийна. – Коли хочу я, чтоб наступил Век Тийны Великой, надобно и стать великой. Были в древности королевы, что вдохновляли простых смертных на великие подвиги, и те сражались, словно были равны богам! Неужто я не смогу?! Боги при рождении обделили меня всем, кроме разума. Теперь же я прекрасна, и одного моего взгляда достаточно, чтобы обворожить кого угодно. Я смогу поднять солдат за собой! Я чувствую, как ярость накатывает на меня, но она не принесет мне припадка и не разрушит моего тела, как прежде. Она выжигает все слабости во мне, горит, как пламя. Я смогу зажечь такую же ярость в сердцах людей, и они пойдут за мной! А если нет – что ж, тогда смерть мне, и поделом. Лучше умереть, чем дальше оставаться таким же ничтожеством, как и прежде.
**************************************
…Утро. Ворота в казармы открылись так, словно в них ударили тараном, и возникло смятение. Полуодетые люди вскакивали со своих лежанок, беспорядочно хватаясь за что попало, лишь бы иметь в руке хоть что-то, палку ли, камень, саблю, чем можно было б защитить свою жизнь.
Но драться им не пришлось – во двор казарм вошла процессия, странная и величественная одновременно. Четверо дюжих сонков несли паланкин – раньше его украшали цветные яркие занавеси, которых теперь не было. Был лишь голый стул, лишенный безжалостной рукой всяческих украшений. Главным его украшением была Тийна, облаченная в подобранные наспех латы (наверняка их нашли в сокровищнице, ранее принадлежащей Андлолорам, а может, и самому юному принцу Крифе) – она сидела прямо, возвышаясь над толпой, гордо подняв голову, увенчанную гривастым шлемом, и в руке её было знамя, наскоро смастеренное из яркого белого атласа, обшитого золотой тесьмой. Грубо и неряшливо на белом фоне был нарисован желтый яркий цветок, схожий с цветком на щеке Тийны, и в этом небрежном рисунке было столько величия и угрозы, что солдаты замолкали, опускали вооруженные руки, в суеверном страхе глядя на страшную свою госпожу. Такие знамена взвивались над великими пожарами! Под них вставали великие герои, еще не зная того, что будут великими; и грубые голоса труб пели о том же, трубачи изо всех сил надували щеки, славя прекрасную воительницу.
Тийна поднялась и взмахом руки велела трубачам умолкнуть; гомонящая толпа затихала, еле сдерживая возбуждение.
- Братья мои! – страшно прокричала Тийна, выше подняв свой флаг. – Пришел наш час! Сегодня я нарушила законы предков и взяла в руки меч, - она вытянула из ножен узкий легкий клинок и простерла его над толпой, - и я не таюсь. Я готова идти на Суд и заплатить своею жизнью за свой грех, - она повысила голос, и он гремел, отдаваясь от стен эхом, - но на чей Суд я пойду?!
Солдаты недоуменно переглядывались, не понимая, куда клонит их прекрасная госпожа. А она и в самом деле была прекрасна – высокая, стройная, в блестящих в свете факелов доспехах, с горящими глазами, с рассыпавшимися по плечам смоляными кудрями.
- На Суд Правящих?! – выкрикнула она страшно, и толпа отхлынула от неё в суеверном ужасе. – Что, боитесь? А до каких пор, спрашиваю я, в стране, нами завоеванной, будет все решать Суд Правящих? По какому праву они вершат наши судьбы?! Старый Король Андлолор мертв; отчего мы, умертвив короля, не убили и его Палачей?! До каких пор они будут судить нас?!
- Они…- несмело выкрикнули из толпы. – Они издревле стояли у врат справедливости, и, говорят, они могучи настолько, что победить их невозможно…
- Чушь! – выкрикнула Тийна. – И Палачи смертны! И издревле они стояли у врат Справедливости в неподвластной нам стране! Но отчего они смеют сейчас приходить в наши дома и забирать в свое логово того, кого им заблагорассудится?! Отчего мы ничего не знаем о преступлениях тех, кого они судят? Отчего одного их слова достаточно, чтобы отдать человека на смерть? Кто они такие? Отчего не говорят с нами? Или они считают себя выше вас, выше любого из вас, славных завоевателей?!
Люди загомонили, возбужденные пылкой речью, и Тийна сочла это хорошим знаком.
- Они являются ночью и уводят того, кого хотят осудить, как трусливые воры – не оттого ли, что при свете дня они не такие уж страшные и могучие? И не оттого ли, что днем все мы бодрствуем и можем оказать им сопротивление? – продолжала Тийна. – Так или иначе, я собираюсь проверить это! Я не боюсь; я первая спущусь в подземелье и брошу им вызов. Пусть я погибну – но хоть один из них ответит мне за кровь наших воинов, погибших на их плахах! Пусть дадут мне ответ, или умолкнут навеки! Теперь спрашиваю вас – пойдет ли кто-то со мной? Кто из вас не побоится?
- Да в расход их! – выкрикнул чей-то развязный голос из толпы. И сотни могучих глоток поддержали его:
- Смерть им! Смерть Палачам!
Солдаты орали и потрясали оружием, и Тийна, молча глядя на свою паству торжествовала.
- Я сама поведу вас в бой, - продолжила она, когда все стихли. – И первая спущусь в подземелья! Этот бой историки впишут в священные книги золотыми буквами, потому что теперь вы – армия Золотого Цветка Девы, и биться вы будете за святое дело! Освободим же друг друга от страха, который гнетет нас, которому не место в нашей стране!
- Да!
- Соберем все силы и ударим прямо сейчас, пока они не закрыли своих штолен на замки и не подняли тревоги!
- Да!!
- Установим свой суд, Суд Людской, и свою справедливость!
- Да!!!
Толпа гудела, как разворошенный улей; рога пели о наступлении, и воодушевленные, словно бы околдованные своей госпожой, словно пораженные тем же яростным безумством, что и она, солдаты поспешно вооружались, наспех нацепляя доспехи, хватали крепкими руками сабли и копья, взнуздывали храпящих коней.
- Что там происходит?! – удивился Чет; звуки военных рогов проникли и в пиршественный зал, их не смогли заглушить даже пьяные вопли веселящихся. Шут ринулся к окну; где-то далеко внизу увидел он всадников и пехотинцев, наскоро покидающих замок – все они двигались по направлению к Забытой Дороге…странно.
- Наша армия уходит из дворца, царь!- пораженный увиденным, произнес Шут. – Они уходят по Старой Забытой Дороге… Клянусь честью, они направляются к Палачам!
- Что?!
- Это недобрый знак!
- Кто ведет их?!
- Я не узнаю этого рыцаря. Но кто бы это ни был, он не твой друг, царь!
…Солдатами словно овладело безумие; страшно кричали они, и Тийна, несущаяся верхом впереди всех, кричала вместе с ними. Её голос словно вливал в их кровь все новые порции бесстрашия, и они смело прошли тот путь, который не прошли бы ранее, не умерев от страха. Забытая Дорога, поросшая бурьяном, была проторена вновь, и скоро сабли и боевые топоры прорубали проход к Воротам Суда, заросшим терновником. Скоро они были отчищены, и взорам наступающих открылись массивные каменные створки, грубо вырубленные из скальной породы, лишенные каких-либо украшений, резьбы. Почему-то это простое и аскетичное зрелище охладило пыл наступающих, и они отступили на миг, и замолкли гневные голоса. Но Тийна подскочила к воротам и воскликнула:
- Видите?! Их ворота заросли колючкой и тернием, они не пользовались ими уже сотню лет! Они являются к нам как крысы, из тайных подземных нор! Так заставим их обратно уйти поглубже в их норы, так глубоко, чтобы они не посмели больше выбраться оттуда!
Это придало людям смелости; ворота были слишком массивны, и к кольцам-ручкам были привязаны лошади. Взвился кнут над упряжкой, и створки со скрипом подались, открылись, осыпая тучи песка, чертя на земле широкие полукружия. Из темноты пахнуло влагой и теплом, застоявшимся старым запахом, и целый рой летучих мышей, которых никто не тревожил, наверное, десятилетия, с жалобным писком вылетел на свет божий. Открылся проход в самое сердце замка, в его тайные лабиринты.
- Смелее, мои воины! – воскликнула Тийна, горяча лошадь. Странное дело – она и в самом деле ничуть не боялась, и предвкушение предстоящей бойни приятно щекотало её нервы. Да, сегодня прольется много крови! – Смотрите, какие развалины! Нам ли, победившим смелых каров, бояться пустой темноты?! За мной, смельчаки!
Лошадь заупрямилась, не захотела идти в темноту, пахнущую кровью – да, Тийна теперь тоже узнала этот навязчивый сладковатый запах, щекочущий ноздри, - но наездница жестоко огрела испуганное животное кнутом, и лошадь, всхрапнув, рванула вперед, и сонки с радостными воплями помчались вслед за своей госпожой.
Лошадей, однако, пришлось оставить на небольшой, совершенно пустой площадке – дальше вели ступени, много ступеней совершенно непостижимой, очень длинной лестницы. Люди притихли; и пусть жажда убийств все еще волновала их кровь – эти монументальные сооружения заставили их притихнуть и относиться с большим почтением к подземному городу.
А это был именно город, самое сердце древней Мунивер, вырытый под землей.
Десятки факелов осветили изнутри величественную пещеру, вырубленную какими-то титанам в скале. Потолок её поддерживали такие высокие колонны, что дух захватывало, и вершины их терялись в темноте, а потолок разглядеть вовсе не представлялось никакой возможности. И арки, образовывающие коридоры, были словно созданы для того, чтобы под ними ходили лишь великаны. А рядом с этими тяжеловесными, гнетущими своей громадностью постройками возвышались башенки, прекрасные и словно бы невесомые, такие изящные и прекрасные, словно созданные для того, чтобы короли отдыхали в них после прогулок по летней жаре. Люди, оглядываясь по сторонам, оробели и терялись от величия и чувствовали себя маленькими и ничтожными среди каменных громад.
- Кто раньше жил здесь? – прошептал рядом с Тийной сотенный в большом шлеме, сползающем ему на глаза, задрал голову к невидимому потолку. – Почему они ушли отсюда?
- Не знаю солдат, - ответила она. – Знаю только, что здесь лежат древние сокровища, сокровища великих королей, а мы …
Договорить она не смогла. Слово «сокровища» пронеслось по рядам солдат, и, десятикратно усиленное, вернулось к ней с ревом и хохотом:
- Сокровища?!
Оцепенение спало, и серая толпа, словно полчища крыс, ринулась по переходам, круша мечами старое трухлявое дерево, руша каменные кладки полуразвалившихся стен, и всюду грязноватый свет факелов, тычущихся в каждый, даже самый затканный паутиной угол, осквернял торжественную и суровую тишину и темноту.
Первого Палача обнаружили, когда башня, изящная, светящаяся, словно изваянная из слоновой кости, рухнула под дружным напором вандалов, поднимая целые тучи праха, и из темноты выступила громадная фигура. Белая известковая пыль припорошила Палача, и он походил на приведение.
- Палач! – заорали злобно и трусливо, отступая и выставляя впереди себя копья. – Палач!
При виде Палача сердце Тийны дрогнуло и гулко забилось, торопливо отсчитывая мгновения. Да, это существо не простило бы ей греха, тем более – убийства отца, и оно беспристрастно разорвало бы её прекрасное тело на куски, резало бы на живую, расчленяло бы, пока от её неземной красы не осталось бы ничего только кровоточащие куски, жалкие ошметки человека…
Должно быть, когда-то он все-таки был человеком – по крайней мере, тело его было человеческим, абсолютно человеческим. Без каких-либо странностей вроде хвостов, рогов и прочего. Это был полуголый исполин, плечистый, с широкой грудью. Пожалуй, на его фоне даже приезжий рыцарь Натаниэль смотрелся бы, мягко скажем, мелковато. Голову его и лицо закрывала обычная для Палача маска, и был виден лишь рот – спокойный и абсолютно человеческий. Никакого тебе оскала, пены у клыков, ничего, что присуще бесноватым дьявольским созданиям.
И вместе с тем он был ужасен. Глаза его, виднеющиеся в прорезях маски, были пусты, словно у не помнящего себя безумного. Похоже, его и в самом деле когда-то держали на цепях – на его широких запястьях были следы, грубые шрамы, уже побелевшие, оставленные кандалами. Руки с раздробленными когда-то пальцами, со сломанными дробилкой ногтями, словно капканы; этой цепкой ладонью с жадными железными пальцами он, верно, привык удерживать руку или ногу жертвы, отчаянно вырывающуюся, вырезая её из сустава. Плечи тоже в шрамах, в длинных рубцах, иссечены плетью…И вонь – он его кожаного передника исходил неимоверный смрад, запах разлагающейся крови, коей он был насквозь пропитан. Казалось, даже в грязную, немытую годами кожу этого чудовища кровь въелась, загнила, и черви точат её. Но Палача это не беспокоило; он не знал жалости и не ведал жизни иной. Это была его работа, он эти м дышал… Да, несомненно, он был безумен! Он не видел ничего дурного, тем более – ничего особенного в убийстве, пусть даже самом изощренном. Видно, в боли и страданиях протекала вся его жизнь; и, видно, по-другому не учат на Палачей, нежели так – подвергая пыткам самого выученика.
- И это тот, кто смеет судить нас?! – вскричала Тийна, еле переведя дух и с трудом подавляя панический ужас. – Какой-то сумасшедший грязный мясник?! Посмотрите на него – ему ведь нравится убивать! Отчего мы должны быть жертвенными ягнятами для этого безумного ублюдка?!
Солдаты отступили, не решаясь напасть на Палача, и Тийне казалось, что он смотрит только на неё. Казалось, что он знает, и уже приговорил её, и зовет, и уверен, что она пойдет, и уже вынес ей приговор…
- Прочь, урод! – сквозь зубы прорычала Тийна, холодея от страха. Не соображая, что делает, она выхватила копье из рук стоящего рядом и неумело, но яростно кинула его в Палача, лишь бы он не смотрел так страшно на неё, лишь бы отвел взгляд..!.
Бросок был удачен; копье вонзилось в бедро Палача, брызнула кровь, и он припал на раненную ногу, вырвал копье. Однако, вид крови подействовал на наступающих волшебно – они вновь взвыли, словно волки в ночи, возбужденно задвигались.
- Смотрите! – прокричала Тийна. – Смотрите, он ранен! Значит, он смертен! В нем нет ни на палец больше силы, чем та, что заключена в его мышцах и костях! Нет магии и нет тайны! Убьем же его!
И сонки ринулись на раненного Палача, и загудели вновь рога.
Палач взревел; мечи первых нападающих прочертили глубокие раны на его грубой толстой коже, и руки его вмиг обагрились кровью. Подхватив ранившее его копье, он метнул его в нападавших, и оно, пронзив то ли троих, то ли четверых, застряло в стене, пригвоздив к ней корчащиеся тела.
Но сонков было уже не унять; что смерть, что сила? Они повидали её немало на своем веку, и даже этот мощный бросок не испугал их, а скорее разозлил – всякий из них подумал, где раньше прикладывал эту силу Палач, и они наваливались на него, колотя дубинами, коля мечами, копьями, и он ревел, как медведь, разбрасывая нападавших, ломая им хребты одним ударом, но они, словно крысы, прыгали на него и рвали, рвали в куски.
- Пустите меня! – Тийна, выхватив свой тонкий меч, ринулась к дерущимся. Под тяжестью навалившихся тел Палач рухнул на колени, и Тийна, ощущая знакомый прилив разрушительной ярости, в один миг взлетела наверх, к голове исполина, наступая на солдат, на их головы, руки, напряженные спины. Ненавидящие, налитые кровью страшные глаза были напротив неё, и ярость еще сильнее обуяла её.
- Издохни, тварь!
Еле удерживаясь на дергающейся под ногами куче тел, она вознесла меч высоко – это был скорее ритуальный жест, жест торжества, - и с силой погрузила его в голову Палача, прямо в ненавистные страшные глаза, взгляд которых был ей уже невыносим. Меч со звоном треснул, и обломок клинка остался торчать в кровавом месиве, откуда теперь хлестала черная кровь. Чудовище взревело – и рухнуло, увлекая за собой торжествующих победителей, и Тийну - впрочем, она легко соскочила с умирающего исполина.
Палач был мертв, и сонки, опьяненные победой и самым страшным в своей жизни убийством – убийством судьи-Палача, - страшно взвыли, колотя оружием по щитам. Залитые и своей, и его кровью, израненные, измятые, они словно опьянели. Остекленевшими безумными глазами они смотрели, как яростная Тийна, отняв у кого-то меч, отпиливает к побежденного голову, неумело, как у свиньи…
- Вот ваш Палач! - выкрикнула она, подняв голову за волосы. Та была ужасно тяжела, с неё капало на пол, на одежду Тийны. – Посмотрите! Как легко мы одолели его! Вперед же, мои смельчаки! Прикончим их всех, и установим свои Суд и свой порядок во веки веков!
Сонки ринулись вперед, освещая проход, откуда; вышел первый Палач. Оказалось, там были ворота, такие же массивные, как и входные, каменные, с огромным засовом. Запирались они при помощи хорошо отлаженного механизма. Если бы этот гигант просто потянул за рычаг, створки просто закрылись бы, и им ни за что не удалось бы пройти дальше. Как и выйти – Тийну словно огнем ожгло: а что, если какой-нибудь гигант таится где-нибудь в темноте? Он может привести механизм в действие, и тогда им ни за что не выйти обратно!
- Сломаем эту машину!
Призыв повторять не пришлось; обуянные битвой, сонки, крича, навалились на нехитрый механизм, круша, долбя, корежа, и скоро со скрипом полетело прочь масляно блестящее колесо, пооборвались, полопались тросы, и засов рухнул оземь, да так, что загудело. Никакая сила теперь не смогла бы поднять его обратно и закрыть Тийне путь к отступлению.
- Вперед! Вперед!
Снова пели боевые рога, и сонки следовали за своими сотенными – коридор разделился на трое, и солдаты, разделившись на три группы, исчезали в их темноте…Тийна неслась вместе со всеми, сжимая в руке бесполезный обломок меча; ею руководило отчаянье и яростное желание спасти свою шкуру. Должно быть, она как никто другой понимала всю тяжесть своего поступка, и как никто другой понимала, что обратного пути у неё уже нет.
Впереди вновь показались ворота, такие же, как и первые, только с той разницей, что эти – закрывались. Сердце Тийны едва не разорвалось от страха и отчаянья.
- Не дайте им закрыть ворота! – закричала она. – Не дайте им закрыть ворота!!
Её услышали; ловкие лучники на бегу выхватывали из колчанов стрелы цепкими крепкими пальцами и посылали их десятками в щель меж закрывающихся створками ворот. Глухие крики по ту сторону означали, что какие-то стрелы достигли своей цели, и ворота перестали захлопываться перед наступающими.
Тийна первая проникла туда, где были они – Палачи, юркнула в щель меж каменными плитами, и тут же, нос к носу столкнулась с одним из них. Как он смотрел на неё! Его взгляд был еще более жутким, чем у первого – может, оттого, что в список её грехов было уже записано и убийство Палача? Визжа, она ткнула обломком меча прямо в наклоненное к ней лицо, в глаза, и великан закричал, раненный. В ужасе и горячке она колола и колола лицо Палача, и его горячая кровь текла по её латным перчаткам, пробиралась сквозь кольца кольчуги и напитывала рукава платья… Взвизгнувшая над головой стрела прекратила этот бой, вонзившись Палачу прямо в лоб. Исполин рухнул к ногам Тийны, подняв тучу песка и пыли; он был мертв.
Один за другим проникали наступающие в крепость Палачей – ибо это была именно их крепость, их страшное грязное логово, - и нападали на монстров. Рев и крик людской стояли над полем боя; Палачи, вооруженные своими страшными, жуткими инструментами, сшибали и убивали сонков по трое, по двое, но сонков было больше, и опыта в бою у них хватало. Лучники осыпали Палачей тучами стрел, и мечники добивали яростно истекающих кровью монстров, которые и раненные раскидывали солдат, как кутят, в разные стороны.
- Ко мне! – кричала Тийна. – Откроем ворота!
Все три хода, в которые ушли, разделившись, захватчики, оказывается, вели в эту пещеру, наполненную трупным смрадом, исходящим от странных и страшных приспособлений Палачей, расположенных по всей территории. Тийна с её отрядом ворвались первыми; их атака позволила второму отряду успеть пройти в ворота пока их не закрыли.
Но одни ворота Палачам все-таки удалось закрыть, и запирающий теперь яростно отстаивал площадку, на которой стоял механизм. Он сталкивал с лестницы вниз наступающих десятками, но они упрямо и остервенело карабкались вверх, отвоевывая каждую ступеньку. Внизу шла резня, и он прекрасно понимал, что если и третий отряд захватчиков ворвется в крепость, успех будет не на стороне Палачей, и потому сражался нещадно, пытаясь дать своим собратьям хоть один шанс. На груди его была когда-то выжжена каленым железом звезда, теперь остался глубокий грубый рубец. От неистового движения побелевшая толстая кожа лопнула, растянутая, и потекла нечистая кровь, но Палач, казалось, не замечал этого. Его словно обуяла какая-то особая, почти экстатическая ярость, которая прижигала его раны, и боли не было.
- Убейте его! – крикнула Тийна, и тут же послушная стрела, словно ожидающая приказа госпожи, пропела в воздухе и вонзилась в глаз Палача. Тот замер, словно в броске наткнулся на препятствие, и в следующий миг рухнул вниз, на ступени, которые так смело отстаивал, пытаясь все-таки удержаться за перила слабеющей рукой.
Наступающие ринулись вверх по отвоеванной лестнице, топча мертвое тело поверженного врага. Впятером они взялись за рычаг и с трудом чуть-чуть повернули его. Чуть приподнялся засов, скрипнул камень открывающихся ворот. Еще один сонк навалился на отполированную рукоять, и ворота подались еще. Один за другим сонки повисали всем телом на рычаге, и тот медленно, со щелканьем, пересчитывал зубцы на колесе, и вот уж поднят засов, и в щель меж каменными плитами врываются свежие силы.
Бой ушел дальше; не было уже такого грохота и страшного рева – все было кончено. Даже жуткие приспособления для пыток разломаны и иссечены мечами. И Тийна, отбросив свой обломок меча, ощутила небывалую усталость и жуткую опустошенность. Только сейчас она почувствовала, как измотал её страх – он мучил её с тех самых пор, как Тиерн оказался за её спиной, с тех пор, как она поняла, что Палачи непременно придут за ней если она убьет отца… И если она осмелится претендовать на трон.
« Я убила их, - с долей недоверия, ликуя, подумала она. – Я уничтожила их! Это ли не величие? Теперь я всемогуща! Кто посмеет теперь осудить меня? Никто! Кто посмеет оспорить любое мое решение? Никто! Кто посмеет преследовать меня, женщину-кинф, ибо теперь я – кинф? Никто! Я могу сейчас же вскарабкаться на трон, и никто не сможет спихнуть меня оттуда, потому что армия теперь моя. Если так легко я повела их в бой против Палачей, и так легко победила, то кто посмеет противостоять мне? Кто сможет обернуть армию против меня? Кто будет достойным противником мне теперь? Никто; я всемогуща…воистину, я – всесильна».
Сонки, вопя, возвращались; возбужденные битвой, распаленные, они волокли на веревках Палача, последнего, израненного. Его маску с него стащили, и его лицо, избитое и израненное, было еще и оплевано. Его оплели веревками, как паук оплетает муху, веревки грубо впивались в его покрытое кровью и грязью тело, оставляя ссадины, но Палач молча переносил эту муку. Возможно, у него просто не осталось сил жаловаться, и даже злые уколы копьями, коими сонки щедро угощали его, не заставляли его двигаться быстрее.
- Госпожа! – к Тийне подлетел сотенный. Один глаз у него заплыл глянцевой багровой опухолью, превратившись в узкую щель, под другим было рассечение, спасшее второй глаз от такой же опухоли, некоторых зубов он сегодня лишился. Но, не смотря на это, вид у него был возбужденный и даже странно радостный. – Мы пленили одного этого ублюдка. Что прикажешь с ним сделать? Протащить по городу на потеху народу? Закидать камнями?
Палач молча смотрел на победительницу. Странно, решалась его судьба, а он оставался безучастным, и на его избитом лице не дрогнул ни единый мускул.
Это разозлило Тийну; мало того, что её чары не действовали на Палачей, так она еще не могла и припугнуть его как следует! И эта беспомощность её взбесила.
- Не так просто он от нас отделается! – с садистским удовлетворением в голосе произнесла она, поедая Палача взглядом. – Он будет умирать медленно! Привяжите-ка эту собаку, да покрепче, чтоб не освободился! Думаю, у него достаточно сил, чтобы оправиться от ран… Он будет умирать от голода!
Сонки страшно взвыли, как стая гиен, детьми которых они себя называли, и заколотили мечами по щитам. Безжалостные погонщики поволокли, дергая за веревки, Палача к полуразрушенным клеткам, выискивая, к чему бы его привязать.
- Нет, нет, он вырвется! – закричала Тийна, увидев, как сонки растягивают руки приговоренного меж прутьев соседних клеток. Лютая злоба зашевелилась в её сердце, захотелось боли и страданий – боли другого существа. Хотелось услышать крики и стоны, мольбы о пощаде – и не пощадить, причинить еще больше страданий! – Мало привязать его! Прибейте его руки и ноги к стене!
Это гадкое предложение очень понравилось сонкам, которые, подобно их прародителям-гиенам, озверели от вида и запаха крови, и они тут же кинулись врассыпную по залу, выискивая подходящие железки. Палач молчал; молчал, когда эти косматые обезьяны, радостно голося, растягивали его поломанные руки, молчал, когда они, издеваясь, вертели у его лица жуткими обломками железа…Он закричал лишь когда тупой железный брус, круша его кости и разрывая мясо, пригвоздил его тело к стене, и Тийна вздрогнула от острого наслаждения. Ей удалось устрашить его! В крике гиганта, до конца старавшегося выглядеть достойно, было столько ужаса, столько обреченности, сколько не одно смертное существо не могло причинить.
- Что, страшно? - прошипела она. Глаза Палача закатывались от боли, и Тийну трясло. – Бойся меня! Теперь я – самое страшное существо в Эшебии! Проси пощады, и, может быть, я велю тебя просто убить.
Палач смолчал и теперь.
- Уходим! – крикнула Тийна. – Пусть этот гордец подыхает тут один! А мы тем временем осмотрим пещеры – здесь должно быть золото, это же просто подземное царство! Столица древних королей! Грош цена той столице, где нет сокровищ!
- Здесь нет сокровищ, - подал голос Палач. Тийна нервно вздрогнула – странно было, что такое создание умело говорить. Ей казалось, что безумцы все немы. – А дальше есть еще подземные лабиринты, и там наши братья… Их немного, но…
- Слышите?! – вскричала Тийна. – Еще такие же злобные твари! Смерть им!
- Вы не сможете добраться до них, - с трудом ответил Палач. – Думаю, они слышали звуки боя. Они закрылись в своих убежищах. Никто и никогда не сможет открыть… открыть их дверей… и даже они сами…
- Ага! – вскричала, торжествуя, Тийна. – Они спрятались от нас, как трусы! Теперь они издохнут в своих подземных норах от голода или задохнутся!
- Да, - тяжко произнес Палач. – Да. Только они не боятся тебя, Тийна, дочь угольщика… Они боятся не тебя. И не смерти. Ты не понимаешь всего… Мы были нужны. И пытки, смерти здесь тоже были нужны… Посмотри на меня: когда некого было пытать, мы пытали друг друга… не оттого, что нам это нравилось. Это было необходимо. Мы питали Камни… теперь их некому питать… теперь…
- Молчи, ублюдок! – вскричала Тийна. – Достаточно того, что мне вы не нужны! Выставим охрану у всех выходов из подземелья и перебьем всех, кто посмеет вылезти наружу!
- Никто не посмеет, дочь угольщика, - произнес невнятно Палач, но его никто не слыхал.
***************************************************************
- Они возвращаются, царь! Твои воины возвращаются, и возвращаются с победой… Не будет больше Суда Правящих.
Задремавший в своем неудобном троне царь встрепенулся и торопливо потер глаза; Шут, наполовину высунувшийся из окна, рассматривал возвращающихся победителей.
Небольшое войско въезжало во двор замка. Знаменосец гордо поднимал белое знамя с желтым цветком, вслед за ним следовала предводительница – теперь-то, когда Тийна сняла свой красивый шлем, чтобы все могли видеть её украшение на щеке, Шут без труда узнал её, и сердце его сжалось. Она, совершив чудовищное преступление, возвращалась победительницей – в самом конце процессии, привязанное к лошадям, сонки напоказ волокли мертвое тело, и не приходилось сомневаться в том, чье оно…
- Она уничтожила Палачей! – в изумлении воскликнул Чет, взглянув поверх плеча Шута. – Вот демон… Зачем же это?
- Это значит, что тебе подписан смертный приговор, царь, - твердо ответил Шут. – Ах, какая смелость! Теперь ничто не помешает ей тебя убить; начнем с того, что твоя армия на её стороне, и солдаты сделают то, что она им прикажет – черт, никак не пойму, чем она так проняла их?! Колдовство, не иначе… твоему Первосвященнику полагалось бы привязать твою дочь к бревну и огоньком пугануть тех бесов, что помогают ей…
- Но-но, все-таки она моя дочь! И её поступок – пусть он пугает тебя, кар, который до сих пор цепляется за старинные легенды и предрассудки своей земли, - но он велик! Согласись?
- Трудно поспорить; только, Чет, меня послушай: Палачи – это не просто легенда, это – быль. Они существовали столетиями, с начала династии Андлолоров…
- Снова - Андлолоры!
- О, да, царь. Ты принял после них преславное наследство! Так вот, Палачи – это не просто каты, это Судьи, неподкупные и беспристрастные. Ты хоть раз слышал, чтоб кто-то набирал людей в Палачи? И я нет; однако же, их число пополняется постоянно – точнее, пополнялось. Они не просто судили людей – они наверняка знали, виновен человек или нет, и в чем он виновен. Во всех подробностях, во всех деталях – можешь мне поверить, я-то однажды наведался к ним в гости! Им никто не говорил – они сами приходили к убийце или вору, даже если убийцу никто не видел, даже если жертва вора еще не обнаружила пропажу! Со всех сторон страны казнимых везли в замок и здесь над ними устраивали суд. И ни у одного преступника и тени сомненья не оставалось в том, что он будет пойман и убит – или покалечен, как того требует Закон Правящих. Даже Король не был исключением – если б он посмел кого убить, его бы…
Так вот, царь. Если бы твоя дочь осмелилась убить тебя, то Палачи пришли бы за ней в ту же ночь. Она умненькая девочка, она это понимала – боюсь, она даже не раз прислушивалась к воплям казнимых (ты ведь знаешь, царь, что у неё не все дома?), разгуливая…хм…не важно где. Жаль, что Палачи наказывали только поступки, но не грешные мысли, не то она давно была бы сечена , но, боюсь, читать в душах людей не в силах даже они… Или же они считали, что это не их удел, а священников. Теперь прийти за ней некому; теперь некому её осудить. Суда людей она не боится – вспомни, скольких людей ты судил сам? Нисколько; люди не привыкли слушать тебя или твоих советников.
- Какая чушь! А где были твои Палачи, когда мы пять лет назад растоптали и сожгли эту Мунивер?! Почему не вышли из своих пещер и не …
- А где твой храбрый племянник Мепил, который выгрызал живым людям сердца? Где смелый генерал Таго, который вешал юных аристократок валетом, одну за шею, другую за ногу, на потеху солдатам? Где добрая половина твоей армии? Ты никогда не задумывался над этим?
- Не может быть!!
- Уж будь покоен; по меньшей мере, те двое, о которых я говорю – точно. Я… их видел. Недавно.
- Но ты… ты тоже убивал моих воинов!
- Защищаясь; и ни один божеский суд не осудит меня за то, что я не согласен был висеть рядом с молодыми девицами с распоротым брюхом. Кроме того, убивал я милосердно; хватало и одного моего укола мечом, чтоб жертва умерла. Многие и понять не успевали, что их сердце больше не бьется. Твои же воины не просто завоевывали – они глумились над людьми. И ни один бог на свете не принял бы их поведение за должное.
- Вот демон! Значит, теперь..?
- Теперь Палачей нет, Чет. Тийна может тоже повесить тебя вниз головой или вырезать тебе сердце, как ей взбредет в её больную голову, и никто не остановит её. И не отомстит за тебя. Ей нечего бояться, Чет.
- Вот демон!!!
Шут отступил в глубь комнаты, чтобы Тийна, мельком глянувшая наверх, не заметила его.
- Идем, я отведу тебя в твои покои. Закройся там и не пускай её, - зловещая фигура принцессы в развевающемся плаще быстро поднималась по лестнице, и за нею мохнатыми колобками катились сонки. «Они словно снова идут на штурм», - мелькнуло в голове у Шута, и он поспешил отойти от окна. – Я сам осмотрю твою опочивальню. Людям теперь доверят нельзя. Закроешься и будешь сидеть там, пока я сам не выпущу тебя!
- А если… если придет этот Зар?
- Принцесса Кинф Андлолор, ты хочешь сказать? Не придет, и аудиенции не потребует точно. Гости торжественно сопроводили её до её покоев – несли, между прочим, на своих щитах! Её рабы закрылись изнутри, а снаружи под дверью валяются те, кто не смог пойти домой и из великого почтения к принцу Зару остался сторожить его сон. В общем, дверь надежно забаррикадирована с обеих сторон. Но и её побаивайся; это её идея – отсечь тебе голову, и она...
Шут внезапно осекся и замолчал, удивленно раскрыв рот. Чет, чьи нервы итак были напряжены до предела, так и подпрыгнул:
- Что?! Говори!
- Я только сейчас понял – пробормотал Шут. – Савари не мог не знать, об этом знает даже сопливый младенец!
- Да что такое?!
- Если бы Кинф Андлолор и убила тебя, Палачи пришли бы за ней! Савари не мог не знать этого! И не мог привести свою госпожу на верную смерть – они бы даже сбежать не успели! И освободиться, защититься от Палача, пришедшего за жертвой, невозможно. Значит, они и в самом деле пришли как дипломаты?
- Как же не так! Посмотри-ка, кто это валяется там во дворе, как падаль! Невозможно защититься!
- Тийна повела против них армию, целую армию. Очень много сильных солдат – а мы с тобой говорим о горстке людей, об одной женщине, старике и трех рабах. Представь, что та падаль, что сейчас валяется во дворе, жива и не одна – у Кинф Андлолор не было бы шансов. Она приехала как посол, царь!!!
- Ты уверен?
- …а твоя тупая дочь, да прости меня, царь, своими заклятьями свела послов сума!
- О, боги, да вы меня самого с ума сведете! Хватит мне голову морочить! Я велю тебе, моему слуге, чтобы ты очистил мой дом от моих врагов, и мне не важно, кто они и с какими целями прибыли сюда!
- Что?!
- Вели приезжему, кто бы он ни был, убираться вон! И принцесса Тийна, коль скоро она обручена с приезжим, пусть убирается вместе с ними!
- Убирается с кем? – тихий голос заставил Чета вздрогнуть и обернуться.
Тийна, в своем гривастом шлеме, покрытая бурыми пятнами крови, в доспехах, на плечах которых сидели золоченые орлы, выступила из темноты. Её белое платье было разорвано от низа и почти до пояса, и были видны её ничем не прикрытые ноги, что посчиталось бы верхом неприличия, будь то в другое время, но не теперь.
Без сомнения, она все слышала, глаза её были расширены, и изумление написано на прекрасном лице.
- Как ты вошла? Кто тебя пустил? – быстро спросил Шут.
- А кто посмел бы меня не пустить? – огрызнулась Тийна. – Я – принцесса, Великая Предводительница, и…
- Великая?! Одна маленькая стычка еще не делает тебя Великой!
- Да, ты прав. Но я не остановлюсь на достигнутом, - ответила Тийна. – Так что вы тут обсуждали? Отчего человека, которого я выбрала себе в мужья, вы называете Кинф Андлолор?
- Оттого, что это – женщина, переодетая мужчиной! – язвительно рассмеялся Шут. – Может, сейчас решится наша маленькая дилемма? Я знаю, ты приворожила её, но то не мое дело, а инквизиторов и Первосвященника. Пусть о твоей душе заботятся они. Но ты можешь прочесть какое-нибудь другое заклятье, чтобы приезжий не любил тебя больше, и тогда…
- Ни за что!!!
Тийна на шаг отступила; ей казалось, что сердце её сейчас выпрыгнет из груди.
Так принц Зар на самом деле – женщина!
Какой ужас!
Тот, кого она принимала за безусого мальчишку, на самом деле никогда и не побреет бороды!
Казалось, она где-то далеко слышит издевательское хихиканье старухи и видит её безумный черный глаз и тонкие слюнявые губы. Не об этом ли она говорила? Она знала, наверняка знала, что Зар на самом деле не Зар! И Тийна прочла заклятье… и если «возлюбленный» покинет её, то… конец! А если эта девка-кинф влюбится в мужчину?! Образ старухи вновь выплыл откуда-то из глубины сознания, и Тийна крепко сжала зубы, чтоб не закричать от ужаса.
Так, спокойно. Кто бы это ни был, мужчина или женщина, но он пленен Тийной, это не вызывает сомнений. Пусть это будет женщина! Тийна уж заставит её провести всю жизнь подле себя, раз того нужно, чтобы вечно поддерживать красоту, дарованную духами – Тийна вдруг поняла, что не сможет прожить и дня, если её краса вдруг начнет блекнуть. Благодаря ей она вкусила власти и силы, два самых изысканных блюда в мире! Как она сможет отказаться от них?! И кто последует за прежней Тийной, юродивой увечной дочерью угольщика, так же слепо и безрассудно, как сегодня это сделали солдаты, повергшие Палачей?
Да они и не любила лже-принца, поняла вдруг Тийна. Она увидела породистого упрямого щенка, и возжелала всем сердцем безграничной власти над ним, только и всего. Именно это чувство приняла она за любовь.
- Ни за что, - медленно повторила Тийна. – Я выйду замуж за приезжего, за наследника Натх Ченского, кем бы он ни был, потому что он принадлежит мне! Я даже лягу с ним в постель, - сказала она, и на лице её появилась недобрая ухмылка, потому что Шут дернулся от ревности и побледнел. – Как, говоришь, её зовут? Кинф? Не та ли это королевна, которая лишила тебя рук? Та самая, которую ты полюбил и, судя по твоему лицу, любишь до сих пор? Не беспокойся о ней, я не дам её в обиду. Я сама буду ласкать её невинное тело, когда мне того захочется… это даже любопытно. Ну, ну, не будь так ревнив! - Тийна расхохоталась, подавляя свой страх, и взмахнув полами своего плаща, бросилась вон.
*********************************************
Купальня была полна горячего пара, ароматы душистых масел витали в воздухе. Тийна блаженно раскинулась в ванне, откинув голову на подушку, и прилежные служанки натирали её плечи и руки мыльной пеной, и золотое сияние поднималось над водой.
Кровь Палачей, видимо, обладала огромной силой, потому что когда Тийна, наконец, стащила с себя грязную одежду, смывать ей с себя было нечего: жадные духи, роясь, витали над её кожей, как-то выбравшись, и пожирали кровь. Они вычистили все, даже под ногтями, перебрали каждую чешуйку кольчуги и теперь поспешно подбирали последние бурые пятнышки с изорванной одежды.
Тийна с удивлением поднесла руки к лицу – насытившиеся духи возвращались в её тело, впитывались в кожу, наполняя её еще большим, невообразимым чудесным свечением, которое теперь невозможно было скрыть даже тканью.
- Глупая старуха! – прошептала Тийна, разглядывая себя и чувствуя, что сама в себя влюбляется. – Твое благочестие погубило тебя! Старая ханжа… Ты стала так отвратительна, потому что не кормила духов, потому что держала их в себе, не давая им свободы! Кровь даже одного человека не дала бы тебе превратиться в то мерзкое чудовище, которым ты теперь являешься. Теперь я знаю! Я буду приносить им в жертву всех, кого они пожелают, и стану равной богам!
От её тела засветилась и вода, словно ванна была налита до краев расплавленным золотом, и пузырьки пены на её поверхности танцевали, складываясь в причудливые узоры, подобные сверкающим алмазам.
- Ну, что уставились? – грубо окрикнула Тийна служанок, в немом восхищении застывших у дверей купальни. – Может, мне самой придется смывать с себя грязь? Шевелитесь, лентяйки!
Думать ни о чем не хотелось; даже о невероятной победе… Да, это невероятно. Какой шаг будет следующим? Непременно нужно убить отца! Тогда приезжий (точнее, приезжая) возьмет Тийну с собой, в Пакефиду, и уж там…
- Коли я смогла заставить солдат не бояться смерти, то почему я не смогу заставить знать не чтить Драконов? В конце концов, все они люди. Они принесут мне Пакефиду на кончиках своих мечей!
- Принцесса! К вам Первосвященник, просит принять его!
Тийна подняла голову с подушки; какого демона ему надо?! Принять…
- Впустите Первосвященника! Пусть зайдет сюда, если ему так нужно увидеть меня…
Служанки, в ужасе от её бесстыдного поступка, в ужасе бросились в разные стороны, поспешно прикрывая лица. Священник он или нет, но он мужчина, и видеть лицо… Тийна буйно расхохоталась, расплескав воду, и Тиерн, вошедший в купальню, едва не упал, поскользнувшись.
- Ну? Чего тебе нужно, Первосвященник? – грубо спросила Тийна, делая вид, что не замечает ненасытного взгляда мужчины. – Разве я не велела тебе присматривать за советником? В любой момент может случиться беда.
- Я и присматривал за ним, госпожа, - произнес Тиерн, не сводя глаз с Тийны. Его ноги словно против его воли несли его к ней, все ближе и ближе, он шел как кролик, которого загипнотизировал удав.
Первосвященник выглядел так, словно эту ночь провел в каком-то пыльном грязном месте; глаза его были красны, словно он не спал, и в них читалась угроза. Тийна уловила его злобную жадную дрожь, и поняла, что Первосвященник на пределе. Он больше не мог ждать, и что бы она сейчас не сказала ему – он не послушается.
- Так зачем ты оставил его одного теперь? – резко сказала Тийна. – Беда может случиться в любой момент.
- Беда ли? – так же вкрадчиво пробормотал Первосвященник, скользнув к самой ванне и упав перед ней на колени. – Беда ли? Я думал, это не беда; я почему-то подумал – знаешь, это вдруг пришло мне в голову, - что тебе был бы очень выгодно, если б та беда, о которой ты говоришь, все-таки произошла. И Палачи пришли бы за убийцей – и за мной тоже, ведь я-то должен был бы убить советника, чтобы он не выдал потом под пытками, кто это его надоумил убить царя. Как думаешь, придут за тобой Палачи, когда советник все-таки расколется?
Его жадная рука нырнула в сияющую воду и бесстыдно ухватила Тийну за ногу; пальцы, словно паучьи лапы, карабкались все выше и выше, подбираясь к колену, и Тийна с омерзением смотрела на эту жадную ненасытную ласку. Черный рукав его одеяния намок, напитался влагой, и черный бархат, наливаясь влажной темнотой, медленно тонул в островках мыльной пены.
- Где советник? – резко спросила она, откинув его руку. Брызги воды попали на лицо Первосвященника, мокрая рука оперлась о край ванны; на губах священника заиграла дьявольская усмешка.
- Не бойся, - произнес он, неторопливо отжимая рукав на пол. – Он просто уснул. Не вынес такого напряжения. Он спит. И сделать ничего не успел.
Его глаза смотрели страшно – Тийна поймала себя на мысли, что он похож на оголодавшего хищника, загнавшего свою добычу в тупик, и теперь наслаждающегося своей властью над ней. Несомненно, Тийна ему нравилась; он желал её; но он так же знал, что ей не миновать смерти – и его это не трогало. Напротив – он торопился получить свое, покуда она еще жива, и не собирался помочь ей спастись. А ведь он не знает, что Палачей больше нет, поразила Тийну догадка. Он просидел эту ночь где-то в темном пыльном углу, наблюдая за советником, и только сейчас выбрался их своего паучьего укрытия, пользуясь тем, что советник уснул. Или сам усыпил его – впрочем, что за разница? Тийна усмехнулась, еле сдерживая издевательский смех, рвущийся наружу. Глядя на Первосвященника, она предвкушала его растерянность, когда загнанная добыча вдруг превратится в не менее опасного хищника.
- Так что? – продолжил он, ничуть не смутясь её резкостью. – Как думаешь, может, мне прямо сейчас пойти к царю и сказать, что его ожидает? Я поразмыслил – еще все можно остановить, и все будут довольны…
- И ты – тоже? – насмешливо спросила Тийна.
- И я, - согласился Тиерн, снова запуская руку в воду. Тийна с остервенением отдернула ногу, едва он коснулся её, и лицо Тиерна, ловящего её под водой, исказилось. Налет слащавости сполз с него, как шкура со змеи, он уже не скрывал, зачем явился. И в его чертах была только неумолимая решимость.
- Все равно ты будешь моей, - прорычал он. – Уличная тупая девка! Думаешь, я такой же дурак, как советник?! Ну, уж нет! Никакого убийства царя не будет – я связал этого чурбана советника и запер его покрепче! Но я выпущу его, если ты, дрянь, сию же минуту не вылезешь из своей поганой ванны и не ляжешь на постель! Думаешь, я шучу? Ничуть! Что-то мне говорит, что и на Палачей твои фокусы не подействуют – так что выбирай! Или ты принадлежишь мне, или я сам отволоку на Суд Правящих!
- Не будет никакого Суда Правящих! – с хохотом вскричала Тийна; Тиерн не слышал её. Словно безумный, он кинулся на неё, и его жадные губы впились, ев её обнаженное плечо, а руки погрузились в золотистую воду. Первосвященник навалился всем телом на Тийну, заходящуюся в хохоте, одежда его намокла, и он, лихорадочно обшаривающий её прекрасное тело, не знал, что делать: то ли дальше ласкать своего идола, то ли вытащить Тийну из ванной.
-Ты моя, - рычал он, кусая прекрасную кожу, и Тийна, взвизгнув, с силой отпихнула его прочь. Удар был силен настолько, что Первосвященник, отлетев, ударился о стену, и на него повалилась одежда с сорванного со стены крючка.
- Твоя?! – вскричала Тийна, поднимаясь во весь рост. Тиерн смотрел на неё исступленным взглядом, взглядом безумца. – Ты, жалкий человечишка, возомнил, что я могу быть твоей?! Посмотри на меня, посмотри хорошенько: разве я могу принадлежать хоть кому-то?! Нет! Это весь мир должен принадлежать мне! И кого это ты тут называешь тупой девкой? Кого ты решил напугать Судом Правящих? Неужто ты думаешь, что я испугаюсь и отдамся тебе, как те несчастный дурочки, которых ты обвинял в колдовстве и пугал сожжением на кострах? Ты, видно, забыл, перед кем стоишь, Первосвященник!
- Кем бы ты ни была, - процедил Тиерн, медленно поднимаясь и не сводя горящего взгляда с Тийны, - ты либо будешь моей, либо я уничтожу тебя! Я привык брать все, что мне нравится!
- Не на этот раз, - холодно ответила Тийна, перешагнув через борт ванны и подхватив покрывало. – Ты недооценил меня, Первосвященник. Неужели ты думаешь, что я настолько глупа, что позволила бы Суду состояться? Я далеко не так глупа, как ты думаешь; и далеко не так беззащитна. Сегодня, когда ты так храбро сразился с бедным советником – ого, да он умудрился тебе набить синяк! – я УНИЧТО ЖИЛА Палачей. Я повела войска в их пещеры, и солдаты пошли за мной. Меня ты собрался устрашить своими жалкими угрозами? Я могу зарезать тебя прямо сейчас, и ничего мне не будет – понимаешь? – Тийна неторопливо прошла к умывальному столику и откуда - то из складок одежды вынула нож, узкий клинок-стилет. Тиерн, сцепив зубы, молча наблюдал за ней. – Ну, что же ты, смельчак? Беги к царю! Можешь даже выпустить советника – ему, кстати, теперь тоже ничего не грозит. Что же ты молчишь? Все еще думаешь, что ты достоин такой женщины, как я? - Тийна играла ножом, посматривая на Тиерна. – Ну, что скажешь?
С каким-то звериным рычанием Тиерн рванул вперед, оттолкнувшись спиной от стены, и Тийна страшно завизжала, оказавшись в его руках. Нельзя дразнить разъяренного зверя! Еще миг – и его пальцы сомкнулись бы на её шее, ломая её, и ничто не заставило бы его отпустить его жертву, но… Он и опомниться не успел, как крепкие стражники завернули ему руки за спину и крепкими тумаками заставили упасть на колени перед Тийной.
- Так-то, Первосвященник, - с удовлетворением произнесла она, сохраняя достоинство. – Ты опоздал с угрозами. Армия теперь тоже моя. Казнить его! – послушные стражи без лишних слов вздернули легкое тело Первосвященника в воздух и поволокли к выходу. Он забился, закричал в их руках – Тийна не поняла, чего больше было в его крике, ярости, отчаянья или же страха… нет так просто он не отделается! - Стойте! Я придумала кое-что получше, - она, издеваясь, подошла к схваченному. Их глаза – его, одержимые, и её, наверное, не менее безумные, чем его, - встретились. – В подземелье еще остались Палачи, не так ли? Те, кто спрятались в своих пещерах, как крысы! Киньте-ка его туда и заприте покрепче двери – вдруг они все-таки смогут открыть свои норки, чтобы слегка поразвлечь своего гостя! И убейте всякого, кто посмеет оттуда выйти! Посмотрим, сможет ли он долго продержаться без воды и еды? – она ухмыльнулась, глядя, как в глазах его отразился жуткий страх. – А ты запомни: если сможешь прийти сюда и станешь передо мной здесь, я стану твоей… если у тебя сохранится такое желание. Вот тому свидетели! И поищите-ка советника, этот негодяй запер его где-то!
Лицо Тиерна исказилось до неузнаваемости.
- Я вернусь! – исступленно заорал он. – Я приду, слышишь, ты..!
Солдаты, ни слова не говоря, потащили его, и скоро голос его стал не слышен за захлопнувшимися дверями.
Больше не хотелось думать об этом; поступок Тиерна как нельзя лучше осветил ситуацию – даже победив Палачей, Тийна все еще оставалась никем. Что знает об этом свет? Ничего; и что знает о них сама победительница? Менее чем ничего. Отчего никому в голову не приходило уничтожить их раньше? Что они защищали и охраняли?
- Боюсь, теперь поздно, - пробормотала Тийна, - теперь мне этого не скажет никто. – Но нужно идти дальше.
4.Тайны подземелий.
- Полетай-ка, голубчик!
Тиерна, раскачав за руки и за ноги, зашвырнули поглубже в пещеру, подняв его тщедушным тельцем целую тучу грязной, пропахшей кровью пыли, и пока он отпыхивался, крепко ушибившись о каменный пол, поспешно закрыли двери. Все-таки, победа победой, а по подземельям еще бродят эти чудовища. И кара, придуманная Тийной для дерзкого, была ужасна и полна какого-то религиозного тайного смысла. Сама того не подозревая, она изобрела Суд Людей – теперь виновных не забирали Палачи, а отдавали Палачам, и это было даже ужаснее, потому что в глазах людей вина преступника не была доказана, и оказаться там мог даже невиновный.
- Выпустите меня, выпустите меня, вы, негодяи!
Тиерн, обливаясь липким холодным потом от ужаса, ринулся к закрывающимся перед ним створкам. Но он, конечно, не успел – каменные тяжелые плиты сомкнулись, гася последний луч света, и он оказался в кромешной тьме, пахнущей настолько дурно, что мутило. Так пахла дурная смерть, грязная смерть. И Тиерн, сообразив, что теперь никто ему на помощь не придет, скомкал полу своих одежд и запихал, забил жесткий комок себе в рот, чтобы не выпустить рвущийся наружу жуткий крик ужаса. Но даже мычание его, жалкое и сдавленное, показалось ему в тишине пещеры громовым раскатом. По пылающим щекам его текли целые потоки злых слез, а рев не прекращался, как ни старался он заткнуть себе рот покрепче.
Заперли!
Теперь он пропал; за ним непременно придут эти монстры, эти Палачи – Шут мог сколько угодно тешить себя мыслью, что он не виноват перед ними, но Тиерн-то знал, что до Шута просто не дошла очередь. В Империи хватало преступников и поопаснее его. Тиерн, например.
Раньше, когда можно было все, он запросто перерезал глотки пленным, не сильно разбирая пол и возраст, а потом… однажды, в один из дней после завоевания, он сам видел, как Палачи приходили за наиболее жестокосердным. Они настигли его в поле, ночью, где завоеватели отдыхали после погони и боя. Остальные спали в лагере, а этот – Тиерн был с ним, потому что припоздал к сражению и остался ночевать с выставленными часовыми, - заснул прямо у пыточных столов. Он сопротивлялся, когда они за ним пришли. Он орал и отбивался, он даже пытался убежать, вскочить на лошадь и ускакать. Только до лошади он не добежал; ловко кинутый топор перерубил ему ногу, и он упал, вопя благим матом. Они волокли его под руки, а его полуотрубленная нога, вихляясь и доставляя ему невероятные муки, волоклась по красной траве – даже в ночном свете равнодушного Торна было видно, как кровь окрасила её. Они воткнули ему меж стиснутых зубов палку, чтоб заглушить его крики, и один из них деловито и быстро оторвал висящую на каких-то нитках сухожилий ногу, выкрутил её из сустава. Как орал несчастный! Как плакал! Ничуть не меньше свих жертв. И это было только начало; он не мог рассчитывать на быструю смерть – они натуго перевязали его рану, перетянули кровоточащие артерии, но лишь затем, чтобы потом продлить его муки, и исчезли в ночи, волоча его по каменистой земле.
Все это видел Тиерн; слышал он и вопли казнимого, и они с тех пор стояли у него в ушах… Да, он делал гадости - но всегда оглядывался на других зная, что кто-то грешен больше него самого. Запугивать деревенских смазливых дурочек страхом смертной казни через сожжение и потом заставлять их ему отдаваться – это была такая мелочь…
И как же он просчитался!
Нет больше более виноватых; есть он один, отданный на растерзание. И за ним придут – у них нет выбора, им больше никого не отдадут, а они просто не могут не убивать!
Но, может, если он будет сидеть очень тихо, они просто не найдут его?
Постепенно паника отпускала его, родилась безумная надежда, что никто за ним не придет; но, возможно, это было лишь продолжение истерики?
Тийна сказала, что всех убила, ну, или почти всех. Но не могла же она уйти спокойно, зная, что в подземелье остались еще те, кто смог бы причинить ей вред? Нет, она не оставила бы много врагов, может, нескольких раненых, и тех подыхающих… а его сюда кинула в надежде, что он помрет с перепугу. Да, так; или от голода. Только и он не лыком шит!
Глаза начали привыкать к темноте, которая оказалась не такой уж кромешной – наверху слабо-слабо, словно затухая, светили какие-то мутно-голубые кристаллы. Тиерн, отерев разгоряченные щеки рукавами, осторожно освободил рот, отплевываясь, и огляделся кругом более трезвым взором.
Ничего опасного и страшного в пещере, куда его закинули, он не видел. Простая каменная площадка; пустая; внизу начиналась лестница, бесконечно длинная и пустая – если не считать того хлама, коим она была замусорена. Валяются обломки оружия – а это уже лучше! Как коршун налетел он на железные обломки – в голове еще мелькнула какая-то страшная мысль о том, как, должно быть, прочны были те кости, о которые поломано столько мечей, покрытых засохшими бурыми пятнами, но он прогнал эту мысль прочь. Не думать об этом!
Среди бесполезных обломков он нашел почти целый меч – только гарда погнулась да слегка искривилась рукоять. Как, должно быть, силен был удар, если так покорежен металл, подумал снова Тиерн, как завороженный разглядывая меч – оружие словно обнимало его руку, и это было… волшебно, словно оружие могло понимать его и нарочно так искривилось, защищая его руку.
«Останусь жив, - подумал Тиерн, ощущая необычный душевный подъем, - сделаю этот меч своим родовым клинком и назову его Эладон – Кривой».
Вооружившись Кривым, Трен почувствовал себя увереннее и спокойнее настолько, будто полдела было сделано. И в самом деле, чего бояться? Нужно только найти выход из подземелья – а он есть, в этом Тиерн уверен! В народе же поговаривают, что господин Шут погуливает в подземельях и не боится ни Палачей, ни самого Тавинаты – отчасти, поэтому этот гадкий карянин до сих пор жив. Если он не боится Тавинаты, то, значит, есть у него какая-то тайная сила? А раз так, то кто захочет с ним связываться и проверять это на собственной шкуре?
Следуя по проложенному сонками пути, он спустился в подземный город. Тишина; какая гробовая тишина! Слышны даже потрескивания медленно проседающих древних стен… и чьи-то торопливые шаги.
Тиерн встрепенулся, сердце его забилось так скоро, что он едва не задохся и не помер на месте. Кто это?! Палач?! Торопливые шажки сбились, где-то осыпались камешки, и тревога отпустила Тиерна. Нет! Это кто-то сильно сведущий путешествует по подземелью. Где он?! От этой мысли Тиерну стало так же дурно, как и от испуга. А что, если случайный путешественник уйдет, снова оставит Тиерна здесь одного?! Догнать, найти его! Может, это подлый Шут, всего лишь Шут! Он не станет убивать Тиерна, уж в этом-то можно быть уверенным!
Обвал повторился; теперь Тиерн мог точно сказать – это наверху, там, где терялись в вышине вершины башен, был второй этаж подземного города. Тиерн, позабыв о всякой осторожности, ринулся к башенке, над крышей которой слышал шуршание. Лестницу он преодолел очень быстро, не сводя глаз с легкого облачка пыли, поднимающегося на месте обвала. Двери в башню, когда-то сделанные из хорошего, дорогого дерева, теперь почерневшие и растрескавшиеся, болтались на одной петле, скрипя, и Тиерн, прикоснувшись к ней, просто сорвал её. Это отрезвило его – повсюду был мрак и запустение. А вдруг ступени на лестнице провалятся под его ногами? А вдруг – даже если он и останется невредим после падения, - он наделает много шума и привлечет чудовищ, что таятся во мраке этой пещеры? Нужно быть осторожнее.
Шорох наверху прекратился; видимо, тот, кто тайком прогуливался по подземным лабиринтам, услыхал его и сбежал, пожелав остаться неузнанным. Это не Палач; Палачу незачем скрываться и убегать. Да и шаги – эти неуверенные, робкие, словно крысиные, они вовсе не походили на шаги кровожадного чудовища.
Тиерн крепче сжал свой меч и осторожно ступил на первую ступеньку лестницы, ведущей наверх. Вопреки всем его ожиданиям, она не разразилась невыносимым старческим скрипом. Она была достаточно крепка, и, как ему показалось, новее всего остального. Вторая ступенька, третья… В тусклом свете подземелья Тиерн начал различать очертания предметов, провалы дверей… Странно; башня была, несомненно, древняя, её стены были просто расписаны трещинами. Куски штукатурки, обнажив Камни, отлетели и там, и сям и покрывали ступени. Но кое-что был не таким уж и древним – например, эти же ступени. Кое-какие были заменены совсем недавно, старинные мраморные перемежались грубо отесанными деревянными. Дверные проемы, чернеющие в светлых стенах, были снабжены решетками – Тиерн задел ладонью холодное мокрое склизкое железо и с омерзением отер руку об одежду. Что это за место? Снаружи выглядело как королевская башня… Тиерн, потеряв всякую бдительность, пошарил в кармане и извлек огниво. Нужно осмотреть все как следует! Первый же робкий язычок пламени осветил замшелую, позеленевшую от времени решетку и издевательский оскал белеющего черепа, висящего меж прутьев решетки. От неожиданности Тиерн завопил и шлепнулся на зад, невероятно ловко отползая от улыбающегося ему покойника – до тех пор, пока рука другого не легла ему на плечо.
Тиерн подскочил и вжался в стену, в ту её часть, где не было ни дверей, ни страшных остовов. Подняв повыше свой жалкий светильник, он осветил лестничную клетку и четыре камеры в ней – и всюду были останки людей.
То была тюрьма для смертников!
Над входом в каждую камеру были прикреплены факелы, и Тиерн поспешно зажег один из них. Стало гораздо светлее и не так страшно. Еле переведя дух, успокаивая сердце, готовое вот-вот разорваться, Тиерн опасливо подступил к первой, так напугавшей его камере. Да, вот он, остов, немой и страшный. Видно, несчастный осужденный умирал тут долго, и, скорее всего, от голода и жажды – засохший хлеб и пустая кружка стояли в маленькой нише вне досягаемости от его рук, которые и после смерти сжимали безжалостные прутья его решетки. Он так и умер, просунув голову сквозь решетку и глядя на такую вожделенную еду. Ужас; Тиерна даже передернуло от одной мысли о том, какие тут раньше стояли крики и мольбы. Он тронул пальцем высохший костяные ладони, сцепленные на железе, и они рассыпались в прах, так быстро и, что он едва успел отпрянуть, брезгливо отступая от сгнивших останков. Звонко щелкая, посыпались высушенные кости, что-то загремело слишком громко для скелета, и лишь один череп остался висеть меж прутьями, застряв… И звон – этот звон Тиерн не спутал бы ни с каким другим! Звон золота! Тиерн, забыв о брезгливости, припал на колено, обшаривая пол. Где оно, то, что упало с покойника?! В кучке костей руки, в крошеве штукатурки, его пальцы нащупали скрюченный высохший палец. Конечно, он переломился! От такого веса и здоровый палец мог бы переломиться, подумал радостно и ошарашено Тиерн, поднимая к свету свою находку.
Это был перстень, массивный золотой перстень, с красивым камнем. Такой перстень мог украшать только руку короля! Остервенело разломав хрупкие кости, Тиерн очистил драгоценность от многолетней плесени и паутины, и камень засверкал кровавым блеском.
- Да это, должно быть, легендарная Королевская Тюрьма! – ликуя, пробормотал Тиерн. - Не может быть..!
О Королевской Тюрьме ходили легенды. Говорили, что самые жестокие короли древности, те, которых победил первый из Андлолоров, были заточены в неё с поистине королевской роскошью. Их казнили в полном королевском облачении, в парадных золотых кольчугах, с венцами на головах, с мешками золота – погрызи-ка его, богатый Король , когда захочется кушать! Одного, говорят, посадили на стул, усеянный острыми длинными шипами, и был тот стул из чистого золота. Другого держали в золотых цепях и кандалах. Многие кладоискатели руку отдали бы за то, чтобы только узнать, где находится эта тюрьма. А она – тут, в подземелье Палачей! Что удивляться, что никто её не нашел до сих пор?
Он сунул факел едва ли не в скалящиеся зубы черепа – и радостным криком схватил то, что поначалу показалось ему полуистлевшей шапкой. То был королевский Венец, полузасыпанный сгнившей тканью. Видно, раньше он, и правда, был надет на шапку. Или может, черви, точившие труп, испачкали его своими гадкими телами, но только теперь он был абсолютно черен. Золото лишь угадывалось под слоем грязи и разложений. Но Тиерна это не смутило; расшатав череп, он все-таки добыл Венец (череп со стуком упал на пол и раскололся на мелкие кусочки, но мародера это мало тронуло) и с победным криком поднял его над головой. Такого Венца не было и у самого Чета! Воткнув факел на место, Тиерн торопливо отхватил Кривым добрый кусок от своего плаща и торопливо начал очищать корону. Взору его открылись совершенно невообразимые камни, горящие в свете факела таким жадным и богатым блеском, что Тиерн позабыл, где он находится и зачем он здесь.
Свою нечаянную добычу Тиерн торопливо нацепил на себя – а куда было её деть? Чертовы сонки ничего не оставили ему, ни сумки Первосвященника со священными текстами, ни пояса… Ну, ничего!
- Нужно все обыскать! Нужно обыскать все!
Тиерн закинул горящий факел в другую камеру, за решетку, и угодил прямо в казненного; не истлевшая еще ткань и высушенная плоть моментально вспыхнули, осветив на короткое время тесную клетку. Труп сидел, уронив голову на грудь, раскрыв свой костяной рот, словно удивляясь своему нелепому великолепию – плечи его и весь перед его одежды казался сплошным кладом, россыпью камней, вкрапленных в золото, а Венец на склоненной голове был вышиной с локоть, и его острые лучи воинственно топорщились над выбеленным лбом.
И он был прикован – прикован к тому самому стулу! Острые шипы торчали меж костей рук, топорщились под одеянием на ссохшихся ногах…
Пламя охватило его жалкую скрюченную фигуру, и тяжелый драгоценный нагрудник съехал на колени, вычищенный мгновенно горячими языками от грязи и пыли. Тиерн, вцепившись в решетку, выл и улюлюкал, глядя на объятый пламенем скелет, закованный в золотой панцирь. Глаза его горели как у безумного.
Какие богатства! Теперь Тиерн не боялся; даже Палачей – к чему страх? Тот, кто так поспешно убежал сейчас отсюда, тоже наверняка был мародером. И раз он так уверенно ориентировался в подземелье – значит, приходил сюда не раз и не два. И Палачи его не тронули! Значит, и ему нечего опасаться. Только бы найти выход!
Немного успокоившись, Тиерн продолжил восхождение по лестнице.
Дальше шли ступени почти все старинные, из мрамора. Видно, внизу они истерлись и раскрошились так скоро от частого использования. Башня заселялась медленно, этаж за этажом, и чем выше был этаж, тем реже его навещали… Тиерн насчитал еще как минимум восемнадцать склепов, где были замучены короли – короли многих земель и стран, в странной, непривычной одежде, в полном боевом облачении, в кольчугах и латах, похороненные с королевскими регалиями. Интересно, что это было – последняя дань уважения к великим воинам или наоборот, чудовищная насмешка? В любом случае, это было столь грозно и от этого веяло такой мощью, что кровь стыла в жилах.
Дальше были недавние захоронения – Тиерн с содроганием узнавал знакомые медвежьи шкуры, а которые так любила наряжаться сонская знать. Некоторые лица, истлевшие и почерневшие, казались ему знакомыми; в одной клетке, вырванная из сустава, болталась рука, крепко схваченная стальным наручником – несчастного растянули четырьмя цепями, подвесили за руки и за ноги и на грудь положили ему тяжелую каменную плиту… когда-то.
А были и такие склепы, у которых решетка была наглухо заложена камнями и заштукатурена. О том, что когда-то тут был вход, говорили таблички – всегда медные толстые доски, с высеченными на них неизменными словами: «Равновесие - превыше всего». Казалось, что все остальные преступники были словно выставлены напоказ, скрюченные мукой в свой последний час, и это унижало память о них. А кто покоился в замурованных клетках? Быть может, те из королей, уважение к которым заставило Андлолора приказать скрыть от всеобщего обозрения их жалкие останки? Или, напротив, они были подвергнуты такой муке, о которой людям больше и вспоминать бы не нужно? А может, там просто сокровищница – просто замуровали те вещи, что принадлежали казненным? Воображение Тиерна живо изобразило ему целую гору золота, золотой посуды и предметов, сколь бесполезных, столь и драгоценных: каких-нибудь зеркалец, кувшинчиков, гребней и прочих изящных мелочей. Так или иначе, но это надо бы проверить!
Тиерн огляделся – похоже, ничего рядом не было, чем можно было бы взломать кладку. Интересно, что скрепляет камни? Тиерн толкнул их плечом – как будто, поддаются. Похоже, всего лишь известняк, порядком отсыревший и оттого размягчившийся. Значит, стену сделали просто для того, чтобы никто не увидел, что там такое. Или нет?
Не долго думая, Тиерн сунул в крохотную, еле заметную щель Кривой и как следует поднажал. Добрый меч чуть изогнулся, но тут же упрямо выпрямился, выворотив камень из кладки. В образовавшуюся дыру стали видны ячейки решетки, заляпанные кусками известняка, и пахнуло… Бр-р, что это был за запах! Но Тиерну было все равно; любопытство подстегивало его сильнее жажды наживы, и он продолжил разламывать склеп.
Кладка и в самом деле была чисто символичная, и Тиерн скоро проделал достаточную дыру, чтобы просунуть туда факел и рассмотреть, что находится внутри.
Разумеется, никаких золотых гор там не было. Это была такая же пыточная камера, как и прочие, с той лишь разницей, что похоронен в ней был Палач.
Это Тиерн понял, едва увидев огромное тело, подвешенное на многочисленных крючьях к потолку. Мертвый гигант висел, чуть покачиваясь от потока воздуха, проникшего в его могилу через дыру, проделанную Тиерном, и смрад от него расходился тошнотворными волнами.
Замученный насмерть Палач! Вот дела! За какую провинность его так ужасно казнили? Подавляя приступы подкатывающейся к горлу тошноты, Тиерн все же увидел, что у тела отрублены ноги и руки, обезображена голова. И это не единственная могила Палача. Другие замурованные тоже наверняка их. Да что же тут происходило?
- Слава Чиши, Тийна уничтожила это безумное место, - пробормотал Тиерн, поспешно возвращая камни на место, чтобы удушливый запах не преследовал его. – Проклятая страна! Проклятое место! Что это за Король , который ставит свой замок над кладбищем, над костями врагов и над пыточными залами? Что за безумная жажда крови?
Прицепив обратно дощечку, Тиерн собирался было покинуть этот этаж, как вдруг нечто привлекло его внимание.
Он паршиво читал по-карянски, но это слово он знал хорошо. Еще бы его не знать, если почти каждый день его произносишь с яростью!
Полузамазанное штукатуркой, когда-то выбитое на стене, было начертано коротенькое слово, имя обладателя этой могилы, имя того, кто должен был бы гнить сейчас тут.
