1 день стройбатовца Табачника

Пирамида.
 
   В 5 часов утра сержант Сулим Макалов скомандовал подъём и включил яркий свет в казарме. Вмиг прошёл мой тяжёлый калейдоскопический 5-часовый сон. Мне снился волейбол на берегу Днепра, бегущая красивая Юлька, дерущийся сосед-антисемит, кошмарное задания по черчению в институте и непреодолимое желание пойти в туалет во время экзамена. Моё тело уже было натренировано ежедневными упражнениями “подъём-отбой” со спичкой, и эта способность быстро приспосабливаться часто спасала меня в разных тяжёлых ситуациях. Наматывая портянку, я автоматически потёр синяк на бедре, полученный от Сулима за мой неодобрительный взгляд. Большего возмущения за нудную ходьбу вприсядку по плацу я не мог себе позволить. Моё бедро ныло и было больно бежать, но страх получить ещё один удар сапогом заставлял меня превозмогать боль и бежать быстрее и дальше от страшного чечена. За своё бесстрашие и умение заставлять всех делать то, что он прикажет, Сулима фактически поставили командовать всей ротой ещё тогда, когда он был только ефрейтором.
    Рота быстро одевалась, но не вся. В дальнем углу спали или делали вид, что спят блатные солдаты, которых Сулим уважал и никак не беспокоил. Это были работающий на кухне армянин Карен, нормировщик части блатной еврей Юрий Сытняковский и ростовский бывший зэк 2-х метровый  Валера Лазарев. Кроме блатных, в казарме продолжал спать ещё 1 солдат. Сулим увидел его и сразу бросил в него сапогом. Это был рядовой Байжегитов, безмятежно спавший устало-блаженным детским сном в ближнем углу. Конечно же, сержант отлично знал, что бедный затюканный чурка почти всю ночь рисовал и готовил дембельский альбом Лазареву. Попробуй тому откажи — может и прибить во время почти ежемесячных профилактических побоев плохо работающих или случайно попавших под руку стройбатовцев. За это Лазарева очень уважали и боялись солдаты, а также тайно покровительствовал старлей, указывая ему, кого следует обработать, и выдавая ему увольнительные почти без ограничения. Валера настолько удобно устроился в Советской армии, что начал приводить влюблённых в него местных девчонок прямо в казарму в свою кровать. Я догадывался, что он снабжал девками нашего старлея и комроты. Я также слышал, что у Валеры был на члене накручен какой-то предмет, который доводил доступных местных девок до исступления.
    Получив сапогом в живот, Байжегитов начал медленно-отуплённо одеваться, чем вызвал ещё большую озлобленность Сулима. Наш взводный командир-чеченец привык к безусловному подчинению своим командам, а за любое неповиновение он был готов броситься и растерзать солдата, как тигр. Его совершенно не смущало, что рядом с Байжегитовым бойко копошились его соплеменники,- никто из них даже не помышлял сделать замечание или чем-то разозлить Сулима. Они его принимали как нечто ниспосланное им свыше. Зато к критике простых солдат они относились совсем по-другому. Я хорошо помнил недавний случай, когда один русский солдат посмел высказать претензии к солдату из солнечного Таджикистана или Туркмении во время строевой ходьбы в столовую. Сулим дрессировал нас и не пускал в столовую до тех пор, пока вся рота не шагнёт чётко на Рыз-Два-Тры! Кто-то один постоянно шагал не в ногу, и из-за этого страдала вся голодная рота стройбатовцев. Я тогда услышал короткую словесную перепалку, но не придал этому значения. Каково же было моё изумление, когда вечером того же дня внесли в казарму из сортира на улице троих или четверых русских солдат с окровавленными головами. Оказалось, что этот обиженный таджик с друзьями решили поквитаться за критику и показать, кто в роте главный,- с помощью заготовленных обрезков арматуры. К счастью, раны бойцов оказались не слишком серьёзными, а наше командование сделало всё, чтобы спустить этот случай на тормозах, и слухи далее больнички не ушли. Никаких оргвыводов сделано не было, и практически у нас в части ничего не изменилось.
 
   Построение продолжалось. Сержант-чеченец ястребиным взглядом наблюдал, чтобы никто из солдат не заскакивал в обледеневший зелёный сортир. Я тоже очень хотел бы туда зайти хоть ненадолго по естественной надобности, но боялся Сулима. Даже в таком месте было приятнее провести время, чем стоять на плацу в 10-градусный мороз по форме раз- голый торс. От взгляда Сулима не скрылось то, что в то морозное утро киевлянин рядовой Конёк шёл слишком медленно, держась за бок.
  — Что случилось, почему не бежишь? Хочешь наряд?- спросил сержант.
  — Да болит чего-то,- ответил Конёк.
Конёк был высокий солдат толстого телосложения, он работал до армии таксистом в Киеве, и вообще-то, палец в рот ему класть было опасно. Но в то утро он выглядел как-то совсем неважно, был неестественно бледен.
  — Если косишь, то я тебе не завидую, получишь по полной!
  — Да не кошу я, Сулим, действительно болит.
  — Пачэму балит?
  — Да упал я на лестнице неудачно.
  — Нэ вэру!
  — Честно! Разреши пойти в санчасть. 
  — Нэ разрэшаю! Стань в строй!
  — Сулим, будь человеком, отпусти меня, ходить больно.
 Конёк  уже с трудом стоял, и пришлось сержанту отпустить Конька в сопровождении солдата в санчасть. Оказалось, что у него повреждена почка. Сразу поползли слухи и версии по нашей части. Я хорошо помнил, как накануне вечером я до поздней ночи чистил картошку на кухне с двумя такими же провинившимися бойцами. А получил наряд за то, что решил схитрить во время вечерних тренировок отбой-подъёмов и не замотал портянку в сапог. Я подглядел, как это делают другие солдаты. Мне очень хотелось спать и я знал, что никуда мы уже не побежим из казармы после тяжёлой работы, но зоркий глаз Сулима застиг меня врасплох. Так я оказался в группе шуршания на картошку. Но не было бы счастья, так несчастье помогло. Я понял, что этот наряд, возможно, спас меня. Ведь вместо Конька вполне вероятно, мог оказаться я!
  Как вскоре выяснилось после драконовских мер, предпринятых замполитом к роте дембелей, Конька выбрали читать приказ Министра Обороны о дембеле, загнав на пирамиду из табуреток. Можно себе только представить, почему он туда полез и что было бы, если бы он ослушался дембелей, пришедших вечером в казарму молодых. После прочтения приказа один из этих чурок-дембелей вытащил нижнюю табуретку, и вся пирамида рухнула. Всё получилось очень быстро и очень неудачно. Конёк упал, и одна из ножек чуть не пробила его насквозь, повредив почку. Мы все очень сочувствовали нашему приятелю. Конька позже демобилизовали на гражданку, а чурка-дембель получил всё же 2 года дисбата.
 
