Авария (Хроника происшествий)

АВАРИЯ
(Хроника происшествий)


1

   Ох тяжело-тяжеленько — голова гудит и мутит всего. Надо бы, что ль, полечиться… Раньше бы я бражкой полечился. Самой простой — из сахара, воды и дрожжей. Постоявшей с недельку в тёплом месте; вызревшей, с осевшей шапкой желтоватой пены. Черпал бы её, мутненькую, половничком прямо из ведра… Но нет у меня под рукой бражки — лет двадцать уж как не квасил.
   Вчера, говорю, девять дней зятю было. Вот так и живём на свете: был человек — нет человека. А кто виноват?
   Начался весь этот мрак со старушенции, которую он в первый раз сбил — днём да при свидетелях! Таскали его тогда, придурка, по прокурорам и следователям не знаю сколько времени, а те присосались как клещи — сбил-то насмерть. А то, что она трассу не по "зебре" переходила — это, значит, так, ерунда и к делу не относится?! А времена-то были суровые — продуктов нет, водка по карточкам, да и та всё "Кубанская" да "Зубровка", а "Пшеничной" или "Лимонной", к примеру, не вспоминаю уж про "Столичную", днём с огнём было не сыскать. Одной свободой то есть кормились да рассказами про скорое благополучие для активных людей, потому что неактивным придётся заняться самовыживанием, то есть вымрут они как мамонты, — да. После следователей с роднёй той старушенции я же те же нюансы утрясал. Он что, говорю, типа нарочно на вашу бабку наехал? Чтоб его потом все мучили, убийцей называли, да? Думаете, ему легко? Ведь, если с этой точки зрения как следует посмотреть — он сам теперь в какой-то степени навсегда пострадавший. Так за что же парня, собственно говоря, теперь в суд тянуть — бабку-то вам уже не вернуть. Сейчас, говорю, столько несчастных случаев встречается — ну с кем не бывает? Заодно намекнул, что парень мой имеет отношение к спецслужбам (чтоб многого не просили). Договоримся, говорю? Договоримся, а? В общем, пришлось распродать кой-чего.
   Зять мой в Первом медицинском тогда учился и активным себя считал, хоть за душой ни шиша не имел. И так неудачно он ту старуху сбил: слева по борту две вмятины с кулак величиной образовались да вдобавок ветровик вдребезги!
   "Кто за ремонт заплатит?" — вежливо так интересуюсь, поскольку машина-то моя, а у него на неё только доверенность. Но он вопрос мой игнорирует — будто не слышит.
   "А знаешь ли ты, отец, какие в Америке, — говорит (будто сам в Америке проживает!), -  самые высокооплачиваемые профессии? Нет? Врачи и юристы! Делай вывод."
   Он вообще легко на "ля-ля" переходил. Услышит иль начитается брехни какой и давай изголяться — бабе впору. Помню, заявляет однажды, что лучше б отцы наши в сорок первом Гитлеру сдались, тогда от Сталина-плохиша избавились бы, а от Гитлера-кибальчиша избавиться потом было бы легче лёгкого! А в другой раз русские ему, вишь, не по нраву пришлись: уроды, мол, русские, тихий народец, забитый; вот чеченцы — те себя в обиду не дадут! Так лучше б, мол, русские издревле по-чеченски жили: лазали б себе по горам, молились бы Аллаху да резали друг дружку и тех тихих християн, что землепашествовали на равнине. Были бы тогда русские маленьким, но гордым народцем, осознающим свободу как высшую необходимость, и все бы в Европах их за то уважали! Так и лепит, так и лепит! Словоохотливый, в общем, был малый. А мои, дуры, сидят открыв рты и кивают ему, показывая понимание.
   А когда он под "Зубровку" третью про опыты упомянул, я возьми его и спроси: "И какие ж вы, сынок, опыты у себя на кафедре проводите? Что нас впереди, то есть человечество, ожидает?"
