Выборы.

День обещал быть бодрым – бережливо протирающий траву и листья туман отступал, растворяясь в воздухе, истаивал, уступая  место хрустальной прозрачности. Первые лучи Светила  деликатно, но стремительно ощупывали поднебесный мир, пробуждая его ото сна, пронизывая оставшиеся клочья. Спать уже не хотелось. Пока ещё тонкие, на пределе чувствительности,  отдельные и несвязные разноголоски приближающегося дня — сначала — как нежный шелест листьев на ветвях деревьев. Затем — волна за волной, вспениваясь и ярясь, будоража собой пространство –новые трели ручейками, клёкотом и рёвом вливались и вливались звуками и образами, наполняя новыми сочетаниями и красками. И казалось — нет этому пробуждению конца …
Порфирий потянулся с удовольствием, с хрустом и вдруг ойкнул испуганно– Марфушка-то спит! А он тут скрипит мослами своими, ну как мальчишка какой, право слово…
Медленно спустил ноги с лежанки на пол, осторожно качнулся на ступнях и крадущимся шагом, стараясь не наступить на скрипящие половицы, скользнул к выходу из избы.
Не молод, но быстр и бодр, поджарый, без дурного мяса и лишнего жира, в халате на голое тело, стоя на земле, уже без боязни потревожить подругу, раскинул руки в порыве, крепко зажмурился и … поклонился- Светилу, Миру и Людям. Был бы один – заорал бы чего-нибудь восторженное от нахлынувшего, а так – только улыбнулся блаженно и ещё раз потянулся до хруста. ХОРОШО!

Холоп

Стешка был самым шустрым из деревенских ребятишек – этакий востроногий карапуз. Любопытен и шустр. Всегда впереди ватаги всей. Да вот незадача – не дал Бог глубины, от того – мелковат, туповат и мелочен. Хорошо, что хоть не злоблив.
В 16 годков ушёл – не прижился толком в деревне (поместье) – попортил нескольких деревенских девчонок, пару раз за это был бит парнями, а больше ни в чём не проявился и ни к какому мастерству не пристал. Улетел, яки птах какой, из гнезда родного. И пропал – ни слуху, ни духу…
…Появился он в деревне лет через пять, и сразу – к Порфирию Степановичу. Увидел – и сразу бухнулся тому в ноги:
— Дозволь слово молвить, барин!-
Порфирий Степанович аж опешил.
-Вставай, вставай, Стешка! Чего это ты?! Или ноги совсем не держат?  Вот ведь охламон… Ты у мамки то с тятькой был, путешественник?
-Да дело больно сурьёзное, барин…- молвил Стешка, поднимаясь с колен, -Некогда мне тут шуры-муры разводить!
-Ну- озадачено молвил Порфирий Степанович, — что же, говори, коли так… — и кивком указал на завалинку. Чего-то не возникло желания «гостя дорогого» в доме привечать. Не пустило что-то.
-Порфирий Степанович! – начал Стешка, — побродил я по свету, разных людей повидал – мир-то большой оказался! Есть и другие деревни – города даже есть! Что понял и увидал что – много людей, как я,  по свету скитается — не дал нам Боженька разумения свово, бестолковое мы племя… Не ведаю, за што Отца прогневили… — горестно вздохнул Стешка, опустив голову. Но Порфирий Степанович успел заметить быстрый взгляд, брошенный Стешкой из-под бровей на него, а точнее – на его реакцию от вступления, усмехнулся в бороду и подумал: – вот ведь шельмец, каким был, таким и остался…
…-И увидел я, что и такие же как я бестолковые жить тоже с пользой могут –(заливался) продолжал Стешка – как человеки, достоинство блюдя.
-И как же это?- спросил Порфирий Степанович чуть иронично.
-Увидел смысл я в жизни своей – в услужении посильном людям достойным!
— И знатным – подсказал Порфирий Степанович.
-Знамо дело – и знатным – кивнул головой Стешка.
-Свово то разумения нету, а так — и своими жистями никчёмными, а пользу  принести могем: мелочь то разную всякую и я переделать могу, много там разумения и не нужно – а им – помощь – не нужно время своё на это тратить и заботиться о всяком там…
И уму-разуму обучиться, опять же, можно, находясь рядом с людьми такими… Да и при деле.
Только не берут благородные к себе в услужение не знакомых. Письмо рекомендательное надобно. А нет у меня  никого знакомых из благородных, окромя тебя, Порфирий Степанович… Нету…
-Барин! – бухнулся опять на колени Стешка. – Порфирий Степанович! Возьми к себе в услужение! Хоть на год! Очень сердешно тебя прошу! Што хошь делать буду! Хошь – коров пасти, хошь – навоз грести, хошь – двор мести! Возьми, кормилец, не гони! Пропаду ведь я… И платы мне не надобно! Кров да еда только… Справь токмо письмо рекомендательное о службе моей через год. Честно ведь! – как отработаю – то и напишешь, а не справлюсь – так и писать не о чем… — умолк  Стешка.
-Что же ты, Стешка, — молвил слегка опешивший от такого внезапного стешкиного напора Порфирий Степанович, — никак в прислужники податься желаешь?
-Очень, барин!
… — М-мда…, а как же семья, дом, дети, хозяйство?..
-Так дурак же я, барин, ей Богу дурак! Ну какое у меня хозяйство… и дети… Сам ведь не разумею в жизни этой, а так – хоть и в услужении, а наберусь ума-разума у господ!
…-Однако, мда… Ну и куда же я тебя возьму?.. Куда тебя пристроить-то?! …Мда… Задачка… Ладно, иди в трапезную, оголодал небось с дороги то, а я думать буду, что с тобой делать… ХОЛОП.