Шут.
Не веря глазам своим, Тиерн поколупал штукатурку, пытаясь разыскать какую-нибудь другую букву, прочитать другое слово, но их не было!
В этой клетке раньше сидел Шут, дожидаясь своей казни. Вот как. Тут он должен был умереть – по меньшей мере, Тиерн так понял смысл написанного, полузатертого штукатуром. Вот и дата есть – она минула уж тому пять лет назад!
- «…дерзнул…оскорбил… был четвертован и выпил… ага! Выпил настой сердца… продлил жизнь на пять дней…». Вот как… Шут мертв – для Палачей его не существует. Они отрубили ему руки и оставили истекать кровью или умирать от голода, напоив отваром, поддерживающим сердце, чтоб он не умер раньше времени от боли. Так отчего он жив, а его место занимает другой?
Этот факт заставил Тиерна повнимательнее рассмотреть и прочие клетки – да так и было, на всех был написан приговор и имя.
- Почему же этот гад не подох в положенное ему время? – пробормотал Тиерн. – Но, однако, как он родовит, если его хотели похоронить рядом с королями древности…
Однако склепы ему надоели. Захотелось поскорее выбраться наружу – потом как-нибудь он придет сюда, захватив мешок покрепче, и, возможно, еще не раз, но сейчас нужно уйти.
Дальше наверх он взбирался, игнорирую все клетки. Вид смерти угнетал его.
До самого верха башни он взбирался, наверное, добрых полчаса. Склепы были недавние, свежие, и запах стоял невыносимый. Запах разложений и смерти! Скорее наверх, скорее к тому каменному барьеру, что отделяет подземное царство от галерей, ведущих внутрь замка!
Самая вершина башни, словно колонна, поддерживала потолок пещеры. Мост, протянувшийся от её верхней площадки до галереи, снизу казавшийся таким прочным, оказался просто подвесным шатким мостиком, подвешенным на цепях. Они стонали и скрипели от малейшего прикосновения к дощатому настилу, и у Тиерна поубавилось прыти. Потопав по мосту, вихляющемуся под ногами, он отступил в нерешительности.
Идти дальше? Другого пути нет.
Тиерн, глубоко вдохнув, словно собираясь прыгнуть в ледяную воду, стиснул зубы и сделал первый шаг по стонущим доскам. Мост плавно покачивался под его ногами. Тиерн никогда не был особенным храбрецом, и сейчас пройти по ветхому сооружению было для него делом нелегким, но как-то он с этим справился. Отчаянно цепляясь за звенящие цепи, переставляя ноги, то и дело норовящие соскользнуть в бездну, он пересек мост и оказался у темного провала в стене. Сделав отчаянный скачок, он покинул нетвердый свой путь и оказался в кромешной темноте, боясь сделать и шаг – а вдруг за ней пропасть, бездна?
Едва он оказался в галерее, как над головой его вспыхнул свет – снова загадочные голубые кристаллы, вделанные в стену. Стало видно далеко вперед и далеко назад – длинный широкий коридор, целая дорога, на которой и два всадника разъехались бы. Тиерн в нерешительности оглянулся – куда же идти? И куда делись те, кого Тиерн видел, тот человек, что так поспешно убегал от Тиерна?
Шорох повторился. Тиерн резко обернулся – какая-то темная фигура вдалеке возилась у стены, что-то прилаживая. Человек очень спешил, словно времени у него в обрез, и не очень беспокоился о том, чтобы соблюсти тишину. Оно и понятно – кому бы пришло в голову сунуться сюда после того, как принцесса разворошила это осиное гнездо? Однако, неизвестный не опасался совершенно. У него даже оружия с собой не было. Либо он знает о том, что Палачей больше нет, сообразил Тиерн, либо он не боится Палачей… Безгрешен? Такое невозможно в нашем-то сумасшедшем мире! Значит, знает, что бояться нечего. Тиерн уловил обострившимся слухом какое-то металлическое побрякивание, и скоро со скрипом часть стены отошла, открыв еще один провал. Снова катакомбы! Незнакомец без колебаний нырнул туда, и Тиерн со всех ног рванул вслед за ним, пока проход не закрылся.
Но, верно двери и не должны были закрываться, и запыхавшийся Тиерн спешил зря. А потому, споткнувшись о порожек, он едва не пересчитал ступени винтовой лестницы, спускавшейся вниз. Снова вниз! Может, не стоит идти за незнакомцем? А что тогда делать? Остаться на месте и ждать, когда он пойдет обратно? А если он уйдет другим ходом? И снова Тиерн останется один! Нет! Этого допустить нельзя!
Осторожно, стараясь не шуметь, Тиерн стал спускаться вниз. В башне было тихо, мокро, и ступени под ногами были скользкие. Тиерн держался за стену, чтобы не поскользнуться, и Камни под его ладоням, покрытые слизью, были холодные.
Где-то внизу снова послышался шорох – человек, которого преследовал Тиерн, оступился. Крепко выругался – Тиерн расслышал первое слово в излюбленном ругательстве каров: «Пусть демоны расчешут тебе хребет!». Затаив дыхание, Тиерн крался, словно крыса. Казалось, даже скользкие ступени под его ногами помогают ему, не заставляя его оскальзываться. Еще один пролет, и Тиерн, скользя вдоль стены, как змея, приблизился к преследуемому.
Тот, видно, упал – выглядывая из-за угла, Тиерн увидел, как некто в сером длинном плаще растирает колено. Это нам на руку, злорадно подумал Тиерн, теперь, с подвернутой ногой, он далеко не убежит. Незнакомец, перестав злобно шипеть и ругаться, распрямился и обернулся назад – Тиерн, холодея, едва успел спрятаться за стену. Он не успел разглядеть лица под тенью капюшона, но почему-то этот серый темный провал напугал Тиерна. На него словно глянуло само Зло – привыкшее при свете дня прятаться и представляться обычным человеком, а здесь наконец-то выпустившее свое естество на свободу. Тиерн даже дышать перестал, прислушиваясь. Незнакомец, постояв молча с минуту, прислушиваясь, ничего не услышал и продолжил свой путь.
Тиерн опасливо выглянул из своего убежища – незнакомца не было видно. Ушел; торопливо переступая, минуя ловко кучу Камней, о которую, видимо, и споткнулся незнакомец, Тиерн проследовал за ним. Пожалуй, не стоит сильно торопиться, подумал Тиерн, никуда он не денется. Потихоньку, потихоньку…
Спуск был длинен; чем дальше Тиерн спускался под землю, тем чаще его охватывало отчаянье – а не идет ли он навстречу своей смерти? Может, этот человек специально подослан, чтобы завести его, Тиерна, в такие дебри, откуда он не сможет выбраться? А может, он один из Палачей, и заманивает его в их логово? Эти мысли обжигали его разум как кипяток, но оставаться один в этих катакомбах Тиерн уже не мог – чем дальше он шел, тем страшнее ему становилось, и тем больше он убеждался в том, что обратно он не сможет вернуться сам, и тем неистовей он карабкался по осклизлым ступеням, боясь остаться один.
Скоро башенная лестница вывела его к выходу – воздух, что пахнул ему в лицо, был затхлый и спертый, как и полагается быть воздуху в любом подземелье. Незнакомец шагнул в провал дверей, и Тиерн, не долго раздумывая, кинулся вслед за ним и оказался у подножия башни – половина её была видна и доходила до невысокого потолка.
Это подземелье отличалось от верхнего. Здесь было очень влажно – крупные капли то и дело срывались с потолка пещеры и шлепались на каменное подножие башни, выдалбливая ямки в порыжелом камне. Казалось, шел дождь, и Тиерну стало душно и жарко в его меховой зимней накидке. Под ногами больше не было песка и мелкой гальки, прочего строительного мусора, коим был усыпан весь верхний этаж. Точнее, может, он и был, но под богатой массой пышно разросшегося голубовато-зеленого мха их не было видно. Все потонуло в мягких лапах, оплетших и пол, и стены, и какие-то постройки, превратив их в мягкие округлые холмы. От земли поднимался пар, туман, становясь все гуще, и капли становились чаще и чаще.
И здесь было светло. Весь мох был усеян мелкими цветочками, фосфорицирующими в темноте, и было видно далеко вперед.
Фигура убегающего незнакомца тоже была видна – темное пятно прыгало по нежной зелени мха, и Тиерн кинулся за ним.
Поначалу он бездумно, подстегиваемый собственным страхом, бежал, ничего не замечая, стараясь не выпустить из поля зрения темную фигуру, но потом глаза его стали выхватывать из обшей картины какие-то детали, многочисленные мелочи, коими здешний пейзаж изобиловал и от которых волосы вставали дыбом.
Во-первых Тиерн приметил, что не просто несется по зеленым кочкам, а идет по чуть приметной дорожке – сквозь редкие веточки мха угадывалась каменистая земля, песок. Её протоптали когда-то давно, и видно, ходили по ней часто, раз до сих пор не заросла она мхом, и она была хорошо известна его тайному проводнику.
Потом, то тут, то там, стали попадаться ему страшные остовы – то, что в тумане принимал он за гладкие, обточенные временем и изобильной влагой, камешки, на самом деле были черепа и косточки. На каких-то сохранились даже шлемы и остатки ржавых лат. В лужах, похожих на окошечки на болоте, виднелись тонкие кисти. Останки какой-то боевой машины, превращенной мхом в пышный холм, тихонько поскрипывали и потрескивали, точимые временем и влагой.
«Тут был бой, - подумал Тиерн, благоговейно рассматривая покоящихся воинов. Земля просто топорщилась сломанным оружием, с первого взгляда кажущимся простыми палками и сломанными ветвями умерших кустов. – Интересно, за что они дрались? Ведь не за саму же землю; кто пожелает здесь жить добровольно? Нет; это не земля. Может, сокровища? Сокровища древних строптивых королей. Ими изобиловала эта земля так же, как и жадными. Одни ушли под землю, чтобы сохранить свое добро, а другие преследовали их и тут…»
Он потерял бдительность и оступился – запнулся о кости, опутанные мхом, и едва не упал. Загремел проржавевший шлем, какая-то проволока опутала ноги, и Тиерн, отпрыгнув в сторону, потянул за собой целую кипу гремящих пластинок и упал в мох. Преследуемый стремительно оглянулся; и думать было нечего – он увидел Тиерна, барахтающегося в зелени темным резким пятном.
На миг сердце Тиерна остановилось - то был миг, когда незнакомец смотрел на него, и когда неясно было, что он предпримет, кинется вон или же подойдет к Тиерну и прикончит его. Незнакомец выбрал первое; подхватив полы плаща, который явно мешал ему, он рванул прочь с такой силой, что Тиерну показалось, что он напуган ничуть не меньше его самого. И мысли о том, что под опущенным капюшоном таится древнее Зло, показались теперь абсурдными.
- Стой! – заголосил Тиерн, насилу избавившись от опутавшей его проволоки. – Да стой же! Я не причиню тебе вреда! Стой!
Но незнакомец лишь ускорял шаг; таиться и осторожничать больше не было смысла, и Тиерн несся во весь мах над округлыми кочками. Под ногами хрупало прогнившее дерево, ломались проеденные ржой обломки мечей и кости.
- Стой! – голосил Тиерн. Отчаянье все сильнее охватывало его, и он в бессилье решился на крайнюю меру, отчего сердце его кровью обливалось. – Подожди меня! Я не причиню тебе вреда! Выведи меня отсюда! Я дам тебе за это золота! Постой!!!
Тиерн уже не жалел, он готов был расстаться с венцом, найденным в могиле, и даже перспектива того, что неизвестный, услыхав о награде, нападет на него, чтобы убить и отнять награбленное Тиерном золото, не пугала его. Лишь бы он остановился! Незнакомец не останавливался. Ноги несли его дальше и дальше, и, казалось, он не знает устали. Тиерн рыдал в голос; слезы текли по его пылающим щекам, и он, начиная уставать, спотыкался о всякую кочку. Под конец он упал, ткнувшись лицом во влажную зелень, и когда поднял лицо – неизвестного уже не было. Он словно растворился в тумане, словно сквозь землю провалился, хотя проваливаться дальше уж некуда. Никого; пустота и тишина, нарушаемая только стуком капель. Тиерн взвыл от ужаса и отчаянья и вцепился зубами в руку, прокусив до крови.
- Что мне делать, а?! – выл он. – Что мне делать?! Я пропал, пропал, гады вы все!
Одинокий его вой разнесся над бледными полями и затих; Тиерн почувствовал, как кровь приливает к его голове, и не было воздуха, чтобы остудить её, кипящую, и он потерял сознание.
Очнулся он – скоро ли? Или не скоро? Этого никто не скажет; когда оно открыл глаза, над ним все так же был полумрак и падали тяжелые капли воды. Одежда намокла, сапоги разбухли и были тяжелы.
В голове Тиерна была абсолютная тишина и пустота. Он даже плакать не хотел, и ему было все равно, выйдет ли он отсюда или останется здесь навсегда. Словно в каком-то оцепенении он поднялся, с трудом встал на своим распухшие ноги – наверное, он все-таки долго лежал здесь, и неизвестный не пришел за ним, не убил. Ушел, оставил, бросил здесь одного. Впрочем, все равно. Рука нащупала во мхе рукоять Кривого, и Тиерн сжал её, словно ища поддержки и защиты. Странно, но это подействовало, и он почувствовал себя увереннее. Куда теперь? А не все ли равно? Хотя, впрочем, можно поискать то место, куда так юрко скользнул преследуемый. Тиерн шел по зеленому ковру, и ему казалось, что голова его существует сама по себе и теперь плывет в вышине, и нету у него никакого тела… Это так удобно – не надо думать, как его накормить, как его лечить и где его уложить спать. Одна голова – это хорошо. Пусть себе думает.
Он бродил в тумане по полю долго; ему начали попадаться собственные следы – то выплывал из тумана темный след, наполненный водой, то внезапно появлялся раздавленный череп. Он бродил долго, он истоптал всю зелень, и земля стала мокра и черна, но и следа от таинственного лаза, где скрылся незнакомец, он не нашел.
В пятый раз наступив на череп и превратив его останки в мелкое крошево, Тиерн упал на землю и уселся, тупо глядя перед собой. Нервное напряжение и усталость совершенно вымотали его. Кроме того – воздух здешний был скудный, Тиерн никак не мог им надышаться, и теперь, сидя в холодной луже, шумно дыша широко разинутой пастью, из которой до самой земли свешивались нити слюны, он тупым, бессмысленным взором смотрел на потоптанную зелень и ощущал, как сознание вновь покидает его.
«Я так буду падать раз за разом и умру, задохнувшись, - как-то равнодушно подумал Тиерн. – Надо идти. Надо искать выход, пока есть силы. Скоро не будет и их. Я буду только лежать и подыхать».
Он хотел подняться и не смог, снова завалился на бок. Отдышавшись немного, он встал на четвереньки и пополз. Так идти было легче; истоптанная земля была прямо у лица, и он нарочно выбирал направление, где зелень еще была не тронута. Там он еще не был, и там, возможно, был выход…
После второго обморока он полз быстрее, хоть и совершенно задыхался. И мох пошел совершенно нетронутый – верно, пока у него еще оставались силы, он просто ходил по кругу, а теперь выбрался на нехоженое место. Потом пошел песок и галька, потом просто голая темная земля, потянуло сквозняком, и Тиерн едва не захлебнулся воздухом. Тот показался ему густым, и он снова упал, но теперь просто опьянев.
Очнулся он свежим и отдохнувшим. Руки и ноги не казались ему неподъемными, и тело было на месте. Одно угнетало – вместе с телом к голове вернулся и желудок, и он скучно ныл, выпрашивая еды. Притом выпрашивал так настойчиво, будто Тиерн не ел уже дня два. И не факт, что это было не так. И голова кружилась. Тиерн уселся на землю; от холода у него зуб на зуб не попадал. С трудом он встал на ноги и двинулся вперед – сквозняк унес, развеял туман, снова открылось нечто вроде каменного подземелья, освещенного все тем же цветущим мхом. Пышные плети его висели то тут, то там, клочками оплетали пол, но его было куда меньше, чем там, на поле битвы. Пришел туда, откуда ушел? Этот человек, которого он преследовал, мог нарочно его завести обратно. Вот сволочь!
Однако вскоре Тиерн убедился, что здесь он не был. И место, куда он попал, он определил безошибочно – то было логово Палачей, покинутое ими когда-то давно. Тийна не добралась до него, да в том и не было нужды – оно пустовало, наверное, десятилетиями. Тихо-тихо, словно мышь в погребе, над которым дремал кот, Тиерн крался по широким пустынным улицам, и боялся лишний раз глянуть себе за спину – не крадется ли за ним кто?
Несмотря на то, что все Палачи были огромными великанами, все здесь было каким-то маленьким и убогим. Хибары, служившие многие годы им жилищами, сколоченные кое-как из разномастных потемневших досок, походили скорее на неряшливые сараи во дворе нерадивого хозяина, где он держит тощую неухоженную коровенку или худосочных поросят. Кожаные крыши, натянутые на толстые стропила, кое-где лопнувшие, были неряшливо и грубо зашиты толстыми нитками. Во дворах на давно потухших очагах стояли грязные котлы с остатками плесени на стенках. Заглянув в один из них, Тиерн сглотнул слюну – вот если бы там оставалась какая-то еда, да хоть бы и человеческие останки – он съел бы их, не раздумывая! Потому что острозубый голод напоминал о себе все нахальнее, и это непрекращающееся головокружение говорило о том, что в подземелье Тиерн блуждает уже давно, не один день.
Тут же, рядом с хижинами, были обустроены столы-верстаки из грубо обработанных бревен и досок. Легко себе представить, как на них Палачи деловито мастерили и чинили свой жуткий инвентарь!
В пятом дворе Тиерну повезло – кроме обрывков кож, обломков непонятных железяк и гниющих кольев он нашел кусок хлеба, черствого, как камень, но большого, почти полкаравая. Видно, его просто забыли на столе, когда поспешно покидали это убежище.
Тиерн схватил его и трясущимися руками ударил им о стол. От удара хлеб разломился, раскрошился, и Тиерн поспешно начал запихивать себе в рот колкие и сухие, как песок, куски, те, что помельче. Ему казалось, что ничего вкуснее он в жизни не ел. Когда же он успел так проголодаться? В конце концов, он солдат, и в его жизни бывало много походов, и иногда приходилось голодать подолгу, и ловить и жрать ящериц, но никогда он не испытывал такого зверского голода.
Когда каравай был сожран до самой последней крошки – для этого Тиерну пришлось елозить губами по грязной столешне, богатой занозами, - он, довольный, опустился отдохнуть на лавку, сыто отрыгивая. Странно, но черствый старый хлеб подействовал на него бодряще. Казалось, засыпающая кровь задвигалась быстрее, руки и ноги налились силой, и даже голова заработала отчетливее. А вместе с тем пришло и потерянное где-то во мхах ощущение опасности.
Хорош же он! Забрел в город Палачей, расселся, разложил свои пожитки, и совершенно забыл о том, где оно находится! Голод притупил осторожность и чувство самосохранения, словно Тиерн уже лежал в могиле, и думать об этом было бы просто глупо и бесполезно. Это надо же, самого себя считать покойником! И не думать о самозащите! А между тем об этом надо бы подумать – хлеб не так уж стар. Если разобраться. Кто-то принес его недавно, ну, может, месяц назад. Кто-то ходил тут.
- Нужно убираться, - пробормотал Тиерн, быстро осматривая свои пожитки. Кривой был тут; не потерялся даже Венец, который Тиерн надел на себя – странно же, должно быть, смотрелся он в нем, ползая в грязи! Но сейчас не о том шла речь; съеденный хлеб и правда был волшебным, мысли прояснились. Как об этом он не подумал раньше! Были же тайные ходы, по которым Палачи выходили на поверхность! И, скорее всего, эти ходы были рядом с их поселениями – зачем ходить далеко? Нужно было просто найти их лагерь раньше!
Тиерн подскочил на ноги; сила в его теле прямо-таки бурлила, и все прибывала, и даже какой-то радостный экстаз охватил усталого путешественника, словно он уже видел конец своего трудного странствия.
Дальше он почти бежал, осматривая все ходы. Его зрение (неужели так быстро привыкли глаза к вечному полумраку?) обострилось, и ему не нужно было даже подходить близко к самому мелкому предмету, чтобы в точности его разглядеть. Ноги его стали быстры; он пробежал, верно, уже не одну милю, но не ощущал усталости. Давно кончились нищенские хижины Палачей, начались развалины величественного древнего города, не такие разрушенные, как наверху.
Палач появился внезапно – несмотря на то, что глаза Тиерна теперь ориентировались в темноте так же, как и на свету, тот сумел подкрасться незамеченным, и просто выпал из темноты. Тиерн замер от испуга, когда из пустоты к нему шагнул гигант, и скудный призрачный свет подземелья осветил его лицо и безумные глаза.
Палач был ранен и тяжко дышал – странно, что раньше, в абсолютной тишине подземелья, Тиерн его не услышал. У Палача была перебита рука, неловко и неопрятно забинтованная, и разбито лицо. Рана была глубока, Тиерн, содрогаясь от омерзения, даже не захотел рассматривать её, чтобы хотя бы из любопытства установить, какие повреждения были нанесены Палачу. Лицо Палача выглядело так, словно его головы размозжили, и чудом уцелевшие глаза смотрели злобно из этого грязно-кровавого месива. Видно, и нападавшие подумали, что он мертв, когда он упал, потеряв сознание… или притворился мертвым.
- Тиерн! – прохрипел Палач густым грубым голосом. – Преступник Тиерн! Завоеватель… убийца… насильник… годен к Суду. Годен… годен к пыткам без права помилования и без права на милость Палача. Я приведу… приведу приговор в исполнение…
Тиерн отшатнулся, холодея. Но не только от перспективы, нарисованной ему Палачом – он больше был напуган тем, что Палач, никогда ранее его не видевший, назвал его имя и преступления; это казалось чем-то сверхъестественным и страшным. А еще Тиерн был просто парализован фанатизмом, который не покинул Палача, это израненное и искалеченное существо, даже теперь. Последние из оставшихся в живых на поле боя не трогают друг друга – что может изменить жалкая горстка уцелевших людей, если основная армия разбита?
Отчего же этот человек даже в шаге от смерти не забывает о том, кто он и кто перед ним?
- Попробуй, приведи, - процедил Тиерн, сжимая рукоять Кривого. Знакомое ощущение близящегося боя, что-то знакомое и привычное, вернуло ему способность соображать и размышлять трезво. Палач, судя по повреждениям, потерял много крови, да ещё и с перебитой рукой. Тиерн лишь голоден – да и то это уже спорно, - и вооружен. В любом случае, так просто он не сдастся!
Палач не стал угрожающе рычать или кричать, устрашая жертву; он и так был достаточно страшен. Он просто шагнул, протянув к Тиерну здоровую руку, и Тиерн, остервенившись, с размаху ударил Палача мечом.
Палача спасло только то, что меч Тиерна был кривой – удар пришелся как-то плашмя, только пласт кожи срезало. Увидев кровь, Тиерн возбужденно и страшно завыл – припомнились старые боевые кличи, - и сильнее сжал рукоять своего меча, уверовав в свою удачу. Палач никак не прореагировал на повреждение; казалось, его цель – схватить Тиерна, - была настолько высока и так важна, что цена, которую он готов был заплатить, не имела никакого значения. Тиерн снова сделал выпад – его Кривой насквозь проткнул мякоть руки гиганта, и Палач взревел от боли и досады. Он увернулся от следующего удара и сделал молниеносный выпад в сторону обороняющегося. На этот раз повезло ему – он ухватил Тиерна за одежду, ухватил так крепко, что Тиерну стало больно и тесно в просторном когда-то балахоне Первосвященника. Локтем поврежденной кровоточащей руки Палач двинул Тиерну в челюсть и закинул обмякшее тело на плечо. У Тиерна перед глазами все плыло, щека, по которой ударил Палач, словно свинцом налилась, и, кажется, его вырвало прямо на Палача. Тот брезгливо отряхнулся, половчее перехватил тощее тельце Тиерна и выдернул меч из ослабевшей руки. Деловито отбросил ранившее его оружие, и сталь звякнула с досадой о землю. Дело было сделано.
Странное ощущение не покидало Тиерна; в челюсти что-то скрипело и крякало, наверное, она была выбита, если не сломана, но боли он не ощущал. Вообще. Он лежал тихо-тихо на вонючем широком плече Палача, и видел, как с каждым шагом все дальше от него остается Кривой, лежащий на каменистой земле. Верный Кривой, который не сломался, не сдался в страшном бою. А он, Тиерн, сдался так легко?
Со зверским рычанием и визгом Тиерн ловко изогнулся и что есть мочи вцепился зубами в шею Палача, туда, где под грубой грязной кожей билась толстая жилка. По реву гиганта Тиерн понял – ему удалось перекусить её, и в следующий миг Палач наградил его таким ударом, от которого перед глазами заплясали звезды, и он отлетел в сторону, зажав в зубах кусок вырванной кожи.
Наверное, от этого удара он должен был умереть на месте, но почему-то этого не произошло. Он даже не напугался, и подскочил на ноги, словно был не человеком, а мячом. Выплюнув свою добычу, он ловко кинулся к Кривому – Палач, угадав его намерение, тоже рванул вслед за ним. Но Тиерн успел первым – и когда Палач нагнулся над ним, протягивая руку к мечу, Тиерн, перевернувшись на спину, изо всех сил ударил острием в грудь противнику. Кривой вошел в плоть как в масло, скрежетнул по кости и острием коварно коснулся сердца врага. Палач, заливаясь кровью, отпрянул; глаза его начали тухнуть, наливаться могильной темнотой, и все же он не оставлял своих попыток пленить Тиерна. Он понимал, не мог не понимать, что ему конец – не убьет его рана в сердце, так прикончит укус Тиерна в шею, откуда пульсирующими толчками била кровь. И все же он шел вперед, покачиваясь на слабеющих ногах.
- Годен… к Суду, - пробормотал Палач, и Тиерн, разъяряясь, вырвал меч из его тела и вновь ударил с воплем:
- Годен к смерти! Умри, сдохни, тварь!
Он колол и колол Палача, медленно заваливающегося вперед, прямо на него, он был черен от пролитой крови, и еще никогда не чувствовал себя таким сильным и смелым.
Прошло немного времени, и Тиерн очнулся. Нет, он не падал в обморок или что-то еще; только пыл битвы покинул его, и он вдруг ощутил громадную усталость – и чудовищную боль во всем теле, словно слон растоптал его. Более того – ему стало страшно, так страшно, словно смерть дышит ему в лицо. Мертвое тело гиганта лежало прямо на нем, и Тиерну больно было дышать. Словно спадало какое-то наваждение, уходил кураж, и его начала бить дрожь, которую было ничем не унять. Навалилось отчаяние – Тиерн завыл, слабо стараясь высвободиться из-под мертвеца. Его воспаленное воображение рисовало ему картины, одну страшнее другой. Он понимал, что если придет откуда-нибудь другой Палач, то у Тиерна не достанет ни смелости, ни сил сопротивляться ему. Если не выбраться, то конец!
Отчаянье придало ему сил; дергаясь и извиваясь, Тиерн, наконец, выполз из-под тела Палача и с трудом поднялся на ноги. Его тошнило и шатало из стороны в сторону, одежда на нем была мокрой от крови насквозь. Однако, это не помещало ему кое-что приметить – то место, откуда появился Палач. Если бы он не пришел оттуда, Тиерн и не заметил бы этого тайного лаза – так густо он был оплетен мхом. Просто сплошная стена на первый взгляд. Шатаясь, Тиерн побрел туда, и верный Кривой с противным звуком бороздил мокрую истоптанную землю – у Тиерна не было сил, чтобы хотя бы поднять Кривой на плечо.
За плотной занавеской из плетей мха измученный Тиерн увидел еще одну пещеру – его голова никак не прореагировала на этот факт. Казалось, мозг его оцепенел и давно смирился, что вместо выхода несчастный все дальше и дальше погружается в лабиринты подземелья. Тиерн не расстроился, ему даже любопытно не стало. Он просто шагнул вперед.
Эта пещера, как ни странно, была очень близко к поверхности земли – Тиерн, подняв голову, обнаружил, что потолок образован гигантской чашей то ли из толстого стекла, то ли из прозрачной слюды. И в этой небывалой чаше располагалось озеро – сквозь прозрачные стенки, чуть занесенные тонким зеленым налетом, он увидел темные тени движущихся больших рыб и колышущиеся ленты водорослей. Вода, видно, в нем была теплая (возможно, в том был повинен жар располагавшейся под ним пещеры), и озеро успело освободиться ото льда, а потому воды его пронизывали светлые лучи солнца, и пятна этого зеленоватого света танцевали и играли на сырой земле под ногами Тиерна.
Под этой чашей на абсолютно плоской равнине тоже располагалось озеро, круглое, как блюдце. Воды его были темны и спокойны, и в их спокойной черной глади еле отражалась постройка – Тиерну было плохо видно, что это такое располагается на островке посередине озера, да это ему было и не интересно. Главное, местность просматривалась кругом, все было как на ладони, и враг, если таковой вдруг появится, будет виден сразу. Тиерн облизнул пересохшие губы и ощутил такую жажду, словно не пил уже неделю. И помыться, невероятно захотелось помыться и отстирать черную кровь, пропитавшую его одежду. Бр-р, даже представить страшно, как он выглядит под одеждой!
К озеру, которое располагалось точно посередине пещеры, вела светлая дорожка, устланная мелкой истертой галькой. Тиерн пробежал её быстро, на ходу избавляясь от одежды, и на берегу, прежде чем ступить в прохладные воды, он стащил оставшиеся на нем штаны.
Сначала он долго плавал, жадно глотая воду и шумно плещась. От его движения зеркальная гладь пруда сморщилась, мелкие тонкие волны побежали до самого островка. Интересно, что там такое располагается и есть ли там кто? Но белое здание, не то башенка, не то маленькая крепость, оставались безмолвными, и Тиерн вскоре снова потерял к нему интерес.
Выкупавшись – вода, хоть и темная, тут же окрасилась кровью, и красноватый цвет пополз тонкой пленкой вместе с мелкими волнами к островку, - Тиерн вылез и направился к одежде, которую положил в маленькую каменистую ямку у берега, наполненную водой. Вода там была багровой, и Тиерну пришлось долго повозиться, колотя по своей сутане камнем, взбивая розовую обильную пену, прежде чем вода, омывавшая платье, стала прозрачной и утратила красный цвет. Пока он занимался этим, резко похолодало. От озера подул влажный ветер, словно раньше он был заключен в молчаливом здании на островке, а теперь вдруг вырвался наружу.
Трясясь всем телом, Тиерн голышом скакал по берегу, разыскивая какие-нибудь ветки, годные для костра, чтобы обогреться и просушить свою сутану. Потом, поминая всех демонов и грязно ругаясь, окоченевшими руками высекал искру на крошечный кусочек сухого мха. Это ему удалось, и вскоре на берегу разгорелся веселый костерок, разгоняя сумерки – озеро наверху постепенно налилось чернильной темнотой, наступала ночь.
Распялив свою одежду на кое-как скрепленных палках, изобразив из неё подобие чучела, Тиерн махал ею, нагнетал в свой лениво разгорающийся костерок воздух. Пламя стало охотнее лизать влажные дрова, и Тиерн, воткнув свое чучело подле костра, присел на корточки поближе к теплу.
Снова один, снова неизвестно где, и куда идти – не ясно. Вот если бы Палач не кидался на него, а просто лежал и издыхал, то Тиерн мог бы выспросить его, куда идти. А он пришел отсюда и ничего Тиерну объяснять не захотел…
Интересно, что он тут делал? Не похоже, что где-то рядом есть выход на поверхность – пещера была идеально гладкой, не было ни щелочки, не трещинки в своде и стенах. Приходил мыться на озеро или просто попить? Отлеживался на берегу? Кто знает…
Движение на островке Тиерн скорее угадал, чем увидел. Просто вдруг мелкие волны, окрашенные маслянистой жидкостью, что смыл с себя Тиерн, вдруг побежали в другую сторону, и стали набегать на берег, на котором сидел Тиерн. Глядя, как эти кровавые волны облизывают бледный песок, Тиерн вдруг ощутил странное, почти животное волнение. Так зверь, на которого охотятся, не видя охотника, безошибочно определяет, что близко смерть. В тишине пещеры не было слышно и всплеска, но он наверняка знал, что кто-то опасный приближается, его невидимая Тиерну лодка плывет все ближе и ближе.
Тиерн подскочил, как ужаленный, одновременно стараясь изо всех сил, чтобы невидимый враг не услышал его лихорадочной возни. Натягивая полусырые одежды, Тиерн вглядывался в водную гладь – как можно спрятаться, если озерцо такое маленькое, да еще и абсолютно лишено растительности? Только теперь Тиерн понял, что смущало его изначально: на озере в самом деле ничего не росло. Ни веточки, ни камыша, ни водорослей – вода была прозрачна и чиста. Ничего, что помешало бы ему рассмотреть камешки на дне. Это было какое-то мертвое озеро. И берега вокруг него были голы, одни камни усеивали их. Как могло ему прийти в голову купаться здесь?! Впрочем, каяться было поздно. Враг был все ближе – Тиерн по-прежнему никого не видел, но волны, набегавшие на берег, становились все крупнее. Тиерн не стал надевать свой плащ; лихорадочно покидав на него все вещи, что не успел пристроить на свои места, он наскоро увязал плащ узлом и рванул прочь со всей скоростью, на какую был способен.
Его бегство был неожиданным для невидимых врагов. Отбежав достаточно далеко, скрывшись от озера за камнями, он услышал странный звук, словно шипели множества змей, рассвирепевших, яростных змей, или того хуже – шептали приведения, духи, не нашедшие упокоения и теперь пылающие жаждой мести. Их голоса, многократно повторяющие угрозы, бормотали и пришептывали, словно те, кто говорил, были не в своем уме и говорили одно и то же много раз. Отдаваясь от свода, злостный шепот заползал в уши Тиерна, и от этой фанатичной безумной угрозы у него кровь стыла в жилах.
« Мы найдем тебя, сейчас мы найдем тебя, найдем тебя, найдем, тебя, тебя, тебя…»
Содрогаясь всем телом от бешеных ударов сердца, Тиерн упал на задницу прямо на влажную мелкую гальку в густой тени подле огромного валуна, прижимая к себе свой драгоценный узелок. Насилу уговорил себя выглянуть – и наконец-то увидел таинственных преследователей. Они плыли вдоль берега, по кругу – Тиерн же, думая, что они поплывут от острова по прямой, смотрел на крепость, то есть совсем в другую сторону, и потому их не видел.
Это были, без сомнения, люди, просто люди в серых одеждах с капюшонами, надвинутыми прямо на лица. Тиерн отчетливо видел руки одного из них, правящего их плавательным средством. Он втыкал шест в дно под темными водами, и длинные рукава открывали его руки до локтя. Просто руки. Чистые и белые. Но отчего-то Тиерну не хотелось бы, чтобы даже палец этой руки нечаянно прикоснулся к нему.
Острый нос челна ткнулся в песок, и тени в серых одеждах начали прыгать на берег. Тиерн услышал плеск воды, увидел даже намокшие сапоги, когда длинные полы серых одежд на миг задрались – и жуть снова навалилась на него удушливым страхом. Он крепче сжал свой узелок, он вцепился в него, словно тот мог защитить его от чего-то неумолимого и страшного, и крепко зажмурился. Липкий пот ручьями тек по его лицу.
«Мы найдем тебя. Все равно найдем тебя. Мы видим тебя».
Тиерн не двигался; никакая сила на свете не заставила бы его сейчас сдвинуться с места! Если они сейчас нападут на него, он кинется на любого, он вынудит их убить его на месте, всего лишь убить..! Но если он будет убегать, а они – догонять, и догонят… Об этом лучше не думать! Не слушать их мерзкие свистящие голоса, обещающие ему вечный ад!
Он слышал, как они проходили мимо. Слышал, как они замирали на каждом шагу и прислушивались. Видел чей-то влажный сапог возле своего укрытия, слышал, как под ним скрипела галька… Ужас снова заставил его крепко зажмуриться и даже перестать дышать. Единственное, что могло бы выдать его сейчас – это удары сердца, слишком громкие, просто раскаты грома!
Они не услышали; они почему-то не могли поверить, что все так просто, что он прячется в двух шагах от них, что он не выскочил с криком ужаса из своего укрытия и не бросился бежать, обнаружив себя. Их угрожающие голоса прекратили шептать ему свои страшные обещания, и Тиерн, на минуточку приоткрыв один глаз, увидел, что они совещаются, стоя все вместе неподалеку и чуть ли не уткнувшись друг в друга головами. Они не знали, что делать. Это вселило в него надежду – если враг не знает, что делать, значит, он не всемогущ.
Тем временем они до чего-то договорились. Один из людей в сером согласно кивнул и бегом направился обратно к своему челноку. Вернулся быстро, неся с собой какой-то мешок. Тиерну было очень любопытно, но он не посмел и шеи вытянуть. Человек с мешком направился к оставленному Тиерном костру; остальные неспешно пошли за ним. На несколько минут все исчезли с глаз Тиерна, и было слышно лишь какое-то непонятное лязганье металла, словно какую-то штуку собирали, подгоняя друг к другу разные составляющие части, да пахло разогретым металлом. Потом все стихло, и неизвестные появились вновь – вначале Тиерн увидел одного, пятящегося задом, а потом второго, идущего вслед за ним. И в их поднятых руках, сжимавших деревянные ручки - держалки, была растянута странно светящаяся сеть… металлическая сеть, это её они калили на костре!!!
Не долго думая, эти двое закинули её в расщелину, подозрительную им. Тиерн едва не закричал, услыхав, как зашипел раскаленный металл, упав в лужу. Справа тоже послышалось жуткое шипение – Тиерн обернулся туда, и увидел, что еще двое закидывают их сети в другой уголок.
Тиерн вновь зажмурился и подтянул под себя ноги. Шипение повторялось многократно, то удаляясь, то приближаясь настолько, что, казалось, он даже ощущает пар, поднимающийся с обожженной земли. Однажды край сети упал прямо около его ноги – и в тот же момент он с содроганием понял, что даже если бы она не прожгла его сапог, если бы он не заорал во все горло, он все равно был бы обнаружен. Сапог бы завонял паленым, как завоняли бы волосы, загоревшаяся ткань, опаленная плоть! Никакой мученик и герой, как бы он ни крепился, не укрылся бы от этой сети. Вот почему озеро и его берега мертвы; горячая сеть выдавала пока что лишь запах камней и песка.
Скоро поиски сетью прекратились; Тиерна не нашли лишь чудом, да и то потому лишь, что сеть, кинутая в его густую спасительную тень, зацепилась за острый уступ, повисла, и Тиерн расширенными от ужаса глазами смотрел на её раскалено-красные ячейки, висящие прямо у него перед лицом, ощущая их жар на своих щеках.
Сеть, полежав на шипящем камне, убралась прочь, но Тиерн не успел и духа перевести, как в волоске от его лица в камень ударило железо. Он едва не вскрикнул, но тут же зажал рот рукой, вцепившись зубами в ладонь. В трещину в камне упиралась острая пика. Её лезвие с одной стороны было отточено, подобно бритве самого лучшего цирюльника, а с другой – зазубрено, словно пила. Если это загнать поглубже в тело…
Пика постояла, словно раздумывая – и ударила вновь. Тиерн едва успел переместить свою голову влево, потому что, не сделай он этого, он лишился бы глаза и доброй половины головы. Лезвие, позвенев о камень, повозившись, отколупав несколько осколков, вынырнула из расщелины и больше уж не возвращалась. Человек, орудовавший ею, отошел – Тиерн слышал, как он выругался, - и дальше Тиерн слышал лишь звонкие удары железа о камень. Только после этого он посмел перевести дух.
Ах, и хлеб! Все это неспроста. В свое хладнокровие, неожиданно появившееся, Тиерн не верил, и связывал его со съеденным в поселке Палачей хлебом. Он никогда не был храбр; и в любой другой день он завопил бы во весь голос, едва завидев эти серые фигуры. И уж точно ни единый человек на свете не смог бы смолчать, когда они начали ловить его сетью. Было в их действиях что-то особенно жуткое. Они ловили его, но он им был не нужен, и они удовлетворились бы своей добычей, даже если бы им пришлось выковыривать её по кускам, и лишь затем, чтобы потом побросать её здесь же, на берегу. Он не нужен им был ни живой, ни мертвый. Они просто хотели его поймать.
Шаги неизвестных удалялись, но Тиерн не спешил убегать, хотя какая-то часть его сознания просто вопила о том, что сию же минуту нужно убираться отсюда!
«Ага, черта с два, - насмешливо отвечала вторая, хладнокровная часть его разума. – Ты побежишь, как осел, а они, стоящие тут, за камнем, кинут тебе в спину этот свой зазубренный багор. Они стоят тут; они никуда не ушли. Они не могут понять, куда ты делся, они не могут поверить, что ты так быстро убежал, и не понимают, куда ты делся на этом пустынном берегу. Они просто стоят и ждут, что ты высунешь нос из своей спасительной норки, из той, что они почему-то пропустили, не обыскали, не заметили!»
И она, эта часть, оказалась права. Тиерн продолжал сидеть, тихо, как мышь, когда, наконец, раздался голос прямо у его камня, от звука которого он вновь вздрогнул.
- Это невозможно, - произнес кто-то. Тиерн не очень хорошо понимал по-карянски, в основном он лишь догадывался о предмете разговора, но догадывался верно. – Он не мог уйти. Он не успел бы уйти.
- И все-таки, его тут нет, - возразил второй. – Мы осмотрели тут все. Мы не могли ошибиться; разве нам не знаком этот берег? Я знаю тут каждый камешек, помню, где и который из них должен лежать. Вот смотри – он сдвинул его с тропы сапогом, а тут его след просто обрывается.
- Он убегал, а не улетал от нас, - насмешливо возразил первый.
- А может, он просто знает..?
- Не может быть, - отрезал первый. – Если б это было так, он бы сразу убежал туда. Он побежал совсем в другую сторону.
- А потом, пока мы калили сеть, пробрался туда, - упорствовал второй. – Нужно обыскать ход.
- И погибнуть из-за какого-то мелкого человечка? Зачем он тебе нужен? И зачем так рисковать?
- Он видел нас.
- И что с того? Что он сможет сделать? Что они все смогут сделать, даже если весь свет узнает о нас? Что он может рассказать? Что он знает? Ничего. А если даже и знает – ему же хуже. Он посеет страх своими рассказами, и люди будут более доступны нам. Только и всего.
- И все-таки надо обыскать ход, настаивал второй. – Мы не пойдем далеко. Это и в самом деле опасно. Но до лаза…
- Хорошо, - согласился первый.
Тиерн посмел даже высунуться из своей спасительной тени, чтобы разглядеть, куда направились говорившие – а они просто обошли валун, такой же большой, как и тот, под которым спрятался он сам, - и что-то громко загрохотало, словно эти двое подняли люк, прикрепленный цепями.
- Видишь? – спросил один из них, наклоняясь над люком. – Он не входил туда. Тут нет никаких следов.
- Нужно посмотреть чуть дальше, - настаивал второй.
- Ты с ума сошел?! Зачем тебе он?
Второй не ответил. Он подобрал полы своего серого неприметного плаща и ступил вниз.
«Интересно, что там такое, отчего они боятся туда пойти? – подумал Тиерн. – Какие еще чудовища могут таиться там? Кот может быть страшнее этих людей?»
- Ну, все, возвращайся! – нетерпеливо крикнул тот, что остался снаружи. – Не из-за чего рисковать!
Тот, что залез внутрь, не отвечал. Краешком глаза Тиерн видел, как он нехотя вылезал из-под земли.
- Мы должны остаться тут, - сказал он. – Ему некуда Деваться. Обратно он не пойдет. Это единственный выход, и, рано или поздно, он сюда придет. Тут мы его и схватим.
Тиерн забылся тревожным, зыбким сном, скрючившись на камнях и прижав к себе покрепче узелок с драгоценностями. Изредка он просыпался, и в полусне видел яркий огонь, пылающий у хода, и две тени, склонившиеся над ним. Они не собирались его искать, они не хотели бегать по подземелью. Они просто его ждали. Они знали, что Деваться ему будет некуда, и он обязательно придет сюда, чтобы найти спасение. “Значит, там, за этим лазом спасение, - думал он в полусне.- Значит, туда нужно непременно попасть, а это…”Сон снова навалился на него, и голова отключилась, не додумав до конца.
Проснулся он окончательно от жажды. Во сне он видел ручей; и он пил, пил из него, погружал в ледяную воду лицо, захлебывался, но не мог напиться. Он начал злиться, ругаться, и проснулся, едва не застонав.
Серые тени все так же сидели, склонившись над костерком, уже почти прогоревшим. Кажется, они тоже задремали. Облизнув пересохшие губы, Тиерн едва шевельнулся, разминая затекшие плечи и ноги. Глаза его снова устремились к таинственному лазу, который так тщательно охранялся. Если он не попадет туда, то умрет непременно. От жажды – а эти будут сидеть и ждать, сменяя друг друга. Значит, нужно попытать счастья. Жажда была настолько сильна, что Тиерн почти не мог думать. Все его мысли витали исключительно вокруг воды. “Думай, думай, “- велел он себе. И придумал.
Почти у самой кромки воды он заприметил небольшую кучку камней, мелкой гальки. Если в неё попасть камнем, то получится небольшой обвал, просто легкий шум. Но эти двое могут подумать, что это он… они могут отвлечься, посмотреть в ту сторону, и тогда он должен будет бежать, очень быстро бежать… Тиерн еще раз двинул ногами, проверяя, не отлежал ли их, и будут ли они послушны. Еще бы попасть… Он выбрал камень поувесистей, взвесил его на руке… попасть бы.
Он попал; он попал очень удачно – камень разрушил маленькую пирамидку, получился небольшой обвал, словно кто-то неосторожный, пробираясь берегом, ногой столкнул камни. Тени у костра подскочили, поднимая факелы. По темной спокойной воде разбегались круги, и истошный визг огласил берег – то серые тени в капюшонах кричали в бессильной ярости, на миг забыв о том, что они пытались быть похожими на людей.
- Он уплыл, - сказал один другому. – Я предупреждал.
- Догоним его на острове, - ответил другой. – Он никуда теперь от нас не денется.
Тиерн, притаившись, слышал их торопливые шаги, потом плеск воды, скрип уключин.
Переждав еще немного, он рванул – тени в капюшонах обернулись, глядя, как он бежит, поднимая тучи мокрого песка и камешков, - и через миг был возле их догорающего костра. Распинав ногой головешки, он схватился за горячее кольцо и рванул крышку люка.
Серые тени на озере расхохотались. Это был смех жуткий, свистящий. Их лодка, немного отплывшая от берега, покачиваясь, тихонько плыла обратно, и они не спешили – они просто смотрели на отчаявшегося человека на берегу и смеялись.
Под люком не было ничего. Возможно, когда-то там что-то хранилось, как в погребе, но теперь там было пусто. И никуда не вел тайный ход. Они обманули его, выманили на пустое место, и теперь ему не спрятаться от них. От отчаянья и злости у Тиерна защипало в носу, щеки запылали. Серые тени приближались. Один из них, наклонившись, зацепил шестом берег, подтягивая лодку – и тогда Тиерн напал на них.
С диким рычанием он налетел на неизвестных, и Кривой опустился на плечо одного из них. Человек под серым капюшоном заорал, и его одежда в миг почернела, а поврежденная рука повисла, как плеть. Возможно, это внезапное нападение и спасло Тиерна, потому что против одного он еще имел шанс выстоять.
Второй был умнее – Тиерн едва успел увернуться от его угрожающего вида тесака, метившего ему прямо в сердце, и выхватил из складок одежды верный стилет. Оружие, скрежеща, скрестилось, и от коварного стилета Тиерна, проткнувшего на своем веку немало смелых сердец, посыпались яркие искры и осколки – тесак жуткого незнакомца выщербил его, отколол от него кусочки так легко, словно в руках Тиерна был не стальной кинжал, а деревянная палка. Второй удар снова высек искры из металла, но Кривому повезло чуть больше, чем стилету. Серого это разозлило; из-под серого капюшона раздался такой жуткий звук, что Тиерн похолодел; волосы встали дыбом на его голове. То был не крик и не визг, то был клекот, словно какой-то хищник полоскал горло теплой кровью своей жертвы. Словно по волшебству из-под взметнувшегося серого плаща выскользнула тонкая сеть, позванивая, и Тиерн отшатнулся от её раскаленных докрасна ячеек. Это невозможно! Не может этого быть! Резкая боль убедила его в обратном, и обожженная кожа отвратительно завоняла паленым.
- Попался, – смех незнакомца был столь же ужасен, как и его плотоядный клекот. Тиерн, прожигая ладонь едва ли не до костей, с ревом ухватился за сияющую раскаленную проволоку и вырвал впившиеся звенья из тлеющего рукава. Край сети, свисающий из зажатого кулака Тиерна, был все еще раскален, и тот, не долго думая, наотмашь ударил им серого. Сеть, прожигая серую рясу, впилась в тело, серый страшно завопил, отбиваясь от пут. Это дало Тиерну небольшое преимущество, он плечом оттолкнул нападающего и кулаком ударил куда-то под серый капюшон. Нападавший хрюкнул, нелепо взмахнул руками, и Тиерн, еще раз ударив его в лицо кулаком с зажатым в нем Кривым, рубанул незнакомца по шее. С ним было покончено.
Распаленный схваткой, Тиерн обернулся ко второму. Тот молча сидел на дне лодки, зажав рукой кровоточащую рану. Лица его под капюшоном так и не было видно, да Тиерну почему-то и не хотелось его видеть.
- Выход, - выдохнул он. – Где выход? Тебе лучше ответить, если хочешь жить.
- Жить, - повторил неизвестный очень тихим, и вместе с тем страшным голосом. – Что ты знаешь о жизни, беглец? Я вот ничего не знаю; я даже не уверен, жив ли я, или я – это всего лишь чей-то сон, наваждение. И потому, возможно, в этом мире ничего не изменится, если ты сейчас отрубишь мне голову своим странным мечом.
Тиерн, ничего не понимая, отшатнулся от человека в капюшоне.
- Что ты несешь, безумец, - произнес он неуверенно. Он был совершенно сбит с толку безумными речами незнакомца. – Может, от твоей смерти мир и не изменится, но ты испытаешь несколько неприятных моментов на своей шкуре, и заодно точно узнаешь, жив ты или нет. Лучше тебе сказать мне, куда идти, не то я причиню тебе такую боль…
Неизвестный тихо, нехорошо рассмеялся, так, что у Тиерна волосы дыбом встали.
- Боль, - прошипел незнакомец. – Что ты можешь знать о боли, ничтожный?
Его презрение разозлило Тиерна. «Да что я, мальчишка, в самом-то деле? Можно подумать, это я сижу тут с отрубленной рукой, а он стоит надо мной и имеет какую-то власть», - раздраженно подумал он.
- Может, кое-что и знаю, - зло прошипел он, и с размаха воткнул лезвие в бедро неизвестного. Тот заорал, и Тиерн с садистским удовольствием повернул лезвие в ране, чтобы причинить еще большую боль. Здоровой рукой незнакомец ухватился за лезвие, словно хотел ослабить давление или вовсе вырвать меч из ноги, но Тиерн не дал ему этого сделать, и тот лишь обрезал руку. – Может, не так много, как ты, незнакомец, но и того, что знаю, хватит, чтобы немного тебя помучить. Ну что, хочешь еще поспорить? – Тиерн, усмехаясь, снова слегка надавил на меч, и незнакомец вновь взвыл. Его серая одежда быстро намокала, пропитываясь кровью. – Или все же расскажешь мне о том, как выбраться отсюда, пока у тебя есть шанс? Торопись. Скоро ты просто истечешь кровью.
- Я ничего не скажу тебе, Тиерн, - прошипел незнакомец, и Тиерна вновь обдало ужасом. Второй раз он слышал в подземелье свое имя, второй раз твари и монстры, обитающие тут, говорили ему – мы поджидаем тебя здесь, мы все знаем о тебе. – Ты, конечно, меня убьешь, и даже, может, будешь пытать, если успеешь – ты прав, я вот-вот истеку кровью, - но это не поможет тебе выбраться отсюда. Мы ждали тебя, Первосвященник Тиерн. Рано или поздно, но ты пришел бы сюда, или тебя привели бы поневоле. Ты принадлежишь этому подземелью, оно не отпустит тебя, Тиерн.
- Хватит болтать всякую чушь, - рассвирепел Тиерн. Слова незнакомца пугали его. – Тебе не удастся напугать меня.
- Ты уже напуган, - возразил незнакомец и вдруг расхохотался странным, булькающим смехом. – Ты никогда не выберешься отсюда, Тиерн. Ты умрешь здесь.
- Замолчи, - яростно заорал Тиерн, и, не помня себя, рубанул Кривым по скорчившемуся у его ног телу, еще и еще разрубая плоть. Незнакомец замолчал; он лежал ничком, и теперь больше походил на бесформенный мешок, набитый мокрыми тряпками, чем на человека. Тиерн отступил тихо-тихо, стараясь даже не дышать. Его победа над двумя незнакомцами не радовала его, напротив – напугала его еще больше. Если жизни этих людей они же сами ценили так мало, то во сколько оценят они его жизнь? Совсем ни во сколько. А значит, этот, убитый, прав – у Тиерна нет даже шанса спастись.
- Ну, уж нет, - зло произнес Тиерн. – Нет, я сказал. Я все равно не дамся им в руки.
Не долго думая, Тиерн направился к первому убитому – он хотел снять его одежду и надеть её на себя. С некоторым содроганием он приподнял капюшон на мертвом лице – неизвестно, что он ожидал увидеть под ним, но это было всего лишь обычное человеческое лицо, заострившееся и выбеленное смертью.
Странно, подумал Тиерн. Самые опасные и страшные существа в этом мире оказываются просто людьми.
Нужно было что-то делать. Эти, в серых капюшонах, могли вернуться в любой момент. Они могли прятаться на берегу, поджидать его… Трясущимися руками, озираясь по сторонам, Тиерн поспешно стащил с мертвеца его серое одеяние и натянул на себя. Одежда, если не считать кровавого пятна на шее, была, как ни странно, чистой и пахла горьковато-свежим ароматом хвои. Под серым одеянием у убитого был теплый добротный костюм, такой, какой мог надеть бы благополучный зажиточный бюргер, и Тиерн поймал себя на мысли, что, кажется, ему знакома манера портного украшать ворот и манжеты, но он тут же отогнал от себя эту мысль. Если это и в самом деле один из добропорядочных бюргеров…. Нет, нет, не думать об этом.
Затолкав оба тела в лодку, Тиерн оттолкнулся шестом от берега. Если доплыть до острова, если прикинуться одним из них, то можно по обрывкам разговоров, фраз, по каким-нибудь картам вызнать, куда идти. Это небольшой шанс, но он, по крайней мере, существует. Если оставаться на берегу, то не будет и его.
С острова наполз туман. Перевалив через борта лодки, он сначала наполнил её до краев, а потом, немного помедлив, охватил молочно-белыми объятьями Тиерна. Стало трудно дышать, словно туман был не просто водяным паром, а густым, как каша, как кисель.
С минуту Тиерн ничего не видел, слышал только тихий плеск воды. Затем, когда ветер немного разогнал молочные хлопья, и лодка выбралась на черную гладь воды, Тиерн в ужасе увидел, что оба тела, ранее лежавшие на дне, исчезли. Потрясение было так велико, что Тиерн не сразу сумел вернуть себе способность соображать. Сколько времени прошло, он не знал, однако, когда в голове его прояснилось, и прошел тревожный стеклянный звон в ушах, он обнаружил, что сидит на дне лодки, предоставленной ветру и течениям, и шеста у него в руках нет.
- Что за наваждение, - пробормотал Тиерн. Его била крупная дрожь, зуб на зуб не попадал, и снова наплывал этот жуткий туман. Больше всего Тиерн боялся, что он снова наполнит лодку и вернет оба трупа, или, что еще хуже, сделает их живыми – воображение ярко нарисовало ему эту картину, как они оба оказываются напротив него, и тот, что лишился своей мантии, растягивает в злой ухмылке тонкие губы… Неужели прав тот, который говорил, что он всего лишь плод чьего-то воображения? А что, если все, что привиделось ему на берегу – не настоящее? Что, если это дурман, морок, и он, Тиерн, просто сошел с ума, и бежит прочь от собственного страха? Что, если никого нет в подземелье, а он гоняется за бесплотными призраками и разговаривает с пустым местом, воображая, что напротив него стоит человек?
Тиерн лихорадочно обшарил себя – странно, а серая ряса все еще была на нем. Как это объяснить, если предположить, что люди в сером ему просто привиделись?
Туман на воде расступился, и показался берег. Тиерн не смог даже определить, то тли это берег, откуда он только что отчалил, или же тот, откуда приплыли страшные незнакомцы. Место, куда приплыла лодка, не походило на то, где он прятался, но и крепости он не видел. Похоже, лодка просто приплыла к другому месту, но на том же берегу, откуда отчалил Тиерн.
- Проклятый туман, - выругался Тиерн, сцепив зубы, чтобы не разреветься. Теперь у него не было и шеста, чтобы плыть. Оставалось лишь одно - снова вылезти на берег.
Больше всего он боялся, что снова кого- нибудь встретит, но берег был пустынен. Спотыкаясь о камни, Тиерн вылез на берег и направился – куда? Он не знал. Ему казалось, он обречен вечно тут скитаться.
Видимо, он вылез на другом берегу, какое-то тайное подводное течение вынесло его к острову посередине озера. Тиерн приободрился; может, удача все же улыбнется ему, и ему удастся выбраться из этого призрачного подземелья?
На острове гулял ветер; он разогнал оставшиеся клочья тумана, и обнажил здание, до тех пор прятавшееся от глаз Тиерна в белесом паре. Это была небольшая башня, приземистая и построенная добротно, на века, из крепкого белого камня. На остроконечной крыше, крытой грубой темно-коричневой черепицей, плескался флаг. Он выгорел от времени и был порядком истрепан, но Тиерн угадал, какого он раньше был цвета – синего, - и даже разглядел таинственный символ на ветхом полотнище. Там был изображен дикий ящер, ядовитая тварь из ущелий. Странный зверь для того, чтобы помещать его на свое знамя, подумал Тиерн. Он сам бы не стал гордиться тем, что похож на ядовитую уродливую ящерицу.
Башня казалась покинутой. Ветер, свистя во всех щелях, гремел какими-то цепями – возможно, теми, что должны бы поднимать подъемный мост, - и хлопал оставленным открытым окном. Прислушавшись к жалобному звяканью треснувшего стекла, Тиерн заключил: да, это место покинуто. Только двое из людей в сером остались сторожить его, остальные ушли наверх. Тиерн раздосадовано покрутил головой. Эх, если б он не начал полоскать свои штаны, если б дождался, когда они сами выйдут наружу! Они вывели бы его. Но что теперь об этом думать.
Внутри башни так же было тихо, только отчетливее звякали цепи. Тиерн сделал шаг и вздрогнул от резкого звука – то захрустел под ногами песок и ракушки, раздавленные в мелкую крошку. Песок еще не просох; весь каменный пол внутри усыпал этот песок – интересно, зачем он тут? Что им хотели засыпать?
Тиерн оглядел холодный пустой зал. Он не походил на жилище, скорее, на капище идолопоклонников – как следует оглядевшись, Тиерн заметил, что на полу синей мозаикой выложена звезда о четырех лучах, и на каждом её луче расположено по алтарю, искусно выточенному из синего блестящего камня, и такой же стоял посередине, точно в центре звезды. Это были пятиугольные бассейны о четырех низеньких ступеньках, наполненные черной непроглядной водой, масляно блестевшей, посередине которой сиял белой звездой странный подводный огонь, от которого поднимался черный блестящий пар. Заглянув в темноту, Тиерн молча отошел. Здесь недавно была принесена жертва, это абсолютно точно. Отшатнувшись, Тиерн ногой расшвырял песок, насыпанный на полу, и на него глянули выложенные из мозаики мистические глаза. В ужасе он раскидывал песок – вот что он скрывал, вот что посыпали, чтобы не увидел никто! Мозаичные узоры, причудливо сплетаясь, вырисовывали ту же ящерицу о пяти головах, и пасть каждой была разинута возле каждого алтаря. Ей приносили жертв, притом - недавно. Тиерн завертелся, оглядываясь, как затравленный зверек, оглядываясь кругом. И повсюду, на всех стенах, на своде потолка, видел он переплетение мерзких синих тел ящериц, выполненных столь реалистично, что, казалось, они шевелятся, бегают, разевают ядовитые пасти, шипят, требуют новой жертвы!!! На миг Тиерну показалось, что он стоит прямо в логове этих страшных тварей, и что они вот-вот спрыгнут со стен и сожрут его. Как безумный, кинулся он прочь, не соображая, в какую сторону бежит. Но тщетно; куда бы он ни помчался, всюду его поджидало синее сплетение тел и шипящие разинутые пасти. Это было уж слишком для его несчастной головы; более всего его пугало то, что подтверждались его догадки – эти, в сером, действительно были добропорядочными бюргерами, и они явно принадлежали к какому-то мрачному жуткому Ордену. И о нем никто ничего не знает, а он поопаснее Палачей с их жестокой, но все же справедливостью!
Тычась по какому-то проходу, как слепой котенок, Тиерн налетел на дверь и толкнул. Та не поддавалась. Тиерн, объятый и вовсе уж паническим ужасом, колотил кулаками, пинал ногами, наваливался плечом, не заботясь больше о сохранении тишины.
- Помогите, помогите! – вопил он.
Дверь не подавалась. Более того – как издевку над собой. Тиерн увидел мелкую вязь букв, карянских, опоясывающих замочную скважину. Древняя загадка! Тот, кто хотел пройти тут, должен был отгадать её, и видимо, загадка была не из легких, раз дверь все еще была закрыта – под своими руками, панически колотящими по старому дереву, Тиерн увидел паутину и плесень. Время присыпало створку густым слоем пыли и почти сравняло её со стеной. Мало кто отгадывал эту загадку, наверное…
Загадка была высечена ровным красивым шрифтом, но Тиерн был так напуган, что не мог прочесть её целиком; его зрение выхватывало отдельные куски слов, фраз, как-то болезненно замечая какие-то мелкие, но малоприятные детали на стене. Царапины, оставленные , наверное, ногтями такого же перепуганного заблудившегося странника, как и он, жирные липкие полосы – возможно, эти почерневшие полосы на стене были нарисованы кровью.
«Он человек, и то, что только часть человека. Он живой, и то, без чего человек не живет».
Ниже был алфавит, тоже карянский. Буквы были размещены на маленьких пластиночках, как бы на кнопочках, и тот, кто отгадывал, должен был просто набрать слово из этих букв, нажав пальцами на кнопки.
Тиерна трясло. Сплетение синих тел на стенах словно шевелилось, угнетая его, и ему казалось, что он слышит гулкие шаги по коридору. Кто-то шел за ним!
- Что это, что это, - шептал Тиерн, истерично размазывая пыль по стене. Даже если никто не отгадывал этой загадки, должен же быть кто-то, кто её здесь высек? И он наверняка проверял, как действует механизм? Его звериное обострившееся зрение, казалось, просверливает насквозь толстый слой вековой пыли и паутины, ему казалось, что он видит даже мелкие бороздки отпечатков пальцев древнего мастера, который кропотливо работал над изящной надписью, а потом, сдув со стены мелкие крошки и строительную пыль, опробовал свой замысловатый замок, набрав нужное слово.
На миг Тиерну показалось, что мерзкое шевеление тел на стенах прекратилось, и смолкли все звуки. Даже его сердце, бившееся до этого часто и оглушительно громко, вдруг замедлило свой ритм и стало биться лениво и медленно, отдельными гулкими толчками, тихими и глухими. Тиерн закрыл глаза, а когда открыл, ему показалось, что эти отпечатки пальцев жирными пятнами виднеются на стене.
Тиерн закрыл глаза. Дыхание его стало ровным и медленным, под закрытыми веками было темно и красно.
«Он часть человека, та, что помогает ему жить», - пронеслось в голове Тиерна, и рука его сама легла на мелкие камешки.
С, И, Л, Ь, Ф.
Дух.
Откуда к нему пришло это знание, и как он догадался. Тиерн не знал. Он и карянский язык-то толком не знал, говорил на жуткой смеси ломаного карского и регейского, вворачивая бранные сонские слова. Но догадка пришла к нему вовремя – едва подалась стена, едва заскрежетал камень о камень, как ожил мир, и Тиерн услыхал приближающуюся погоню, топот ног и скрип песка под сапогами преследователей.
- Стой! – кричали за его спиной, срываясь на визг. Тиерн на миг оглянулся – это были они, серые, - и шагнул в открывшийся проем. Плита под его ногами плавно ушла вниз, и проем закрылся – быстро, но достаточно медленно, чтобы он еще раз смог увидеть развевающиеся серые плащи и синих ящериц.
Стена наглухо отрезала его от звуков погони. Здесь, в подземелье, было тихо и покойно, так, что Тиерн, еще минуту назад задыхающийся от страха, вдруг успокоился, дыхание его выровнялось. Эти тишина и одиночество не пугали и не угнетали его. Да их и не было – Тиерну казалось, что он наконец-то вышел к людям, где-то пахло жильем и слышались голоса… впрочем, возможно, это его растерзанные нервы могли играть с ним такую злую шутку. Да, так; ему это казалось, но и этой галлюцинации хватило, чтобы успокоиться.
Тиерн огляделся. Странно, но ему показалось, что он внутри какой-то башни, узкой круглой башни с узкими окошечками в толстых каменных стенах. Осторожно, чтобы не оступиться впотьмах, Тиерн поднялся на первый пролет и приник к толстому запыленному стеклу. Ничего не видно; кажется, это было слепое окно, засыпанное землей. Башня была словно врыта в землю или вдавлена, провалена страшными силами. Тиерн поднялся выше, но и на втором пролете ничего не увидел. Окна, как и на первом этаже, были слепы.
На четвертом или пятом этаже ему повезло. Башня резко вынырнула из-под земли, и сквозь толстое слюдяное стекло Тиерн увидел нечеткие силуэты каких-то строений, полускрытые мраком. Увидел – и опустился на пол, трясясь от истерического хохота. Внизу было подземелье и лестница, и груда обломков оружия, среди которого он нашел Кривой – это надо же! Из слюдяного окошка хорошо был виден ход в эту башню с другой стороны, чуть ниже, чем тот, через который Тиерн убежал от преследователей. Тиерн хохотал, как безумный; по щекам его вновь текли слезы отчаянья.
- Индюк надутый! – визжал он, дрыгая ногами так, что суставы щелкали. – Ходил кругами, все это время я ходил кругами, удирал, и все для того, чтобы вернуться на то же самое место! В самое начало, в одну из башен прямо у входа, куда меня кинули, как собаку!
Внезапно истерика его прекратилась так же, как и началась. Он вдруг затих.
Преследовать того таинственного незнакомца он начал тоже где-то здесь. Да, точно. Вон та башня, похоже, Королевская Тюрьма. А значит… не сюда ли торопился тот, кто завел Тиерна в лабиринт подземелья? Он просто не смог пойти сюда, зная, что Тиерн последует за ним, и явно не желая выдавать своего маршрута.
- Конечно, - сквозь зубы прошипел Тиерн. – Все правильные решения самые простые. Я шел искать выход далеко, а он оказался близко. Вперед!
Тиерн резко, как на пружинах, подскочил и ринулся наверх башни. Возможно, им двигало только отчаянье, оно придавало ему сил и горячую веру в то, что теперь-то он спасен.
Преодолев последний пролет, Тиерн почувствовал, как изменился воздух. Он был очень холодный. На самом верху башни был настоящий ураган. Тиерн вынужден был ухватиться за перила, окружающие круглую площадку на верху башни, чтобы его воздушным потоком не снесло в круглый люк, расположенный посередине. Казалось, какой-то сказочный великан спит там, и втягивает могучими легкими воздух. Ветер то прекращался, то поднимался с удвоенной силой, увлекая все в загадочную дыру.
- Что за напасть, - пробормотал Тиерн. Желание сию же секунду перейти по тонкому шаткому мостику в темноту замка было огромным – от верхней площадки башни, еле освещенной все теми же полупотухшими кристаллами, как лучи, тянулись длинные, хрупкие на вид мосты, заканчивающиеся темными провалами в стенах. За ними, возможно, была свобода. А что за этим таинственным люком? Искушение разузнать это было еще сильнее. Тиерн, перебирая руками по перилам, осторожно прошел прямо к таинственному лазу и заглянул вовнутрь. Ничего; пустота и чернота. И ветер воет.
Тиерн опустился на колени; так стоять было гораздо устойчивее, ветер уже не сбивал с ног. Он присмотрелся, напрягая зрение – нет, ничего не видно. Однако…
- Что это?!
Почти у самого верха люка была вбита в стену железная скоба, и к ней привязана веревка. Толстая, крепкая и новая. Тиерн ухватил её, подтянул к себе – так и есть, дальше был узел, чтобы удобнее было держаться и не съезжать… Значит, кто-то пользуется этим ходом! А что там? Логово великанов-Палачей? Или серых теней? Крепче сжав рукоять Кривого, Тиерн ухватил веревку и подергал, проверяя на прочность. Хорошо привязана.
- Только гляну и наверх, - пообещал себе Тиерн. – Не думаю, что на середине пути меня будет поджидать Палач… а если и будет то я уж сумею постоять за себя!
Внутри лаза, который, наверное, пронизывал всю башню насквозь, до самого основания, было еще холоднее. Ветер давил на плечи спускающемуся, бил, трепал полы одежды, и пару раз Тиерн оскальзывался, ободрав ладони. Изнутри лаз порос каким-то странным мохом, мягким, упругим и пушистым. Он обнимал Тиерна мягкими лохматыми лапами, и ходил волнами, отчего голова кружилась. Башня казалась зыбкой, словно болото, и спуск показался Тиерну еще дольше, чем восхождение.