  "Слышал, — говорит, — термин — "генетическое программирование"? У людей можно будет заранее всё подчищать и улучшать, выносить ненужные гены за скобки, а нужные вставлять и наоборот! За одно поколение мы получим миллионы людей полезных пород. Нужны будут, к примеру, спортсмены-баскетболисты — так мы запрограммируем гомункулов с мощными связками и ростом взрослой особи ровно два двадцать. И так далее, и так далее."
   "Не может быть! — удивляюсь. — Это ты загнул, это фантастика!"
   "Да? А что ты скажешь, если детородную функцию мы передадим мутантам — хрюшкам с человеческими гениталиями, и женщины тогда перестанут мучиться, сберегая утробу для одного наслаждения? Кстати, как животные-компаньоны, они же сексуальные партнёры для одиноких людей, такие хрюшки вообще станут незаменимы! Чего морщишься, папаня? Это наука — против неё не попрёшь! А может, ты не либерал, может, ты ещё и против регистрации браков между людьми и животными выступаешь?"
   Чувствую, человек-то вроде пьяный, не в себе. Разволновался, разбуянился...
   "Нет-нет! Всё меня, сынок, устраивает и ни против чего я не выступаю. Это всё что ты рассказал, — говорю, — дела далёкого будущего, а вот скажи мне пожалуйста, какие вы конкретно сейчас на кафедре вашей изыскания проделываете."
   И тут я впервые услышал про стволовые клетки, о которых потом много по телевизору шумели, что получаются из здоровеньких младенчиков, свежевынутых из чрева матери, а также из недоношенных и разного иного "абортного материала" путём разбивки оного на фракции в специальном смесительно-дробительном устройстве под кухонным названием блендер (процедура, кстати, как пояснил зятёк, абсолютно безболезненная: ребетёночек не то что вскрикнуть — слезинку пресловутую пустить не успевает!). У них при кафедре организовалась тогда корпорация "Русский продукт", и ему там, вроде бы, застолбили место, и он вскоре начнёт мотаться по провинциям, закупать в тамошних роддомах "абортный материал", потрошить его на разные органы, вытягивать насыщенную стволовыми клетками биомассу, и отправлять ту ценную массу в охлаждённых контейнерах в Москву, в Москву, в Москву -  для приготовления там чудо-снадобий, кремов и масок. Миллионы цивилизованных старушек будут накладывать те полезнотворные маски на свои сухие растрескавшиеся рожи — и трещинки их разгладятся; будут втирать молодильные кремы в свои чахлые сморщенные груди — и груди их нальются крепостью и затрясутся как у шестнадцатилетних дев!
   "Так-то вот, батя… Во, какие мы технологии осваиваем! А то тут некоторые, понимаешь, до сих пор полагают, что в России только и умеют, что нефть с газом на Запад гнать!"
   Тут он начал было вдаваться в подробности, от которых меня всего передёрнуло и потянуло на тошноту, и я попросил его больше ни о чём таком мне не рассказывать.
   Хочу уточнить, что кроме дочки с зятьком в квартире нашей ещё супруга моя тогда проживала (да и сейчас проживает — дай, как говориться, ей Бог здоровья! — снуёт себе по дому, чего-то справляет по женской своей части и т.д.). Так вот: моя-то как услышит про молодильные кремы и давай зятька упрашивать (так и стелит, так и стелит!): "Слушай, зятёк любимый, ты мне того молодильного крема достать не смог бы? Дюже он мне необходимый по гуманитарным соображениям!" Но Валерка, зять мой, сказал сразу как отрезал: "Нет, тёща дорогая, это тебе не по карману. Хошь всё имущество распродай — денег купить не хватит. Может, потом когда-нибудь, когда сырьё начнём грузовиками возить… А пока его, пожалуй, только политики позволить себе могут. Да миллиардеры."