 
Рубль.
                              
  После тупой зарядки на морозе нас наконец-то отпустили на 15 минут. За это время мы должны были успеть сходить в сортир, помыться, почистить зубы, побриться, заправить кровать, подшить подворотничок на гимнастёрке, одеться и встать в строй. Такие ежедневные тренировки в состоянии напряжения, возможно, и помогали вырабатывать быстроту реакции и порядок приоритетов.
  — Рыз, рыз, рыз-два-тры! – командовал Сулим ротой молодых салабонов, направляющихся в столовую.
  — На месте стой! Рыз-два! Товарыщ майор, рота стройбата к приёму пыщи готова! Сержант Макалов!
  — Товарищи стройбатовцы! У кого имеется удостоверение на вождение автомашины, сделать 2 шага вперёд из строя!
   Как я жалел в тот момент, что у меня нет такого документа! О какой машине могла идти речь, когда я перед Армией работал на вычислительном центре программистом с окладом 140 рублей в месяц. Мне хватало зарплаты лишь на мои насущные расходы, и это при том, что я жил с мамой в 1-комнатной квартире.
  Вышли из строя человек 5 счастливчиков, ожидающих, что с этого момента их служба значительно облегчится, ведь быть водителем- заветная мечта многих солдат.
   — А теперь, солдаты,- скомандовал майор этим пятерым,- видите этот прицеп от машины? Приказываю притащить его на военный склад и после этого направляться строем в столовую!
   Вся рота выдохнула здоровым громким смехом. Как рад я был в этот момент, и как сжались от несбыточной мечты сердца этих потенциальных водил!
 
   Мы подошли к столовой, и нам дали пару минут перекура перед подготовкой очередной партии едоков.
В этот момент ко мне подошёл здоровенный кавказец Каримов и заговорщицки поманил в сторону.
   — Дай рубль! Я тебя буду защищать и помогать.
    Я быстро начал соображать. Рубль у меня был под погоном, я его получил недавно в письме от бабушки. Она меня очень любила и часто заменяла в воспитании мать и отца. В том письме не было никакого текста — только завёрнутый в бумагу 1 рубль, и я его очень ценил. На него можно было купить 3 баночки сметаны в местном буфете. Это очень большое удовольствие при том скудном рационе с маленьким кусочком мяса, который мы получали в армии. Я понимал, что если дам ему деньги один раз, то этим дело не закончится, он будет требовать и угрожать постоянно. С другой стороны, получить хоть такой ценой какую-то поддержку и защиту от всяких бандитов и антисемитов — разве не стоит? Но он никогда не будет меня защищать в случае надобности, я его уже немного узнал. Невозможно и опасно рассчитывать на защиту от этого кавказца. Скорее он сам будет мне угрожать, и поэтому лучше сразу от него отвязаться.
   — Извини, у меня нет денег,- сказал я.
   — Врёшь, где-то спрятал, еврэй! Ты ведь угощал меня недавно конфетами из посылки. Найду- голову оторву! Иди сюда!
   — Ничего у меня нет! Отстань от меня, иначе будут проблемы.
Я, конечно, блефовал. Какие ещё проблемы я ему могу сделать, этому бугаю. Но отказываться от своих же слов было опасно. Я хорошо помнил, где тайком закопал в кулёчке последние 2 рубля, но их я бы не выдал даже под пыткой. У меня от страха задёргалось под коленом и, наверно, вытянулось лицо, но я стоял на своём. Бежать от него у меня почему-то не хватило храбрости. Каримов немного поколебался — бить меня или нет, и решил не связываться.
  — Уф, пронесло,- подумал я.
   Рота уже заходила в столовую, как-то без команды. Солдаты позавтракали быстро, мойщикам посуды работы осталось не много. Мы снова построились перед разводом на работу.
 
 
 
Ира.
 
  — Рядовой Табачник, подойди ко мне! – скомандовал старлей комроты.
  — Есть!
  — Послушай, к тебе гости. Девушка. Увольнительную дать не могу, но в виде исключения получи свидание на полчаса в КПП.
  — Есть свидание! Спасибо, товарищ старший лейтенант!
    Я подошёл к КПП части и увидел Иру. Ира была отличница в моём классе 198 киевской школы, еврейкой. Нельзя сказать, что я её любил, но как-то симпатизировал. Мы с Ирой начали встречаться около двух недель до моего призыва. В то время я оказался в гордом одиночестве и был очень рад неожиданной встрече.
 
   Вообще-то мне тогда очень нравилась Юлька. Она была удивительной, необычной девушкой, очень шустрой и красивой. Слишком шустрой и слишком красивой, потому что Юлька нравилась не только мне. Наши короткие, насыщенные в основном моими монологами встречи, ничем не заканчивались. Ей постоянно необходимо было готовить уроки в 10 классе, бежать то на одни, то на другие курсы, то на выставку, а по субботам и воскресеньям к ней очень часто приезжала тётя из Бердичева.
    Как-то раз на киевском Гидропарке, где я очень любил играть в волейбол и плавать в Днепре, я увидел эту “тётю” с Юлькой. Это был довольно симпатичный и высокий парень по имени Саша. Как я мог так наивно ей верить! Я очень заревновал и обиделся. На следующий день после пляжа Юлька вдруг позвонила ко мне, щебетала, предлагала дружбу. А я ей сказал, что мне дружба с ней не нужна, у меня есть друзья. Мне нужны от неё серьёзные отношения, мне нужна в будущем верная жена, а не попрыгунья-стрекоза. В общем, я решил для себя, что с Юлькой пора завязывать, слишком она ветреная и несерьёзная.
 