Чем ниже спускался Тиерн, тем сильнее был ветер, и тем, как ни странно, светлее становилось. Но свет тот был не солнечный и даже не от пламени. Это был свет мягкий, как бы от далекой спящей звезды. Вскоре меж расступающихся лап мха Тиерн увидел землю, и, разжав руки, спрыгнул вниз.
Ветер столкнул его, прижал к земле, и растаял, словно и не было его вовсе. Тиерн, кряхтя, поднялся на ноги, и огляделся.
- Боги мои, - пробормотал он, - да это же самое настоящее Сердце Эшебии!
Башня, полая внутри, вела еще ниже, на целый ярус. Еще один подземный город! Свод, каменный потолок, поддерживали колонны - в голубовато-зеленом свечении этого странного мира, обвитые со всех сторон плетьми мха, усеянные белыми и зеленоватыми цветами, похожими на болотные огоньки, они больше походили на деревья. Над стелющимся под ногами ковром из моха и каких-то бледных трав поднимался туман, и очертания мира было неясно и расплывчато. Где-то далеко виднелись фигуры людей – они двигались в светлой мути, подобные призракам, и больше походили на приведения, на зыбкий сон, чем не настоящих людей. Тонкими руками собирали они травы, целые охапки загадочных трав, которые и в их руках дарили свой призрачный свет. Свет – тот бледный, спокойный, загадочный свет, что царил над неясными полями, - исходил ото всего. От фосфорицирующих цветов, от пышного мха, от диковинных грибов, что были здесь вместо настоящих растений. Дома, виднеющиеся то тут, то там за колоннами, казались накрытыми шапками зеленовато-голубого снега – то лежал на их крышах густой туман; окна их светились приветливыми мягкими теплыми пятнышками, словно свет свечей был растворен в этом нежном тумане. Свежий ветер, что врывался сюда через длинный тоннель в башне, оставив на пышном мхе вонь смерти, катался над мистическими полями, перебирая мох, и качались бледные цветы, разбегались болотные огоньки. И не понятно было – жуткие подземелья ли охраняют этот рай от вторжения людей, от их грубых чувств и низких страстей, или же наоборот, этот рай преграждает своею чистотой дорогу всему злу, всей грязи, что заключены в подземелье и не дает им выплеснуться наружу и отравить своим смрадом землю.
И музыка – стучали в барабаны, отбивали ритм, словно где-то недалеко билось большое сердце Эшебии; играли флейты и простенькие гудки, подпевала деревенская скрипка, и били в многочисленные бубны, заливались бубенцы и колокольчики, время от времени солидно и многозначительно крякала труба. Где-то был праздник; теплилась простая и чистая радость, и отчего-то Тиерну вдруг стало так хорошо, что голова закружилась, и он, разорвав душащий его ворот плаща, уселся на мягкий мох. Над лицом его кружились болотные огни, тихий прекрасный женский голос пел о спокойствии и радости, вся сила мира, все его величие и красота были в нем, и Тиерн, не в силах побороть свою слабость, упал лицом во влажную землю и уснул.
…Проснулся он в темноте, влажной и мягкой, как бархат. Голова его все еще кружилась, словно после хорошей пирушки, и даже казалось, что он немного пьян.
Он находился в доме, это было совершенно точно. Лежал на лежанке печи, за занавесью. Над ним, прямо над лицом, висели пучки сушеных пахучих трав, и где-то рядом гремела посуда, пахло огнем и очень вкусным хлебом – печь топили добрыми дровами, и тесто ставили на самой белой муке.
Было тихо; но, как ни странно, он все еще ощущал биение большого сердца. Словно гудела от ударов в барабаны земля.
- Это оттого, что тебе непривычен наш воздух, - сказал невидимый собеседник. – Наш воздух чище и лучше, чем ваш. Он проходит через много тоннелей, оставляя во мхе всю грязь и вонь, и сюда поступает уже кристально чистый. Еще пара дней, и ты совсем привыкнешь. Если, конечно, останешься. Но ты не останешься. Ты не похож на человека, которому нужен покой.
- Покой, - пробормотал Тиерн. – Да, здесь покой… Что это за место?
- Кто как его называет, - ответил не видимый собеседник. – Земля Вечного Ветра, Долина Сумерек – кому что подсказывает сердце. Всяк тут находит то, что ищет. Вы, наверху, называете наш город Сердцем Эшебии.
- А ты кто? И как тут оказался?
Невидимый собеседник помолчал, словно пожал плечами.
- Как и многие другие. Однажды мне был вынесен приговор, - ответил он, наконец. – И приведен в исполнение. Я должен был умереть, как и прочие приговоренные, мучительно и долго я должен был помирать. Но иногда Палачи соглашаются уйти в могилу вместо приговоренного, и в склепе с именем преступника и его приговором остается тело Палача. Так случилось и в моем случае.
Тиерн, потрясенный, молчал. Перед глазами его стояла страшная картина – раскачивающийся на цепях мертвый Палач.
- Как на такое можно согласиться?! Тем более – Палач? Ни один из них не производит впечатление человека милосердного, а чтобы пожертвовать своею жизнью ради другого, надо быть весьма человеколюбивым. Чем ты пронял того, кто согласился занять твое место?– изумился Тиерн. Собеседник его усмехнулся:
- Каждый Палач в своей жизни проходит через такие муки, что еще одна, последняя, кажется им не такой уж страшной. Может, соглашаются самые усталые? Потому что потом, если жизнь его продолжится, мук будет еще очень много. Кроме того, преступник может быть не так уж и виновен – здесь не только убийцы и воры, о, нет. Есть и весельчаки, которые пошутили не в добрый час, и дерзкие смельчаки, переступившие запрет, и честные путешественники, которые прошли много дорог, и знают, что мир не заканчивается за Мокскими горами… Их всех приговорили за то, что они нарушили какие-то табу и догмы верхнего мира. И карянина была страшна и несравнимо более ужасная, чем вина, но по-другому тут и не карают. И вот вместо таких Палачи и соглашаются сойти в могилы. В конце концов, что ты о них знаешь? Что о них знаю я? Возможно, как это ни странно, они самые милосердные создания в наших мирах!
- Думаю, что все они были рады тому, что произошло, - пробормотал Тиерн, думая о Палачах, но собеседник его услышал.
- А что произошло? – резко спросил он.
- А разве ты не слышал? И вы ничего не знаете?
- Да что же стряслось?!
- Палачей больше нет.
Невидимый собеседник даже дышать перестал.
- Нет, - как эхо, повторил он через некоторое время. – Их нет. Значит, у Камней больше нет слуг.
- У каких Камней? О чем ты говоришь?!- Тиерн резко отдернул занавесь и лицом к лицу оказался с собеседником.
У него было очень тихое, небесно спокойное лицо. Такое, словно и не было в его жизни того, о чем он сейчас говорил. И вместе с тем безобразный шрам пересекал его чело, словно кто-то попытался распилить его голову пополам, вырвав орудием своим глаз, раздробив кости и растерзав лоб. Тиерн представлял, что это была за пытка, и прекрасно понимал, что после этого выжить невозможно. Однако, человек был жив!
- Здесь живут самые великие знахари в мире, - пояснил человек, увидев изумление Тиерна. – Так что, говоришь, случилось с Палачами?
- Принцесса пошла на них войной и убила их всех, за исключением тех, что заперлись в своих катакомбах, - сказал Тиерн. – Но, кажется, они не смогут выйти оттуда?
Собеседник задумчиво покачал головой:
- О, да. Несчастные!
- Несчастные? И ты жалеешь их после того, что они сделали с тобой?!
- Моими муками они всего лишь продлевали мир и покой в верхнем мире, - спокойно ответил Собеседник. – Не думай, что им нравилось делать то, что они делали. Они вынуждены были это делать. Они были рабами Камней. Теперь все кончено – или кончится через пару-другую недель. Они заперлись не для того, чтобы сохранить свою жизнь. Они спрятались для того, чтобы продлить свою смерть. Они будут долго умирать от голода, и их страдания будут временно спасать верхний мир от войн. После того, как последний из них испустит свой последний вздох, Камни потребуют жертвы от людей.
- Да что за Камни-то такие?! – в смятении вскричал Тиерн.
- Камни Власти, магические Камни. Разве ты не видел их? Ими украшены подземные тоннели. Это они велят убивать и мучить людей. Палачи насыщали их голод, принося им в жертву преступников, и, как ни странно, удерживая людей от преступлений. Когда мучить было некого, они пытали друг друга, чтобы утолить голод Камней и чтобы они не касались своими чарами других людей – оттого я говорю, что Палачи, возможно, самые милосердные из всех живущих. Теперь людей ничто не будет сдерживать; бояться больше некого, не так ли? Ну, не бояться же каких-то там Камней, которых и видеть-то никто не видел! Камни будут заставлять их кровь быстрее бежать, и ярость будет чаще посещать их сердца. Наверху начнется хаос. Я не завидую твоему миру, пришелец. Скоро там будет не безопасно.
Тиерн криво усмехнулся:
- Ты так говоришь, словно твой мир чем-то отличается от моего! Можно подумать, у вас не будет литься кровь! Вы такие же люди, как и мы. Ваша кровь будет кипеть так же яростно, как и наша!
Собеседник покачал головой:
- Ты не прав, странник. Мы уже не люди. Мы остались живы, но мы перестали быть людьми. Мы Сильфы – духи. Ты разве не заметил? Нашу землю еще называют Город Духов. Ничто уже не сможет заставить наше сердце гореть яростью, потому что мы испытали покой и благодать этого места. Нас никто не защищает от Камней – но они на нас не действуют. Для них мы мертвы.
- Палачи обманули их, написав на могилах ваши имена?
- Камни не умеют читать; это всего лишь Камни. И они никогда не поймут, как это возможно – шагнуть и отдать свою жизнь за кого-то другого. Да, ты прав, странник. Палачи их обманули.
Тиерн недовольно скривился. «Вот как, - подумал он, - значит, за Шутом и в самом деле никто и никогда не пришел бы! Только отчего-то он вовсе не похож на одного из Сильфов. Снова загадка! И почему все не может быть простым и понятным?»
- Хочешь есть? – спросил Тиерна хозяин; только сейчас Тиерн заметил, что поверх его домотканой простой одежды был повязан фартук пекаря, а руки его выпачканы в муке. Сглотнув слюну, Тиерн вытянул шею, выглянув из-за своей занавески, и увидел стол, на котором лежал свежевыпеченный каравай. Рядом стояла бадья из белых гладких дощечек; тесто подошло. Рыхлое, желтое и мягкое, оно норовило вылезти их бадьи.
- Праздник сегодня, - пояснил хозяин. – Я пеку особенный хлеб. Хочешь попробовать?
- Пожалуй, - согласился Тиерн, проворно соскочив с лежанки на пол.
Хозяин оказался отличным пекарем; хлеб его, такой красивый на вид, на вкус оказался совершенно невообразимым. Видно, в свою сдобу пекарь не пожалел ни яиц, ни масла, ни сметаны. Ноздреватый теплый ломоть длиной в две ладони в момент исчез в прожорливой пасти Тиерна, который так торопился, что прикусил язык и подавился.
- Не спеши, - усмехнулся хозяин, - отрежь себе еще. Вкусно?
- Угу, - промычал Тиерн, терзая следующий кусок.
Наверное, хлеб получался таким вкусным оттого, что выпечка его походила на какой-то прекрасный ритуал, подумал Тиерн, наблюдая за действиями пекаря. И сил у него, как ни странно, прибавилось – кровь скорее побежала по жилам, сердце быстрее забилось, и глаза стали видеть четче, словно не было всех этих дней скитаний, не было ни голода, ни изматывающей жажды. Что-то похожее произошло с ним и тогда, в городе Палачей, когда он съел сухарь, найденный в покинутом жилище.
«Да, верно, в хлеб подмешаны какие-то травы, как и в питье, что поддерживает в приговоренных жизнь и продлевает их муки! – сообразил Тиерн, сверля взглядом пекаря. – Здесь живут великие целители… Подлые твари! Верно, они сговорились с Палачами, и за свою свободу варили им свои зелья, помогая им творить их жуткие дела… И зачем я съел это?! Вдруг он отравит меня?» Он поспешно отложил недоеденный кусок, хоть и сделал это с явным сожалением, и отвернулся от него, чтобы не рождалось искушения еще раз попробовать его.
Пекарь, не замечая злобного взгляда Тиерна, продолжал свое дело. Освещенное ярким светом печи пространство для его работы было абсолютно чистым. Не было ни просыпанной муки, ни пятен влаги ни на столе, ни на полу. Стол был выскоблен, и даже солонки на нем не стояло – только тесто, желтое и жирное, лежало посередине на противне. Пекарь уже придал ему нужную форму, и от прикосновения его рук будущий каравай блестел масляным блеском. Пахло чем-то пряным; кто знает, что за порошки и травы добавил он в свою бадью, чтобы хлеб его так сводил с ума голодных? Сам пекарь трудился над бадьей – он с таким тщанием и удовольствием месил тесто, так шлепал его, что Тиерну невольно самому захотелось закатать рукава и помять мягкую съедобную массу.
Вымесив, пекарь вывалил тесто на стол, тщательно соскребая все, даже самые маленькие частички; проворные его руки блестели от масла в отблесках пламени, машинально он выцепил из вязкой массы изюминку и сунул её в рот. Хлеб его рождался в тепле, в любви мастера к своему делу, в чистоте, в ярком свете чистого пламени, во вкусных запахах и щедром блеске масла. Смотреть на это было приятно, так, что сердце радовалось.
- А что за праздник у вас сегодня? – спросил Тиерн, не отрывая взгляда от священнодействия. Один за другим пекарь отправлял караваи в печь, и по комнате прокатился легкий сытный запах слегка припеченного теста, охваченного первым жаром.
- Сегодня день Колыбельной Песни, - ответил пекарь, вытирая руки о передник.
- Странный повод для веселья, - заметил Тиерн.
- Ничуть, - возразил пекарь. – Ты же слышал Песню?
- Кажется, - неуверенно ответил Тиерн.
- Слышал! Ты же уснул в поле, где мы тебя нашли. Мы поем её Большому Камню каждый год, и он спит ровно год, до следующей Песни.
- Большой Камень! О, боги! А он-то что значит?
- Этого не знает никто. И, надеюсь, никогда не узнает – если маленькие так смертоносны, то что же такое большой?
- И ты так просто об этом говоришь?! - Тиерн даже подскочил, но хлеб все-таки дожевал. – После всего того, что я рассказал тебе, ты месишь свое тесто и ничего не предпринимаешь?! А что, если смерть Палачей как-то повлияет на сон этого Камня?! А если он проснется?! Что будет тогда?
Пекарь спокойно пожал плечами.
- А что я смогу сделать? Я не воскрешу Палачей. И никто этого сделать не сможет. Мы можем лишь пропеть Колыбельную.
Тиерн заметался по кухне; мысли его вновь превратились в хаотичную кучу обрывков.
«Да какое мне дело до этого камня и до того, что произойдет после смерти Палачей?!»
«А если настанет Конец Всего?! Если Камень заставит всех обезуметь и поубивать друг друга?!»
«Что вообще происходит?! Что натворила эта безумная?!»
- О, боги, как страшно!
Пекарь спокойно наблюдал за его метаниями.
- Пожалуй, тебе нужно сходить в Венлан, - сказал, наконец, он.
- Венлан? Что такое – Венлан?!
- Не бойся. Это всего лишь имя дома. Венлан – дом, где живет человек, который сможет дать тебе ответы на все вопросы. Возможно, тебя выведут отсюда. Тебе здесь не место.
- Что это за человек?!
- Говорю же – не бойся! Это женщина; она знает ответы на твои вопросы. Она не была казнена, и все же она тут. Это глава нашего города. Только и всего. Идем, я провожу тебя.
Пока Тиерн спал, ветер немного разогнал туман, и теперь, выйдя из маленькой пекарни, Тиерн мог разглядеть загадочный город получше.
Город Сильфов не был похож ни на один виденный Тиерном. Во-первых, дороги – и дорожка, ведущая на улицу от пекарни, и сама улица, были вымощены ровной плиткой яркого кирпичного цвета и выметены так чисто, словно их вымыли щеткой, все плитки, одну за другой.
Черные кованые ограды, окружающие дома, почти полностью были затканы пышно разросшимся мхом, и плети его, взобравшиеся вверх по колоннам, поддерживающим каменный свод, по обломкам скал, были похожи на деревья, на лес, поглотивший город. И если наверху весна лишь робко напоминала о том, что пришло её время, то тут было уже полноправное лето. Туман все еще поднимался над землей, и зеленоватой шапкой окутывал дома, высокие и добротные, похожие на маленькие стройные башенки из темного кирпича. Пекарь говорил что-то о том, что кровь Сильфов не волнует более ярость, но чем больше домов видел Тиерн, тем больше убеждался, что многие тут отлично знают, за какой конец держится меч. Точнее – лук; Сильфы, вероятно, были верными поклонниками быстрых стрел. На острые наконечники были похожи крыши домов, окна сплошь все были стрельчатыми, и ограды домов воинственно топорщились пиками, и то и дело, примостившись на выступах в скалах, встречались Тиерну дозорные с луками и полными колчанами.
- Вы опасаетесь кого-то? – спросил Тиерн, и провожатый его неопределенно пожал плечами.
- Да как сказать, - нехотя ответил он. Видно было, что это своего рода секрет, который не открывают первому встречному; но и врать пекарь не хотел. – Спросишь в Венлане.
…Венлан, дом у скалы, почти ничем не отличался от прочих домов города Сильфов. К нему так же вела расчищенная дорожка, и его так же окружала черная ограда, оплетенная густо зеленью. Только вот болотных огней над ним было больше, да белых цветов во дворе, поросшем мягкой сочной травой, было не счесть. Тиерн вдруг ощутил легкое головокружение, и на него спокойствие навалилось внезапно, глуша страх в сердце. Словно во сне или в видении увидел, как в темную ночь, под танцующими над крышей Венлана болотными огнями, словно под далекими звездами, гуляет прекрасная дама. Ноги её ступают по сочным травам, и она собирает белые, пахучие цветы, чтобы сварить свое волшебное зелье. Ветер нес сюда лепестки и опадающие листья, и осень здесь встречалась с весной. Здесь жило счастье; и глаза, глядя на ночную темноту над головой, были радостны всегда. Такое чудо могла сотворить только безграничная любовь и покой в душе.
- Что со мной? Ты отравил меня? – невнятно пробормотал Тиерн; ноги его подгибались, и пекарю пришлось поддержать его под руку, чтобы он не упал. Тиерн опустился в траву, и над его запрокинутым лицом вновь закружились далекие манящие огни. Дремота неумолимо наваливалась на него, и он не сдвинулся бы с места, даже если бы это наступала смерть. «Если это – смерть, то она прекрасна», - умиротворенно подумал Тиерн.
- Ты снова слышишь Песню, - пояснил пекарь,- если бы ты не ел моего хлеба, поддерживающего сердце, то ты бы уже снова уснул. Борись! Потерпи немного, и наваждение спадет.
Тиерн чуть кивнул; век его касался самый нежный, ласковый ветер, и земля, к которой он прислонился щекой, была теплой, словно бок животного.
- Я помогу тебе подняться, - сказал пекарь, - и дойти до беседки. Там тебя примут. Идем!
Скала, отесанная временем, так щедро была оплетена мхом, так заросла грибами и так богато была заткана травами, что казалась многовековым деревом, могучим дубом или старой липой с кряжистым стволом, в цвету. Вся эта зеленая пышная масса нависала над Венланом, погружая его в приветливые мягкие вечные сумерки, которые не могли прогнать даже сотни маленьких фонариков, вплетенных в зеленые косы мха и светящихся над крышей дома. Сделав несколько шагов по дорожке, Тиерн увидел цель его путешествия – маленькую беседку с колокольцами над входом, беленькую и хрупкую настолько, что поначалу она тоже показалась ему сном или галлюцинацией, вызванной хлебом.
- Мы пришли, - сказал пекарь, останавливаясь. – Дальше ты пойдешь один.
- Тебе разве нельзя со мной? – удивился Тиерн.
- Не сегодня, - ответил пекарь, отступая на шаг. Темнота тотчас поглотила его, словно его и не было никогда. А может, он привиделся усталому Тиерну, как и вся эта волшебная земля?
- Так значит, вот он, вестник из верхнего мира? И какие вести он нам принес?
Тиерн перевел взгляд на говорившего. То была женщина; простая земная женщина, и не исходило от неё никакого свечения, словно от видения. Но, глядя на неё, Тиерн понимал, что он чужд этому миру. Её миру – ибо этот мир сотворила она.
- Палачи мертвы, - не дожидаясь его ответа, произнесла она. – И еще что-то? Что?
Губы засыпающего Тиерна еле шевельнулись, он и сам не расслышал и не понял, что он сказал, но она поняла.
- Серые тени в капюшонах? Кровавые Учителя… Кто-то послал их на поиски новых Палачей. Ты уверен, что это не простые мародеры или воры? Учителя слушаются лишь одного человека в этом мире.
Тиерн что-то простонал; глаза его закатывались.
- Они гнались за тобой? И почему не поймали? Ты укрылся в склепе? А чем они ловили тебя?
Сквозь сладкую дрему и прекрасный зеленоватый туман Тиерн вдруг увидел свой кошмар – растянутую раскаленную металлическую сеть и багор, которым серые тени безжалостно протыкали всякое подозрительное им место, и забился, застонав. Женщина внимательно смотрела на его лицо, ничего не говоря.
- Так и есть, - глухо произнесла она. – Они вновь вышли на охоту! Договор нарушен. Мы больше не можем бездействовать. Песни больше не будет.
Дальше на голову Тиерна опустилось благодатное небытие.
Пришел в себя он уже в беседке – над головой его звенели, покачиваясь, колокольчики.
Кроме него в беседке было еще несколько людей. Сквозь полуопущенные ресницы он посчитал - всего их было восемь. Все они восседали на небольших скамеечках вокруг круглого камня, расположенного посередине беседки, и на нем горел яркий огонь. Пламя освещало суровые лица, и он смог получше рассмотреть их.
Одним из присутствующих была та женщина, что разговаривала с Тиерном, хозяйка дома. Ничто не выдавало в ней важную персону, её ноги по-прежнему были босы, и она даже не переменила своего простого светлого платья, в котором собирала в саду цветы. Но, видимо, того и не нужно было делать – собравшиеся и без того оказывали ей небывалое почтение. И пусть её темноволосую голову не украшала корона – она была их королевой.
Прямо около неё, по левую руку, сидел кряжистый суровый старик с совершенно белыми волосами и длинной бородой, одетый в светлую домотканую рубашку и такие же светлые, чуть окрашенные в коричневый цвет каким-нибудь соком растений штаны. Его темные морщинистые руки лежали на палке-посохе. Рукоять этой сучковатой, отполированной его пальцами палки украшали красивые красные ягоды и целый букет из листьев, так, что непонятно было – то ли он собрал их, чтобы украсить себя немного, то ли для того, чтобы сварить потом какой отвар.
Второй, молодой, с быстрыми глазами, похожими на глаза смелого оленя, сидящий рядом, одетый так же, как и старик, с той лишь разницей, что его одежду украшал яркий, насыщенный узор-вышивка, сжимал вместо посоха меч. Третий, тоже молодой, в простом зеленом костюме охотника, пришел на эту поляну с луком и колчаном стрел.
Странно, подумал Тиерн, молодые люди, присутствующие на этом странном сборище, чем-то неуловимо были похожи меж собой. Они не были родственниками; лица их носили четкие свидетельства принадлежности даже к разным расам – например, лучник был кар, а мечник – несомненно, айк. Но было что-то неуловимое, какой-то признак, по которому Тиерн узнал бы их среди жителей верхнего мира…
Сидели еще три человека – молчаливые, какие-то незаметные, словно три куска тени, существующие сами по себе. И, наконец, еще одна женщина, явно знатная дама – её роскошное платье из алого бархата, спускалось до самой земли, ушитое жемчугом, и красивая богатая накидка укрывала её плечи. Кажется, у неё не было руки; но за это Тиерн не поручился бы, возможно, это лишь казалось ему, а точнее сказать он не мог, потому что вся она была укрыта своей роскошной накидкой.
- Я созвала вас для того, чтобы держать совет, - начала хозяйка Венлана, увидев, что Тиерн открыл глаза. – Этот человек из верхнего мира, который мы так давно покинули, и он принес недобрые вести. Палачи мертвы; но Кровавые Учителя снова вышли на охоту.
Ропот пронесся над головами маленького общества.
- И это означает, - продолжила женщина, - что вскоре не только Палачи появятся снова, молодые, злые, еще не уставшие от крови и не постигшие ценность жизни, но и возродится Учительствование. А безумные Учителя не слушают никого. И если они начнут рыскать по округе, то они найдут нас, и наша спокойная земля перестанет быть убежищем для уставших. Отступник, Предатель и Убийца жив, все еще жив. Только он мог выпустить Учителей. И нам нужно быть наготове.
- Закроем проход! – горячо предложил лучник. – Пусть те, кто живет в верхнем мире, сами позаботятся о себе! Достаточно зла мы видели от Верхнего Мира!
- Закроем непременно. Ни один из этих монстров не должен и ступить в Землю Вечной Благодати, - серьезно ответила королева. – Но мы не должны отгораживаться словами, и не должны говорить, что Верхний Мир – не наша забота. Что станет с нами, если наверху некому будет выращивать пшеницу? У нас не будет хлеба. А ты, Орлис, если вдруг сын твой поднимется однажды на поверхность и захочет остаться там, полюбив женщину – сможешь ли ты быть спокоен, зная, что там ходят Учителя? Нет; нам нужно изничтожить корень всех зол, и найти Отступника, чтобы никогда он больше не вызывал из небытия своих грязных прислужников.
- О чем идет речь, - слабо произнес Тиерн; несколько пар глаз уставились на него. – Я не понимаю.
- Завоеватель, - насмешливо произнес старик с посохом. – Один из тех, кого так любили приводить Палачи.
- Должно быть, Отступник один из них, коли в жилах этих чужестранцев течет такая ядовитая кровь! – воскликнул мечник, горячо сжимая рукоять своего меча. Видно было, что он с удовольствием отрубил бы Тиерну голову. Ничего себе – не кипит их кровь, подумал Тиерн, холодея от ужаса.
- Тише, тише! – вступилась за него королева. – Он здесь не как обвиняемый, а как свидетель. Что же, он, безусловно, виновен во многих преступлениях, но он то зло, что присуще любому миру. И с его преступлениями пусть разбираются наверху. Я хотела лишь, чтобы он рассказал о том, что видел у Мертвого Озера.
Тиерн совершенно потерялся от взглядов собравшихся.
- Я… - пробормотал он. – Я всего лишь хотел выбраться наверх… когда я был в подземелье Палачей, я услышал чьи-то шаги, и пошел за этим человеком. Я хотел его догнать. Он вывел меня к Озеру. Я видел, как от острова посередине отплыл какой-то корабль. Там были эти люди… Они гнались за мной!
- А ты не разглядел того, кто вывел тебя к Озеру? – спросил седовласый старик. Тиерн замотал головой:
- Нет! Он не хотел быть узнанным. Он убегал от меня. Трижды мне казалось, что вот сейчас-то я его настигну, и трижды он прятался от меня. Потом я вовсе его потерял из виду.
Королева обвела всех присутствующих взглядом.
- То был Отступник, - произнесла она.
- Да что за беда случилась?! – вскричал Тиерн. – Ваши речи пугают меня! Что происходит?!
Королева перевела свой взгляд на него, и он затих, испуганный.
- Я расскажу тебе, - медленно произнесла она. – Ты ведь пришел из-за гор, завоеватель? Вы думали, что просто завоевываете огромную богатую страну, не так ли? Больше вы о ней ничего не знали. А нужно было бы!
Эта история началась давным-давно, наверху её не помнят, потому что она давно превратилась в легенду. Наверху от неё осталась лишь жестокость Палачей и смерть. А для нас она – вся жизнь. И начали её не люди, а Камни.
Было два камня – два Глаза Жестокого Бога. Один был расколот; так получились Камни – все по-разному их называют, но суть оттого не меняется. Многие века они, наделенные силой, правили людьми и велели им вести кровопролитные войны. Однажды нашелся человек, первый из Андлолоров – он сумел укротить их, заточить их силу в подземелье. Но он был не один; с ним были помощники, которых он наделил силой, и которые помогали ему. И один из них предал его.
Предатель обманул Андлолора. Андлолор хотел совсем лишить силы Камни, хотел изничтожить зло, которое они в себе несли. Предатель должен был сделать это; ему одному Андлолор доверил тайну заклятья, потому что верил ему более других своих учеников, оттого, что он более рьяно собирал по свету Камни. Предатель не прочел его; более того - он пробудил Камни, заточенные в стены подземелья, и заключил с ними договор. Он обещал им подпитывать их силой, а они должны были сдерживать силу второго Глаза Бога, что покоится здесь, в нашем мире.
И он выполнил свое обещание.
Сначала в Каменном Городе казнили королей, тех, что Андлолор поверг в битвах и у кого отнял Камни Власти. Ты видел их могилы; они умирали ужасной смертью. Предатель сказал Андлолору, что разум королей помутнен, и что они все еще слышат приказы дремлющих Камней убивать.
Королей было немного; немного для того, чтобы насытить Камни. И тогда сюда начали свозить преступников со всей страны и казнить. Тогда была основана Гильдия Палачей; они жили в подземном городе и казнили виновных, но то были просто Палачи. Они могли лишь убить; а Предателю необходимо было, чтобы Камни были вечно сыты. И тогда он сам, тайно, основал Гильдию Кровавых Учителей.
Сюда ведь свозили преступников со всей страны, не так ли? Сами Камни помогали искать их. Они чувствовали на расстоянии убийц и воров, и указывали Палачам, где они прячутся. Так вот самых отпетых негодяев, извращенный ум которых придумывал такие жестокости, что нормальный человек и вообразить себе не может, Предатель оставлял в живых. Им давал он учеников – Палачи на своей шкуре испытывали все тонкости извращенной жестокости Учителей. И обучение тоже подпитывало Камни.
Скоро в Палачи идти не хотел никто; и Учителя, получившие полную свободу, ездили по стране и ловили самых крепких и сильных людей, чтобы потом насильно превратить их в Палачей. Несчастных мучили, пока разум их не мутился; затем, много позже, когда Предатель вынужден был покинуть столицу, и Учителя оказались заперты на своем острове, Палачи сами мучили друг друга, чтобы напитать Камни и поддержать Равновесие – так это назвал Предатель. Это было словно ритуал, словно традиция, и с нею никто не спорил. Ей покорялись. Все те люди, что погибли в подземельях, что были принесены в жертву, умерли лишь для того, чтобы поддержать Равновесие меж Камнями, которые не давали просыпаться Глазу Бога! Предателю удалось каким-то образом обмануть своих друзей; они свято верили, что Равновесие нужно для того, чтобы не проснулись Камни, и чтобы на земле не наступил снова кровавый век. Оттого они не вмешивались в дела Палачей; кроме того, они ведь казнили виновных?
Но шло время; и Палачи начали вспоминать, что ни тоже люди. И в их сердцах начала просыпаться жалость – они не считали таким уж страшным преступление памфлет или дерзкую шутку, за которую Камни велели им убивать. И они начали заменять казнимых людей в их камерах пыток собой. Они тоже верили, что Равновесие – нужно… Так появились первые поселенцы в этой земле – сюда нас выносили Палачи. Здесь мы узнавали о Равновесии и понимали, что не можем нарушить его. Можно было б расколоть Камни, скажешь ты. Некоторые пытались – но только нашли свою смерть. Камни не повредить обычным ударом.
Мы сговорились с Палачами; расточительно было убивать так много людей, говорили они. Мы научились варить отвары, поддерживающие сердце, - человек жил долго, очень долго, что бы с ним ни делали… Возможно, он и не ощущал боли, только ужас – есть такие грибы, которые совершенно притупляют боль. Палачи сами просили этот отвар для тех, кто был достоин. Это гнусно и страшно, это наш грех, но многие из нас прошли этот путь без грибов. Может, это отчасти нас оправдывает.
Затем вновь появился Предатель; его призвал наш камень, и он тайком спустился в подземелье… Он прожил многие века, сохранил молодость и красоту, жил, наслаждаясь миром, который не касался его своей скверной… Нет, не спрашивай меня, кто это, я не знаю, да и никто не знает – даже мужчина это или женщина. Моя мать немного помнила его – говорила, что это был человек с осанкой гордого короля, выступавший сколь важно, столь же и плавно. Меня тогда не было, я родилась много позже, - королева улыбнулась, увидев в лице Тиерна понимание. – Да, мы, кто молод и не отмечен болью, родились здесь. И все мы похожи друг на друга, у всех нас большие глаза, привыкшие к полумраку.
Словом, Предатель был в ярости оттого, что Палачи худо выполняли свое дело. Ему казалось, что Глаз Бога раскрывается и видит его, потому что Камни вокруг ослаблены милосердием Палачей. Он хотел убить их – он мог это сделать! Но вступились наши старейшины; они повели наших воинов в бой, и мы повергли армию из безумных Учителей! И против наших воинов его чары, на которые он так рассчитывал, были бессильны. Он не смог придать ни мужества, ни сил своим страшным воинам, и они вынуждены были биться просто оружием – и они проиграли, потому что один наш воин стоит доброй сотни этих злобных ублюдков, которые лишены смелости и могут убить человека лишь когда руки его крепко схвачены. Странно это, но они трусы, и если Учитель остается один на один с врагом, он мигом теряет всю свою буйную ярость и бежит. Это в стае они бесстрашны и злобны.
Не знаю, отчего так произошло, но в нашей земле Предатель был беспомощен, как ребенок. И он вынужден был просить нас помочь ему усыпить Камень снова. Он сказал, что если он проснется – о, что тогда настанет! Все горе земли не сравнится с тем, что сумеет устроить этот Камень! Он обещал нам, что отпустит Палачей – когда жизнь их прекратится, он не станет набирать новых, и нашей Песни довольно для того, чтобы Камень был безопасен. Мы заключили соглашение, и он в присутствии Палача и Старейшин нашей земли утопил в Мертвом Озере Ключи от Башни Учителей. Постепенно Палачи умирали; спал Камень, убаюканный нашей песней, и мы думали, что однажды избавимся от стыда и проклятья Эшебии. Но ты принес весть, и она нас не порадовала – дни последних Палачей сочтены, что само по себе не так уж и плохо. Худо другое – Предатель снова тут. И Ключи от Башни Учителей не лежат на дне Мертвого Озера.
- И что теперь? – прошептал Тиерн.
- Ничего. Я собрала старейшин здесь для того, чтобы сказать – соглашение нарушено. Вновь выпущены Кровавые Учителя, и они начинают свою охоту. Поэтому мы не будем больше петь Песню. Камень проснется.
Собравшиеся заволновались, зашевелились.
- А что, если то, что предсказывал Предатель, правда? И что, если Камень потопит мир в крови?! – выкрикнул лучник. Королева лишь покачала головой, прикрыв глаза.
- Нет. Я долгие часы беседовала с дремлющим Камнем. Я прислушивалась к нему. Я хотела узнать, чего так опасается Предатель, я не хотела ему слепо верить. Я узнала. В Камне заключен дух Тавинаты, дух демона смерти. И он пылает жаждой мести; но только к одному человеку. К Предателю. Камень опасен только этим. Если он проснется, Тавината настигнет Предателя. Все эти смерти были нужны Предателю лишь для того, чтобы оградить его самого от Тавинаты. Я окончательно убедилась в этом, когда рассказала камню о том, что поведал мне наш гость. И потому я спрашиваю вас, старейшины: что нам сделать? Выпустить пылающего гневом Тавинату из Камня, или же оставить все как есть? Мы можем уничтожить логово Учителей, да мы так и сделаем, обязаны сделать; но если Предатель останется жив, он придумает что-нибудь еще. Он устроит Башню Учителей в другом месте, он посеет зло так далеко, что мы не сможем дотянуться до него.
- Я готов хоть сейчас идти в бой! – пылко ответил лучник Орлис. – И меня не страшат Учителя; но как я узнаю Отступника в лицо? Никто не видел его уже многие годы. Поймать и выпытать у Учителя? Это ничего не даст; они безумны, говорят, они и не люди вовсе, а демоны, которых Предатель вызывает из преисподней, и мы просто потратим время.
- Есть приметы, по которым можно признать Предателя, - спокойно ответила королева. – И первая из них – Предатель никогда не расстается с трубкой, этакой маленькой дорогой вещицей, которую ему когда-то подарил Андлолор. Она была привязана к его поясу, когда он спускался в наши земли, и рисовальщик, очарованный её изяществом, зарисовал её, а потом и выполнил точно такую же из кости и красного дерева. Если Предатель жив, он и сейчас носит её с собой, привязанную к поясу.
- Ерунда! – горячо возразил пылкий Орлист. – Трубка – это всего лишь вещь. Он мог её потерять, сломать, выкинуть. Да разных трубок в этом мире просто пропасть! Нельзя полагаться на этот неверный признак!
Королева улыбнулась.
- В чем-то ты прав, - ответила она. – Но Предателя видели четырежды, и всегда эта вещица была при нем. И тысячу лет назад, и триста, и сто. Такие вещи не теряют, друг мой. Но даже если ты и прав, и если эта вещь утеряна и не может нам указать на него, то есть еще один верный признак, и уж он-то не может не указать на него.
- Какой же?
- Предатель беспомощен перед Сильфами. Сила нашего ума и нашей чистоты сильнее его чар. Он непременно попытается что-то предпринять, если заметит за собой погоню, попытается обратить вас против друг друга, или отвести глаза – это не подействует на вас, а его выдаст. Вот и все. Вам не нужно таиться, напротив – вы должны трубить во все стороны о цели своей, и о том, кто ваша добыча.
- А как же Учителя? Он может выставить их против нас, и он непременно сделает это чтобы защититься! – сказал Орлис.
- Это неизбежно. Но мы должны встать с ними лицом к лицу и наконец-то перебить их всех до единого!
- А если не лгут легенды, и если это действительно не люди, а демоны, которых Предатель вызывает из преисподней? Если им нет числа?
- Тогда мы должны с землей сровнять самое то место, где открыта им дверь в наш мир, и уничтожить Ключи. Мы не должны более прятаться. Наш мир и покой не должен быть подобен равнодушию. Возможно, кто-то из нас не вернется больше сюда никогда – да, да, юный Орлис, не нужно думать, что Кровавые Учителя тупы и ничего не умеют, кроме как мучить людей! Они так же искусно могут прятаться, как и ты, и так же умело ставят ловушки на свою добычу. Не стоит недооценивать врага. Теперь вы, - королева обернулась к безмолвным серым теням, - Великие Равновесы, должны решить, кто из вас пойдет в верхний мир и поможет отыскать Предателя. Вам будет сложнее всего, ведь кто бы из вас не пошел туда, обратно вернется уже другой человек, если вернется вообще. Никогда больше вам не стать Сильфом, потому что скверна мира коснется вас, и вы отразите в себе дурных людей, тех, которых здесь нет, и это отражение будет в вас вечно. И покой души будет потерян навсегда.
Один, молодой, склонил голову, и Тиерн с удивлением увидел, как по его щеке скатилась слеза. Тот, кого называли Равновесом, откинул серый капюшон и оказался на удивление ярким для этого мира человеком. У него была загорелая кожа, словно он недавно еще жил в верхнем мире, темные волосы и ярко-зеленые глаза.
- Я пойду, - глухо сказал он. Королева встала и почтительно поклонилась ему, и то же сделали остальные, а лучник и мечник даже опустились на одно колено. Тиерн не понимал причины такого почтения и благодарности, но догадывался, что Равновес отказывается добровольно от чего-то такого, что равносильно отказу от самой жизни. И торжественный миг был полон величия.
- Решено, - торжественно произнесла королева. – Госпожа Ралинна, прикажи твоим певцам смолкнуть!
Дама в накидке чуть кивнула и неожиданно наступила тишина, такая, что было слышно потрескивание и шорохи, словно все они были в лесу. Королева прислушалась – ничего как будто не происходило.
- Я могу дать лучших певцов, чтобы они сопровождали войско, - сказала Ралинна, - они будут петь Великие Песни, и дух воинов окрепнет.
- Что до нашего гостя, - королева перевела взгляд на Тиерна, - то его нужно вывести отсюда и сделать так, чтобы он никогда не вспомнил, как он сюда попал и что он вообще тут был. Не бойся, чужак, мы не причиним тебе вреда, - произнесла она, заметив испуг Тиерна, - мы всего лишь дадим тебе отвар, и ты забудешь нас и все с нами связанное. Мы подарим тебе немного нашего покоя и счастья…
У Тиерна мигом в голове пронеслись и Королевская тюрьма, и золотой блеск на остовах… Забыть все это? Забыть и никогда не вернуться к этому потом, как планировалось?! Ведь теперь он знает короткую дорогу к их земле, такую очевидную и не опасную, что может пройти по ней сто раз… А может, они заставят его позабыть и Тийну, и его обещание вернуться к ней и отомстить? Их чудесный край без сомненья хорош, но лишь на недолгий срок. И покой их земли ни к чему в его душе! Что он будет делать, спокойный, как пекарь? Смотреть смиренными глазами на мир, который вращается без него, и в котором все важные события будут проходить мимо? Ни за что! Но эти одуванчики не должны догадаться об этом… Он откажется от их настоя и их покоя, но предлог должен быть настолько благовидным, чтобы они не попытались тут же навалиться на него и силой влить ему свое пойло в брюхо!
- Вашего покоя?! – вскричал он, подскакивая. Его изощренный ум моментом избрал нужную тактику, и он с жаром предался своему любимому таланту – ораторству. – Вашего счастья? А надолго ли? Долго ли буду счастлив? До того момента, как за мной придут эти ваши Учителя – я ведь тоже живу в том мире, где они уже разгуливают! Нет, я так не согласен!
- Чего же ты тогда хочешь, завоеватель? – спокойно спросила королева.
- Я хочу идти в бой вместе с твоими воинами! Как я понял, пойдут не только мечники и лучники, но и какие-то певцы, которые и меч-то держать не умеют! Чем я хуже их? Я тоже имею право сопротивляться и защитить себя от врагов! Ты правильно подметила – я завоеватель, и, даже если тебе и не верится в это, я шел в атаки вместе со всеми. Я солдат. И я буду сражаться! Я не хочу покоя и счастья, покуда не окажусь в безопасности. Да, в мире моем есть и войны, и разбойники, но всего страшнее могущественные безумцы. И сейчас я в них верю – еще неделю назад я сказал бы, что это ересь, но теперь верю. Хуже всего зло непонятное и непредсказуемое. И я не хочу прибывать в розовых грезах и пускать розовые пузыри до тех пор, пока кто-то не придет и не свернет мне шею! Я хочу защищаться!
На лице королевы появилось недоумение.
- Вот как, - сказала она. – Что же, мы не в праве запретить тебе защищать свою землю и людей, которых ты теперь считаешь своими рабами. Это даже благородно с твоей стороны… Хорошо. Ты пойдешь вместе с нашими войсками. Снарядите его, - она обернулась к мечнику, - одежда священника - неподходящее одеяние для похода на войну.
На лице мечника ничего не отразилось – ни недовольства, ни радости, и Тиерн с досадой закусил губу. Он не любил иметь дело с айками; лица у них как у кукол. И такие прямо в лицо тебе могут говорить на своем языке, что в ближайшее время выпустят тебе кишки на мостовую, а ты и не поймешь их угроз, и по малоподвижному лицу не догадаешься, что он замыслил что-то недоброе.
Мечник встал и с поклоном предложил следовать Тиерну за собой. Молча. Трижды айк! Тиерн повиновался. Ничего, ни-че-го! Главное – выгадать время. Он пойдет с ними против этих Учителей, и будет с ними биться – какая разница, кого убивать? Главное теперь – тянуть время; пусть они думают, что он им союзник, пусть убедятся в его искренности и преданности. Он сумеет потом избежать этого отвара! Он сбежит из их войска при первой же возможности. А потом найдет способ вернуться за тем красивым и большим стулом с острыми шипами, и еще много за чем.
Королева молча проводила Тиерна взглядом. Лишь когда его спина исчезла в полумраке, и затихли его шаги, она обернулась к собравшимся.
- Я не могу заставить себя поверить этому человеку, - сказала она. - И не только потому, что он завоеватель. Он напоминает мне какое-то гадкое чудовище… Он вкусил нашего хлеба, он дышал нашим воздухом и почувствовал наш покой, и все равно остался таким, каким пришел к нам. Он не изменился. И не желание искоренить зло ведет его в бой, нет! Я в это не верю! Что-то иное движет им. И тем вернее будет напоить его отваром при первой же возможности. Орлист, - она обернулась к лучнику, - ты сделаешь это. На первом же привале ты опоишь его чаем, куда уже будет добавлен настой. Травники – вы сварите его. Только варите понадежней! Если в наш мир будут проникать такие люди…
Она не закончила свою мысль, только покачала головой.
Айк снарядил Тиерна добротно. Все так же ни слова ни говоря, он проводил его до кузни – на заднем дворе были еще одни воротца, и Тиерн увидел что-то вроде небольшого бойцового зала. «Невелика же их армия, если всю её можно вооружить здесь!» - с усмешкой подумал Тиерн, но вслух ничего не сказал, а айк сделал вид, что не заметил насмешки.
С большим почтением, поклонившись, айк выдал ему кольчугу и шлем, и даже предложил меч, но Тиерн отверг его:
- Не видишь разве? У меня есть! – грубо сказал он, демонстрируя айку Кривой. Айк и теперь смолчал, изучая искривленное лезвие, но его молчание теперь было полно уважения, словно он одобрял верность Тиерна. Впрочем, Тиерн мог ошибаться.
Молчаливый айк сам подобрал Тиерну сапоги вместо его, стоптанных и изъеденных грязью и водой подземелья, такие, какие не натерли бы ему ногу, если б ему пришлось долго идти, и дал теплой одежды – зеленую куртку, такую же, какую носил сам, и добротный плащ. Покопавшись немного в своих сундуках, он раздобыл даже перчатки. Такая основательность немного успокоила Тиерна. Не могли же они тотчас его опоить, если так тщательно собирают на войну? И наверняка теперь они не навалятся на него неожиданно все, не скрутят ему руки, чтобы напоить своим отваром, уже хотя бы потому, что вооруженный, он сможет постоять за себя.
Войско собиралось. Напрасно Тиерн смеялся – набралось довольно из тех, кто называл себя Сильфами, чтобы собрать армию. Когда он вышел из тенистого двора кузни, улица была полна охотниками. Это были сильные молодые мужчины, которые знали толк в луке и быстрых стрелах. Мечников было очень мало, этот отряд, скорее, был как последняя капля, сообразил Тиерн. Все время боя они наверняка будут сидеть в засаде, и лишь когда основные силы будут измотаны, и большинство стрел будут выпущены и сломаны, они вступят в бой и окончательно разобьют неприятеля.
Были и певцы – Тиерн снова ощутил легкое головокружение и неодолимое желание лечь прямо на землю и уснуть, когда легкая речь этих существ коснулась его слуха. Сквозь опущенные ресницы он видел летний день, горячее небо и венки из благоухающих трав на их головах. Интересно, поднимется ли у врага рука на этих людей на поле боя? Сможет ли смертный опустить меч на светлую голову, заглянув в светлые чистые глаза? Наверное, в этом их сила, подумал Тиерн.
Крепкий хлопок по спине пробудил его, и недовольное лицо Орлиста грубо нарушило волшебство песни.
- Ты снова засыпаешь, - обвиняющим тоном произнес он. – На тебя не действует наша благодать. А что будешь ты делать на поле боя? Ты просто упадешь, и тебя затопчут. Не лучше ли уйти прямо сейчас? Ты рискуешь, отправляясь в поход с нами.
- И все-таки я пойду, - упрямо произнес Тиерн. Воображение его ярко нарисовало ему стул, на котором покоится остов несчастного короля, и каждый его шип в мечтах Тиерна вырастал до невообразимых размеров. Орлист передернул плечами, раздраженный, и отошел к своим лучникам.
Кроме всех прочих Тиерн увидел и травников, и холодок раздражения и опасности пробежал у него по спине. Он прямо-таки учуял, как булькает в их фляжках зелье, которым его напоят… Ни от единого он не примет ни крошки хлеба, ни капли вина! Травники деловито проверяли, все ли они собрали в дорогу, перебирая свои склянки, корешки и пахучие травы, сложенные в мешочки и привязанные к поясу.
Сборы длились недолго. Тиерн и опомниться не успел, как небольшое войско с молодым Орлистом и таинственным Равновесом во главе уже выступало из города. Выступили пешими, и это порадовало Тиерна: он был плохим наездником. Но и немного огорчило: ходоком он был тоже не ахти. Спасло его лишь то, что с ними были певцы и травники, которые, как и Тиерн, не так искусны были в делах войны, как лучники, да еще то, что лучники за спиной несли мешки с припасами.
Над полями все еще поднимался серебристый туман, когда войско прошло по ним и двинулось прямо к входу в башню. Как умно, подумал Тиерн, устраивать ход в другое царство, в мир, прямо под носом! Искатели непременно пойдут вглубь, да хотя бы и в башню Королей, и там заблудятся и погибнут. Но кому придет в голову искать здесь, в неприметной маленькой башенке, прямо у входа?
- Давай! – Орлист, похоже, смирился с наличием в его воинстве такой обузы, как Тиерн, и сам подставил ему плечо, чтоб тот половчее ухватился за раскачивающийся канат. Тиерн глянул вверх – впереди него карабкался таинственный Равновес. Нет, навряд ли он обрежет веревку, когда Тиерн будет на полдороге. Нет…
- Руку! – Равновес, хоть и относились к нему как к принцу крови, был парнем крепким. И едва в люке показалась голова Тиерна, тяжело отпыхивающегося, с вытаращенными глазами, как Равновес ухватил его за загривок и одним рывком втащил на площадку. Тиерн, тяжело шлепнувшись на зад, сипло дышал. Он понял, почему Орлист велел ему лезть первым – он предоставил ему время для отдыха, которого у других будет куда как меньше: молчаливые Сильфы один за другим проворно вылезали из люка и исчезали вновь, торопливо сбегая вниз по ступеням башни.
Когда поднялся наверх Орлист вслед за последним воином, Тиерн дышал ровно. Орлист подозрительно оглядел Первосвященника, но смолчал. Кивком указал ему на ступени – чего же ты расселся? Мог бы и сам догадаться! Тиерн, кряхтя, нехотя поднялся с утрамбованной земли и последовал вслед за Орлистом.
Войско Сильфов вышло из подземелья поздно вечером. Тиерн не смог запомнить, где был тот ход, через который юный Орлист вывел их на поверхность, да ему это и не нужно было. Если все будет хорошо, то вернуться всегда можно…
Над головой Тиерна качнулись темные лапы вечнозеленых деревьев и далекие звезды, свежеумытые весенним морозцем, и у него закружилась голова от свежего вольного ветра - там, в подземелье, воздух был влажен и не такой, абсолютно не такой. В груди Тиерна поднялось ликование, дикая радость, и он даже подпрыгнул с радостным воплем, сбив рукой с наклонившейся ветви пласт подтаявшего снега. Орлист с неудовольствием посмотрел на него, но смолчал.
Сильфы, похоже не испытывали никаких неудобств. Ветер не пьянил их, влажный холод не пробирал до костей, ноги их не оскальзывались на подмерзшей тропинке. Все так же молча и почти неслышно они проследовали до дебрей – под их ногами земля, прикрытая сероватым крупчатым снегом превратилась в грязное месиво, - и весь отряд растворился в лесу.
Тиерн вертел головой, пробуя узнать место, где пролегал их путь. Кажется, это был вечнозеленый Паондлогский лес, откуда обычно доставлялись лучшие гамбы для кораблестроения. Подумать только, Паондлоги! Как далеко простирается этот странный подземный мир… Тиерн только однажды бывал там, и то пришлось ехать почти два дня, петляя по дороге меж непроходимого бурелома и маленьких деревушек, примостившийся кое-как на обочинах этой дороги прежде, чем они достигли Заповедной Чащи. А Сильфы прошли всю ту же длинную дорогу еще до заката. Странно. Вот и эта змеящаяся дорога, Тиерн узнал её блеск – в песке, которым она была усыпана, было много камешков кремния, и они сверкали в багровых лучах опускающегося Одина, как самоцветы.
Немного погодя Сильфы свернули на неприметную тропинку – в одиночку Тиерн ни за что бы не отважился ступить на этот путь, почти не угадывающийся в оттаявшей траве, потому что все проводники, и честные, и не очень, которых нанимал царь, желающий лично осмотреть свои новые владения, уверяли, просто клятвенно клялись, что существует лишь одна дорога, ведущая в Заповедную чащу. А Заповедная Чаща – это, в свою очередь, единственное место, где когда-то умелые лесорубы расчистили местечко от валежника и камней, и где теперь можно было б вырубать деревья. Там же дорога расходилась на две ветки, и одна из них шла на запад, к Мокским горам и долине Великой Жабы, а другая – на север, к Норторку, Дану и прочим торговым городам. Однако у Сильфов было свое мнение о том, сколько путей есть в непроходимом Паондлоге.
Шли всю ночь; Сильфы оказались превосходными мастерами маскировки, Тиерн видел лишь Орлиста, который шел с ним вместе, словно опекая его. Остальные словно растворились в морозном воздухе. Тиерн слышал, как под его ногами ломается хрусткий ледок, наст, намерзший на тропинку к вечеру, слышал свое дыхание и видел пар, поднимающийся от его разгоряченных губ, иногда под его неосторожной ногой с оглушительным треском ломалась иссохшая ветка валежника. Но остальные, пусть и нагруженные всякими походными необходимыми вещами, шли так тихо, что ему начало казаться, что они с Орлистом продолжают путь вдвоем. Голый лес насквозь был просвечен лучами взошедшего Зеда, серебристо- белыми, и длинные загадочные тени перечеркивали снежное покрывало черными полосами. Было очень светло, так светло, что можно было пересчитать все ямки под сосной, выбитые дневной капелью, были видны длинные волосины, развевающиеся на ветру – то одичавшая лошадь почесала о пень свою спутанную гриву, и они теперь так и остались здесь, зацепившись за длинную щепку.
Но во всем этом прозрачном и неподвижном лесу не было ни видно, ни слышно ни единого человека, ни одного из тех, кто вышел этой ночью в погоню за Предателем.
- Послушай, - обратился Тиерн к молчаливому Орлисту - он двигался так тихо и бесшумно, что Тиерну иногда было страшно, словно рядом с ним шел не живой человек, а приведение. – Отчего мы таимся? Королева велела нам …
- Я знаю, что велела нам королева, - перебил его Орлист. – И, тем не менее, не нужен нам лишний шум. Думаешь, вашей правительнице, этой Тийне, понравится, что по её землям разгуливают вооруженные воины, которые, к тому же, ей не подчиняются? Она может выслать за нами погоню, а это нам ни к чему.
- Что же тогда? – спросил Тиерн.
- Что тогда? Тогда нам следует пересечь границу долины Королей, и мы окажемся в провинции в Долине Священной Жабы. Там мы затеряемся – по дорогам этих земель давно уже разгуливают вооруженные люди, и никто не обратит внимания на то, что появится еще один отряд. Даже такой большой.
Тиерн мысленно согласился с ним – он сам столько раз указывал Чету на то, что эта богатейшая земля, которая, по сути, ими завоевана, им не принадлежит, и что всяческий сброд, пользуясь беспомощностью властей, обделывает там свои делишки. Копи с золотом и серебром, лес, каменоломни – все это надежно охранялось разномастными разбойниками и повстанцами. Чет однажды только пытался оспорить у свободного люда эти земли, и потерпел сокрушительное поражение. Уже тогда армия его была слаба… Теперь и подавно.
- А затем, - продолжил Орлист, - мы перестанем таиться и я при помощи амулета, что дала мне королева, найду Предателя.
- Что за вещица? – заинтересовался Тиерн.
- Осколок от той трубки, что курит Предатель, - ответил Орлист. – Чем ближе мы к ней, тем ярче горит этот осколок. Вот смотри!
Он полез за пазуху и достал маленький холщевый мешочек. Орлист еще и развернуть его не успел, как Тиерн уже увидел свечение, исходящее от осколка. Свет пронизывал сетчатую ткань, словно в мешке лежало маленькое солнце.
- Не может быть, - поразился Орлист, торопливо разворачивая ткань. Да, глаза его не обманывали – осколок светился, светился ярко, мерцая и мигая, как звезда.
- Так и должно быть? – осторожно поинтересовался Тиерн.
- Когда мы выходили из пещер, он еле тлел, - ответил Орлист. – Это было так слабо, что я сомневался, есть ли этот свет вообще или же мне его рисует воображение. Но так скоро! Это означает, что нам повезло – трубка где-то поблизости, и то, что камень мерцает, означает, что владелец её движется. Только куда он идет? От нас или к нам навстречу?
- Нужно разбить лагерь и выслать разведчиков, - предложил Тиерн. – В такой поздний час мало кто будет блуждать по лесу, один и в темноте. Так что у нас есть шанс, что разведчики тут же изловят нужного нам человека.
- Пожалуй, ты прав.
Орлист остановился и оглушительно свистнул. Миг – и пустая поляна наполнилась людьми, как по волшебству. Тиерну казалось, что они выходили прямо из ничего, соткались из тумана и воздуха, и так же неслышно ступая, подходили ближе.
Орлист поднял вверх свой талисман; он ничего не стал объяснять, все итак было понятно. Приказов он тоже раздавать не стал – просто указал рукой в трех разных направлениях, и люди так же бесшумно, как и появились, снова исчезли в лесу.
Осталось совсем немного человек, которые начали разбивать лагерь. И все это делалось без каких-либо приказаний, все знали свое дело.
- Отчего ты послал людей именно туда? Откуда ты знаешь, где надо искать? – спросил Тиерн.
- В этих трех направлениях есть дороги, по которым кто бы то ни было мог бы идти из Мунивер. Если Предатель задумал спастись бегством – что ж, он не настолько глуп, чтобы идти сквозь дебри, он непременно пойдет по дороге. Мои люди просто последуют за ним и настигнут его.
Лагерь был разбит быстро, и скоро над маленькой полянкой вился дымок, палатки, искусно замаскированные под кусты и валуны, чуть светились изнутри приветливыми огоньками – путник, завидевший их, навряд ли поспешил к ним, напротив – поспешил бы убраться прочь от манящих болотных огней.
Тиерн был рад тому, что поход их почти окончен – ну, по меньшей мере, на сегодня. Он устал и очень хотел завалиться где-нибудь в палатке под походное одеялко, но Орлист почему-то не давал сигнала к отбою. Тиерн без толку слонялся по лагерю – Сильфы, которым он мешал и путался под ногами, кротко переносили его неуклюжее присутствие, лишь иногда прося его отойти. И Тиерн с неохотой подчинялся, сердито ворча про себя:
- Уйди! Отойди! Лучше бы сказали, что делать… Я тоже кое на что годен.
Изредка, проходя мимо темной палатки Орлиста, Тиерн тайком заглядывал туда – под трепещущим пологом угадывался в темноте тюфяк, а под ним что-то сияло. И чем чаще подходил Тиерн посмотреть, чем ярче было сияние.
« Однако, неужели это возможно? Так скоро… И наш таинственный враг будет пойман…»
На Тиерна начала наваливаться дрема; теперь он уже не скрывал своей усталости. Верно, это Певцы где-то начали петь свою песню, и отголоски их пения долетают и сюда.
«Зачем?» - подумал Тиерн. Он уже сидел под деревом, прислонившись спиной к стволу, и звезды качались в небе над его лицом. Он засыпал; и не было никого, кто бы сказал ему – «крепись», и хотелось расслабиться и уплыть вслед за песней… и Тиерну было хорошо, так хорошо, что не хотелось ни дышать, ни смотреть, ни слышать.
- Эй, проснись, проснись, Первосвященник! – кто-то грубо тряс его за плечо, и сон отходил, унося с собой тепло, покой и радость. Песня была давно спета.
Тиерн попытался шевельнуться – и застонал. Он отлежал себе руку, которую неловко подвернул, когда уселся на землю, и жутко замерз. Ничего удивительного – он ведь заснул прямо на земле, на оттаявшем клочке прошлогодней травы.
- Что произошло… - пробормотал он, с трудом разлепляя веки. Перед ним сидел на корточках какой-то человек, спросонья Тиерн видел лишь неясный размытый силуэт.
Человек напротив тихонько рассмеялся, словно в словах Тиерна было что-то невероятно веселое.
- Произошло? – переспросил он; голос его был тих и вкрадчив, словно он не хотел, чтобы его кто-то услыхал, кроме Тиерна. – Ничего; но могло бы. Еще немного, и ты замерз бы здесь, и поутру Сильфы нашли бы тебя холодным и тихим, если бы не я. Вот, укройся-ка хорошенько, я нагрел это одеяло над костром.
- А, да… - пробормотал Тиерн, с трудом усаживаясь поудобнее. Толстое шерстяное колючее одеяло горячим коконом обняло его, и жизнь заструилась по промерзшему телу. Незнакомец заботливо поддержал его за плечи. – А ты кто?
Незнакомец снова рассмеялся тихим вкрадчивым смехом, и Тиерн, протерший глаза и как следует его разглядевший, от ужаса взмок. Горячая кровь опалила даже его замерзшие ноги, вернула жизнь в нечувствительную руку.
Перед ним сидел человек в сером плаще, лицо его было скрыто капюшоном, и на груди его красовалась уродливая синяя ящерица. Её Тиерн особенно отчетливо разглядел, насмешливый Зед словно нарочно высвечивал её своими холодными лучами.
- Что тебе нужно? – прошептал Тиерн. Ему показалось, что эти серые тени настигли его, что они шли именно за ним, и сейчас ничто не помешает им утащить его в свое жуткое подземелье. В глазах его был написан такой ужас, что незнакомец пожал плечами с досадой.
- Послушай, я все-таки спас тебя от смерти, - с неудовольствием произнес он, - и что я вижу вместо благодарности? Может, радость? Нет! Может, ты сказал мне какое-нибудь теплое слово? Ничего подобного! Я вижу лишь страх. Поверь мне, не нужно меня бояться. Ты спал, спал крепко – Певцы умеют делать свое дело. Если бы я хотел тебя забрать с собою, я унес бы тебя, и ты проснулся бы лишь… гхм… ну, не будем об этом. Я не за тем послан к тебе.
- Послан? – переспросил Тиерн. Незнакомец кивнул головой:
- Именно послан. Я так долго ждал, когда представится удобный момент! Сейчас спят даже Сильфы, да весь лес спит – кажется, Певцы, загоняя свою добычу, перестарались, и ничто и никто не помешает нам поговорить.
- О чем нам говорить? – нервно выкрикнул Тиерн, и незнакомец прижал палец к губам:
- Тише, тише! Экий ты горячий… я пришел предложить тебе место в нашем Ордене.
- В вашем Ордене? Что за Орден?
- Разве ты не видел? Орден синей ящерицы.
- Хорошенькое дело! Ото всей той дряни, что я видел, за милю несет мертвечиной! Ты хочешь превратить меня в дохляка-зомби с высунутым синим языком?!
- Помолчи-ка, - строго произнес незнакомец и снял капюшон. Холодный Зед озарил его голову, его приглаженные волнистые волосы… Тиерну стало и вовсе не по себе. Под капюшоном таилось вовсе не загадочное животное, не чудовище, а обычный человек. В его усталом лице, в глазах, обведенных темными кругами от недосыпания, не было ничего таинственного и страшного, и это пугало более всего. – Что ты знаешь? Что ты видел? Ничего; меж тем наш Орден наделен такой силой и властью, какой никогда не будет ни у одного земного короля, да и у подземного тоже. Мы – самые могущественные люди на этой земле! Мы можем взять все, что нам понадобится, мы вхожи в любой дом, наше присутствие никто не замечает, но все его боятся. Все судьбы людей в наших руках; а сейчас мы властны выбирать, кто будет жив, а кому стоит умереть.
- Вы – Кровавые Учителя?! – потрясенно прошептал Тиерн. Незнакомец наклонил в знак согласия голову:
- Именно так. Так нас называют в народе, все эти неумытые неучи. Сами мы себя так не называем никогда, но если тебе удобно, в нашем разговоре ты можешь пользоваться этими словами. Там, в подземелье, ты был жертвой, что уж скрывать. Но ты прошел испытание. И потом, когда ты так опрометчиво прыгнул в объятья этих Сильфов, мы пытались предложить тебе то, ради чего я догнал тебя сейчас.
- Предложить! Хорошенькое дело! Вы всех послушников ловите раскаленной сетью и с почтением тычете в них острыми баграми?!
- Ну, ну, не горячись! Это всего лишь проверка, и ты её блестяще прошел! Конечно, наверное, мы погорячились, но ведь все обошлось?
- Но как… зачем..? Кто..?
- Ты хочешь знать, что мы из себя представляем? Что ж, изволь.
Все ведь думают, что мы – мерзкие чудовища, или, того хуже – что мы демоны из ада, откуда призвал нас Учитель, но это не так. Мы так же рождены земными женщинами, так же росли вместе со всеми. Одно лишь различие – мы выше всех! Мы избраны быть выше королей и судей! Ты слышал о Палачах, коих все боялись и уважали? Так вот эти Палачи были нашими рабами! Высший Суд подчинялся только нам. Мы могли указать на любого человека, и Палачи казнили бы его – разве это не величие, разве это не сила?!
- Но зачем? – спросил Тиерн, и его собеседник насмешливо фыркнул:
- Зачем?! Ты, когда завоевывал эту страну, спрашивал – зачем? Когда резал и убивал побежденных – разве тебя интересовало, что станет конечным итогом твоих действий и к чему все это приведет? Нет; разве само по себе то, что ты делал, не нравилось тебе?
Но если тебе нужна цель, та правда, которую не знает никто, кроме членов нашего Ордена я скажу тебе. Мы – личная охрана нашего господина, того, кого эти Сильфы-недоумки называют громким именем Предатель.
- От чего же вы охраняете его?
- О, ты не поверишь, когда услышишь, не поверишь в то могущество, которое наш Орден несет в себе! Мы охраняем его от смерти. И покуда жив наш Орден, жив и наш господин.
- Не может быть!
- Может. Ты же видел наше капище, наши алтари там, в подземелье?
- Сильфы говорили, что оно было закрыто многие сотни лет… и все это время ты служил своему господину? Ты сидел там, взаперти?
Незнакомец поморщился:
- Не слушай Сильфов. Что они могут знать об Ордене? Только страх; с Орденом они связывают лишь страх. Да, капище было закрыто – все тогда, давно, когда господин вынужден был закрыть его, думали, что закрывают и Орден. Но Орден – это не врата в ад, и послушники его не сидят над алтарями всю жизнь! По сути, закрыв капище, господин ничего не изменил. Мы были всегда; мы лишь затаились. Слышишь? Мы повсюду! Орден нельзя ни закрыть, ни распустить одним поворотом Ключа, мы, как корни огромного дерева, оплели всю страну. И в каждом городке, в каждом селе ты найдешь хоть одного послушника Ордена.
Не думай, что наша миссия заключается лишь в том, чтобы приносить жертвы – это лишь крохотная часть того, что нам должно делать. Каждый из послушников, сообразно своему положению в обществе, выполняет некое задание…
- Что это за задания?
- Все просто; что бы ни было поручено послушнику, все – это служит только одной цели: наш господин жаждет господства над миром. И он то получит, не сомневайся!
- Господства? Так отчего он не соберет армию и просто не завоюет этот мир?
- Ты с ума сошел? По-моему, ты лучше меня знаешь, что такое война. Любой из нас все-таки смертен и может погибнуть в бою. Зачем нам такой риск? Если б мы были так безрассудны, мы взяли бы в символ к себе какой-нибудь красивый, но затрепанный в веках знак, льва или волка, например, которые кидаются в бой, ни о чем не думая. Но мы хитрее; ты знаешь, что это за ящерица изображена на моей одежде? По твоему лицу вижу, что знаешь. Она подкрадывается незаметно, и будь то хищник или крохотный зайчонок, но он будет её добычей! Она отравляет спящего своим ядом, и животное умирает. Полежав немного, от яда оно становится мягким и сладким, и маленькая жалкая ящерка выпивает того же льва дочиста, слегка надкусив ему шкурку… Это ли не сила?
- А Сильфы? – не унимался Тиерн. – Они говорили, что ваш Орден бессилен против них.
Незнакомец недовольно поморщился:
- Это правда. Я не знаю, в чем секрет их силы. Думаю, господину он известен. Думаю, он был известен и Ордену, но с течением веков мы утеряли разгадку. Я не могу убить Сильфа, и, прикоснувшись к их странной Чистоте, я становлюсь слабым.
- Слабым?! Чушь! Вот они все спят! Поди и убей любого из них, и никто…
- Глупец! Убить и стать жертвой Равновеса?
- Что?
- Не убеждай меня, что с вами нет Равновеса; я слышу его, я чувствую его страдание и отречение от чистоты Сильфа. Но здесь его нет; значит, он ушел с другими в лес… Ты хоть знаешь о силе Равновеса?
- Я никогда не слышал даже о таких существах, - ответил Тиерн.
- То-то ты так глуп. Равновес – это почти брат Бога! Он может поразить тебя единым словом, даже если ты находишься в сотнях стран от него, даже если он не знает тебя, даже если он никогда тебя не видел! Если бы я сейчас, следуя твоему совету, поперерезал бы всех до единого Сильфов, и тебя, не оставив за собой ни единого свидетеля, никого, кто мог бы меня уличить и указать на меня пальцем, он все равно убил бы меня. Поутру они вернутся, все, кто ушел вечером, и Равновес с ними. Если б он увидел своих Сильфов мертвыми, он бы просто проклял того, кто это сделал, и его проклятье достигло бы меня, где бы я ни был.
