В час нашей Победы

Ещё несколько часов назад ничто не нарушало летнюю предрассветную тишину. Воскресное утро ещё не шагнуло на Землю, но уже таял ночной сумрак, а фиолетовое небо начало пропитываться солнечной краской. Всё находилось в состоянии умиротворения и покоя, наверное, самом прекрасном состоянии для человека. Несколько часов назад… В 4 часа утра, с немецкой точностью, был  начат  Бой. Бой за Жизнь.
Тогда мы, конечно, и не подозревали, что это не бой, не провокация, а самая настоящая Война. Неведомая, ужасная и не терпящая  слабости. Слабые нашли свой конец в первые недели и месяцы, те, кто был ещё слабее — сдавались захватчикам и  переходили  на их сторону. Да, Война вынудила каждого показать истинное лицо…Мы не знали, как обозначить начавшееся в 4 утра на заставе, важнее во сто крат было понимание того, что рядом – враг. Он рвётся вперёд, в СССР, убивать и разрушать. НЕ ПУСТИТЬ – приказ, который каждый боец отдал сам себе…
Солнце, взошедшее над лесом, было нам абсолютно незнакомо: колючее, злое, испепеляющее. Оно хищно улыбалось нам под заунывный аккомпанемент «Мессершмитов», внимательно наблюдая за отчаянно сдерживающими немецкое наступление пограничниками, за первыми убитыми в зелёных фуражках, за горящими постройками…Солнце жгло нас Смертью.
Гибли и гибли наши ребята. Но и фашисты потеряли свой лихой настрой: они завязли, вынужденно откатываясь после неудачного рывка. У речного обрыва навсегда остановилось 10 танков, трупы захватчиков устилали весь берег…Однако силы наши были не безграничны и медленно, но верно таяли… Обернувшись в какой – то момент, я увидел, что пылает здание заставы. Сердце сжало дикой болью… Неужели всё? Неужели всё кончится сейчас? Проклятое солнце продолжало хохотать и плеваться в глаза обжигающими лучами…
— Всё спалили, гады! — с гневом прорычал Колька Краюхин, на минуту отвалившийся от пулемёта. Уничтожение здания заставы, ставшего за время службы вторым домом, здания, где дорог сердцу каждый уголок – вот что словно откупорило сосуд с запасами сил и ярости. Но не ускользало от взгляда, как падают замертво бойцы… Ещё один… Ещё…Что же ждёт нас после того, как немцы бросят на нас все силы, задавят, закидают нас трупами своих грабителей? Пытаясь найти ответ, я вдруг осознал, что выстоять практически не осталось, ровно как и шансов выжить.
Полтора часа спустя осталось 19, а к концу дня 22 июня – 5 человек. Мы с Краюхиным истратили к тому времени все пулемётные ленты, и теперь стреляли в фашистов из винтовок, подпуская по возможности максимально близко. Пройдясь по укрытиям, Коля собрал оружие убитых и их партбилеты. Красные книжечки погибших товарищей, некоторые в крови, некоторые с пулевыми отверстиями, молча готовили нас к худшему…
Немного погодя, в окоп буквально упал Саша Дулинич. Его голова с  чёрными, как смоль, волосами, была наскоро перевязана  куском рубахи, чуб слипся от крови. Петлицы буквально почернели от копоти и грязи. К груди он прижимал потемневшее по краям Знамя.
-Всё, ребята, трое нас...
Страха перед смертью не было. Была только ярость, ярость на фашистов и на солнце, проклятое солнце, изменившее нам на рассвете, испепеляющее всё вокруг. После того, как солнце стало чужим, терять уже было нечего. Оставалось только принять судьбу.
Держа знамя на вытянутых руках, Сашка произнёс:
— Мой отец бил немцев в Галиции в 15-ом, гнал интервентов в 22-ом…Я буду бить врага до конца, не щадя своей жизни, во имя победы этого знамени, которое подняли наши отцы и деды… Клянусь!
Он положил руку на алое полотнище, а за ним на знамя легли наши с Колей ладони. Мы были готовы…
В очередной раз послышался рвущий перепонки свист, а потом симфонию смерти проломил взрыв. Меня отнесло к краю окопа, опалив руки и лицо, засыпав землёй. Выбираясь в полном беспамятстве, я чуть ли не кричал от невыносимой боли, которой отзывался каждый ожог. Это был даже не крик в привычном понимании, а какой-то сдавленный хрип сквозь слёзы и кровотечение.
Сашка лежал в неестественной позе, пальцы мёртвой хваткой вцепились в знамя. Краюхина не было видно вовсе. Я подполз к Дулиничу, надеясь помочь, но не успел – Саша из последних сил протянул мне знамя:
-К-Костров…- каждое слово давалось другу с трудом, повязка на голове побурела от крови.- Костров, возьми знамя…Умри, но не отдавай его этим шакалам — оно в крови отцов наших…Победа будет наша, нам не впервой…А…А если выживешь….Прид-ди сюда в час нашей Победы… И знамя…Подними…
Саша замолк и уставился стеклянными глазами в чёрно-оранжевое небо.
Уцепившись за край окопа, я приподнялся…  Всё вокруг было объято огнём, танки шли единой колонной, давя наши укрепления и тела пограничников. Ожоги на ладонях пошли гнойными пузырями, было  очень больно… Но мне в тот момент казалось, что это красное знамя обжигает руки. Что кровь наших предков, на протяжении веков поднимавшихся на борьбу с захватчиками, немым укором прожигает совесть и душу. НЕ ПУСТИТЬ.
Пригнувшись от проходящего над окопом танка, я судорожно искал менее повреждённой рукой гранаты. Едва немецкая машины оказалась у меня в тылу, я поднялся и, выдернув кольца предохранителя, швырнул под гусеницы танка. Новый взрыв отбросил меня на лохмотья травы, и я вдруг увидел чистое небо…
 
 
…Без  единого облачка, оно буквально затягивало в синеву. Ветер  трепал молодую листву и гнал лёгкую рябь по зеркалу реки.
-Папка! Папка, пора!
Рита  прыгала у флагштока. Молодые пограничники, собравшиеся здесь, тихо улыбались и не ругали дочь за нетерпение. Я закрепил знамя, потянул верёвку – и на фоне летнего неба затрепетало обожжённый, выцветший красный стяг непобеждённого народа. Воцарилась тишина, даже Рита стояла, молча прижавшись к матери. А Яна, гладя дочь по плечу, смотрела на меня, словно говоря:
«Спасибо, спасибо вам, 18-летним мальчишкам, за то, что восстали 20 лет назад против Смерти и победили её. И спасибо тебе за то, что подарил Ритуле чистое небо».
Пограничники сняли фуражки. А я вдруг увидел их всех- тех, кто на рассвете 22-го принял первый удар. Они были тут, живые, молодые, улыбающиеся, в ловко подпоясанных гимнастёрках, с яркими петлицами. Смеющийся Сашка Дулинич, сосредоточенный Краюхин, другие… Простите ребята…Простите, что один вижу это небо, зелень, реку…Простите за то, что один живу такую прекрасную, такую большую Жизнь…
-Мама, почему папа плачет?
Яна крепче прижала к себе дочь и  прошептала:
-Просто знамя до сих пор обжигает ему руки, малыш…