   И тут неожиданно появилась в моей жизни Ира. Мне тогда показалось, что я влюбился в неё. Я прекрасно помнил нашу встречу после долгих телефонных изливающих душу разговоров. Я тогда приехал к ней домой на трамвае, и мы решили поехать ко мне. Я жил с мамой в 1-комнатной квартире на Борщаговке, в 9-этажном 5-парадном доме. Мои родители развелись давным-давно. Непонятно было — как они вообще могли пожениться и уживаться какое-то время,- настолько они были разные во всём. Мамы тогда не было дома. Кажется, у неё был серьёзный роман с сослуживцем, который жил недалеко от нас, и она там часто ночевала. Мы долго ехали с Ирой в холодном октябрьском трамвае, но нам было жарко. Мы рассказывали друг другу о своей жизни и о своих чувствах. Я ей сказал, что очень скоро меня возьмут в Армию, но её это почему-то совсем не смутило. Мне было очень приятно, что девушка явно мне симпатизировала. Несмотря на то, что я успел к тому времени окончить техникум с красным дипломом и институт с синим, несмотря на огромное количество девушек на моих факультетах, но кроме Юльки мне ни одна девушка по-настоящему раньше не нравилась. То есть были у нас в институте симпатичные девушки, даже очень симпатичные, с некоторыми я несерьёзно заигрывал, но никого не рассматривал в качестве кандидатуры своей невесты. Причин было много, но одна из главных- мне хотелось, чтобы ОНА была еврейкой. Ни одна из моих знакомых- евреек не проходила ни фейс-контроль, ни контроль какими-то другими органами чувств. И мне тогда показалось, что я нашёл ЕЁ, мою Иру.
   Мы приехали на трамвае ко мне домой, сели пить чай, нам было обоим жарко в тот уже морозный осенний вечер. Я почувствовал, что её что-то смущает и она боится об этом говорить. Мы приблизились с ней к такому уровню открытости, что уже трудно было что-то утаивать. Воздух наполнялся эротикой.  Я её спросил:
  — Ирочка, тебя что-то беспокоит? 
   Неожиданно Ира повернула совсем в другую плоскость. Она честно рассказала, что уже долго её преследует один парень, который ей очень не нравится, но нравится её родителям. Он маленького роста, неприятный, и она его совсем не любит. Она любит меня! Но от него нужно как-то отцепиться, и она просит помочь ей. Я понял так, что придётся показать всю свою смелость и, возможно, даже побить конкурента. Ну что ж, ради Иры я был готов даже на такой подвиг. Кроме того, я почувствовал, что для того, чтобы у нас что-то началось серьёзное, я обязан продемонстрировать смелость и свои чувства. Прямо на месте после этого её признания, я позвонил этому парню по телефону. Я ему сказал, что люблю Иру и она меня, чтобы он прекратил её преследовать и домогаться, а если он этого не сделает, то я его побью. Так и сказал. В ответ он что-то мямлил неразборчивое, наверно действительно испугался. Я был готов тогда по желанию Иры в тот же момент поехать и побить его, и она это поняла и оценила.
    Мы разделись и стали неумело заниматься любовью. Это был первый секс в моей жизни. Всё закончилось очень быстро, я не успел почувствовать почти ничего. Наверно, и Ира не получила никакого оргазма. Мне стало как-то неловко перед ней. Нет, я её не разлюбил. Она по-прежнему мне очень нравилась, но что-то исчезло между нами. Мы ещё несколько раз встречались в городе, разговаривали каждый день по телефону, и вскоре всё прервалось- я пошёл в Армию. Мы с ней немного переписывались, но мне это было делать очень трудно- времени практически не было ни на что. Тяжёлая солдатская жизнь заставила меня отойти далеко от лирики. Какая там любовь, когда тебя гоняют каждый день как молодого, не дают выспаться, по воскресеньям чистим стёклышком паркет казармы, нет свободной минуты, а в части царит закон джунглей и принцип выживания.
 
  — Ирочка, привет! Как здорово, что ты приехала! Что-то случилось?
  — Геночка, я не знаю, как мне жить. Он продолжает меня преследовать, хочет жениться на мне и зовёт в Америку. Я его не люблю и не хочу, но мои родители давят на меня, чтобы я согласилась выйти за него замуж. Что ты скажешь?
  — Ирочка, любимая, мне тяжело это слышать. Я тебя люблю, но что я могу в этой ситуации сделать? Меня из Армии не отпустят, чтобы побить ему рожу. Выбраться отсюда я сейчас не могу. Меня даже на похороны родного дедушки не пустили. Дождись меня, я вернусь домой, и мы будем вместе, поженимся.
  — Геночка, мне сейчас очень тяжело без тебя, любимый. Только воспоминания о тебе меня спасают.
  — Дождись меня, любимая! Потерпи, всё будет хорошо.
  — Ой, не знаю, не знаю.
  — Рядовой Табачник, становись в строй, твой взвод тебя ждёт, на работу ехать надо!- закричал дежурный на КПП.
    Я поцеловал Ирочку, погладил её напоследок и грустно пошёл назад в часть. Сердце мне подсказывало, что скорее всего, я её потерял.
  
 
 
Сардины.
 