Кроме того, ты знаешь, что такое Сильф? О, это не просто дух, безмятежный, кроткий и справедливый. Сильфы поклоняются стихиям и металлам, и те их защищают. А если б меня проклял умирающий Сильф? Бр-р! Представь, что он поклонялся б огню… да и воде – не все ли равно? Утонуть так же неприятно, как и сгореть…
- И вы противостоите столько лет таким силам? – поразился Тиерн. Незнакомец кивнул:
- О, да. И весьма успешно. Добрых сил в этом мире предостаточно, они могущественны, но они ничего не могут сделать с нами, даже не смотря на то, что мы – слабее. А значит, ничего дурного и дальше с нами не случится. Ну, так ты согласен? Поверь мне, такой шанс выпадает не каждому и не каждый день.
- И что… что я должен сделать?
- Ничего; сейчас – ничего. Я просто отмечу тебя синей ящерицей, и ты будешь ждать приказаний, как и всякий послушник. Я знаю, ты занимаешь высокое место при дворе, так что твоя миссия будет очень ответственна. Думаю, даже сам господин будет говорить тебе, что нужно делать. В награду ты можешь забрать себе те золотые вещи, что так приглянулись тебе в подземелье.
- Что?! Все?!
- Все, сколько сможешь унести. Но обещаю тебе, что пройдет немного времени, и этот золотой стул, что так пленил твое воображение, потеряет для тебя всякую ценность в сравнении с истинными нашими ценностями, и ты, наверное, даже будешь использовать его по назначению.
Тиерна колотило; все эти вещи, что говорил ему незнакомец – они волновали его душу и смущали разум, готовый улететь в небытие. Он жаждал этого! О, как он этого жаждал! Тайная власть и безнаказанность – вот что влекло его в Ордене. Служить господину? Да ради всех Богов Пакефиды! За такую плату…
- Теперь слушай меня, - горячо зашептал собеседник. – Сильфы возвращаются! Я чувствую их; через некоторое время они попробуют избавиться от тебя своим излюбленным способом – опоят тебя отваром, от которого ты должен будешь забыть все, что связано с ними. Думаю, они и Ордену нашему подлили свою отраву, иначе как объяснить то, что ни один из послушников не помнит о слабом месте Сильфов – а оно должно бы быть, я тебя уверяю! Так ты должен сохранить свою память; ни к чему нам человек, который забудет все о подземелье и вместе с этим утеряет те знания и все то, что приобрел там. Без этой крупинки памяти ты нам бесполезен; ну, разве что тебя еще разок швырнут в подземелье, и ты проделаешь этот же путь.
Словом, я дам тебе свой отвар. Не бойся, он безвреден, я даже сам отопью первый из твоего бокала. После ты сможешь спокойно выпить то, что дадут тебе Сильфы.
- Я не верю тебе! – взвился Тиерн. – Ты, наверное, просто хочешь отравить меня?!
- Глупец! – рявкнул незнакомец, теряя терпение. – И отчего ты так нужен нам..? Если я опою тебя отравой, и придет твой Равновес… Он уничтожит меня за тебя, потому что ты под его защитой. Ну же! Решайся; не то я уйду, и ты останешься простым человеком, когда Сильфы сотрут твою память. И ты не только не получишь свой стул – ты даже не вспомнишь никогда, что его видел. Ну?!
Тиерн зажмурился и протянул руку. Теплая фляжка легла в его ладонь, и он, все так же, не открывая глаз, торопливо сорвал с неё колпачок и сделал приличный глоток, совершенно позабыв что можно бы и незнакомцу предложить отпить, как он то обещал.
Зелье пролилось в его живот подобно змее, проникающей в свою нору. Оно было совершенно безвкусное, словно Тиерн не жидкость пил, а и в самом деле проглотил змею. И оно было… плотным. Оно не катилось камельками, не текло ручьем – оно именно ползло, растянувшись от губ до самого желудка, и Тиерну казалось, что он слышит, как что-то двигается внутри него…
- Вот и славно, - одобрил незнакомец, наблюдая за ним. Сам он отпил из этой же фляги совершенно спокойно, словно это была простая вода. – Ну, и как ощущения?
Тиерн, утерев со лба бисеринки пота, прислушался к себе. Ничего. Ни нездорового возбуждения, ни внезапной слабости, как это бывает, когда некто использует яд. Только в животе тяжело и тепло, словно там и в самом деле притаился какой-то зверь, скатавшись в клубок.
- Ну… - нерешительно протянул он, и незнакомец не стал его дослушивать.
- Теперь ты готов, - произнес он, поднимаясь. – Сейчас они придут сюда, и разбудят твоего Орлиста. После, когда они оставят тебя, возвращайся в Мунивер.
Незнакомец осторожно, словно боясь попортить прическу, надел капюшон и тихо ступил назад, растворяясь в предрассветном тумане. Тиерн вдруг остался один; не было слышно ни незнакомца, ни Сильфов. Только утренняя капель выбивала звонкую дробь по снежной грубой корке да несмело переговаривались птицы. Зед побледнел, и за его тяжким диском угадывался Торн – дело шло к утру.
Тиерна колотило, словно в ознобе, и он не знал, от зелья ли это или от страха. Он не мог успокоиться и метался. Натянув на голову одеяло, он сбился в комочек, подтянув колени к голове, зарылся поглубже в сухую теплую траву. От дыхания его под одеялом стало тепло, даже жарко, но он не хотел даже выглядывать наружу. Он боялся; он боялся мира, что окружал его – оказывается, он ничего не знал о нем!
«Все будет хорошо, все будет хорошо», - уговаривал он себя, и тепло окутывало его и убаюкивало. А таинственный зверь в его животе таял, превращаясь в воду, и не было уже так тяжело и страшно…
Должно быть, он вновь задремал, потому что Орлисту пришлось достаточно сильно потрясти его за плечо прежде, чем Тиерн открыл глаза.
- Ну, и выкинул ты штуку! – Орлист, кажется, порядком волновался, руки его тряслись. – Что за беда заставила тебя лечь спать в снег? Ты мог бы замерзнуть.
«Не мог», - мысленно возразил Тиерн, ощущая, как неведомый зверь в его животе заворочался.
В руках Орлиста была фляжка – и Тиерн сразу понял, что там. То самое зелье, что отнимет у него память – Орлист торопился опоить его. Отчего? Потому что песня певцов, ликующая и радостная, слышалась совсем рядом. Их охота подошла к концу, и скоро на поляне появится тот, кого называют Предателем. И Орлист не хотел бы, чтобы Тиерн его увидел. Интересно, отчего?
- Выпей это, согреешься, - поспешно предложил Орлист, протянув настой Тиерну. То послушно взял его фляжку – пальцы Орлиста были очень холодны, он сам замерз намного больше, чем Тиерн, - и послушно сделал глоток. Зверек в животе Тиерна сделал прыжок и ловко накрыл этот маленький глоток – Тиерна чуть не вырвало, он побледнел и торопливо сунул флягу Орлисту в руки.
- Вот так, - с удовлетворением в голосе произнес Орлист. – Теперь иди в мою палатку, погрейся.
Песня была слышна совсем рядом, почти за ближайшей опушкой, и Тиерну показалось, что неясное и непонятное зарево поднимается над неподвижными вершинами деревьев, словно солнце встает прямо из земли, словно оно спало прямо в низинке, на прошлогодней траве, выступившей из-под снега…
- Иди же, - уже нетерпеливо повторил Орлист, заметив любопытство Тиерна. – Их еще час не будет, может, больше. Ты ничего не пропустишь, не беспокойся.
Тиерн, завернувшись в свое одеяло, неохотно повиновался. Он видел, что Орлист обманывает его, он уже различал светлые фигуры Сильфов, мелькающие среди деревьев, и знал, что через несколько минут они дойдут до лагеря. Интересно, почему Орлист не хочет, чтоб Тиерн видел Предателя..?
Тиерн не успел дойти до палатки, приступ тошноты навалился на него так внезапно, словно тот маленький зверек, что сидел у него в животе, вдруг решил выйти наружу и начал настырно протискиваться вверх, выбираясь из желудка, так что Тиерн еле успел шмыгнуть в кусты, и там его отвратительно вырвало. Совершенно обессиленный, он упал лицом в чистый холодный снег и некоторое время лежал неподвижно, прислушиваясь к своему телу. Ничего; теперь он мог бы поклясться, что ничто его не беспокоит, его не клонит в сон и ничто не ворочается в животе. Он кое-как поднялся и сделал несколько шагов к палатке, когда зарево, то самое, что так пленило его воображение, засияло совсем близко, так близко, что отсветы его легли на лицо Тиерна, и он застыл, очарованный.
Свет бил ему в глаза, но он не ослеплял, нет. Напротив – невозможно было глаз отвести от завораживающего сияния. Из теплого зарева начали выступать фигуры, сначала темные и истонченные, потом – обретающие цвет и четкие очертания. То был один из отрядов Сильфов, возвратившихся с добычей.
Певцы пели; но то была не просто песня. Это была песня-силок, в которой они удерживали свою добычу, которой они очаровывали её и заставляли оставаться с ними, не связывая её веревками и не заковывая в кандалы. И не было на свете такой силы, которая бы смогла противостоять очарованию этой песни, нежной, словно разговор ангелов. И Тиерн, околдованный ею, хоть он и не понимал ни слова из неё, сделал шаг навстречу светилу, растворяясь в его лучах.
Тот, кого Сильфы называли Предателем, шел в самой середине их. В предрассветных сумерках Тиерн не сумел разглядеть склоненного лица под капюшоном плаща, но он мог бы поклясться, что это женщина. И это она сиянием наполняла темный холодный лес, это её чудо приукрашало серые сумерки и черные мертвые стволы деревьев. Он увидел полы платья, чуть намокшие от снега, крохотную ножку, обутую в потемневший от влаги сапожок, и тонкую прекрасную руку, сжимающую ту самую трубку… Сильфы тесным кольцом окружили её, и Тиерн увидел её лишь на краткий миг, когда ветер колыхнул плащи её стражей, и меж ними появилась маленькая брешь, но и этого было достаточно, чтобы преисполниться благоговения и понять – она не боится их, и все их старания напрасны.
И сквозь песню певцов он вдруг услышал нечто, что заставило его дрогнуть и поспешно отступить прочь от сияния в темноту. И показалось ему, что из-под капюшона, надвинутого на глаза, глаза ищут его в толпе, и что та, которую называют Предателем, видит его, что она нашла его в толпе, и говорит ему: «Ты? Что ты тут делаешь? Я все знаю о тебе. Я знаю, кто ты теперь. Бойся меня, бойся…»
Тихий голос был подобен шипению змеи, такой же долгий и страшный в своем спокойствии. И Тиерн, прячась все дальше в темноту, спиной пятясь в какой-то кустарник, обдирая ладони о колючки, взмолился, стараясь умилостивить этот неумолимый голос, бормочущий ему угрозы: «Госпожа! Но ведь я служу тебе! Теперь я служу тебе! Не выдавай меня им!» Ибо теперь он понял, что если Сильфы узнают о том, что он из Синей Ящерицы, то его убьют в тот же миг, потому что нет на свете гнуснее и страшнее созданий, чем Кровавые Учителя. Отвращением к ним был напитан каждый вздох той, что привели Сильфы, и Тиерн обмирал от ужаса. Как при таком омерзении она может не выдать его?! Что ей раб, которого она так презирает, и подобных которому у неё так много?
Однако в лагере уже никто на него не обращал внимания; песня отняла много сил у певцов, и они падали – с каждым шагом кто-то из них падал без сил в талый снег, засыпая, и травники бросались к обессилевшим товарищам.
Орлист тоже бросился к вернувшимся – из своих спасительных зарослей Тиерн увидел, как он упал на одно колено перед уснувшим от усталости певцом, как дрожала его рука, когда он коснулся бледного измученного лица, и как после он глянул на Предателя – женщина встала прямо перед ним, покуривая свою трубку, и никого рядом с ней не было. Все, кто сопровождал её, спали или были без чувств.
- Славная песня, - произнесла женщин, вынимая трубку изо рта. Голос её был чарующий, обволакивающий, завораживающий, и Тиерн мог бы поклясться, что он настолько же притягателен, как и песня певцов. Он даже сделал один шаг ей навстречу, попав под его влияние, но быстрый взгляд в его сторону из-под опущенного капюшона отрезвил его.
Да это же господин, о котором говорил незнакомец!
Это же Предатель! Сильфы поймали его – и так легко! Тиерн замер и дышать перестал в своих кустах, и женщина, не заметив ничего подозрительного, отвела глаза.
Если Сильфы лишат её свободы, она выдаст и его, подумал Тиерн. Она не станет щадить своего прислужника, который ничем не помог ей – даже если он ничем не мог ей помочь. Или мог? Он мог бы предупредить того, кто навещал его, и тогда тот, может, что-нибудь и предпринял бы. А Тиерн просто позабыл о том, ради чего Сильфы выбрались из своего подземелья.
Его завербовали на службу к господину, а он тут же подвел его…
- Я бы веками её слушала, - беспечно продолжала она, посасывая свою трубочку, и красный уголек рдел в сумерках. Орлист ненавидящим взглядом сверлил её, его ноздри трепетали от ярости.
- Думаю, у тебя будет такая возможность, - сдержанно произнес он, и она хихикнула.
- В самом деле? – спросила она.
- Да! – Орлист подскочил на ноги. – Не думай, что эта встреча случайна! Мы не бегаем по лесам и не приглашаем к своему костру случайных путников, и далеко не всякого гостя сопровождают лучшие певцы нашего края!
Женщина обернулась, насмешливо оглянувшись на павшее войско.
- Это – самые лучшие? – произнесла она. – Чтож, они долго продержались… а что ты будешь делать теперь, когда они обессилели и некому так завлекательно мне петь? Как ты будешь меня удерживать?
- Если нужно, - сурово проговорил Орлист. – я закую тебя в кандалы.
Она задумчиво покачала головой.
- Наверное, у тебя достаточно веская причина для того, чтобы поступать так, - заключила она, - хотя я и не понимаю твоей жестокости, Сильф. Но я с удовольствием выслушаю тебя, чтобы понять её. Может, пригласишь меня к костру? Я замерзла и устала; нам пришлось идти всю ночь, и я не отказалась бы от чашки чая – слышала, вы, Сильфы, мастера заваривать травы?
Женщина переступила через тело спящего певца и без приглашения шагнула к костру мимо негодующего Орлиста, так, словно не она, а он был её пленником, словно она была госпожой и могла приказывать, а он обязан был подчиняться. Она шла, и все словно укладывалось раболепно ей под ноги, даже пожухлая трава расстилалась, приминалась, хоть нога госпожи еще не коснулась её.
«Великая женщина!» - подумал Тиерн.
Весь лагерь словно отошел от них; госпожа словно приказала всем не беспокоить их, и всяк, спеша по своим делам, обходил костер стороной.
Тиерн, оставаясь незамеченным, украдкой последовал за ними. Он и сам не знал, зачем. В голове его мысли спутались в клубок, и на ум всплывали хаотичные обрывки – то какая-то чушь насчет того, что нужно выскочить и освободить госпожу, то о том, чтобы понять что-то… в любом случае, он должен был услышать разговор! Что-то подсказывало ему, что в нем кроется какая-то тайна, и она может оказаться весьма полезной.
Сильфы умеют устраивать место для отдыха; уголок леса, где Орлист развел свой костер, был тесно окружен кустарником, а над головами свешивались могучие мохнатые лапы столетних гамбов. Костер весело трещал, наполняя лесную комнату приветливым теплым светом, и белый пар поднимался с нагретой хвои.
Госпожа прошла прямиком к этому костру и уселась на сидение – Орлисту, который приготовил его для себя, пришлось примоститься рядом, на камне.
- Ну? – госпожа с видимым удовольствием протянула озябшие руки к огню, и мягкие отблески пламени нежно осветили её тонкие пальцы. – Расскажи мне, Сильф, отчего твои люди преследовали меня в ночи? Отчего они так старались меня поймать, что не жалели ни своих сил, ни своих волшебных голосов, ни леса, который будет спать еще три дня, прежде чем пройдет наваждение? Я не хотела идти с ними; но их усердие стало мне любопытно, и я решила узнать, отчего они так стараются. Зачем я вам – вы ведь именно меня решили поймать? Только не возьму в толк, отчего; зачем ловить человека, о котором ничего не знаешь, да еще и таким образом, которым поймать меня невозможно? Зачем тратить силы впустую?
- Однако, ты здесь, - резко ответил Орлист.
- Лишь потому, что сама этого захотела, - парировала госпожа. – Если бы не мое желание, твои певцы старались бы зря.
- Ты лжешь, - так же непочтительно и резко ответил Орлист. – Меня предупреждали, что твой язык коварен и что ты искусно умеешь притворяться. Но только твои уловки не помогут тебе на этот раз. Я знаю, что твои чары бессильны перед силой Сильфов. Не твое желание привело тебя сюда, а наша песня.
Женщина смолчала, но молчание её было наполнено удивлением.
- Молодой Сильф, - произнесла она, наконец, - ты меня с кем-то путаешь. Я вижу, ты очень зол. И оттого твой разум не хочет замечать очевидных вещей. Я не тот человек, что тебе нужен.
- Неужели?
- Я поняла, что вам нужен человек, очень сильный, но тот, что подчиняется вашей магии, и чья сила не действует на вас, так? Но я повторю – на меня не действует ваша песня. А своей силы я еще не применяла – как же ты мог заключить, что она на тебя не подействует?
Госпожа неторопливо сняла капюшон, и её веселые глаза заблестели в свете костра.
Это была женщина старая, лет шестидесяти, а то и больше. Лицо её было темным и сморщенным от времени, толстая коса, черная, как уголь, перевитая серебряными прядями, лежала на плече. Но глаза, её синие, как переменчивое море, глаза были молоды и прекрасны. Они смеялись, и от их уголков разбегались многочисленные морщинки. И Орлист, засмотревшись в эти глаза, смолк.
Тиерн, очарованный, позабыл о всякой предосторожности и шагнул вперед. Глядя на эту странную старуху, он ощутил расцветающую в сердце весну. В пламенных глазах женщины он прочитал такие немыслимые обещания, и голос её соблазнительно нашептывал о таких тайных и запретных желаниях его, что он готов был соблазниться тут же и выйти к ней. Влечение это было сладким и болезненным одновременно, оно походило на зависимость от наркотической травы, такое же небывалое по наслаждению и такое же непреодолимое по силе своей.
Хрустнула ветка под его неосторожной ногой, и наваждение спало. Женщина оглянулась, но увидела лишь темноту.
- Тут кто-то есть, - произнесла она задумчиво. – Или был кто-то… тот из нечистых, чье имя проклято в веках. Я чувствую, как он крутился по лагерю. Что ему было нужно? – резко спросила она у Орлиста. – Кого вы ловите, раз это заинтересовало проклятых? За кого вы приняли меня?
- Нам нужен тот, кого когда-то называли Предателем наши отцы и деды, и кому служили проклятые. Их учитель и покровитель. Ключи больше не лежат на дне Мертвого Озера, их капище открыто и на алтарях вновь приносятся жертвы.
- Не может быть! В свое время я легкомысленно не стала интересоваться делами мира подземного, были люди, говорящие мне, что все это не важно и только безумные Палачи и опасны, но они подчинялись даже кое-кому из простых смертных, например королю… Это плата за мое легкомыслие! Теперь я не могу сделать что-либо, теперь слишком поздно…
- О чем ты говоришь, госпожа? – удивился Орлист.
Старуха рассеянно пожала печами, разжигая свою трубку.
- Это дела так далеки от тебя, что ты не поймешь меня, а объяснять… мой рассказ занял бы всю ночь. Так кого вы искали, юный Сильф? Имя – Предатель ни о чем не говорит мне, кроме как о его натуре. Сдается мне, что это человек сильный, хитрый и коварный, и только чистые духом Сильфы, верующие в справедливость, могли бы отважиться погнаться за ним. Предатель – это имя древнее, и никто не знает, кем он был. Как вы рассчитывали узнать его? Может, вы знали его в лицо?
- Нет, госпожа. Нам известно лишь то, что когда-то у Предателя была любимая вещица, вот эта трубка, сделанная когда-то из кости королевского слона, священного дерева и украшенная осколками магических камней, украшающих наш мир вместо звезд. В нашем краю он потерял от неё маленький осколок, камешек выпал из своего гнезда. Чем ближе эта трубка, тем ярче сияет осколок.
- Что?! Трубка? – удивилась старуха. – Ты уверен, юный Сильф? Человек, что носил её многие века, мертв. Я взяла её на время. И он не мог быть Предателем, нет!
- Теперь моя очередь задать этот вопрос – а ты уверена? Порой мы не можем поручиться за себя самоё.
Женщина задумалась, посасывая свою трубку.
- М-м, - протянула она. – Странно все это! Вдруг случаются такие дела, которых не случалось многие и многие века! Что это значит? И многие из тех, чьи имена давно были позабыты и никому не нужны, вдруг появляются из темного небытия и забвения! Их вспоминают и зовут. Да еще и в Паондлогах… Там, где не раз сходились дороги великих и ничтожных, чьи судьбы определяли судьбу целых народов. Странно все это! Кажется мне, что наступают темные времена. Бойся их, юноша! Скоро будет темно, так темно, что даже днем огонь не сможет прогнать мрак! Неужели все оттого, что я вынула три каких-то камешка и нарушила никому не нужное Равновесие? Дай мне подумать, юный Сильф. Не может быть, не бывает таких случайностей. Думаю, все дело во времени. Пришло время для темноты…
Тиерн потер усталые глаза; наверное, он все-таки спал! Но казалось ему, что с каждым мигом женщина становится все моложе, разглаживаются её морщины и светлеет кожа на её лице, а глаза становятся все больше, все ярче, и с каждой минутой его желание выйти к ней и припасть к её ногам становится все невыносимее.
«Все, - решил он, отступая в тень как можно осторожнее, - больше оставаться здесь невозможно. Старуха околдовывает меня все больше, и уже скоро я сам выдам себя. Пора уходить».
Он ступил в тень, все дальше и дальше уходя от костра, и очарование спадало, уходило, и образ таинственной женщины, склонившейся над кружкой дымящегося чая у костра, становился серым, обычным, терял свою яркость и привлекательность…
Женщина накинула на голову капюшон, словно ей стало вдруг холодно.
- Юный Сильф, - сказала она, наконец. – Думаю, нам обоим нужно пойти в долину Великой Жабы. Там, в землях сцеллов, на берегу острова посередине озера Итлоптаор, находится гробница того, чью трубку я держу в руках. Потребуем объяснений у него. Возможно, он действительно как-то причастен к тому, что происходит.
Сильф посмотрел на неё в недоумении:
- Но ты сказала, что он мертв?! Ты умеешь разговаривать с духами?
Старуха пожала плечами:
- Если очень нужно, я смогла бы договориться и с духом. Но тот, о ком я говорю, скоро восстанет из своей могилы. Он настолько хитер, что ему удается убегать из владений Тавинаты, стоит тому лишь на миг отвести от него свой взгляд. И это происходило не раз и не два. Так ты идешь со мной?
Орлист насторожился:
- Отчего я должен доверять тебе?
- А как ты сможешь не довериться мне? У тебя хватит сил? Думаю, нет. Я чувствую, как моя сила возвращается ко мне, все быстрее и быстрее. Когда я буду полна ею, никто не сможет отказать мне, и даже ты, чистый юный Сильф. И на этой земле настанет моя власть – многие из тех желаний, что рождает любовь или страсть, будут воскрешены и удовлетворены, и я буду названа королевой над миром. Идем со мною! Я не причиню тебе вреда. А те перемены, что грядут, вряд ли будут такими же милосердными, как я. Разве ты не слышишь сам? Поднимается ветер; он несет снеговые тучи, и скоро весь лес будет засыпан им, и твою дорогу занесет. Решайся скорее! То необычный снег; то возвращается моя сила. И она так ужасна, что мне остается только гадать, что за поступок дал ей такую мощь. То поступок человека либо великого, либо безумного.
Буря приближалась; сквозь раскачивающиеся вершины деревьев были видны рваные светлые облака на черном как уголь небе – то ветер притащил непогоду. Женщина поплотнее закуталась в свой плащ, и её трубка в сгущающейся темноте вспыхивала маленьким красным огоньком.
- Пусть идет снег, - бормотала она, чуть покачиваясь, словно была в трансе. – Пусть! Он прикроет всю скверну, он обелит и очистит людскую грязь… и те, кто еще вчера торжествовал, уже сегодня будут раскаиваться, и горько раскаиваться!
- О чем ты говоришь? – в голосе Орлиста послышались нотки страха.
- Я говорю, юный Сильф, о тех, кто хитер. О тех, кто причиняет боль.
- Не понимаю.
- Не торопись все понять, - буря проносилась мимо, терзая деревья где-то в вышине. Снег из облака, прорвавшегося над сплетенными кронами, тихо падал, подобный искристой чудесной волшебной пыли, и в нем было столько покоя и умиротворения, словно это не бешеный ураган принес его, а крылья нежной феи. Мир раскололся на две части, и в одной из них был мрак и ужас, а в другой, та, что оставалась не тронутой вокруг ночного костра под пологом леса, был покой и счастье.
- Я все еще бессильна, но уже не так, как всего час тому назад. Я вижу плохо, но все же осколки будущего уже доступны мне и мелькают перед моим внутренним взором. Вижу человека… не знаю, кто он, но он очень важен в этой истории… он совершил какую-то гадость… низкую гадость. Рядом с ним женщина. Это он раскается, но его раскаяние не будет стоить и ломаного гроша… м-м, сплошные загадки, и ничего ясного!
- Зачем ты все это говоришь мне?!
- Видения терзают меня. Я чувствую перемены, много перемен, но не вижу, когда и где… о, мука!
Ветер рвал лес; где-то послышался страшный треск, и вековое дерево рухнуло, увлекая за собой целые сугробы снега, под которым запросто можно было бы похоронить всю небольшую армию Сильфов, а женщина все так же сидела и бормотала себе под нос вещи пугающие и странные.
Ветер вдруг переменился; он перестал летать над лесом, раскидывая облака, и снизился на землю. Он словно нарочно уронил это дерево, сделав себе лазейку в непроходимой чаще. По ногам Орлиста побежала поземка, тонкая и холодная, как тело змеи. Ветер искал её; найдя, он закрутился вокруг, терзая и нетерпеливо трепля её плащ, словно понуждая избавиться от ненужной тряпки, приподнимал капюшон любопытно, тянул за полы. Женщина оставалась равнодушна к его нетерпеливым уговорам и лишь плотнее натягивала ткань на плечи, все так же пряча лицо в тени.
- Ну, Сильф? – голос её окреп и изменился. – Что ты решил? Идешь ли ты со мной?
Она поднялась на ноги; ветер словно этого и ждал. Налетев в один миг, он содрал ненавистный капюшон, развеял плащ, который забился подобно крыльям, словно одним рывком содрал паутину и темный облик с женщины, в котором она пряталась как в коконе, разгладил сильно и тщательно лицо одним мазком, бросив в него снегом, и юный Сильф рухнул в снег, потрясенный.
Перед ним стояла не странная старуха с морщинистым темным лицом, а молодая женщина с кожей белой, как снег. Черты её были столь чисты и нежны, что увидь её Рафаэль, он непременно нарисовал бы свою лучшую мадонну, одетую в раззолоченный алый бархат и шелка с жемчугами. Над тонкими веками чернели ровные ниточки бровей, а щеки, посыпанные тонкой жемчужной пудрой, были нежны и чуть розовы, словно самый прекрасный закат подарил свой свет этому лицу и выкрасил губы в небывалый искрящийся оттенок. Волшебный снег запутался в угольно-черной косе, растрепавшейся от ветра, и умиротворение, что лежало на этом безмятежном лице, в миг укротили неистовый ветер. Он словно послушный пес улегся у ног своей госпожи, и все стихло. Даже снег не смел больше падать, и полянка, выбеленная им, была тиха и торжественна.
- Так ты идешь со мной? – повторила женщина, улыбаясь одним лишь уголком румяных губ. Ресницы её дрогнули, поднялись, и на Орлиста глянули синие глаза. И лицо её тотчас утратило невинность и безмятежность мадонны, словно вдруг перед Сильфом разверзся ад, полный соблазнов и искушений. Глаза её горели страстью и неистовством, и им невозможно было отказать!
- Госпожа! – Орлист не помнил как оказался на коленях, целуя край её одежд. – Кто ты, госпожа? Я вижу, что мы ошиблись, приняв тебя за другого человека, но мне теперь нужно знать, как тебя называть, потому что я отныне твой раб!
- Раньше меня звали Эльвира Великая, – ответила женщина. – Потом – госпожа Суккуб. Какое из имен нравится тебе более?
- Госпожа Суккуб! Я думал, что это лишь легенды, придуманные нашими отцами в поисках недосягаемой мечты… Отчего же ты молчала раньше?!
- А ты бы поверил мне, глядя на нелепую старость? Поверил бы, глядя на ужимки старухи? Сложно очаровывать, когда рот твой беззуб и тело источено болезнями… Однако, мне пора. Идешь ли ты?
- Иду, моя госпожа! Я иду с тобой! Я вверяю тебе мою жизнь и всего себя!
- Это роскошный подарок, мой мальчик, - она улыбнулась, вытаскивая откуда-то из складок своей одежды тонкий кинжал. – Я не могу не отдариться, - ухватив свою косу, она одним взмахом отсекла её, и ветер тут же взлохматил коротко, до плеч, остриженные волосы. – Держи. Я обещаю тебе, что подарю тебе себя… хотя бы один раз. Ты нравишься мне, юный Сильф, и мне недостает немного твоей чистоты. А теперь вели своим людям собираться в дорогу.
Тиерн лежал в палатке Орлиста и притворялся спящим. Он слышал, какая возня поднялась снаружи – Сильфы торопливо сворачивали лагерь, собирали вещи. Они готовились уходить. Пару раз кто-то отдергивал полог и заглядывал, но Тиерн не видел, кто – он накрепко зажмуривался и начинал громко храпеть.
«Хорошо, если они уйдут скоро, - размышлял он. – Я не успею замерзнуть, если пролежу на земле пока они будут сворачивать шатер… Уходят. Интересно, это означает, что та, кого они поймали, не нужна им? Они ошиблись?»
Звонко щелкнул порвавшийся от тяжести снега трос, удерживающий палатку, и потолок просел под тяжестью навалившегося на него снега. Тиерн подскочил, как ошпаренный – и замер. В лесу, за тонким матерчатыми стенами его убежища, было тихо. Тишина. Никого.
- Ушли, - произнес Тиерн, немного потрясенный. Сильфы ушли тихо, так, как только они умеют. Ушли и оставили ему все необходимое – палатку, теплые вещи, одеяла, даже кусок хлеба. Лес был тих и безлюден.
- Ушли, - простонал Тиерн. Он понял, что остался один, на тайной тропе Сильфов, по которой уж точно никто не пройдет, и его не найдет. Одному Богу известно, сколько времени он отсюда будет выбираться, прежде чем набредет на человеческое жилище.
Ветер убегающий вслед за Сильфами, тихонько колыхал полог, и что-то терлось об него и шуршало. Прогибаясь под осевшим потолком, Тиерн прыгнул вперед, и рука его поймала маленький бумажный свиток. Торопливо развернул его Тиерн – то была карта.
- Вот Заповедная чаща, - прошептал Тиерн, водя пальцем по нарисованной дороге. – А вот дорога, по которой мы дошли до этого места… наверное, я нахожусь примерно вот здесь. Недалеко от развилки. Можно идти к поселку, там я смогу обогреться и купить лошадь. Но это означает, что мне придется отойти прочь от Мунивер еще на полдня, а то и больше… Идти до рубки охотников, что посреди Заповедной чащи? Рискованно… кто знает, как настроены там люди. За время, проведенное в лесу, могли озвереть настолько, что не побоялись бы свернуть мне шею. Да и в поселке, настолько удаленном от столицы, могут жить такие же головорезы. Не только не продадут лошадь, а самого убьют и закопают под какой-нибудь сосной повыше… - Тиерн содрогнулся, вспомнив, что никто его искать не будет, потому что - потому что! – даже для своих он уже давно покойник. Небось, уже нового Первосвященника выбрали. От злости Тиерн заскрипел зубами, и рука его сжала карту так, что бумага треснула в нескольких местах.
Конечно, такое место не бывает пустым. Претендентов много, и царь Чет наверняка уже продал его тайно за хорошую мзду какому-нибудь негодяю. И Тийна – она-то уж наверняка кувыркается с этим пришибленным телком, советником, и смеется над ним, Тиерном. Та-ак…
Значит, никаких поселков. Он не станет уходить дальше в лес. Он пойдет кроткой дорогой Сильфов, выйдет в поселок под столицей… Это займет больше времени, чем если бы он ехал верхом, но так надежней. Так больше шансов, что никто на него не нападет и что он доберется до столицы невредим.
5. Королева Эшебии
После того, как упирающегося и воющего Тиерна уволокли, Тийна вновь вернулась в свою ванну. Настроение у неё было превосходным. Зеркало отразило её лицо – прекрасное и жестокое, - и она улыбнулась своему отражению
«Ха! Так легко заставила солдат уничтожить Первосвященника – того, кто обычно выпрашивал милости для них у Чиши… Значит, и отца они убьют не колеблясь. Нужно только придумать предлог поувесистей, такой, под клич которого они встали бы, не раздумывая. Что завело бы их, отчего бы кровь в их жилах закипела и побежала быстрее? Чем так можно прогневать их?»
Лицо Тийны приобрело коварное выражение.
А что, если разбить вдребезги статую сонского божка? Все знают, что на ней царь Чет вымещает свое неудовольствие, и никто не удивится, что однажды он может переусердствовать… Но зато многие могут быть недовольны таким поворотом дел!
Несмотря на свою неотесанность, сонки были трогательно преданы своему странному божеству, и перед каждой битвой или еще каким важным событием они смиренно просили своего божка не оставлять их в трудный миг, а если уж приключится такое несчастье, как смерть, то хотя бы проводить на печальные поля к Тавинате, туда, где трава позеленее и где походные шатры из толстого войлока…
- Конечно! – Тийна рванула из ванны так быстро, что на кафельный пол выплеснулась добрая половина воды, и мыльные золотистые пузырьки разбежались по блестящим разноцветным плиточкам. – Эй, кто-нибудь! Подайте мне платье!
В зал, где стояла статуя, Тийна проникла тихо, как мышь. Осторожно ступая, она замирала и прислушивалась – нет ли кого? И собственное дыхание казалось ей громовым.
Зал еще не был приведен в порядок после ночной попойки, но гостей слуги все же растащили по комнатам – негоже светлым князьям и баронам валяться на полу, в грязи и объедках, подобно свиньям!
Чиши задумчиво смотрел на неё своим единственным драгоценным глазом. Ради великого праздника его действительно как следует отчистили и отмыли, и он даже похорошел. В тусклом утреннем свете он блестел своим полированными боками, и даже его обычно скотская физиономия сегодня казалась Тийне сосредоточенной и мудрой. Давай, рискни, - говорил божок и ухмылялся. А в алмазе посередине его лба, на самом дне, темнотой наливалась угроза.
- Да что он может, - неуверенно пробормотала Тийна, на шаг отступая. Божок пристально наблюдал за ней, казалось, его неподвижная медная шея поворачивается в сторону Тийны и толстые губы дрожат в издевательской ухмылке. – Покровитель пьяниц… к чему ты привел свой народ? К рабству? Все они рабы моего отца, и он волен распоряжаться их жизнями! А Первосвященник? Твой верный слуга?! Уже к вечеру он будет мертв! Отчего ты не защитил его? Никто не подал ему руку, когда я велела швырнуть его в подземелье! Ты ничего не можешь… ничего!
Чиши еще раз ухмыльнулся; Тийне даже показалось, что его губы шевельнулись, складываясь в какое-то слово, наверное, издевательское ругательство, и нервы её не выдержали. С пронзительным писком она налетела на статую и что было сил толкнула её. Чиши пошатнулся, но устоял, отвратительно усмехаясь над её попытками.
- Прекрати издеваться надо мной! – зарычала Тийна, краснея от натуги. Она вцепилась в руку божка и дергала, тянула его прочь с его пьедестала. Чиши гремел и шатался.
- Я сильнее тебя! – шипела Тийна в отчаянии. Чиши с удивлением глянул на неё – и неожиданно завалился на бок. Тийна, держащая его за руку, едва успела отпустить её – с жутким громом божок рухнул со своего невысокого пьедестала, и его нелепая голова, треснувшись и плиты пола, отскочила от туловища. Алмаз от удара выскочил из своей глазницы и укатился под стол, в объедки, мигнув на прощание розовым огоньком. Угроза перестала светиться в нем; он стал просто красивым драгоценным камнем.
Тийна отпрянула прочь, уцепилась дрожащей рукой за стол; где-то далеко уже слышалась возня, поднятая солдатами, топот ног приближался к залу – наверное, они подспудно знали, что произошло, и Тийне виделись отчаянье и страх на их лицах. Она хотела уйти, скрыться, но что-то не давало ей сделать и шаг. Обломки божка, лежащие на полу, словно наливались мертвенным цветом, тускнели, теряли свой блеск, и Тийне казалось, что он умирает, и своей волей удерживает её рядом, чтобы солдаты застали убийцу на месте преступления.
- Нет, - прошептала она, с трудом передвигая ноги, - нет! Я сильнее тебя…
С трудом она сделала еще несколько шагов и скрылась в тени портьеры. Её била неудержимая дрожь. Странно, но почему-то ей было страшно, так страшно, что она не могла прийти в себя и не могла отвести взгляда от останков божка. Будто они и в самом деле что-то могли значить…
С грохотом и шумом в дверной проем ввалились сонки. Она не видела, не разобрала точно, кто это был, ей был слышен лишь отчаянный вопль людей, увидевших своего поверженного божка.
- Что это?! – орали они. – Что это?! Священный Чиши повержен! О, горе нам! - Перед её глазами промелькнула чья-то фигура, и она накрепко зажмурила глаза, как будто это могло спасти её от чужого взгляда. Эта мера помогла; как только она перестала видеть то, что натворила, разум стал возвращаться к ней. «Что я делаю тут? – в ужасе сообразила она. – Сейчас они кинутся искать преступника, и найдут меня… и им потом не докажешь, что это не моих рук дело. Сейчас же исчезнуть!»
Все так же зажмурившись, она пробиралась на ощупь вдоль стены. В светлом пятне посередине зала метались какие-то люди, что-то кричали, но она слышала только свои шаги. Прочь, прочь! Она спасется, если только шаг сделает за порог. Тогда уже можно не таиться, тогда можно сделать вид, что она только что пришла.
Её рука нащупала дверной косяк, и глаза её распахнулись.
Посередине зала лежали жалкие останки разбитой статуи, вокруг бестолково суетились люди, разыскивая осколки, и ничего страшного и пугающего в сонском божке больше не было.
В зал заваливались новые и новые желающие посмотреть, что произошло, и на неё никто не обращал внимания. Кто-то даже толкнул её плечом, и она окончательно очнулась.
«Пора», - решила она, и смело шагнула в зал.
- Что тут происходит? – кричала она, протискиваясь сквозь толпу поближе к месту события. – Что за шум? Да пропустите же!
У самой разбитой статуи сидел советник. В его руках Тийна увидела алмаз – он растерянно вертел камень в руках, словно надеялся, что его можно как-то вставить обратно, и это исправит дело.
- Что произошло? – повторила Тийна. Советник поднял на неё перепуганный взгляд. Губы его тряслись.
- Статуя Чиши разбилась, - прошептал он. – О, это недобрый знак! Это зловещий знак! За все то время, что он существует на этой земле, он ни разу не разбивался так… Он уцелел в войнах, он не сгорел в пожарах, и его глаз всегда, всегда был жив… как такое могло произойти?! Отчего?!
- Ты уверен, что он разбился сам? – осторожно произнесла Тийна. – Невозможно, чтоб у бога просто так отвалилась голова!
- Здесь никого не было, принцесса, - произнес советник упавшим голосом. – И никто не видел, чтобы кто-то сюда входил.
«И это очень хорошо», - про себя подумала Тийна.
- Это знак того, что сонкам больше нельзя находиться в этих землях, - продолжил советник. – Мы прогневали Чиши. Мы покинули свои земли, забыли своих предков, их обычаи, и живем в чужой и чуждой нам стране. Здесь никто никогда не слышал о Чиши, и никто не хотел бы ему поклониться. И он обиделся! Нам нужно вернуться в Пакефиду, иначе нам не вернуть его благосклонности. Чиши зол на нас, о, как зол!
«А вот это уже плохо», - подумала Тийна.
- Чушь, - резко выкрикнула Тийна. Голос её окреп, она уверенным шагом прошла к разбитому божку. – Разве не жили мы пять долгих лет здесь, в этой стране?! Чиши позволял нам это! И сейчас – разве гневался на вас Чиши? О, нет! Напротив – дела наши только начали налаживаться! Разве не послал нам Чиши иностранного принца? Разве мир с кнентом этого принца – это не шанс вернуться обратно в Пакефиду, откуда нас изгнали? Не тайком и не как бандиты, не воровать и грабить на больших дорогах, а жить в кненте наравне с другими! Этого хотел бы для вас Чиши! Другое дело, - голос её стал вкрадчивым, - что кто-то не хотел бы возвращаться в Пакефиду. И этот кто-то, - Тийна обвела внимательным взглядом столпившихся вокруг неё сонков, - тот, кто доволен своим жалким царством, тот, кого выставили из Пакефиды и кто боится туда возвращаться, тот, кому не так уж плохо живется и без теплых лугов родного кнента, взял и разбил вашего Чиши. Затем, чтобы вы уверовали в то, что Чиши прогневался на вас. И чтобы вы в своей печали не видели того, кто желает вам зла.
- Что? – пробормотал советник, понимая, куда клонит Тийна. – Но этого никто не видел, и обвинять царя…
- А разве я сказала, что это сделал царь? Разве я хоть раз назвала его имя? Нет. Так отчего же ты решил, что это царь? Потому, что больше некому! Потому, что он больше всех имеет в этой стране, больше любого из нас!
Тийна обернулась к молчаливым слушателям. Щеки её пылали.
- Посмотрите, – вскричала она, взмахнув рукой. – Всмотритесь в это место! Разве этого вы хотели? Пустых и высоких залов, холодных каменных стен? Нет! Когда мы шли сюда, нам обещали горы сокровищ, теплые войлочные шатры для каждого и безбедную жизнь! Где это все? Кто-нибудь видел в своей жизни золота больше, чем горсть монет, которая полагается в год как жалование? Нет! А где это все? Где богатства короля Андлолора? Где его жемчуга и алмазы? Они были тут – посмотрите, на стенах все еще видны дыры, где они красовались.
- Это мы их вынули, принцесса, - хмуро напомнил советник.
- Правильно! А почему?
- Потому что нам нужно было на что-то жить, - ответил советник, все еще не понимая, куда она клонит.
- И это верно! Но неужели у короля, который украшал золотом стены, не было ни монетки в казне?! А если они были, эти маленькие золотые монетки, то где же они? Где обещанный дележ после победы? Где безбедная жизнь? Нет их! – голос Тийны окреп. Она понимала, что вышла на нужную ей тему, и толпа с ней согласна. – Но есть же кто-то, кто живет и ни в чем себе не отказывает. Кто содержит гарем и платит своему Шуту, этому поганому карянину столько, сколько не платит никому из вас, верных его слуг? И этот кто-то сейчас вероломно сломал статую вашего бога!
- Но зачем это ему нужно? – поразился советник. Тийна торжествовала. Победа была в её руках.
- А затем, - тихо и вкрадчиво ответила она, - чтобы от вас избавиться. Не забывайте о принце – царь хочет вернуться в Пакефиду, и принц этот - прямое приглашение туда. Но с кем он туда вернется? С сонками-завоевателями? С сонками, которых боятся все Мирные Королевства? Нет; он не хочет, чтобы на него косо смотрели Императоры. Он не хочет никаких вопросов и тем более – осуждения. Он не хочет никого убеждать в том, что и вы достойны жизни в Мирных Королевствах, как и прочие. Он хочет избавиться от вас. Просто избавиться. Ему все равно, куда вы денетесь. Даже если вы пойдете войной на Мирные Королевства, вы уже будете не с ним, и он – не с вами. Будет даже лучше, если вас там убьют. Он теперь не нуждается в вас. Верные псы, вы выполнили вашу работу! Вы завоевали ему страну; помогли продержаться до того времени, когда стало возможным вернуться. Теперь ваше место на помойке. Убирайтесь!
Сонки мрачно молчали; хитрая Тийна искусно задела самые сокровенные и болезненные струны в душах солдат.
- Так неужели, - продолжала Тийна, ободренная молчанием, - вы достойны такого вероломства? Неужели мы позволим тому, кто пьет нашу силу и жизни, с триумфом вернуться на родину, а нас бросить здесь, оставить ни с чем?
- Так что же делать? - раздался несмелый голос. Тийна побоялась оборачиваться к спрашивающему, потому что чувствовала – страшный, демонический хохот готов вырываться из её губ.
- Смерть ему, - негромко бросила она, и зал взорвался жутким ревом.
- Смерть! Смерть! – голосили сонки, опьяненные самым любимым своим словом. – Смерть царю-предателю!
Скоро в зале остались только Тийна и советник, ошеломленный таким поворотом дел. В душе его боролись противоречивые чувства. С одной стороны, он готов был с радостью принять волю своей прекрасной госпожи, а с другой – он в ужасе понимал, что сейчас царя убьют, и тогда…
- Кого же посадим на трон? – произнес он. Это скорее была мысль вслух, нечаянно вырвавшаяся наружу. – Кто теперь будет царем?! Князья и бароны затеют драку, они будут претендовать на трон..!
- Претендовать? – насмешливо переспросила Тийна , оборачиваясь к нему. – Зачем же спорить, если есть законный наследник – я?
- Ты с ума сошла, госпожа, - сглотнув слюну, произнес советник. – Ты женщина. Кто позволит тебе сесть на трон?! Твое место – в женской половине дома, а после замужества – и вовсе…
- А если сказать, - Тийна подошла к советнику, и её горячие губы зашептали ему прямо в ухо, - что Чиши так хотел? Если сказать, что это – его промысел?
- Но… - проблеял советник, багровея, словно она шептала ему на ухо вещи неимоверно соблазнительные.
- Ненадолго! – ворковала Тийна, обходя кругом и пристраиваясь с другой стороны, к другому уху советника. – До моего замужества – а выйти я смогу за приезжего, и он тогда станет правителем. Все по правилам. А пока я не замужем, то…
- Кто же одобрит такое? – дрожа всем телом, произнес советник. Уши его горели. – Кто согласится, чтобы чужак сел на трон, который мы завоевали?
- А он и не сядет, - вкрадчиво пообещала Тийна. – Мы уедем в его кнент, а здесь останется Наместник – некто, кто поддержит меня в трудный час и кто окажется наиболее преданным, - намекнула она. – Нужно только уговорить Совет, чтобы то нелепое правило о женщинах-кинф, которое придумали вовсе не сонки, - она обменялась многозначительным взглядом с советником, - а пакефидцы, регейцы и кары, вычеркнули из Свода Законов. Это придумал Яр, бог, которому поклоняются наши враги. Отчего это вольные сонки должны прислушиваться к чужим богам? Мне помнится, Чиши ничего не говорил по этому поводу.
- Понимаю, - потрясенный, протянул советник. – Ты права, о, великая госпожа! Ты права! Но тогда многие правила из Свода можно просто выкинуть!
- Именно, - произнесла она. – Именно! Те правила, что мешают нам править и творить то, что так хочется. Почему мы должны уважать чужих богов? Нет уж.
- Тем более, что Первосвященника нет, - лихорадочно продолжал размышлять советник, и глаза его разгорались все ярче. – Если бы я был Первосвященником, я бы смог надавить на Совет, и он с радостью бы вырвали кое-какие страницы из своих пыльных книг…
- А потом, может статься, этот новый, умный и преданный Первосвященник мог бы остаться Наместником в Эшебии, - продолжила Тийна. – Ну так что?
… На совет, который расторопный советник собрал к полудню, Тийна готовилась очень тщательно. Так, как еще ни разу в жизни, придирчиво она выбирала одежду. Она должна была выглядеть пристойно с точки зрения сонков, а потому перед ней встала нелегкая задача – прикрыть лицо. Но если она его закроет, то это лишит её возможности очаровать тех кто будет решать судьбу трона. А если она не закроет его, тогда …
Выбросив на постель множество покрывал, Тийна перебирала их многократно, и, наконец, остановила свой выбор на полупрозрачном белом, шитом серебряными нитками. Примерив его, Тийна даже обрадовалась – эта вещь, скрывая её лицо словно нежной пеленой тумана, придавала ему вид таинственный и прекрасный, а цветок на её щеке, просвечивая сквозь ткань, был ослепительно хорош.
Из всех нарядов она выбрала длинную юбку из тяжелой жесткой ткани, которая шуршала при малейшем движении как свеженакрахмаленная простыня и блестела, как медный начищенный колокол. Это была церемониальная юбка сонской принцессы, на которой лучшие вышивальщицы золотыми нитями вышили богатый и грубый варварский узор. Тийна не любила её за её непомерную тяжесть и длину – наряд был длиннее роста Тийны примерно вдвое. У сонков свои представления о роскоши! Тийна надевала её лишь однажды, на коронацию отца, завоевавшего Эшебию. Тогда, растеряв в жестоких боях своих полководцев, Чет уловил недовольство в рядах своих солдат – поговаривали, что сонки идут в бой как бараны на закланье, и ради кого?! Чет не был сонком, и когда армия не досчиталась множества своих героев, это вспомнили все. Чтобы задобрить ропщущих, Чет придумал короноваться по обычаям сонков и велел изготовить для дочери этот наряд. Это было величественное зрелище! Тийна должна была возложить венец на голову отца, как издревле сонские принцессы даровали венцы победителям. Даже из самых дальних уголков дворцовой площади была видна её новая алая юбка, двурогий колпак с изящно выгнутыми рожками, позванивающими подвесками, и накидка, украшенная грубыми варварскими амулетами. Наряд был очень тяжел, на плечи давила тяжеленная цепь, скрепляющая массивные зажимы на плечах. Ходить в нем полагалось мелкими шажками, как бы подпинывая перед собой излишний ворох ткани, и если не делать этого, то можно просто наступить на подол и упасть.
Но сонки были в восторге, и мир был восстановлен.
С тех пор наряд пылился в её шкафу.
- Сейчас самое время вынуть его из шкафа, - процедила Тийна сквозь зубы, рассматривая себя в зеркало. Накидка, изготовленная специально для той коронации, была оторочена блестящим мехом и ярко-пурпурная, ушитая драгоценными камнями так, что жесткая, грубая, прочная ткань растягивалась, и надев её, Тийна неожиданно почувствовала то, чего тогда, пять лет назад, не чувствовала и даже не думала об этом. С восторгом и недоверием смотрела она на себя, поворачиваясь то так, то этак перед зеркалом, восторгаясь все больше грубой броской красотой наряда, и ликование переполняло её душу.
«Какое величие! – подумала она, задыхаясь от восторга. - Как величественно это платье! Что больше подчеркнет богатство и мощь, чем эта небрежность? Ведь даже самые почитаемые идолы – это всего лишь куски грубого золота, на котором еле угадываются глаза, а их чтят и им поклоняются… Зря я не надевала это раньше; теперь я сама подобна этим идолам. Драгоценности… надеть? Да! Непременно! Видят боги, я не хотела, но теперь я надену их обязательно! Пусть все видят мое великолепие и мощь, пусть все видят, что я прекрасна и величественна! Перед такой королевой легко склониться!»
Советник, появившийся в её комнате внезапно, был бледен и его шатало, словно он выпил лишнего.
- Твой отец, принцесса, - произнес он трясущимися губами. Тийна с неприязнью смотрела в его кроткое перепуганное лицо – и он еще смеет называть себя сонком! Тем, чьи предки пили кровь у еще живых врагов, тем, чьи потомки никогда не утратят свирепого нрава!
- Ну, что там? – нетерпеливо спросила она, увидев, что сам он не осмеливается рассказать то, как именно расправились с её отцом его разъяренные соплеменники. Отец мертв, уже мертв! Эта мысль заставила её трепетать и кровь быстрее побежала по жилам.
- Он мертв, - выпалил наконец советник. Зрачки в его глазах были похожи на две крохотные черные точки на бледной радужке – странно, удивилась Тийна, у него голубые глаза. – Его прирезали, когда он спал…
- Этого следовало ожидать! – насмешливо воскликнула Тийна, навешивая серьги. – Что тебя так смущает теперь, когда мы в шаге от величия и богатства? Или ты не этого хотел? Ты передумал? Может, и месть за надругательством над священным Чиши тебя не устраивает?
- О, нет, что ты, госпожа, - торопливо произнес советник, и Тийне показалось, что он испугался, что она расскажет о том, что он чем-то недоволен тем, кто убивал Чета. Неужели там все так страшно? – Только ты должна знать… Ты можешь испугаться… Они надели его голову на копье и выставили в зале, где соберется Совет. Может, тебе не ходить туда?
Тийна вздрогнула и снова глянула в зеркало. Весть о таком конце отца еще сильнее взбудоражила её кровь, и та женщина, что отражалась в зеркале, казалась ей незнакомой. Она, несчастная юродивая, не могла быть той красавицей с жестоким и отчаянно смелым сердцем, которая смотрела на неё из серебристой волшебной мути.
«Отец мертв! Больше ничто меня не сдерживает, - подумала она. – Впереди только мое, все мое! Я заставлю этот совет признать меня законной наследницей, я заставлю его забыть о том, что я просто женщина!»
- Мы пойдем туда, - ответила она спокойно. – Не бойся! Как ты собираешься выспорить свое право быть Первосвященником, если боишься простой отрезанной головы?
Советник в ужасе смотрел на нее.
- Это голова твоего отца, - напомнил он, потрясенный. Она недобро усмехнулась:
- Я помню.
Советник молча забился в угол, а Тийна продолжала наряжаться, как одержимая переворачивая все свои заветные ларцы и шкатулки, и даже те, которые до тех пор равнодушно отвергала. Прочь сомненья!
Выбранную ранее вуаль она укрепила на двурогом венце-колпаке; служанки, перепуганные, метались по покоям принцессы, отыскивая все части давно забытого церемониального наряда, и на скорую руку пришивали к колпаку маленькие золотые колокольчики.
- Коровы! – выругалась она и зло отпихнула от себя прочь служанку, когда та неловко опустила на её голову Венец, и он сполз на сторону, придав Тийне вид нелепый и незадачливый. – Эй, хватит сидеть в углу! Помоги мне! Да побыстрее – в конце концов, ты сонк, ты должен лучше меня знать, как надлежит выглядеть сонской принцессе!
Советник подскочил как ужаленный и выхватил Венец из рук служанки. У него удачнее получилось водрузить его на голову госпоже, и Тийна увидела в зеркале отражение величавой и высокородной женщины.
- Кто будет на Совете? – спросила она тоном, словно ничего не происходило, словно в её жизни такие советы были постоянны. Это приободрило советника; тем более, помогая ей одеваться, он словно позабыл о своих страхах и сомненьях – возможно, недобро подумала Тийна, его жадность пересилила его робость.
- Прежде всего, - произнес он, натуго перевязывая её талию широким поясом из чистого шелка, - там будет барон Рваола и барон Длодик. Сегодня за ними посланы гонцы, но, думаю, далеко им ехать не придется, потому что эти два волка давно ожидали чего-то подобного и крутились неподалеку от столицы. Они будут претендовать на трон обязательно. Их будет сложно убедить отдать его тебе, и уж тем более – приезжему.
- Ясно, - кивнула Тийна.
- Но это не самые яростные твои противники, - продолжал советник, безжалостно стягивая шнуровку накидки на её спине. От его действий тело её стало похоже на прямую палку, и лишь руки оставались свободны от жестких оков одежды. – Тебе следует бояться тех, кто претендует на сан Первосвященника. Раньше его место продал бы царь, но теперь платить некому, и они постараются занять его место бесплатно…
- Да кто - они? – Тийна поморщилась от боли, когда советник затянул последний узел, но не стала выражать своего неудовольствия.
- Предсвященник Рбон и Предсвященник Чавы. Они давно крутились вокруг Чета, еще когда Тиерн был… Первосвященником. И если бароны могут тебе уступить – в конце концов, можно будет пообещать им, каждому в тайне, что именно он станет Наместником, - то Предсвященники не станут тебя слушать.
- Кто будет еще?
- Так, ничего не значащие люди. Их не стоит брать в расчет, в них нет никакой силы. Их позвали лишь для того, чтобы никто более не догадался, что эти четверо делят власть меж собой.
- И ты говоришь – они ничего не значат?! Они уже что-то значат, раз скрывают от прочих такое важное дело… не бывает ничего не значащих людей! Мой отец так думал; и где он теперь? Он воевал вместе с сонками, но он пренебрегал ими, всегда думал, что они – всего лишь сонки, а он – регеец, пусть самый ничтожный из них и обедневший, но регеец! Они не простили ему такого унижения. Где он теперь, я тебя спрашиваю?
- Ты приказала его убить, - произнес советник. Впервые он смотрел ей в глаза прямо, не избегая её взгляда, и она поняла, что он догадался, кто разбил статую. А это плохо, ой, как плохо, пронеслось в её голове тревожной ноткой. И почему-то вспомнился прощальный взгляд Чиши, не предвещающий ничего доброго. И вспомнилось, что когда-то давно, в детстве, она слышала от сонских старух, нянчивших её, что Чиши умеет так проклинать, что ни одному другому божку и не снилось.
«Нет! Нет! Ничего этого не будет… Что он может, этот козлоногий урод?!»
- Идем, - сухо произнесла она, отворачиваясь. – Нам нужно приготовиться. И не забудь – если ты очень постараешься, то уже сегодня наденешь шапку Первосвященника.
…В зале, наскоро приспособленном для совета, было сумрачно и тихо. Внизу, под ним, располагался подвал с кухней или прачечной, и горячий влажный воздух нагревал его, и капли воды осаждались на каменные серые стены и стекали вниз.
Посередине зала стоял круглый стол, огромный, как озеро. И посередине его на блестящем блюде, как издевательство, была выставлена голова Чета. Одного взгляда на неё Тийне хватило, чтобы стало жутко, и за спиной послышались смешки и издевки. А что, если через миг её голова украсит этот стол так же, как и голова её глупого отца? Такая мысль пришла к ней только что, но она упрямо сцепила зубы и отвернулась, стараясь не глядеть на посеревшую кожу и жемчужный свет, льющийся из-под полуприкрытых век. Ирония судьбы, этот чудовищный стол! Тийна узнала его – обычно он служил её отцу в тех случаях, когда он хотел показать своим верным сонским слугам, как он любит их. Тогда он собирал их всех вместе, и они пьянствовали всю ночь. Иногда он дарил им какие-нибудь ничего не значащие подарки, преподнося их как высокие награды. Сонки радовались и хвастались потом друг перед другом, а Чет смеялся и называл их тупоголовыми ослами. Сонки не умели читать; а на тех медалях, что обычно им жаловались, были написаны какие-нибудь красивые карянские слова. Чет утверждал, что эти ордена он добыл в бою, и раньше они принадлежали карянской знати, но это была неправда. Тийна не раз еле сдерживала смех, читая на груди важного барона что-нибудь типа «первый стремянной» или «младший помощник садовника». И вот этот стол, видевший столько унижений сонков, даровал такое жуткое унижение ему самому, и его голова смотрит мертвыми глазами на тех, кто его окружал, и губы мочат, не смеются, а они, те, кого еще вчера он называл дураками, сегодня уже отнюдь не дураки, и говорят в его присутствии, не стесняясь его и не спрашивая его мнения.
Сегодня они пришли без этих смешных медалей. Может, Шут над ними сжалился и прочел, что написано? Или награды почившего царя перестали быть для них ценны? Наверное, так. Ощущая на себе тяжелые взгляды, Тийна поняла, что эта нарочитая скромность предназначена специально для неё. Для того, чтобы она поняла, что она так же обесценилась в их глазах, как и эти металлические украшения…
Тийна, не в состоянии пошевелиться от тяжести надетой на неё одежды, сидела на кресле, которое специально для неё принес советник, и эти четверо, те, кого назвал советник, сверлили теперь её взглядами, не зная, чего им ожидать от неё. На совет она явилась, как и было ею задумано, похожая на сонскую принцессу-девственницу, и её скромно потупленный взор, лицо, повязанное под подбородком тонким прозрачным платком, благопристойная вуаль, скрывающая её лоб , никак не вязались с тем, что она предложила, и уж тем более с тем, что она осмелилась влезть в те дела которые испокон веков считались мужскими.
Рядом с ней за столом по обе стороны сидели некие люди, которых советник не потрудился ей представить. Так, мелочь; мелкие падальщики те, кто довольствуется крошками, падающими с хозяйского стола. Они не претендовали ни на что; они пришли сюда просто для того, чтобы успеть урвать кусочек, когда сильные мира сего начнут рвать на части большой пирог.
Советник примостился позади её сидения. Предстоящий совет словно вдохнул в него свежие силы, и Тийна его не узнавала. Теперь это был сильный и ценный союзник.
- Вон тот барон Рваола, - шептал он на ухо Тийне, указывая тайком на статного старика, крепкого и дюжего. Старый воин, закаленный в боях, он не побоится оспорить трон у кого бы то ни было. – Я слышал, что уже есть люди, верные ему. Если он выйдет отсюда с решением, которое его не устроит, они нападут на того, кто расстроил их барона. А этот – барон Длодик. Это его собирается убить Рваола. Тебя они в расчет не берут. У дверей дежурит его человек… и если ему не понравится то, что произойдет здесь, то человек этот быстренько взбежит на северную башню – оттуда хорошо все видно на многие мили вокруг! – и зажжет хворост, перемешанный с гамбовой золой. Пойдет дым, зеленый и густой. Его не перепутаешь ни с каким другим. И потом люди, что теперь ходят по дворцовой площади, просто перережут всех, кто выйдет отсюда, кроме своего господина. Так что если ты хочешь остаться жива сегодня, тебе нужно быть очень убедительной – или отказаться от своей затеи… Впрочем, говорить буду я.
- Мы собрались сегодня, - тяжким густым басом произнес один из баронов, тот, кого советник не представил Тийне, - чтобы решить, - он кинул взгляд в центр стола, и тут же отвел глаза словно ожегшись, - что делать…
Оратор запнулся, словно не знал, как благозвучнее произнести свою речь, но тут же нашелся и продолжил, но уже не так торжественно и напыщенно, как до того, зато прямо и понятно, как того хотелось всем окружающим.
- Мы пришли сюда выбрать нового царя, - выпалил оратор. – Того, кто устроил бы всех. Того, кто прекратил бы распри и пресек беспорядки. Того, за кем пошла бы армия. Он должен быть достоин во всех отношениях. Вместе с царем мы должны подумать и о том, кто станет Первосвященником – не зря, не зря Чиши разбился! Это знак того, что он против того, что никто большее не слушает его!
Люди, сидящие вокруг стола, оживились, задвигались заинтересованно, им лишь одна Тийна осталась сидеть тихо и безучастно, так же скромно потупив глаза. Казалось, она сидит здесь просто как некий атрибут, как кукла, как некто, кого позвали только из соображений каких-то формальностей. Она и голова того, кто еще вчера был полноправным властелином Эшебии…
- Я предлагаю, - внезапно произнес советник, и бароны с удивление перевели на него свои взгляды, - сделать нашей царицей принцессу Тийну. Это было бы удобно всем. Тем более – это законно, она наследница Чета.
- Что?! – прорычал барон Рваола. Голос у него оказался на редкость приятным, твердым и мужественным, и ни единая скотская нотка не испортила его звучания. – Что?! Девку – на трон?! Ты в своем уме?! Или ты лишился головы вместе со своим царем?!
- Напротив, - ловко парировал советник. Барон угрожающе положил руку на оружие, но это не испугало обыкновенно робкого и тихого человека. Он был на подъеме. – Я сегодня как никогда долго думал, и пришел к выводу, что принцесса нам нужна именно как правительница.
Тийна раскрыла было рот, но он пребольно сжал её руку, лежащую на подлокотнике кресла, так, что хрустнули пальцы и все кольца впились в кожу, и она сглотнула вертевшиеся на языке слова.
- Чет предал нас, - жестко произнес советник, обводя присутствующих твердым взглядом. – Я знаю, вы не очень-то жалуете меня, но сегодня прошу меня выслушать.
Я знаю, многие из вас считают, что мы ведем недостойную жизнь, - Тийна едва не лопнула от злости, когда услыхала из его уст слова, которые сама хотела сказать, да и говорила утром! – И есть шанс все исправить. Можно покинуть Эшебию и вернуться в Мирные Королевства. Приезжий принц сделал принцессе предложение, и ему было все равно, что она – из сонков. Он не знает, что это не так, и для него она – сонская принцесса.
Бароны зашевелились, загалдели. Тийна сидела бледная, потупив взор, и губы её пылали. Да как он смел! Он предлагал её, как уличную девку, как вещь, как..!
- Это ли не удача? – продолжал советник, воодушевленный. – Чет не хотел брать нас с собой в Пакефиду – что ж, мы тоже подумали, что нам не по пути! Мы сделаем так, уважаемые бароны – мы отдадим приезжему эту девушку и с почтением предложим ему наследуемый ею трон. Пакефида далеко; счастливый молодожен уедет к себе домой, увезет свою молодую жену – заметьте, она из сонков! – советник ликующе указал на Тийну, не поднимающую глаз. – А здесь мы убедим его оставить Наместника, - советник многозначительно обвел присутствующим взглядом. – Человека достойного во всех отношениях и знатного…
- Что за чушь?! – взорвался нетерпеливый барон. – Зачем ты все это говоришь тут? И к чему нам Наместник, если просто можно стать полноправным королем?!
- Королем? – подхватил советник участливым голосом. – Полноправным? И надолго ли?
- Что ты имеешь ввиду?
- Много ли у тебя воинов, славный барон? Много ли верных людей, готовых стать под твои знамена?
- Достаточно для того, чтобы я мог заявить – вы меня не проведете!
- А у тебя, юный барон Длодик? Много? И у тебя, и у тебя – у вас же у всех есть верные люди, те, кто не пожалеет и жизни за то, чтобы верно послужить своему господину?
- Да куда же ты клонишь?!
- А туда, - ответил советник, - что как бы много ни было у вас людей, они все-таки смертны, и могут ненароком поубивать друг друга. А еще я слышал, - он хитро прищурился, - что у пакефидца тоже есть люди. И не только люди – подумайте о его государе, о Драконе! Думаете, понравится пакефидцу, если его невесту, деву царских кровей, кто-то ненароком обидит, ну, например, скажем, голову отрубит? Или просто выгонит из той страны, где она стояла у трона?
- Прирезать щенка! – кровожадно выкрикнул юный претендент.
- Тс-тс-тс, - советник защелкал языком, качая головой. – А Дракону понравится, если его наследника прирежут как собаку?! Нет, говорю вам. Неужто забыли, как яростны бывают Драконы, когда обижают их детей из людей? Нам нужно отдать ему царевну.
Бароны переглянулись; похоже, это не приходило им в голову.
- И потому, - продолжил советник, - мы ему скажем, этому пакефидцу, что да, царь мертв, но принцесса – нет, она ни в чем не виновата, более того – она наследница, и страна принадлежит ей, а значит, и ему! Бери их, о, великий! Такой дар оценит кто угодно, и не станет нам мстить за мертвеца.
- Но женщина – на троне? – взревел неукротимый Рваола. – Кинф?! Это противно богам!
- Чьим богам?! – тут же встрял советник. – Чьим богам?! Пакефидским? Тем, кому поклоняются проклятые регейцы? Или эшебским, тем, которые прокляли нас и обрекли на безрадостное существование в этой холодной поганой стране?! Или мы уже забыли о том, что нашим отцом издревле был Чиши? Разве он хоть слово сказал против кинф? Нет. Разве не венчают наши принцессы головы самых храбрых рыцарей? Разве наши принцессы не благословляют воинов перед битвами?! Разве не из рук женщин мы привыкли получать самые славные дары?!
Так отчего же мы, следую покоренным нами эшебам и карам плюем в сторону женщин-кинф? Отчего вторим им, словно это не мы, а они разгромили их армию и разорили страну?!
Отчего мы не осмеливаемся перечить воле чужих богов, которым нет до нас никакого дела?!
Что за беда – просто вычеркнуть из тех законов, которым мы следуем, те законы, что эти неумытые эшебы с из размалеванными мордами как-то вбили в наши головы и заставили им следовать? Представляю, как взбесится вся из знать, оставшаяся без штанов, а теперь еще и без слов, завещанных им их божками! Они мигом почуют, что страна больше не принадлежит им, и это собьет с них их высокородную спесь!
Бароны молчали; Тийна с трудом сдерживала ликование задыхаясь в тесных одеждах – каков хитрец! Такое не придумала бы даже она сама!
- Но если мы сделаем так, как ты говоришь, – нерешительно произнес Рваола, - где гарантия того, что принц, приехав в Мирные Королевства, не пришлет своего Наместника?
- Вот! – советник многозначительно поднял палец. – Вот о чем вам надо думать! Нужно думать о том, как бы улестить принца, как бы этак влезть ему в душу, чтобы он и помыслить не смог о каком-нибудь своем человеке… Здесь не знают Драконового золота, это правда, но и здешнее золото ничуть не хуже. И его много! Если приезжему наплести с три короба, наобещать.!!