   И ведь как в воду глядел! Недавно включаю телевизор, смотрю и вижу: что такое? — был мужик как мужик, политик то есть (из больших, которые на экране так и живут), а стал не пойми чего — такая страхолюдина, хоть вешайся. Вся рожа испузырилась, распухла, волдырями-бородавками заросла, даже веки у него не подымаются. Подивился я: "Это что ж такое на свете делается? Прям, Гоголь какой-то!" А Валерка мне в ухо: "Не-а. Это тебе не Гоголь, это ему курс молодильных уколов провели. Против морщин. Должны были заколоть стволовыми клетками, из которых бы потом ровная и розовая кожа полезла, как попка у младенца, да видно напутали, не из тех фракций взяли — и теперь смотри чего у него отовсюду прёт." Присмотрелся я — мать честная! — а у него вроде как (извиняюсь) гениталии заместо бородавок повыскакивали: на веках и ноздрях хоботки обозначились, на щеках впадинки закраснели, на лбу одно из другого прёт, а под носом уж такая дамочка разрослась, что даже и рот у него не открывается. А как политику безо рта? Это ж у него первый-препервый инструмент. Я, например, знавал всяких политиков — и одноглазых, и тех, кого на кресле-качалке только возили, и беспалых уродцев, а немых и безротых не встречал. И что ж вы думаете про того Гоголя? Он через гениталину ту новообразованную и есть, и пить, и курить, и разговаривать приспособился, а общую монструозность вида на козни супротивников списал. И очень он в своей речевой работе преуспел — многих убедил. Супруга моя смотрела на него, красавчика срамного, смотрела, прям обомлела вся, вроде как ей взгрустнулось, и вдруг как затянет: "Ой хочу от него ребёночка..." Я удивляюсь, а она: "Единственный, — визжит, — он подходящий для меня мужчина на всём белом свете после Макса фон Штирлица и артиста Пореченкова, который Лёху Николаева играет!" Я говорю: "С ума ты сдвинулась, старая, тебе ж седьмой десяток — какой ребёнок?" Но разве ж чего женщине объяснишь? Так уж они, женщины, устроены, что с возрастом только дуреют.
   А корпорация "Русский продукт" вскоре испарилась. Не думаю, что в те годы их кто судить иль сажать стал, скорее в другую страну перебрались, где детишек бабы помногу рожают — куда-нибудь в Среднюю Азию. У нас ведь в России совсем рожать перестали, то есть материалу для молодильных яблок нет.
         

                                                                             2

   Валерка много работ тогда перепробовал. Всё обогатиться враз мечтал, в белом халате человек, но ничего у него не выходило. Чуть скопит денег, положит их в банк, чтоб как рантье французский на пр'оценты жить и в ус не дуть — глядь, а месяца через два банк лопается. Или акций каких накупит, да при этом про инвестиции чего загнёт, что вот сейчас в либеральную Россию со всех стран понатекут-поналетят-понаедут — заслушаешься! Но, думаю, не стоит объяснять чем дела его каждый раз заканчивались. А тут у Алёнки детёночек образовался женского полу. Мы с моей, конечно, чем могли молодым помогали. Я кроме пенсии (я тогда как раз на пенсию вышел) "мёртвой душой" у друга на комбинат пристроился. Делов-то: раз в месяц придти расписаться в ведомости, пр'оценты с суммы в коридоре получить и молчать про это дело — вся работа. Недолго она, правда, продлилась, потому что комбинат наш в одночасье в частную собственность перешёл (его депутат один, недавно губернатором ставший, потом жене своей третьей вроде отступного при разводе оставил), так что "мёртвые души" там более не требовались. Так и зажили: мы со ста… с супругой моей то есть, — на пенсион, Алёнка на пособие и опять же на наш пенсион, а Валерка с "бомбёжек" кормился.