     Езда на работу на аэродром в грузовике была настоящим адом. В КАМАЗе были скамейки, рассчитанные на 30 человек, а нас была рота почти в 100 человек. На каждом месте сидело по 3 человека.
  — Пива хочешь? Получай! – это прапорщик подгонял отстающих бойцов и загонял их в грузовик несильными ударами по почкам и по спине.
  — Скотина, мать твою! Лезь быстрее! Чурка долбаная!- продолжал он привычно свои ежедневные словесные упражнения, на которые мало кто обращал внимания.
   Мне достался первый ряд партера. На меня сели ещё двое стройбатовцев, и мы быстро поехали, подскакивая на выбоинах дороги. Так мы ездили по 3 и более раз в день, то на работу, то на еду и в часть.
  Я почувствовал, что меня кто-то сзади сильно щипает в ногу. Обернуться я не мог- мы были упакованы, как сардины в консервной банке. Я крикнул от боли, но меня, похоже, никто не услышал. Какой-то гад продолжал меня со всей силы щипать, пытаясь, наверно, вырвать руками из меня кусок мяса. Я пытался дёргаться- бесполезно, меня сдавливали бойцы со всех сторон, особенно двое на мне. Я молча скрипя зубами преодолевал боль,- что было делать! Эти мучения длились вечность. Наконец мы приехали на базу возле аэропорта. С меня слезли 2 солдат, я резко обернулся и мне показалось, что я засёк этого чурку, который издевался надо мной. Я был настолько зол, что тут же ударил его в живот. Очевидно, я попал в солнечное сплетение, потому что он резко согнулся. Все посмотрели на меня, и их взгляды не предвещали ничего хорошего. Большинство солдат в грузовике были из Ташкента. Я быстро выскочил из грузовика, но меня сразу же окружили таджики и узбеки. В нашей роте был ещё 2 взвода по 30 человек из Киева и Баку, но никто из солдат не пришёл мне на помощь. Чурки начали меня бить руками и сапогами, стремясь попасть в голову. Один из них кричал: “Бей по яйцам, чтобы у этого жида не было детей!”.  Они хотели, чтобы я упал, и тогда они бы навалились и добили бы меня. Я метался, как загнанный волк, прикрывая голову руками и пытаясь увернуться от ударов. В один момент мне показалось, что напротив стоит невысокий солдат. Не долго думая, я ударил его в лицо, он отшатнулся, и я бросился прочь из круга в образовавшуюся щель. Наверно,  я тогда установил если не мировой, то национальный рекорд по бегу. Так быстро я ещё не бегал, и у чурок не было никаких шансов меня догнать.
   Я всё бежал и бежал, пока не показались дачные участки и домики. Каждый такой участок был огорожен забором, а за ним росли разные фруктовые деревья. Кормили нас не слишком хорошо, и мне всё время хотелось кушать. Изредка я умудрялся заскочить в буфет и съесть банку сметаны. Это было опасное дело,- я боялся, чтобы ко мне не приставали и не требовали денег, которых у меня было очень мало. Вдобавок к этому, я давно не кушал фруктов, нам их в столовой просто не давали. Я с жадностью стал поглядывать на фруктовые деревья, на некоторых из которых виднелись симпатичные плоды. Дачников не было видно, но заборы были высокие. Не знаю что со мной случилось, это совсем не было похоже на скромного инженера-программиста 25 лет, но я рискнул и перелез через один покосившийся забор. С трудом залез в сапогах на невысокое дерево и боясь его обрушить или упасть самому с ветки, я грубо и быстро срывал яблоки и засовывал их в карманы рабочего бушлата. Удалось ещё сорвать пару абрикосов, но больше я побоялся там находиться. Мне очень повезло- никто меня не увидел, иначе могли бы быть крупные неприятности. Могли бы и дробь влепить из ружья. Лишь позже я осознал, в какой я был опасности. Что мне оставалось делать? Я пошёл назад на базу, съедая на ходу всю свою добычу.
 
   — Сулим, прости за то, что отсутствовал, но меня хотели побить узбеки, ты ведь видел сам?
   — Да, я выдэл, как ты бежал. Хэ-хэ! Гдэ ты был?
   — Да покрутился немного, обождал, пока они успокоятся, и вернулся.
   — Правыльно сдэлал! Молодэц! Я им скажу, шоб нэ былы тэбя больше.
 
    Мы работали на стройбазе, куда по железной дороге привозили цемент, песок, камни и арматуру. Всё то, что было необходимо для строительства бетонных дорожек военного аэродрома. Все эти компоненты мы разгружали, и мы же клали бетон на аэродроме. Бетонировали по ночам. Наверно, из-за хитрой технологии, чтобы на солнце не трескался.
    В это время небольшой башенный кран начал поднимать связку с арматурой. Батыров, крановщик из моего взвода, пытался что-то крикнуть лейтенанту, временно замещающего командира участка капитана Баранова. Лейтенант небрежно махнул рукой, типа всё в порядке, поворачивай стрелкой. Внезапно кран начал наклоняться и рухнул на стройплощадку вместе с тяжёлой арматурой. Рядом с краном стояла бочка с водой, и на счастье Батырова, кран упал прямо на неё, лишь сантиметры отделяли кабину от земли. Батыров отделался сотрясением мозга.
 
 
 
Бочка.
  