- Но если ты так все рассчитал, - подозрительно произнес барон, - если все так тщательно просчитал, то почему говоришь нам об этом? Почему сам не идешь к принцу, почему сам не претендуешь на титул Наместника?
- Потому что я не желаю быть Наместником, - жестко сказал советник. – Я хочу стать Первосвященником. И если вы обещаете мне его шапку, то я со своей стороны обещаю вам, что замолвлю за каждого из вас словечко перед пакефидцем. В новом государстве наверняка нужно много толковых людей, чтобы управлять им как следует. Ни в одной провинции нет толкового правителя, никто не интересуется ни шахтами, ни кузнями, ни стадами…
Теперь оживились даже те, кто ни рассчитывал на крупную наживу, и кто в начале разговора уныло скис, услыхав предложение советника.
- А что ты собираешься делать с теми, кто бродит у границ и кому нет дела ни до приезжего принца, ни до того, что сделает разъяренный Дракон с тем, кто на него посягнет? – спросил вдруг Рваола, и советник в недоумении обернулся к нему. – Да, да, я говорю о том Зеленом Бароне, на флаге которого изображен белый конь, и который уже давно является полноправным властелином трех городов у западной границы Паондлогов. До тех пор никто не обращал на него внимания, а меж тем он собрал большую армию, и всякий раз, когда наши сборщики податей осмеливались сунуться в те города, он убивал их всех и исчезал, всякий раз как по волшебству оказываясь именно в том городе, к которому подходили наши войска. И мы вынуждены были отступать, потому что любой из нас уступал ему по численности армии! Его мелкие служки снуют меж этими городами беспрепятственно, с каким-нибудь десятком толстожопых крестьян, кое-как вооруженных вилами, и собирают те подати, которые нам предназначались, а мы вынуждены стоять и смотреть на это, потому что за спиной у этого ощипанного петуха всегда виден Зеленый Барон, который вмиг догонит того, кто нападет на его слугу, и отомстит! Есть у тебя армия, чтобы справиться с ним? А он, смею тебя заверить, уже знает о падении Чета, и теперь наверняка будет претендовать на трон. Ему безразличны наши договора, и если мы сейчас не выберем того, кто действительно сможет противостоять Зеленому Барону, то твой пакефидец мало чем поможет.
- О том я и говорю, - подхватил советник. – Вас здесь много, и вы говорите мне, что не можете справиться с одним человеком?! Зеленый Барон разбивал одного из вас, и остальные отступали в испуге. А если каждый из вас приведет своих людей к его городу? Если каждый из вас по очереди нападет на него? Многочисленные стычки ослабят его огромную армию, и число его воинов понемногу сравняется с числом наших воинов. Затем один из вас, могучие бароны, или вы вдвоем, нападете на него и добьете.
- Вдвоем мы, объединив наших людей, справились бы с ним непременно, - ответил Длодик. – Но покажи мне того человека, который заставил бы наших людей, непримиримых противников, встать под одно знамя? Каждый из них присягал нам. И каждый знает, что такое воинская честь.
- Для этого есть я, - негромко произнесла Тийна, до тог молчавшая, и все взгляды обернулись к ней. – Я смогу повести ваших людей в бой, я смогу объединить их. За мной они пошли в подземелья Палачей, презрев опасность и смерть, за мной пойдут и против Зеленого Барона. И клянусь вам, ни один из них не вспомнит о том, что законы этой страны велят казнить женщин-кинф!
Бароны молчали, пораженные. Они прибыли издалека, и не слышали о том, что творится в столице. Весть о кончине Палачей повергла их в суеверный ужас и трепет перед принцессой.
- И что же теперь? – произнес наконец один из них.
- Готовьтесь к походу! – велела Тийна.
… С совета все вышли вместе, и барон Рваола, хмурый, как пасмурное небо, небрежно махнул рукой своему человеку, отменяя приказ. И тот так и застыл на месте, вытаращив глаза в недоумении. Барон явно был недоволен, но не велел поднимать бунт. Что же это значит?!
- Что за Зеленый Барон?! –шипела Тийна, вцепляясь ноготками советнику в руку. – Отчего я никогда о нем ничего не слышала?!
- Оттого, моя ясная, - ответил советник елейным голосом, - что отец твой был отвратительным царем. Его занимало лишь положение его в обществе, его гарем, его богатства, и совсем не интересовало то, как всего этого – и положения тоже, - можно добиться. Он лишь орал да раздавал пинки, пыжась, чтобы казаться больше и значительнее, и боялся, смертельно боялся настоящей драки! Когда барон еще был слаб и его можно было б победить, твой отец посматривал на него с опаской, потому что знал, что многие воины останутся на поле битвы, и это незамедлительно вызовет бунт, а подавить его сил у него уж не доставало – и духу, моя ясная, он смертельно боялся! С его-то характером он не вызвал популярности в сердцах своих подданных!
- Что ты несешь, мерзавец! – Тийна пребольно вцепилась остренькими ноготками в его руку, раздирая до крови кожу. – Мой отец был великим полководцем! Он завоевал Эшебию!
- Сонки завоевали эту страну, - озлился советник. – Сонки, а не твой отец. Мы были великими воинами, и нас было много. И удача была на нашей стороне – когда мы подошли к столице, в рядах защитников нашелся предатель и открыл нам ворота в ту самую ночь, и провел к сердцу замка, где укрывали королевскую семью. Если бы не смерть короля, которого на пиках выставили на всеобщее обозрение перед сражающимися, нам никогда не сломить бы каров!
Тийна молчала , потрясенная. Все происходившее так давно рисовалось ей вовсе не так…
- Твой отец, - безжалостно продолжал советник, - был прекрасным вруном. Его речи дурманили, и он говорил такое, что ему хотелось верить. Поэтому сонки не щадили своих жизней для него. Но как только мы поняли, что все его обещания – это всего лишь ложь, верность наша пошатнулась, и рвение – тоже.
- Вот как, - произнесли тихо Тийна. – Отчего же ты, советник, допустил это? Отчего не посоветовал отцу как следует себя вести?
- Оттого, ясная моя, что он не желал слышать меня и моих советов о том, как жить в завоеванной стране. Ему мила была лишь Пакефида, он страстно хотел вернуться, а Эшебию он хотел лишь ограбить и тем завоевать себе денег для того, чтобы воевать с Мирными Королевствами.
- Теперь все изменится! – решительно произнесла Тийна; да, непременно! В самом деле – зачем бежать вновь в Пакефиду? Чтобы там быть прислужкой для Дракона? Нет! Она построит себе новый дом и новое государство здесь! И все будет устроено по её желанию и воле, и она здесь провозгласит себя богиней…
…Савари дремал в кресле под окном – неожиданно выглянуло солнышко, теплое и по-настоящему весеннее, живое, и он разомлел под его лучами. Сначала он еще с интересом наблюдал за возней внизу – какие-то люди приезжали, гордо развернув свои знамена, широкие и порядком замызганные полотнища с истрепанными, рассыпающимися краями, с нарисованными грубо и страшно мордами невиданных свирепых зверей… гонцы соскакивали со взмыленных лошадей, разгоряченные не меньше, чем сами лошади, а вслед за ними въезжали те, за кем они были посланы. И веселое солнышко играло яркими слепящим бликами на грубых и тяжелых доспехах, начищенных раз в кои-то веки, и султаны их конских пышных хвостов развевались над горящих огнем шлемах на крепких сонских головах, и не было ни единой бесполезной побрякушки на коричневых и серых куртках прибывших господ – а то были, несомненно, господа, знатные сонские рыцари. Спутать их с простыми солдатами было невозможно. Виноват ли в том блеск их глаз – опасный и свирепый, - или шрамы, уродующие и без того безобразные от жестокости лица, или высокий рост и своеобразная стать дикарей-повелителей, слишком близких к природе, а оттого грознее и страшнее любого другого повелителя, кто знает?
Так или иначе, но Савари наскучило зрелище военного парада сонков, и он понемногу задремал, все размышляя о том, в честь чего бы это столько людей пожаловало сегодня в столицу.
Разбудил его оглушительный грохот – то пинком вышибли дверь, и целая толпа ввалилась в покои. Покуда сонный маг хлопал глазами и нащупывал свой посох, они вошли уже в покои, отведенные приезжим, и чернокожие рабы по знаку Натаниэля поспешили прикрыть плотнее двери в спальню Кинф, чтобы шум не потревожил сна госпожи, да и так, на всякий случай...
Впереди всех пришедших была принцесса Тийна, и Савари подумал было, что её грозный вид не предвещает ничего хорошего. На ней было королевское парадное облачение – Савари без труда узнал и кольчугу, которую когда-то носил Крифа, и его легкий шлем с искусно выкованными по бокам крыльями голубой радужной бабочки, покрытый драгоценной эмалью, и плащ из шикарной фиолетовой тонкой кожи с широким воротом из тонких золотых лент, переплетенных искусно и прекрасно.
Узнал этот шлем и плащ и рыцарь Горт – до сих пор незаметный и безмолвный слуга, он вдруг выступил из тени, крепко сжимая рукоять меча, словно тот мог самостоятельно выпрыгнуть из ножен и наделать неописуемых бед. Это судорожное движение не укрылось от внимания Тийны, она недобро усмехнулась, глядя на перекошенное лицо рыцаря.
«Несомненно, он тоже служил при дворе Короля Андлолора, - подумала Тийна. – Хорошенькое дело, замок полог врагов!»
Старик тоже нахмурился.
- Сегодня госпожа прекрасна и грозна, как никогда, - отметил он, стараясь придать своему голосу как можно более язвительное выражение. – Только, моя ясная, тебе не положено бы носить этих вещей. Даже по ту сторону гор Мокоа знают, что фиолетовый вправе надевать лишь знатные люди. А этот шлем, моя ясная, шлем голубой бабочки, когда-то надевал наследный принц. Это очень древняя вещь, прекрасная моя госпожа. Она принадлежала великим королям древности, и первоначальник рода Андлолора, еще не будучи королем, впервые надел этот шлем себе на голову.
Тийна рассмеялась, закинув голову.
- Думаю, ты откажешься от своих слов, старик, когда узнаешь, что я теперь королева Эшебии. Пройдет каких-нибудь сто лет, и никто не вспомнит, что я была дочерью угольщика. И мои потомки будут носить эти вещи без всяких сомнений.
- Пусть так. Наверное, так оно и будет. Только, моя ясная, эти вещи не для похода, в который ты, без сомнения, собралась – и плащ, и шлем надевали на коронацию. Увы, ты никого не напугаешь своими блестящими доспехами.
- Зачем ты мне все это говоришь, старик? Оттого, что тебе невыносимо видеть почитаемую тобой реликвию не на потомке Андлолора? Не пытайся сделать вид, что знаешь об этой вещи понаслышке, старик. Что бы не сказал твой язык, твои глаза тебя выдадут. Я вижу боль и беспомощность в них. Я знаю, что ваш господин на самом деле – госпожа, и принадлежит она к роду, который правил когда-то Эшебией. Когда-то. Но меня это не смущает; напротив – всегда мечтала породниться с кем-то знатным. И потому сейчас я пришла сюда вовсе не за тем, чтобы причинить вам вред. Я пришла сказать моей невесте, что отправляюсь на войну, - Тийна гадко усмехнулась, и Савари вздрогнул от услышанного, - а она пусть ожидает меня, как и полагается любящей женщине. Вам окажут такое почтение, каких вы заслуживаете. Можете прогуливаться по замку, вам не будут чинить препятствий, - Тийна еще раз недобро усмехнулась. – Мой гардероб к услугам высокородной госпожи Кинф. Наверное, ей неприятно ходить, натуго перебинтовав грудь? Скажите ей, что это теперь не обязательно.
Савари дрожал от ярости; его глаза сверлили недобрым взглядом Тийну, но та лишь ухмылялась, потешаясь над его беспомощностью.
- Прощай, старик, - произнесла Тийна. – Ты смешон и жалок. Оплакивай никчемные побрякушки, пока я завоевываю мир.
Тийна ушла, даже не спросив, где Кинф. Смолкли её шаги за дверью, услужливо прикрытой за нею сонками, и Савари перевел горящий взгляд на рыцаря Горта.
Рыцарь был бледен; лицо его дрожало словно от сильного холода.
- Священная голубая бабочка! - только и смог сказать Горт. – Королевская реликвия теперь на голове низкой по рождению девки!
- Это не самое горькое, мальчик мой, - пробормотал Савари, - не самое!
Казалось, старик был подавлен случившимся, словно рухнули все его планы, и рыцарь недоумевал его спокойствию оттого, что он так спокойно отнесся к тому, что королевская корона теперь на голове самозваной принцессы.
Тем временем в покои зашли служанки, перепуганные и тихие, как тени. Несомненно, их прислала Тийна, издеваясь. С собой слуги принесли женское платье, которое выбрала для Кинф Тийна, как выбрал бы для своей невесты туалет знатный жених-господин, и кое-какие украшения. Савари с усмешкой наблюдал, как женщины раскладывают туалеты и выставляют на столике перед зеркалом помаду и драгоценную пудру.
- Что же, - недобро произнес старик, - ты сама выкопала себе могилу, ясная…
Покои все наполнялись слугами; важные сонки, на вытянутых руках перед собою несущие на бархатных подушках красивые браслеты и диадемы, кланялись Савари и тут же о нем забывали, занимаясь своими делами (несомненно теми, что поручила им Тийна), поспешно устанавливали больше зеркал, так много, словно одного было недостаточно для того, чтобы себя в нем разглядеть, окна поспешно обметали пушистыми метелками и устанавливали на них разномастные вазочки с цветами, некрасивыми – зато все же с цветами. Комнаты спешно приводились в такой вид, словно в них вот-вот поселится капризная кокетка.
Вся эта возня не могла не разбудить Кинф, и она, наряженная мальчиком, появилась на пороге комнаты, где возились прилежные сонки.
- Что это означает? – резко спросила она. При её появлении сонки отвесили ей церемонный и глубокий поклон – но как женщине, подчеркнуто низко опустив колпаки до земли, и не встав на колено, как это полагалось при поклоне рыцарю. Савари усмехнулся в усы, глядя на разыгрывающийся спектакль.
- Тийна прислала своих людей чтобы они угодили тебе и служили, как ты того заслуживаешь, - ответил он. – Она узнала, что ты женщина. Но её это не смутило.
Кинф напряженно сдвинула брови. В глазах её сверкнул красный отблеск демона, которым она была одержима, и который обеспокоился – а не откажется ли возлюбленная от Кинф.
- Не беспокойся, - сказал Савари, угадав эти мысли, - она даже рада, что ты не принц Зар, а принцесса Кинф. Она велела своим людям оказывать тебе такой почет, которого ты заслуживаешь, и велела передать, что отправляется на войну, а тебе, её невесте, полагается ждать её дома.
Кинф вспыхнула от стыда, но смолчала.
Тем временем служанки с поклоном протянули ей платье и покрывало, и Савари согласно кивнул:
- Переоденься.
*****************************
А Тийна? Что Тийна?
А что – Тийна? Эта дама, едва вышла из комнаты Кинф, тотчас же забыла о её существовании. В конце концов, были вещи и поважнее!
Например, война.
И что это за таинственный Зеленый Барон, который захватил самовольно власть в богатых западных землях? Шутка ли сказать – три серебряных рудника, и сколько еще мелких, богатых железом, медью и прочими сокровищами? Не говоря уж о том, что за озером Итлоптаор располагался золотой рудник, большой и богатый настолько, что о нем во всей стране известно?!
Советник, клевавший носом, ехал рядом. Он был не большой умелец воевать, и наездник плоховатый – бывают же среди сонков такие! - но его страсть к Тийне велели ему, как и прочим солдатам, напялить доспехи поверх стеганой походной куртки, и трястись в седле рядом с госпожой. Тийна смотрела с издевкой на его бледное лицо с кругами под глазами и злорадно думала – давай, голубчик, растряси жирок! А то много у тебя его накопилось, и на сонка-то ты не похож.
- Расскажи-ка мне об этом лесном бароне, - распорядилась она; они ехали целый день и подъезжали к маленькому поселку у самой границы Паондлогов, и там решено было остановиться на ночлег. Остановки бы и не было – в конце концов, что за беда, сонки не раз бросались в бой, целую ночь перед этим прошагав! Но как на зло разыгралась непогода, и нежная весна вдруг превратилась в жестокую зиму, заметающую все колким снегом. В такую погоду не то что человек – лошадь замерзнет насмерть или потеряется в непролазной чаще Паондлогов, чуть отступив в сторону от протоптанной дорожки.
- Что ты хочешь знать? – синими дрожащими губами произнес советник, насилу открыв слипающиеся глаза.
- Кто он? Откуда? Как зовут его?
- Зовут его лордом Террозом – так, по меньшей мере, его кличут в народе. Может, врут.
- Лорд Терроз? Что за имя такое? Сонк он или кар?
- Ни то, ни другое, - ответил советник. – Имя, конечно, карянское, но он из сцеллов. Такой маленький народец, что раньше жил охотой и рудокопством. Странно вообще, что люди говорят, будто он сцелл. Сцеллы на моей памяти никогда не брали в руки оружия, разве что охотничьи ножи. Их боги давным-давно запретили им две вещи – убивать людей и жениться на иных людях, нежели на своих соплеменниках. Но, все же, думаю, он полукровка – нарушили же они запрет богов насчет оружия! Могли нарушить запрет и насчет свадеб…
- Сцелл?! Тот, кто никогда не брал в руки оружия вдруг взял его, да еще и за правильный конец – а вы, сонки, не можете отнять?! Интересно!
- Да, так; но, думаю, это не спроста. Его имя означает на языке карян «Долгожданный». Видно…
- О чем только думала его мамаша, нося его в своем брюхе и подарив ему такое имя? – грубо перебила советника Тийна, пропустив мимо ушей слова об исключительности лорда. – Или он сидел там дольше обычных людей? Ну, ничего! Мы быстренько заставим этого Долгожданного позабыть о его исключительности!
Советник лишь покачал головой с сомнением, но смолчал.
На въезде в поселок, как и в любом лесном глухом поселении, их встретил высокий забор да недовольный страж – кому охота было вылезать из теплой сторожки, заметенной чуть не по самую крышу снегом, от жарко горящей печи и подогретого доброго вина, открывать ворота, пусть даже и принцессе?!
Буран тем временем разыгрался не на шутку; с западной стороны поселка, под защитой вековых деревьев, сонки торопливо устанавливали свои походные шатры из серого лучшего толстого войлока, а Тийна, советник и бароны с приближенными лизоблюдами решили устроиться в деревне.
Скоро, раздуваемые жестоким обжигающим ветром, затеплились костерки, на которых босыми ногами плясали бешеная девка-зима, и потянуло дымом. Поселок притих, пережидая непогоду.
- Эх, что за беда – носиться по такой погоде по лесу! – ворчал стражник, провожая путников к харчевне. Фонарь его качался из стороны в сторону, словно ветер решил отнять его у человека, и лица покраснели от многочисленных уколов снежными иголками в щеки. – Под вечер принесло еще одного путника – вот кто безумец! Один, по лесу… правда, он в рубашке народился. Пережил ночь в таком буране, не замерз, да еще и день продержался, и дошел до людей…
В харчевне, куда проводил их страж, было немноголюдно и жарко. Лесорубы - в основном это они коротали здесь ненастный вечер, - курили трубочки, устроившись у жарко горящего пламени камина, да вели неторопливые беседы. Хозяин, толстый краснощекий весельчак с пышными усами, натирал до блеска свою стойку белоснежным полотенцем, мясо в печи подрумянивалось, распространяя манящий волшебный аромат, доброе вино в бокалах сверкало так, что сердце радовалось, и буран за окном казался игрушечным, вроде тех, что случаются в иных стеклянных огромных шарах с маленьким игрушечными домиками внутри, стоит их потрясти хорошенько.
Сонки, ворвавшись в натопленный зал, тотчас пробежали по всем углам, выискивая опасность, грубо пихая людей, будь то нечаянно или нарочно, но ничего не нашли. Советник и Тийна потребовали лучшие места – разумеется, поближе к огню, но так, чтобы запах дыма не мешал их ужину, - и еды побольше, а за одним и комнаты для ночлега. Бароны ужинать не стали; нарочно хмурясь, они потребовали поднять им еду в комнаты и за тем ушли, откланявшись.
- Они недовольны, - отметил советник, проводив баронов взглядом. – Того и гляди, перегрызутся. Или нам глотки перережут. Ты понимаешь, что если, не приведи боги, мы проиграем этому треклятому Зеленому Барону, они сожрут тебя вместе с твоим красивым шлемом? Победа – это наш единственный шанс. Иначе их люди, сейчас ночующие вместе, возможно даже в одних шатрах, сцепятся меж собой, как только бароны выведут из игры тебя, и тогда..!
- Ты преувеличиваешь, мой друг, - беспечно ответила Тийна, откинувшись на спинку кресла. – Есть и другие выходы - в случае поражения. Я, например, один четко вижу. Убить обоих баронов, а их людям сказать, что это сделали лазутчики Зеленого Барона. И тогда все их люди пойдут за нами на край света, даже если мы проиграем… А с чего ты вообще взял, что мы проиграем? Чем так примечателен этот барон?
- Да ничем, кроме своей огромной армии, - ответил советник. – Огромной и непобедимой.
Путник в углу, который, казалось, спал непробудным сном, чуть шевельнулся, словно прислушиваясь, и Тийна бросила на него внимательный взгляд. Но разинутый рот, пускающий через толстую губу слюни, сопящий громко нос и шляпа, сползшая на самые глаза, убедили её в том, что этот олух не то что подслушивать – он и понять-то не сможет ничего, даже если что и услышит. Да и не слушает он, а храпит на весь дом. Верно, тот путник, что родился в рубашке, вспомнила она, что не погиб в буран в лесу. Да, дуракам всегда везет…
К утру буря утихла, снег улегся, и на небе над темным вековым лесом снова показалось солнце, выглядевшее страшно виноватым оттого, что позволило такое безобразие, а оттого бледное. Сонки сворачивали свои шатры и были возбуждены; они славно отдохнули, до долины Зеленого Барона оставался день пути – возможно, ночью предстоит веселенькое дельце! Наконец-то дельце, наконец-то что-то привычное! А не эти многочисленные политические дворцовые ухищрения… Да и бароны выглядели довольными. О чем они говорили ночью (и говорили ли вообще) – никто не знал, но с утра они были более дружелюбны друг к другу, и Длодик даже изволил похлопать своего извечного соперника дружески по плечу – небывалое дело! И люди их приободрились, и с большей симпатией посмотрели друг на друга. А что, ничего, кажется, ребята…
К Тийне подскакал веселый сотник – его невероятно огромные уши горели от мороза, и нос был похож на переспелый помидор, а на голове словно пожар, пылали огненно-рыжие волосы.
- Тут человечек нашелся, - крикнул он, шмыгая своим разбухшим помидором, - который берется провести нас короткой дорогой. Клянется, что не врет. Это тот, что пришел вчера в бурю и не замерз. Просит немного говорит, что зарабатывает себе на жизнь проводником.
- Этот, что родился в рубашке? – припомнила Тийна. – А ну, тащи его сюда!
Его и притащили; человек, все так же спрятав глаза под широкими полами шляпы, выставив зубы поверх нижней губы, как заяц или бобер, поклонился до земли, и что-то забубнил под нос.
- Да говори же понятно! – раздраженно рявкнула Тийна, еле сдерживая лошадь – отчего та вдруг занервничала? Волками, что ли , пахнет от этого несуразного типа? – Эй, кто-нибудь! Поясните, о чем лопочет этот идиот!
- Он говорит, - встрял всезнающий сотник, - что до места, куда мы идем, есть короткая дорога, всего полдня пути. По ней он и пришел в поселок. Он покажет.
- А карта у него есть? – поинтересовалась Тийна. Дурачок под шляпой нелепо хрюкнул и закивал согласно головой.
- Он говорит, что есть, - перевел помидор, – да только он её не отдаст, потому что это его хлеб.
- Мы что, спрашивать будем?!
Бродягу подхватили и вытрясли из него все его нехитрое добро, среди которого была и карта. Тийна развернула её и внимательно осмотрела.
- Да, - протянула она, - если он не врет то к вечеру мы будем на месте, а ночью уже отпразднуем победу! – она швырнула бродяге его карту. – Ну что же, веди нас. Приставьте-ка к нему охрану получше чтобы не завел нас в глушь и не удрал! Если будет все, как обещаешь, получишь честную награду!
Однако проводник и вздумал сбегать; взгромоздившись на лошадь, он стукнул её пятками и неторопливо потрусил в чащу, туда, где среди наметенных снегов еле была видна тропинка Сильфов.
Ехали весь день; и Тийна не могла поверить своим глазам, когда увидела поселок или, точнее сказать, маленький городок на окраине Заповедной Чащи уже вечером – солнце еще раздумывало, остаться ли подольше на небе или все же уйти на покой, и его розовые лучи красиво очерчивали красными линиями домишки и притаившиеся сторожевые башенки, окрашивали в насыщенный коралловый цвет крепкую крепостную стену и старый засохший прошлогодний плющ, её обвивающий. Маленький поселок был превращен в добротную военную крепость, перегораживающую дорогу на север.
- Вот он, оплот Зеленого Барона, - торжественно сказал барон Рваола, подъехав ближе к Тийне. – Кажется, нас заметили. Это значит, что гонец уже мчится к западным городам во весь дух по дорогам, только ему одному ведомым, а сам Зеленый Барон готовится к схватке. Даже если б мы попытались просто проехать мимо, он не дал бы нам этого сделать, догнал бы и напал. Здесь у него не основные силы. Но и того, что здесь есть, хватит, чтобы крепко накостылять нам по шее.
Тийна зло осклабилась, наблюдая это вечернее великолепие.
- Каково! – воскликнула она. – Столица разрушается, не на что отстроить дворец. А тут строят укрепления и крепостную стену вокруг крохотной деревни, где живут неумытые крестьяне!
Тем временем в городке началось какое-то движение; на двух башнях, смежных с крепостной стеной, Тийна увидела изготавливающихся стрелков, с центральной башни в небо поднялся столб дыма – зачем гонец, если можно оповестить своих соратников так? – и какие-то люди, подобно муравьям в разворошенном муравейнике, забегали по стене.
- Готовятся к бою, - с каким-то удовольствием произнес Длодик. Он ненавидел неведомого Барона всей душой, но не мог не восхищаться его организацией дела. – Сегодня будет славная бойня!
Его маленькие злые глазки недобро сверкали, и Тийна подумала, что лучше бы им выиграть это сражение, не то советник окажется прав…
Тем временем солнце решило, что пора ложиться спать, и опустилось за кромку леса. Небо потеряло свой насыщенный розовый цвет, и стало бледного серого цвета, на фоне которого так хорошо видны были зажженные факелы.
- Нас заметили, - сказал Длодик, - и сейчас к на выйдет человек, чтобы узнать, чего мы хотим и вести переговоры.
Ворота, окованные железом, открылись (Рваола, знаток таранных атак, оценивал, много ли понадобится народу, чтобы поднять таран, которым наверняка можно будет пробить их, и по всему выходило, что много), и выехал человек на белом коне с развевающимся флагом в руке.
- Зеленый Барон собственной персоной, - определил Длодик. – Вон его зеленое знамя! Сам будет вести переговоры. Нам повезло, что мы застали в городе его самого, но то гонялись бы мы за ним по всем Паондлогам – могло быть и такое, - и тогда бы нам точно не сдобровать.
Тийна нетерпеливо выхватила подзорную трубу у советника и навела её на разбойника.
Демон!
В свете заходящего солнца Зеленый Барон, гордо сжимающий свое зеленое знамя, показался ей очень молодым и дерзким мальчишкой, с развевающимися по ветру каштановыми волосами и такими синими глазами, в сравнении с которыми небо в июле над сосновой рощей было серым, как весенняя лужа. Барон был крупного телосложения, но не полный, а стройный, широкоплечий и статный, высокий, длинноногий и узкобедрый; его ладони были наверняка широки и мощны, его плечи (сильные, широкие, самые надежные в мире!) обтягивала свободная простая куртка охотника, перетянутая на груди ремнями, но в своем простом опрятном наряде он казался краше всех господ в их золотых драгоценных побрякушках и бархатных одеждах. Его молодое лицо было гладко выбрито, а на губах застыла недобрая такая усмешка.
Тийна ощутила, как знакомый приятный холодок сбегает по груди вниз, к животу, превращаясь там в невыносимую страстную и жаркую истому, и не смогла сдержать стона. Отчего небо вдруг стало посылать ей мужчин одного красивее другого, стоило ей самой похорошеть?! И всегда – как врагов?
Но не только молодостью и красотой был примечателен Зеленый Барон, чистокровный сцелл по рождению.
Казалось, вся ярость небес, дарованная людям, умещалась на дне его красивых синих глаз, и брови изгибались так грозно, что в глаза его отваживался взглянуть далеко не каждый, даже самый отчаянный и смелый человек. Его прихотливо вырезанные тонкие ноздри вздрагивали словно бы от неукротимой злости, а губы, так красиво и четко очерченные, говорили о невыносимой жестокости, на которую был способен далеко не каждый! От его взгляда кровь стыла в жилах, и, казалось, даже на руках волосы становились дыбом от ужаса, когда Зеленый Барон пристально вглядывался в лицо врага.
Но сам-то он, наверное, ничего такого о себе не думал, и наверняка даже считал себя симпатичным парнем, когда брился по утрам.
Наверное.
Да только войска, ближе всего стоящие к выехавшему парламентеру, отчего-то попятились и отступили, словно не один человек стоял перед ними, а целая кавалерия с острыми копьями, и Зеленый Барон усмехнулся, лишний раз показавшись Тийне просто богом войны, и она снова не смогла сдержать стона, рвущегося из груди. Какой красавец!
- И это ваш знаменитый страшный Зеленый Барон? – произнесла она. Советник и бароны не заметили её возбужденной дрожи, и приняли её возглас за раздосадованный вопль. – Этот сосунок и есть ваш непобедимый Зеленый Барон?!
- Может, он все еще и сосет грудь матери, - огрызнулся Рваола, - да только это идет ему на пользу! И поверь мне на слово, что лучше сию минуту заполучить сотню стрел в задницу, чем встретиться с ним в бою один на один!
Тийну уже колотило от возбуждения; эх, ну что за невезение?! Отчего же этот мальчишка – её враг?! Такой юный и соблазнительный… такой неукротимый… Только б не заметили сонки, как она нетерпеливо ерзает в седле; не то в случае поражения они точно обвинят её в сговоре с Бароном…
- Я сама отправлюсь на переговоры с ним, - решительно сказала Тийна, распахнув плащ и подняв лицо к угасающему небу. Бог знает, что творилось в её голове, но она готова была совратить Барона прямо на поле боя! Честолюбивые мечты рисовали ей его пленного, которого она доставит в столицу связанного, в цепях – они прекрасно подойдут к его дикому лицу! Ни один мужчина не сможет устоять перед её красотой – даже непримиримые Длодик и Рваола теперь встали под одно – её – знамя! А сцелл ничем не отличается от прочих; тем более – такой молодой. Он еще не успел пожать плоды своей красоты, он еще не замечает страдания девушек, провожающих его взглядами, он еще с азартом играет в войну – правда, живым людьми, но все равно для него они как деревянные солдатики, и он расставляет их перед стенами своей крепости как перед горкой, сложенной из камешков на теплой завалинке перед домом отца…
Сонки ничего не успели сказать ей, и даже ревностно охраняющий её советник не успел возразить – она выхватила свой бело-золотой флаг из рук знаменосца и, подобно Зеленому Барону, гордо подняла его над головой. Ткнув пятками коня в бока, она помчалась навстречу ожидающему её противнику. Сердце её бешено колотилось; он сам сдастся ей, на её милость! Он не сможет устоять!
Вблизи Барон показался ей еще краше – и еще более устрашающе. Странно было б подумать, что эти руки только и годились ранее на то, чтобы подстреливать кроликов в лесной траве, да копать руду. Его синие яростные глаза были глазами убийцы, и теперь они с интересом смотрели на Тийну. Как ни странно, он не пал тут же к ногам её, плененный её чарами. Напротив – он усмехнулся насмешливо и презрительно, словно видел насквозь все её тайные мысли. Его надменность и самоуверенность пребольно резанули Тийну по сердцу, и она под его высокомерным взглядом почувствовала себя разряженной дурой. Впрочем, тут же утешилась она, он вполне мог блефовать. Все-таки он не совсем обычный человек… И она нарочно выше подняла подбородок, чтобы он хорошенько мог разглядеть её белоснежную соблазнительную шею, провела тонкими пальцами по выбившимися из-под шлема локонам.
- Кто ты такой и что делаешь в моих землях? – громко и, как ей казалось, величественно произнесла Тийна. Мальчишка, озорно прищурив яркие глаза, чуть не расхохотался ей в лицо.
- В твоих землях? – переспросил он, и голос его был так же дерзок и самоуверен, как и его вид. – Последние два года я думал, что это мои земли. Так что разговаривай поуважительнее, женщина, перед тобой полноправный господин Долины Великой Жабы, лорд Терроз!
Два года… а ему едва ли минуло девятнадцать-двадцать, а то и вовсе всего восемнадцать лет. И в таком юном возрасте он уже приказывает величать себя лордом. Однако!
Его слова были оскорбительны и высокомерны, и Тийне очень захотелось обидеть его. Захотелось надсмеяться над его дерзостью и указать ему его место – низкое, в самой грязи! Потому она рассмеялась через силу, закинув голову, и сонки за её спиной (о, боги, благодарю за разум, дарованный им на этот краткий миг!) вторили ей.
- Лорд?! – произнесла она презрительно, приосанившись и оправляя блескучий мех на своем плече. – С каких это пор среди рабов появились лорды?!
От её слов сонки захохотали еще громче; их скалящиеся и кривляющиеся рожи были чудовищны, и, глядя на них, любой храбрец стушевался бы и растерял бы добрую толику своей спеси. Тем более – амбициозный себялюбивый мальчишка. Но не лорд Терроз.
С улыбкой он смотрел на веселящихся врагов, и ни единый мускул не дрогнул на его юном лице. Даже когда хохот начал стихать, когда сонки утирали слезящиеся от смеха глаза, он все смотрел на них – снисходительно и спокойно, как и прежде, и под глазами его залегли смешливые морщинки.
- Сцеллы никогда не были рабами, - произнес он, и от голоса его стало всем страшно – столько скрытой угрозы прозвучало в нем. – Зачем ты пришла сюда, женщина? Отчего не послала вперед своих союзников, с которыми бы я мог поговорить? Ты надеялась, что я, глядя в твое прекрасное лицо, обольщусь и сложу свое знамя к твоим ногам? Напрасно; можешь спрятать свои волосы под свой красивый шлем и прикрыть свою грудь – тебе ведь наверняка холодно? На своем недолгом веку я видел немало прекрасных дев, подобных тебе, но не из-за одной из них мне не хотелось терять головы, и я не променяю ни жизнь свою, ни свободу на ласки женщины. Уходи; мы будем биться.
Теперь хохотали наверху, на стенах, да так, что трясся старый сухой плющ. От жгучего стыда Тийна почувствовала, как наливается багровым горячим румянцем цветок на её лице, как раньше наливался болью шрам. Так мог унизить только очень юный и очень жестокий мальчишка, сердце которого не познало еще глубины настоящего чувства! И Тийне показалось, что и за своей спиной, в рядах своих союзников, она слышит смешки.
- Дерзкий щенок, - зло прошипела она, еле сдерживаясь от желания треснуть своим флагом лорда по голове. - Я сама выпущу тебе кишки и намотаю их на твой флаг!
Лорд усмехнулся.
- Ты, красавица, хоть и надела шлем, и флаг несешь, а в битвах еще не была, - беспечно ответил он. – Даже под твоим роскошным плащом я вижу, что руки твои тонки, нежны, и плечи слабы. Ты драться не умеешь, и в бою тебе меня не одолеть. Так что оставь эту радость кому-нибудь другому.
И он весьма невежливо развернулся к ней спиной и поехал назад, в свой город, под свист и улюлюканье толпы.
Тийне невыносимо было даже думать о том, что сейчас нужно будет вернуться своим союзникам и взглянуть в из глаза после того, как уел её Терроз. Оттого, пылая багровым румянцем, она просто обернулась к своим войскам и со всею яростью махнула рукой, закричав так страшно, что, казалось, и солнце испугалось и поспешило еще глубже спрятаться в шумящие кроны деревьев, а лошадь под ней взвилась на дыбы, от ужаса вообразив, что настал последний день её жизни.
Сонков не нужно было упрашивать; завопив радостно и кровожадно, они, подобно лавине с гор, ринулись вперед, и конь Тийны, испугавшись их бесчисленной массы, взбрыкнул, едва не скинув её.
А лорд Терроз, подлец, даже не обернулся, и не прибавил ходу; и ворота за ним захлопнулись издевательски прямо перед носом у наступающих…
Сонки осаждали стены, словно стая серых голодных крыс. С бряканьем ложились длинные лестницы на стену и десятки тел карабкались вверх, стараясь скорее взобраться и рубиться на стенах. Метали огромные камни – Длодик, великий мастак осаждать города при помощи военных машин, прикатил и катапульты, и прочие зловещие метательные машины, - в дребезги разносящие башенки со стрелками, и разлетались куски черепицы и камни со щепками, а бравые молодцы Рваолы с угрожающим ревом долбили в ворота тараном с литой бараньей головой на конце. Советник, которого Тийна считала тихим и робким, на деле оказался умелым воином, и сонки под его командованием удачно установили лестницы и штурмовали восточную стену.
Да только и защитники были не промах; и уже через несколько мгновений после начала битвы Тийна, оставшаяся в одиночестве у палаток с лекарями, позади всех своих войск, отошедшая от приступа ярости, поняла, почему Зеленый Барон так непобедим.
Городок защищали одни только сцеллы. Бывшие охотники и рудокопы, никогда не державшие меча и никогда не нападавшие на людей.
Но зато они хорошо знали, как надобно стрелять из луков – кто лучше сцелла добудет прыткого зайца в лесу?! И целые тучи метких стрел косили нападавших с такой точностью, словно сонки и не пытались уклоняться. Многие из тех, кто удерживал таран, были убиты в первый же миг, и Рваола, легко раненный, вырвав из груди стрелу – слава Чиши, у него такой толстый нагрудный панцирь! – яростно завопил, призывая новых людей. Одну из лестниц защитникам удалось оттолкнуть, и она с грохотом упала, прибив многих солдат. Лучники жестоко расстреливали наступающих, и их точность приводила Тийну в отчаянье.
- Проклятье, - прошептала Тийна, глядя горящими глазами, как гибнет её армия; если Рваола не пробьет ворота, все усилия будут напрасны.
Сонки, учуяв первостепенную опасность, прикрывали головы щитами, и вверх по лестницам ползли уже подобия ощетинившихся дикобразов. Стрелы часто и звонко пели, вонзаясь с сочным чпоканьем в дерево щитов, но некоторые нападающие уже достигли своей цели и были на стенах, то тут, то там закипала яростная схватка, и Тийне показалось, что удача все же не отвернулась от неё. В рукопашной сонкам не было равных! Вот они повалили, опрокинули котел с кипящей смолой, которую защитники хотели вылить на головы наступающим. Вот разбили, подожгли и вторую башню, откуда стрелки косили их ряды. Ворота трещали под напором Рваолы, и уже казалось, что победа близка.
- Еще немного! – простонала Тийна. – Еще немного, и я убью этого поганого спесивого мальчишку! Нет, хуже – я велю изуродовать его и выставлю на площади с табличкой на груди «Лорд Терроз, повелитель Долины Великой Жабы»!
Дрогнули, пробитые насквозь тараном, ворота, и сонки взвыли радостно и кровожадно. Таран убрали, и в пролом начали стрелять и тыкать копьями, отгоняя сопротивляющихся защитников. Те отвечали той же монетой, и схватка закипела с новой силой. Длодик, оставив командование катапультой на сотника, сам повел свежие силы на подмогу. Казалось, действительно победа близка; и Тийна с недоброй усмешкой подумала о юном лорде, которого что-то не видно на стенах, и чье великое и непобедимое войско так безжалостно терзают три её полководца. Не сбежал ли высокомерный и надменный лорд, испугавшись?
И едва она это подумала, как что-то произошло; на стенах возникло какое-то движение, и сонки, до того бесстрашно и браво бившиеся, с воплями полетели со стен вниз, словно их сдул страшный ураган или смерч, как до этого разлетались в разные стороны щепки раздробленных башен.
И он появился – бесстрашный и ужасный юный лорд; факелы осветили его фигуру, и его хорошо было видно на фоне черного ночного неба. Он не сменил свою простую охотничью куртку на латы, и не надел шлема. Он шел в бой подобно своим солдатам, но не с луком и стрелами, а с мечом и с ножом охотника. И два этих нехитрых орудия были в его руках страшнее и опаснее, чем пылающие секиры в руках злобных демонов, стерегущих вход в небесные покои Слепого Пророка, и боги войны над его головой пели ему свою суровую призывную песню.
Да, у Тийны, разумеется, не было ни полшанса, ни четверти и ни одной десятой шанса победить лорда в бою. Юный воин не только был смел – он был неимоверно силен, его сила была так неукротима и бешена, что одного удара его меча достаточно было чтобы сбить с ног рослого сонка, и каждый его удар был смертельным – ибо, если не переламывалось оружие противника, и если яростный лорд не ранил врага, то просто сталкивал со стены вниз.
И лорд был не один – с ним был целый отряд таких же как он неукротимых воинов, ослепленных яростью битвы. В ужасе смотрела Тийна, как эти люди – нет, чудовища, кровожадные монстры! – нападали на сонков, и от их страшного боевого крика тряслось черное небо, и огонь от факелов качался и гас в ужасе. И лица их были страшны – одного взгляда на красивого лорда, так беспечно усмехавшегося недавно, хватило, чтобы породить в сердце Тийны ужас и отвращение к нему. Однажды увидев, это невозможно было забыть – и смотреть на него, как на мужчину, теперь тоже было невозможно.
- Да он одержим, - в ужасе прошептала Тийна, отшатнувшись от страшного зрелища. В свете пожара, устроенного сонками на стене, его хорошо было видно, и она могла поклясться, что рот его был обагрен кровью, оттого что он вгрызался в тела врагов подобно свирепому волку или дикому псу, а руки украшены огромными когтями, которыми он вырывает еще живые сердца.
Увы, разочарую тебя – это было лишь её болезненное воображение, не более. На руках лорда не было когтей, один лишь нож, и кровь он не пил. Но и без того он вселял суеверный ужас в сердца сонков, и они, дрогнув, отступили.
Истинно!
Первым удирал Длодик – к чести его скажем, что он имел на это полное право, потому что из всех людей, что пошли с ним в бой, осталось не более дюжины, да и те все раненые, и сам барон в бою лишился глаза.
Вторым к Тийне вернулся её верный советник. Он дешево отделался, и на нем не было почти ни единой серьезной раны, одни царапины, так, мелкие ничего не значащие порезы.
И последним отступал Рваола, порядком потрепанный и потерявший свой таран.
Защитники на стене ликовали; они свистели и улюлюкали вслед отступающим, и победитель-лорд смеялся и обнимал за плечи своих товарищей по оружию. И он снова был просто красивым юным мальчишкой, довольным тем, что победа вновь осталась за ним. И глядя на его беспечное лицо, освещенное пламенем пожара, Тийна не могла поверить, что некоторое время тому назад она видела в нем монстра.
- Ты видела?! – прокричал советник, осадив храпящего коня перед Тийной. – Видела?!
Тийна молчала. Ей нечего было ответить.
- Победа была почти в наших руках! – прохрипел Рваола; его измазанное в крови и саже лицо было ужасно и бледно, в груди булькало. – Если бы не этот прани! – это ругательное слово означало, что лорд Терроз одержим демоном Праном, который заставляет его биться в яростном припадке.
- Ты не прав, барон, - возразил советник. – Лорд не безумен. И он воистину Король войны!
- А все потому, - взвизгнул Длодик (его безглазое лицо было бесповоротно обезображено, и он бесился оттого), - что наш Чиши больше не поддерживает нас! Проклятая девка, это ты заставила нас повести в бой наших людей – и лишиться их! И это в час, когда наш бог свергнут с пьедестала и мы лишены его помощи! Теперь мы беспомощны и лишены еще и нашей армии!
Тийна беспомощно оглянулась – её окружали озлобленные враждебные сонки, и лица их мрачнели с каждым словом. Советник отступил от баронов, прикрывая её своим телом от наступающих на неё солдат и положил руку на меч. Но что он сможет, если толпа, раздосадованная поражением и большими потерями, кинется на них?!
- Чиши разбился не просто так! – выкрикнул кто-то из толпы. – Он разгневался! А все потому, что она велела бросить Первосвященника в подземелье к Палачам! Чиши мстит нам за смерть Тиерна!
Толпа загудела, загомонила, и Тийна испуганно взвизгнула, а советник выхватил меч.
- Остановитесь!
Голос этот, гулкий и страшный, пребольно резанувший слух и без того истерзанные нервы, враз успокоил толпу. И недоумок, приведший их сюда короткой дорогой, рывком сбросивший плащ, содрал с головы шляпу вместе с нечесаными космами и оказался Тиерном. И замолчавшие сонки отступили от него – маленький и щуплый, сейчас он казался почему-то выше всех и страшнее.
- Остановитесь, - повторил он, обводя взглядом примолкших людей. – Вы все еще возбуждены битвой. Опустите ваши мечи и не дайте пролиться крови.
Тиерн – это несомненно, был он, - странно изменился. Его обычно такое подвижное гадливое лицо было неподвижно и серьезное, и лисье выражение покинуло его черты навсегда.
- Тиерн, - охнул кто-то в задних рядах. – Живой!
- Живой, - подтвердил Тиерн, ступив вперед, и солдаты в испуге отпрянули от него, как до того отступали от лорда Терроза. – И все потому, что священный Чиши не отвернулся от нас! Маловерные! Чем вы недовольны?! – голос его гневно загремел, и сонки в суеверном ужасе молча внимали словам внезапно и так кстати воскресшего Первосвященника. – Вы проиграли этот бой, несомненно, а этот ваш страшный лорд его выиграл – но какой ценой? Многие из нас не вернулись с поля боя, но многие из армии лорда Терроза лежат вместе с ними там, на стенах крепости, - Тиерн еще раз обвел горящим взором лица слушающих его людей. – Мне кажется, это и было вашей целью – обескровить силы врага? А вы в гордыне своей решили одним ударом обезглавить человека, к которому до того целых два года и подойти-то боялись!
И принцессу вы корите зря. Не она ли повела вас в бой, и не она ли приблизила тот день, когда все эти земли наконец-то по праву будут нашими? Богатые рудники, города, лес! Ты, Длодик, - он обернулся к мрачному молодому барону, - потерял людей, верных тебе, и глаз, но обрел такого союзника, как Рваола – мало тебе?! Ты, Рваола, ранен и лишился своей армии, но скоро тебя наградят по заслугам, даровав тебе, к примеру, один из городов, который мы отнимем у этого мальчишки. Чего же вам еще надобно?
- Твои речи очень соблазнительны, – язвительно произнес Длодик, - но объясни-ка нам, как мы всего этого достигнем, если мы проиграли? Не победили, а позорно бежали с поля боя?
- Все-таки ты дурак, Длодик. Или тебе вместе с глазом вышибли и мозги? – раздраженно ответил Тиерн. – Если не ошибаюсь, здесь только люди, верные вам двоим?
- Несомненно, - подтвердил молодой барон.
- А армия принцессы, если не ошибаюсь, осталась в столице? – продолжил Тиерн. Глубокая складка на лбу угрюмого Рваолы разгладилась, он начал понимать, куда клонит Тиерн.
- Лорд Терроз, несомненно, был опасным противником, - продолжил Тиерн, - но он сегодня лишился доброй части своей армии. И даже выиграв, он проиграл. Ему больше неоткуда набрать людей. А мы можем вернуться в столицу, залечить ваши раны и потом прийти сюда вновь, но уже с новыми силами. И, как бы ни был силен лорд, он не справится с доброй сотней солдат, когда те накинутся на него одного.
Сонки, посветлев лицом, радостно переглянулись. А ведь и верно!
- Ура принцессе Тийне, - негромко произнес Тиерн, внимательно вглядываясь в лица баронов.
- Королеве Тийне, - поправил его Рваола и поклонился, прижав руку к раненной груди. Глаза Тиерна блеснули, но он смолчал и тоже склонил голову. Советник, яростно кусая губы, последовал его примеру. И вся армия – точнее, то, что от неё осталось, - преклонила перед Тийной колени, как если б она была рыцарем, а не женщиной. Тийна торжествовала.
- А теперь мне нужно поговорить с королевой наедине, - произнес Тиерн, взяв Тийну под локоток. На его пути тотчас же вырос советник.
- О чем бы это? – ядовито произнес он.
С минуту Тиерн разглядывал тонкое лицо соперника, прикидывая, что бы такое сделать, чтобы он отстал. Убить, что ли ?
- Чего ты хочешь? – произнес он так тихо, чтобы слышал лишь советник. – Хочешь, я отрекусь от сана Первосвященника в твою пользу? Я отрекаюсь. Иди забери мою шапку. А мне дай поговорить с королевой Тийной – за ней должок.
Советник стрельнул глазами в сторону Тийны – та выглядела испуганной и растерянной. Похоже, она не горела желанием остаться наедине с Тиерном, а это означало… означало, что Тиерн не получит того, что так вожделеет. Так хотелось думать. Воображение советника красочно нарисовало ему шапку Первосвященника и новую рясу, и золотой медальон на его груди. И жадность взяла вверх над его любовью. Он еще раз глянул в глаза Тийне – правда, он не видел, что там, в её глазах, - и отступил прочь, в темноту.
Он сделал свой выбор.
Сонки, убравшись на безопасное расстояние от крепости, разбили лагерь и принялись зализывать свои раны. Ушли бароны, обнявшись, словно старые друзья; ушел советник, и солдаты разошлись по своим нехитрым делам – кто в палатку к лекарю, кто к костру погреться, а кто и в шатер на покой. Бок о бок с победителями сонки пережидали эту ночь под разъяснившимся весенним небом.
- Пойдем-ка, моя сладенькая, - когда никто не мог помешать ему, Тиерн безжалостно повлек Тийну в шатер. Появление их вспугнуло пятерых солдат, которые как раз решили устроиться на ночлег. Завидев Первосвященника, они ретировались – то ли в том повинен его необычный, этакий сдержанный и сосредоточенный вид, то ли просто из уважения они решили уступить свой ночлег героям дня. Тиерн, недолго думая, впихнул Тийну в шатер и опустил полог.
- Ну, вот и я, – произнес он, развязывая пояс. – Раздевайся! Здесь тепло; они успели натопить.
- Что ты задумал?! – взвизгнула Тийна, отступая. Тиерн удивленно приподнял брови:
- Как – что ? Помнишь, ты обещала, что станешь моей, если я вдруг приду и встану перед тобой? Вот он я. Вернулся из подземелья Палачей – кстати, мне пришлось немного повоевать, знаешь ли. Но я не забывал ни на миг, сколь сладка будет моя награда, - он стащил свою рясу и Тийна увидела, что на его спине, плечах багровеют огромные кровоподтеки. Несомненно, он не врал. – Или ты думаешь, я вступился за тебя из сострадания? Нет, моя сладкая, - он подошел к ней и бесцеремонно потянул за завязку плаща. Тяжкие золотые наплечники потянули расстегнутый плащ вниз, и он упал к её ногам. – Я всего лишь боялся, что попортят мою награду.
Он внимательно смотрел в глаза Тийны, ставшие от страха черными провалами на снежно-белом лице, и Тийна так же молча смотрела на него, но не пыталась не вырваться, ни бежать.
Тиерн деловито оглянулся – в темноте шатра притаился маленький походный грубый солдатский стол с нехитрой снедью. Одним взмахом Тиерн смел с него еду и, ухватив Тийну, усадил её на стол.
- Ну, что скажешь, сладкая моя? – он деловито задрал её плате, оголив колени, крепко сжал её бедра жадными ладонями, стиснул грубыми пальцами тело так, что ей стало больно. – Что же ты не кричишь? Кричи; отбивайся. Это даже заводит меня.
Дыхание Тийны участилось, её губы полуоткрылись, когда одна рука Тиерна скользнула чуть выше по её бедру и спряталась под платьем. Она откинулась назад и оперлась руками о стол, закрыв глаза от наслаждения. Теперь, когда битва окончена, когда ничто не угрожает, можно подумать и о наслаждении, тем более, что после опасности и близости смерти все чувства её были обострены. И любое, даже самое легкое прикосновение, дрожью отдавалось в её теле. Тийне вдруг представилось отчего-то, что это страшный лорд Терроз склоняется над ею, что это его жестокие пальцы бесстыдно и настойчиво ласкают её, заставляют покориться его воле, и мысль эта ей неожиданно понравилась, она улыбнулась и податливо развела колени. Тиерн, наблюдая за её лицом, все дальше продвигал руку под её платьем, и действия его становились все настойчивее. И когда она ахнула совершенно развратно, он деловито и быстро рванул на ней платье, разорвав его от верха и до пояса, и навалился на неё всем телом, впиваясь губами в неё так жадно, словно не целовал её, а хотел сожрать.
И советник, пристроившийся на ночь рядом с их шатром, слушая её животные жалкие стоны всю ночь, в бессилии кусал пальцы и плакал.
А она, растерзанная, в полубреду, то умоляя – не надо! – то упрашивая – еще! – в темноте видела то Тиерна, жадного и ненасытного, то лорда Терроза, смеющегося от своей страшной боевой безумной ярости, и её кидало то в жар, то в холод, острое наслаждение сменялось леденящим ужасом, и она сама уже не понимала, кто противен ей – Тиерн или страшный призрак непобедимого мальчишки, - а кто приятен…
6. Тайна замка.
Старика и рыцарей выставили за дверь, занявшись туалетом госпожи, и Савари, качая головой, улыбался в усы. Натаниэль, как ни в чем ни бывало занял пост у дверей госпожи. Рыцарь Горт же негодовал; шлем принца не давал ему покоя.
- Королевский шлем в руках этой девки! – с досадой воскликнул он, треснув кулаком в стену. – Как такое может быть?! Я знаю, я служил в королевской охране – все королевский реликвии были опущены в тайник и там заперты. Как эти дикари смогли его отпереть? Как они вообще смогли его обнаружить? Неужели и коронационный шлем тоже в их руках?!
- Не знаю, мальчик мой, - ответил Савари.
- Так это легко проверить! – горячо воскликнул Горт. – Принцесса сказала, что нам не будут чинить препятствий и что мы свободно можем ходить по замку. Я пойду и посмотрю, что стало с тайником.
Савари с неодобрением покачал головой.
- Не думаю, что это хорошая мысль, - сказал он. – Мало ли что сказала эта юродивая! Если они нашли тайник, то это и теперь святая святых, и никто тебя туда не пустит. В лучшем случае тебя отгонят прочь, в худшем – убьют. Я не хотел бы терять тебя, мальчик мой.
- Не отговаривай меня, старший! То, что я вижу здесь, разрывает мне сердце, и мысль о том, что коронационный шлем может быть в руках этих варваров, сводит меня с ума. Я не успокоюсь, пока не увижу все своими глазами!
Горт не стал слушать больше Савари и бросился по коридору прочь. Старик, стеная от отчаянья, последовал за ним.
Горт хорошо знал замок; за все те годы, что сонки владели им, ничего не изменилось в планировке залов и расположении коридоров и галерей, и он легко отыскал нужный путь. Но как непривычно выглядели теперь знакомые стены!
Некогда поражающий своим великолепием, замок теперь удручал своим убожеством. Нищета не только коснулась его – она поразила его словно порча, словно проказа проросла в теле его. Стены, некогда украшенные прекрасными фресками, теперь были ободраны до камней, и даже крохотного островка штукатурки не сохранилось на голых осклизлых булыжниках. Мозаика на полу искрошилась и хрустела под ногами как крупный песок. От статуй на осталось и следа, и даже пьедесталы были разрушены и разбиты, превратились в грязный строительный мусор, груду серых камней.
- Для чего они сделали это? – пораженный, произнес Горт. Он замедлил шаг. Глядя на разруху, он ужасался, как ужасаются, увидев побирающимся нищим своего знакомого, с которым когда-то сидели за одним столом. – Отчего в них такая ненависть? Они уничтожили, вырвали все, имеющее маломальскую ценность. Неужели их жадность превыше всего? Неужели?
- Что я могу сказать? – отозвался Савари, оглядываясь. – Наверное.
Чем ближе Горт подходил к хранилищу, тем мрачнее ему представлялась картина. Мраморные ступени, ведущие в маленький альков за ажурной кованой черной решеткой, были разбиты и разворочены, стены частично разобраны, словно прилежный грабитель, у которого уйма времени, тщательно и прилежно обстукивал их молотком и вынимал (а то и просто разбивал) чем-то понравившиеся ему камни. Да и сама решетка висела теперь перекошенная и погнутая на растянутых и погнутых петлях, больше похожая на неловко повешенную паутину из толстых спутанных веревок.
- Уйдем отсюда, мальчик мой, - произнес Савари, озираясь. – Ты же видишь, тайник вскрыт и разграблен! Чего тебе еще нужно? Уйдем пока не поздно! Не то придет охрана и нам не поздоровится!
- Никто не придет, - ответил рыцарь упрямо. – Тайник пуст; что тут охранять?
- Как знать. Может, там что-то осталось? В любом случае, им может не понравиться, что мы суем свой нос туда, где когда-то хранились сокровища. Они могут подумать, что мы знаем о каком-нибудь еще тайнике, и тогда нам точно не поздоровится.
Но Горт не слушал старика; осторожно потянув на себя решетку –та жалобно заскрипела, со стены посыпались мелкие камешки, - он ступил на разрушенную лестницу и прошел вниз.
Нужно сказать, что даже найдя этот альков, далеко не сразу можно было обнаружить сам тайник, и даже заподозрить, что он тут есть. Со стороны казалось, что никакого отношения к тайнику это место не имеет, а за ажурной решеткой просто скрывается маленькая комнатка, посередине которой бьет маленький фонтанчик с серебристой водой, и в окошко под самым потолком проникает серебряный луч Торна, выкрашивающий в жемчужные тона вьющиеся побеги, заткавшие стену… Это была маленькая комнатка для свиданий и поцелуев, полная тишины и очарования.
Но если знать некий секрет, то в свете Торна можно было найти на стене некий выступ, богато увитый зелеными усиками, и нажав на него, можно было заставить открыться в фонтане маленький люк. Через него-то и проникали в хранилище.
Так рыцарь Горт и сделал; вода с серебристым журчанием низвергалась в открывшийся люк, и Савари забеспокоился.
- А что, если тайник цел?! – зашептал он на ухо Горту, вцепившись ему в руку. – Что, если его не обнаружили? Тогда мы сейчас сами приведем в него врагов! Маленький шлем мог быть в ту ночь на принце Крифе, я уж и не вспомню, а все остальное может себе преспокойно лежать на месте!
- На Крифе не было этого шлема в ту ночь, - отрезал Горт. – Я помню. Я сам снял с него тот шлем, что на нем был, когда молодой Король умер, и отдал его Кинф.
- Да какая муха тебя укусила?! Я понимаю, тебе дорога память, но не дороже же она жизни?! Молю – вернемся, пока еще не поздно!
Но Горт словно не слышал Савари. Он высвободил свою руку из цепких пальцев старика и спустился вниз. Савари, бубня себе под нос ругательства, последовал за ним.
Хранилище было пусто; Горт закрыл люк, и вода перестала литься на пол, лишь одинокие капли срывались вниз. Было тихо, очень тихо и спокойно; здесь, в неподвижном воздухе, не пахло сонками, стены подземелья словно не знали войны, что пронеслась наверху.
- Странно, - произнес Горт, озираясь. – Странно…
- Что удивляет тебя, мальчик мой? – спросил Савари.
Горт в изумлении рассматривал стены и лишь качал головой.
И было чему удивляться.
Если наверху все было разбито и разворочено, словно из стен выколупывали все до единой крупицы драгоценностей, золота, словно просеивали сам песок и толченую штукатурку, то здесь был идеальный порядок. Огромные сундуки из редкого ароматного дерева, чей запах был изысканней иных духов, стояли на месте, и инкрустация на них была цела. На лакированных подставках для оружия лежали чуть примятые, серые от покрывавшей их пыли бархатные подушки с кистями. В нишах сохранились подставки, на которых когда-то стояли золотые статуэтки богинь. Огромный подвал казны был пуст, и все решетки, разделявшие огромное помещение на комнатки поменьше, были угодливо распахнуты.
- Невероятно! – повторил Горт. – Посмотри сам!
- Да что такое?!
- Они не нашли тайник!
- Ты, верно, сошел сума, мальчик мой. Посмотри – тайник пуст. Нет ничего, ни монетки, ни камешка. Все вынесено!
- Именно – вынесено, старший. Словно кто-то ограбил казну до того, как сюда пришли сонки. Как это странно… Это сделал не Чет, нет, и не его солдаты! Наверху сломано и разворочено все, даже перламутр отломан, весь замок ограблен до нитки. Не осталось ни единой блестящей крошки во всем дворце. Зачем бы нужно было это делать, если б в казне было много золота? То-то я подумал, для чего это понадобилось разбирать мозаику и ломать статуи! Хранилище они не нашли, а если б и нашли, то это ничего не изменило бы. Рассчитывая на богатую добычу, они довольствовались лишь малыми крохами.
- С чего ты взял? Возможно, Чет просто все потратил на глупые нужды…
- Старший! Я всего два раза спускался в хранилище, но и этого достаточно было, чтобы запомнить навсегда, сколько всего тут было, и знать наверняка, что истратить это за краткий срок невозможно! Тем более – посмотри, как бедно живет Чет! На что он мог потратить все сокровища короля Андлолора? На военные парады, как Король? Чушь! На балы и гостей? Не думаю, что этот дом посещали гости. Не-ет! У него не было гостей! – Горт возбужденно заметался по хранилищу, теребя волосы. – Дворец был ограблен до того, как сюда вошел первый сонк. Всю казну словно взяли и опустили в невидимое нам хранилище. И вся эта война – она словно прикрытие этому невиданному грабежу!
- О, боги! Это надо же такое придумать! – ужаснулся старик. – Что ты говоришь?!
- Конечно! – Горта словно осенило. – Шут! Проклятый Шут, он же остался тут, при Чете, и живет, говорят, неплохо! Это он, наверняка он сделал!
- Мыслимое ли дело – одному человеку украсть столько?!
- Может, и не один. Может, оттого Чет его и помиловал, что Шут выдал ему это место. Возможно, верные люди Чета потом переместили все сокровища в другое место…
- Для чего?! Ведь тайник не нашли!
- Ах, старший, если б я только знал! – произнес Горт с отчаяньем в голосе.
- Эта тайна может быть опасной. – сказал старик. – Я посоветовал бы тебе позабыть о ней. Что мы сейчас можем сделать? Ничего. Что можем исправить? Поверь мне – кто бы ни сделал это, он не позволит тебе раскрыть эту тайну. Если это дело рук Шута, он постарается, чтобы Чет не узнал о том, какие сокровища он утаил от него, если это сделал Чет – он утаит это от своей армии, которая вынуждена жить впроголодь, грабежами и разбоем. Если это сделал кто-то еще, то и вовсе не стоит упоминать об этом тайнике, потому что в этом случае мы даже не знаем, с какой стороны нам стоит ждать беды…
Но Горт его не слушал; торопливо шагал он вглубь хранилища, вглядываясь в темноту. Где-то позванивали цепи, и Савари, в отчаянье качая головой, последовал за упрямым рыцарем.
Наконец Горт нашел то, к чему так стремился – в особой нише, искусно отделанной самым нежным перламутром цвета слоновой кости, чуть розоватой в самой глубине, раскачивались две цепи из чистого золота. Подушка из алого бархата была пуста, но все же лежала на месте. Короны не было.
- Вот тебе лучшее доказательство того, – глухо произнес Горт, и на щеках его заиграли желваки, - что тот, кто ограбил хранилище, знал точно, что делает. Посмотри – на полу все еще сохранились следы колес. Он знал даже то, что корону невозможно унести на руках! Однако, он оставил цепи, - Горт поднял взгляд, - и все, что нужно для того, чтобы вернуть потом корону на место – когда он сам пожелает вернуться сюда в качестве короля. Наверняка у него были и сообщники, точнее, верные слуги. И, наверное, их было много. Так много, что они не только вынесли все сокровища, но и помогли сдать врагу город.
- Что ты такое говоришь?!
- Я знаю, что говорю. Ты был в замке и не видел боя, который шел у стен города. Я пять лет отгонял от себя эту мысль, - произнес Горт, - и оттого, увидев сегодня этот шлем, не смог удержаться, чтобы не опровергнуть или подтвердить то, о чем знал. Я видел, как некто из наших рядов начал рубить своих же, защитников. Тогда мне показалось, что это просто добивают раненных, чтобы не продлевать их муки… тогда мне и в голову не могло прийти, что защитников ворот просто перерезали и впустили сонков. Да, так.
- Ты говоришь так, словно против короля был заговор! Но, смею напомнить тебе, что все-таки шла война. А устроить войну – это тебе не сплести дворцовую интригу.
- Именно так. Но без сомнения заговор был. И война была на руку заговорщикам – им не нужно было прятаться и притворяться, достаточно было просто открыть завоевателям двери и отдать им короля. И сделать это мог лишь тот, кто знал о замке все или почти все, знал его устройство и расположение коридоров и залов, кто был достаточно знатен для того, чтобы претендовать на трон и у кого могли быть верные люди, много людей… И кто имел достаточный повод для того, чтобы люто ненавидеть короля. Я говорю о Шуте. Иной кандидатуры у меня нет.
Савари внимательно смотрел на Горта, обдумывая сказанное им.
- Наверное, ты прав, - произнес он наконец. – Ты очень умен, ты умеешь наблюдать и делать выводы… Но на твоем месте я бы промолчал обо всем, что ты только что сказал мне. Если это Шут – ты не долго проживешь с этим знанием, мальчик мой. Он убьет тебя, в поединке ты ему не соперник, поверь мне. А у нас с тобой еще есть дело, и важное дело! И, кроме того, ты даже не представляешь, сколько человек могли быть причастны к тому, в чем ты подозреваешь Шута. Не один он был в опале. Тот же рыцарь Натаниэль, который сейчас охраняет госпожу – он тоже мог ненавидеть короля. Я был изгнан из дворца незадолго до нашествия сонков; и, кроме нас троих, есть еще одна дама, та, по вине которой наша госпожа полюбила юродивую принцессу – а сколько еще тайных и явных врагов и завистников у Андлолора было? А аристократы, что остались живы после нашествия сонков? Разве ты не видел их, когда мы проезжали по городу? Да, дома их разрушены, и сами они не выставляют напоказ свои гербы, но видел я и другие дома, каких раньше не было в столице, и они не так уж и убоги. Кое-кого из хозяев этих домов я видел раньше при дворе. Ты можешь сказать, что не видел особой роскоши в тех строениях, о которых я говорю – так её и не будет. Если кто-то из них украл, то он затаился и выжидает, с умом тратя деньги. Так что тебе лучше остеречься с обвинениями.
- Я рыцарь, - сухо возразил Горт, - и мне не пристало прятаться и бояться.
Савари горько улыбнулся.
- Ах, юность, юность! Отчего ты так упрям? Послушай старика – не слова больше об этом, никому! Мне будет жаль, если завтрашний рассвет ты встретишь уже в чертогах Тавинаты! Молчи, молчи!
Горт упрямо сжал губы и промолчал, и Савари с сожалением вздохнул. Он понял, что рыцарь его не послушается.
Покинуть тайник им так же никто не помешал; охране до них словно не было никакого дела – к слову сказать, после отъезда Тийны дисциплина среди стражей, итак оставляющая желать лучшего, испортилась в конец, и они преспокойно занялись своими делами, будь то игра в кости на щелчки или более приятное времяпрепровождение, например, еда и обильная выпивка. На замок словно снизошел праздник, простой и грубоватый, отовсюду слышались хохот и брань, визг женщин, которых солдаты пощипывали за бока, а кое-где наигрывала нехитрая музыка, и комнатки, освещенные изнутри будь то небольшим очагом, будь то факелами под потолком, напоминали уголки в харчевнях. Статуя Чиши, может, и была разбита, но сам-то бог никуда не делся, и этим вечером он, как мог, благословил своих чад, даровав им жаркий очаг, вкусное мясо и сладкое вино. На приезжих больше никто не обращал внимания – некого было охранять от них, да и никаких таких особых распоряжений королева Тийна на их счет не отдавала. Вот и пусть живут. Пока.
Вернувшись, Савари и Горт застали Натаниэля все там же, на посту у дверей – с той лишь разницей, что он предавался обильным возлияниям (его недавние знакомые, те, что доставили его во дворец, почему-то вдруг вспомнили о нем и решили, что неплохо было б отужинать с таким веселым и правильно сделанным богами господином), а Кинф уже переодетой в женское платье; ничто больше не напоминало о приезжем принце Заре, и Кинф, отвыкшая от женских нарядов, нервно дергала рукава платья, пытаясь натянуть их на оголенные плечи.
Надо сказать, что платье, выбранное ей Тийной, скорее годилось для спальни – когда-то сама Кинф носила его, но лишь в окружении женщин-служанок, мужчинам видеть её в таком виде не полагалось. Платье состояло из нижнего, из розового нежного атласа, просторного и длинного, обнимающего ноги мягкими складками, и верхнего, из голубого шелка с вышитыми на нем золотыми мелкими цветами, с открытой грудью и насборенными рукавами, едва прикрывающими плечи. От застежки прямо под грудью голубое платье раскрывалось при каждом шаге, совершенно неприлично открывая взорам всех желающих ноги Кинф. А потому Савари, лишь завидев голубое и розовое, жестом велел Горту удалиться и захлопнул дверь, пылая от негодования.