   Не выдержит, думаю, зятёк, на сторону отвалит, потому как девах свободных кругом хоть пруд пруди, да и с нерожавшей вожжаться — это мужику и послаще будет (сам грешен), и в материальном смысле полегче. Тем более, смотрю — он задумываться начал, подсчитывать чегой-то… И вдруг говорит: "Я, отец, дело верное нащупал. Психологический тренинг называется. Будем, отец, группу набирать из сирых и убогих, желающих превратиться в наглых и успешных. Дело это реальное, цивилизацией опробованное, у нас не замыленное, и значит, верное". Дал он мне прокламации для распространения, чтоб я, если увижу какого убогого или забитого, или того и другого одновременно, так прямо в руку ему листочек и совал. Не помню сколько времени рассовывал я у метро эти листочки, пока не набралась у Валерки группа из тридцати чудиков. Договорился он с директором школы нашей, чтобы они по вечерам в спортзале метаморфозией своей занимались, и дело пошло. Как сейчас вижу: лежат сии чудики в полном анабиозе, а он прохаживается между ними и, по мне, так глупости разные им втолковывает.
   "Я лучше всех!" — говорит, а они "… всех!" — повторяют. "Я счастливей всех!" — говорит, а они опять-таки "… всех!" — повторяют, и так далее. Программирует их то есть. Или такую фразочку вставит для повторения: "Удача ходит за мной по пятам!" Или про биокомпьютер чего загнёт. "У меня, — говорит, — в голове биокомпьютер находится. Я его включаю — и вижу розу. Переключаю — вижу мультик. Переключаю — вижу море. Плаваю в нём, в море то есть, а когда вылезаю на берег, то чувствую пятками горячий песок..." И требует, чтобы и у них на ихних биокомпьютерах такие же видения были, тогда он с ними вроде как через биоинтернет будет общаться, файлы их секретные открывать. И несёт чего-то про карму, про иную реальность и про тысячекратное усиление естественных способностей — то есть совсем тем чудикам их слабые головы, я извиняюсь, засирает или, проще говоря, смысл жизни проповедует.
   Три года он таким способом разных чудиков окучивал, даже на кассеты свои лекции записал, чтоб те чудики их потом просматривали и друзьям-знакомым его как гуру рекомендовали. Приосанился, смотрю, жирок наел. "Семёрку" нашу, после того наезда из "бледной ночи" в "мокрый асфальт" перекрашенную, продал, денег добавил и "Опель-кадет" синий, 200 тыс. км. пробега, четвёртый владелец, купил. "Эка, — думаю, — загадка — человек. Хотя бы и того же Валерку моего, к примеру, взять… И живешь, вроде, так рядом, что ближе и некуда, и знаешь уж, кажется, всё о человеке: по виду и по поведению-то точно — дурак дураком, и ничего большего уж от него и не ожидаешь, а вот — подишь ты! — и этот, оказывается, себе на уме." А он между тем рассуждает с дивана: "Смотри, — говорит, — отец, как всё обернулось! На одной — тьфу! — психологии капиталец приобрёл. Теперь я в блестящий сюртук с полами по колено обряжаюсь, на Тенерифе отдыхаю, в сафьяновых тапочках шаркаю, разные смачные вкусности в ресторанах заказываю, а скоро и на квартиру в Южном Бутове накоплю, чтоб нам, молодым и успешным, с вами, пенсионерами, на кухне шестиметровой задами не биться!"

   Честно скажу — пользовался он среди чудиков авторитетом. И называли они его не иначе как "гуру" и "доктор".
   "Скажите, доктор, а как мне быть, — спрашивает, как сейчас помню, тут одна, — если у меня чакры не раскрываются?"
   "А вы прочищайте их внутренней энергией, — говорит, — почаще, и они обязательно раскроются."
   "Уважаемый гуру, — обращается вежливо так к нему другая, — что мне делать с энергетическим комом? Катаю, катаю его в ладошках, а он не растёт..."
   "Катайте сильнее! — говорит. — Поактивней упражняйтесь. Пока ком не разрастётся до размеров кокона, то есть не менее трёх метров в диаметре."