   А тем временем к базе подкатили цистерны с цементом. Я больше любил выгружать песок или щебень. Конечно, это было тяжело, но я научился ловко орудовать лопатой и как-то чувствовать, где нужно брать и куда легче бросать или грести. Сразу видишь результаты своего труда, даже какой-то спортивный азарт иногда появлялся.  Цемент я не любил выгружать из-за его вредности для здоровья. Я не понимал, почему на этом цементе под башнями работает Вадик Леонов из Ленинграда, недоучившийся студент-физик. Потом понял: он в основном филонил от работы, продавал бетон налево дачникам целыми машинами с ведома капитана, и ещё он любил выпить. Бывало, рассказывал, продавали машину бетона за 2-3 бутылки водки.
   Цистерны начали выгружать, но цемент не сыпался в шнек. Он был холодный и слежался во время долгого пути. В таких случаях приходят на помощь бойцы стройбата.
   Сулим Макалов собрал наш взвод, внимательно посмотрел и приказал выйти 4 бойцам. Никто не вышел. Тогда он стал назначать сам на работу, и в первую четвёрку попал я с киевлянином Дзюбенко и двумя дохлыми узбеками или таджиками. Я был как бы провинившийся, а Дзюбенко тоже раньше попадался за пьянку. В Киеве Дзюба успел посидеть пару месяцев в тюрьме за кражу. Он рассказывал мне, что в тюрьме было сидеть гораздо лучше и приятнее, чем служить в стройбате. Позже он мне признался, что его так доконала армия, что он решил со своим другом киевлянином Мусиенко покалечить друг друга, и таким образом попасть в больницу и далее демобилизоваться по контузии. Мусиенко ударил Дзюбу арматуриной по ключице, но не сумел сломать её. А Дзюба влепил Мусе по руке палкой и отбил ему сухожилье. После этого Муся до конца службы мучился с рукой и в основном стоял на тумбочке дежурным.
   С дежурством на тумбочке, кстати, у меня были связаны очень яркие ассоциации. В самом начале службы мне пришлось быть ночным дежурным по роте, и вдруг под утро завалились несколько пьяных дембелей. Один из них, работавший печником, вспомнил, как я угощал ребят конфетами из посылки и бросил ему одну или две. Ему это почему-то очень не понравилось, и именно под утро он решил разобраться со мной.
   — Жидовская морда, ты чего бросил мне конфету, как собаке? Я тебя сейчас убью!
   — Слушай, я при исполнении и лучше не трогай меня. Я тебя не видел, иди спать! – ответил я ему.
   — Нет, ты жидяра, и я тебя убью!
   Он упрямо полез на меня пьяной походкой и явно намеревался вмазать мне. Я увернулся и, схватив его за голову, провёл приём и повалил. Дальше я не знал что делать. Я хотел как-то закончить этот бред, но он даже подо мной продолжал угрожать и царапать мне лицо. Пришлось несколько раз ударить его головой об стенку, чтобы прекратить царапанья. Он замолк на пару минут, а потом продолжил меня царапать, угрожать и оскорблять, а я опять бил его головой об стену. Эта сцена продолжалось довольно долго. Свидетелей не было или я их не видел. Моя правая рука, зажимающая его шею, начала неметь. После очередного успокоения я встал и подошёл к зеркалу- всё моё лицо было сильно исцарапано. Внезапно этот пьяный дембель-печник вскочил и бросился на меня. Мне стало по-настоящему страшно, и я дал дёру из казармы, по глубокому снегу, и снова в казарму по кругу. От нашего шума проснулся лейтенант Козак и появился в коридоре. Это было моё спасение. Печник получил небольшое наказание и больше не цеплялся ко мне. А Козак в будущем ещё раз меня спас, на этот раз от страшной губы, куда попадали наши солдаты за пьянку на 2-3 дня и возвращались через месяц хронически больными- от ночёвок на бетонном полу и тяжёлой работы. В тот раз патруль лётчиков посадил меня в закрытую комнату за незастёгнутую верхнюю пуговицу кителя на территории лётной базы. Я тогда сообразил, и во время перекура сумел перескочить забор, добежать до его дома в городке лётчиков, рассказать о своей беде его жене, а потом быстро вернуться. Вскоре пришёл мой спаситель лейтенант Козак, и меня отпустили, не успев отвезти на губу. Мне тогда в очередной раз повезло. А вот солдату-лётчику, сидевшему со мной за то, что он натёр до кровавой раны ногу и якобы притворялся, не повезло.
 
    Мы залезли в цистерну. Вроде бы это было запрещено, но кто с этим считается? Внутри этой огромной бочки были 4 желоба, по которым должен был скатываться цемент. Но не скатывался, потому что отсырел. Мы пытались его копать, грести и кидать, но это был сократов труд. От наших ковыряний цемент поднимался в воздух, и стало так темно, что почти не была видна светившаяся в белом густом тумане лампочка. Марлевые маски практически не помогали, а скорее мешали, потому что быстро стали мокрыми с цементной пылью и не пропускали воздух.
  — Ну шо, закончивы там?- просунулся в люк Сулим.
  — Нет ещё! Очень сырой цемент, тяжело копать.- ответил я.
  — Сволочи! Нэ хочитэ работать! Я вам сэйчас покажу!
   После этого в добавок ко всему, один узбек снаружи закрыл люк и на какое-то время включили компрессор. Дышать стало очень трудно. Цементная пыль забивала нос, рот и горло. Мы стояли рядом с закрытыми глазами и лишь изредка обменивались короткими фразами и проклятиями в адрес Сулима, советской армии, узбека, и всей нашей проклятой солдатской жизни. Дзюба совсем сдал. Ему показалось, что мы уже не выберемся из этой проклятой бочки. Мы пообещали тогда друг другу, что если доживём до дембеля, то первая рюмка водки будет за эту проклятую бочку. Я как мог, подбадривал его. Несмотря на то, что я вдобавок ко всему, получал периодически ещё и от антисемитов, но у меня была почему-то твёрдая уверенность, что мы сумеем выбраться оттуда, и я пытался успокоить Дзюбу. Компрессор наконец выключили, но люк не открывали. Я не знаю, сколько времени прошло. Оно остановилось. Мы уже не копали цемент, мы стояли с закрытыми глазами и разговаривали, несмотря на то, что во всей бочке стояла густая цементная пыль. Дембель был невероятно далёк от нас. Открыли люк, стало чуть легче дышать, но узбек не разрешал нам вылезти из бочки.
  — Ну шо? – снова появился Сулим.
  — Практически всё,- ответил я. — Почти всё выкопали.
  — Ладно, вылази, кончай.
   На моё счастье, сержант Сулим не стал проверять нашу работу в цистерне, иначе мог бы снова загнать нас туда. Мне опять повезло.
 
 
 
Снаряд.
                   
   — Эй, кто-то видел Серова? Мы его уже 3 часа ищем,- спросил физик-цементник Вадик.  
   — Лейтенант послал его проверить заслонку на цементной башне, но он не вернулся. Где он шляется? У меня цемент пересыпается и завалил весь склад. Работы будет на неделю.
   Серов был родом из Ростова, но в отличие от нахала и бандита Лазарева, был чмошником, имел подхалимный и подлый характер. Он почти в открытую прислуживал Лазареву и другим авторитетам, а те относились к нему с презрением и требовали всё больше. Солдаты его не уважали за это, но работать он умел.
  — Давай лэзь на башню, сам ищы!- ответил ему Сулим.
  Вадик нехотя полез. Он был уже почти дембель, а лезть наверх была работа для молодых. Через несколько минут он судорожно слез назад и в ужасе закричал:
  — Он там, его раздавило шнеком! Я видел его ногу!
  Спустя пару часов бригада милиционеров и фотограф были на месте происшествия. Солдаты рассказывали, что фотографу стало дурно. По-видимому, Серов погиб из-за того, что опасно полез в шнек с ломом, пытаясь открыть затворку, а в это время один из солдат случайно включил рубильник.
   Когда мы вернулись в казарму, то оказалось, что мою кровать уже забрали куда-то, и мне пришлось перебраться на кровать погибшего Серова. Было немного жутковато, но я себя быстро успокоил, вспомнив солдатскую пословицу, что снаряд два раза подряд не падает в то же место. Это меня окончательно убедило, что именно там нужно спать.
 