- Бесстыжая девка! – прошипел он, имея ввиду Тийну. – Как она посмела..!
- Посмела что? – спокойно переспросила Кинф, разглядывая себя в зеркало и приглаживая щеткой густые волосы, слишком короткие для женщины. Пожалуй, теперь только эти коротко остриженные волосы напоминали некоего принца Зара… - Выставить меня напоказ? Но она же мой жених, забыл? Мой господин; а потому имеет право делать со мной все что пожелает. Кстати, не объяснишь мне, как это такое могло произойти, что я, позабыв обо всем, увлеклась ею, а ты, мой советник, не остановил это безумие? Я могу объяснить это только колдовством; но ведь на то, чтобы предотвращать колдовство, у меня есть ты – так отчего же я все-таки была околдована? Или я зря держу тебя на службе?
Она обернулась к Савари и посмотрела ему в глаза; взгляд её был яростным, и в нем не было ни намека на безумие, и демон был больше не властен над нею.
Савари улыбнулся в усы и поклонился.
- Ну, что же ты молчишь?!
- Что же мне сказать, госпожа? Может, рассказать тебе о том, что юродивая принцесса полюбила принца Зара и свершила страшное колдовство, настолько сильное, что я поостерегся убирать его, опасаясь, что не останусь жив?
- Странное оправдание! Для чего я тогда держу тебя, если какая-то припадочная девка может больше тебя?
Савари снова поклонился:
- Не она, госпожа. Ей помогли – и помощник её виновен во всем том, что начинает происходить с этим миром и с нами.
Брови Кинф удивленно взлетели вверх:
- Даже так? И потому ты, опасаясь за свою жизнь, просто так отдал меня этой юродивой, велев мне переодеться в то, во что она приказала и делать все то, что она скажет?
- Вовсе нет, моя госпожа; но это самое верное решение из всех, что я мог придумать. Тийна полюбила Зара, а не Кинф; и приколдовала Зара, а не Кинф. Став Кинф, ты избавляешься от её чар. Только так ты можешь обрести свободу. Но теперь тебе нельзя надевать мужское платье. Теперь ты снова Кинф. И не блуждающая странница, а наследная принцесса.
- А коли так, - голос Кинф окреп, она встала во весь рост и повернулась к старику лицом, - то что ты делаешь в моих покоях?! Пошел прочь; и не смей входить, покуда я не позову – ибо теперь это спальня женщины, а не господина, и одета я как женщина!
Так, с этим разобрались. А теперь расскажи-ка мне, друг мой, а где это наш Шут? Я поражаюсь его беспечности! Его друга Чета ночью растерзала разъяренная толпа сонков, голову его выставили на всеобщее обозрение посередине зала, а его (Шута) и в помине нет поблизости! Он что, удрал?
И вовсе нет. Никто не удирал. Просто у него были свои дела.
Ночью после бурной свадьбы он остался сторожить царя и его, ка обычно, мучили кошмары. Однако, скоро трудно станет скрывать ото всех свою болезнь… Он устроился у опочивальни Чета в кресле, кое-как прикрывшись солдатским плащом, но милосердный сон не смыкал его глаз; им овладел то ли бред, то ли приступ болезни. И едва он закрывал глаза, как в ушах его раздавался чей-то голос, зовущий его… зовущий по имени! И он метался, стараясь расслышать это имя – или вспомнить его.
«Ты слышишь? Приди. Скорее приди, это важно! Скорее… остается мало времени».
Он очнулся; сонки, стоящие на карауле, удивленно таращили на него глаза – добрые солдаты, отметил Шут, и не пьяные, и не дрыхнут. Можно было б подумать, что им не давал покоя его стон и бред, да только зная сонков и их крепкие нервы, с уверенностью можно было б сказать, что их такими пустяками не проймешь.
Прогуляться? Зовущий его голос повторился, стал настойчив, и слышался теперь даже наяву. Это становилось невыносимо.
- Охранять царя, - бросил Шут, все-таки поднявшись на ноги. Вот и плащ пригодился, кстати. – От дверей не отходить, что бы ни случилось! Разве что ваш бог сверзится с пьедестала…
Солдаты молча проводили его ничего не понимающими взглядами и остались на месте, таращась в темноту покрасневшими глазами.
Шут не знал куда идти. Почти расцвело; с балкона, на который Шут вышел, была видна красная полоска зари, выкрасившая небо над городом, и обрывки спешно убирающихся туч. На улице моросил дождь, было тепло и влажно, свежий воздух не принес покоя, и голос не перестал звучать. Шут закинул голову, подставляя лицо мелкой приятной мороси. Да чем же избавиться от назойливого бормотания?! Напиться, что ли ?
«Мало времени…»
А может, это камни его зовут?!
Ну, конечно! Как сразу он не догадался!
А что случилось, интересно?
Нет, в самом деле – что еще могло случиться после того, как Тийна разгромила Палачей и устроила помолвку с Кинф?
Шут торопливо покинул балкон и поспешил в один из тайных ходов. Голос, словно почуяв, что Шут откликнулся и идет, немного примолк. Теперь он говорил не так отчетливо, слова, звучащие в голове, были скорее похожи на бессвязный бред или бормотание сумасшедшего.
Однако, это были не камни.
Когда Шут оказался в подземелье, они с изумлением уставились на него.
- Что случилось? – прошелестели они.
- Это я и сам хотел бы знать, - осторожно ответил он.
Что-то изменилось; Шут смотрел на камни и понимал, что с ними что-то случилось такое, отчего ни уже не властны над ним – если б они это узнали, то многие, наверное, раскрошились бы от ужаса и досады, если, конечно, камни умеют досадовать. Теперь это были просто говорящие стекляшки – чудо, конечно, но сила их, могучая, страшная, куда-то ушла, исчезла, словно некто или нечто выпил её.
Голос бормотал и всхлипывал, вел его вперед. Иногда Шуту казалось, что он понимает, о чем идет речь, а иногда он предпочитал не то что не поминать – он и слышать-то не желал того, что ему нашептывал невидимый собеседник.
«Слушай… ты уже близко, я знаю. Предатель близко! Он все, все делает для того, чтобы вскарабкаться на трон, и тогда всем будет худо. Спеши. Мне нужно сказать тебе очень важную вещь. Я не могу так, на расстоянии. Я должен видеть тебя. Ты меня помнишь. Я отсек тебе руки».
Теперь не оставалось сомнений, что это Палач подзывал Шута – он все еще жив, несмотря на то, что Тийна клялась, что уничтожила всех! Сердце Шута билось все сильнее, он почти бежал по темному подземелью, безошибочно угадывая дорогу. Он угадал бы её и с закрытыми глазами; и из-под его ног разлеталась грязная вода в вперемешку с кровью.
Вскоре Шут вынырнул из бокового хода в пещеру, пристанище Палачей, и завертелся на месте, на зная, куда идти дальше. Повсюду лежали тела убитых – и сонков, и Палачей, оставленных в общей братской могиле; далее виднелись три хода, но куда идти Шут не знал.
- Где ты?! – заорал он.
«Иди ко вторым воротам, там, где наша крепость», - послышался в его голове спокойный ответ, и Шут понял, что время истекает, что его не осталось совсем! И он ринулся в темноту пещер еще быстрее.
Палача – того самого, что Тийна велела приколотить к стене, - Шут нашел скорее по острому запаху крови, чем по какому-то звуку. Над головой его еле горели факелы, оставленные Тийной, но тело, прибитое к стене, было столь бесформенно и грязно, столь залито кровью, запекшейся и черной, что уже не походило на что-то живое, скорее, на мертвый обломок скалы. Терпя страшные муки, Палач все же молчал, и Шут в ужасе упал на колени, не зная, что делать. Его руки то порывались прикоснуться к страдальцу, то, словно обжегшись, отдергивались от изломанного тела.
Палач молчал; подняв с трудом голову, он насилу улыбнулся одним лишь краешком разбитого рта.
- Не нужно бояться, маленький весельчак, - с трудом произнес он. – Ты уже ничего не исправишь. Да это уже и невозможно. Все кончено… со мной – все кончено. И это к лучшему. Если тебе не трудно… освободи меня. Не бойся, я уже ничего не чувствую. Мое тело мертво, живы только мой мозг и сердце, но и это не на долго. Давай.
Шут поднялся, в ужасе разглядывая орудия, которыми был прибит к стене Палач – как и все, сонки сделали это основательно. Ладони гиганта, его предплечья и плечи были раздроблены железом, и Шут, положив руку на один из обломков, с содроганием ощутил, какое оно теплое, это железо, теплое и скользкое от живой крови, и как страшны и искорежены пальцы, походящие скорее на скрюченные жаром высохшие корни дерева, чем на живое тело…
Он потянул обломок меча, которым была пронзена кисть Палача, но тот не поддавался. Палач молчал; быть может, он был немыслимо терпелив, а может, и в самом деле уже ничего не чувствовал.
- Смелее, - произнес он. – Поспеши. Времени почти не осталось, а я не хочу умирать так…
Шут рванул меч, и обломок со звоном вышел из стены, и освобожденная изувеченная кисть повисла, раскачиваясь перед лицом Шута.
Не без усилий Шут освободил вторую кисть, затем руки. Когда Палача удерживал лишь один обломок, пробивший плечо, тот начал заваливаться на Шута, отрывая себя от стены тяжестью своего тела, и Шут насилу удержал гиганта, чтобы тот не свалился в грязь.
С трудом оттащив умирающего на более-менее чистый участок земли, Шут поспешно сорвал с себя плащ и прикрыл им Палача. Он не знал, зачем он это сделал. Быть может, оттого, что ему невыносимо было смотреть на страшные раны на теле человека, который, несмотря на свою профессию, когда-то обошелся с ним более чем милосердно. Странно, но Шут не испытывал к нему ненависти. Напротив – в его груди поднималась какая-то горячая щемящая боль, словно на его руках умирал близкий ему человек, и он крепко сжал зубы, чтобы не зарыдать в голос.
Палач некоторое время лежал молча, собираясь с силами. Затем открыл глаза и постарался что-то сказать.
Говорить ему было трудно, и Шут не понимал, отчего он предпочел поговорить с глазу на глаз, а не послал ему это знание мысленно.
- Что… что ты хотел сказать мне? – произнес Шут с усилием.
- Много. Слишком много, и наверное, всего не успею. Первое – это то, что Предатель здесь. Я не знаю кто он, но знаю, что он все сделает, лишь бы вскарабкаться на трон. Это его основная цель; никто и ничто ему не дорого, никто и ничто не любимо так, как власть, и ни к кому и ни к чему он не привязан так, как к короне. Если ты узнаешь его – не верь ни единой его клятве, потому что он обманет тебя. Он в замке! Он виновен в падении Андлолоров! Он уничтожил их. И он пришел вместе с Кинф Андлолор. Все эти годы он был рядом с нею, в тени, не вызывая её подозрений. Это может быть даже чернокожий раб – Предатель хитер, и ему ничего не стоит притвориться и самым ничтожным из людей, чтобы не вызвать ничьих подозрений!
- Да что за Предатель-то такой?! – в смятении вскричал Шут. Палач хрипло вздохнул; было видно, что он хочет закашлять, но душит этот кашель в своей груди – не то он убьет его.
- Это он породил Камни чтобы быть сильнее одного камня, - ответил Палач, справившись с кашлем, - это он породил нас и Кровавых Учителей. Это он осквернил весь этот мир в угоду себе. Неужто ты не помнишь ничего из того, что произошло с тобой после того, как я отсек тебе руки? Ты же был там, ты должен знать.
Шут наморщил лоб; смутные воспоминания, те, что лишь изредка приходили к нему во сне, шевельнулись где-то глубоко в его памяти.
Этот Палач дал ему отвар в келье, где потом его должно было похоронит заживо – это он помнил хорошо. Был еще один Палач – он просто смотрел, молча и безучастно – он остался вместо Шута… Но и все. Дальше – пуста, чернота, небытие.
- Я дал тебе отвар, и ты почти не почувствовал боли, - произнес Палач. – В твоей могиле остался другой, тот, что согласился. Тебя же отнесли вниз, к Сильфам. И Савари, придворный маг, там выходил тебя.
Шут потер виски; кажется, он что-то вспоминал – какие-то зеленоватые тени над туманными прекрасными полями и свежую струйку крови, стелющуюся на тонких стеблях прекрасной светящейся травы.
- Савари винил тебя в случившемся, и более всего – твою любовь к Кинф Андлолор, - продолжил Палач. – Он, именно он разделил вас так, чтобы ты ненавидел её. Савари не хотел, чтобы вы были вместе. Я знаю, что это мучает тебя, и ты думаешь, что сходишь с ума, подобно этой женщине, Тийне... Но это не так. Вас разделяет кровь. Ты потерял много крови тогда, и он влил тебе её кровь.
- Что?! Её кровь? У нас с нею одна кровь?! Но каким образом кровь Кинф Андлолор может течь в моих жилах? – поразился Шут. – Как ты смог раздобыть её, старик? Как уговорил её? Хотя… постой! – Шут рассмеялся нервно. – Был ведь еще один человек, так ведь? Его с Кинф Андлолор разделила сама природа, и ты с её помощью решил разделить нас! Я верно понял - это принц Крифа дал мне новую жизнь?! – Палач лишь бессильно кивнул. – Но зачем, зачем, старик, ты вместе с его кровью ты влил мне такую ненависть к принцессе Кинф?! Что ты задумал? Отчего хотел разделить нас?
Палач кивнул:
- Да; Крифа тоже знал… это он уговорил старика вылечить тебя и дал тебе кровь. А старик сказал… сказал, что если не это, то ты снова попадешь на плаху, рано или поздно, потому что не оставишь Кинф Андлолор в покое, а Король больше не простит тебя и не оставит тебе жизнь за твою дерзость. Но если Король забыл о том, что ты значишь, то он, Савари – нет. Он хотел сохранить тебе жизнь любыми путями, пусть даже и путем безумия. Поэтому ты ненавидишь её. Только твоя ненависть сильнее твоей страсти. И ничто не в силах избавить тебя от этой ненависти, покуда в жилах твоих течет её кровь.
Шут молча сидел в грязи.
- Только меня он не спросил, - зло произнес он наконец, - что больше мне нравится – смерть или ненависть. Молчишь, старик? - крикнул он в ярости, подняв лицо к молчаливому потолку. - Молчи; ты не нужен мне, чтобы избавиться от того зла, что ты натворил. Я сам это сделаю – помнишь, ты говорил, что во мне есть странная сила, природу которой ты понять не можешь? Теперь и я ощущаю её; и я знаю, что её мне достанет, чтобы отдать кровь Крифы и вместе с нею терзающую меня ненависть!
Шут ловко вытянул меч из ножен – звонко и чисто пропела сталь, - и полоснул себя по руке безжалостно. По распоротой одежде потекла, расползаясь, темная кровь – Палач задумчиво и умиротворенно смотрел на то, как последние живые капли того, кого когда-то звали Крифой, капает на пол. Рана была глубока, но, к великому удивлению (если этот умирающий человек мог еще удивляться) кровь перестала сочиться, словно и в самом деле её вышло ровно столько, сколько было забрано у Крифы.
- Благородный принц, - торжественно произнес Шут, - я благодарен тебе, что ты подарил мне жизнь и поддерживал её все эти годы. Я горд, что был тебе кровным братом. Теперь я возвращаю тебе то, что ты когда-то дал мне. Покойся с миром. И мне - мир.
Палач молча смотрел, как Шут, странно успокоившийся, перевязывает рану – его лицо избавилось от какой-то нервозности, от болезненного и одержимого блеска в глазах, разгладилась морщина меж бровей. И странно было б даже подумать, что это благородное и смелое лицо может искривляться в гримасах и шутовских ужимках.
- Теперь, когда твои мысли не заняты всецело болезненной страстью, когда ты можешь меня услышать, - продолжил Палач, - я скажу тебе самое главное. Я подслушал эту тайну. Я знаю, у тебя отняли имя – я помогу его вспомнить. Оно написано на твоей гробнице. Я нарочно позже вписал вместе с ним твое новое прозвище, которым тебя нарекли потом – Шут. Я бы сказал тебе его, да не помню, и мысли мои путаются.
- Я найду её, - пообещал Шут. – Что еще? Может, я могу что-то сделать для тебя?
Палач покачал головой:
- Нет. Тебе даже не нужно добивать меня. Я думал, я боялся этого, что смерть моя будет долгой и мучительной, потому что так угодно камням, но они отпускают меня быстро и милосердно. Значит, и те, кто заперся внизу, тоже умрут легко. Это хорошо… - язык Палача начал заплетаться, голова беспомощно падала на грудь, когда Шут попытался поудобнее его устроить. – Еще… самое важное… твое имя написано… написано…
- Где? Где?
- На мечах… на одном из них… Ты же знаешь Легенду Трех? Должен помнить, хоть и не знаешь, к какому из изодранных краев твоей памяти её приспособить. Тебя казнили и лишили имени именно из-за этого имени… Оно слишком важно… и что-то значит. Ты позабыл имя, когда я напоил тебя отваром. Так должно было быть – или смерть, или имя. Ты принес его в жертву, но теперь-то оно может возвратиться к тебе! И Король… старый глупый Король Андлолор… он не виновен в твоей казни. Прости его и отпусти его призрак – он стоит сейчас рядом со мной и умоляет тебя о прощении и справедливости. Он велел лишь наказать тебя, как ты того заслуживаешь, а приказ об отсечении рук подписал Предатель. Камни рассказали мне это недавно. Предатель каждому приговоренному выдумывал казнь на свой вкус. А еще… Эту тайну я слышал от камня… Все, что происходит сейчас, не случайно. Предатель боялся этого, и тебя казнил, чтобы этого не происходило, но не смог предотвратить предначертанного. Уже началось… Мир отчищается от его скверны… Об этом говорил камень…
- От которого?! От которого из них ты это слышал?
Палач лишь кивнул. Силы его покидали.
- Прочтешь имя – и все поймешь, - прошептал он и испустил дух.
Шут немного обождал – он не мог поверить, что гигант мертв. Не умирают такие люди!
Но и никто не живет вечно.
Интересно, о чем он говорил, этот Палач, рассказывая о каком-то пророчестве, начертанном на мечах?
Шут помнил этот стишок с тех самых пор, как взял меч в руки. На рукояти, искусно украшенной ювелиром замысловатым узором, почти не выделялись змеящиеся буквы, и с первого взгляда их можно было б принять за переплетенные ветви цветов, тонкую работу мастера.
Но он заметил. И прочел.
И этот стишок ни о чем ему не сказал.
Он снова поднес меч к глазам и напряг зрение.
- И Смелая Лисица в бою переродится, - прочел он. – Когда с Безумным Террозом Удача в бой помчится. Средь дня взошли Зед с Торном, Скала сошлась с Огнем…
И это было все. Дальше действительно шли цветы, листья, и стишок обрывался.
Это снова ни о чем не сказало Шуту.
Кто это – Терроз? Имя карянское, но таким именем раньше было названо полкоролевства. Почему – безумный? Безумный и с удачей? Ерунда какая. И Зед с Торном средь дня – вовсе небывалое дело. Наверное, что-то должно произойти, когда на небе настанет затмение, и некий Терроз, сойдя с ума… нет, невозможно истолковать!
К тому же его это не касалось; как не верти, а его имени в этом стишке не было. Значит, оно было на другом мече. И его следовало отыскать. Но это позже.
Потом Шут копал могилу; это было странное и спокойное действо. Сколько оно продолжалось, Шут не знал, время словно не имело над ним никакой власти. Он обломком меча ковырял утоптанную до каменного состояния землю, дробил её ломом, и на его ладонях вскочили волдыри, но он был спокоен и умиротворен, как никогда.
Он выкопал две ямы.
В одну, маленькую, совсем маленькую, он собрал землю, пропитанную кровью Крифы. Её и было-то две горсти, но он тщательно выгрыз её из оскверненной земли и торжественно уложил в могилу. Засыпав её, Шут еще долго сидел над нею и думал. Мысли были длинные и спокойные, под закрытыми веками снова и снова метались страшные тени прошлого, воспоминания, давно забытые и похороненные, а теперь восстающие из праха. Из обломка красивого благородного меча Шут смастерил для Крифы памятник и отошел к Палачу.
Для огромного тела пришлось копать небывалую яму. Плащ Шута, ранее фиолетовый а теперь черный от крови, стал Палачу саваном – его хватило лишь для того, чтобы прикрыть лицо и грудь, - и Шут стал торопливо засыпать могилу комьями земли, словно хоронил не Палача, а свое прошлое. «Хорошенькое дело, - усмехнулся он про себя, когда перед ним уже вырос могильный холлом, а его израненные руки были грязны и окровавлены. – Важная, должно быть, он был персона, раз его погребением занимался сам… сам… нет, не вспомню. Словом, славные мы переживаем времена – аристократы хоронят Палачей, с почестями, в одном ряду с наследными принцами!»
Каламбур вышел неуклюжий и не смешной, но задел был сделан – Шут ощутил, как в его голове кроме мрачных и назойливых, появляются еще какие-то мысли. Он уже и забыл, как, оказывается, бывает интересен и забавен мир, и как, оказывается, есть много простых и хороших вещей, от которых на душе становится тепло.
Из подземелья вышел совсем другой человек. Рот его больше не был перекошен недобрым оскалом, а губы оказались неожиданно мягким, таким, которые не умеют не улыбаться, и в глазах больше не было кровавого безумия, а сверкали насмешливые искорки.
Память услужливо подсказала ему, куда идти – это маршрут он проделывал много раз в своих ночных кошмарах, когда все раскачивалось в лихорадочном бредовом тумане дурного сна. Но он не забыл ни камешка на этом пути, ни количества ступеней на лестнице, ведущей в ту комнату, где он должен был остаться навсегда, ни угрожающей красоты и ужаса других комнат, где поверженные короли окончили свой век.
Несмотря на то, что и в страшном сне Шут и помыслить не мог, что он проделает это путь еще раз, и старался забыть все подробности и детали, он сразу увидел, что тут кто-то побывал. Следы чьих-то грязных ног петляли от одной комнаты к другой, а одна комната было сожжена, и на почерневшем стуле сидел черный скелет.
Следы слишком маленькие, но все же видно, что оставивший их был не в сапогах, а в растоптанных ботах, которые так любят носить сонки, потому что ноги их, широкие и плоские, как у утки, не влазят не в одну приличную обувь, и даже если и найдется мастак, который умудрится пошить сапог, пришедшийся впору на сонка, то сапог тот долго не живет, ибо сонки, наверное, от нехватки мозгов в голове любят пошевелить пальцами на ногах. И тут-то сапогам приходит конец.
Шут даже рассмеялся вслух. Какая длинная и смешная мысль пришла в его свободную от колдовства голову! Одна только картинка, красочно изображающая задумчивого Тиерна, складывающего пальцы на ногах крестом, а то и причудливыми фигушками, заставила Шута трястись от смеха. А Первосвященник обычно носил открытые сандалии, потому что его размышлений не выносили даже самые крепкие и просторные боты…
Однако, это мысль!
Наверняка здесь проходил именно Первосвященник Тиерн, ниже его в рядах сонков поди поищи – а что, кстати, он тут делал?! Помнится, он не помчался вместе со всей армией вслед за Тийной, и Шут точно видел его во дворце. Спустился сам в подземелье, позже, когда все было кончено, поискать поживы? Наверное, так. И ему сразу так неслыханно повезло – нашел Королевскую Тюрьму. Странно тогда, что его нет тут с копальщикамии и носильщиками – или он помер от радости, не вынеся самой мысли о том, как станет богат, когда наконец-то ограбит гробницы?
Вопросы, вопросы, и все глупые.
Шут наконец нашел то, что искал – это место он нашел бы и слепым, глухим, мертвым! Площадка начиналась голубым плоским камнем, который выпадал из всеобщего серого скупого фона и резал глаз своей яркостью и праздничностью. Шут ступил на него, и у него задрожали ноги, как тогда, шесть лет назад, когда ему сказали, что сейчас, в этой камере… Он с силой потер внезапно взмокшее лицо и сделал еще один шаг. Под ногами была трещина, глубокая, которую даже годы не смогли затереть и исправить. Тогда он думал, что она так же глубока и извилиста, как река в его родном краю, и что над ней вставало прекрасное солнце, которого он больше не увидит.
Он провел пальцем по каменной кладке, развороченной чьими-то торопливыми руками. Память возвращалась медленно и неохотно, в свое время было сделано многое, чтобы он не помнил…
Снова в дымке при виделся ему последний луч, упавший на железное кольцо на дверях, которые закрывались за ним навсегда, и приговор – тогда он выслушал его, держась достойно. Надо полагать, не из смелости – он просто не представлял себе, что это все происходит взаправду, что его, барона..!
Вспомнился титул! У Шута даже горло перехватило, когда он вспомнил, как Палач осторожно и бережно снял с его шеи цепь с медальоном принадлежности к роду – значит, он был еще и наследником, первым после отца!
Затем дверь закрылась. Но до того… до того, как барон перестал существовать, кто-то или что-то приходил на него посмотреть.
Точно!
Некто, наряженный нелепо, как чучело, в серый балахон, трусливо скрывающий лицо в тени капюшона, смотрел за приготовлениями к казни, и его горящие, ка угли, глаза, смеялись.
Палач провозгласил, что у него отнимут имя – вот тогда он испугался. Тогда он понял, что все происходящее – на самом деле, и у него дрогнули колени. Страшный Палач сковал его руки и поднес ему чашу – странно, но тогда в этих глазах Шут увидел сострадание и поддержку.
- Пей, маленький весельчак, - произнес Палач, вкладывая чашу в трясущиеся руки. – Пей и не бойся ничего!
- Не смей утешать его! – зашипел злобно серый, и Палач спокойно повернулся к нему.
- Не то что ты мне сделаешь? – спокойно ответил он, нарочито выставляя напоказ исполосованную пыткой грудь. – Что-то необычное? Быть может, выгонишь из Ордена?
Серый заскрипел, засвистел странным, нечеловеческим злым голосом, словно змея, которой наступили на хвост.
- Пей, маленький весельчак, - повторил он вслед за Палачом, но в голосе его не было поддержки, одни лишь лютая ярость да издевка. – Отныне ты будешь лишь маленьким весельчаком! Шутом – а я буду слушать твои вопли и потешаться! Правда, ненадолго – всего-то неделю, может, две! Ты будешь истекать тут кровью и подыхать от жажды и голода, не зная, кто ты и за что так с тобой обошлись!
Это было самое страшное, что могло приключиться с человеком, и настой, отнимающий имя, был королевский – вот почему Шут подумал, что его так сурово приказал казнить Король. У маленькой принцессы хватило бы ума лишь дать ему плетей, а вот Король Андлолор был так горд своим величием и богатством, так надменен… впрочем, теперь мы знаем, что это не он приказал сделать такую ужасную вещь.
Палач качнул головой с неодобрением, и серый вылетел вон, чертыхаясь.
Палач еще раз сжал пальцы Шута на чаше с питьем.
- Пей, - повторил он. – И ничего не бойся! Коли есть в тебе сила, ты выдержишь! Даже став Чи, не помня своего прошлого, можно жить и не сломаться, маленький шутник!
От питья у Шута зашумело в голове, он на миг ослеп и испустил полный ужаса крик, упав на колени – его, верно, услышал тот, в сером, и довольно усмехнулся за дверью. Когда в голове прояснилось и зрение начало возвращаться к нему, Шут увидел, что дело сделано – рук уже не было, а Палач торопливо перетягивает кровоточащие культи ремнем.
С тех пор Шут не помнил своего имени. Как и обещал серый, он не помнил, кто он – лишь смутные обрывки из прошлого, да вот еще ночные кошмары.
Он провел ладонью по остаткам кладки – уж не Тиерн ли её разломал, разыскивая сокровища? Вот они, конечные буквы его нового прозвища – Шут, гласили они. Их Палач написал позже. А рядом… рядом приговор – его не мог написать Король, о, нет! У короля не мог быть этот почерк, угловатый и жесткий. Так учат писать на юге. Северяне пишут не так, их речь и письмо подобны плавному течению воды. Шут вцепился в штукатурку, обламывая ногти на итак уже порядком израненных руках и вырвал крошащийся пергамент из стены, впился в него взглядом. Четвертовать… это означает немного больше чем просто отрубить руки. Однако, пергамент королевский. Шут перевернул его и расхохотался. На другой стороне был королевский приговор, вот это - рука короля! И значились там жалкие двадцать плетей – верно, Палач бы постарался на славу, выколачивая из него дурь, и его спина потом проходила бы на сплошное месиво, но все же он остался бы при руках и при имени. Значит вот как… вот почему никто при дворе не удивился, когда он снова появился там с руками - Крифа говорил, что Король сердился на Савари за то, что тот посмел лечить его, и даже изгнал вон из города, но он не знал, что Савари лечил Шуту. А потому странное и жалкое поведение Шута все приняли за помешательство – ну, станет ли знатный господин утверждать, что зовут его Шут, и кривляться на потеху всем?! Все подумали, что он просто спятил от ужаса в подземелье, когда Палачи пришли слегка выколотить пыль у него на спине, и относились к нему с презрением и отвращением. Смазливый бравый красавец, ухлестывающий за всеми красотками, на деле оказался редкостным трусом – вот как это выглядело пять лет назад. Йонеон опустил приговор и поник головой; чтож, теперь поздно о чем-либо сожалеть, и доказывать кому-либо – все те, кто с презрением смотрели на него, умерли. Остался он один – и его новая жизнь впереди.
Шут потер сильнее, и нашел то, что не мог найти Тиерн – маленькую табличку, щедро замазанную штукатуркой. Рядом была другая, такая, которая была положена ему, а эта…
Эта была сделана мастером, и от неё веяло силой и величием.
Барон долины Улен и Верхних Земель, Правого и Левого берега озера Куля с Серебром, владелец Норторка и Эстиля, Йонеон Ставриол. Это имя велел отнять у него человек – а точнее, демон в человеческом теле! – в сером.
Так его звали когда-то.
Имя, прочтенное на табличке, возымело просто чудодейственное действие. В голове словно открылась невидимая дверка, и из неё шумным и пестрым потоком хлынули воспоминания и картинки прошлого, которые надежно удерживал в потайной комнатке его памяти королевский настой, отнимающий имя…
Глаза его под закрытыми веками метались; он видел родной бескрайний Улен и ослепительный Норторк, разукрашенные лица эшебов и их праздничные юбки, припомнил традиции и торжественные обряды, которым его учили – и те, которых он уже касался, и те, которым только предстояло состояться в его жизни.
Вспомнил розовых цапель и торжественную, тонкую красоту, которой окружали себя его сородичи, вспомнил любовь к реке и её песне, вспомнил, как плавал и нырял в чистых водах Озера Куля, и как маленьким с замиранием сердца ожидал на закате, когда всплывет из прекрасных вод русалка…
Он вспомнил, как следует приветствовать старших – и как полагается приветствовать его, барона Йонеона Ставриола. Вспомнил эшебскую свадьбу, и забавный обычай разгуливать нагишом – и то, как его, шестилетнего мальчишку, терпеливо отучали в столице от этой маленькой традиции севера, - и усмехнулся.
Голова , до того пустая и свободная, наполнилась вмиг. Целая жизнь была отнята у него вместе с именем, и много, много радостей, огорчений и воспоминаний, любви с страсти, что свойственны только эшебам, были стерты из памяти, вместо которых долгое время была лишь зияющая пугающая пустота и боль…
Кто я был? Что любил и что ненавидел?
Теперь он все это понял; теперь знания эти струились в его жилах вместе с кровью, и он ощутил, что только что родился заново.
Он эшеб. Йонеон Ставриол… Такие имена давали лишь эшебам, да и север вместе с его городами принадлежит эшебам, и большая часть – ему лично. Там эшебы добывают серебро и в лесах охотятся на серебряных волков. Что же, это объясняет его серебристо-белые волосы и темную кожу. А то он долгое время думал, что рожден от чернокожей красивой наложницы.
И долина Луны – рядом… Долина, принадлежащая Кинф. Тогда, шесть лет назад, он с любовью думал, что они созданы друг для друга, как родной Норторк и долина Луны, обнимающая его бескрайними равнинами. Интересно, а сейчас он любит её? Он с удивлением встал прислушиваясь к своим чувствам. Самое интересное, что за все то время, что он провел с Палачом, он ни разу не подумал – он даже не вспомнил о Кинф!
Может, и любовь его была наваждением, колдовством?
Но нет; сердце его сказало, что любовь – это не плод колдовского отвара, и не болезнь. Он любил её – теперь он вдруг ощутил, что прошли годы, он стал старше, и многое изменилось; как ни странно, изменился и он – теперь он был не глупым самоуверенным мальчишкой, который когда-то написал юной невинной наследнице трона такое, отчего сейчас покраснел до корней волос, а зрелым мужчиной, и наверное, поумневшим, коль скоро в сердце его была теперь не только страсть. Но одно оставалось неизменным – та Кинф, что жила рядом с ним, по-прежнему была дорога ему.
Более того – ушла болезненная ярость из головы, и он понял, что пережил и простил свою казнь и шесть лет безымянности. Его любовь была сильнее, чем горечь от унижения и обиды.
Теперь это не стояло между ними.
Теперь он мог бы снова просить её руки – но уже с подобающим почтением. Теперь у неё нет её трона и надменности.
Демон!
Да у Кинф же помолвка с Тийной!
Эта мысль как холодный душ отрезвила его, и он очнулся от своих умиротворенных мечтаний, и он встрепенулся. Сколько времени прошло с тех пор, как он спустился в подземелье? Его желудок говорил, что предостаточно, да и на ногах он держался нетвердо, норовя завалиться на бок – неужто он так ослабел от голода?! А что, если Кинф уже вышла замуж за эту чертовку, или женилась на ней – вот демон, гадость-то какая! Что, если они уехали в Мирные Королевства?
Да что за беда, подумал Йон, я последую за ними! Теперь, когда нет этой муки в крови, он не сомневается в своих чувствах и не боится.
Раньше он любил и ненавидел её, и знал, что дай ему шанс, хоть полшанса, он будет преследовать и потом убьет Кинф. Теперь – все. Теперь ни о каком убийстве не может и речи идти.
А потому он просто поспешил наверх, торопливо пряча на груди старый страшный пергамент.
Теперь он знал наверняка, что что-то происходило; он это чувствовал равно как и то, что Камни теперь не были единым целым. С некоторых пор их слаженный хор разладился, и каждый шептал ему свою историю, не чувствуя других своих собратьев. Интересно, а что произошло?
Но разбираться с этим не было ни времени, ни желания. Да и обстоятельство это было на руку Йонеону – теперь он мог выпытать у любого из них о судьбе своего медальона, оставшись незамеченным для других камней… и уничтожить любой из них он теперь тоже мог – какая-то невидимая связь порвалась с тонким высоким звуком, и магия покинула подземелье. Голубые говорящие стекляшки – вот что такое теперь были эти непобедимые когда-то камни.
Йон, таясь, прошел в самый темный закуток. Это был маленький альков, в котором одиноко горел всего один камень – да и тот не самый чистый и не самый великий. Йон остановил свой выбор на нем лишь потому, что он был одинок и отдален от остальных настолько, что никто не заметит, как Йон будет разговаривать с ним – а теперь Йон почему-то и не сомневался, что таиться нужно, и ото всех, а особенно – от камней. Они знали все дворцовые тайны. Они знали и его имя – почему не сказали? И нет уверенности, что они не служат серому. Серого Йонеон боялся; нет, он не боялся встретиться с ним и стать лицом к лицу – он боялся именно того, что встречи этой никогда не будет, потому что Серый – будем называть его так, - никогда не выйдет из своей спасительной тени, а будет действовать исподтишка.
Камень, у которого совершенно не было чувства опасности, легкомысленно распевал песенки, я бы сказал, себе под нос, но вот носа-то у него не было.
- Эй, Брайен, - произнес Шут, посмотрев на камень, что горел над его головой, - не ответишь ли мне на один вопрос?
- Смотря что это будет за вопрос, - осторожно ответил камень, предчувствуя недоброе.
- Где мой медальон? В ту ночь Палач снял и его и забрал. У кого он теперь? – резко спросил Йон. – Отвечай, не то я разобью тебя.
- Попробуй, и увидишь что будет, - ехидно ответил камень, и Йон, не говоря больше не слова, треснул по камню рукоятью меча.
Раздался дребезг и звон, словно груда тарелок обрушилась на каменный пол, и камень искрящейся грудой обломков выпал из своего гнезда. Раздался истошный визг, и остальные камни забеспокоились, стали окликать разбитого – как с ним могло произойти дурное, ведь они не чувствовали присутствие магии?!
- Ну? – с нажимом произнес Йон. – Где?
- Эй, ты че творишь?! – верещали осколки тонкими голосишками. – Ты че…
- Где мой медальон? – повторил Йон, наступая на один из обломков сапогом и как следует нажимая. Раздался хруст, от камня начали откалываться мелкие блестящие крупинки.
- Ай, все, все! Понял, понял! – завизжал осколок. – Твой медальон!
- Да не ори так и не смей называть моего имени, а не то покрошу тебя мельче чем в муку! Так где он?
- А который медальон? – юлил камень. - Палач снял с тебя много побрякушек. Какая именно тебя интересует?
Йон усмехнулся и глянул себе под ноги, туда, где под подошвой его сапога примостился маленький врун.
- Медальон моего рода, - ответил он, решив открыть все карты сразу. Он понял, что камень будет юлить, пока не убедится, что он все вспомнил, а у него не было времени препираться с ним. – Медальон барона Йонеона Ставриола – назвать все имя полностью или этого достаточно, чтобы понять, о чем я говорю?
Камень на миг замолк – Йонеон ощутил его изумление и потрясение так явно, словно удар или ожог.
- Ты помнишь, - произнес он, наконец. Йонеон кивнул.
- Я помню, что Палач снял с меня медальон в ту ночь, - произнес он. – Кому он его отдал? Серому?
- Какому серому? – с подозрением произнес камень. – Я не видел никакого серого. А медальон твой никому не отдавали. Палач не дурак, чтобы кому попало отдавать такую вещь! Он спрятал его, это правда – помнишь статую такого смешного божка, словно выглядывающего из стены? Сонки оставили его в покое, потому что он чем-то походит на их Чиши. Так вот это тайник – здесь, в замке, полно тайников..!
- Короче!
- Короче некуда. Там реликвии – твоя и царственной Кинф, старинный венец, подаренный ей когда-то Андлолором. Во время падения замка Палачи оказались единственные из всех, кто остался верен империи. Они собрали те немногие вещи, что что-то значат, и спрятали их в этом тайнике. Их обладатели – вы, а не кто-то в сером… кстати, что это за цвет такой – серый? Как он выглядит? Сдается нам, что мы не различаем серого!
- А стены? – изумился Йон.
- Они не серые. Они с коричневатым и даже с красноватым оттенком.
Камень, наконец, понял, что в его интересах сотрудничать – он слишком много выболтал, чтобы теперь молчать, и этого же хватило бы, чтобы недруги вместо Йона исполнили его угрозу.
- Если ты соберешь меня, - интимно понизив голос, произнес камень, - то я расскажу тебе много интересного. Того, что касается тебя и твоего медальона.
- А если я уйду и оставлю тебя так?
- Тогда ты не узнаешь многого.
Йон, чертыхаясь, подобрал осколки – по счастью, камень не раскрошился, - и сложил их в свой карман.
- Так, хорошо, - сказал камень. – А теперь убирайся отсюда, да поскорее!
- Отчего бы?
- Потому что сейчас ты увидишь Тех, Кто Невидим и Вездесущ! Мы называем их так, потому что слышим лишь их голоса – изредка видим руки, ну, и то, что они в этих руках держат, но и все. Лиц их мы не видели никогда, а голоса… голоса лучше б не слышать никогда! Если ты не отдашь меня им, я расскажу тебе о них.
- Как они узнали, что я вынул тебя? Другие камни рассказали?
- Нет; не знаю, как они узнают, но они узнают всегда. Да торопись же!
Но у Йонеона были совершенно другие планы. Слушать россказни какого-то вруна?! Нет; кое-что он должен разузнать сам; и бежать - это не к лицу барону Ставриолу! Лучше остаться здесь и послушать, о чем они будут говорить. В конце концов, он верил в свой меч, который еще ни разу ему не изменял; не сотня же человек сюда вломится; и, если они его обнаружат, он сможет постоять за себя!
Йон зажал рукой карман, чтобы не было слышно писка разбитого камня и отступил в темноту. Сердце его билось ровно и спокойно, и дыхание было тихим; он не боялся – наверное, оттого Серые не заметили его присутствия и искать не стали.
А он ничуть не удивился, когда из мрака выскользнули две фигуры в сером и заметались по подземелью, освещая пустое черное место, на котором когда-то красовался разбитый камень.
- Что здесь произошло?! – яростно спросил один из них, обращаясь к притихшим камням. Его вопрос можно было бы назвать криком, если бы он не был задан странным шипящим голосом, словно бы смазанным и многократно повторяющимся в ушах. – Кот вынул его?!
- Мы не знаем, - осмелился ответить один из камней. – Мы лишь услыхали его крик и потом голос человека, который говорил с ним.
- Говорил?! Что он говорил?!
- Мы не разобрали; речь шла о каком-то украшении.
- Украшении! Что за украшение?!
- Это не наша тайна. Это тайна Палачей, а они от нас многое скрывали.
- Ложь! Если знал он, то знали вы все! Так о чем шла речь?
Камни молчали; и Йон не мог понять, почему.
Серые взвыли страшно и противно.
- Как он умудрился вынуть камень, это человек?
- Он разбил его.
- Разбил! Этого не может быть!
- Мы слышали, как он разбился.
- Этого не мог сделать даже Феникс! А только ему под силу вынуть этот камень – его ведь вставлял Савари? Но тот, кто был здесь, ведь не Савари?
- Нет; это был не Савари и не Феникс – Феникс, кстати, все еще мертв.
- Да что же за тайна такая, за которую разбили камень?!
Камни молчали. Серые проклинали их страшным проклятьем.
- Я вынужден буду позвать Господина, - сказал, наконец, один из них, и в голосе его послышалась угроза. – Ему вы расскажете все! Не то…
- Не то – что? – насмешливо произнес камень. – Что он может, кроме как перебить нас так же, как и Брайена? Ничего; мы бессмертны. И с этого часа сдается мне, еще и свободны – ты разве этого еще не понял? Нас может вынуть любой; а это означает, что Равновесие рухнуло, и Дух в Камне свободен. И мы уже не зависим от воли обещаний вашего господина. Он обещал вынуть нас – ерунда! Теперь мы не нуждаемся в его услугах и более не обязаны ему служить за призрачную надежду на свободу.
Серый в ярости занес для удара палку, на которую опирался. Йонеон буквально впился взглядом в неё, стараясь как следует запомнить её, чтобы потом, может быть, по ней опознать её владельца.
- Сейчас я раскрошу тебя, как и Брайена! – зашипел он, и камень саркастически рассмеялся:
- Давай! Дай мне свободу прямо сейчас! Ну, что же ты опустил свою палку, которой так грозно размахивал? Что случилось?
Серый молчал.
- Господин в замке, - произнес он наконец. – Я все расскажу ему. Может, он знает, как причинить вам боль!
И серые растворились во мраке, а Йон перевел дух.
Казалось бы, беседа эта не сказала ничего важного, но это было не так.
Во-первых, Господин – то есть тот, кому Йонеон был обязан годами безымянности, - был тут. Но кто он – им мог оказаться кто угодно! Так сказал и Палач. Йон поблагодарил небеса за то, что они удержали его и не дали ему погеройствовать. Какая дерзость - полагаться на свой меч! Глупец, мальчишка! Несомненно, он уложил бы обоих. Да только Господин обнаружил бы тела своих верных слуг; а коль он в замке (и это может быть кто угодно!), он не может не знать, как дерется господин Шут, он же казненный им Йонеон Ставриол. И для такого пройдохи не составило бы труда соединить вместе разбитый камень, украшение, Йонеона и убитых им слуг…
Он понял бы, что за украшение искал Йон. И понял бы, что Йон – уже не Шут.
И тогда бы он нанес удар из темноты…
«В замке нельзя доверять никому! - думал Йон, крадучись пробираясь к выходу. – И имени своего нельзя называть никому – если, конечно, его мне не напомнит Кинф… Ах, демон! Она тоже тут; и Серый – мало ли что у него за планы! Значит, и она в опасности тоже. Что за проклятое место!»
- Ну, указывай мне этот тайник, - грубовато велел он камню, когда подземелье было позади, и серые не дышали ему в спину. – Не то склею и вставлю тебя обратно – насколько я понял, ты обязан мне свободой!
- А то! – довольный, ответил камень. – Иди к зеленому фонтанчику – цел он еще, кстати?
- Цел, - ответил Йон. – Только загажен.
- Тем лучше! Значит, тайник цел, барон Йонеон Ставриол! Вперед! И через пять минут ты станешь полноправным владетелем своей Улен!
Йонеон повиновался.
- А расскажи-ка мне, что это за люди такие, - спросил он, чтобы скоротать время, пока будет разыскивать это фонтан. Камень, как ему показалось, даже завозился в его кармане.
- Мой тебе совет, барон, - произнес он, - не доверяй никому в этом замке! Я говорил уже, что не видел ни единого лица? Я повторю это с самой страшной клятвой. Я знаю, что тот, кто породил нас, породил и их, но было это так давно, что память моя путается, и я не могу сказать, кто был первым, кто вторым, и для чего мы нужны на этом свете! Но люди эти повсюду; за пределами замка они могут лишь лгать, а здесь они всесильны.
- Так! А скажи-ка мне теперь, отчего так важны те вещи, что Палач спрятал от Серого Господина и отчего вы не выдали ему этой тайны?
- Не знаю, отчего важны. Но знаю, что он хочет завладеть ими со всей страстью. И коли он возьмет их – мы ему будем больше не нужны. Тогда он просто забудет о нас и мы никогда не увидим свободы!
- Даже так! – пробормотал Йон. – Такая важная вещь болталась на моей шее! Немудрено, что он велел сравнять меня с грязью! За неё можно было б не только руки отрубить – кстати, так оно и предполагалось! Он велел убить меня, а Палач пожалел!
- Да; тебя велено было убить, мучительно, чтобы насытить нашу силу, но истинной причины, отчего так важна была твоя смерть, он не назвал никому. Он ожидал, что когда ты умрешь, он снимет медальон с твоего мертвого тела, и никто ничего не заметит, но он просчитался! Палачи посчитали, что ты достоин жизни – они частенько так делали. И припрятали твой медальон. Не спрашивай у меня больше ни о чем; я не могу тебе рассказать всей правды, оттого что сам не знаю её; даже Великие, те, что сражались в страшных войнах, были обмануты и верили в ложь. Вся история погрязла во лжи, и правды не знает никто – кроме Серого Господина, как ты его называешь.
Тем временем Йонеон достиг фонтанчика – это было маленькое сооружение, скорее украшение стены, чем необходимая вещь. Когда-то он был прекрасен, искусно выточенный из малахитового камня, вделанного в стену.
Теперь веселый зеленый цвет был погребен под ржаво-коричневой грязью, в бассейне вместо прозрачной воды была грязная черная жижа, и веселый бесенок, когда-то озорно ухмыляющийся со стены и извергающий чистую струю из своего уха, потерял свои рога и лицо его было раздроблено.
- Здесь, - произнес Йон. – Как открыть тайник?
- Цел ли кран, открывающий воду? – спросил камень. – Без него трудновато тебе придется, и без шума не обойтись!
Йон наклонился – маленький краник, порядком замызганный, был на месте, но обломан.
- Значит, так, - скомандовал камень, - открой воду на четыре оборота.
Йон повиновался; но ни капли не упало из пересохшего ушка веселого фавна.
- Теперь закрой воду на три оборота, - велел камень.
Йон повиновался.
- А теперь открой на пять и закрой на десять оборотов!
Кран отчаянно скрипел, но повиновался. На последнем обороте статуя задрожала; бассейн с холодным звуком медленно отъехал в сторону, и Йон с замиранием сердца глянул в открывшийся тайник.
Они были там и лежали вместе – их реликвии. Их золотая глянцевая поверхность не была тронута временем, и он тотчас узнал свой медальон – причудливое переплетение ветвей, цветов и бутонов в нежном теле Лесной Девы, подвешенной на толстую золотую цепь. Венец Кинф он не видел ни разу, и тот ничего не напомнил Йону.
Йон взял обе вещи и вернул бассейн на место. Камень молчал; может, посчитал что не имеет права вмешиваться, а может, ему было все равно.
Что дальше?
Йон еще раз посмотрел на венец, взвешивая его на ладони. Его нужно отдать. И предупредить Кинф – разумеется и о том, что здесь некий Серый Господин, и о том, что это Венец что-то значит о очень важен…
- Не ври себе хоть сейчас, - внезапно произнес камень, и Йон вздрогнул от неожиданности. – Сколько времени ты еще будешь вести себя, как трусливый мальчишка?! Просто скажи себе, что снова хочешь увидеть её. Вот иди – и посмотри. Заодно и Венец вернешь…
****************************
Ого-го, мой юный друг! К какому месту мы подошли! И кто будет писать теперь – думаю ты.
А чего это я?! Чего это я?!
У тебя правдоподобнее получается. Ты же знаешь, что тебе не обязательно видеть происходящее – достаточно просто написать об этом, и оно так и будет. А значит, и прошлое угадать, как оно было, для тебя не составит труда?
Нет, как цветисто наврал, лишь бы только свалить все на меня! Ну и ладно; я человек честный, мне скрывать нечего…
Вот и славно!
Значит, дело было так…
****************
…Кинф все еще бесилась оттого, что попала в наиглупейшую – и наипостыднейшую на её взгляд ситуацию.
Каково! Обручиться с девицей – да еще и с кем! С дочерью убийцы отца!
И какой из этих фактов смущал её больше – непонятно.
И Савари хорош… отчего он не защитил её разум от такого страшного, греховного колдовства?! Испугался? Или не смог?
Кто знает?
Кинф снова покраснела, вспоминая, как ласкала Тийну, и как та… фу, даже вспоминать противно!
Она с остервенением принялась драть волосы щеткой - как давно она этого не делала! Даже отвыкла ухаживать за собой.
Зеркало, перед которым она сидела, отразило её – нелепый вид, подумала она, щеки красные, и платье так непривычно очерчивает грудь. Она снова со стыдом вспомнила, как пялился на неё этот старый дурак Савари, и со злости подскочила и задвинула засов. А потом еще и вторую дверь закрыла – ту, что сделана и ароматного дерева. Теперь всю ночь будет невыносимо вонять, так, что разболится к утру голова. Ну и пусть; главное – этот омерзительный старик от неё как можно дальше!
Кинф вернулась к зеркалу и снова с отчаяньем уставилась в его серебристую гладь. На глаза её навернулись слезы; с платьем она словно надела на себя все беды, что терзают женщин – и неуверенность, и беспомощность, и страх… Ну да, страх. Раньше, представляясь мужчиной, она знала, как надобно вести себя, чтобы задиры остерегались даже заговорить с нею, а теперь что? Теперь положение её шатко; да, она избавилась от колдовства, но теперь каждый знает, что она кинф. И если раньше она могла спать в своих покоях спокойно, не опасаясь, что за нею вломятся среди ночи, потрясая факелами, то теперь она ожидала этого каждый миг. Она боялась!
Она налила себе вина – принцессе Кинф его не принесли бы, но принцу Зару поставляли с избытком, и забрать забыли, - и выпила добрый глоток. В голове зашумело, но легче не стало. Все равно было страшно! И это непривычное отражение в зеркале… оно пугало более всего. Теперь ей нужно быть женщиной. А как? Она позабыла, каково это. И Савари ей не поможет…
Отчего-то и вправду росло раздражение и даже злость на старика. Да! Он обещал, что будет защищать её до последнего вздоха! Кинф припомнила его, коленопреклоненного, торжественно провозглашающего её Королевой, с таким умиленным, таким чистым и трогательным лицом, что ей стало стыдно. Просто наврал! А она-то, она-то, дура редкостная! Во всем его слушается; отца родного – и то так не почитала и не слушалась, как этого безродного старого пня, которого и ко двору-то пригласили исключительно из-за того, что он умел говорить сладкие слова для матери, вечно страдающей скукой и потягивающей тайком сладкое красное винцо… Да, винцо…
Кинф глянула на бокал с темной красной жидкостью и оттолкнула его. Хватит на сегодня. В вине все равно не утопишь не своих сомнений, ни горестей. Ну, может, еще лишь глоточек.
Глоточек возымел волшебное действие. Настроение Кинф улучшилось, в голове зародилась шальная мысль. А что, если сбежать? Просто уйти? Можно уйти обратно в Пакефиду, оставив здесь нудного старика – она в изумлении обнаружила, что ей до смерти наскучила вечно свербящая в голове мысль о мести, и куда интереснее было бы быть просто посланником Алкиноста Натх… Хвала небесам и старшему названному старшему брату, принцу Зеду, который снискал себе такую славу что, оглядываясь на неё, никто более не хочет мериться силами с принцами Ченскими! Она могла бы ездить по кнентам и улаживать всяческие дела, коих и в мирной жизни полно. Могла бы как-нибудь заставить признать себя, женщину, и наконец выйти замуж. Сколько можно болтаться по миру?
А всё эти остолопы! В самом деле, с ним она чувствовала себя не принцессой, а марионеткой! Этот Горт, невыносимо скрипящий зубами всякий раз когда кто-либо поизносит имя её отца, и Савари, багровеющий, как помидор, стоит лишь ему напомнить, что Чет, угольщик по рождению, невежественный и дикий, вскарабкался на трон Андлолоров, и все их кодексы чести ему по боку!
Рабы – и они имеют над ней какую-то власть! Проклятые… Кинф глотнула еще из своего бокала, и в глазах её разгорелся кровожадный огонь. Двое из королевской гвардии, они были преданы королю телом и душой, и они с радостью умрут, если этот бой состоится во славу Андлолора… только вот кто из них думает о ней?
Ни один из них!
Для них она всего лишь инструмент мести, они смотрят на неё своими пустыми глазами и видят всего лишь осколок той, давней жизни, уютной и полной благ. Того времени, когда они были обласканы, богаты, и жизнь их протекала в сытой темноте замка – рука их редко ложилась на рукоять оружия! И теперь они думают на самом деле не о ней – им все равно, взойдет ли она на трон. Теперь они хотят лишь того, чтобы она возвратила то время… да…
Да удрать! Кинф с ненавистью дернула полу платья и расхохоталась. Савари будет вне себя от ярости. Он все время говорит, что покидать замок не безопасно – интересно, а что бы он стал делать, если бы её убили? Нет, правда – а если бы она погибла? Многое бы она отдала, чтобы посмотреть на его постную физиономию, вытянутую, как у лошади, если б он увидел её мертвое тело. Как бы он тогда пристраивался к другому трону, на котором сидит монарх, ничего не знающий о его талантах?
Хихикая, она на цыпочках пробежала к дверям и прислушалась, приоткрыв себе маленькую щелочку.
Горт и Савари спорили. Горт упрямился, и непременно хотел куда-то идти и что-то посмотреть еще разок – краем уха Кинф услышала что-то о сокровищах и о шлеме… Да, о шлеме – наверняка о том, который эта девка, Тийна, нацепила себе на голову. Тоже мне, горе! Головы, что носила его по праву, давно уж нет, а они ссорятся из-за куска металла! Савари, кажется, умолял Горта на коленях никуда не ходить и не подвергать себя опасности – именно так он и выразился, высокопарно и смешно. Горт настаивал. Понятно; эти двое сейчас уберутся прочь, Савари просто не может не опекать, он непременно потащится следом, щедро поливая их путь слезами. Рыцарь Нат благоразумно дремал в углу; вот кого природа наделила разумом щедро! Он вступается в драку лишь только если это необходимо, и никогда не лезет на рожон сам – что за мудрый человек! О том, что Нат с похмелья разнес ползамка, Кинф уж позабыла.
Так; Кинф, неслышно ступая, подбежала к своему сундуку и откинула тяжелую крышку. Черт бы подрал этот маскарад! У принца Зара все вещи, как на грех, были яркими и броскими, зеленые до невозможности или пурпурные. С трудом она отыскала пару неприметных коричневых штанов – в них полагалось, вообще-то, свершать вечерний туалет, но в нищей Мунивер, где одежда – дырка на дырке и та – на заплатке, такие штаны были просто верхом роскоши.
Кафтан пришлось все-таки взять багровый, расшитый жемчугом – а, ерунда! Под плащом все равно не видно! С азартом избавившись от ненавистных легкомысленных тряпок, Кинф торопливо натянула выбранные и вещи и осмотрела себя в зеркало. Да, без зеленых украшений она не сильно бросалась в глаза. Но, с другой стороны, теперь, когда она не забинтовала натуго грудь, с первого взгляда можно было опознать в ней девицу…
Она поспешно натянула сапоги – а, черт! За одно шитье на сапогах её с удовольствием прибьет любой в этом городе! – и снова приникла к дверям. Тихо; кажется, Савари ушел, как она и полагала, за Гортом. За дверями раздавался лишь громовой храп Ната; на рабов плевать – им просто можно приказать оставаться на месте. И, если они не подчинятся, можно их убить. Вот как!
Хлебнув для храбрости еще – бокал её опустел, - она взяла родовой меч и тихонько отворила двери, ступив в комнату, где размещалась её охрана.
Нат безмятежно спал и даже ухом не повел, когда она вышла. У него приказ охранять входную дверь, чтоб не открывалась! А до внутренней ему дела нет. Пусть хоть оторвется с петель!
Рабы не спали; они, кажется, вообще не спали. В темноте их желтые глаза горели, как свечи, с интересом рассматривая госпожу. Рабы… подневольные люди. Интересно, что они ощущают?
- Хотите свободы? – произнесла она на певучем гортанном языке южан – наверное, они здорово удивились, услыхав родную речь из уст наследной принцессы! Язык рабов никогда не звучал в этом замке. И их замешательство здорово позабавило её. – Я знаю, вы преданы мне. Но я также знаю, что вы оба непременно умрете, если пройдете этот путь со мной до конца. Я вижу вашу смерть; она состоится через день-два. Может, уже сегодня. Но я этого не желаю; я не хочу лишней крови; особенно тех людей, что шли со мной с самого начала. Поэтому я говорю вам – уходите. Сейчас же. Вы больше не служите не принцу Зару, ни принцессе Кинф.
Они знали, что она пьяна. Наверняка унюхали запах вина – она облизала губы и обнаружила, что они просто приторно сладкие от этого густого напитка, - но смолчали. И ничего не сказали; и Кинф не услышала, как они ушли – видела только как открылась дверь, впуская полосу желтого света и вновь закрылась. Все.
Впрочем, она не жалела. В хмельной голове сожаления и раскаяния зародятся, может, завтра. Но не сейчас – она точно знала, что спасла от смерти двоих людей. Пусть рабов. Но они проживут долгую жизнь и будут помнить эту ночь и её, их королеву, пощадившую их.
Нат перестал храпеть, и она замерла, даже дышать перестала, и застыла на одной ноге, потому что вторую подняла, чтобы ступить. Хорошо, что рабы ходят так бесшумно! Впрочем, и сонный Нат это тоже сообразил – это всего лишь рабы вышли. Никто не зашел, не вломился, не угрожает… Пусть себе ходят, черномазые. Ему до того дела нет!
Труднее всего было дождаться, когда рыцарь вновь начнет оглушительно храпеть, уверенный, что ничего важного не происходит. Когда же его храп смолк, отделенный от Кинф дверью, она бросилась со всех ног прочь – куда? Она и сама не знала.
Наверное, только благодаря тому, что сегодня сонки, так же как и она, праздновали свободу, она добралась без приключений до выхода из замка. Никто не остановил её; никому и дела не было до того, куда это собрался принц Зар без всех своих слуг, регалий и без усов.
Так же беспрепятственно она пересекла двор – кажется, конюх, воспользовавшись всеобщим расслаблением, тискал какую-то девицу на сеновале, - и проникла в конюшню.
Конь у неё добрый; в конюшне Алкиноста других и не держат – на вид лошадь как лошадь, но в скачке ей нет равных. Удерет от любой погони!
- А куда это собрался пресветлый принц? – голос, разбитной и мерзкий, раздался за её спиной совершенно внезапно, и рука её, подтягивающая подпругу, сорвалась с ремня оттого, что ладони вмиг стали скользким от пота. – Или, точнее сказать, принцесса?
Она обернулась; всего двое человек стояло у неё за спиной, и это были не отпущенные ею рабы – вначале она подумала так. Думала, наябедничали Савари и он отправил их за нею.
Но то были не они; никогда бы она не спутала своих рабов с этими людьми в серых плащах!
Первый, тот, что стоял поближе, поигрывал дубиной – с ужасом увидела Кинф запекшуюся кровь на темой старом дереве, и поняла, что этим орудие пользовались не только в честном бою.
Второй словно стоял на страже, ближе к выходу, держась тонкой сухой белой рукой за кольцо в дверях, и в другой руке его блестело длинное тонкое лезвие – Кинф даже показалось, что оно давно не чищено, и темно от покрывшей его крови… старой крови, смешанной с пылью и паутиной… и свежей, еще недавно бывшей живой – красная полоса еще даже не подсохла, и Кинф невольно посочувствовала тому, кто повстречал на своем пути этого человека.
Однако, как бы она ни была напугана, ей все же пришло на ум то, что тот, второй, судя по всему человек немолодой, скорее – старый, может, даже учитель, и тогда… тогда дело худо!
- Интересно, куда же мы идем? – продолжил первый, тот, что с дубиной, на шаг приближаясь к ней, словно впавшей в оцепенение. – Или, может быть, мы что-то прячем? Например, венец? Или деву – что там у тебя, отчего ты так быстро решила сбежать из своей любимой столицы? Нашла то, зачем явилась, и теперь удираешь, оставив на произвол судьбы своих людей? Это правильно; зачем таскать за собой бесполезную кучу народа? Но вот вещички-то тебе не принадлежат. Отдай, а?
Несмотря на то, что неоднократно Кинф встречалась лицом к лицу с куда большим числом противников, она словно оцепенела о ужаса, и не только от вида оружия, которым расчленяли врагов – от вида самих нападающих.
Лица их были скрыты капюшонами, но она могла поклясться, что оба они – кары, и даже живут неплохо. Тот, что стоял у входа, был в добротных сапогах, из-под серого подола высовывался носок из крашеной в коричневый цвет кожи.
И они знали, кто она. В этом не оставалось сомнения.
И хотели убить. Кары – хотели убить свою наследницу трона. Пусть кинф, но свою, единокровную!!!
За что?!
- Что вам нужно? – спросила Кинф, стараясь сохранить вид достойный и неустрашимый, но ей это не удалось – тот, что с дубиной, сделал шаг ей навстречу, и она отшатнулась от него невольно. Это движение не ускользнуло от внимания неизвестных, и Кинф услышала смешок, нехороший, колкий, такой, каким смеются из темного угла, наблюдая за жертвой.
- Нам нужно то, что ты раздобыла в подземелье, - терпеливо ответил серый, поигрывая своей дубиной. – Если ты отдашь это, мы убьем тебя быстро. Если нет – чтож, сначала мы развлечемся, а уж потом сами отыщем в твоих вещах то, что нам нужно.
- Не понимаю, о чем вы говорите, - Кинф вдруг обуял ужас. От двоих людей веяло такой жестокостью, рядом с которой мерк, наверное, и ужас войны.
- Нет так нет, - покладисто согласился серый – и его дубина, страшно ухнув, вдруг молниеносно опустилась на то самое место, где стояла Кинф. Точнее, где её уже не было – за миг до удара некая рука вдруг ухватила её безо всякого почтения за шиворот и сдернула с места. А потому дубина, утыканная гвоздями, встретилась не с беззащитным мягким телом, а с широким сонским тесаком, и встретилась весьма неудачно – неожиданный заступник (или, может быть, мародер, решивший оспорить с неизвестными право ограбить её – Кинф не исключала и такой возможности) был весьма искусным воином, и тесак его, непонятно как проскользнув меж гвоздей, подрубил шишковатую голову дубины.
Сонк – а человек, внезапно появившийся в этом страшном месте, был наряжен в тяжелый плащ, подбитый медвежьей шкурой, и в меховую шапку, - выдернул своё оружие из ощетинившейся белыми щепками деревяшки (для того надобно было иметь неимоверной силы руки!) и встал в стойку. Кинф, сидящая на полу, в куче соломы, с удивлением наблюдала, как ноги, обутые в разбитые и худые башмаки, топча теплую кучу навоза, переступают умело и не заплетаясь, как то бывает с хмельными по обыкновению сонками, и второй нападающий сообразил, что дело худо. Крепче прикрыв дверь, он сжал свой узкий длинный клинок и с нечеловеческим визгом, от которого тоскливо взвыли все собаки в округе и шарахнулись испуганные лошади, ринулся на нападающего.
Нападающий сонк был парень не промах. Наверное, ему было тяжко волочить свои ноги в тяжких башмаках с налипшими на них комьями грязи, и скакал он тяжело и неуклюже – но несмотря на это ни один из нападающих не мог ни на шаг приблизиться к Кинф. Еще пару раз ударила дубина и потеряла свою шипастую опасную голову, превратившись в бесполезный обрубок дерева, которым, конечно, можно сделать больно, но не убить. Человек, оставшись безоружным, с изумлением смотрел на зажатую в руке палку ровно миг – а потом его голова отделилась от тела и покатилась по полу.
Второй, с клинком, был не так прост, как его ученик. Меч его опасно и безжалостно свистел, рассекая воздух – пару раз он пролетел прямо над меховой высокой шапкой сонка, поспешно пригнувшегося (а странно, отчего он отступает, а не рубит сам? Словно поддается или заманивает…), и Кинф могла бы поклясться, что сонк напуган неизвестным.
Но, напуган или нет, а он продолжал отступать, лишь изредка делая выпады в сторону наступающего, все больше ловко уклоняясь и уходя от боя. Серый впал в неистовство; он уже не визжал так страшно и непонятно – он рычал от бессильной ярости, промахиваясь все снова и снова, и сонку уже стоило бы рассмеяться и начать выкрикивать те обычные гадости, коими его собратья поддерживали себя в бою, но он молчал, снова и снова уходя от ударов, и лишь изредка его широкий тесак скрещивался со страшным узким клинком.
Бой затягивался; может, не замечал того серый, но со стороны было хорошо видно, что сонк словно нарочно затягивает поединок, уступая человеку в капюшоне. Широкий тесак, почти дотянувшийся до головы серого, в самый последний момент вдруг останавливался и позволял длинному клинку оттолкнуть себя, чтобы начать атаку снова. Однажды он коварно и смело кольнул серого в живот, и Кинф радостно вскрикнула, уверенная, что этот укол будет смертельным для серого.
Но это было не так – из-под распоротого серого плаща выскользнул, разрезанный, широкий пояс с медными бляхами, и серый рассмеялся, издеваясь. Сонк быстро отступил, прикрывшись, словно не удивившись и не опечалившись от постигшей его неудачи, и серый вновь ринулся вперед.
Длинные тени уродливо изгибались на стенах в свете оставленного кем-то замызганного, еле чадящего фонаря, и серый, загнавший юркого сонка в пустующее стойло, торжествуя, рассмеялся.
- Попался, герой! – произнес он своим странным шипящим голосом, метясь своим длинным лезвием в сердце смельчака. Он запыхался и был вымучен, грудь его тяжко вздымалась, и хриплое дыхание вырывалось из его открытого рта. В голове Кинф мелькнула мысль, что именно этого и добивался сонк, но какой в том толк, коли он потерял свое оружие? Широкий тесак, в очередной раз опоздавший на миг, поплатился за свою небрежность и был выбит из руки, его сжимающей, и теперь лежал в истоптанной грязной соломе. – Ну, и чего же ты хотел? Оспорить добычу? Идиот! Когда мы ушли бы, все досталось бы тебе! А теперь я прихвачу еще и твою жизнь!
- Да неужели? – бесстрастно отозвался сонк на чистейшем карянском (сонки так не разговаривают, нет!), и из-под полы неудобного плаща, распахнувшегося, как огромные тяжелые крылья хищной птицы, выскочил – иного слова и не подберешь, - тонкий длинный меч с шелковыми щегольским кистями на рукояти, украшенной рубинами и золотом. В один взмах он выбил длинный узкий клинок, выпачканный в чужой крови, из тонкой руки старика. Кулаком с зажатой в нем рукоятью меча сонк, так красиво разговаривающий на карянском языке, безжалостно и безо всякого уважения к старшему ударил прямо в скрытое серой тканью лицо, сбив человека с ног, и старик – теперь просто поверженный и немощный старик, охающий и ноющий по-стариковски, - упал ему под ноги.
Рывком Йон – теперь мы можем сказать что это был именно он, - сбросил с себя плащ и выкинул в угол шапку, которой до того скрывал свои белые волосы. Поднял свой широкий сонский тесак и вложил свой меч в ножны, словно не хотел пачкать его в грязной крови того, кто возился теперь у его ног в навозной жиже.
- Ну, что теперь скажешь, учитель? – спокойно произнес он, острием клинка сорвав в лица серого его капюшон. На него глянули совершенно красные от бессонницы и ярости слезящиеся мутные стариковские глаза, и Кинф, до того бывшая просто безмолвным наблюдателем, с криком подскочила на ноги.
Она узнала этого человека, и ей стало еще страшнее. Не могла она не узнать бывшего начальника королевской стражи! Его яростный и страшный взгляд, его кривой рот и редкие, совершенно белые волосы – им не помогали ни дорогие масла, ни крема, коими в былые времена он умащал свои жалкие кудри, и они всегда торчали в разные стороны, как солома на голове пугала.
И, конечно, его страшный шрам на горле – раньше она никогда не слышала, как старик говорит, но теперь, когда клинок Йона бесцеремонно и грубо оттянул серую ткань, обнажая его шею, она поняла, отчего у серого такой странный и страшный голос.