Хозяин.

… Много воды утекло с тех самых пор… Расползлось стешкино племя по Земле-Матушке… Не мытьём, так катаньем, не уговором, так силой, плутовством и нахрапом. Живучим оказалось, зараза. Отсутствие своей совести и воли сначала заставляли искать Хозяина, к которому можно присосаться, а потом уже, присосавшись и не встречая видимого и ощутимого отпора (благородные же, и подумать О ТАКОМ не могут – в благородную голову и мыслям то таким хода нет!) начали оплетать и опутывать сумраком своим и интригами Хозяев своих, усыпляя их бдительность и волю. И усыпили. И теперь служки правят миром. А Хозяева зачарованно в рот им смотрят. И внемлют, околдованные. Душа, правда, рвётся иногда наружу – но на страже стешкиных интересов всегда есть, кому пресечь подобное. И нейтрализовать.

…Разбудила тишина. Тишина во круг и внутри. Нигде ни звука. Только Ты.
На грани слышимости чистая, торжественная многоголосая мелодия. Далеко-далеко… Но всё ближе и ближе.
Беспричинная улыбка озарила его лик, а когда почувствовал близкое тепло от своей Ладушки –безграничная нежность толчком заполнила собою всё. Нежность и какое-то другое, искреннее, по-детски немножко неловкое, но от этого ещё пронзительнее, ощущение родства, тепла и близости.
Господи!!! Ведь мы же уже шестьдесят лет вместе! А я всё, как ребёнок малый, право слово… — смущённо улыбнулся украдкой. И скосил глаза налево. Там, разметав волосы по подушке, с безмятежным и таким любимым лицом посапывала Ладушка.
-Сопит, как Хомка – подумал, улыбнувшись. С искрящимися нежностью глазами склонился тихонечко над ухом возлюбленной и пару раз хрюкнул шутливо ей в ухо, в такт сопению, передразнивая. Лада улыбнулась сквозь сон, вяло отмахнулась рукой и перевернулась на другой бок, продолжая так же мило посапывать.
Не переставая улыбаться, каплей перетёк с кровати и выскользнул на улицу во двор.
…Мир…
Столько лет ведь прошло, а как будто – вчера было.