 
 
 
Нос и мандавошки.
 
   Я  вспомнил, как примерно 2 месяца назад стоял в казарме, смотрел телевизор и разговаривал с этим же Вадиком Леоновым о жизни. Несмотря на то, что солдат в роте было много, но поговорить по душам особенно было не с кем. Разве что с Яном Мельманом, устроившимся работать киномехаником в клубе, а на самом деле выполнявшим разные тяжёлые хозяйственные работы. Ян тоже был еврей, и тоже из Киева, и это нас сближало. Но его тогда не было, очевидно, майор Дёмин отправил его куда-то ковыряться. Мы беседовали с Вадиком о его работе на стройбазе, о прерванной учёбе в университете, о его родном красавце- Ленинграде и Эрмитаже, о наших планах после дембеля. Он собирался продолжить учёбу после большого отдыха. Мы стали обсуждать, куда бы лучше поехать отдохнуть- на море или в горы.
   В это время подъехал грузовик со стариками. Они начали входить в казарму, и я успел почувствовать, что некоторые были слегка выпивши. Мы продолжали беседовать с Вадиком, как вдруг я услышал- “жидяра!” и, получив сильнейший удар в лицо, упал как подкошенный. Из носа сильно полилась кровь. Я даже толком не увидел, кто меня ударил и конечно же, не успел среагировать. Только на полу я разглядел этого полу-пьяного дембеля Луценко, который несколько раз обзывал меня жидом до этого. Меня тут же подхватили и посадили в кабину грузовика, мы приехали в больницу и мне сделали операцию на нос. Интересно, что в детстве во дворе я уже получал один раз в нос от одного антисемита. Мне было лет 6-7, а ему лет 10. Я был очень любознательный мальчишка, и меня заинтересовали внутренности деревянной горки для скатывания на попе. Когда я уже вылазил из неё наружу, я получил сильный удар ногой. После этого нос у меня немного искривился и было затруднительно дышать во время сна. Для того, чтобы уснуть, я привык нажимать на него большим пальцем. А тут ещё один удар по носу, но уже в другую сторону, и тоже антисемитом. В итоге нос у меня выпрямился, хотя и заметен небольшой горбик от переломов. Как ни странно, но я был очень благодарен этому антисемиту Луценко! Мало того, что он помог выровнять мне нос, я ещё прекрасно провёл в больнице около месяца. Солдат спит, а служба идёт. Сколько ни пытался лейтенант Козак выяснить у меня обстоятельства моего ранения, я стоял насмерть. Мои объяснения сводились примерно к следующему: иду- упал- очнулся- гипс. Я знал, что закладывать солдат в армии не только некрасиво, но и очень опасно, как бы мне потом ещё раз в нос не дали…
 
   Там же, в больничке в моей палате я познакомился с одним ефрейтором- водилой у летунов. Свободного времени у нас было много, и он мне рассказывал потрясающие истории о своей солдатской жизни. О том, как он воровал и продавал бензин, а деньги отсылал родным. Это были довольно большие деньги. О том, как обслуживал на газике подполковника, а самое интересное- как он попал в больничку. Оказывается, у него было много разных подружек, с которыми он весело и любвеобильно проводил свободное от службы время. Одна из них наградила его мандавошками. Они начали сильно его чесать и кусать в разные интимные места, и он никак не мог от них избавиться. Мучения были такие серьёзные, что ему стало трудно сидеть за рулём, тем более рядом с командиром. Он решил любым путём избавиться от мандавошек. Кто-то ему посоветовал, что это можно сделать с помощью солярки, которую они боятся и убегают. Так он и сделал, налил её в бочку и потихоньку залез туда. Залазить надо было медленно, чтобы мандавошки успели убежать выше и выше, пока не залезли на лысую голову, после чего он полностью погрузился в бочку. В этот момент зазвонил телефон, и ему было приказано немедленно приехать за командиром. Времени обмыться уже не было, и он надел военную форму прямо на тело в солярке. Во время езды он почувствовал сильное, нестерпимое жжение по всему телу и, собственно, поэтому и оказался в больнице.
 
 
 
В казарме.
 
  После обеда и работы на базе нас привезли в казарму. Я очень устал и хотел отдохнуть. От постоянного недосыпания и тяжёлой работы я сильно похудел, но настроение было почему-то хорошее. Сев на свою новую кровать от Серова, я стал присматриваться к соседям, и в это время меня позвали к столу. Там сидели ребята с нашего взвода и было много узбеков. Я опасливо подходил, помня о сегодняшнем инциденте в грузовике, но настроение у ребят было доброжелательное, и я немного расслабился.
  — Пацаны, я сегодня получил посылку с сигаретами от своего брата в Ташкенте и хочу с вами поделиться.
   Так начал татарин рядовой Шармуразов. Это был крепыш невысокого роста, очень шустрый с бегающими маленькими глазами. У меня с ним не было почти ничего общего, кроме службы в одном взводе. Как, впрочем, почти со всеми остальными бойцами нашей роты, но отношения я стремился поддерживать с ними доброжелательные. Другое дело, что не всегда это получалось.
  — Передаём сигарету по кругу. Затягивайтесь поглубже и проглатывайте дым в себя. Давай быстрее, пока не пришёл Сулим. Анаша-анаша, до чего ты хороша! – запел Шармуразов.
   Я не мог отказаться от приглашения, это могло бы вызвать подозрение, что я с ними не дружу или чего хуже, собираюсь их заложить. Никогда до этого я не пробовал наркотики, немного побаивался их, но вместе с тем, они вызывали во мне интерес. Хорошо, что я сидел на скамейке близко к стене. От первой и единственной затяжки меня так долбануло в голову, как- будто выпил не меньше 200 грамм водки. Я от неожиданности отпрянул от стола и прижался к стенке. Просидел так в полу-беспамятности несколько минут, пока не схлынула волна.
 