Когда-то в бою старику перерезали горло – слишком неудачно, он остался жив, но шрам от уха и до уха страшно уродовал его шею, стягивал кожу жестким рубцом в складки, мешающие говорить и глотать, да еще и тянущие один угол рта книзу, отчего лицо старика всегда имело вид зловещий и ненормальный. Злясь, он всегда дергал этим опущенным уголком рта и всей щекой, словно пытался вернуть рот на место. И эти усилия еще сильнее перекашивали все его лицо, и из уголка дергающихся губ текла струйка слюны, как у ненормального или припадочного…
Только припадочным старик не был никогда.
- Ты..! – от злости у старика, стоящего на коленях, голос стал еще страшнее и противнее, и клинок, до того упирающийся в когда-то раненное горло, брезгливо вытершись о серые одежды, торопливо отпрянул от него.
- И ты, - утвердительно качнул головой Йон.
- А я-то все думал, отчего это сонк так хорошо дерется, - хрипя перерезанным горлом, прокаркал старик. – Кто же его мог научить так долго противостоять мне? Ты ловко обманул меня, прикинувшись напуганным. И с шапкой хорошо придумал – мы убрались бы тотчас же, если б узнали тебя… да, ты умен не по годам!
- Не время разговаривать о пустяках и похваляться умом, - перебил его Йон. – Говори, что тебе эти вещи, Венец и дева? Что они значат?
Старик расхохотался, хрипя и скрипя, как старое несмазанное колесо.
- Твое любопытство не доведут тебя до добра, – произнес он вкрадчиво. – Ты разрешишь мне встать? А то неудобно говорить. Да и унизительно для меня стоят на коленях перед тобой.
- Раньше ты не считал это унизительным, - припомнил Йон. Старик, кряхтя, начал подниматься.
- Раньше и ты не был Шутом, - ответил он, положив себе руку на живот.
- Охо-хо! Вот беда! Ну, так может, хотя бы поклонишься мне, барону Ставриолу?
Глаза старика ярко блеснули.
- Ага, - протянул он. – Значит, это ты их нашел, а не она! И ты не бежишь из города? М-м, ты либо глуп, либо смел до глупости.
- А кто узнает, что это я нашел их? Кому я признаюсь, что припомнил свое имя? Теперь я равен вам – так же сижу в темноте и наблюдаю за происходящим, пряча свое лицо.
Сухая рука тем временем очень осторожно и медленно ощупывала серые одежды. Со стороны могло бы показаться, что это старик поглаживает ушибленное место.
Йон, наблюдая за ним, усмехнулся:
- Что-то ищешь? – он двумя пальцами, как ядовитую змею за хвост, поднял вверх узкий метательный нож, и глаза старика блеснули от гнева и бессильной ярости.
- Как? – только и смог произнести он. Йон не стал объяснять.
- Ну, так зачем тебе эти вещи? – повторил он свой вопрос, пряча нож за пояс. – Точнее, твоему Господину?
- Ты должен знать, если помнишь свое имя, - сухо ответил старик. – А коли не помнишь… чтож, Шуту и не положено знать таких вещей!
Йон невозмутимо выслушал эту язвительную колкость, не проронив ни звука и нисколько не изменившись в лице.
- Знаешь, что? – спокойно произнес он, рассматривая на свет свой сонский клинок. – Думаю, у нас много времени. Так что я с удовольствием расскажу тебе свою версию. Заодно и напомню тебе, кто я и кто ты, - Йон размахнулся и безжалостно ударил старика в лицо, отчего тот снова упал, слабо вскрикнув. – И о том, как такие, как я, поступают с такими, как ты.
Кинф молча наблюдала, не смея и двинуться.
Старик еле возился на полу, хрипя и плюясь кровью – кажется, Йон выбил ему зубы. Йон невозмутимо наблюдал за ним, склонив голову к плечу и брезгливо вытирая руку платком – он нарочно извлек из кармана тонкий батистовый платок с кружевами и тончайшим золотым шитьем, и теперь нарочито медленно и тщательно вытирал свои ухоженные красивые руки (которые, впрочем, были в ссадинах и сорванных мозолях, о происхождении которых мы знаем), руки аристократа, выпачканные о нечистое рыло простолюдина.
- Я расскажу тебе историю, - продолжил Йон, обходя неторопливо кругом и снова оказавшись лицом к лицу со стариком. – Я много думал, кое-что вспомнил, и сопоставил все вместе. Так вот; речь пойдет об одном знатном мальчике из провинции – тогда была мода набирать пажей для королевской семьи из самых знатных семей страны. Их свозили в столицу возами, как цыплят, и особо никто не интересовался, как кого зовут, и кто откуда родом, - старик, злобно сверкая глазами, грязной рукой утирал окровавленное лицо и злобно смотрел на Йона. – Среди прочих привезли и Йонеона Ставриола, барона Улена, – он отвесил церемонный поклон в сторону онемевшей Кинф, - и принялись учить его на дворцового стража, - он усмехнулся. – Тогда редкий князь не охранял с пикой королевских покоев!
- Шелудивый пес, - яростно прошипел старик, и Йон, коротко размахнувшись, пнул его в ребра, отчего несчастный подлетел на четвереньках и закашлялся, извиваясь и багровея всем лицом. Кинф от ужаса вскрикнула и зажала рот рукой. Она теперь не знала, кого бояться больше.
- Не перебивай, - строго произнес Йонеон, погрозив пальцем катающемуся от боли старику. – Так вот, я продолжу. Мальчика учили драться, учили хорошенько, да так научили, что скоро поняли – лучше его фехтовальщика не найти! Несмотря на его молодость его даже прочили на твое место, а?! – Йонеон неторопливо сделал еще один круг вокруг старика. – Все складывалось хорошо для этого барончика, но лишь до тех пор, пока ему не исполнилось двадцати лет, и пока его не признали законным наследником рода из долины Улен. В тот день гонцы привезли ему медальон рода, - Йон неторопливо вытянул из-за ворота толстую цепь, и Лесная Дева соблазнительно блеснула в свете фонаря черным алмазом. – Он надел его, и по всему замку громко разнеслось его имя, которое и услышал твой Господин – или ты сам. Думаю, ты уже и тогда был одним из тех, кто скрывает свои лица и ходит в сером? Да, так; оттого-то тебя и не волновало, что я мечу на твое место - что тебе место у трона короля, если есть более привлекательное, более могущественное, чем это! Ты и королю-то никогда не служил, если разобраться. Просто такой человек, как ты, которому безгранично доверяет сам король, и который может беспрепятственно перемещаться по всему замку, был очень полезен для твоего настоящего господина. Так вот однажды ты вдруг увидел на моей шее эту вещь – и на ком! На том, на кого посматривал с надеждой, как на свою замену! На того, кого сам обучал, и, наверное, немного погодя, хотел заманить в свое тайное серое общество – не зря же так много сил было положено на легкомысленного, но смышленого мальчишку?! В любом случае, ты понял, что отнять это силой у меня, не наполучав оплеух, вы не можете. Ты поспешил рассказать о том своему господину, ожидая, что тот прикажет. Ты думал, что время пришло – наверняка ты рассчитывал, что приведешь молодого барона в ваше серое логово, и он, обласканный ли, обманутый ли своим новым хозяином, сам отдаст нужную ему побрякушку. Но все сложилось не так, - Йон обернулся к замершей от ужаса Кинф. – Хочешь послушать, что было дальше?
Она затрясла головой, и трудно было понять, отвечает ли она этим жестом положительно или отрицательно. Шут – тот человек, которого она знала, как Шута, - пугал её.
Йон, словно лев вокруг жертвы, ходил, все сужая круги.
- Вот беда! – продолжил он. – Было совершено несколько попыток ограбить барона – скорее пробных, чем настоящих, но он на то не обратил внимания, играючись перебив врагов – в ту пору во дворце дрались все, кому не лень, и на пару стычек никто не обратил внимания, кроме, конечно красоток – они обожали юного непобедимого героя! – Йон усмехнулся, прикусив губу, и покачал головой. - И отчего твоему Господину вдруг позарез захотелось отнять у меня эту вещь – не скажешь, зачем?
- Сопляк! – просипел старик. Йон выслушал это оскорбление с философским спокойствием. Пожав плечами, он глянул на клинок еще раз, словно оценивая его остроту и продолжил свой рассказ, неторопливо двигаясь по кругу.
- Итак, вожделенная цель была перед твоими глазами, но получить её не было никакой возможности. И вот удача, - Йон буйно расхохотался, - этот глупый молодой барон полюбил наследницу! Кинф Андлолор! – Йон кинул на Кинф такой взгляд, что ей показалось, что в глазах его разверзся ад.- Страсть его была сильна так, что он просто потерял голову. Он написал письмо – неосторожное, и, надо признать, совершенно лишенное всякого почтения. Сейчас я не посмел бы и повторить того, что там было написано. Наследница наверняка оскорбилась. И, в общем-то, была права. И за бароном пришли Палачи… - Йон сделал небольшую паузу. – И в подземелье с него сняли медальон. Но и тогда он не достался твоему господину.
Кинф вспыхнула до корней волос.
- Никто не должен был отнимать твоего медальона, - торопливо выкрикнула она. – Тебя…
- Должны были с позором высечь – это я знаю. Но Господин – я говорю о Сером Господине, - который был выше короля и решал многие судьбы в этом мире, велел им сделать немного другое… и отнять лесную деву. Так расскажи мне, старик, зачем Господину так нужен мой медальон и отчего он предпочел уничтожить меня, но не обмануть?
Старик еле шевелился в грязи, тяжко сипя. Один глаз его совершенно заплыл синевой, другой же, напротив, был раскрыт так, что, казалось, сейчас вывалится из своей орбиты.
- Глупец, – прошипел он. – Ты дурак, если думаешь, что я хоть что-то расскажу тебе!
- Так, - произнес Йон. – А венец? Венец, что принадлежит Кинф Андлолор? Что означает он? Зачем твоему господину нужен он?
- И этого я не скажу тебе!
- И что означает мое имя – тоже? И о том, что Господин, которого также именуют отвратительным именем Предатель, велел убить меня именно оттого, что имя мое сулило ему падение, тоже ничего не расскажешь?
Старик на миг замолк, ошеломленный.
- Так ты все знаешь! – прошептал он глядя одержимыми глазами в лицо Йона. – Хитрый демон, ты все знаешь и просто издеваешься надо мной!
Йон насмешливо усмехнулся, покачав головой. Старик затравленно обернулся на Кинф:
- Госпожа! – завизжал он, отползая задом от Йонеона. – Я не виноват! Что я, слабый человек, против пророчества?! Ничто! И что я против Господина и его армии – песчинка против шторма! Меня заставили! Скажи своему слуге не трогать меня!
- Что за вина у тебя передо мной? – насторожилась Кинф. Йон шевельнулся, словно хотел что-то сказать, но старик выкинул вперед руку, словно заграждая ему уста.
- Я сам расскажу! – выкрикнул он своим охрипшим голосом. – Я сам! Госпожа, только вели своему слуге пощадить меня! Я расскажу! Это мы ограбили дворец твоего брата тогда, когда погибла твоя мать! Там я получил это шрам, - он ткнул в свою шею грязным пальцем. – Нам нужен был венец! Старинный венец! Я обыскал весь замок твоего отца, всю сокровищницу, но не нашел его. Отец твой говорил, что Венец утерян, но мой господин отчего-то не верил ему, хотя я тоже даже никогда не слышал о таком венце…
- Так ты убил мою мать, подлец! – вскипела Кинф, хватаясь за меч. Йон внимательно слушал их перепалку.
- А-а! Не лично я, я даже не знаю, кто это сделал!
- Её пытали!
- У неё хотели узнать об этом венце! Но ничего не узнали!
Кинф демонически расхохоталась, её глаза буйно разгорелись зеленым драконьим светом.
- Не узнали! – выкрикнула она, и в голосе её звенели слезы. – Еще бы! А знаешь, почему? Потому, что об этих вещах знает только король! Это королевская легенда, и только наследник имеет право её знать! Вы ничего и не смогли бы узнать у женщины!
Йонеон и поднять руки не успел – Кинф, яростно рыча, размахнулась, и меч её пронзил грудь старика.
- Что ты натворила! – вскрикнул Йон, бросаясь к умирающему; Инушар Один пробил его сердце и серые одежды быстро напитывались кровью.
- То, что и должна была сделать, - кровожадно ответила она. Йон с досадой ударил кулаком по колену.
- О женщина! Ты думаешь, этого не сделал бы я?!
- Мне нет дела до твоих желаний!
- Дело не в желании; ты думаешь, я зря дрался вот этим? – он кинул ей под ноги бесполезный теперь тесак. – Мой меч всегда со мной, и все же я сражался чужим – отчего, как ты думаешь?
Она молчала.
- Оттого, - вместо неё ответил на свой вопрос Йон, - что их много. И скоро они придут искать их, - он кивнул на убитых. – Думаешь, мастеру трудно определить, каким оружием был убит человек? Ничуть; и я все делал, чтобы никто не заподозрил меня, - он торопливо огляделся кругом. – Я надел башмаки сонка и наследил ими так, словно их тут был целый десяток; я нарочно гонял старика, чтобы он выглядел уставшим и чтобы его одежда была мокрой от пота, чтобы все думали, будто он отбивался от многих противников – а если б я дрался так, как это свойственно мне, он недолго бы гонялся за мной! И вообще не гонялся бы. Я рубил этим тесаком, покуда мой меч был в ножнах, я нарочно избил этого старого негодяя потому, что так сделал бы любой сонк, обезоруживший свою жертву, а ты взяла и прикончила старика своим мечом! Это все равно, как если бы ты призналась всем, что ты сделала это!
Он с досадой ударил кулаком по стене. Кинф молчала, переминаясь с ноги на ногу, чувствуя угрызения совести. Гнев её затихал.
- Ладно, - буркнул он наконец. – Пойдем-ка, поможешь мне!
Он тщательно затоптал её следы, наступая тяжело сонским башмаком так, чтобы окончательно стереть следы её каблуков. Никто не должен был бы догадаться, что она свободно перемещалась. Пусть лучше думают, что она была пленницей! Из-за сеновала они вытащили тело сонского незадачливого стража; его голова была пробита, он был бос – именно его разношенные башмаки красовались на ногах Йона.
- Зачем ты убил его?
- Я похож на убийцу? Его прибили они; я пришел уж позже, когда они преспокойно ожидали тебя.
Йон вернул сонку его боты и вложил в мертвую руку окровавленный тесак.
- Сделаем вид, что сонки и серые подрались из-за тебя, - сказал Йон, торопливо затаптывая и заметая следы в грязной соломе. – Он убил того, что с дубиной. Старик убил его. Ты убила старика и сбежала. Или не сбежала – но это уже дело их фантазии. И никто и не заподозрит, что тут был я.
Кинф, отряхивая руки от грязи, насмешливо фыркнула:
- Пытаешься спрятаться за мою спину?!
- Пытаюсь спасти тебя, - парировал Йон, ловко осматривая сбрую лошади Кинф. – Неужели ты не понимаешь, что теперь тебе нужно бежать отсюда? Серые заподозрили тебя в том, что ты нашла их сокровища, и они не оставят тебя в покое. Они следили за тобой. Они придут за тобой еще раз. А кто они – мы того не знаем! Любой человек, даже приближенный к тебе, может оказаться одним из них, - он кивнул на старика. – Поручишься ли ты за рыцаря Горта, что охраняет тебя? А за рабов, что сторожат твою спальню? И совсем уж страшно подумать, что это может быть Натаниэль. В любом случае, никто из них не сможет защитить тебя от серых, потому что не знает, кто они такие.
- Не понимаю, - нахмурилась Кинф. – Как ты будешь спасать меня?
- Я увезу тебя отсюда! – ответил Йон. – Верь мне! Если ты исчезнешь из столицы теперь, то никто не сможет с точностью сказать, куда ты исчезнешь. Для всех здесь состоялся бой между сонками и серыми, и сонки победили. Возможно, они просто убили тебя и ограбили. Возможно, похитили, чтобы продать в гарем – знаешь, сколько может стоить хорошенькая карянская девственница?! Тебя будут искать в столице, и никто не подумает о том, что к твоему исчезновению причастен я.
- Но ты тоже исчезнешь, если уедешь со мной, - напомнила Кинф.
- А кто вспомнит обо мне? Кто заметит, что меня нет? Я же Шут, - улыбнулся Йон. – Прошу, верь мне! Я не причиню тебе вреда; я бросался злыми клятвами, это правда, но теперь… - он вдруг словно вспомнил о чем-то и запустил руку за пазуху. – Вот. Это твой Венец – тот, что они искали. Если б я хотел обмануть тебя, я никогда бы не показал тебе этих вещей. Ты бы даже не узнала, что они существуют.
Ресницы Кинф дрогнули, когда она увидела золотых ящериц. Пальцы её ощутили тяжесть и холод металла, и память услужливо подсказала, где должна быть зазубринка, в которой всегда застревали и путались волосы…
- Мои ящерицы, - пробормотала она, поворачивая Венец в ладонях. – Их подарил мне отец и сказал, что это будет нашей тайной… Мне всегда казалось, что они начнут шевелиться в волосах, если я надену его на голову…
- Ну так что? – с нетерпением произнес Йон. – Ты поедешь со мной?
- А как же мои спутники? Савари? – запоздалое раскаяние вдруг настигло её – а ведь он говорил, он предупреждал, что покидать дворец не безопасно!
- Мне показалось, или я в самом деле видел, как ты пыталась удрать без них всего четверть часа назад?
- Я… не могу! Я не должна была! О, боги! – Кинф закрыла лицо руками. Хмель, который выгнал её из комнаты, рассеялся, и она ощутила раскаяние, которого ожидала лишь к завтрашнему дню. – Я должна вернуться. Я обещала отомстить Чету! Понимаешь? Крифа, он же был твоим другом – я обещала ему, когда он лежал на смертном одре, что убью Чета и верну себе трон, и тогда он посмеется на небесах вместе с отцом над незадачливым угольщиком!
Губы Йонеона горько улыбнулись.
- Считай, он уже смеется, - ответил он. – Чет мертв, Кинф, и я не лгу тебе. Я сам видел его голову на блюде, на столе в большом зале. Ты думаешь, отчего Тийна нарекла себя королевой и отчего я больше не хочу оставаться здесь? Уедем; что тебе трон? Неужто он может быть дороже жизни? Поверь мне, твой отец сейчас смеется, и смеется не без основания. Чет мертв – он был мне другом, но я не могу не признать, что погиб он глупо, и сам в том повинен. Твое обещание выполнено. Что дальше? Как рассчитывала ты вернуть себе трон, коли нет у тебя ни армии, ни союзников? Кто вливал в тебя эту странную, нереальную мечту? Савари? Горт? Они хотели тебя, крохотную женщину, заставить вернуть им их потерянную жизнь, - странно, подумала про себя изумленная Кинф, а ведь эта мысль только что пришла на ум мне, - и все эти годы вливали по капле свое безумие и свой эгоизм в твою голову, да еще и настолько преуспели в том, что ты оставила дом названного отца-Дракона и помчалась в неизвестность? Хороши же они! На что они надеялись? На то, что ты своим искусным мечом повергнешь Чета, а вместе с ним падет еще и его армия? Но это нереально, согласись со мной! Кто помог бы тебе в этом? Натаниэль, который совершенно случайно оказался здесь, который слоняется по дорогам страны, как бездомный? Один рыцарь Нат стоит, конечно, дорого, но не целой армии. Я же предлагаю тебе не бесплотную мечту – я говорю тебе о жизни, правда, простой, лишенной блеска и величия, к которым ты привыкла, но долгой и счастливой. Мир изменился. Я чувствую это так остро, как будто смотрю на него сверху и сам перекладываю каждый кирпичик в его основании. Больше нет империи каров. Нет ничего, к чему ты привыкла и что ты еще помнишь, и это уже не вернется никогда. Нет больше наших богов – они ушли, забрав с собой Палачей и все запреты. Люди уже не боятся; люди хотят жить и искать свое место в новом мире, и, может, им удастся построить мир куда более совершенный, в котором будет царить разум, а не страх! Уедем! Я буду служить тебе, я буду пасти для тебя овец и выращивать тыквы, и если захочешь, называть тебя королевой. Я попробую сделать тебя счастливой, какой бы смысл ты ни вкладывала в эти слова. Я стану твоим слугой. Едем!
- Куда же мы с тобой отправимся?
- В наши земли. В мой родной город, Норторк! Я надеюсь, что цел мой дом, и, может, кто-то из семьи жив. Мы найдем там убежище. Заодно я хочу разобраться все же, что означают эти две вещи – возможно, сохранились какие-нибудь записи…
Йон, оказалось, тоже готов был к побегу; по углам у него были припрятаны всяческие теплые вещи, сонские плащи и шапки, например, а под ворохом соломы он припрятал громадные кожаные сумки, такие тяжелые, что лишь вдвоем им удалось втащить их на лошадей. Возможно, подумала Кинф, он следил за нею, когда она переодевалась и понял, что она задумала. От этой мысли ей стало не по себе и как-то…
- Скажи, - пытливо произнесла она, глядя на его четкий профиль, - только правду – отчего ты вдруг помогаешь мне? Раньше ты злился на то, что сделали с тобой за то письмо, а теперь… Ты раньше любил меня, я знаю, но теперь… после всего…
Он обернулся к ней, прямо глянув в её глаза.
- Я и теперь люблю тебя, - ответил он прямо. – Я любил тебя всегда. И всегда буду любить. И это ответ на все твои вопросы.
Ресницы Кинф дрогнули, когда вдруг оказалось, что он стоит вплотную к ней, почти касаясь её грудью, и его лицо так близко. Наверное, до того он сделал шаг вперед и оперся рукой о стену позади неё, но она почему-то этого не заметила. Его горячее дыхание касалось её губ, глаза жадно смотрели на неё. В таких случаях говорят – пожирал взглядом, но это грубое слово не отразит всех чувств, что были в его взгляде, и придаст отпечаток грязный и неверный. И, уж само собой, не передаст ни того трепета, что был в этом взгляде, ни трогательного восторга. От этого взгляда и близости этого человека – не опасного, нет, теперь она знала это наверняка! – позабылся пережитой ужас, и свет казался прозрачным и чистым, и позабылось, что в соломе лежат тела убитых… Грех было сейчас думать о смерти и врагах, когда напротив тебя такие глаза! И руки – его рука осторожно, словно боясь вспугнуть свою удачу, коснулась её щеки, и Кинф не оттолкнула его.
- Боги мои, да ты же пьяна, - пробормотал он, усмехнувшись, ощутив сладкий запах вина на её губах.
- Уже нет, - ответила она, глянув ему в глаза. И он испытующе смотрел в её глаза.
- Нет? – переспросил он, но вопрос этот скорее походил на «да?». И она ответила:
- Да, - ощущая, как разгораются губы и щеки от прилившей крови, потому что знала, на какой именно вопрос она дала ответ. – Иди… иди ко мне… я так хочу.
И тогда он приблизился вплотную. Так близко он не был никогда – даже в ту странную и бесстыжую ночь, потому что тогда это было сумасшествие, и меж ними все равно стояла ярость, и все происходящее походило на драку.
Теперь этого не было; и странно и непривычно было то, что она ответила - да.
Он целовал её; он целовал её нежно, ощущая теперь и на своих губах сладкий вкус вина, выпитого ею, и вместе с этим вкусом приходило понимание того, что все – на самом деле, не сон и не мечта. Затем пришла страсть – странно это, но оба словно изголодались, и руки их сплелись, любовно и так естественно, будто делали это каждый день, будто никогда не было к этому препятствий.
И, странное дело, ей вдруг показалось, что и она всегда этого человека любила. И не в её силах было объяснить, отчего она так крепко прижалась к его груди, спрятав лицо в складках его куртки, вдыхая запах его духов, и отчего руки её ласкали его волосы, словно делали это не раз, и отчего она уж сама целовала его с таким пылом, которого он не мог ожидать.
- Уйдем отсюда, - выдохнул он, с трудом отрываясь от сладких губ. – Еще есть время… Через два с половиной часа будет меняться стража. На посты придут те, кто сейчас празднует в замке, и нам легче будет…
- Молчи, - прошептала она, закрыв его рот ладонью. – Об этом потом. Потом…
Да, это было не место для двоих – темная конюшня, да еще и со следами побоища. Под покровом ночи они, крадучись, прошли через двор, и внезапно начавшийся ливень замыл следы людей и лошадей…
Где они нашли убежище – она не знала; туда привел её Йон, знающий все уголки в замке. Это была крохотная комнатка, нетопленная, наверное, всю зиму; да и к чему было топить – тут в углу было свалено сено, пышная охапка, а на веревках развешаны простыни изо льна, позабытые нерадивыми прачками бог знает когда.
Они ввалились туда, не в силах оторваться друг от друга, сдирая друг с друга по пути вымокшую одежду, не ощущая как холод колет острыми иголочками кожу; и разбросанные ими плащи, рубашки, пояса валялись потом по всему полу, и поднявшийся на небо Торн, любопытно заглядывающий в оконце под потолком, нащупывал серебряными тонкими лучами то рукав, то кисти на длинных перевитых шнурках, то брошенный сапог, то горячую возню в соломе, обнаженные спины, руки и распущенные волосы.
В сене они и устроили себе гнездышко; бросив в колючую, пахнущую свежим снегом траву меховой сонский плащ, они упали на него, и жар их тел согрел маленькое пространство.
И снова полетел в угол фиолетовый с заклепками наряд, и теперь не было Савари, который остановил бы это безобразие, да и он бы тоже не смог остановить этого, и два тела, уже не разделенные ничем – даже одеждой (это называется «голые», Белый! Или, если желаешь по-приличному, обнаженные), прижались друг к другу. Все глубже погружаясь в сено, утопая в его запахе, ощущая лишь его губы на своих губах, она готова была поклясться, что запустила бы в Савари сапогом, встань он на пороге со своим посохом.
И снова его руки ласкали её, как тогда, и снова он шептал – моя! Теперь – моя! Скажи, что хочешь меня! Скажи!
И он услышал это - из уст невинной, краснеющей, но трепещущей от его ласк любимой.
Потом, попозже, они лежали, тесно прижавшись, накрывшись душным плащом, еще дрожа, но уже не пылая в огне, который сжигал их, и волосы их были в соломе и спутаны, а тела полны истомы. И говорить не хотелось; вообще ничего не хотелось – хотелось смотреть на Торн, который заметил, что на него смотрят и поспешил спрятаться от стыда за то, что сам подсматривал.
- Ты помнишь то письмо? – спросила вдруг она. Он не ответил, но она почувствовала, что он улыбается.
- Нет, - ответил он.
- Неправда. Такие вещи не забываются – иначе ты просто мне врал, когда это писал, да?
Он расхохотался, крепче прижимая её к сердцу.
- Разумеется, я не врал! И я помню все, до последней точки. Только не заставляй меня сейчас повторять это, не то мы не сможем сегодня уехать отсюда.
- Почему это?
- Потому что те слова, что я тогда написал тебе, можно повторить, лишь сойдя с ума, потеряв остатки разума, утонув в страсти и ничего уж не различая кроме неё. А ты помнишь его?
Кинф покраснела.
- Я никому не говорила, - произнесла она, - но я перечитывала его много раз. Я… оно мне понравилось, оно волновало меня, хотя я и не понимала всего…
- Зачем же пожаловалась отцу?
- Не знаю; возможно, я была так потрясена, что просто не знала, что делать – и мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь, рассказать…
- Нужно было рассказать Крифе.
- Он был мальчишкой; и поднял бы меня на смех.
Они помолчали.
- Ты поэт, - пробормотала она. Они помолчали еще немного; но что-то не давало ей покоя, она возилась и крутилась, устраиваясь то так, то этак, и он уже не мог подавить улыбки.
- Ну что еще? – спросил он. В голосе его звенел смех.
- В том письме… ты сказал, что помнишь! В том письме ты так странно написал…
Он расхохотался, зарылся лицом в её растрепанные волосы.
- Я не писал там ничего странного, - ответил он. – Я написал много неприличного, того, чего не полагалось бы говорить невинной девушке. Но сейчас я могу тебе сказать – я сейчас сделал все, что там обещал, и даже то, чего не обещал. Ты довольна? Об этом ты хотела спросить?
- Бесстыжий! – воскликнула она, краснея.
- Будешь обзываться – я повторю. Сначала вслух. Розой я назвал вот это самое местечко…
С минуту они возились, борясь – первая милая любовная ссора, скорее игра, чем настоящая гроза, - а затем снова затихли, обнявшись.
- Ты первый в моей жизни, кто назвал меня красивой, - произнесла она наконец, когда они снова устроились на отдых. – И тебе первому я поверила. Раньше я слышала от моих нянек, шепчущихся по углам, что я слишком угловата и нескладна, и только и есть во мне хорошего, что порода, а остальные, если говорили мне, что я красива, просто льстили мне и были так неискренни, что я думала, что безобразна…
Он снова усмехнулся, крепче прижав её к себе.
- Коли б ты была безобразна, - произнес он, - то одного твоего взгляда хватило б, чтобы покорить человека. Твоя самая большая краса – в твоих глазах. В них отражается и гордость, и печаль, и нежность, и чистота твоя. Ты чиста и невинна, и я всегда думал, что если б ты была королевой, ты была бы милосердна и сострадательна. Но если тебя это утешит и доставит удовольствие, я скажу, что ты достаточно хороша собой – по крайней мере, в моем вкусе. Но если мои вкусы не брать в расчет, то и для любого мужчины ты показалась бы соблазнительна и красива. Тогда… тогда ты была еще слишком молода, и твоя красота просто не расцвела как следует, а при дворе было слишком много прекрасных женщин, чья краса была идеальна, как красота статуй богинь. Конечно, юная несформировавшаяся девочка в сравнении с ними проигрывала. У тебя были хрупкие плечи и детское лицо. Теперь же, кроме породы, у тебя шикарная грудь и соблазнительные бедра, а твой маленький круглый нежный животик заставляет меня терять голову. Веришь мне?
Она фыркнула, краснея до ушей.
- После того, что ты сделал со мной?!
Его руки, обхватившие её, оказались прямо у неё перед глазами, и она заметила то, чего раньше не видела – странные шрамы, кольцом опоясывающие каждое запястье. Она в изумлении провела пальцем по белой коже, и он, почувствовав её интерес, спрятал шрам под ладонью.
- Что это такое?! – в изумлении произнесла она.
- Ничего; не обращай внимания.
- Как – ничего?! Это выглядит так, словно тебе отсекли руки, а потом приставили заново!
- Какое пылкое воображение!
- Отчего ты не хочешь рассказать?
- Вот любопытная женщина! Может, поищешь на моем теле что-нибудь поинтереснее?
- То интересное, о чем ты говоришь, подождет! Похотливый кобель…
- Однако, выражение для благородной дамы!
- Однако, поведение для верного возлюбленного! – ревниво парировала она. – Сейчас мне пришло на ум, что твоя любовь ко мне и к моему животику не мешала тебе встречаться с другими женщинами и говорить им… говорить им все те вещи, что ты говорил - и писал!- мне!
Йонеон задумчиво приподнял брови.
- Все эти женщины ничего не значат для меня. У меня их было много, и разных – и красивых, и не очень. Но дело не в красоте, и вообще ни в чем-то определенном. Это все равно, что пить воду, когда хочется есть: сколько не пей, и как бы она ни была вкусна и чиста, ты все равно ею не насытишься.
- Тебе они нравились?
- Не ревнуй. Не скрою, я испытывал к ним страсть. Но ни одну из них я не хотел так, как тебя, и никого не любил кроме тебя, - он поцеловал её лохматую макушку. – И уж тем более не писал таких вещей, как тебе, голубка моя. Пойдем. Нам пора.
Словом, в самый глухой час, когда пьяные сонки с воплями справляли на улицах и площадях Мунивер отсутствие госпожи, а приличные горожане, крепко закрыв ставни, отправлялись спать в подвалы, из ворот города выехали двое ничем неприметных странника. На вид – оба сонки, в меховых плащах и шапках; охрана не стала разбираться, пропустила. А что такого? Один из них даже выпил с ними, не погнушался. Стал бы недобрый человек пить с ними? Да ни в коем случае!
И странники неторопливо продолжили путь, и растворились в ночи. Назавтра, когда охранники проспятся после веселой ночки, они вряд ли вспомнят, что кто-то проходил через их ворота, а если и проходил – то куда именно в город или из него. И следы двоих затеряются…
7. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Многое, многое изменилось в королевстве, которое теперь трудно было называть так, ибо не было короля. А те немногочисленные войска, что все еще помнили, что когда-то они перешли горы и завоевали неведомую им страну, теперь встали под бело-золотое знамя. Но и их нельзя было назвать королевскими войсками, ибо они были слишком слабы, и отброшены на восток, заперты в своей столице. Пожалуй, это единственный город, сохранивший, однако, свое величие и выглядевший грозно, что все еще оставался в их власти, но и только. Что восток? Бескрайние поля, в которых одичавшие эшебы пасли свои табуны; запад же, с его могучими городами, с его рудниками, рабочими, охотниками и воинами был охвачен восстанием. Был еще север, богатый драгоценными камнями и серебряными рудниками, но на дороге в северные города в непроходимых Паондлогах стоял непобедимый Зеленый Барон, а связываться с ним и оспаривать у него богатства даже этой, не принадлежащей ему земли, у тех, кто засел в столице, не было… Юг? Сонки-завоеватели хорошо помнили эту дорогу, которую когда-то назвали Трактом Отчаянных, потому что немногие решались ступить на неё. Она вела через Аннару, Город Женщин, что само по себе, может, и неплохо. Но дальше, за стенами Аннары, начинались бескрайние поля, в которых терялись крошечные поселки, где жизнь текла неторопливо, словно время тут остановилось, а за ними – высились вершины гор Мокоа, что разделяют Эшебию и Пакефиду, и у подножия их разверзалась бездна, что называли Черными Ущельями. Говорят, на дне их бродили кровожадные безумцы и дикие псы-людоеды. Снова перейти Ущелья? Нет; и на это сил у армии сонков уж не оставалось!
По дорогам, раскисшим от весенней влаги и свободным теперь от сонков - сборщиков податей, - разъезжали теперь всадники – кто знает, с какими целями и куда они ехали? Вольный ветер развевал их флаги и волосы, и дыхание его обещало перемены. Прошлое ушло; исчезли с лица земли Палачи, и люди вдруг ощутили, что больше некого бояться, и можно без оглядки ложиться спать, и можно распевать песни (пусть даже и слегка шаловливого характера) и догонять голоногих девок в лугах, чтобы потом поваляться вдвоем под солнечным небом…
Исчез, пал старый мир с прекрасной и мрачной, ханжески целомудренной столицей Мунивер; исчез вместе с нею и казненный барон из долины Улен – мы больше не услышим ни напоминаний о нем, ни сожалений. Вместо него остался совсем другой человек, веселый и свободный, сопровождающий женщину, убегающую подальше от прошлого, которое сохранилось лишь в этой самой Мунивер, да и то не везде. Они ехали не куда-то, а в никуда, и в этом новом мире, рождающемся этой весной, они не хотели мести, и не мечтали о троне и звании подле него. Они просто искали в нем свое место, и где-то оно да было; и о них-то и пойдет речь дальше.
На постоялых дворах уж не удивлялись, когда некто в сером походном плаще заказывал себе ужин и овса для усталого коня; никого не удивляли теперь и странствующие женщины – а теперь нередко из-под капюшонов, небрежно натянутых на голову, видны были неостриженные волосы всех цветов и звезды-кинф, скалывающие кудри у висков. Сонки-глашатае разъезжали по дорогам и кричали, что кинф помилованы новой королевой – впрочем, уже давно не осталось тех, кто мог бы в праведном гневе поймать кинф и сжечь её на костре, так что и до этого нововведения никому дела не было. Да, порядок был нарушен, и кто знает, чем это грозило стране и её городам?
Впрочем, один любитель сжигать кинф на костре все же остался – это был юный лорд Терроз, но на то у него были весьма веские причины.
Во-первых, поговаривали, что когда он был совсем уж юн, лет тринадцати от роду, он полюбил некую кинф, но она грубо и жестоко его отшила – а негодяй-папаша поднял на смех, опозорив так, что лорд разозлился на всю оставшуюся жизнь. Но, скорее всего, это были всего лишь враки, мифы, так сказать.
Но была и вторая, вполне настоящая причина. Началось все с того, что некая кинф по имени Мардж основала свой орден, назвав его «кровавые воительницы» (что само по себе уже наводило на размышления о вменяемости данной дамы). Некоторое время она с так называемыми сестрами показательно проезжали мимо крепости сцеллов – тех ничуть не беспокоил импровизированный парад и демонстрация военной мощи дам-наездниц, и все демарши оставались безо внимания. Это обстоятельство вселило в госпожу Мардж странную уверенность, граничащую с фанатизмом, в собственной мощи и непобедимости. Она подумала, что лорд опасается связываться с нею. И, недолго думая, вызвала лорда Терроза на переговоры с тем, чтобы предложить нечто. Заинтересованный, лорд на встречу прибыл – что же может предложить ему безумная Мардж, интересно?
Но это был обман; Мардж просто решила оспорить у лорда власть над западом; и вместо какого-либо предложения лорд получил удар в лицо и сеть на голову. Мардж в своей самоуверенности решила, что может пленить (или убить) лорда. Он прибыл на встречу один; женщин было шестеро – Мардж подумала, что этого числа будет достаточно, чтобы победить лорда.
Чья-то неосторожная сабля поранила лорда, удар по лицу рассек ему бровь, и это привело его просто в бешенство. Совершенно невзирая на пол противников, лорд переломал им руки – дабы не смели держать оружия! Правда, этот урок им не пригодился – лорд, растерзав сеть, которой его пытались пленить, удавил всех шестерых (особенно досталось Мардж, то, что от неё осталось, пришлось после собирать в мешок), а останки велел привязать к столбам и сжечь. После он поклялся, что сожжет всякую кинф, что встретится у него на пути, включая и тех, кто будет называть себя королевами, и кинф отступили от границ его владений. Думаю, по поводу этого инцидента он испытывал некий стыд – и вовсе не из-за того, что его поранили и испортили новую куртку; он попался в такую простую ловушку, как совсем глупый мальчишка, и это обстоятельство вызывало у него жгучий стыд и не менее мучительную ярость.
В это-то время Тийна, провозгласившая себя королевой, и возвращалась с остатками своей армии в столицу, и знамя её летело на крыльях ветра перемен…
Напомним, чтобы после не было никакой путаницы – Тийна возвращалась из Паондлогов, наконец-то избавившихся от снега. И туда, по этой самой дороге умчались в ночь Кинф и Йонеон.
Но они не встретились, и на то были две причины.
Первая заключалась в том, что Тиерн, обуянный страстью, всю ночь после сражения терзавший Тийну, совершенно подавил её волю – по меньшей мере, ему она не смогла бы сказать «нет», если б он у неё спрашивал, - и настоял, что они должны тотчас же пожениться. На стенах крепости, которую спешно отстраивали уцелевшие защитники, подумали было, что сонки задумали какую-то хитрость, разбивая лагерь и разжигая на ночь костры, но то были всего лишь приготовления к свадьбе. И сцеллы не посмели нарушить священного (на их взгляд) ритуала.
И в свете костров, которые больше походили на пламя военных пожарищ, невеста, простоволосая и прекрасная, в белом платье, с венком из первых чахлых весенних цветочков в смоляных волосах, пошла к венцу меж рядами славящих её сонков. И их луженые глотки гудели, руки мерно выбрасывали в небо пылающие факелы, салютуя новобрачным, а мечи лупили о щиты так, что последние не выдерживали и трескались.
И Тиерн, страшный и жестокий, ждал её у грубо собранного из выбеленного солнцем сушняка алтаря, и голову его украшал венец, тот самый, что он раздобыл в подземелье, в Королевской Тюрьме. А бывший советник в новой черной сутане, страдая, читал молитвы, захлебываясь горькими слезами, но того никто не замечал, пусть даже они и прочертили две блестящие полосы на лице нового Первосвященника.
После последовала брачная ночь, такая же неистовая и дикая, как и предыдущая, и любовников было слышно далеко – даже лорд Терроз, ночью проверяющий посты на стенах, прислушался к далекому шуму и, поняв его природу, расхохотался, и его охотники вторили ему.
Отчего все так получилось? Мне на то ответить несложно.
Тийна, конечно, не любила Тиерна ни единой минуты; но в его объятьях, когда его жестокие жадные безжалостные пальцы тискали и мяли её нежное дивное тело, оставляя порой синяки на бедрах и ягодицах, она словно теряла разум. И вместо его худого и желчного лица своими затуманенными глазами она всегда, неизменно видела прекрасные яростные синие глаза молодого сцелла, а вместо тонкогубого злого рта сонка – острозубую дикую и хищную улыбку юного лорда. И чем яростнее терзал Тиерн её, наслаждаясь своей безграничной властью, тем больше она получала удовольствия. Порой он яростно и больно кусал её в шею, оставляя багровые кровоподтеки, и из-под прикрытых век её катились слезы от невыразимого блаженства, и она шептала, задыхаясь в любовном бреду:
- О, мой прекрасный возлюбленный! Как мне хорошо! Ты – мой бог!
И сердце Тиерна тогда наполнялось таким неведомым удовлетворением от этих униженных признаний, что с ним не сравнилось бы и наслаждение от ласк этой прекрасной и такой вожделенной женщины. Это называется – власть; это было самое сладкое и самое хмельное вино, желаннее которого Тиерн еще не пробовал. И тогда он понял, отчего Орден признал в нем своего и выбрал из сотен его соплеменников – выбрав власть, он никогда не раскаялся бы и не пожалел, как советник.
Потом он придумал связать ей руки, чтобы её ногти не раздирали его спину в кровь, и её видение было столь ярким, а крики так громки, что приближенные опасались, а не убивает ли Тиерн новобрачную?
Но все обошлось.
Однако, и это было еще не все.
Господин муж не собирался никуда трогаться с места, покуда не насладится в полной мере своей молодой женой, и они остались еще на несколько дней; так же господин муж имел обыкновение по утрам уходить по своим делам, наслушавшись криков и стонов своей молодой жены. И как правило, он не объяснял, куда это он идет, и что за дела у него могут быть тут, в глуши лесной. Он торопливо натягивал свою черную старую сутану – другого одеяния у него пока не было, - и, набросив на её дрожащее тело плащ, уходил. Полог за ним опускался, и тогда в шатер проникал советник.
И уже другая – новая черная, - сутана падала на пол, и другой человек торопливо забирался под плащ, на еще не остывшее после мужа ложе, и Тийна, открыв затуманенные любовной пыткой глаза, видела склоненное над нею лицо Шута.
Странное колдовство, что подарила Тийне старуха тогда, в Мунивер, позволяло ей видеть рядом с собою того, кого бы ей хотелось – верно, так сама колдунья делала для чего-то… когда-то… интересно, кого видела она?
Советник никогда не кусал её, как Тиерн, он был нежен и ласков. И Тийна смеялась, гладя его лицо.
- Ну же, - говорила она, поддразнивая его, - покажи мне, кто тут важный господин!
И советник словно с ума сходил, подстегнутый её словами. И вытворял с ней такое, что, проснувшись потом, когда его рядом уже не было, она от одного воспоминания об этом…
Словом, это затянулось на несколько дней; а когда Тиерн все же решил вернуться в город, армия пошла не длинным путем, а коротким, тем, что указали Тиерну сильфы. А Йон и Кинф, не ведающие этого пути, ехали длинным – оттого-то они и разминулись. Это и есть вторая причина, отчего беглецов не перехватили и почему Тийна даже не заподозрила, что птичка её улетела.
Впрочем, она была просто уверена, что Кинф все еще в столице. Вспоминая слова старухи, что краса её может вдруг померкнуть, Тийна каждый день отыскивала какой-нибудь достаточно блестящий предмет и с тревогой осматривала себя. Но, как бы придирчиво она не разглядывала свои щеки, лоб, никаких признаков увядания она не находила. Напротив – казалось, от этих безумных ночей она лишь расцветала, и золотые духи, торопливо стирающие с её кожи кровавые синяки, разрисовывали её тело тонкими золотыми кружевными узорами. Она с довольной улыбкой клала свой осколок зеркала на место и возвращалась в кровать, размышляя, каков сегодня будет в её видениях неистовый лорд.
Словом, весело.
Но настал миг – а он не мог не настать, - когда нужно было возвращаться в столицу. Что до Тиерна, так он не прочь был бы остаться в лесу еще на пару дней, так сказать, свежий воздух и здоровый образ жизни… Но у сцеллов на то были свои взгляды, и они нет-нет, да и начинали постреливать в сонков, когда те слишком близко подходили к стенам. Барон Длодик размышлял о том, что можно было (его рана перестала его уж очень сильно беспокоить) повторить штурм, потому что Зеленый Барон, несомненно, ослаб, и военная удача – дама очень капризная… Но Тийна велела собираться домой, и сонки отступили.
В город они вернулись как победители. То была заслуга хитрого Тиерна – выслав вперед себя гонцов, он велел кричать во всех направления, что они порядком поистрепали армию Зеленого Барона, да так, что он не осмелился напасть на них, справляющих свою победу под стенами его крепости, и эта полуправда, полувымысел подняли воинский дух сонков до небес. И королеву Тийну встречали с таким почестями, каковые не и не снились Чету.
Вот, кстати, еще одна несуразность – Тиерн, так легко добившийся всего, чего ему хотелось, женившийся на Тийне и теперь вполне способный претендовать на титул короля, отчего-то не сделал этого. Он никому не сказал, что теперь он – муж королевы, он просто отошел в тень, промолчал, предпочитая быть мужем тайно, но не властелином, оставшись равнодушным к возможности занять свободный трон. Это было весьма странно, но не было никакого короля Тиерна, как и Первосвященника – Тиерн наконец-то избавился от своей черной рясы, поспешно и словно бы со стыдом, как будто его прежнее служение теперь казалось ему чем-то смешным, несерьезным и даже постыдным. Но, возможно, это лишь показалось нам.
Словом, в первую очередь по приезде королевы Тийны сонки (придворные) устроили знатный прием. лилось рекою вино, говорились здравницы, и к ногам королевы, гордо восседающей на троне, подносили подарки.
Поздравили и нового Первосвященника – бывший советник не казался больше опечаленным и раздавленным (и мы знаем, отчего), он приосанился и важно принимал поздравления, качая головой и поглаживая медальон с изображением Чиши, висящий на груди. Бывшего Первосвященника тоже поздравили сразу со всем – и с удачным спасением из подземелья Палачей, и с возвращением, но он отмолчался, ушел в тень, и скоро о нем позабыли. Праздник продолжился все с тем же размахом.
Тиерн все это время стоял за спиной у королевы; казалось, все то, что происходит, нисколько не трогало его. Даже явление новенькой, отполированной статуи Чиши, которую сонки встретили дружным ревом, его не взволновало. Он все так же стоял позади трона своей жены, полускрытый шикарным гобеленом, который почтительные сонки как-то приспособили, чтобы задрапировать убогие стены. Голова его была склонена к плечу, к тому, что тень скрывала, и создавалось такое ощущение, что некто что-то шепчет ему на ухо из этой самой спасительной тени. Но, наверное, это лишь казалось, потому что лицо Тиерна при этом ничего не выражало, и он не собирался никуда бежать и ничего делать, как то случалось в те времена, когда он еще был Первосвященником…
Однако, и оставаясь на месте, он не утратил былой хватки. Когда речи поздравляющих стали льстивыми настолько, что уши склеились от сахара, Тиерн, заподозривший что-то, шагнул к Тийне и что-то шепнул ей на ухо.
Тийна побледнела; глаза её пробежали по льстивым лицам, словно искали кого-то, и не нашли.
- А где мои гости и мой жених? – поинтересовалась она. – Я не вижу их!
Сонки замолчали, сконфуженно отводя глаза. Тийна, предчувствуя недоброе, поднялась. Ноги её дрожали, и в ушах грозным звоном звучал каркающий голос старухи, обещающей тлен, гноение, и разрушение. Машинально провела она по лицу, ожидая снова ощутить под пальцами грубый рубец.
- Мы как раз хотели рассказать о них, - осмелился, наконец, один из поздравляющих (Тийна даже не знала его имени, и, возможно, видела впервые), поднявшись. – Позволь я расскажу. Мы просто не хотели портить тебе праздник…
- Ослы! – вскипела Тийна; первый испуг прошел, и она, не ощутив шрама, немного отошла от испуга. – О них нужно было рассказать в первую очередь! Так что случилось?
Сонк (это был доблестный начальник охраны, и, наверняка зная, что за недосмотр спросят с него, решил сам все рассказать – но в выгодном ему свете) поведал следующую историю.
Старик и статный рыцарь из охраны принца – то есть принцессы, что уж скрывать, все об этом знают, - все время ссорились. Сонки, стоящие в карауле, не раз видели их, бродящих по всем закоулкам замка, причем рыцарь вышагивал впереди и словно что-то искал, а старик семенил позади, горько сетуя на его упрямство и уговаривал оставить поиски.
Потом на некоторое время они исчезли из поля зрения сонков, и он (начальник охраны) уж было подумал, что старик своего добился и уговорил рыцаря вернуться в покои, отведенные им. Но не тут-то было!
Рыцарь, оказывается, нипочем не согласился старика слушать, и на следующую ночь снова отправился на свои поиски. Теперь и сонкам стало любопытно, чего так хочет найти неутомимый Горт, и они (в лице лично начальника охраны) последовали за ним.
Он привел их (его) в странное место. Небольшой такой альков, который на поверке оказался ничем иным, как входом в тайник, а тайник тот был ничем иным, как королевским хранилищем.
- И что же? – живо спросила Тийна. – Было там золото?
- Ни капли! – с жаром закивал головой начальник охраны, и стало ясно, что то, что там оставалось, перекочевало в его карман. – Как я понял, это-то и бесило рыцаря. Он-то рассчитывал, что золота там полно!
- Вот как. И куда же все делось?
- Это рыцарь и пытался выяснить. Он кружил по подземелью, осматривая какие-то следы, простукивал стены, проверял каждый камешек.
- И ничего не нашел?
- Ничего! Зато тут появился этот старик – он, верно, последовал за рыцарем, когда обнаружил что тот снова ушел из покоев, - и все испортил, - начальник охраны нервно дернул плечом от досады. – Рыцарь что-то нашел. Клянусь Чиши, его лицо вдруг посветлело, словно он разгадал загадку, и он хлопнул себя по лбу так, словно разгадка все время была у него под носом. Он как раз стоял в пустом углу, совершенно пустом, я проверил, - сонк сделал честное лицо, - и тут этот старик… он выполз из темноты, стеная. Кто-то ранил его, и рыцарь поспешил ему на помощь. Я в ужасе спрятался, - лицо сонка стало серьезным, - потому что из той темноты смотрело на меня такое страшное нечто, что я не посмел последовать за ним. Старика же ухватили за ноги и втянули обратно в темноту, да так быстро, что его ногти оставили борозды в земле, за которую он пытался уцепиться. Страшная грызня слышалась мне из того угла, и лязг оружия, бой, но не долго – нечто убило рыцаря в поединке!
«Смерть раба», - пропел страшный гнусавый пророческий голос в голове Тийны, а в висках застучали маленькие, но тяжелые молоточки, и она с опаской покосилась на отполированную статую Чиши.
Но тот стоял безмолвно, и даже его вставленный заново глаз выглядел мертвым и холодным. Это была просто статуя – дух Чиши покинул её и не пожелал вернуться в заново собранное тело. Это просто статуя, и ничем она не угрожает, и нет опасности, нет…
- Ты уверен, что он умер?
- Я видел его распоротый живот и отрубленную голову, обезображенную до невероятности, словно страшный зверь грыз его лицо!
- И что же дальше?
- Когда нечто убралось, - продолжил сонк, - я осмелился выйти и посмотреть, что там такое случилось. Рыцарь, растерзанный, лежал на спине в луже крови. Старик рядом, но он не пострадал так уж сильно – его немного посекли мечом. Лишь задели, да ударили по голове – это и явилось причиной его долгого беспамятства…
- Он лежит без памяти?
- Да, королева. Наш лучший знахарь осмотрел его и сказал, что скоро старик будет здоров.
- А что же благородные господа?
- Видишь ли, королева, проклятый старик, потащившийся вслед за рыцарем, запер покои приезжих на ключ, и они до сих пор таковыми и остаются. Еду мы подаем через маленькое окошечко в дверях…
- Вот напасть! А что, взломать двери никак невозможно?!
- Дело в том, госпожа, что внутри заперт и рыцарь Натаниэль. И он против того, чтобы ломали двери. Он сказал, что натянет нам глаз на…
- Не нужно повторять мне его ругательств! Будто я их не слышала… А что благородная госпожа, которую он охраняет?
- Покуда не жаловалась.
Тиерн стоял, оживленно сверкая глазами. Рассказ сонка очень заинтересовал его. А потому он сделав ему знак бровями, понятный только им одним, совершенно скрылся в тени, и сонк поспешил откланяться.
Встретились они в полутемной галерее; начальник охраны стоял навытяжку, и Тиерн, потирая ручки, с довольным видом разгуливал туда-обратно.
- Значит, говоришь, обезображен до неузнаваемости? – произнес он, сияя всем своим желчным лицом, словно мысль о таком невообразимом зверстве веселила его. – А ну-ка, иди, покажи мне его!
Рыцаря устроили на вечный покой в склепе, в котором раньше Король Андлолор хоронил своих верных слуг (а надо ли напоминать, что даже простой стражник у его дверей мог оказаться князем?), потому как никаких распоряжений насчет него не поступало, королевы Тийны не было, а госпожа погибшего не показывалась. И, дабы не гневить никого, ему оказали великую честь - похоронили как человека, а не скинули в ров на съедение рыбам.
Рыцарь, прикрытый полотном, покоился на каменном ложе, и поверх его савана, порядком перепачканного кровью, лежал его меч. Тиерн безо всякого почтения поднял его и поднес лезвие поближе к чадящему факелу в руках сопровождающего его сонка. На лезвии была кровь – не то, чтобы много, раны, нанесенные им, были наверняка пустяковыми. Рыцарь задешево продал свою жизнь.
Сонк по знаку своего господина откинул полотно, и Тиерн отшатнулся, скривившись от открывшейся ему картины и пахнувшего ему в лицо смрада разложений. То, что это было когда-то человеком, можно было понять лишь по тому, что у него были ноги и руки. Вместо тела было тошнотворное месиво.
- Ты уверен, что это рыцарь Горт? – спросил Тиерн, рассматривая кашу из костей и кишок. У сонка лицо вытянулось:
- Но… как же… а кто же это тогда?!
- Ты сказал, - игнорируя вопрос сонка, продолжил Тиерн, - что бой длился очень недолго, в темноте, и ты ничего не видел, так?
- Ну, так, - не очень уверенно ответил сонк.
- Так подумай сам – можно ли за недолго так изуродовать человека?!
Сонк, тяжело шевеля своими извилинами в узкой черепной коробке, что-то соображал.
- Потом, - продолжил Тиерн, брезгливо набрасывая на тело саван, - ты же ничего не видел? И старика, ты говоришь, просто посекли мечом и треснули по черепу?
- Да, - ничего не понимая, ответил сонк.
- А почему? – не отставал Тиерн. Несчастный сонк, на долю которого нечасто выпадало такое тяжкое бремя – думать, - переминался с ноги на ногу и лишь пожимал плечами. – Да потому, что не было ничего иного у нападающих, кроме меча! – и Тиерн сунул под нос сонку меч рыцаря. – Смотри, тут, на рукояти, седые волосы – это волосы старика.
- Что?!
- Что слышал. Это не рыцарь Горт лежит тут. Это кто-то другой – мало ли мертвецов в окрестных кладбищах? Рыцарь что-то искал, говорил ты, и нашел – а стари к за ним таскался и мешал… и рыцарь с сообщниками организовали это нападение. Они напали на старика и немного намяли ему бока. Он позвал рыцаря на помощь – а тот, шагнув в темноту, так, чтобы ты его больше не видел, вместо того, чтобы помочь старику, напал на него сам и оглушил его своим мечом. Может, он и хотел его убить, да в темноте промахнулся, и удар пришелся вскользь. Старик должен был умереть! А чтобы ни у кого не осталось вопросов, куда это делся еще и рыцарь, его сообщники подкинули заранее приготовленное тело, - Тиерн кивнул на мертвеца. – И притом такое страшное, чтобы любой подглядывающий из темноты любопытный свидетель увидел такое ужасное и чудовищное нечто, что у него всякая охота пропала бы последовать за ними узнать, кто они и чего хотят.
Сонк слушал его раскрыв рот.
- Сообщники! – выдохнул он. – Но кто они такие?! И как проникли в замок?!
- Это я у тебя должен спросить – ты ведь возглавляешь охрану, - заметил Тиерн, отирая свои руки о плащ охранника. – Лучше скажи, отчего ты промолчал о втором убийстве?
- О втором? – невинно переспросил сонк, поражаясь такой немыслимой оповещенности господина Тиерна, только что прибывшего из леса – кто, интересно, ему наябедничал? – О котором? Это на конюшне,что ли ? – по взгляду Тиерна он понял, что тот знает все в подробностях, и отпираться смысла нет.
- Именно.
- Так ничего серьезного, - юлил сонк. – Местные поцапались с охраной…
- Где тела? – не слушая больше наивных оправданий сонка, спросил Тиерн. – Веди, показывай.
Сонк сник и повиновался.
Мертвецов даже из конюшни не убрали. Просто сложили в уголок и накрыли саванами – до прибытия Первосвященника, который должен был дать последнее наставление отправившимся на зеленые луга Тавинаты…
Тиерн сунулся всюду, во все углы, и даже ощупал покойника в сером плаще, несмотря на отвратительный запах – труп уже взялся тлением.
- Похоже, он долго сражался, - заключил он, наконец. – Одежда его была мокрой от пота, вон какие разводы… кажется, стражников было много? Следы повсюду…Тот, с дубиной, погиб первым. А старого хрыча еще долго гоняли, да еще и избили славно, наверное, когда отняли оружие, - Тиерн, едва не утыкаясь носом в землю, рассматривал следы. – Или, точнее, поначалу это он их гонял – ну и солдаты у тебя, трусы! Не могли справиться с двумя карами… Похоже, его пинали ногами, надо же, как он их разозлил! Так. Этого, с дубиной, убил вот этот человек, - Тиерн посмотрел на сонка, сжимающего широкий тесак, - а старого пня… - он откинул с груди мертвеца плащ и резко выпрямился. – Это не наш меч! Лезвие слишком узкое и совершенно прямое! И не разрублено, а проткнуто, как полотно иголкой! Демоны! – Тиерн вдруг забегал, распинывая солому. Он что-то искал; сонк, ни жив ни мертв, стоял навытяжку.
- Собаки диких ущелий! – взвыл Тиерн. Он нашел, то что искал – в навозе четко отпечатался след маленького аккуратного сапожка с каблуком. – Где, говорите, принцесса как бишь её там?! Заперта стариком?!
Следы Кинф были повсюду, ежели присмотреться как следует; скуля про себя то ли оправдания, то ли молитвы, безутешный Тиерн ползал по навозу, пачкая новое платье, и находил все новые и новые подтверждения тому, что она тут была.
Следы её, порядком затоптанные, были у входа. Потом она прошла к лошади и встала – что-то делала с животным, может, проверяла сбрую, а может, наматывала свои жалкие сопли ей на гриву. Затем отшатнулась – кого-то увидела, и наверняка в дверях. Там были еще одни отпечатки ног, но пойди сейчас разбери, кто напал первым – те или охранники-сонки. Да это и не важно.
Потом была драка – похоже, она и сама билась. Её следы вот, и вот, и там… широкие и совсем маленькие, словно она запиналась и падала – здорово её теснили, однако… потом исчезают, словно она по воздуху улетела…
Сонков было много; следы их были всюду, наслаивались друг на друга, сонки и дрались, и ходили потом, собирая какие-то вещи – мародеры! А вот и ответ, куда улетела принцесска: в углу была глубокая вмятина, и там, видно, она и лежала смирно и тихо, дожидаясь окончания схватки.
А сонки победили – сначала навалились на того, с дубиной, хотя он и прикончил одного из охранников, а потом мечом кинф прошили второго… а саму её вдвоем – волоком по земле, вон какой тяжкий след, да и растоптанные башмаки в двойном экземпляре, - вытащили прочь. Значит, их было как минимум трое. И один из них очень большой и толстый – его следы проваливались в землю глубоко, так сильно, что отпечаток пятки был настолько четким, будто он ступал босой ногой.
Та-ак!
Тиерн разогнулся, потирая уставшие от скудного освещения глаза.
Значит, Кинф была тут и скорее всего похищена. Мертва? Не исключено. Её вытащили волоком, и она не сопротивлялась, судя по всему. Это дурно; однако, где же тело? И меч – где королевский меч?! Тиерн хорошо помнил его, украшенный цветастыми каменьями. Такой меч может дорого стоить, и если его украли, он наверняка всплывет скоро у кого-нибудь из знати, как и другие вещи, принадлежащие девице – на ней много было того, чем можно было бы поживиться!
- Так, - Тиерн поднялся с колен, отряхивая комья прилипшего навоза и изломанную солому. – Нужно правдами и неправдами открыть комнаты приезжих. Сдается мне, что принцесски там уж нет, и рыцарь Нат зря держит оборону. Где чертов старик? Нужно вставить доброго пинка в его старый зад, чтобы он очнулся скорее и поговорил со своим тупым прислужником.
- Старик лежит у знахаря.
- Шарлатан твой знахарь! Не то старик давно бы уже бегал как конь.
Тийна, перепуганная внезапным исчезновением Тиерна, встретила его в той самой темной галерее, где он в свою очередь встретился со словоохотливым сонком. Славящие её сонки давно надрались вусмерть, и устроили народные танцы, для чего присутствие королевы было совершенно не обязательно, так что её исчезновения никто и не заметил.
- Что происходит! – выкрикнула она, едва завидев его фигуру. Тиерн молчал, обдумывая свои действия.
- Твоя принцесска пропала, - ответил он, и Тийна от ужаса отшатнулась, зажав себе руками рот, ибо из груди её рвался вой ужаса. – Тот ли сбежала, то ли убита, то ли её похитили. Не знаю. Уверен лишь в том, что в покоях её нет. Да не кричи ты! Возможно, я ошибаюсь. Не зря же этот истукан охраняет покои? – Тиерна осенило. – Ну конечно! Наверное, она заперта! Может, это он её и спас, и теперь сидит и охраняет её там! В любом случае, нужно привести в сознание старика, он запер дверь, а она с секретом – как это чертов Андлолор любил секреты! Его замок больше походит на большую механическую игрушку… Ты же занималась когда-то колдовством – сможешь изготовить какой эликсир, чтобы починить разбитый череп старого дурня?
- Наверняка смогу.
- Так пошевеливайся! Это в твоих интересах!
Праздник во дворце продолжался, но это был странный праздник; Тиерн, на минутку заглянувший в зал, велел слугам кое-чего добавить в вино, и скоро гости успокаивались, и забывались крепким сном прямо за столом. Некоторые, самые крепкие, еще пытались плясать, но падали прямо на пол, и их оттаскивали за ноги.
Впрочем, этого Тиерн уже не видел; подгоняя Тийну, он поспешил в её комнату. Там, из редких трав, нужно было приготовить отвар.
В комнате их ждал неприятный сюрприз. Точнее, его – Тийна, занятая своими травами и зельями, и не заметила ничего, но от взгляда Тиерна не укрылось ни темное пятно на покрытом пылью столе, ни пустые дыры в стенных украшениях. Поглядывая на колдующую над жаровней Тийну, он медленно обошел комнату, как бы невзначай заглядывая по углам, и его опасения подтвердились.
Кто-то хамски ограбил королеву Тийну. Исчез самый большой её ларец с самыми богатыми драгоценностями, исчезло кое-что из парадного царского одеяния – на стене, где раньше красовалась коллекция оружия, не было ни кольчуги из золотых колец, ни стилетов с драгоценными рукоятками. Не было и мешка с золотыми слитками, и божков с голубыми камешками вместо глаз. Откинув небрежно крышку хрустального, с синими прожилками, ларца, Тиерн убедился в том, что и колец – массивных, некрасивых, грубой работы, но весьма увесистых, - не было тоже. Как и браслетов, колье, и прочей драгоценной ерунды, что Тиерн сам лично когда-то укладывал в сундуки и относил в комнату принцессы Тийны на сохранение.
Интересно, кто это осмелился? О принцессе Тийне ходили слухи, что она могущественная колдунья, и сонки боялись её проклятья. Кто же все-таки осмелился влезть в её покои и поохотиться в её сокровищах?
Тийна тем временем, бормоча и плюясь через плечо – ни дать, ни взять ведьма, Тиерн даже суеверно сцепил за спиной пальцы и тайком от неё покрутил головой, отрицая беду и сглаз, так ужасна и отвратительна она была, - помешивала свое варево.
- Готово, - хриплым голосом произнесла она, принюхавшись к своему супу. – Да не бойся ты так! Думаешь, я не вижу, как ты крутишь пальцами?! Это ничего особенного, просто укрепляющий отвар, никакого волшебства! Он снимет боль и укрепит сердце; если старику повредили голову – чтож, и от этой напасти отвар исцелит.
- А мертвого он может поднять? – спросил почему-то Тиерн. Тийна недобро глянула на него – за все время их супружества он ни разу не видел у неё такого взгляда! – и усмехнулась.
- Нет, не может, - спокойно ответила она. – Но я могу сварить другой отвар, и он поднимет мертвеца… на время.
- Ага, – протянул Тиерн, просияв. – Это весьма кстати! Прямо сейчас и свари!
- Зачем? – удивилась Тийна.
- Свари, - настаивал Тиерн.- Пригодится! Вечером, после того, как ты споешь мне любовную песню, я кое-что расскажу тебе. Тебе это понравится!
- Отвар так быстро не приготовить, - возразила Тийна. – Это тебе не бульон сварить!
- Хорошо, - ответил Тиерн, - вари, сколько понадобится. Я подожду.
Настой Тийны имел поразительное действие; Савари, лежащий трупом в каморке лекаря, от одного запаха его простонал что-то и задвигался. Знахарь, который извел на больного все свои пиявки и выпоивший ему все свои эликсиры, с суеверным страхом посмотрел на Тиерна с его склянкой в руках.
Савари выглядел ужасно; Тиерн повидал много ран на своем веку, и мог с уверенностью сказать, что старика действительно хотели убить. Орудие убийства размозжило ему голову, кровь запеклась на седых кудрях, и лицо от потери крови было восково-желтым, нос заострился и глаза были обведены черными кругами.
- Горт славно отделал тебя,- злорадно хихикнул Тиерн, глядя, как на висках старика от такого малого усилия засверкали бисеринки пота. – А ну-ка…
Он кивнул знахарю, и тот поспешно приподнял Савари, и влил ему в рот несколько капель эликсира.
Бледные щеки Савари порозовели, он вздохнул глубоко, но глаз не открыл. Знахарь еще раз наклонил склянку, и на губы старика скатилась еще одна рубиново-красная густая капля. Старик моргнул, и его страдающие глаза приоткрылись.
- Эй, - грубо крикнул Тиерн, склонившись над ним, - ты слышишь меня? Глухой старый пень… Слышишь ты меня?
- Слышу, - прошептал Савари, облизав пересохшие губы.
- Что произошло с тобой? – спросил Тиерн.
Старик простонал, прикрыв глаза тонкими бледными веками.
- Я шел за Гортом, - произнес он через силу, - когда на меня напали… Я ранил одного, и меня ранили, - он указал на перебинтованную чистым полотном руку. – Я позвал Горта, а он…
- Значит, это он тебя так славно треснул по голове? – расхохотался Тиерн. – Хороши же вы! А за что?
Савари закашлялся.
- Мне показалось, - со страхом произнес он, - что он с ними за одно… он только притворялся, что он с нами, а на самом деле… на самом деле…
Старик забредил, пытаясь оттолкнуть кого-то невидимого слабой рукой, и Тиерн еще раз кивнул знахарю. Тот капнул в раскрытые губы еще раз, и сознание старика прояснилось.
- Принцесса Кинф – где она?
- Я закрыл её в покоях, с рабами и Натаниэлем, - пробормотал старик. – Я давно подозревал, что рыцаря Горта не упрямство гонит в подземелья! Я ему не доверял, и потому велел Нату никому не отпирать и сторожить… он никого не впустит в покои без меня.
- Боюсь тебя разочаровать, старик – её там нет. Я видел её следы на конюшне, и что-то говорит мне, что она туда пришла не случайно. И лошади её нет.
- Этого не может быть!!!
- Говорю тебе. Что-то подсказывает мне, что она бежала, - Тиерн покачал головой, - ограбив королеву Тийну. Ты случайно не знаешь, куда она могла уйти?
- Ей некуда идти, - слабым голосом ответил Савари. – У неё нет ни друзей, ни дома, где бы её приветили… нет, нет, это не возможно! А вернуться обратно в Пакефиду она не сможет, пусть даже и с деньгами – Ущелье не перейти в одиночку, и ты, сонк, должен это знать как никто другой! Не могла она уйти!
- Хорошо бы, если б так, - ответил зловеще Тиерн, - потому что она невеста королевы Тийны, и должна пойти с ней под венец! Ну, поднимайся, пойдем посмотрим покои.
Старик с кряхтением поднялся; знахарь, воспевая хвалу своим небесным покровителям, помахивал над ним погремушкой, но, кажется, это было уже ни к чему – настой, изготовленный Тийной, оживил старика, и силы, хоть и медленно, возвращались к нему. Знахарь, раздобыв где-то остатки своих бинтов (он все их израсходовал в течение дней болезни Савари), ловко бинтовал его голову, радуясь, что теперь не нужно возиться с больным и с него не спросят в случае его смерти.
