Окно

   В соседнем дворе жил дворник Коля. Жил-то он в соседнем, но обхаживал своей метлой все окрест лежащие дворы, а бывало, что и детворе доставалось. Нам, тогда пацанам лет 10-13-ти, он казался почти стариком. Теперь же, сам весомо поврослев, понимаю — был он мужчиной далеко не старым, ну, может быть, слегка увядающим, но крепким и весёлым. Смутно-смутно припоминаю женщин, выходивших из его "сторожевой крепости" — так он называл свою каптёрку.   Ребята прятались в крепости от родительского гнева. Он всегда предлагал папироску, а мы всегда не отказывались — дворник Коля был свой человек.
  Его квартирка не блистала чистотой — окна мылись редко, трещины на стёклах были в бумажных полосках, но тем не менее всё в ней было на месте, всё пристроено ладненько, с умом. Видно, и мастер он был — на все руки. Для тех женщин близлежащих домов, кому достались мужья с руками, растущими из непотребного места, или же тех, у которых мужей вовсе не было, он был спасением, палочкой-выручалочкой. В переднем углу в комнатке стояла… метла. Это не была обычная дворницкая метла — с растрёпанными в мочало прутьями — лишь бы мела. Колина метла была стройна и красива: отполированная руками и временем прямая палка, прутики связаны каким-то замысловатым плетением, ни одного поломанного, все, как на подбор, ровненькие, целенькие, как будто только что со склада. Не помню, чтобы видел её другой. Как дворник Коля умудрялся поддерживать её в таком состоянии, где брал новые ветки — ума не приложу. Впрочем, недалеко был так называемый частный сектор — дома с садами, а на окраине города — роща. 
  Иногда кому-нибудь из нас он давал немного помести тротуар, но быстро отбирал свою драгоценность, говорил: "Успеешь ещё намахаться-то."
Он жил один, а почему, никто из нас, мальчишек, не знал. Да и не задумывались мы об этом. Сейчас бы сказали: "военный синдром", а тогда говорили просто  - "бобыль", и всё.

Через два дома от нашего стояла баня.  Горячая вода тогда мало у кого была, а уж ванна… Так что раз в неделю мы ходили в баню. Мы с отцами и дедами — в мужской день, ну, а наши мамы, сёстры и бабушки, стало быть, в женский. И было в этой бане заветное окно. Высоко, с земли не заглянуть, но под окном стояла скамейка. Солидная скамья, крашенная суриком, в чугунной оправе и намертво вбетонированная в землю. То есть перенести её было никак невозможно. На этой незаменимой скамейке мы, пацаны, собирались часто. Окно хоть и было забелено изнутри известью, но с огрехами, а кое-где и поцарапано трудолюбивыми уборщицами. И если встать на спинку скамейки… Тут, главное, чтобы прохожих не было, а то такой крик поднимут — ого-го, да ещё и матерям доложат. Поэтому часто мы просто сидели и слушали. Правый верхний уголок стекла был отколот, и этого хватало для наших чутких мальчишеских ушей. Плеск воды, шлепки по мокрому голому телу, стук шаек, а если повезёт, то девчачий визг или смех. И никаких к нам претензий — сидим, семечки щелкаем, ничего такого, не придерёшься. Единственно, кому было на наши уловки наплевать, был дворник Коля. Как увидит нас на скамейке, так метлой и замахнётся! Тут одно  только спасение — бежать врассыпную — Атас! Весело! Родителям Коля никогда ничего не рассказывал, и мы его за это уважали. 
  Был у нас и своеобразный кодекс чести. Таких слов мы, правда, тогда не знали, но по молчаливой договорённости никогда не сидели на скамье, если в бане мылись "свои". Бывает, только пристроишься, прислушаешься, как подходит, скажем, Вовка, и говорит: "Мои пошли". И всё — уходишь несолоно хлебавши.
Дни, когда водили на помывку детдомовских девчонок, были самыми ценными, всеми правдами и неправдами мы старались улизнуть из дома. Иной раз так наслушаешься да наподглядываешься, что со скамейки не встать. Кто-нибудь нет-нет, да останется сидеть — "идите, говорит, я потом". И все понимали, никто не ржал. Потому что сегодня он, а завтра, может, ты. Я и сам не раз оставался. Мне, мол, домой ещё рано, делать нечего. И ребята ничего не говорили, разве что сплюнут сквозь зубы, и всё. И не было в этом "цсшии!" никакого презрения, скорее уважение даже и понимание. 
А я сидел и старался думать про школу и про то, что от отца влетит — опять не вынес мусорное ведро.

   Мысли про школу помогали мало. Прямо передо мной за партой сидела девочка, Тонечка, и я все уроки просиживал, уставясь на её русый затылок с пробором посередине и на тонкую нежную шейку в завитушках. Впрочем, слова "нежная" в моём тогдашнем лексиконе не было, равно как и слова "Тонечка". Девчонка кликалась Тонькой-Афонькой, а про шею не думалось вообще. Но, сидя на крашенной суриком лавке, неизменно видел перед собой тонкий ровный пробор, белую кожу, колечки волос. Вот надо же, столько лет прошло, а её имя помню. Имена друзей-однокурсников позабывал, в женщинах своих бывших путаюсь, а её имя — помню.
  Так вот, мысли о школе помогали мало, но зато мысль об отцовской тяжёлой длани — очень даже. И я сидел на сурике и строил план, как проберусь тихонько в квартиру, стащу на кухне злополучное ведро и выскользну незамеченным во двор к мусорным бакам. План этот ни разу так и не сработал. 
 Но когда-то всему приходит конец.

  Помню, уходило лето, мы с пацанвой догуливали последние денёчки перед школой и о скамейке, конечно же, не забывали. И вот однажды сворачиваем мы за угол, направляясь к заветному месту, и видим, что окно наше кто-то… спёр. Вот нету окна! Кирпичная стена — есть, скамейка на чугуне — стоит, но над ней вместо забеленного стекла — доски. Аккуратно так друг на друга приколоченные. Мы всё же на скамейку присели. Ничегошеньки не слыхать! Расстроились мы чрезвычайно. Плетёмся назад, во дворы, и рассуждаем, отчего да почему, да кто такую подлость совершил. Проходим мимо дворницкой, глядь, а у Коли-то нашего — новенькие стёкла сияют. И один уголок отколот. Мы так и застыли — уж от кого, от кого… Слышим сзади шаги: дворник подходит, улыбается, метла новёхонькая наперевес. "Ну что, -говорит, — мужики, покурим?" А Вовка ему: " Да пошёл ты..." Коля как-то сразу потускнел и даже в размерах как будто уменьшился, съёжился. Отвернулись мы и ушли — кончилась наша дружба. Дворник Коля потом в новые окна новую барышню привёл — для неё, видать, и старался. Да только недолго они через банное стекло на улицу смотрели — и недели не прошло, как кто-то камнем вышиб. Коля виноватых и не искал. 

  Окно в бане, конечно, починили: повинуясь веянию времени заложили проём стеклоблоками, и скамейка стала не нужна — смотри-не смотри, слушай-не слушай...
Виновного в краже стекла так и не нашли. Не знаю даже, искали ли. Мы с ребятами Колю не выдали — долг, как говорится, платежом красен. Не помню, чтобы с того случая кто-то из наших у него прятался или просто захаживал, помню лишь, что было мне его жалко.