   На свой страх и риск, я недавно взял под свою опёку несграбного киевлянина украинца Лиденко, над которым издевались все кому ни лень. Мне было больно смотреть на его унижения и постепенное падение до чмошника. Я не мог этого позволить ещё из-за того, что мы были земляки, которые должны, по идее, помогать друг другу. Учил его работать лопатой, объяснял тем законам и премудростям солдатской жизни, которые сам успел выучить. Полной защиты дать ему не мог, но в чём-то, думаю, помог.
 
   Вообще-то в нашем стройбате были 4 основные общины: кавказцы, славяне, чурки и чечены. Последние были малочисленные и сами по себе, но почти везде они были на самых лучших должностях из-за своей хитрости и жестокости к другим, и редкой взаимопомощи между собой. Кавказцы тоже больше помогали друг другу, чем другим, и среди них особой изворотливостью выделялись армяне, которые любили работать на кухне. К чуркам мы относили жителей Средней Азии с узкими глазами, и они были очень дружны между собой. Многие из них почти не умели говорить по-русски, но быстро схватывали. К славянам относились также и евреи, и все вместе мы были самой разобщённой и недружной группой, и поэтому нам чаще всего доставалась тяжёлая работа, а также нас чаще били. Евреям, если им не удавалось потеплее устроиться, приходилось очень несладко от всех групп.  Конечно же, мы жили все вместе в казарме и завязывались дружеские отношения между разными подгруппами, но всё же это разделение очень чувствовалось.
 
   Мне в начале службы сразу после присяги удалось на короткое время устроиться дежурным на стройбазу. Работа несложная и главное, в своём маленьком домике. Это гораздо лучше, чем работа на морозе, но зато в казарму мне очень не хотелось возвращаться- там я получал компенсацию удовольствия от такой работы. Ко мне в тёплый домик стал всё чаще наведываться лейтенант- краснопогонник. Он всё больше наглел и не хотел работать со своими бойцами на морозе. Мне это так надоело, что как-то раз я решил не пускать его к себе. Тогда лейтенант начал ломать дверь, и я испугался, что он разрушит весь дом, и открыл её. Лейтенант сразу же налетел на меня с кулаками, но я увернулся и сумел его толкнуть на пол и прижать стулом. Всё это вызвало шум, и в домик заскочил наш сержант Сулим Макалов. Это был тот редкий случай, когда я был очень рад его приходу. Драка прекратилась, но вскоре я потерял это тёплое место- наш избранный взвод под командованием Сулима был отправлен на подмогу роте старослужащих на строительство военного аэродрома.
 
   В казарму зашёл нормировщик Юра Сытняковский. Он всегда вызывал во мне интерес как совершенно необычная личность. В нашу роту он попал из Киева и был, как и многие из нас, блатником. Чтобы не заслали служить в Сибирь или на Урал, нужно было быть блатником. Но в Юре было нечто такое, что трудно было объяснить и понять. Он был и высокомерен, и нагл, и умён, и очень изворотлив, и ещё много всего, присущего евреям. Что-то мне в нём нравилось, а многое я не принимал и не понимал.
   — Юра, а где ты раньше жил?- спросил я его.
   — Я жил в Москве, учился в универе и занимался разными вещами,- немного надменно начал он, посматривая на меня оценочно- вопросительным взглядом, как бы спрашивая себя: что я буду с него иметь?
   — И что это были за дела?
   — Я играл в карты. Ты умеешь играть в карты?
   — Да, конечно. На обычном уровне.
   — А у меня феноменальная память. Я могу точно угадать- какие карты остались на руках. Я выигрывал большие деньги и играл с очень богатыми людьми.
  — Ого! И..
  — Это были закрытые клубы. Я был знаком с Джуной. Ты знаешь Джуну?
  — Что-то слышал, она вроде лечила Брежнева?
   — Да, верно. А ты знаешь, куда идут все налоги?
   — В Госбюджет, наверно. Так нас учили в Институте Народного хозяйства.
   — Ты наивный молодой человек! Везде есть люди, которые управляют этими деньгами.
    Здесь он осёкся, видимо почувствовал, что говорит лишнее неизвестно кому.
   — А как ты думаешь, Гена, что главное в отношениях в армии и вообще в жизни?
   — Я как-то не думал об этом особенно, трудно сформулировать. Наверно, честность, доброжелательность, умение ставить цель и достигать её. А ты что скажешь?
   — Главное- умение предсказывать поведение людей. Неважно, это хороший человек или плохой, сильный или слабый. Если умеешь это делать, то добьёшься всего, чего захочешь. Видишь, я стал нормировщиком у командира части, а это самая тёплая должность. Потому что я знал, что ему нужно.
   — Странно. Наверно, у меня есть проблема- недостаток здорового карьеризма.
   — Да, точно. Тебе будет трудно в армии и в жизни.
   — Наверно, ты прав.
 