   "Доктор, а у меня биокомпьютер включается порой в самых неподходящих местах и очень трудно выключается..."
   "Это, — объясняет, — от застарелого гайморита в вашем биополе застой информационный происходит, который рассасывается только очистительными клизмами, уринотерапией и жестокими сухими голодовками. Слушайте мои лекции и читайте труды уринотерапевта и натуропата Малахова."
   В общем, какой вопрос ему чудики не зададут, он так сразу и обстоятельно всем отвечает. Гуру одним словом!
   Правда, у одного чудика — у Игнатия, ставшего потом моим закадычным дружком — ни биокомпьютер, ни файлы его секретные так и не открылись.
   "Представляешь, — жалился он мне, — они все видят это море, чувствуют этот песок, восхищаются этой проклятой розой с её изогнутыми лепестками, на которых с какой-то стати застыли капли росы. Мало того, разглядывают её листья (каждый в отдельности) и колятся об её острые шипы, даже "Больно!" — заразы  — при этом кричат-заливаются, а я напрягаюсь, напрягаюсь — и не вижу то море, не лицезрею ту проклятую розу и не чувствую тот горячий песок. Не открывается у меня биокомпьютер, хоть ты тресни!"
   "А что Валерка-то говорит? — спрашиваю я его. — Деньги ведь ты заплатил, значит должён что-то полезное в обмен получить."
   "Сказал, что всё — труба: так, видно, и не откроется. Кармические там какие-то неполадки. Процессор в нём, что ли, навсегда сломался… Да и ладно — он мне теперь раскатывать энергетический ком велит, чтобы я удачливым человеком заделался. У удачливых-то энергетика, бывает, и за тридцать метров бьёт, так что буду стараться."
   Два месяца Игнатий катал свой энергетический ком, пока не выкатал ком настолько огромный, что даже рассаженных в стороны рук с растопыренными пальцами не хватало ему, чтобы тот ком как следует охватить. "О! — показывал Игнатий. — О какой у меня ком!" Валеркины слова сказанные на прощанье Игнатию: "Нужна будет консультация — звони", — тот воспринял буквально. Спустя месяц ежедневных консультаций Валерка отключил телефон. И как-то так под сурдинку борьбы с докучливым Игнатием за свободное время зятёк мой вроде пропадать начал: по субботам в баньку зачастил (это у него святое), а по четвергам дома перестал ночевать. Ну, мы с супругой Алёнку так настроили — ничего страшного: мол, перебесится мужик; главное, развод не требует, деньги приносит — и то слава богу. И вот напасть — вьехал он ночью на своём новом драндулете в столб на полной скорости, а по пути до столба ещё и пешехода трезвого сбил. Неотложка приехала, глядь, а они уж бездыханные оба: он то есть и ученица его — одна из чудиков, что в машине с ним была, а пешеход сбитый ещё, вроде, дёргается. Сколько денег на одни похороны ушло — ужасть!

   Пиво в холодильнике, кажись, должно стоять. В двери. Пластиковая бутыль.
   Ух!  Вчера, говорю, девять дней зятю было. Осиротели мы получается: зятя нет, машины нет… Хорошо хоть остальное имущество в цельности. Пенал я, допустим, под сарай для ненужного барахла приспособлю, которое теперь не на чем на дачу возить. Помню, когда я пацаном голоногим бегал, у нас во дворе для каждой квартиры отдельный сарай торчал, куда бережливые да запасливые хлам свой ценный складывали. Потом все сараи убрали — днём с огнём было не сыскать; а ныне всё обратно возвернулось. На новом витке. Такая философия. Гегель называется! Значит, пенал я, считай, приспособил… А как же квартира? Кто ж теперь Алёнке моей, вдовушке да с дитём на руках, квартиру-то в Южном Бутове купит, а?
 

М., 2004, 2005.