Он уже не помнил — зачем именно, но очень нужна была подпись чиновника на документах. Очень важные документы —  на переоформления то ли Земли, то ли квартиры?.. А без подписи – ну никак! А вот попасть к нему – не просто. Люди месяцами простаивали в очереди. Помог какой-то знакомый – через третьи руки договорился о приёме через неделю. За деньги, естественно. И не малые. Но тогда было – всё равно, сил топтать ковры и пороги уже не оставалось.
…И вот наступил день приёма…
Тишина в коридоре большого дома. Эхо от его шагов в коридоре. Массивная дубовая дверь. Безлюдная приёмная. Неприступная на вид девица за столом.
— Вам назначено?
-…А- хрипло… — Кха-кха – откашлялся – Да!
— Как вас представить?
— Тимофей Степанович.
-?!..
-Этого достаточно! Ваш босс – в курсе – начал закипать Тимофей.  Сикалявка какая! Денег дал – какого хрена комедию то ломать?! Перед кем?! –пронеслось в голове.
На миленьком личике появилась гримаска. Поднималась из-за стола она долго.
Во даёт! Да её же в баскетболистки! А она тут бумажки перекладывает! – уставился Тимофей Степанович на девицу, которая возвышалась над ним на целую голову.
Печатая шаг, по привычке вильнув бёдрами, подошла к двери, приоткрыла:
-Аристарх Пантелемонович – промурлыкала девица, — к Вам посетитель… Впускать?...
Из-за двери что-то неразборчиво промычали.
-Входите – девушка приоткрыла дверь по шире, пропуская Тимофея Степановича.
«Аристарх Понтелемонович Стешко» — прочитал Тимофей Степанович табличку на двери кабинета.
«Стешко, Стешко… Что-то знакомое… Не, не вспомнить» — думал Тимофей Степанович, подходя к двери.
Кабинет впечатлял – и размерами и убранством. В самом конце, за огромным столом из красного дерева восседал его нынешний (стола) хозяин – Стешко Аристарх Понтелемонович.
Тимофей Степанович по инерции сделал несколько шагов по направлению к столу и внезапно остановился – что-то смутно знакомое,– широкие скулы, нагловатый взгляд белёсых глаз на выкате, чуб этот ещё… Что-то в памяти зашевелилось, протискиваясь.
— Где я его видел? Ведь видел же… Точно видел… И взгляд этот с прищуром… Но где?..
…И вдруг он вспомнил. Он вспомнил всё.
-Стешка… Стешка. Твою мать! Стешка!.. –молвил шепотом оторопевший Тимофей Степанович, опускаясь на стул в великом изумлении. – Стешка…
Он вспомнил это нагловатый взгляд белёсых на выкате глаз, взгляд, который с прищуром смотрел на него по верх прицела трёхлинейки, тогда, когда они пришли в его усадьбу —  «Должок забирать».
-Стешка… Сукин сын… Вот мы и встретились… -приходя в себя после обретения ВСЕЙ памяти промолвил Тимофей Степанович.
Похоже, Аристарх Пантелемонович тоже что-то почувствовал:
-Какой такой Стешка?! – хорошо поставленным державным голосом рыкнул он – Какой СТЕШ… -здесь его голос  сорвался. – Ты это чего, мужик –спросил Аристах Пантелемонович почти  нормальным человеческим голосом вытаскивающего из брюк ремень Тимофея Степановича.
-Пороть тебя буду- коротко бросил тот, с несокрушимой решимостью двинувшись к онемевшему от происходящего Аристарху Пантелемоновичу.
-Да ты…, Да я… — дёрнулся Стешка в кресле, но скукожился, наткнувшись на совершенно спокойный и безоблачный взгляд у мужика с ремнём.
-Как на иконе – мелькнуло в голове -… или ещё где?...
… и он тоже всё вспомнил…
Точно такой же взгляд был у его барина, Порфирия Степановича, там под яблоней, где он его…
…и-и-иииии!… барин.!…. Батюшка!.
Стешка даже не вскинул руки — закрыть голову от взметнувшегося ремня – так ошарашила его память. Только зажмурился покрепче и втянул голову в плечи, взвизгивая и по ребячьи всхлипывая после каждого удара.
А Порфирия Степановича после каждого удара снисходило озарение за озарением, как будто бы просыпался после долгого, тревожного и какого-то липкого кошмара. – Холоп! Да здесь же все – ХОЛОПЫ! ВЕЗДЕ! Целое государство организовали, твою мать! Главного на днях выбирать собрались! Ну, твою мать, я те покажу главного! Надо же – Главный Холоп Страны! Засранцы! Всё переиначили! Пороть и пороть, твою мать! – входя в раж бормотал в исступлении Порфирий Степанович, с каждым ударом сбрасывая с себя что-то обволакивающее разум и мутящее сознание. В голове прояснялось.
Когда всё встало на свои места в голове – Порфирий Степанович остановился. Не обращая внимание на всхлипывающего в кресле Стешку, не торопливо вдел ремень в брюки:
-Эй, девочка! – в дверь высунулась мордашка баскетболистки и замерла в изумлении великом, увидя Стешку на месте Аристарха Пантелемоновича – чайку принеси, красавица. – спокойно попросил Порфирий Степанович.
Девочка ойкнула и юркнула обратно.
-Вот что, Стешка – молвил спокойным и сильным голосом Порфирий Степанович своему холопу – я ведь по делу сюда пришёл. А вишь как оно обернулся – усмехнулся в бороду. – Ну да ладно. Оно и к лучшему – завтра к одиннадцати – документы ко мне на квартиру. Адрес у тебя есть. И не заставляй меня сюда возвращаться, Стеша — навис, опираясь руками в стол  над вжавшимся в кресло Стешкой Порфирий Степанович. Не огорчай меня больше… ХОЛОП!
 И вышел мимо онемевшей секретарши, замершей с подносом в дверях. – Ему бы покрепче чего – кивнул головой на Стешку – Раньше очень он беленькую жаловал…

Главный Холоп Страны.

Он добился. Его избрали! Сорок лет… Сорок долгих лет он стремился к этому! И вот это свершилось:
-Достоин! – решило собрание. Достоин… — на глаза навернулись слёзы… Спасибо… Спасибо вам за доверие, ЛЮДИ!  Я его оправдаю… — Плечи его затряслись… — Оправдаю…
Торжественный, многоголосый хор сначала мужских, а потом и женских голосов запел Здравницу человеку, который своим истовым многолетним служением Людям, был удостоен наивысочайшего звания среди служек – Главного Холопа Страны! Честь ему и хвала за ЭТО!
… А ведь в начале было СОВСЕМ по иному…