  Пришёл Сулим. Солдаты отдыхали и никто не прореагировал. Он грозно посмотрел вокруг и сел в свою кровать. К нему подошёл Лазарев и Сытняковский, они стали неспешно беседовать, а я пытался уловить краем уха- о чём.
  Лазарев рассказал, что водила комчасти подполковника Лысого киевлянин Дидько снова облапошился. Он чуть не задавил чурку, когда парковался и сдавал задом на уазике. Лысый очень лютовал, но оставил Дидько водилой. Это обойдётся его папаше очень недёшево. Все трое усмехнулись и переглянулись. Все знали, что Дидько не только блатной, но у него ещё слабый и нерешительный характер. Над ним часто издевались в части и били. А этот случай с наездом поможет содрать с него и с его папаши дополнительные солдатские радости- деньги и продукты. Этому липовому водиле не открутиться!
  — Шо ещё нового? – спросил Сулим?
  — Собираются отправить от части двоих или троих в Афганистан, по разнарядке.
  — Я хочу! – сказал Сулим. Я мечтаю воевать. Я чечен, мы все воины! Я был самый плахой рядовой, нычего нэ хотэл дэлать. Но самый луччий камандыр. Их надо всех трахать, трахать и трахать! И тогда тебя будут лубыть и уважать!
  — Хорошо говоришь, но тебя не пошлют. Ты нужен в части, потому что держишь роту. Пошлют самых дохлых, скорее всего чурок, которые даже по-русски не говорят. Убьют- чёрт с ними, никто не пожалеет.
  — Да, скорее всего,- согласился Лазарев.
  — Меня вот трое девок умоляют взять их в жёны. Не знаю, что с ними делать. Вам они не нужны? Могу одолжить, или  отдать старлею?
   -  Это харашо! Подумаю аб этом,- сказал Сулим.
   — Да, тут ещё одно дело,- продолжал нормировщик, вращающийся в штабе. Вашу дикую дивизию собираются перебросить на другой аэродром. — Он внимательно посмотрел на Сулима. — И это может произойти очень скоро, в ближайшие пару дней.
    Здесь я насторожился, для меня это была очень важная информация. Продолжать служить с Сулимом и нашими дикарями- не самый лучший для меня вариант. Если так пойдёт дальше, то есть большая вероятность, что не доживу до дембеля- или убьют как еврея, или на работе загнусь. Надо что-то делать.
Надо бежать отсюда! Кто мне поможет? Капитан Баранов, ведь он обещал как-то помочь. Я успел раньше немного с ним сблизиться и рассказать о связях отца, и он дал мне номер своего домашнего телефона. 
    Мой отец работал директором книжного магазина в Управлении Юго-Западной Железной дороги в Киеве. Он имел дефицит- книги, которые все хотели иметь, а в магазинах хороших книг не было. Благодаря этому, а также открытому и общительному характеру, у него было много друзей и связей, в том числе один полковник в Киевском округе. Этот полковник, разумеется, небесплатно, помог мне призваться служить на Украине. Отец очень переживал за меня, ведь я был единственный сын, и ближе меня у него никого не было. Он несколько раз приезжал ко мне в часть, часто писал мне письма, а я ему. Я тоже очень любил отца.
 
 
 
Побег.
 
   Я с опаской зашёл в ротную каптёрку. Это был также кабинет нашего старшего прапорщика, в котором было не меньше 120 кг чистого веса. Он заставлял нерадивых солдат уважать себя тем, что периодически приглашал их к себе в кабинет. Отказываться было бесполезно. Там, за закрытыми дверями, происходили физические беседы. Я много раз слышал удары его огромных кулаков о почки и приглушённые вскрики.
   На моё счастье, там не было прапора. Я поговорил с каптёрщиком, и он разрешил мне за рубль позвонить по телефону. Я попросил его выйти на пару минут. Разговаривая с капитаном, я описал ситуацию, и он подтвердил, что завтра действительно наш взвод уезжает на другое место, ещё более тяжёлое, чем здесь. Я сказал Баранову, что надеюсь, что отец через свои связи сумеет помочь ему в связи со смертью бойца и падением крана на его участке, а также решит другие вопросы. Баранов понял и спросил:
  — А тебе что нужно?
  — Мне нужно немедленно отсюда смыться, чтобы потом вернуться уже в другую роту, без Макалова и нашего дикого взвода.
  — Хорошо, я тебе помогу. Приходи ко мне в городок сегодня.
  — Договорились. Спасибо! Буду.
   К такому развитию событий я специально не готовился, но всё же гражданку сумел заранее найти и надёжно спрятать недалеко от казармы, чтобы меня не схватил военный патруль. Сразу уходить было невозможно- в казарме было много людей. Я решил дождаться ночи. Как трепетало моё сердце! Ведь это могло быть настоящее избавление из ада!
 
  — Гена, иды сюда! Расскажи шо-нибудь, мне скучно. Ты же умеешь вешать лапшу на уши.
  — Сулим, что тебе рассказать? Завтра вставать в 6 утра, а сегодня был тяжёлый день, меня побили узбеки и я наработался в этой проклятой цементной бочке. Ты хочешь, чтобы я завтра смог работать?- Дай мне поспать, я очень устал.
  — Я тэбя вижу насквозь. Ты что-то задумал. Ты знаеш, что скоро мы уедем отсюда. Учти, если ты убежыш, то я тебя найду и убью! Ты мэня знаэш.
  — Сулим, как ты можешь такое подумать обо мне! Куда я убегу? Ты что, с ума сошёл?
  — Смотры, я тэбя прэдупрэдыл.
  — Спокойной ночи, Сулим!
    Я шёл ва-банк и очень волновался, но старался не показывать этого. В голове творилось чёрт знает что, но решение было принято, и я любой ценой должен это сделать! Возможно, что это моё волнение вызвало подозрение Сулима.
   От возбуждения спать я уже не мог. Около 2 часов ночи я тихо встал, оделся и пошёл в направлении туалета. Я вдруг вспомнил, как недавно в этом же туалете ко мне подошёл солдат с моего взвода, бандит Коля Жуков. Не знаю почему, но он вдруг стал угрожать мне и теснить в угол. Вид у меня был, наверно, очень испуганный.
  — Ты жид, а я ненавижу жидов! Вы все гады. Я сейчас тебя утоплю здесь, в этом очке!
  — За что?! Я не сделал тебе ничего плохого!
  — Ещё чего! Достаточно, что ты жид! Тебе нельзя жить на свете.
  — Пожалей меня! Если ты меня убьёшь, то отец не перенесёт этого. Отпусти меня!
  — А, это который был на присяге, он твой отец? Он отличный мужик, я его уважаю, не то, что ты! Он с нами хорошо разговаривал и угощал чем-то вкусным. Скажи отцу спасибо, иначе утопил бы тебя здесь!
 
   Эти воспоминания ещё больше укрепили мою решимость удрать отсюда как можно быстрее и дальше. Неважно, что мне предстояло пройти пешком ночью и в мороз около 5 км до городка лётчиков, моё сердце билось ровно и уверенно. Бежать, в этом моё спасение!
   Ближе к рассвету я, полу- обмороженный, но счастливый и возбуждённый, добрался до квартиры капитана Баранова. Он отнёсся ко мне очень заботливо, угостил горячим чаем и дал денег на поезд до Киева. Прошли ровно сутки моей службы в Советской Армии.
 
 
    12.12.2012
    Хайфа.