- К чему эти ухищрения? – произнес Савари, тяжело опираясь на свой посох – знахарь извлек его из какого-то темного угла и вручил с почтением. – Зачем это глупый фарс? Теперь ваша королева знает, что моя госпожа – именно госпожа, а не принц, и обе они предпочитают мужчин, а значит, брак меж ними невозможен. Если она сердится – чтож, мы принесем свои извинения.
- Не юли, старик! И свои извинения оставь при себе – мы в них не нуждаемся! – перебил его Тиерн. – Нам нужна твоя госпожа, будь она хоть демоном Черных Ущелий, потому что она – принц Дракона. Ты же не станешь отрицать, что Дракон признал её? Так вот нам нужно дипломатическое соглашение меж нашими странами, и мы его получим. Самим нам не справиться, а нам так нужен запад! Чертов сцелл засел там, как пробка, и не пускает дальше рубки Охотников – да и к ней он нас не подпустит. А это все-таки наши земли, пусть он и заставляет величать себя лордом!
- Сцелл?! Ты сказал – сцелл?! – поразился старик. – Но сцеллы…
- Знаю, знаю, никогда не брали в руки оружия, даже когда к горлу их приставляли нож! Однако мир изменился, старик, и сцеллы теперь не только берут оружие, но еще и мастерски им пользуются. А если бы ты видел, как они впадают в боевой раж, ты бы нипочем не поверил, что это просто охотники и шахтеры.
- В боевой раж?!
- Ну да; я видел, как это лорд Терроз – так он заставляет величать себя, - голыми руками разрывает тела врагов; экая силища… и если бы я был среди них, то не рассказывал бы тебе всего этого, а полеживал бы себе под стенами его крепости!
- О, боги! Кто бы мог подумать… сцеллы, которые таились среди диких лесов и веками казались робкими и беспомощными… Как же вы испоганили нашу землю, если даже они вспомнили, что такое меч!
- Ничего особого мы не делали, старик! Это война – что я могу тебе рассказать о ней? Но, так или иначе, а нам надобно подкрепление. И войска Дракона нам были бы кстати. Так что соглашение меж моей госпожой и твоей остается в силе. Тем более – не тебе решать за твою госпожу, идти ли ей замуж за нашу королеву! А сама она, насколько мне известно, была не прочь породниться с Четом!
- Мы и заключим это соглашение, - наивно выворачивался старик, семеня за широко шагающим Тиерном. – О дружеских связях! Мы поддержим вас в вашей войне, если нужно… Для того мы и приехали!
- Расскажи это кому-нибудь другому, - резко оборвал его Тиерн. – И вообще – не тебе решать, старик, каким образом эта сделка будет заключена!
У дверей, которые так надежно запер Савари, столпились сонки. Раньше они собирались вычислить, сколько человек находится в спальне по количеству съеденного, но это оказалось невозможным, потому что каждый раз Натаниэль заказывал столько еды, что хватило бы и на целую дюжину крепких едоков, не страдающих отсутствием аппетита, и сонки оставили свои попытки.
Как раз настало время обеда, и кушанья подавали в маленькое окошечко в дверях (вместе с выпивкой, разумеется), и рыцарь поливал всех собравшихся нелицеприятными словами. Обед его не устраивал.
- Принцессе не пристало есть такие помои! – рычал раздраженный Нат. – Что это – жаркое?! Это какая-то дохлая крыса, а не жаркое! Вино – кислятина! Демоны Черных Ущелий…
Савари и Тиерн переглянулись.
- Ну вот, - сказал Савари, вздохнув с явным облегчением. - Она там! Я же говорил вам. От рыцаря Натаниэля еще никто не уходил.
Он подошел ближе к дверям и легонько постучал в них.
- Мальчик мой, Нат, - позвал он, и на миг за дверями все стихло. – Ты там?
Тиерн так и покатился со смеху, ибо вопрос был в высшей степени глупым.
- А кто это? – все так же грубо ответил Нат.
- Это я, Савари.
- В самом деле?! Да ну?! – расхохотался за дверями Нат. – И где же ты был все это время?
- Я был ранен, мой мальчик.
- И сонки вылечили тебя?! – рыцарь так и покатился со смеху. – Так я и поверил!
- Мальчик мой, - Савари прижался к дверям. – Послушай меня! Нам нужно войти, а ключа у меня нет, я его потерял…
- Еще что придумаешь?! – прорычал несговорчивый рыцарь. – Не верю ни единому твоему слову! Савари ранен – чушь! Он один мог прикончить целый полк солдат! Да еще и потерять ключ – этого не бывало! Нет, ты врешь, однако!
Тиерн с издевательской улыбкой смотрел на Савари. Его беспомощность перед собственным союзником забавляла сонка.
«Каково! – думал он, внутренне покатываясь со смеху. – Ну и компания подобралась! Принц – фальшивый, рыцарь Горт – предатель и вообще не тот, за кого себя выдает, старик-растяпа и лучший охранник – пьяница! И они собирались навредить Чету – это надо же! Да они меж собой договориться не могут, не то, что сделать что-то серьезное! Интересно, а как вообще они собирались действовать?! Не может быть такого, чтобы они приехали сюда, и за время своего путешествия хотя бы раз не перемолвились словом о том, как надобно поступить с Четом – ну, хотя бы что они сделают с ним, когда победят? И как они собирались привлечь на свою сторону армию – убить царя мало, надобно еще сделать так, чтобы сторонники его не убили тебя самого!»
Савари тем временем, пылая от стыда, прислушивался к тому, что происходит за дверями.
- Если ты мне не веришь, - произнес он наконец, - то, может, скажешь хотя бы, с тобой ли принцесса Кинф? Это, надеюсь, не секрет?
- Не секрет, - покладисто согласился Нат. – Двери в её спальню заперты, и пока я здесь, никто их не отворит.
- А отчего же тогда её следы обнаружены на конюшне? – поинтересовался Савари, и в его голосе в свою очередь послышалась издевка. – Боюсь, ты сторожишь пустые комнаты!
- Делаю что хочу, - невозмутимо отозвался Нат. – Но, лживый сонк, даю тебе слово, что в данный момент принцесса в безопасности! И лучше бы тебе отойти от дверей, а не то…
Далее последовало такое вычурное и грозное ругательство, что воспроизвести его я не берусь.
- Ну вот, - Савари распрямил усталую спину. – Рыцарь поклялся, что она тут, а раз так, значит, так оно и есть. Возможно, она и была на конюшне, но он привел её обратно. Ты доволен?
Тиерн внимательно смотрел на старика.
- Вполне, - произнес он, надумав что-то. – Ладно. Покуда не найдется ключ – а мы хорошенько поищем его в том тайнике, где вы прогуливались с Гортом! – ты будешь ночевать вместе с охраной. Заодно присмотрят за тобой. Идем!
Тийна, возящаяся с зельями, так и не заметила, что её ограбили. А может, и заметила, да только ей это было безразлично. Оказавшись один на один со своими магическими книгами и сушеными пучками пахучих ядовитых трав, она словно превратилась в другого человека. Её красота оставалась при ней, и даже волосы с поблескивающими в них звездами она умудрилась не опалить в адовом огне, который развела в своей жаровне, да только Тиерн, толкнувший дверь и оказавшийся на пороге её комнаты, отшатнулся в ужасе, увидев её лицо, освещенное красными сполохами.
- Готова твоя отрава, - крикнула она, улыбаясь, и лицо её, освещенное снизу, показалось ему просто жутким. – Только действует оно недолго. Через час это будет просто вонючая вода, и никого ты ею не оживишь. Так что, если оно так тебе нужно, любовную сказку придется отложить на потом.
Она не стала спрашивать, кому он собрался его вливать, и сам Тиерн промолчал, опасливо разглядывая склянку.
- И что оно может? – спросил он. – Мне не нужен тупой и страшный мертвец, разгуливающий с воем по городу.
- А он и не будет, - ответила Тийна, расхохотавшись так, что ему стало еще страшнее. – Сил у него будет достаточно только для того, чтобы приподняться – ну, и ответить на несколько вопросов. Если ты хочешь, чтобы твой покойник немного побродил и попугал кого-нибудь чуть-чуть, этого зелья нужно больше!
- Нет, - Тиерн зябко передернул плечами. – Пугать дураков я и сам горазд. Ладно, - он припрятал склянку за пазуху. – Послушаю твою сказку позже!
И снова – конюшня; Тиерну, пробирающемуся в темноте, словно вору, пришло на ум, что наступила слишком хлопотная жизнь. Первосвященником быть куда как спокойнее! Но остановиться он уже не мог; жажда разведать все тайны, открыть все секреты не давала ему покоя, и честолюбивые мысли кружили голову. Да, честолюбивые – но о них подробнее я расскажу потом.
Тело серого, проткнутое мечом Кинф, так никто и не убрал – и к лучшему. Завтра можно будет поторопить нерадивых слуг, а сегодня это нам на руку.
Отчего Тиерн выбрал именно его – да потому что рана его говорила за подозрения Тиерна. И еще он безошибочно определил, что из двоих убитых он был главным.
Куда лить настой Тийна не сказала, а потому Тиерн плеснул и в полуоткрытый рот, и на рану в груди. Зелье чуть слышно зашипело, впитываясь, и внезапно глаза покойника открылись – так внезапно и резко, что Тиерн с ругательством отпрянул и шлепнулся на задницу прямо в кучу навоза.
Мертвец повращал своим потухшим глазами и попытался сесть. Это ему удалось, хотя мягкие, начавшие разлагаться мышцы уже с трудом слушались его. Тиерн, вжавшийся в стойло, с суеверным ужасом наблюдал, как тот пытается привстать – ноги его подкосились, и мертвец снова грузно шмякнулся на землю, уставившись своим подбитым глазом на свою испачканную одежду.
- Да, друг мой, - собравшись с духом (и убедившись, что покойник не сможет наброситься на него), подал голос Тиерн, - ты нынче не в силе! Чтож поделаешь.
Мертвец с трудом поднял голову и уставился на Тиерна. От взгляда этих мертвых бессмысленных глаз Тиерна снова передернуло, но он устоял, не поддался приступу паники.
- Ты кто? – еле ворочая распухшим языком, произнес мертвец.
- Я – Тиерн, - представился Тиерн. – Слышал обо мне? Впрочем, если ты жил в городе, ты не мог обо мне не слышать.
- Жил? – переспросил мертвец, не понимая.
- Ах, да! Позабыл тебе сказать – ты помер, дружок. Точнее, тебя убили. Не хочешь рассказать, кто это сделал? Или ты этого не помнишь?
Мертвец мгновение сидел совершенно неподвижно - Тиерн даже подумал, не окочурился ли он вторично от этого известия, - а затем его серые губы растянулись в мертвенную улыбку. Выглядело это так, словно некто запихал ему в углы рта пальцы и распялил рот.
- Почему я должен говорить? – спросил он бесцветным безразличным голосом. Не вязался это голос с такой замечательной и жизнерадостной ухмылкой, и Тиерн обозлился.
- А ты думаешь, я оживил тебя просто так? А ну, говори! Не то отрублю тебе голову!
- Я итак мертв, - возразил покойник, рассматривая дыру на своей груди. – Впрочем, я могу удовлетворить твое любопытство. Меня убила Кинф Андлолор.
- Ага! – вскричал Тиерн, торжествуя. – Говорил же я! И как она оказалась здесь?
- Этого я не знаю, - безразлично ответил мертвец, привалившись плечом к грязной стене. Кажется, силы начали покидать его – вот они, бессмысленные препирательства! – Мы заметили её, когда она пробиралась тайком через двор. Было понятно, что она собирается бежать, и мы решили её остановить. У нас были на то основания – я подумал, что она нашла королевские реликвии, и тем самым запустила механизм… я слышал, как задвигались шестеренки в подземелье… Мы её опередили, пришли раньше и пришили этого болвана, - мертвец перевел взгляд на валяющегося сонка, которого, к слову, тоже не погребли оттого, что Первосвященник был занят пиром в честь Тийны, а без его напутственного слова кто ж примет доброго сонка на том свете?! – чтобы он не мешал нам. Пришла она…
- И вы напали на неё?
- Да. Только у неё нашелся защитник.
- Защитник? – переспросил Тиерн. – то есть Натаниэль? – что же, это укладывалось в версию о том, что он отбил её у нападающих и привел обратно, только вот… - А сонки? Были же еще сонки?
- Не было, - безразлично ответил мертвец. – Он был один. И это был не сонк – ни единому сонку не под силу справиться со мною.
Тиерн почувствовал неприятный холодок, пробежавший по спине.
- Кто это был? – настойчиво повторил он. Мертвец слабел все больше, и Тиерну казалось даже, что он видит, как некая струящаяся пелена, тонкая, словно дым, истекает из полуоткрытого рта покойника.
- Это был барон Йонеон Ставриол, - прохрипел мертвец. – Он один на целом свете способен был обмануть меня, притворившись неумелым, но слишком удачливым сонком, и потом убить, обставив все так, словно здесь и в самом деле было много сонков. Он хотел обмануть вас всех, да и нас тоже, и это ему удалось бы, если бы ты не оживил меня и я не сказал тебе всей правды. К слову сказать, у него то, что мы хотели найти у неё – передай это Господину! Это важно. И Йонеон… он теперь с ней, с Кинф Андлолор. Это тоже нехорошо.
- Кто это такой?! – Тиерн чуть не визжал от злости. Проклятый труп никак не хотел говорить прямо, все собирал какие-то глупые подробности! А время-то идет; и серый дым все сильнее поднимется от тела. – Что за барон, откуда взялся?! Сдается мне, что я лично прикончил всех баронов в округе!
- Ты знаешь его как Шута. Для тебя же не секрет, что он из знати?
- Шут?! Тебя так отделал Шут?! И избил тоже – насколько я знаю его, он не любит пачкать свои чистенькие ручки о чужие рожи!
- Да. Мстил за давние обиды – и за то, что долгое время ему приходилось обходиться без имени, быть просто Шутом. В том повинен Орден.
Упоминание об Ордене сию минуту заставило Тиерна насторожиться. Он даже перестал бояться мертвеца и ловко подполз к нему, влил в его раззявленный рот еще несколько капель зелья. Серый дым перестал струиться, и мертвец попытался удобнее устроиться у стены, с которой сполз, как тряпичная кукла, в минуту слабости.
- А ну-ка, - произнес Тиерн, - расскажи-ка поподробнее! Да смелее – ты все равно мертв, и Господин твой ничего тебе не сделает. А коли ты сомневаешься, могу сказать тебе, что я тоже в Ордене – недавно, правда, и ты можешь об этом не знать, но…
- Я знаю об этом, - безразлично ответил мертвец. – Я был Патриархом Ордена. Я сам отдал приказ обратить тебя и сам сварил Вино Власти – разве ты не помнишь, как пил его в лесу? Ты занимал такое высокое место при дворе…
- Тем более! Так что там с Орденом? Что сделал он Шуту – барону как бишь его? И если Орден причинил ему зло, то за какую провинность?
- Не скажу, - безразлично ответил мертвец. – И дело не в страхе – теперь я, конечно, могу не бояться Господина. Да только я верен ему. Это его тайна, и лишь он один в праве рассказать – или не рассказать тебе о ней. А единственное неверное или лишнее слово могут погубить все его дело.
Тиерн знал это; о, сколько силы в недосказанном, объясненном прозрачными полунамеками, догадках, умело разогреваемых хитрым соблазнителем! Пожалуй, он запомнит этот урок ожившего мертвеца – лишь одно несказанное слово может погубить тебя – или же принести победу, напротив.
- Что за дело – тоже секрет?
- О, нет. Дело это – власть. Господин – это Король Истинный над всеми землями. И он пытается вернуться.
- Кто он? Как его имя – назови хотя бы то, под каким я его знаю!
- И этого я не скажу тебе. Имя Короля священно, а то, под которым ты знаешь его, ничего не значит – разве что ты можешь нечаянно сболтнуть его и выдать нашего Господина.
- Но отчего он не воюет? Отчего не выступает открыто, отчего прячется?
- Оттого, что однажды он выступил открыто и завоевал весь мир. И многие присягнули ему на верность. Но потом предали его, и он впал в нужду и горе – он, величайший из королей, благородный рыцарь! Один Орден остался ему верен, потому что каждый из них пил Вино Власти, изготовленное Королем. Но Орден – не воины. Таких, как я - единицы. Большинство из нас – мыслители и хранители знаний и тайн, при помощи которых можно менять мир и природу вещей.
- А еще эти книгочеи любят вечерком прогуляться с раскаленной сетью по бережку озера – вдруг да попадется человечек? – усмехнулся Тиерн. – Знаю я вас! Вы все – трусы и злобные ублюдки!
Мертвец, как показалось Тиерну, с удивлением посмотрел на него.
- Вот как? – прошептал он своим разрезанным горлом. – Вот как?
- Да, так! И ты сейчас же ответишь мне на все вопросы, что я тебе задам – поверь мне, я найду способ тебя разговорить! Если уж я смог оживить тебя, то неужели не смогу такой малости, как развязать тебе язык?! Говори живей, кто таков этот ваш Господин?
- Не скажу, - упрямо ответил мертвец. – Ты странно ведешь себя для адепта. И, сдается мне, что-то с тобой пошло не так. Обычно в головах людей, обращенных, не рождаются такие мысли.
- Что за беда! Все они становятся полными идиотами и не видят вещей очевидных?!
- О, нет. Все они хотят быть похожи на пауков – так же сидеть в темном углу, плести паутину интриг и наслаждаться видом того, как другие в ней запутываются, бьются, и делают то, что пожелает господин паук – ежели ему вдруг захочется подергать за веревочки.
- А я не хочу быть пауком! Точнее, таким мелким, как ты. И прятаться не хочу, - гадко усмехнулся Тиерн. Мертвец снова слабел, с тоской поглядывая на склянку в руках Тиерна, и Тиерн понял этот взгляд и расхохотался. – Что, хочешь немного отхлебнуть отсюда и доползти, как верная издыхающая собака, до своего Господина, пожаловаться ему, что послушник Тиерн не желает идти в ту сторону, которую ему указывают?
- Ты не такой, как мы, - пробормотал мертвец, не слушая – а может, не слыша слова Тиерна. – Странно это… обычно в головах послушников не рождается таких мыслей. Они не рождаются там вообще – только власть влечет их. А тебя терзают вопросы, вопросы, на которые ты ищешь ответы. Я знаю, ты обошел весь замок в поисках правды – что тебе до того, кто на самом деле наш Господин? Не все ли равно, кому служить? Отчего тебя так беспокоит его имя?
Тиерн приблизил свое ухмыляющееся лицо к мертвому лицу с потухшими глазами.
- Так и быть, я скажу тебе, - ответил он, трясясь от злобной радости. – Потому что ты мертв – а если б не был таковым, я бы сам убил тебя и велел сжечь, а пепел развеять, чтобы не было даже мертвого свидетеля моего признания! Я не хочу служить Королю; я презираю его и смеюсь над ним, над его трусостью и лживым благородством. И я сделаю все, чтобы самому вскарабкаться на его трон, который он так тщательно себе готовит! Для этого мне нужно знать его имя. Ваше Вино Власти не отравило меня, и не превратило в послушного ничтожного злодея; я не хочу сидеть в углу. Я хочу править миром! Об этом ничего не сказано в ваших преданиях и книгах-предсказателях?
Мертвый Патриарх молчал; ему было нечем крыть.
- Ты бесконечно глуп; ты позволил себя отравить и бездумно делал то, что требовал от тебя твой Король – тот человек, что когда-то не смог удержаться на троне! Он один думает за вас за всех, он один ошибается за всех вас, а вы не можете исправить его ошибки и ничего не советуете ему! Его тщеславие и глупая гордость затмили его разум – иначе он не превращал бы своих слуг в послушных марионеток, лишая их разума!
- Король не верит никому; его много раз предавали, и он предпочитает…
- Я знаю, что он предпочитает! Он предпочитает трусливо плодить послушных зомби, лишь бы снова не быть обманутым! Он боится даже крохотной лжи одного жалкого человечка – это ли не позор?! И ты хочешь служить этому человеку и после смерти?!
Патриарх молчал, и его лицо ничего не выражало.
- Боюсь, твоя ярость не приведут тебя ни к чему хорошему, - произнес он наконец. – Я знаю, что через миг мои глаза закроются навсегда, а ты еще и велишь меня сжечь, чтобы даже тень моя не мешала тебе идти своим путем, да только знай – механизм уже пущен, и обратной дороги нет.
- О чем ты говоришь? Или это опять не твоя тайна?
- Не моя; лишь Король в праве рассказать тебе об этом.
- Так! Ладно; тогда скажи, как можно найти его, и я сам задам ему это вопрос.
- Это просто; ты уже знаком с подземельями замка – иди снова туда, где так ловко удирал от нашей сети. Помнишь Мертвое Озеро и остров посередине него? То не просто домик стоит на нем – это его обитель. Теперь тебя никто ловит не станет. Если осмелишься, то, пожалуй, он примет тебя. Только знай – о твоем приходе будет известно раньше, чем ты ступишь на берег.
Мертвец замолчал, и Тиерн еще некоторое время подождал, не скажет ли он еще чего. Но тот так и мочал, глядя мертвыми глазами в пол. Тиерн чертыхнулся; трудно с этими мертвецами! Никогда не знаешь, притворяются они или уже и вправду мертвы.
Во дворе конюшни он быстро соорудил целую башню из дров, обложенных соломой, и вытащил тело Патриарха. Уложив его на вязанку соломы, он тщательно обложил его сушняком, и Патриарх стал похож на птицу в гнезде. Подумав немного, Тиерн вытащил и остальных и сложил их в то же гнездо. Впрочем, о них он так трепетно не заботился, и если они не сгорят – то не его забота.
Факел поджег солому сразу, и она запылала сильно, огонь загудел, взбираясь по дровяной кладке и одежде покойников, и Тиерн отступил, закрывая от жара лицо.
- Не будет тебе человеческого погребения, - зло произнес он. И неясно было, кому он говорит это - горящему Патриарху или Королю…
В подземелье его уже поджидали; некто в сером плаще – он стоял, волнуясь, и тщательно скрывая своё волнение, но Тиерну не нужно было видеть ни суетливо двигающихся рук, ни кривящегося в улыбке рта, чтобы понять, что перед ним новый Патриарх, наскоро выбранный из братии Ордена после смерти старого после того, как его так мастерски прошил меч исчезнувшей кинф!
- О чем ты хочешь рассказать? – спросил Патриарх, стараясь, чтобы голос его звучал величественно. Ему это не удалось – ликование просто разрывало его на части, и Тиерн с неудовольствием подумал о том, что на его месте он сам смотр елся бы куда внушительнее. – Сюда приходят лишь в крайней нужде, и по важным делам.
- Я буду разговаривать только с Господином! – резко ответил он. На сей раз Патриарх удивился, по меньшей мере, из голоса его исчезло напускное величие и появилось куда больше живого чувства.
- С Господином? – насмешливо переспросил он. – Интересно, что такого ты можешь рассказать ему, чего бы не знал я?!
- Может, и могу что-то, - набычился Тиерн. – Я знаю, что он в замке, и знаю, что рыцарь Горт тут замешан.
Патриарх с интересом склонил голову к плечу.
- Ты угрожаешь? – с интересом спросил он. – Ты угрожаешь Господину?!
- Нет, - четко ответил Тиерн. – Я никогда бы не осмелился грозить ему разоблачением. Но…
- Хорошо, - Патриарх принял решение. – Я отведу тебя к Господину. Но только за свою дерзость ты будешь отвечать сам.
Он сделал знак, и Тиерн последовал за ним.
Шли они недолго; Тиерн не знал всех ходов подземелья, возможно, не знал их и Шут, но Патриарх ориентировался в них словно крыса в родной норе, и через непродолжительное время оба они вышли к маленькому белому домику на плоской равнине, над которой дул ветер – тот самый, который питает жизнью подземелье Сильфов.
- Господин здесь, - рука Патриарха указала на беленые стены хижины. – Иди. Говори.
Тиерн насмешливо фыркнул и решительно двинулся вперед, хоть ветер и отталкивал его прочь от беленькой остроконечной крыши. Он шел, и в голову его закрадывались странные мысли, которые не подобают послушнику Ордена.
Господин!
Заставляет величать себя господином, а сам скрывается под землей, в жалкой лачуге! Боится выступить открыто – а это можно было бы устроить, откройся он всем и набери союзников! Это смогла сделать даже Тийна, правда, полагаясь на свою красоту, но все же.
Дверь в хижину оказалась не заперта – серые тени с удивлением обернулись на него, когда он толкнул её и вошел в полутьму комнаты.
- Тиерн, - послышался голос, и Тиерн сразу понял, кому он принадлежит. – Заходи. Какая беда привела тебя сюда?
В голосе не было угрозы – по крайней мере, в интонации. Но слова Господина о том, что привести его сюда могла лишь беда, говорили о том, что по своей воле сюда не приходят.
- Что за беда? – повторил Тиерн, подступая на шаг ближе к серым и почтительно кланяясь, чтобы никто и не заподозрил о тех непочтительных мыслях, что копошились в его голове. – Беда, Господин! Ты наверняка знаешь о двух драках в замке – да, знаешь, раз твой Патриарх – новый.
- Новый? – из полумрака выступил человек. – А ты знал старого?
Тиерн впился взглядом в Господина, наскоро поклонившись, но не почтение заставило его разглядывать темный силуэт.
Господин был высок, его скрытая серым капюшоном голова гордо сидела на плечах – было бы чем гордиться, снова язвительно подумал Тиерн и поклонился еще раз, чтобы скрыть издевательский блеск в глазах. Никаких особых примет ему конечно, разглядеть не удалось – даже на руки, которые так рассчитывал увидеть Тиерн, Господин нацепил серые, непримечательные, ничем перчатки. И под ними не видны были ни ногти, ни перстни, ни какие еще приметы. Хитрый, демон…
Серые занимались тем, что что-то искали в большой книге, разложенной на маленьком столике посередине комнаты. Двое из них бережно переворачивали страницы, истонченные и рассыпающиеся от времени, а третий просматривал текст, время от времени зачитывая что-то Господину. Но тот качал головой – не то, не то. И страница переворачивалась вновь.
Под серой рясой угадывались доспехи – плечи Господина были слишком широки, да и металла не скроешь тканью. Да, это мог быть рыцарь Горт, в этом Тиерн теперь сомневался все меньше.
- Я не видел никогда раньше старого Патриарха, - ответил Тиерн, - и даже не догадываюсь, который из двоих, погибший в схватке, был им. Но новый Патриарх так рад, что даже его одеяние светится от счастья. А то, что это Патриарх, я понял, увидев знак на его груди.
Господин усмехнулся; Тиерн еще раз бросил опасливый взгляд на книгу, и какой-то кусок текста показался ему странно знакомым. Торопливо прочел он его, стараясь запомнить – что он означает, можно будет подумать потом, на досуге.
- Ты вернулся из Паондлогов, - произнес Господин. – Расскажи же мне обо всем, что ты там увидел.
- Ничего такого, что могло бы потрясти мое воображение, - беспечно ответил Тиерн. – Зато здесь, дома, я увидел нечто, что поразило меня в самое сердце!
- Что же?
- Мертвого рыцаря Горта. Я не могу понять, каким образом можно было этак славно отделать человека?
Господин усмехнулся еще раз, серые жутко вторили ему, и по их плотоядному хохоту Тиерн понял, что несчастного отделал Господин лично, и что версия его о кладбище и мертвеце неверна – Господин растерзал еще живого человека.
- Может, я и научу тебя когда-нибудь, - ответил он. – Это куда проще, чем ты думаешь. Правда, требует больше силы, чем есть в твоих руках – вот господин Шут мог бы сделать так же, если бы имел под рукой соответствующее оружие.
- И господин Шут – один из нас? – произнес Тиерн, не поведя и усом при упоминании имени Шута. Второй раз за день он его слышал – отчего бы это?
Или это действительно такая важная фигура в этой истории, или… или при разговоре его и мертвеца присутствовал незримый свидетель.
Господин усмехнулся.
- Господин Шут никогда не был и никогда не стал бы одним из нас, – ответил он. – Просто он – не сонк, как и я (для тебя же теперь не секрет, что я кар?), он эшеб, а кары и эшебы умеют славно убивать! И силы с умением ему не занимать… да.
Тиерн пожал плечами. Ему было жутковато, это правда, но на то и рассчитывал Господин – чтобы обратить нового послушника в свою веру, его следовало хорошенько напугать, чтобы он преисполнился благоговения.
- Ты славно изобразил свою смерть, Господин, - смело сказал Тиерн. – Правда, слишком уж вычурно.
- Тебе интересно, чем мы тут заняты? – вполне дружелюбно спросил Господин, пропустив мимо ушей сомнительный комплимент Тиерна. – Не бойся, подойди, - он поманил Тиерна рукой, и тот шагнул к столу. – Это не тайна – во всяком случае, не для послушников моего Ордена. Посмотри!
Тиерн послушно сделал шаг к столику и наклонился над разложенной перед ним книгой.
- Это самая древняя книга в мире, - с гордостью сказал Господин. – И она много путешествовала. Её чистые страницы начали свою историю еще в Пакефиде, в Мирных Королевствах, когда они еще не были такими уж мирными. Затем она пришла сюда, в Эшебию, вместе со мной. Веками она была тут, и историю этой страны записывали на её страницах мои послушники.
- Но зачем? – поразился Тиерн. Что за странное занятое – марать бумагу? Разве в том сила мира?!
- Затем, друг мой, что в подлинности этой книги не усомнится никто. А на страницах её запечатлено мое настоящее имя, то, которое меня попытались в свое время заставить забыть.
Голос Господина понизился до угрожающего рыка, и Тиерн поневоле поежился. Как бы презрительно он не относился к неведомому Господину, а человек, так славно умеющий превращать людей в отбивные, да еще и такой злопамятный, может, и не страшен для королевства, но вполне опасен для одного Тиерна…
- Здесь написано, друг мой, как я правил миром, - горделиво продолжал Господин. – Да, в свое время я славно сражался, и все страны лежали у моих ног! Давно это было; тогда Эшебия не была такой большой – тогда было два королевства, Кария и Эшебия. Я знаю, тебе не нравится эта земля, а я полюбил её больше родной Пакефиды! Мне не было равных, и я покорил эти две страны. Я взял много пленных, и хотел предать их смерти, - Господин снова жутко и злобно усмехнулся. – Но пришли рыцари, те из немногих, кто все еще противился мне и с кем я воевал. И они предложили мне соглашение. Они покорялись мне, сдавались без боя, и присягали на верность, а я отпускал пленников. Их было трое, этих рыцарей, и один из них был пращуром господина Шута.
- Вот как!
- Да, так, мой юный друг, - усмехнулся господин. – И они сложили к моим ногам свои три знамени, поклялись своею честью, что будут верны моему слову и моему знаку. Пращур господина Шута отправился на север и стал там Наместником от моего имени. Он и его люди клялись на медальоне, называемом Лесной Девой. Могли пройти века, могли смениться поколения, но они клялись, что в любой из веков поклонятся Лесной Деве и отдадут трон Карии тому, кто эту Деву покажет.
Второй рыцарь, Радиган, отправился на восток и основал Мунивер – точнее, выстроил город поверх того, что я называю Сердцем Эшебии. Он хотел похоронить мой Мертвый Город! Он не знал, что это невозможно… Он стал первым из Андлолоров. И он присягал на венце.
Третий рыцарь отрекся от этих реликвий; он сказал, что верно будет служить единому королю Карии и Эшебии, если таковой вдруг обнаружится.
Тиерн слушал, открыв рот. Старинная история очаровала его; он не понимал, к чему Господин рассказывает ему все это, но знал – скоро всему настанет разгадка.
- Я вернулся в Мирные Королевства, - голос Господина стал неприятным, каркающим, он словно издевался над чем-то, - и там меня ждала измена! Драконы восстали против меня, и мои собственные творения, мои дети, рожденные силой моих знаний и магии в подземельях моего замка, рдриори, выставили меня на растерзание этим летающим ящерам и убежали в эту страну, прихватив с собой мои королевские реликвии! В один миг я стал никем; лишь мой Орден остался мне верен.
Я могу собрать армию и пойти в бой снова – я знаю, в твоей голове мелькают такие мысли, что я трус и прячусь, но это не так. Поверь мне, я прожил не один век, и я многое понял. Не нужно уметь размахивать мечом, чтобы победить; можно оставаться в тени, наблюдать и, накопив знания, действовать. Можно управлять людьми как марионетками – ты думаешь, отчего сонки вдруг перешли Черные Ущелья и завоевали Эшебию? Это я так захотел; мои верные слуги долго готовили это вторжение. Они следили за Четом – он был честолюбивым человеком, и язык у него был хорошо подвешен. Он умел вдохновлять своими речами; и вас направили именно к нему. А ему в свое время много рассказывали о богатствах и великолепии этой страны.
И вот, друг мой, вы завоевали для меня эту страну, а я и пальцем не двинул!
- Но зачем?! Ты мог бы с помощью своих реликвий…
- Ты плохо слушал меня – они были украдены у меня, и я ничего не мог предоставить в знак доказательства. Я, правда, сделал копии, но они заперты в моем замке в Пакефиде. Но они из пакефидского золота – ты помнишь еще зелень этого металла?
- И куда же дели эти вещи предатели?
- Сначала я думал, что они уничтожили их, но я ошибся. И через некоторое время была найдена еще одна вещь, ключ от моего замка. А потом обнаружилась и настоящая Лесная Дева! И о венце кто-то проговорился. И я решил найти их.
Лесную Деву рдриори отдали пращуру господина Шута; это стало их родовым медальоном, и символом власти над севером. Венец был отдан Андлолорам – и старый Андлолор умудрился его потерять, а вместо него придумал громоздкий шлем радужной бабочки, и похоронил в веках память о истинно королевском венце! Кроме того – он исхитрился стать королем надо всей Эшебией, единым королем, и ему присягнул третий клан! Проклятье, - выругался Господин глухо. – Андлолоры всегда были хитры. Быть может, оттого, что в их жилах течет моя кровь – ну, и еще одного подлеца, старого и хитрого.
- Ты – родня Андлолорам, Господин?!
- О, да. У рыцаря Радигана была дочь – она родила наследника рода Андлолоров от меня. Я нарочно сделал это – думал, родная кровь не предаст. Однажды, давно, когда твоя праматерь еще не родилась, я вернулся в Эшебию, и предстал перед королем Радиганом Вторым, моим правнуком. Тогда у меня был Венец из зеленого металла; но он со смехом отказался признавать меня, потому что был слеп от рождения, и не мог видеть этого венца, а значит, и не мог быть уверен, тот ли это венец!
- Разумный довод, - заметил Тиерн. – Тем более, что ты действительно хотел надуть его.
- Разумный?! Уловки лжеца! Его слепота не мешала ему воевать и самому драться на мечах! Словом, тогда меня постигла неудача. И вот, после стольких лет ожидания я вдруг узнаю, что мне доступны все эти вещи – и что копии тоже можно извлечь из моего замка, если уж на самом деле настоящие утеряны. Медальон болтался на шее Шута – понимаешь теперь, отчего Шут никогда не будет с нами? Венец… чтож, и его нашли бы. И тут старый Андлолор вдруг заявляет, что старые клятвы для него ничего не стоят! – Господин горько покачал головой. – Родная кровь тоже не помогла. Он предал меня так же, как и остальные. Он кричал на весь мир о том, что ни за что не признает меня, пусть даже если б я и показал ему королевскую реликвию. И я вынужден был убить его. Поэтому вы пошли войной на Эшебию. Я сам убил его, и молодого принца Крифу. Я оставил лишь Кинф, слабую ветвь моего собственного рода. Легкомысленная и избалованная, она мечтала взять в руки меч и воевать наравне с мужчинами, и принц Крифа потакал её капризам! Он рассказал ей все тайны и легенды, что полагалось бы знать лишь королю-мужчине, а когда настал его час умирать, на смертном одре заставил её чтить все традиции их рода. Он позабыл в предсмертном бреду о том, что есть такая клятва – на венце, и за свою короткую и никчемную жизнь не успел влить в её сердце презрение к ней.
Я все эти годы был рядом с нею. Я наблюдал за нею, смеясь – я видел, что её нрав не позволит найти ей ни верных союзников, ни друзей, что посмели бы в конце нашего приключения оспорить у меня право на трон, и я знал, что она, терзаемая раскаянием за свое легкомыслие, пойдет на все, чтобы выполнить предсмертную волю брата. Она слишком глупа и безвольна, она – фанатичная женщина, покорный инструмент в моих руках для достижения моей цели! Её ведет лишь её слово, данное когда-то в порыве горя. И она не видит, что идет навстречу своей гибели, и что цель её недостижима.
- Но коли ты знаешь, что у неё ничего не получилось бы, то как ты рассчитывал с её помощью возвыситься?!
- Просто; все так просто! Её слепота неспроста. Думаешь, человек в здравом рассудке не задался бы вопросом – а как всего достигнуть?! Она не спросила ни разу; я вел её. Я внушал ей мысли о победе, победе ценой лишь одной смерти, смерти Чета, и она поверила мне. Одного человека она в состоянии убить! Пусть даже после того на неё бросится вся охрана… Но об этом она не подумала. Никто из них не думал о том. И я рассчитывал, что она убьет Чета – он всего лишь пешка, разменная фигура, как и она сама. Затем возникнет хаос – как он возник сейчас, - появится много претендентов на трон. Армию вашу к тому времени (по моим подсчетам) должны были уничтожить большей частью Палачи; перегрызлись бы ваши бароны, которые все это время только тем и занимались, что держали оборону против всех врагов, и порядком устали от этого и жаждут жизни простой и сытой, как и полагалось бы жить баронам. В этой смуте обязательно всплывут старинные легенды, и вспомнятся герои древности, уж об этом-то позаботился бы Орден, и тогда, - Господин сделал эффектную паузу, но не сдержался и засмеялся, - Мунивер падет. И восстанет Мертвый Город, похороненный Андлолором. И те немногие кары, что еще помнят, поклонились бы королю, сидящему на троне в этом городе.
Тиерн слушал открыв рот. Господин упивался тем впечатлением, что произвел на нового послушника – в его молчании ему чудилось раболепное поклонение, суеверный страх и восторг.
- О! – произнес Тиерн, изо всех сил стараясь произвести на Короля именно то впечатление, какового он от него ожидал. – И как же произойдет это чудо?! Я спрашиваю о городе, Господин – ибо это поистине небывалое чудо!
- Все продумано и исполнено в точности, - горделиво ответил Господин. – Этот замок – он выстроен давно, и внутри его спрятан тонкий и сложный механизм. Он идеален и безупречен; и запускают его многие рычаги!
- Что же за рычаги?
- Ключи к тайникам. Тайников много; о них даже я не все знаю, но знают другие. И в час смуты, когда враги становятся вдруг союзниками, когда союзники делятся сокровенными тайнами, эти рычаги начинают опускаться, один за другим.
- Кто построил это?!
- Кот бы не выстроил – не все ли равно? Он хотел лишь одного – навсегда похоронить Мертвый Город, или, как я называл его, Сердце Эшебии, и перевернул все вокруг, а Андлолор Радиган платил ему за эту хитрую игрушку. Он устроил все так, что ушли, опустились под землю мои крепости и замки – ты же видел их? Разве они не прекрасны? Они намного чудеснее, чем те, что построили на их месте! Вместо исчезнувших мостовых построили фонтаны, вместо величественной Королевской Башни (ты же её тоже видел?) – глупые веселенькие дворцы с зеленью и попугаями! Он сделал это с помощью все тех же рычагов; и вот теперь на них нажимают вновь. Недавно был нажат последний – не знаю, какая из тайн была раскрыта, но я услышал, как механизм ожил и пульсирует под землей!
Тиерн молчал, лихорадочно соображая. Может, он и не умел считать, но сложить гипотетические два и два он мог. И он поспешно их складывал – в свою пользу.
Значит, из всей этой бесполезной позолоченной шелухи мы извлекаем зерно истины! А оно таково, что Королек-то ищет Деву и венец. Они – символы власти, и до смерти ему нужны.
И мертвец обмолвился, что некий Йонеон Ставриол, он же Шут, обладает какими-то королевскими реликвиями – не этими ли? И механизм пущен… Йон его и пустил! Все сходится!
И он, полноправный владетель земель Севера, едет теперь – интересно, куда он отправился? Наверняка домой… - со своим медальоном, с Кинф Андлолор и её венцом (символом королевской власти!) прочь от замка. И Королек этого не знает – Патриарх не успел поделиться с ним этими важными знаниями!!!
Зато знает он, Тиерн.
Теперь он знает достаточно, чтобы идти своим путем, отдельным от пути Короля.
Недосказанное слово может принести победу…
И потому Король никогда не узнает того, что просил передать ему верный Патриарх.
- Но все складывается даже проще, чем я рассчитывал, - хвастливо продолжал Король. – Маленькая никчемная принцесска оказалась не так уж никчемна! Произошло то, на что я даже не рассчитывал – она умудрилась очаровать Тийну, и теперь женится на ней! Она сядет на трон по закону; станет правителем – и по тому же закону отдаст трон мне, как только я призову её вспомнить клятвы брату и легенды о венце!
- Об этом-то я и пришел тебе рассказать, Господин, - как можно смиреннее произнес Тиерн, кланяясь. – Принцесса Кинф Андлолор исчезла. Возможно, убита.
- Что?! – закричал Король, подскочив на ноги. – Как?!
- Патриарх погиб в схватке с ней, - ответил Тиерн. – Я сам осмотрел его труп – он убит её мечом, в этом нет сомнений! Её слуга, старик, уверен, что она заперта с рыцарем Натаниэлем, но это не так. Все думают, - вкрадчиво продолжал Тиерн, - и тебе наверняка доложили так же, что она была на конюшне, и рыцарь Натаниэль её спас от мародеров и увел обратно. Только это не так.
- Отчего ты уверен в этом?!
- Оттого, что я видел следы. Её волочили по земле, как мешок. Рыцарь – Лев солгал нам, когда сказал, что она в безопасности. Может, испугался гнева старика, который трясется над ней, как курица над яйцом.
- Так чего же ты молчал?! – свистнула плеть, и жгучая боль перечеркнула лицо и губы Тиерна, рот наполнился солоноватым привкусом крови. Тиерн вскрикнул и схватился за рассеченное лицо. – Чего же ты молчал, червь?! Сию минуту искать её! Быстро!
Поднялась суета, и в ней побитого Тиерна затолкали, задвинули в уголок. Зажимая рану, он сквозь окровавленные пальцы смотрел на бегающих серых, которых рассвирепевший Король гонял плетью, и смеялся. Плечи его вздрагивали от молчаливого, никому не слышного смеха, и он сам ощущал себя тем пауком, что главнее всех, и даже Король теперь будет плясать под его дудку! Что плеть - рана заживет, останется лишь воспоминание да шрам, за который потом можно будет отомстить. Тиерн уже решил, что Орден он изведет, и тогда у Короля не останется союзников совсем; Тиерн создаст свой Орден! Только не тупых идиотов – он при его уме скоро дослужится до ранга Патриарха, и новых адептов будет вербовать сам, да только опаивать их отравой не станет. А новые адепты будут допущены к знаниям дряхлого Ордена, и тогда…
Голос Короля отвлек его от честолюбивых планов.
- Негодная тварь. – прорычал он, сверля взглядом Тиерна. Тиерн не видел его лица, но взгляд этот он почувствовал так же явно, как пощечину. – Я убил бы тебя, если бы ты не сделал в свое время для меня такую важную вещь - открыл путь к Сильфам. Эта головоломка, которую никто не мог разгадать уже века, тоже была одним из рычагов, и ты выстроил первую ступеньку к моему трону. За эту услугу я сохраню тебе жизнь… пока. Но когда я взойду на трон, ты будешь самым ничтожным из моих рабов, тупой сонк! Выгоните его отсюда, и следите, чтобы он больше никогда не появлялся здесь! Он будет исполнять самые мелкие поручения!
Серые, словно яростные псы, вцепились в руки и загривок Перепуганного Тиерна, и, награждая его увесистыми тумаками, потащили прочь. Их руки рвали и терзали его, и Тиерн понял, отчего – все они, может, и не признаваясь в том, мечтали о месте Патриарха, и в каждом союзнике видели потенциального соперника. И за одно это готовы были убить любого – Король словно влил им в жилы свою трусливую и поганую кровь, словно поделился с ними частью своей души. И теперь они мстили Тиерну – не за то, что он огорчил их любимого господина, о, нет! А за то, что он знает больше, чем они. За то, что он рассказал это Господину – в том, что бесследно исчезла Кинф, была доля и их вины, и Господин мог обрушить свой гнев и на них. Да так, наверное, оно и будет – и за это они сейчас наказывали Тиерна, щипля, кусая и колотя его, словно хотели сожрать его заживо.
Тиерн испустил крик, полный ужаса и боли.
- Господин, пощади! – визжал он, извиваясь и вырываясь из цепких рук серых. – Я ни в чем не виноват! Пощади! Я могу быть полезен тебе, я могу..!
Но он не ответил и обернулся к Тиерну спиной.
- Ты всего лишь винтик в моих планах, - ответил он сухо. – При том такой малый, что замену тебе найти очень легко. Вон!
И Тиерн с воплем исчез под навалившимися на него серыми телами.
Очнулся он на улице; холодный весенний ветер трепал его одежду, задравшуюся чуть не до подмышек куртку, и холодил разбитое лицо. Серые выкинули его неподалеку от конюшни, словно издеваясь – что, хотел выслужиться? Ну, и как тебе теперь смотреть на это место, не очень противно?
Он встал – сначала на четвереньки, потом на ноги, - и попытался поправить одежду. Голова его гудела – кажется, кто-то долбил по ней кулаком до тех пор (а может, и после того тоже), пока он не потерял сознание. Кожа на затылке болела – и за волосы его таскали, вырвав, наверное, добрый клок. Кроме рассеченной полосы все лицо было в царапинах, и щека вздулась от чьего-то укуса.
Так Король отплатил ему за службу! А если б он еще сказал и о том, что у Кинф и Йонеона Венец и Дева?!
Он смахнул с глаз слезы – нет, ему не было обидно, что Король не оценил его стараний, это были слезы злости. Но горше всего было то, что он сам, своими руками, повернул маленький винтик, чтобы приблизить Короля к его цели! И винтик тот был важным; вот где досада!
Тиерн на шаг отступил от мрачных стен, терзая душащий его ворот плаща. На небе собиралась первая весенняя гроза – подняв воспаленные глаза вверх, он с удивлением сообразил, что сейчас день, ну, может, вечер, а не ночь, как думал он. С некоторых пор весь мир для него погрузился в непроглядную ночь, и Тиерн вспомнил слова неизвестной у костра Сильфов о том, что грядут черные времена – да, они настали! И дело не в небе, а в душах людей.
- Темно, - глухо произнес Тиерн. – Темно!
Ненавистный замок, эта чудовищная механическая игрушка Короля, навис над ним черной громадой. Он поднял голову и яростно прокричал проклятье, терзаемый ненавистью и тоской, но голос его потонул в грохоте грома, словно указывая Тиерну его место. В самом деле, кто он? Всего лишь маленький человечек. Ничтожный человечек, которого жернова истории перемелют в пыль и не заметят того.
Тиерн в бессильной злобе сжал кулаки; он не хотел быть песчинкой! И служение Господину ему было противно и невыносимо.
- Глупец, - прошептал Тиерн, а по щекам его сбегали первые дождевые капли – не слезы! – Ты глуп, если думаешь, что все вокруг предавали тебя оттого, что были бесчестны или оттого, что в сердцах их был страх! Это в твоем сердце страх; ты жалок!
Вино Власти, испитое Тиерном, не обратило его в веру Господина, как тот на это рассчитывал. Испив его, Тиерн уверовал в себя – странная насмешка судьбы! И ему невыносимо было называть Господином другого, и сердце его разрывалось от звука часового механизма, запущенного где-то в замке.
«И когда все тайники будут раскрыты, и все рычаги повернуты, не останется больше тайн, и слишком много людей будет нести в себе знание о Короле Истинном, тем самым готовя его пришествие. Мунивер падет; её стены и площади поглотит бездна, и восстанет Мертвый Город, Сердце Эшебии. И поклонятся тому Королю, что будет сидеть на троне в этом городе!»
Тиерн плакал; что они теперь с Тийной? Ничто. И он сам приложил к тому руку.
Плохо он усвоил науку Ордена. Забыл о недосказанном слове, которое может привести к гибели и падению.
Но и его слово было еще не сказано.
- Король все равно падет, - прошептал он, словно в бреду. – Не будет мертвого Города с Королевской Тюрьмой и выставленными напоказ мертвецами! И башни его не разломают мостовых Мунивер! Нет… Я сохраню ту тайну, которой тебе не достает – я знаю, где твои реликвии! И я сам раздобуду их!
Так обещал Тиерн, прекрасно понимая, что ничего исправит уж не сможет, и что все то, чему он так противится, все равно произойдет, рано или поздно, да уже произошло.
Но надежда умирает последней.
8.ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Ветреным и слякотным весенним днем, когда трава уже была зелена и на деревьях показывались первые листочки, а с неба почему-то шел дождь вперемешку со снегом, к берегам Итлоптаор подошли двое.
Это была странная пара; молодой красивый юноша с неземными, светящимися глазами – в его зрачках словно бы таились фосфорические камни, и когда он смотрел в тень, они разгорались своим мистическим зеленовато-голубым светом, - в зеленом неприметном наряде, - и женщина, старше своего спутника, хороша собой и неуместно нарядна. Поверх её алого платья был надет плащ из тонкой белой кожи, искусно и тонко выделанной, с тиснеными узорами на плечах и груди, а на черных волосах, отливающих красным, лежал венок из прекрасных пахучих лесных трав.
Правда, холод и непогода немного попортили её красоту, и сразу было видно, что она не привыкла к пешим походам, да и непогода прежде не касалась её изнеженной белой кожи – ну, может, касалась, да только красавица успела позабыть о том и отвыкнуть от тягот походной жизни, и ей было трудно идти по мокрой каменистой земле против обжигающего холодного ветра, сыплющего ей на голову и кидающего в лицо колючую снежную крупу. Дождь намочил её прекрасные волосы, и они липли к мокрым щекам, нос покраснел, и она смешно им шмыгала. Капли стекали с её лба и капали с ресниц, бесцеремонно стирали остатки нежной жемчужной пудры с её кожи, и казалось, что женщина плачет перламутровыми слезами.
Но она не плакала; напротив – она шла все быстрее и быстрее, с нетерпением, всматриваясь в очертания берега озера, покрытого первой нежной весенней травой высоко подняв голову, и глаза её горели. Она торопилась поскорее закончить свой путь, но не холод был тому виной!
Сильфы умели ходить лесами так, что даже Зеленый Барон не учуял их тайного присутствия в своих землях, а они и не поняли, что кто-то может им помешать и что здесь держат оборону против всего света, и они беспрепятственно дошли до Долины Великой Жабы.
В Долине, объятой испарениями, поднимающимися с горячего озера, было тепло. Весна всегда наступала здесь раньше, чем в каком-либо еще месте, и трава зеленела сильнее и сочнее, цветы, белые, мелкие, как снежинки, пахучие до головокружения, в изобилии покрывали берега, а туманы по утрам были молочно-белы и теплы, и густы так, что растворяли в своей пелене огромную статую из гранита, изображающую губастую шершавую жабу с монетой во рту, которую выбили сотни лет назад неизвестные мастера посередине острова на озере, и её красные глаза превращались в две кроваво-красных звезды, горящих в меловой мути.
Но с появлением этой пары весна словно отступили, отпрянула, дав место зимней стуже, которая тотчас превратила нежный туман в холодный дождь, и накрыла снеговой кашей поселки сцеллов, расположенные по берегу озера, вблизи от горячих ключей.
- Нам осталось идти недолго. Гробница Феникса там, на острове, у подножия Великой Жабы, - произнесла женщина, отирая мокрое лицо. – Помнится мне, там, немного южнее, всегда был паром. Он разваливался, а его чинили, и так из века в век. Думаю, он и сейчас цел. Скоро мы о том узнаем.
Свое небольшое войско эти двое сочли нужным оставить у самого первого поселка, расположенного у границы Паондлогов и Долины Жабы – так пожелала женщина. Она оставила бы там и своего путника, но некая клятва не давала ей распоряжаться им, как и прочими, словно он был безмолвным рабом, и она предоставила ему самому выбирать, пойдет ли он дальше.
Он пошел.
Паром выглядел так, словно его отстроили недавно – и притом превратили в некое подобие крепости. Крепкими добротными стенами была обнесена та часть берега, к которой причаливали лодки и большой плот, на котором мог переправиться небольшой караван – за озером, по слухам, располагался довольно большой рудник с золотом, и сцеллы будто бы его разрабатывали, да только наверняка этого не знал никто, а сами сцеллы по этому поводу хранили молчание. Может, для того они и выстроили такую крепость, подумалось женщине, чтобы обезопасить тех, кто возвращался с этого рудника домой?
Женщина осмотрела каменные стены, над которыми бился зеленый флаг, и покачала головой. Нет, дело не в золоте. Даже если некто, чей флаг сейчас развевался над её головой, и охраняет рудокопов, то сам флаг вывесили здесь именно для того, чтобы знали все, кто их охраняет… а значит, и охранять есть от кого.
- Снова война, - произнесла она словно для себя самой. – Снова.
- Мы зря оставили своих людей, - с досадой произнес её спутник, рассматривая крепость. – Мы не сможем пройти к лодкам, если они нас не пустят – а мне сдается, что нас не пустят, ведь не для того же они выстроили это укрепление чтобы тут проходил всякий, который пожелает. А с людьми у нас был бы шанс по меньшей мере обсудить это.
- И с людьми у нас не было никакого шанса, - отрезала женщина. – Для Сильфа ты достаточно воинственен, но не настолько, чтобы устрашить защитников. Я чувствую их силу – их древнюю силу, которую в их жилы влила магия, а не природа. Ты прав – с ними возможно только говорить.
Она решительно направилась к воротам и постучала в медную табличку молотком. Дозорный наверху выглянул из башни и снова скрылся; тишина.
Некоторое время спусти открылись ворота; никто не стал спрашивать, кто они такие и куда идут, а просто впустили. Их словно ждали; и женщина с удивлением отметила, что никто из встречающих – с почетом и уважением, - не смотрит ей в глаза.
- Кто вы? – резко спросила женщина. – И что делаете здесь? Насколько я помню, это место принадлежит всем – так отчего же вы огородили его стенами, словно оно ваше собственное?
Высокий сцелл с причудливой татуировкой на щеке – какое-то переплетение зеленых ветвей и устроившийся в них белый голубь, - видно, главный, поклонился ей еще раз.
- Госпожа, - произнес он, все так же не поднимая глаз. – Позволь все объяснить. Мы – добровольные слуги господина Феникса. Он позвал, и мы пошли за ним; мы сторожим его гробницу, никому не позволяя осквернить её и служим нашему господину так, как он того пожелает. Он предупредил нас о твоем приходе, и мы ожидали тебя.
- Предупредил? – переспросила она. – Но как это возможно! Полнолуние еще не скоро, и срок, установленный ему, еще не пробил!
В глазах её отразились сложные чувства; там были и радость, и недоверие. Сцелл покачал головой:
- Да, это так. Господин рано вернулся из мира мертвых, намного раньше, чем это нужно. Но вернулся он не беспомощным слепцом – он видит многое, что предстоит. В том числе, он увидел и твое приближение, еще позавчера. Он велел нам тотчас же проводить тебя и твоего спутника к нему.
Сцеллы – странно, но у всех у них были причудливо татуированы лица, словно это было новым способом защиты, или будто они переняли эту привычку у эшебов, которые издревле украшали свои тела прекрасным тонкими рисунками, - не стали медлить, и приготовили лодку для госпожи и её спутника, и молчаливый слуга Феникса взялся проводить их до гробницы.
Озеро Итлоптаор было огромным, а остров посередине его занимал добрую треть его площади, и меж его берегом и берегами озера были лишь узенькие полоски водной глади. Оттого путь до пристанища Феникса они проделали быстро – умелый сильный гребец затратил на него чуть более получаса.
- Господин будет ждать вас в своем склепе, - сказал сцелл, как только лодка ткнулась носом во мшистый берег. – Он не велел нам приближаться к нему до тех пор, пока не сам не позовет нас. Он и вас примет… м-м… на некотором расстоянии.
Женщина нахмурила брови, предчувствуя – нет, не недоброе, но некая проблема явно омрачит радость встречи, это было ясно наверняка.
В обитель Феникса вели ступени – сколько их, я не помню, и она не знала тоже. Только её ножки в алых сафьяновых башмачках пересчитали их все за считанные мгновения, и огромные двери в склеп отворились перед нею, а над головой, словно гигантская крыша, нависла гранитная монета, что держала во рту каменная жаба.
Спутник Госпожи Суккуб – а это была, разумеется, именно она, - еле поспевал за нею, краснея от досады и ревности, и кусая губы, но что ей были его ревность и страсть! Она смиренно опустила свои колдовские глаза, чтобы молчаливые слуги, отворяющие ей тяжкие створки дверей, не попали во власть её чар – достаточно и одного Сильфа! – и впорхнула в тишину склепа.
- Феникс! – позвала она, оглядываясь по сторонам. – Я пришла! Феникс!
Это была простая пещера, со стенами, обтесанными самой природой, и весьма небрежно, но сухая и просторная. И в её тишине и темноте, среди толстых древесных корней, пронизавших землю и искрошивших камень, были установлены многочисленные свечи – свет их был неярок, они лишь слегка разгоняли темноту, наполняя её золотом и дрожащим пламенем; и лишь в самом дальнем углу были видны следы творения рук человеческих – три ступени, вырубленные в граните полукругом, поднимающиеся к маленькой комнатке, отгороженной ото всего остального пространства таинственной блестящей занавесью. За нею горела лампа – сквозь занавесь она выглядела как раскаленный добела металлический шар, - и была видна движущаяся фигура. То был Феникс, воскресший и прячущийся ото всего света.
- Феникс! – повторила госпожа Суккуб, сияя улыбкой. И от этой улыбки солнце выглянуло на небе из-за туч, прогнало холодный ветер и пригрело озябшую от внезапного снегопада промокшую землю.
- Здравствуй, любовь моя, - ответил он глухо. – Подойди ближе, я хочу посмотреть на тебя! Я ждал этого с нетерпением многие десятилетия.
Она порывисто взбежала по ступеням к нему, протянула было руку, чтобы отдернуть занавесь, но пальцы её наткнулись на стену, сплошную стену их красивого и холодного горного хрусталя. Этот хрусталь, неровный, пупырчатый, добывали здесь же и называли кожей горной жабы, и не было на свете прочней, прозрачней и тверже хрустала.
И от этой внезапной преграды померкла улыбка госпожи Суккуб, и холод вновь победил солнце. Феникс за стеной глухо рассмеялся. Его фигура, облаченная в какие-то коричневые одежды, заколыхалась, задвигалась по ту сторону.
- Да, любовь моя, - произнес он, - все не так просто… точнее, все так же сложно, как и всегда было.
- Что случилось? – произнесла она, нетерпеливо царапая стену. Та была не гладкой, как, скажем, зеркало, а неровной, словно водная гладь, тронутая рябью, застывшая от мороза. И темная фигура за нею, неспешно двигаясь, словно истекала, вкрадчиво перебираясь из одних впадин в другие, дробясь на капли и пятна.
- Что-то произошло в большом мире, - голос Феникса был глух, но не из-за того, что он находился за стеной – нет. Это горло его было все еще мертво. – И я воскрес раньше времени. Это плохо; потому что неизвестно, сколько времени мне понадобится, чтобы я обрел облик, который по меньшей мере, не будет пугать людей.
Госпожа Суккуб застонала от досады, колотя ладонью по стене, и Феникс вновь рассмеялся.
- Ну, не отчаивайся, - прокаркал он. – Все-таки ты пришла, и я рад тебя видеть. Тем более, что я знаю – ты так же хороша, как и прежде.
- Неужели все так плохо? – произнесла госпожа Суккуб, проводя пальцами по темным каплям, в которых отражался его коричневый балахон.
- Хуже некуда, - хрипло хихикнул Феникс. – Я похож на больного проказой… или на ожившего мертвеца, порядком уже полежавшего в своей могиле, с которого лоскутами сходит кожа. Она висит на мне лентами, и я отрываю её и разбрасываю повсюду. Ты же знаешь, я всегда был неаккуратен.
- Тебя это смешит? – спросила госпожа Суккуб. Рука её ласкала холодно блестящий хрусталь, за которым была темная фигура, и его рука, словно не вынеся её призыва, коснулась стены с другой стороны.
Госпожа Суккуб перевела взгляд на эту руку, и её ладонь легла на то же место на хрустале. Пальцы их двигались, словно жили своей, отдельной ото всех жизнью, но ласки их были напрасны, и вместо теплого тела встречали лишь холод камня.
- Как бы мне хотелось просто прикоснуться к тебе, - прошептала она, всматриваясь в неясный облик. – Хочу забыть обо всем, о дорогах и врагах, и просто быть с тобой.
- Боюсь, это невозможно, - мягко ответил он. – Сейчас невозможно. Вряд ли тебе понравится запах, что исходит от меня, да и ласки мертвеца не украсят твоих щек румянцем! Я похож на гниющую мусорную кучу, а ты все так же посыпаешь лицо жемчужной пудрой, и от твоих волос пахнет хвоей, свежей и горькой.
- Я нашла нашу с тобой любимую траву, - ответила она и прижалась к хрусталю щекой, как прижалась бы к груди любимого. – Ты видишь это?
- Я это чувствую. Твоим ароматом пропиталась вся пещера, и моя бедная голова кружится и вот-вот отвалится. Я чувствую даже аромат твоей кожи. А в твоем сердце все еще зима? Это она выстудила долину и воздух в моей пещере? Ты все еще любишь мертвеца – хотя, кажется, частично он возродился?
- Ничего, - сказала она, - скоро мы будем вместе, и настанет весна, будет тепло! О, больше я не совершу этой ошибки, не полюблю другого, даже если ты и умрешь!
Он рассмеялся от этого пылкого признания.
- Но ты шла сюда не только затем, чтобы сказать мне об этом, - напомнил он, - но и узнать кое о чем.
- Да! – внезапно вспомнила она, отпрянув от хрусталя. – Твоя трубка! Сильфы сказали, что в последний раз видели её у человека, который скверной своей поразил этот мир и отравил его злом.
- И даже после этих страшных подозрений тебе все еще хочется быть со мной? А если окажется, что я и есть тот, кто виной всем бедам? А если Сильфы найдут способ убить меня окончательно – а они великие мастера выдумывать что-нибудь эдакое?
Из темноты фосфорическим светом блеснули глаза забытого всеми спутника госпожи Суккуб, и Феникс чуть слышно вздохнул, увидев его.
- Я разделю твою смерть с тобой, - ответила она твердо. – Твоя любовь даровала мне бессмертие, и без неё я проживу еще долго, но не вечно. А я не хочу проживать долгую жизнь без тебя, даже если конец и настанет когда-нибудь!
Феникс рассмеялся вновь.
- Не бойся, - ответил он, - успокойся! Не то твое сердце разобьет мою стену. Я тут не при чем. Трубка – да, я долго курил её, но мне её подарил один наш общий знакомый – поспрашай-ка у него, юный Сильф. Это Савари. Думается мне, что и он назовет некое имя, от кого получил этот дар, потому что наверняка помню, что он говорил о ней, как о подарке. В любом случае, по этой вещице вы не найдете вашего врага, уж больно много хозяев она сменила.
- А как мне узнать, что ты не лжешь? – пылко выкрикнул Сильф, выступая вперед. Ревность съедала его, и он готов был даже прикончить Феникса.
- Я не лгу, мальчик. Просто поверь мне, ибо проверить это у тебя нет возможности, разве что спросить у своего сердца, сердца Сильфа… Как и убить меня – я прячусь здесь вовсе не оттого, что беспомощен. Я безобразен, это правда, но даже будучи таковым, я способен прикончить сотню – другую людей вроде тебя. Чтобы убивать, красоты не требуется. А вообще… сдается мне, что с тобою есть Равновес (я знаю, что на этом свете есть такие люди, что являют своею силой величайшее чудо в мире). Мало кто слышал о них по эту сторону гор Мокоа, да и по ту сторону их способности скрываются частично, и в суеверном страхе их называют Слепыми Мастерами. Но я кое-что знаю об этих созданиях. Вернись к нему и просто попроси, чтобы он нашел тебе этого человека – скажи, что у него получится. Это, мол, предсказал великий маг, - еще один хриплый смешок. – Или, если тебя съедает любопытство, вели отыскать ему документы, где есть ответы на все вопросы, в том числе и о том, кто ваш таинственный враг, и он приведет тебя к ним. А такие документы существуют, уж поверь мне! Всегда сыщется ученый умник, которому интересно все, что происходит.
- И все? – поразился Сильф. – Так просто?!
- Да. Так просто. Равновесы не просто отражают в себе людей – они отражают весь мир, все его загадки, тайны и ответы. А теперь уйди – нам нужно поговорит с глазу на глаз и обсудить такие вещи, которые тебя не касаются. Выйди наружу и попроси у сцеллов, чтобы они проводили тебя к комнате, что я приготовил для вас. Она в скалах, но, право же, там очень мило, и открывается чудный вид.
Сильф нехотя повиновался, и госпожа Суккуб снова приникла к стене.
- Слушай меня, голубка моя, - произнес он, ласково касаясь хрусталя, - тебе снова придется пройти длинный путь! Скоро я верну себе нормальный облик, но не скоро мы встретимся. Ибо снова настает наше время. И ты снова пойдешь по дорогам, неся весть и раздавая справедливость.
- Я это чувствую, - шепнула она.
- Вот как? – удивился он.
- Моя сила возвращается ко мне такая ужасная и неудержимая, что я едва могу повелевать ею. И, возможно, природа этой силы и потревожила тебя.
- Может быть, - произнес он задумчиво. – Но дело не в этом. На севере собирается армия, - Феникс на миг замолк, словно невидимые духи что-то нашептывали, подсказывали ему. – Зеленый флаг безумного Терроза уже развевается над частью этого мира. И предводитель уже сжимает меч… Но есть одно условие – должно сбыться пророчество, все целиком, а сбудется оно не скоро. Прочтен один лишь стих из трех. Так что можешь не спешить присоединяться к войску! Но ты должна к нему присоединиться, как и я.
Губы госпожи Суккуб дрогнули в горькой усмешке.
- Войско, - с ненавистью произнесла она. – Для того ли я получила бессмертие, чтобы тратить свою бесконечно долгую жизнь на войну?!
- Это плата за бессмертие, - поправил её Феникс. – Ну, ну, не расстраивайся! Я вижу, что ты тоже знаешь, что в ближайшие годы нам не быть вместе – чтож, подождем. Что значат годы, когда прожиты века?!
- Иногда и день невыносимо долог, - ответила госпожа Суккуб с отчаяньем. – Но кое-что я тебе могу сказать наверняка: я клянусь своей головой, что одна встреча у нас будет! Я не вижу её, но я её жажду всем сердцем, и вся моя сила будет стараться обмануть судьбу и сделать эту встречу возможной!
- Ты отсекла себе косу, - внезапно произнес Феникс. – Ты обещала себя ему? Этому юному Сильфу, чье сердце так чисто и пылко, и чью силу ты пьешь так много?
Госпожа Суккуб покраснела и опустила голову. Она молчала.
- И ты выполнила свое обещание?
- Нет. Я не могу! Я не вижу… не вижу тебя. Я вижу его. И не могу.
Он помолчал.
- Я помогу тебе, - произнес он. – Это, конечно, обман, но ты же знаешь, что я всегда был обманщиком. Да и делить тебя с кем бы то ни было я не хочу. Дай мне руку.
Стена раздвинулась. Ссохшаяся ладонь протянулась к госпоже Суккуб, и она поспешно ухватилась за истонченные пальцы и засмеялась, увидев знакомый перстень на безымянном пальце.
- Я дам тебе одно знание, - произнес он, сжимая её горячу ладонь своими холодными пальцами. – Это морок, наваждение. Я все эти годы размышлял о том, как бы устроить так, чтобы ты могла пользоваться своей силой, но чтобы тебе не приходилось после платить по счетам, и придумал. Своей красотой ты по-прежнему будешь соблазнять мужчин, даря им сладкие надежды, а потом, вместо ожидаемого, они будут получать безумный сон. Наваждение, сколь страстное, столь и реальное. В нем они будут получать желаемое, свои тайные мысли и грезы, все то, чего жаждет их сердце. Возьми его.
И заклятье, придуманное хитрым Фениксом, потекло, заструилось, подобно алым и желтым лентам, из его руки, переплетая пальцы госпожи Суккуб. Странно, что до этого не додумалась она сама – но она засмеялась, видя, как все просто, и волшебный сон, в котором был Феникс, накрыл её.
- Иди ко мне, - произнесла она, - я пьяна колдовством, и я не увижу твоего безобразия.
И он ступил к ней, красивый и смеющийся, и золото его волос развевалось по волшебному ветру, и руки их переплелись, и больше не было стеклянной стены…
**********************************
Так кончился старый мир, и с треском обрушился, похоронив все, что было привычно и вечно. Все мучительные тайны были раскрыты, и люди, что вершили новую историю, родились а его руинах. Так наступили темные времена, когда день стал подобен ночи, и люди ходили с факелами, но не могли даже огнем осветить свой путь. И вершились дела великие и тяжкие, такие, которые воспевали скорбные и торжественные голоса – я и теперь слышу их, словно весь наш путь был полон пением этого хора ангелов, - и много, много еще предстояло сделать, чтобы убрать обломки того, что было сломано за несколько этих дней.
Так началась наша история….
28. 04.2009 г.
- Автор: Kvilesse, опубликовано 17 октября 2011
Комментарии